Фотофиниш Марш Найо

Доктор Кармайкл сказал:

— Вам лучше сделать это. Запирательство не пойдет вам на пользу.

Последовало долгое молчание.

— Ну, — наконец произнес Марко и замолк.

— Ну? — спросил Аллейн.

— Я ничего не признаю.

— Но если предположить… — подсказал Аллейн.

— Но если чисто теоретически предположить, что Филин сделал тот снимок, о котором вы говорите. Что бы он стал с ним делать? Он бы сразу отправил его в The Watchman, разве нет? Он бы бросил его в почтовый ящик, чтобы его увезли в почтовом мешке.

— Или, — предположил Аллейн, — чтобы мистер Хэнли не заметил конверт, когда станет доставать почту из ящика, он мог бы незаметно положить его прямо в почтовый мешок, пока он еще не был запечатан и стоял в кабинете.

— Мог бы.

— Вы бы сказали, что он именно так и поступил?

— Я не говорю, как он поступил. Я не знаю, как он поступил.

— А вы знаете, что почтовый мешок вчера забыли отнести на катер и он все еще находится в доме?

Вид у Марко стал очень испуганным.

— Нет, — ответил он. — Это правда?

— Значит, если наши предположения окажутся правдой и если вы положили конверт с фотографией, адресованной редакции The Watchman, в почтовый мешок, возникает вопрос: кто ее оттуда забрал? Кто приколол ее к телу? Если, конечно, вы этого не делали.

— Это идиотизм — настаивать на этой лжи. Зачем вы это делаете? Где тут для меня мотив? Предположим, я был бы Филином. И что, я стал бы убивать курицу, несущую золотые яйца? Какой в этом смысл? Итак, в конце концов, человек, сделавший фото, не отправляет его. Он убийца и он оставляет снимок на теле.

— Как ваша фамилия?

— Смит.

— Понятно.

— Моя фамилия Смит! — закричал Марко. — Почему вы так смотрите? Почему бы мне не быть Смитом? Есть закон, запрещающий фамилию Смит? Мой отец был американцем.

— А мать?

— Калабрийка. Ее фамилия Кроче. Я Марко Кроче Смит. А что?

— У вас есть родственники по фамилии Росси?

— Ни одного. Почему вы спрашиваете?

— Между семьей Росси и семьей мадам Соммиты существует вражда.

— Я ничего об этом не знаю. Как я мог это сделать? — выпалил он. — Я даже не знаю, когда это было сделано, но все время с конца оперы и до того, как Мария нашла ее, я на своем посту. Вы видели меня. Все видели меня. Я прислуживаю за столом. Я помогаю в холле. Я хожу к катеру и обратно. У меня есть алиби.

— Возможно, это правда. Но возможно также и то, что у вас есть сообщник.

— Вы сумасшедший.

— Я говорю вам то, что подумает полиция.

— Это ловушка. Вы пытаетесь завлечь меня в ловушку.

— Если вам нравится так это называть — пожалуйста. Если вы этого не делали, то я хочу убедиться, что это так. Я хочу, чтобы вы не путались у меня под ногами. Я думаю, что Филин — это вы, и считаю вашу деятельность в роли Филина мерзкой, но я не обвиняю вас в убийстве. Я просто хочу, чтобы вы сказали мне, положили ли вы фотографию в почтовый мешок. В конверте, адресованном редакции газеты The Watchman.

Воцарилось молчание. В окна студии теперь светило солнце, и его лучи падали на пустой холст и подиум для модели. Снаружи пел новозеландский туи[58]: глубокая четкая нота, первобытная и чистая, словно талая вода, оканчивалась несколькими щелчками, словно птица прочищала горло. Ах ты милая пташка, подумала Трой, стоя у окна, и поняла, что она не сможет долго оставаться в этом продуманном до мельчайших деталей доме с его лишенным души совершенством и мертвой женщиной в спальне на их этаже.

— Я предполагаю, что он был в почтовом мешке. Я не знаю. Я не говорю, что положил его туда.

— А мешок был в кабинете?

— Хранят его обычно там.

— Когда в него положили письмо? Сразу же после того, как был сделан снимок? Или, возможно, как раз перед тем, как из почтового ящика достали корреспонденцию, переложили в мешок и заперли его?

Марко пожал плечами.

— И наконец самое важное: когда фотографию достали из мешка, кто это сделал и кто приколол ее к телу?

— Об этом я ничего не знаю. Ничего, говорю вам, — сказал Марко. И прибавил с внезапной злобой: — Но я догадываюсь.

— Да?

— Это просто. Кто всегда достает почту из ящика? Всегда! Кто? Я его видел. Он сует руки в мешок, раскрывает его пошире, чтобы поместилось содержимое ящика, и потом он открывает ящик и вытряхивает из него письма в мешок. Кто?

— Мистер Хэнли?

— Ах. Секретарь. Il favorito[59], — сказал Марко со злой усмешкой. Он поклонился в сторону Трой. — Простите, мадам. Это неподходящая тема.

— Вы сами видели, как мистер Хэнли сделал это вчера вечером?

— Нет, сэр.

— Очень хорошо, — сказал Аллейн. — Вы можете идти.

Марко вышел, картинно размахивая руками, и только что дверью не хлопнул.

— Он ужасный человечишка, — сказала Трой, — но я не думаю, что он это сделал.

— И я, — согласился доктор Кармайкл.

— Следующим его шагом будет подать заявление об уходе, — предположил Аллейн, — и ждать, пока все уляжется.

— Смотать удочки?

— Да.

— И ты ему это позволишь?

— Я не могу его остановить. Полиция может попытаться это сделать; либо Реес просто откажет ему в транспорте.

— Как вы думаете, Реес верит, что Марко — это Филин?

— Скрытность — его второе имя, но думаю, что верит.

— А вы продвинулись в расследовании? — спросил доктор.

— Немного. Хотел бы я выяснить, знает ли Марко, кто вынул его чертов снимок из мешка. Если он вообще был в этом чертовом мешке — это ведь лишь предположение. Это такое занудство с его стороны — не признавать, что он его туда положил. Если он это сделал.

— Ну он же почти признался в чем-то, правда? — сказала Трой.

— Он пытается просчитать, принесет ли ему признание больше вреда или пользы.

— Я полагаю, — рискнул высказаться доктор Кармайкл, — что, кто бы ни взял из мешка снимок — Хэнли или кто-нибудь еще, — это не означает, что он был убийцей.

— Да, это совершенно не является неизбежным следствием.

Трой внезапно сказала:

— Раз я предложила заправить кровати, то лучше мне этим и заняться. Как думаешь, мисс Дэнси очень возмутится, если я попрошу ее мне помочь? Малышка Сильвия, я полагаю, занята другими делами.

— Дорогая, ты полна решимости сохранить в этом доме дух праздника вопреки всему?

— Именно так. Надо носить смокинг даже в джунглях, или что-то вроде этого.

Доктор Кармайкл удивленно и восхищенно воззрился на Трой.

— Должен сказать, миссис Аллейн, вы всем нам подали пример. Сколько кроватей вы намерены заправить?

— Я не считала.

— Целую дюжину или даже больше, — поддразнил ее Аллейн, — и помоги боже тем, кто в них еще спит.

— Он ведет себя гадко, — заметила Трой. — Я вовсе не так уж хорошо умею заправлять постели. Позвоню-ка я мисс Дэнси.

Она сверилась со списком номеров комнат, лежавшим у телефона. Доктор Кармайкл подошел к стоявшему у окна Аллейну.

— Погода в самом деле проясняется, — сказал он. — Ветер стихает. И мне кажется, озеро становится спокойнее.

— Да, так и есть.

— Как вы думаете, что случится сначала: заработает телефон, починят мотор на катере, на дальнем берегу появится полиция или прилетит вертолет.

— Одному богу известно.

Трой говорила в трубку:

— Конечно, я понимаю. Не думайте об этом. Встретимся за обедом. Да, я понимаю. Мне так жаль. Да, я думаю, вы поступаете очень мудро. Нет, новостей никаких. Ужасно, правда?

Она положила трубку.

— У мисс Дэнси мигрень, — сказала она. — У нее прямо-таки вагнеровский голос. Что ж, постараюсь сделать с кроватями, что смогу.

— Но ты ведь не пойдешь одна, Трой?

— А что такое?

— Я бы не советовал.

— Но, Рори, я ведь обещала миссис Бейкон.

— К черту миссис Бейкон. Я скажу ей, что с кроватями не вышло. Пусть сами застилают свои чертовы постели. Я же застелил наши. Я бы пошел с тобой, но это тоже не выход.

— Я помогу вам, миссис Аллейн, — энергично предложил доктор Кармайкл.

— Как благородно с вашей стороны, Кармайкл! — сказал Аллейн. — Полагаю, все комнаты будут заперты. У миссис Бейкон есть запасные ключи.

— Я узнаю.

— Можете притвориться, что вы в больнице. Вы заведующий хозяйством, а я — криворукий стажер. Я только на минутку зайду в нашу дворцовую ванную и скоро к вам присоединюсь, — предложила Трой.

Когда она ушла, Аллейн сказал:

— Ей все это в тягость. В таких случаях она всегда начинает много шутить. Я буду рад увезти ее отсюда.

— Осмелюсь сказать, вам с ней повезло.

— И это будет чистая правда.

— Может быть, пройдемся вокруг острова, когда покончим с делами?

— Отличная идея. В каком-то смысле, эта дурацкая затея с кроватями может оказаться полезной. У меня, разумеется, нет полномочий на обыск, но вы двое можете что-нибудь увидеть.

— Что-то конкретное?

— Ничего. Но мало ли что можно заметить, если открыть глаза пошире и позволить себе некоторые вольности.

— Я узнаю насчет ключей, — радостно сказал доктор Кармайкл и умчался.

Аллейн раздумывал о том, что он вот-вот может принять самое опасное решение за всю свою карьеру в должности следователя. Если он примет это решение и потерпит неудачу, он не только выставит себя полным ослом перед новозеландской полицией, но и подложит им знатную свинью в дальнейшем расследовании и, возможно, подпортит шансы на арест. Или все-таки нет? Разве в случае провала у него не будет возможности сделать новый ход, применить запасную стратегию или внезапный выпад? Если такая возможность и была, то черт его побери, если он знает, в чем она заключается.

Он снова прошелся по аргументам. Фактор времени. Головоломка с ключами. Фотография. Предполагаемый мотив. Ужасные выводы. Он поискал возможные альтернативы по каждому пункту и не нашел их.

Он воскресил в памяти старый пыльный пример следовательского фольклора: если провалились все версии, кроме одной, то именно она, какой бы чудовищной она ни казалась, и есть ответ на все вопросы.

А они, видит бог, имеют дело именно с чудовищным случаем.

Он принял решение, спустился на первый этаж и вышел на бледный солнечный свет, чтобы подышать воздухом.

Очевидно, все гости испытывали ту же потребность. Они гуляли по острову парами и в одиночку. Чуть раньше этим утром Аллейн приравнивал тех из них, кто вышел из дома, к сюрреалистическим деталям ландшафта; теперь же, оставаясь ужасно анахроничными, как и сам дом, в окружении первобытной природы, те же люди вызывали у него мысли о персонажах стихов Верлена или Эдит Ситуэлл. Синьор Латтьенцо в тирольской шляпе и в блестящем монокле элегантно прохаживался в компании Бена Руби, курившего сигару и нарядившегося в предназначенный для пребывания за городом новенький твидовый костюм от фирмы «Харрис». Бледный Руперт Бартоломью в вельветовом костюме, с романтично спутанными волосами, стоял, ссутулившись, на берегу неспокойного озера и смотрел вдаль. А на него самого смотрела с приличного расстояния маленькая Сильвия Пэрри в повязанном на голову алом платке. Даже больная мисс Дэнси не испугалась плохой погоды. Закутанная в теплую одежду, в шарфе и фетровой шляпе, она в одиночестве шагала по гравийной дорожке перед домом, словно гуляла по палубе круизного лайнера.

К ней вышел из дома мистер Реес в сшитой на заказ одежде, сошедшей прямиком со страниц под заголовком «Строгая элегантность: для него» в каком-нибудь шикарном глянцевом журнале. На нем была кепка с козырьком, которую он церемонно приподнял перед мисс Дэнси, и та немедленно завела с ним разговор, явно эмоционального характера. Но к этому он привык, подумал Аллейн, и заметил, как мистер Реес поддерживает мисс Дэнси под локоть рукой в лайковой перчатке, сопровождая ее на прогулке.

Он думал, что они — последние, кто вышел на улицу, пока не уловил боковым зрением какое-то движение около одного из гигантских деревьев у озера. Там стоял Нед Хэнли. На нем было темно-зеленое пальто и свитер, и он сливался с фоном. Казалось, он внимательно рассматривает другие фигуры на этой картине.

У всех у них была общая черта: они то и дело останавливались и смотрели на другой берег озера, или прикрывали глаза козырьком ладони, запрокидывали головы и смотрели на восток, где тучи быстро рассеивались. Он и сам все это проделывал.

Его заметил мистер Бен Руби, энергично помахал сигарой и направился к нему. Аллейн пошел ему навстречу и при ближайшем рассмотрении увидел, что мистер Руби выглядит сильно потрепанным, и что ему за это неловко.

— Доброе утро, старина, — сказал мистер Руби. Рад вас видеть. — Небо, похоже, расчищается. Теперь ждать недолго. Мы на это надеемся.

— Да, очень надеемся.

— Вы-то уж точно, готов поспорить. Не завидую вашей работе. Ответственность без должной поддержки, а?

— Что-то вроде того, — сказал Аллейн.

— Я должен перед вами извиниться, старина. За вчерашний вечер. Я пропустил пару стаканчиков. Вы же знаете об этом?

— Ну…

— То одно, то другое, шок и все такое. Я совсем расклеился. Понимаете, о чем я?

— Конечно.

— И все же я вел себя плохо. Очень плохо, — сказал мистер Руби, покачав головой и поморщившись.

— Ерунда. Не думайте об этом.

— Господи, я чувствую себя ужасно, — признался мистер Руби и выбросил сигару. — А бренди был хорош. Самый лучший. Особый коньяк. Интересно, этот парень, Марко, сварганит какой-нибудь живительный напиток от похмелья?

— Полагаю, да. Или, возможно, Хэнли это сделает.

Мистер Руби издал звук, который обычно записывают как «т-сс», и после короткой паузы сказал глубоким голосом и чрезвычайно выразительно:

— Белла! Белла Соммита! В это ведь невозможно поверить. Самая прекрасная женщина с самым роскошным голосом, который господь когда-либо создавал. Умерла! И как! И что мы, черт подери, будем делать с похоронами — даже не представляю. Я не знаю ни о каких ее родственниках. Будет вполне в ее характере, если она оставила детальные инструкции на этот счет, и при этом крайне затруднительные. Простите, вырвалось. Но это может означать, что тело придется хранить в холоде до отправки в то место, которое она могла указать, или развеять пепел над Адриатикой.

Он спохватился и пристально посмотрел на Аллейна налитыми кровью глазами.

— Наверное, не полагается спрашивать вас, есть ли у вас какие-то мысли насчет убийцы?

— Не полагается. На этом этапе, — сказал Аллейн. — Мы должны дождаться полицию.

— Да? Что ж, остается надеяться, что они знают свое дело. — Он вернулся к элегическому настроению. — Белла! — воскликнул он. — После стольких лет! Бывали и шипы, и розы, если понимаете, о чем я. Черт, это так больно!

— Как долго вы были с ней связаны?

— Горе не измеряют годами и месяцами, — с упреком ответил мистер Руби. — Как долго? Дайте-ка подумать. Это было во время ее первого турне в Австралии. Значит, 1972 год. Под управлением компании «Бельканто» в сотрудничестве с моей фирмой — «Бен Руби и компаньоны». С «Бельканто» вышел спор, и мы взяли руководство на себя.

Тут мистер Руби пустился в длинное отступление, объясняя, что он самостоятельно выбился в люди, что он — сиднеец, который сам себя вытащил из низов и гордится этим, и что Соммита всегда понимала его, потому что сама вышла из крестьянской среды.

Раз уж представилась такая возможность, Аллейн спросил:

— И ваши деловые отношения сопровождались близкой личной дружбой?

— Так и есть, старина. Думаю, я понимал ее, как никто другой. У нее, конечно, был ее знаменитый темперамент, и это было нечто сногсшибательное, но это никогда не продолжалось долго. Она всегда посылает… посылала… за Марией, чтобы та помассировала ей плечи, и это срабатывало. Она снова становилась доброй и сладкой как мед, и воцарялась всеобщая любовь.

— Мистер Руби, у вас есть что рассказать мне? Что-то, что хоть в малейшей степени могло бы пролить свет на эту трагедию?

Мистер Руби широко развел руки и уронил их классическим жестом, означающим поражение.

— Ничего? — спросил Аллейн.

— Именно этот вопрос я задаю себе с самого пробуждения. То есть с того момента, когда я перестал спрашивать себя о том, зачем я выпил столько коньяка.

— И как вы себе ответили на этот вопрос?

Снова тот же жест.

— Никак, — признался мистер Руби. — Я не могу на него ответить. Кроме… — он сделал раздражающую паузу и пристально посмотрел на синьора Латтьенцо, который дошел до берега озера и смотрел на воду; его тирольский наряд делал его похожим на поэта эпохи постромантизма.

— Кроме? — повторил за ним Аллейн.

— Посмотрите! — предложил ему мистер Руби. — Посмотрите на то, что произошло и на то, как это было сделано. Посмотрите на это. Если бы вы, с вашим опытом, сказали, что вам это напоминает, то что бы это было? Ну, давайте.

— Гранд-оперу, — быстро ответил Аллейн.

Мистер Руби испустил сдавленный вопль и крепко хлопнул его по спине.

— Молодчина! — воскликнул он. — Угадали! Молодец, дружище. И более того, это итальянская гранд-опера. Все это сумасбродство с кинжалом и фотографией! Верди бы понравилось. Особенно фотография. Вы можете представить, как кто-то из нас, если предположить, что он убийца, делает это вот так? Этот бедный ребенок — Руперт? Нед Хэнли, пусть он даже из этих? Монти? Я? Вы? Даже если провести границу между the props and the business. Нет. Вы сказали бы «нет». Не таким образом. Это не характерно, это невозможно, это не… это не… — казалось, мистер Руби взволнованно ищет mot juste[60] для своего аргумента. — Это не по-британски, — произнес он наконец и добавил, — если использовать это слово в самом широком смысле. Я сам — человек, родившийся в Содружестве.

Аллейн был вынужден подождать немного, прежде чем смог ответить на это заявление.

— То есть вы, по сути, хотите сказать, — рискнул предположить он, — что убийцей должен быть кто-то из находящихся в доме итальянцев. Правильно?

— Да, — сказал мистер Руби, — абсолютно верно.

— Это сужает круг подозреваемых, — сухо сказал Аллейн.

— Разумеется, — напыщенно согласился мистер Руби.

— Марко и Мария?

— Верно.

Последовала тревожная пауза, во время которой сильно затуманенный взор мистера Руби остановился на синьоре Латтьенцо, который стоял в раздуваемой ветром накидке на берегу.

— И синьор Латтьенцо, я полагаю? — спросил Аллейн.

Ответа не последовало.

— Есть ли у вас какие-то причины, — спросил Аллейн, — помимо теории о гранд-опере, подозревать одного из этих трех человек?

Казалось, этот вопрос очень обеспокоил мистера Руби. Он поддел носком ботинка кусок дерна. Он откашлялся и принял оскорбленный вид.

— Так и знал, что вы это спросите, — обиженно сказал он.

— Но это ведь естественно, вам не кажется?

— Наверное, да. Да. Это в самом деле естественно. Но послушайте. Это ужасное обвинение. Я это знаю. Я не хотел бы говорить ничего такого, что неправильно повлияет на вас. Ну вы знаете. Заставит вас… сделать поспешные выводы или произведет на вас неверное впечатление. Я бы не хотел этого делать.

— Не думаю, что это очень вероятно.

— Нет? Ну, это вы так говорите. Но я думаю, что вы это уже сделали. Думаю, вы, как и все остальные, приняли за правду эту чушь про преданную служанку.

— Вы о Марии?

— Да, черт подери, о ней, дружище.

— Ну давайте, — сказал Аллейн. — Облегчите душу. Я не буду придавать этому большого значения. Разве Мария не была такой преданной, какой все ее считали?

— Черта с два! Нет, сказать так тоже было бы неправильно. Она была преданной, но это была пламенная и неудобная преданность. Как собака на сене. Иногда, когда они в чем-то не соглашались, можно было бы сказать, что это больше похоже на ненависть. Ревность! Она ее грызла. И когда Белла увлекалась какой-нибудь новой «дружбой» — понимаете, о чем я? — Мария чаще всего превращалась в бандитку. Она странным образом ревновала ее даже к артистическим успехам. Ну или по крайней мере так это выглядело в моих глазах.

— А как она восприняла дружбу с мистером Реесом?

— С Монти?

В мистере Руби произошла заметная перемена. Он бросил на Аллейна быстрый взгляд, словно удивлялся тому, что тот оказался в чем-то неосведомленным. Он поколебался и затем тихо сказал:

— Но это ведь другое дело, верно?

— В самом деле? И в чем же оно «другое»?

— Ну… вы же знаете.

— Нет, не знаю.

— Это платоническое. Другого и быть не могло.

— Понятно.

— Бедный старина Монти. Это результат болезни. Очень тяжелой, по правде говоря.

— В самом деле? Значит, у Марии не было причин ревновать к нему.

— Так и есть. Она им восхищается. Они все такие, знаете ли. Итальянцы. Особенно этот класс. Они больше всего восхищаются успехом и престижем. Совсем другое дело было, когда появился молодой Руперт. Мария без особых церемоний всем давала понять, что она думает о таких людях. Я бы с уверенностью поставил на то, что она будет рассказывать вам, что этот парень — убийца. Вот такая она мстительная. Честно, я бы ничуть не удивился, если бы она это сделала.

Аллейн минуту-другую раздумывал. Синьор Латтьенцо подошел к стоявшему на берегу Руперту Бартоломью и теперь энергично говорил что-то и хлопал его по плечу. Мистер Реес и мисс Дэнси все еще расхаживали по воображаемой палубе, а маленькая мисс Пэрри, с грустным видом сидевшая на простом стуле, наблюдала за Рупертом.

Аллейн спросил:

— А мадам Соммита терпеливо относилась к этим вспышкам Марии?

— Думаю, да — по-своему. Конечно, случались и ужасные сцены. Этого можно было ожидать, не так ли? Белла угрожала Марии увольнением, Мария устраивала истерику, и обе начинали рыдать, и все возвращалось к тому, с чего начиналось: Мария массировала ей плечи и клялась в вечной верности. Итальянки! Мать честная! Но все было иначе, совершенно иначе с этим мальчиком. Я никогда не видел, чтобы она кем-нибудь так увлекалась, как случилось с ним. Она была без ума от него. Влюблена по самые уши и даже выше. Вот почему она так болезненно отреагировала, когда его озарило насчет этой его оперы, и он захотел устраниться. Он, разумеется, был совершенно прав, но у Беллы не было совершенно никакого музыкального вкуса. Совсем. Спросите у Беппо.

— А мистер Реес?

— Никакого музыкального слуха.

— В самом деле?

— Факт. Он и не притворяется, будто что-то понимает. Конечно, он рассердился на мальчишку за то, что тот ее разочаровал. Монти дива говорила, что опера отличная, а для него ее слова были правдой. Ну и, потом, он, конечно, не хотел, чтобы из этой вечеринки вышла катастрофа. В каком-то смысле, — сказал мистер Руби, — ситуация была как в фильме «Гражданин Кейн»[61], только тут все было наоборот. Что-то вроде того. — Он немного помолчал. — Мне чертовски жаль этого парнишку.

— Видит бог, мне тоже, — сказал Аллейн.

— Но он молод. Он это переживет. Но все же на ней лежала большая ответственность.

— Скажите-ка мне вот что. Вы ведь знали ее лучше, чем кто бы то ни было, верно? Вам о чем-нибудь говорит фамилия Росси?

— Росси, — задумался мистер Руби. — Росси? Погодите. Подождите секунду.

Словно в качестве подсказки, а может быть, предупреждения, от причала на другом берегу донеслись хриплые гудки, словно не меняющая тональности строчка из песни: «Таа-тати-та-таа. Та-таа».

Лес появился на палубе и махал своей красной шапкой.

Реакция находящихся на острове была мгновенной. Они поспешили собраться вместе. Мисс Дэнси размахивала своим шерстяным шарфом. Мистер Реес поднял руку в римском приветствии. Синьор Латтьенцо высоко поднял над головой свою тирольскую шляпу. Сильвия подбежала к Руперту и взяла его под руку. Хэнли вышел из укрытия, из дома вышли Трой, миссис Бейкон и доктор Кармайкл и стали со ступенек указывать друг другу на Леса. Мистер Руби заорал:

— Он сделал это! Молодчина, он это сделал!

Аллейн вынул из нагрудного кармана носовой платок и еще один из кармана пальто. Он подошел к краю воды и просигналил: Отличная работа. Лес вернулся в рубку и коротко прогудел в ответ.

Обитатели острова взволнованно говорили друг другу, что этот сигнал должен означать, что катер снова на ходу, что озеро, несомненно, выглядит спокойнее, и что, когда прибудет полиция, она сможет его пересечь. Никто не говорил о надежде на то, что они все смогут уехать.

Они двинулись к дому и вошли туда в сопровождении мистера Рееса, который с мрачной веселостью сказал, что второй завтрак подадут в библиотеке.

Трой и доктор Кармайкл подошли к Аллейну. Они, похоже, были в хорошем настроении.

— Мы закончили с уборкой, — сказала Трой, — и нам есть что сообщить. Давайте по-быстрому перекусим и встретимся в студии.

— Только не слишком заметно, — сказал Аллейн, понимая, что сейчас за ним пристально, хоть и тайком, наблюдают почти все, кто находится в доме. Себе и Трой он принес безукоризненный томатный сок. Они присоединились к Руперту и Сильвии Пэрри, которые стояли поодаль от остальных и не смотрели друг на друга. Вид у Руперта был все еще нездоровый, но, как показалось Аллейну, уже не такой безумный; в его манере появилась даже какая-то напыщенность и мрачная застенчивость.