Дай мне руку, Тьма Лихэйн Деннис
— Как думаешь, почему она никогда не покидала нашу округу, Дорчестер? Она, девушка с такой очаровательной внешностью, уезжала отсюда лишь однажды — в наш медовый месяц. Как думаешь, почему ей понадобилось целых двенадцать лет, чтобы уйти от меня? Любая другая сделала бы это через шесть лет. Но Энджи не может уйти. Это ее недостаток. Возможно, потому, что ее сестра в этом вопросе — полная противоположность.
Не знаю, каким был мой гневный взгляд, но он поднял руку в знак примирения и пощады.
— Запретная тема, — сказал он. — Прости, забыл.
— Какая цель у тебя здесь теперь, Фил?
Он пожал плечами.
— Раз Энджи не может сказать «прощай», значит, она приложит все усилия, чтобы удержать меня в своей жизни.
— И?
— Я не позволю ей. Я как петля вокруг ее шеи. В данный момент мне необходимо — как бы выразиться — некоторое сближение. Да, небольшое сближение. При том, что она точно знает: это я был плохим. Вся вина на мне и только на мне. Не на ней.
— А когда все состоится?
— Я уйду. Такой человек, как я, может найти работу где угодно. Богатые люди всегда переделывают свои дома. Итак, скоро меня ждет дорога. Думаю, вы оба заслужили свою дозу счастья.
— Фил…
— Пожалуйста, Пат, не надо, — сказал он. — Таков уж я. Мы с тобой были друзьями с детства и навсегда. Я тебя знаю. И знаю Анджелу. Возможно, у тебя сейчас любовь с Грейс, и думаю, это великолепно. Честно. Но ты себя знаешь. — Он толкнул меня локтем и посмотрел прямо в глаза. — Слышишь? Раз в жизни, парень, загляни в себя. Ты влюблен в Энджи с детского сада. Она тоже любит тебя.
— Но замуж вышла за тебя, Фил. — Я оттолкнул его локоть обратно.
— Потому что была обижена на тебя…
— Не только поэтому.
— Знаю. Меня она любила тоже. В какой-то период даже больше, чем тебя. Не сомневаюсь. Но мы в состоянии любить одновременно нескольких. Мы люди, а значит, грешны.
Я улыбнулся, осознав, что впервые за последние десять лет улыбаюсь естественно в присутствии Фила.
— Таковы уж мы.
Мы смотрели друг на друга, и я чувствовал забытую пульсацию внутри нас — это была кровь священных уз и общего детства. Ни Фил, ни я никогда не чувствовали себя дома любимыми. Его отец был алкоголик и неисправимый бабник, который мало того что спал с каждой женщиной в округе, но еще и старался, чтобы об этом узнала его жена. Когда Филу исполнилось семь или восемь лет, его домашний очаг превратился в зону летающих тарелок и взаимных обвинений. Когда случалось, что Кармин и Лора Димасси оказывались в одной комнате, она превращалась в сектор Газа, но, следуя своему извращенному пониманию католической веры, они не желали развестись или хотя бы жить врозь. Они любили дневные перепалки и компенсировали их ночными сеансами совокупления, которые сопровождались тяжелыми ударами в стену, разделяющую их спальню с комнатой сына.
В те годы я большую часть времени проводил вне дома, под разными предлогами, и мы с Филом коротали время вместе, а первым местом, где мы почувствовали себя уютно, стала заброшенная голубятня, которую мы нашли на чердаке гаража на Сьюден-стрит. Мы вычистили оттуда весь птичий помет, укрепили стены досками от старых поддонов, притащили туда брошенную мебель, и вскоре к нам присоединились такие же оборванцы, как мы — Бубба, Кевин Херлихи, правда, ненадолго, Нельсон Ферраре, Энджи. Сорванцы, переполненные классовой ненавистью, с дерзким сердцем и полным отсутствием уважения к авторитетам.
И вот он сидел напротив меня за столом своей бывшей жены, и я вновь видел в нем старого Фила, единственного брата, который у меня был. Он улыбался, очевидно, вспоминая то же самое, и мне слышался наш детский смех, когда мы шлялись по улицам, бегали, как волки, по крышам и перепрыгивали через три ступени, стараясь обогнать родителей. Господи, до чего же много мы все-таки смеялись, если учесть, что мы постоянно были злы на весь белый свет.
Грохот града по крыше напоминал ритмичные удары доброй тысячи палок.
— Что с тобой стало, Фил?
Улыбка исчезла с его лица.
— Ты что…
Я поднял руку.
— Нет. Я тебе не судья. Мне просто хочется понять. Ты сказал Болтону, что мы с тобой были как братья. Господи, мы действительно были братьями. Затем ты пошел против меня. Откуда взялась эта ненависть, Фил?
Он пожал плечами.
— Никогда не прощу тебя, Пат.
— За что?
— Ну… Ты и Энджи…
— За то, что мы с ней спали?
— Именно ты лишил ее невинности. Вы были моими лучшими друзьями, к тому же добрыми католиками, это нас подавляло и сковывало в сексуальном плане. Но в то лето вы оба покинули меня.
— Нет.
— О, да. — Он довольно ухмыльнулся. — О, да. Оставили меня с Буббой и Фрэнки Шейкс, и еще с кучкой слизняков с прогнившими мозгами. А дальше? Это было в августе?
Я знал, что он имел в виду, поэтому кивнул.
— Четвертого августа.
— Там, на Карсон Бич, вы наконец сделали свое дело. А потом ты, умник, ты обошелся с ней, как со шлюхой. И она прибежала ко мне. И я снова был вторым.
— Снова?
— Снова. — Он откинулся на спинку своего стула и вытянул руки в примирительном жесте. — Послушай, — сказал он, — у меня всегда был шарм и внешность, но у тебя — интуиция.
— Шутишь?
— Ничуть, — сказал он. — Продолжим, Пат. Я всегда слишком много размышлял, а ты действовал. Ты первым из всех нас понял, что Энджи не является одним из наших корешей, ты первым перестал торчать на углу, первым…
— Я был неугомонный. Я…
— У тебя была интуиция, — сказал он. — Ты всегда мог заранее предвидеть ситуацию и воспользоваться ею.
— Ерунда.
— Ерунда? — Он хихикнул. — Признайся, Пат, это твой дар. Помнишь тех дурацких клоунов в Сейвин Хилл?
Я улыбнулся и вместе с тем вздрогнул.
— Еще бы.
Он кивнул, и я увидел, что даже спустя два десятилетия он все еще чувствует дрожь, не отпускавшую нас несколько недель после встречи с теми клоунами.
— Если бы ты не угодил бейсбольным мячом в их лобовое стекло, — сказал он, — кто знает, сидели бы мы здесь сейчас.
— Фил, — сказал я, — мы были детьми с чересчур развитым воображением и…
Он энергично покачал головой.
— Конечно, конечно. Мы были детьми, и были на взводе, потому что на прошлой неделе был убит Кол Моррисон, и по городу поползли различные слухи об этих ребятах. Все так, Патрик, но мы действительно были там. И ты прекрасно знаешь, что бы с нами случилось, если бы мы вошли в их фургон. Он до сих пор стоит перед моими глазами. Черт. Все забрызгано грязью и мазутом, из открытых окон доносится вонь…
Белый фургон с разбитым стеклом в личном деле Хардимена.
— Фил, — сказал я. — Фил. О, Господи Иисусе.
— Что?
— Клоуны, — сказал я. — Ты сам только что сказал. Это было как раз на той неделе, когда убили Кола Моррисона. Когда, мать их, я запустил мяч прямо в их лобовое стекло…
— И точно в цель.
— И сказал своему отцу. — Я поднес руку ко рту, так как из-за шока он был широко распахнут.
— Погоди-ка, — сказал он, и я понял, что та же мысль, обжигающая, как искра, мой позвоночник, осенила и Фила. Его глаза вспыхнули ярким светом.
— Я пометил фургон, — сказал я. — Черт побери, я пометил его, Фил, не подозревая об этом. И ОАЭЭ нашла его.
Он пристально смотрел на меня, и я видел, что он тоже все знает.
— Патрик, так ты говоришь…
— Теми клоунами были Алек Хардимен и Чарльз Рагглстоун.
Глава 31
Если в то время, когда убили Кола Моррисона, вы были ребенком и проживали в нашей округе, вы просто тряслись от страха.
Вы боялись чернокожих парней, потому что предполагалось, что он стал их жертвой. Вы боялись потрепанных, невзрачных мужчин, слишком долго глазеющих на вас в метро. Вас пугали машины, которые либо слишком долго задерживались у светофоров, когда зажигался зеленый, либо замедляли ход, когда проезжали мимо. На вас наводили страх бездомные и те сырые аллеи в темных парках, где они находили ночлег.
Одним словом, вы боялись всего.
Но ничто так не страшило ребят нашей округи, как клоуны.
Теперь, оглядываясь назад, понимаешь, как это было глупо. Клоуны-убийцы буйствовали на страницах книг в мягких обложках и в дешевых фильмах, что шли в открытых киношках. Они жили в мире вампиров и доисторических монстров, поглотивших Токио. Книги и фильмы делали свое дело: старались напугать самую доверчивую публику, которая только и была в состоянии испытывать страх перед клоунами, а именно — детей.
Когда я вырос, то перестал бояться ходить в туалет ночью. На меня больше не наводили ужас скрипы старого дома, в котором я вырос: это были всего лишь скрипы — жалобный стон стареющего дерева и вздохи облегчения оседающего фундамента. Я практически ничего не боялся, за исключением ствола пистолета, направленного в мою сторону, или внезапной вспышки скрытой угрозы в глазах отпетых пьяниц или мужиков, вдруг осознавших, что их жизнь прошла не замеченной никем, кроме них самих.
Но в детстве мой страх был воплощен в клоунах. Не помню, как возникли те самые слухи — возможно, у костра в летнем лагере, а может, после того, как кто-то из нашей группы посмотрел один из этих поганых фильмов — но к тому времени, как мне исполнилось шесть или около того, каждый ребенок был наслышан о клоунах, хотя ни один не мог похвастаться, что действительно видел их.
Но слухи разрастались буйным цветом.
У них был фургон, они возили коробки с конфетами и яркими шарами, а также букеты цветов, распускавшихся прямо из их бездонных рукавов.
А в самом фургоне у них была машинка, от которой ребенок сразу терял сознание и после этого уже никогда больше не просыпался.
Пока жертва была в бессознательном состоянии, но еще не умерла, они поочередно издевались над телом.
Затем перерезали ей горло.
А поскольку, как и положено, лица клоунов размалеваны на один манер, они всегда улыбались.
Мы с Филом в то время почти достигли возраста, когда дети перестают бояться клоунов, а также верить в Санта-Клауса или в то, что ты давно утерянный сын миллиардера, который вдруг объявится и заявит на тебя свои права.
Мы уже вернулись после игры «Литл Лиг» в Сэйвин Хилл, но задержались почти до сумерек — играли в войну в роще позади школы Мотли, карабкаясь по ветхой пожарной лестнице на крышу здания. Когда мы наконец спустились вниз, день явно клонился к закату, похолодало, а тени вытянулись вверх по стенам и тяжело разлеглись на безлюдном тротуаре, как будто были высечены на нем.
Мы двинулись вниз по Сэйвин Хилл авеню, солнце скрылось совсем, а небо приобрело оттенок полированного металла, по которому взад-вперед носились клубы туч, удерживая прохладу в пределах залива, и мы игнорировали урчание в желудках, говорящее о том, что рано или поздно нам придется пойти домой, а дома было кисло.
Когда мы стали спускаться вниз по улице, которая, хорошо помню, была совершенно пустынна, и миновали станцию метро, то заметили, что за нами едет фургон. Затем он появился перед нами, и все это происходило в той внезапной пустынности, которая наступает в нашей округе в часы вечерней трапезы. Еще не было темно, но мы заметили оранжевые и желтые квадраты светящихся окон в домах, выходящих на авеню, а также одинокую хоккейную шайбу, притулившуюся у колеса машины.
Все сидели по домам, ужиная. Даже в барах было тихо.
Фил своей мощной рукой запустил мяч в воздух, и тот взлетел немного выше, чем я ожидал; мне пришлось подпрыгнуть и извернуться, чтобы поймать его. Приземляясь, я снова развернулся, и вот тогда-то и увидел белое лицо с синими волосами и растянутыми губами, взирающее на меня из пассажирского окна фургона.
— Хороший прыжок, — сказал клоун.
В нашей округе существовал единственно возможный ответ клоунам.
— Пошел на!.. — ответил я.
— Хороший мальчик, — сказал клоун, и мне не понравился его тон и улыбка, когда он произнес это, не снимая руку в перчатке с дверцы.
— Хороший, — сказал водитель. — Очень, очень хороший. А твоя мама знает, что ты умеешь так ругаться?
Я стоял совсем близко от дверцы, словно примерзнув к асфальту, не в состоянии двинуться с места. Я не мог отвести глаз от красного рта клоуна.
Фил, как я заметил, успел уйти довольно далеко, но видно было, он тоже напуган.
— Может, вас подбросить, ребята? — спросил клоун-пассажир.
Я покачал головой, во рту у меня пересохло.
— Малыш, кажется, проглотил язык.
— Ага. — Водитель высунул голову из-за шеи своего подельника, и я увидел яркие рыжие волосы и желтые круги вокруг глаз. — Похоже, вы оба продрогли.
— Я даже вижу гусиную кожу, — добавил пассажир.
Я сделал два шага вправо, чувствуя, что ноги будто погружаются в мокрую губку.
Клоун-пассажир быстро глянул дальше на улицу и снова повернулся ко мне.
Водитель посмотрел в боковое стекло, и его рука, соскользнув с руля, исчезла в глубине салона.
— Патрик! — раздался голос Фила. — Пошли.
— Патрик, — медленно проговорил клоун-пассажир, чеканя каждое слово. — Хорошее имя. А как твоя фамилия, Патрик?
Даже теперь не могу понять, почему я ответил. Дикий страх, а может, желание выиграть время, но все равно я вполне мог соврать, но, увы, я этого не сделал. У меня было какое-то отчаянное чувство, что если они узнают мою фамилию, то увидят во мне личность, а не жертву, и отнесутся ко мне с милосердием.
— Кензи, — сказал я.
И клоун одарил меня соблазнительной улыбкой, и я услышал, как он открыл замок дверцы, и щелчок этот был похож на треск от кругового движения храповика в дробовике.
Вот тогда-то я и бросил бейсбольный мяч.
Не помню, чтобы я планировал это. Я просто сделал два шага вправо — тяжелых, медленных, будто во сне — и, думаю, поначалу целился в самого клоуна, когда он начал открывать дверцу.
Вместо этого мяч вырвался из моей руки, и кто-то крикнул «черт!», после чего раздался громкий хлопок, когда мяч протаранил лобовое стекло по самому центру, и оно раскололось, напоминая большую паутину.
Фил завопил: «На помощь! На помощь!»
Пассажирская дверь распахнулась, и я увидел ярость на лице клоуна.
Я споткнулся, и сила тяжести повлекла меня вниз по Сэйвин Хилл авеню.
— На помощь! — кричал Фил, и мы понеслись друг за другом, хотя я все еще пытался удержать равновесие, раскинув руки, а тротуар угрожающе приближался к моему лицу.
Мощный мужчина с густыми, как щетка, усами вышел из бара «Бульдог», что на углу Сидни, мы же тем временем все время слышали визг шин позади нас. У силача был недовольный вид, а в руке он держал укороченную биту, и поначалу я решил, что он собирается использовать ее против нас.
Его мясницкий передник был покрыт красно-коричневыми пятнами крови.
— Что за хрень такая? — спросил мужчина, его глаза сузились, глядя поверх моей головы, и я понял, что фургон приближается. Он собирается прыгнуть на тротуар и раздавить всех нас.
Повернув голову, чтобы увидеть свою смерть, я заметил лишь оранжевые вспышки задних фар, когда фургон заворачивал за угол на Грэмпиэн Уэй и исчез.
Владелец бара знал моего отца, и спустя десять минут мой старик появился в «Бульдоге». Мы с Филом сидели за стойкой с бокалами имбирного эля, воображая, что это виски.
Мой отец не всегда был сволочью. У него были просветления. И по неведомым мне причинам этот день был одним из таковых. Он даже не стал сердиться за то, что в такое время мы были еще на улице, хотя неделю назад я был избит за эту провинность. Всегда равнодушный к моим друзьям, на этот раз он взъерошил волосы Фила и заказал нам еще эля и пару пухлых сэндвичей с солониной. И мы сидели вместе с ним в баре, пока не открылась входная дверь и бар не заполнился посетителями.
Когда я сбивчивым голосом рассказал отцу, что случилось, его лицо стало таким добрым и нежным, каким я его никогда не видел. Он взирал на меня с ласковым беспокойством и убирал мои влажные кудри со лба своим крупным, но мягким пальцем, и даже вытирал салфеткой остатки солонины с уголков моего рта.
— Ну и денек у вас выдался! — сказал отец. Он свистнул и улыбнулся Филу, и тот ответил ему широкой улыбкой.
Улыбка моего отца была такой редкостью, что заслуживала большого изумления.
— Я не собирался разбивать окно, — сказал я. — Не собирался, пап.
— Все в порядке.
— Ты не сердишься?
Он покачал головой.
— Я…
— Ты совершил прекрасный поступок, Патрик. Прекрасный, — прошептал отец. Прижав мою голову к своей широкой груди, он поцеловал меня в щеку и пригладил мой вихор своей ладонью. — Я горжусь тобой.
Первый и последний раз в жизни я слышал такие слова из уст своего отца.
— Клоуны, — сказал Болтон.
— Клоуны, — повторил я.
— Да, клоуны, — подтвердил Фил.
— Так, — медленно произнес Болтон. — Клоуны, — повторил он и кивнул.
— Без дураков, — сказал я.
— Угу. — Он снова кивнул, затем повернул свою мощную голову, глядя прямо мне в глаза. — Полагаю, вы разыгрываете меня. — Он вытер губы тыльной стороной руки.
— Нет.
— Мы совершенно серьезны, — сказал Фил.
— Господи! — Болтон склонился над раковиной, глядя вверх на Энджи. — Скажите, что хоть вы не участвуете в этом, мисс Дженнаро. Вы все-таки похожи на человека, у которого есть здравый смысл.
Энджи завязала пояс на халате потуже.
— Не знаю, что и сказать. — Она пожала плечами и посмотрела в нашу с Филом сторону. — Похоже, они совершенно уверены.
— Секунду внимания…
Болтон в три больших шага пересек комнату.
— Нет. Нет. Из-за вас мы сняли наблюдение, мистер Кензи. Вы вызвали меня сюда и сказали, что нашли ключ к делу. Вы…
— Да нет…
— …все вычислили, и вам необходимо срочно увидеться со мной. Поэтому я здесь, и он здесь, — Болтон указал на Фила, — а теперь и они здесь, — он кивнул головой в сторону Девина и Оскара. — И теперь все надежды на то, чтобы заманить Эвандро сюда, рухнули, так как наше сборище выглядит совещанием ООН, черт побери. — Он замолчал, переводя дух. — И я бы все стерпел, если бы, как говорится, мы сдвинулись с мертвой точки. Но нет — появляетесь вы со своими клоунами.
— Мистер Болтон, — сказал Фил, — мы на полном серьезе.
— О, ладно. Давайте посмотрим, правильно ли я понял: двадцать лет назад два циркача с растрепанными волосами и в широких штанах проехали мимо вас в фургоне, когда вы шли на игру «Литл Лиг»…
— После, — сказал я.
— Что?
— Мы возвращались после игры, — сказал Фил.
— Меа culpa[20], — сказал Болтон, расшаркиваясь и отвешивая поклон. — Меа culpa, мать вашу за ногу, пардон.
— Меня раньше никогда не оскорбляли по латыни, — сказал Девин Оскару. — А тебя?
— По-китайски случалось, — сказал Оскар, — но по-латыни — никогда.
— Хорошо, — сказал Болтон. — Когда вы возвращались с игры, к вам пристали два циркача, и только потому — я правильно понял, мистер Кензи? — что во время тюремного допроса Алек Хардимен спел: «Зовите клоунов сюда», вы решили, что он был одним из клоунов, а следовательно, что он убивает людей, чтобы отомстить вам за то, что вы удрали от них в тот день?
— Все не так просто.
— О, да, слава богу. Послушайте, мистер Кензи, двадцать пять лет назад я пригласил на свидание Кэрол Ейгер из Чеви Чейз, штат Мэриленд, и она рассмеялась мне в лицо. Но это не значит…
— Трудно поверить, — заметил Девин.
— …что я буду ждать два десятка лет, чтобы прикончить каждого, кого она знала.
— Болтон, — сказал я, — мне нравится наблюдать, как вы здесь роете землю от ярости, но у нас нет времени. Вы принесли личные дела Хардимена, Рагглстоуна и Моррисона, как я просил вас?
Болтон потрепал свой дипломат.
— Они здесь.
— Доставайте.
— Мистер Кензи…
— Пожалуйста.
Он открыл дипломат, вынул личные дела и сложил их на кухонном столе.
— Ну?
— Проверьте доклад медэкспертизы по Рагглстоуну. Особое внимание обратите на раздел о токсинах неясного происхождения.
Болтон нашел место, поправил очки.
— Так.
— Что было найдено в разрезах на лице Рагглстоуна?
Он зачитал:
— «Экстракт лимона; перекись водорода; тальк, минеральное масло, стеариновая кислота, пегматит-32, триэтаноламин, ланолин… Все это — ингредиенты грима белый „Пенкейк“». — Он взглянул вверх. — Ну и что?
— Прочтите у Хардимена. Тот же раздел.
Болтон пролистал несколько страниц и прочитал.
— Ну и что? Они оба пользовались гримом.
— Белым «Пенкейком», — уточнил я. — Тем, что употребляют мимы, — сказал я. — И клоуны.
— Вижу, куда вы…
— У Кола Моррисона под ногтями найден тот же состав.
— И все же, — сказал он.
— Найдите фотографию фургона, брошенного рядом с местом преступления — он зарегистрирован на имя Рагглстоуна.
Болтон полистал страницы дела.
— Вот он.
— В нем отсутствует лобовое стекло, — сказал я.
— Да.
— Но фургон был начисто вымыт, возможно, именно в тот день. И в период между уборкой и приездом полиции кто-то через разбитое стекло стащил оттуда бетонные блоки, возможно, во время убийства Рагглстоуна.
— И что из этого?
— А то, что это я «пометил» фургон. Удар моего мяча привел к образованию стеклянной паутины. Это было единственной причиной предположить, что Хардимен и Рагглстоун были теми клоунами. Убираем стекло, пропадает и мотив.
— Каков же ваш вывод?
В действительности я сам не верил в это, пока не сказал вслух.
— Думаю, Ассоциация убила Чарльза Рагглстоуна.
— Он прав, — сказал, наконец, Девин.
Вскоре, после восьми, град превратился в дождь, который замерзал на ходу. Струйки воды стекали по окнам Энджи, становясь на наших глазах хрустящими ледяными венами.
Болтон отправил одного из агентов в свою лабораторию на колесах, чтобы сделать копии личных дел Рагглстоуна, Хардимена и Моррисона, и мы провели последний час за чтением их в гостиной Энджи.
— И все-таки я не уверен, — сказал Болтон.
— Да ладно, — сказала Энджи. — Все это в деле, если, конечно, присмотреться внимательно. Все почему-то уверены, что Алек Хардимен, накачанный наркотиком, убил Рагглстоуна, постаравшись за десятерых. Если бы меня убедили в том, что Хардимен убил еще несколько человек, возможно, я бы тоже поверила. Но у него был поражен нерв левой руки, в его организме был секонол, а сам он был найден без сознания. А теперь, если представить, что повреждения на теле Рагглстоуна — дело рук десяти, ну, скажем, семи человек, все отлично складывается.
— Отец Патрика, — сказал Девин, — знал о поврежденном лобовом стекле. Они со своими друзьями по ОАЭЭ выследили фургон, нашли Хардимена и Рагглстоуна…
— И ОАЭЭ убила Рагглстоуна, — с нотками шока в голосе проговорил Оскар.
Болтон взглянул на личное дело, затем на меня, затем снова на папку. Читая раздел о ранах Рагглстоуна, он шевелил губами. Когда он взглянул на меня, мышцы на его лице обмякли, рот оставался открытым.
— Вы правы, — тихо сказал он. — Вы абсолютно правы.
— Старайтесь не слишком загружаться, — сказал Девин. — А то мозги лопнут.
— Старая сказка, — тихим шепотом проговорил Болтон.
— Что?
Читать бесплатно другие книги:
