Дай мне руку, Тьма Лихэйн Деннис
— Или так. — Она промурлыкала какой-то такт из «Бет».
— Ерунда.
— Что именно?
— Связь где-то здесь, на поверхности, — сказал я. — Я это чувствую.
— Имеешь в виду грим?
— Да, — сказал я. — И связь между Хардименом и Ассоциацией. Я уверен. Она у нас прямо под носом, но мы слишком устали, чтобы распознать ее.
Она пожала плечами.
— Пошли посмотрим, что скажет Болтон на своей летучке. Возможно, все станет на свои места.
— Конечно.
— Не будь пессимистом, — сказала она.
Половина людей Болтона работали здесь же, в округе, добывая информацию, другие караулили квартиры Энджи, Фила и мою, поэтому Болтон получил разрешение отца Драммонда собираться в его соборе.
Как это обычно бывает по утрам, в церкви еще стоял дымный запах кадила и свечного воска от семичасовой мессы, от скамеек несло хвойным моющим средством и мылом, и все венчал печальный аромат увядающих хризантем. Мириады пылинок кружились в косых лучах света, льющихся через восточные окна на алтарь и исчезающих в средних рядах скамеек. В это холодное осеннее утро церковь с ее мягко-коричневыми и красными тонами, золотистым внутренним светом и разноцветными витражами, которые только начали прогреваться скупым солнцем, смотрелась так, как, очевидно, задумывали основатели католицизма: как место, очищенное и неподвластное земному несовершенству, где подобает слышать только шепот и умиротворяющий шорох ткани под склоненным коленом.
Болтон уселся в позолоченное, с красной обивкой кресло священника, стоящее у алтаря. Он подвинул его немного вперед, чтобы поставить ноги на алтарный рельс. Остальные агенты и несколько полицейских сидели на четырех передних рядах, держа в руках ручки, бумагу или диктофон.
— Рад, что вы смогли прийти, — сказал Болтон.
— Не стоит, — сказала Энджи, глядя на его ботинки.
— Что именно?
— Не сидите у алтаря в кресле священника с ногами на рельсе.
— Почему нет?
— Кто-то может счесть это оскорбительным.
— Только не я. — Он пожал плечами. — Я не католик.
— Я католичка, — сказала она.
Болтон внимательно посмотрел на нее, надеясь, что она шутит, но ее ответный взгляд был настолько спокойным и твердым, что он понял, она всерьез.
Он вздохнул, вылез из кресла и поставил его обратно. Пока все рассаживались, Болтон пересек алтарь и взобрался на кафедру проповедника.
— Здесь можно? — спросил он.
Энджи пожала плечами, а Девин и Оскар прошли в ряд перед нами.
— Сойдет.
— Рад, что больше не оскорбляю вашу чувствительную натуру, мисс Дженнаро.
Когда мы усаживались на скамью в пятом ряду, Энджи выразительно закатила глаза. Я же ощутил вспышку восхищения по поводу глубокой веры моей напарницы, потому что сам, признаться, давным-давно ее утратил. Она не демонстрировала ее на каждом шагу, она выказывала откровенное презрение по поводу патриаршей иерархии, установленной в церкви, и тем не менее ее вера была столь крепка и искренна, что ее невозможно было сокрушить.
Болтон быстро освоился на кафедре, ему там явно нравилось. Его плотные пальцы поглаживали латинские слова и витиеватую резьбу римского искусства по обеим сторонам ее, а когда он обращался к аудитории, ноздри его слегка раздувались.
— Достижения прошлой ночи таковы: первое, обыск в квартире Эвандро Аруйо выявил фотографии, спрятанные под паркетной доской под стальным радиатором. Начиная с семи утра, когда газеты опубликовали две фотографии Аруйо — одну с бородкой, другую без, — количество заявлений о мужчинах, соответствующих описанию, утроилось. Большинство из них безосновательны. Однако пять заявлений поступили из нижней части района Саут Шор, а два более поздних — из Кейп Код возле Бурна. Я направил туда агентов, которые прошлой ночью прочесывали верхнюю часть Саут Шор вплоть до Кейпа и островов. Дорожные патрули выставлены на шоссе номер 6, 28, 3 и I-495. В двух случаях предполагаемого Аруйо видели в черном «ниссане сентра», но, опять же, достоверность этих заявлений весьма проблематична ввиду высокого общественного интереса.
— Итак, джип? — спросил один из агентов.
— Это ничего не значит. Возможно, он еще на нем, а может, уже сменил. Вчера утром был угнан «чероки» красного цвета из паркинга в Бэйсайд Экспо Сентр, и мы разрабатываем предположение, что это сделал Эвандро. Номер 299-ЗСР. Полиции Уолластона удалось частично засечь номер джипа, который они преследовали, и он совпадает.
— Вы упоминали фотографии, — сказала Энджи.
Болтон кивнул.
— Несколько снимков Кары Райдер, Джейсона Уоррена, Стимовича и Стоукс. Они идентичны тем, которые посылались близким жертв. Теперь Аруйо, вне всякого сомнения, является главным подозреваемым во всех этих убийствах. Найдены также более давние фотографии людей, которые, видимо, должны были стать жертвами. Хорошо уже то, что мы, леди и джентльмены, можем предсказать его следующий удар. — Болтон закашлялся в кулак. — Судебная экспертиза, — сказал он, — установила, что в четырех случаях смерти в дело были вовлечены двое убийц. Синяки на запястьях Джейсона Уоррена подтверждают, что один человек держал его, в то время как другой острой бритвой резал на полосы его лицо и грудь. Голову Кары Райдер кто-то крепко держал двумя руками, пока другой человек заталкивал ей в горло нож для колки льда. Раны на телах Питера Стимовича и Памелы Стоукс также подтверждают присутствие двух убийц.
— Не выяснилось, где они были убиты? — спросил Оскар.
— Нет, пока нет. Джейсон Уоррен был убит на складе в южной части Бостона. Остальные в других местах. В силу каких-то причин убийцам необходимо было покончить с Уорреном как можно скорее. — Он пожал плечами. — Мы не знаем, почему. В телах остальных трех жертв обнаружено минимальное количество гидрохлорофила, в свете чего можно предположить, что они были без сознания, пока убийцы их перевозили в место, где они были убиты.
— Стимович, — сказал Девин, — подвергался истязаниям на протяжении как минимум часа, Стоукс — вдвое больше. Они производили много шума.
Болтон кивнул.
— Мы ищем изолированные места, где могли произойти преступления.
— И сколько их может быть? — спросила Энджи.
— Несметное количество. Арендуемые помещения, брошенные дома, окруженные оградой болота, с полдюжины мелких островов неподалеку от берега, закрытые тюрьмы, больницы, склады и так далее. Если один из убийц залег на дно на целых двадцать лет, можно предположить, что он все спланировал до малейших деталей. Он вполне мог покрыть внутренность своего дома или хотя бы несколько комнат звуконепроницаемым материалом.
— Есть какие-нибудь доказательства, что убийца, залегший на дно, на самом деле убивал детей?
— Прямых доказательств нет, — сказал Болтон. — Но из тысячи ста шестидесяти двух полицейских листовок, полученных вами за десять лет, двести восемьдесят семь детей найдены мертвыми. Двести одиннадцать из этих дел считаются нераскрытыми.
— Сколько в Новой Англии? — спросил один из агентов.
— Пятьдесят шесть, — тихо ответил Болтон. — Сорок девять нераскрытых.
— В процентном соотношении, — сказал Оскар, — это крайне высокая цифра!
— Да, — устало сказал Болтон, — очень высокая.
— Сколько из них погибло подобно тем четырем жертвам?
— В Массачусетсе никто, — сказал Болтон, — хотя было несколько задушенных жертв, некоторые с просверленными ладонями, поэтому мы изучаем все это. В двух случаях насилие было столь зверским, что может сравниться с недавними случаями.
— Где это случилось?
— Одно убийство в Лаббоке, Техас, в восемьдесят шестом. Другое неподалеку от Майами, в незарегистрированном округе Дейд, в девяносто первом году.
— Ампутация?
— Да.
— Исчезновение частей тела?
— Снова — да.
— Сколько лет было ребятам?
— Мальчику, что в Лаббоке, — четырнадцать. В районе Майами была девочка, возраст шестнадцать лет. — Болтон прокашлялся и полез в нагрудный карман за ингалятором, но его там не оказалось. — Далее, как вы все были проинформированы прошлой ночью, мистер Кензи просматривает возможную связь между убийствами семьдесят четвертого года и наших дней. Джентльмены, складывается впечатление, что наши убийцы решили отточить свои топоры на детях членов ОАЭЭ, но мы, к сожалению, не можем найти связь между данной группой и Алеком Хардименом и Эвандро Аруйо. Мы не знаем причины, но что такая связь была, не вызывает у нас сомнений.
— А как насчет Стимовича и Стоукс? — спросил все тот же агент. — Где тут связь?
— Мы считаем, что ее нет. Очевидно, они стали теми двумя «безвинными» жертвами, о которых убийца говорил в своем письме.
— Каком письме? — спросила Энджи.
Болтон оглядел нас сверху.
— В том, которое было найдено в вашей квартире, мистер Кензи. Под глазами Стимовича.
— И которое вы не разрешили мне прочесть.
Он кивнул, заглянул в свои записи, поправил очки.
— Во время обыска комнаты Джейсона Уоррена в общежитии был найден его дневник. Он лежал в закрытом на ключ ящике его письменного стола. Копии будут переданы агентам по их просьбе, но в данный момент я прочитаю отрывок из записи, датированной 17 октября, это день, когда мистер Кензи и мисс Дженнаро наблюдали за встречей Уоррена с Аруйо. — Болтон прокашлялся, очевидно, не очень стремясь изображать чужой голос. — «Э. снова был в городе. Не более часа. Он не осознает свою силу и неотразимость из-за боязни собственного „я“. Он хочет заняться со мной любовью, но пока не может принять свою бисексуальность. Я объяснил ему, что понимаю. Говорил целую вечность. Свобода причиняет боль. Он впервые дотронулся до меня и затем уехал. Обратно в Нью-Йорк. К своей жене. Но я увижу его снова, я знаю. Я влеку его».
Заканчивая чтение, Болтон густо покраснел.
— Вот оно, обаяние Эвандро, — проговорил я.
— По-видимому, — сказал Болтон, — Аруйо соблазняет жертвы, а его таинственный партнер расставляет для них ловушку. Все, кто встречал Аруйо, — от тюремных приятелей, лиц, упомянутых в этом дневнике, до соседки по комнате Кары Райдер и посетителей бара в ночь, когда он увел Памелу Стоукс, — свидетельствуют об одном: этот мужчина обладал потрясающей сексуальностью. Если он достаточно умен, — а мы это знаем — чтобы воздвигнуть на пути будущих жертв преграду, которую необходимо преодолеть, они в конце концов соглашаются на его условия секретности и загородных встреч. Отсюда и мифическая жена, о которой он говорил Джейсону. Одному богу известно, что он говорил другим, но, думаю, он притягивал их, делая вид, что инициатива в этом деле принадлежит им.
— Елена Троянская мужского пола, — сказал Девин.
— Троянский голубок, — сказал Оскар, несколько агентов захихикали.
— Дальнейшее изучение улик с мест преступления позволяет сделать следующие выводы: первое — оба убийцы весят между 160 и 180 фунтами. Второе — так как размер обуви Эвандро Аруйо девять с половиной, именно его следы остались на месте гибели Кары Райдер, — значит, у его партнера — восьмой. Третье — второй убийца шатен, и очень силен. Стимович был исключительно сильным мужчиной, но кто-то смог скрутить его, прежде чем ввести наркотики; Аруйо не слишком силен, поэтому можно предположить, что этим качеством отличается его партнер. Четвертое — повторный опрос всех, кто имел хоть какой-то контакт с этими жертвами, выявил следующее: все, кроме профессора Эрика Голта и Джеральда Глинна, имеют прочное алиби на время всех четырех убийств. Недавно Голта и Глинна допрашивали в колледже Джей-Эф-Кей, и Голт не выдержал тест на детекторе лжи. Оба они сильны физически, и оба не слишком высокого роста и могут носить восьмой размер обуви, однако оба заявляют, что носят девятый. Есть вопросы?
— Их подозревают? — спросил я.
— Почему вы спрашиваете?
— Потому что Голт рекомендовал меня Дайандре Уоррен, а Джерри информировал меня по части распятий.
Болтон кивнул.
— Что только подтверждает наши подозрения о природе таинственной патологии убийцы.
— В чем она состоит? — спросила Энджи.
— Доктор Элиас Роттенхайм из Отдела по изучению поведения выдвинул эту теорию касательно таинственных, «спящих» убийц. Это относится и к утреннему разговору с доктором Долквистом. Цитирую доктора Роттенхайма: «Пациент соответствует всем признакам, свойственным страдающим двойным расстройством: нарциссическим синдромом вкупе с коллективным психическим расстройством, при котором субъект является возбудителем или источником».
— А теперь неплохо бы попроще, — сказал Девин.
— Суть теории доктора Роттенхайма состоит в том, что человек, страдающий нарциссическим расстройством личности, — в данном случае, скрытый убийца, — живет с ощущением грандиозности своих деяний. Любовь и восхищение ему необходимы для существования. Он проявляет все признаки социопатии, он одержим идеей собственного превосходства и считает себя гениальным, даже богоподобным. Что же касается коллективного психического расстройства, то убийца, страдающий им, способен убедить других, что расстройство это — совершенно логично и естественно. Отсюда и слово «коллективный». Он — источник и возбудитель иллюзий у других людей.
— Он убедил Эвандро Аруйо или Алека Хардимена, или обоих, — сказала Энджи, — что убийство — это благо.
— Похоже на то.
— Но при чем тут Голт и Глинн? — спросил я.
— Голт направил вас к Дайандре Уоррен. Глинн — к Алеку Хардимену. С одной стороны, действия обоих говорят об их невиновности, раз они хотят помочь. Однако вспомните, что сказал Долквист, — этот парень хорошо знает вас, мистер Кензи. Он бросает вам вызов, задирает, чтобы вы поймали его.
— Выходит, возможно, Голт или Глинн и есть таинственный партнер Аруйо?
— Думаю, все возможно, мистер Кензи.
Ноябрьское солнце вело безуспешную борьбу с вторжением на небесный свод армады туч сизого цвета. На солнце было еще достаточно тепло, чтобы ходить без куртки. В тени же впору было искать что-нибудь посерьезнее, вроде эскимосской парки.
Когда мы пересекали школьный двор, Болтон сказал:
— В том письме автор писал, что некоторые жертвы будут «достойны», а иные «встретят упреки».
— Что это означает? — спросил я.
— Это строка из Шекспира. В «Отелло» Яго заявляет: «Всегда невинных упрекают»[19]. Несколько ученых доказывают, что именно в этот момент Яго из преступника, имеющего мотив, превращается в существо, переполненное, как выразился в свое время Кольридж, «немотивированной злобой».
— Не совсем понимаю, — сказала Энджи.
— У Яго была причина, чтобы отомстить Отелло, причем коварно. Но у него не было причины губить Дездемону или лишать венецианскую армию талантливого офицера за неделю до нападения турок. И тем не менее, продолжают ученые, он был так воодушевлен своей способностью творить зло, что это стало, — возможно, помимо его воли, — достаточным мотивом, чтобы уничтожать любого. Он начинает игру с торжественного обещания наказать виновных — Отелло и Кассио — но в четвертом акте он уже настроен на уничтожение кого угодно — «невинные всегда упрек встречают» — только потому, что он может это сделать. Просто потому, что получает от этого удовольствие.
— И этот убийца…
— Может быть именно таким существом. Он убил Кару Райдер и Джейсона Уоррена потому, что они дети его врагов.
— Но убийство Стимовича и Стоукс? — спросила Энджи.
— Никакого мотива, — сказал Болтон. — Он сделал это ради развлечения.
Легкий кисейный дождик покрывал волосы и куртки блестящими крапинками.
Болтон полез в свой дипломат и подал Энджи листок бумаги.
— Что это?
Болтон отвел глаза.
— Копия письма убийцы.
Энджи отодвинула от себя письмо, как если б оно было заразным.
— Вы хотели быть в курсе, — сказал Болтон. — Так?
— Да.
Он указал на письмо:
— Теперь радуйтесь. — Он пожал плечами и пошел обратно в сторону школьного двора.
Глава 30
Патрик,
вся суть — в боли, пойми же.
сначала не было никакого плана, я убил одну женщину почти случайно, правда, и ощутил все то, что полагается ощущать при убийстве — вину, отвращение, страх, стыд, ненависть к себе, я принял ванну, чтобы отмыться от ее крови, сидя в ней, я блевал, но не двигался, пока вода не смыла ее кровь и мой стыд, а также смрад Моего смертного греха.
потом я осушил ванну, принял душ и…
жизнь пошла дальше, ведь что делают люди, совершив нечто аморальное, немыслимое? они «идут дальше», у них нет другого выбора, если они переступили черту закона.
так я продолжал Свою жизнь, и спустя некоторое время чувство стыда и вины сошли на нет. Я думал, они исчезли совсем, но нет.
и я помню, как думал, нет, это не так просто, но оказалось просто, и довольно скоро, больше из любопытства, чем из каких-то других побуждений.
Я убил еще, и на душе у меня стало хорошо, спокойно, примерно так, как у алкоголика после бокала прохладного пива в момент жестокого сушняка, как у любовников в первую ночь страсти после долгой разлуки.
забирать чужую жизнь, на самом деле, сродни сексу, иногда это превосходно, чистый оргазм, иногда так себе, ничего особенного, но что делать? тоже ощущение, но это всегда интересно, всегда запоминается.
сам не знаю, почему я тебе пишу, патрик. тот Я, который пишет, не таков, каков Я на работе, или когда убиваю, у Меня множество лиц, некоторых из них ты никогда не увидишь, некоторые никогда и не захочешь. Мне довелось видеть несколько твоих лиц — красивое, яростное, задумчивое и другие, но мне интересно, каким оно будет, если мы встретимся, и между нами будет мертвец. Очень интересно.
всегда невинных упрекают, слышал Я.
возможно, и так тому и быть, не уверен, что достойные жертвы на самом деле стоят всех тревог и волнений, которые они порождают.
однажды мне приснилось, что Я попал на планету, сплошь покрытую белым песком, небо тоже было белым, и все — только Я, рассекающий потоки белого песка, бескрайнего, как океан, и пылающее белое небо. Я был один, и мал. после долгих дней блуждания я чувствовал, что разлагаюсь, и знал, что умру в этих кучах песка под горячим небом, и Я молился, чтобы явилась хоть малая тень, и она пришла, у нее был и голос, и имя. — Пошли, — сказала Тьма, — пошли со мной, но Я был слаб, Я разлагался, Я не в состоянии был стать на колени. — Дай Мне руку, Тьма, — сказал Я. — и забери Меня отсюда навсегда, и Тьма сделала это.
так ты усвоил мой урок, патрик?
всего наилучшего,
Отец
— О, — сказала Энджи, бросая письмо на стол в гостиной, — все хорошо. Малыш явно в своем уме. — Она нахмурилась, глядя на письмо. — О, Боже!
— Я знаю.
— Такие люди, — сказала она, — существуют.
Я кивнул. Как ни взгляни, это было ужасно. Конечно, в каждом обыкновенном человеке, который ежедневно встает утром, идет на работу, считает себя в высшей степени порядочным, тоже достаточно зла. Возможно, он обманывает свою жену, спит с коллегой по работе или, может, в глубине души он считает какие-то другие расы ниже себя.
Как правило, рациональные механизмы, назовем их так, не дают человеку это осознать. Поэтому он умирает, уверенный в своей порядочности.
С большинством из нас так и получается.
Но человек, который написал это письмо, был всецело пропитан злом. Он наслаждался болью других. Он не пытался рационализировать свою ненависть, он упивался ею.
Чтение его письма, помимо всего прочего, было утомительным. Словно плавать в грязи.
— Это выше моего понимания, — сказала Энджи.
— Моего тоже.
Она вновь посмотрела на письмо и, положив ладони себе на плечи, закрыла глаза.
— Хотелось бы сказать, это писал не человек, — сказала она. — Но, увы, это не так.
Я взглянул на письмо.
— Да, именно человек.
Я постелил себе на диване и пытался устроиться поудобнее, когда услышал голос Энджи, доносившийся из спальни.
— Что? — спросил я.
— Зайди-ка на секунду.
Я вошел в спальню и прислонился к дверной раме. Она сидела на кровати, окруженная распростертым ватным стеганым одеялом, похожим на разлив розового моря.
— Тебе удобно на диване?
— Вполне, — сказал я.
— Ну, ладно.
— Ладно, — сказал я и направился обратно к своему дивану.
— Потому что…
Я вернулся.
— Да?
— Ты же знаешь, тут места много.
— Ты о диване?
Она нахмурила брови.
— О кровати.
— Ой. — Я прищурился. — Что такое?
— Не заставляй меня говорить это.
— Говорить что?
Ее губы изогнулись в попытке изобразить улыбку, но получилось нечто жалкое.
— Мне страшно, Патрик. Ясно?
Я не представлял тогда, чего ей стоило сказать это.
— Мне тоже, — сказав это, я направился в спальню.
Во время сна тело Энджи то и дело меняло положение, и я просыпался от того, что ее нога обвивала мою, плотно погрузившись меж моих бедер. Голову она уткнула в мое плечо, ее левая рука покоилась на моей груди. Ее дыхание билось в мою шею, ровное во сне.
Я думал о Грейс, но, по какой-то причине, в моей голове никак не возникал ее полный образ. Я видел ее волосы, ее глаза, но когда пробовал воссоздать ее лицо целиком, ничего не получалось.
Энджи застонала, и ее нога еще теснее прижалась к моей.
— Не надо, — очень мягко пробормотала она. — Не надо, — повторила она, не просыпаясь.
Вот он, конец света, подумал я, погружаясь в сон.
Где-то среди дня позвонил Фил, я ответил ему сразу же после первого звонка.
— Проснулся? — спросил он.
— Проснулся.
— Я подумал, может, заглянуть к вам.
— Энджи еще спит.
— Ну и славно. Просто… сижу тут один, жду, когда появится этот урод, и шизею.
— Заходи, Фил.
Пока мы спали, сильно похолодало, и небо превратилось в гранит. Несущийся из Канады ветер с ревом носился по округе, сотрясая окна и пихая в бок машины, припаркованные вдоль авеню.
Чуть позже пошел град. Когда я вошел в ванную, чтобы принять душ, град с треском барабанил по стеклам, подобно горстям песка, швыряемым океанскими волнами. А когда я обсыхал, он буквально оплевывал окна и стены, словно ветер разъярился как дикий зверь.
Пока я надевал чистое, Фил заваривал кофе. Я вышел на кухню.
— Все еще спит? — спросил он.
Я кивнул.
— Выдохлась, как Спинкс в поединке с Тайсоном, да? Сейчас ее глаза излучают энергию, а в следующий миг она разбита, будто не спала целый месяц. — Он налил кофе в кружку. — Вот так с ней всегда, с этой девочкой.
Я налил себе кока-колы и присел к столу.
— С ней все будет в порядке, Фил. Никто ее пальцем не тронет. И тебя тоже.
— М-м-м… — Он поставил кофе на стол. — Ты все еще спишь с ней?
Я откинулся к спинке стула, поднял голову и вздернул на него брови.
— Ты немного не в себе, Фил.
Он пожал плечами.
— Она любит тебя, Патрик.
— Не в том смысле. Тебе никогда было не понять этого.
Он улыбнулся.
— Я многое понимаю, Патрик. — Он обнял кружку обеими руками. — Знаю, она любила меня. Не спорю. Но она всегда была полувлюблена в тебя.
Я покачал головой.
— Знаешь, все эти годы, что ты избивал ее, Фил… Так вот, она никогда, ни разу тебе не изменила.
— Я знаю.
— Вот как? — Я чуть наклонился и понизил голос. — И ты не перестал постоянно обзывать ее шлюхой? И не прекращал пускать в ход кулаки по пустякам, если был не в духе? Так?
— Патрик, — как-то мягко сказал Фил. — Я прекрасно знаю, что из себя представлял. И… представляю. — Он нахмурил брови и уткнулся взглядом в кружку с кофе. — Я избивал жену. Я пил. Все так. В этом ты прав. — Он горько усмехнулся, глядя в чашку. — Я бил эту женщину. — Он посмотрел через плечо в сторону спальни. — Я бил ее и заслужил ее ненависть, и она никогда уже не будет доверять мне. Никогда. Мы никогда не будем… друзьями. Во всяком случае, такими, как были раньше.
— Пожалуй, нет.
— Да… Итак, я стал тем, кем стал, ничего не попишешь. И потерял ее, и заслужил это, потому что ей лучше жить без меня, как ни крути.
— Не думаю, что она планирует выбросить тебя из своей жизни, Фил.
Он усмехнулся своей горькой улыбкой.
— В этом вся Энджи. Посмотрим правде в глаза. Несмотря на все ее «да пошел ты…», «мне никто не нужен» и т. п., на самом деле она не может сказать «прощай». Никому и ничему. В этом ее слабость. Как думаешь, почему она до сих пор живет в доме своей матери? С этой мебелью, которая сохранилась со времен ее детства?
Я огляделся вокруг, увидел старинные черные вазы ее матери в буфете, салфетки на кушетке в нише, представил себе, что мы с Филом сидим на стульях, приобретенных ее родителями в магазине «Маршал Филдз» на Апхемз Корнер, сгоревшем где-то в конце шестидесятых. Иногда предмет находится перед тобой всю жизнь, дожидаясь, пока ты заметишь его, и зачастую этого так и не происходит, потому что он слишком близко.
— Ты попал в точку, — согласился я.