Битва за Рим Маккалоу Колин
– Что тебе надо?
– Великий царь, я слышал ты приказал идти на Кос. Могу я пересесть на другое судно и продолжить путь на Родос? Осмелюсь предположить, мне следует руководить высадкой войска на берег, если, конечно, ты не захочешь командовать самолично, – в этом случае, если тебе будет угодно, я останусь здесь смотреть за порядком.
– Ты идешь на Родос. Я оставляю за тобой право выбора места для высадки. Но не слишком далеко от города, чтобы не утомить войско длинным переходом. Устрой лагерь и жди моего прибытия.
Когда его корабль встал в гавани на острове Кос, царь Митридат предоставил капитану заниматься веслами, а сам отбыл на берег в легкой и быстрой лодке. В сопровождении охраны он незамедлительно направился в святилище бога врачевания Асклепия, что лежало на окраине города. Стремительно проследовав во внешний двор храма, он громогласно потребовал того, кто был здесь главным, – типичный для царя оскорбительный выпад, поскольку ему было прекрасно известно, что главный здесь верховный жрец.
– Кто этот наглый выскочка? – спросил один жрец другого так, что Митридат мог слышать.
– Я царь Понта Митридат, а вы – трупы.
Таким образом, ко времени появления верховного жреца двое из его служителей лежали безголовыми на земле между ним и посетителем. Очень проницательный и умный человек, верховный жрец догадался, кто был его неизвестный гость, в тот момент, когда ему сообщили, что его зовет огромная, одетая в пурпур и золото обезьяна.
– Добро пожаловать во владения Асклепия на Косе, царь Митридат, – спокойно произнес старший жрец, не выказав страха.
– Слышал я, что ты и римлянам это говоришь.
– Так я говорю каждому.
– Но не римлянам, которых я приказал убивать.
– Если бы ты сам прибыл сюда, моля об убежище, ты бы нашел его здесь, царь Митридат. Бог Асклепий принимает всех, у него нет любимцев, и все рано или поздно обращаются к нему. Это факт, который разумно помнить. Он бог жизни, не смерти.
– Хорошо, считай, что эти двое понесли твое наказание, – сказал царь, указывая на двух мертвых жрецов.
– Наказание в два раза строже, чем я заслуживаю.
– Не слишком испытывай мое терпение, верховный жрец! А теперь покажи мне твои книги – но не те, что ты держишь для римского наместника.
Асклепион на Косе был самым большим банковским учреждением в мире, если не считать египетский банк, и стал таким благодаря аккуратной, домовитой проницательности и дальновидности целого ряда жрецов-делопроизводителей, которые появились здесь при египетских Птолемеях и действовали под их эгидой. Когда-то Кос был египетской территорией. Посему его финансовое процветание было закономерным. Банковская система Коса явилась побегом египетской финансовой системы. Поначалу храм был вполне традиционным святилищем. Здесь занимались врачеванием и оздоровлением. Асклепион Коса был детищем учеников Гиппократа, где лечили недуги и толковали сновидения, что до сих пор практиковалось в храмах Эпидавра и Пергама. Но со сменой поколений на Косе и захватом его правителями Египта Птолемеями деньги заменили лекарства и основой храмового дохода стало ростовщичество, все греческое в жрецах постепенно заместилось египетским.
Святилище занимало огромную территорию, на которой среди садов были разбросаны храмовые строения. Здесь были гимнасий, агора, лавки, купальни, библиотека, жреческая школа, помещения для учеников и приезжих светил науки, дома свободных людей и жилища рабов, покои верховного жреца, некрополь на специально отведенном для него участке, подземные комнаты для сна, лечебница, огромное денежное хранилище и, наконец, храм самого бога, укрытый в священной роще платанов.
Статуя его была не из золота и не из слоновой кости, Пракситель изваял ее из белого паросского мрамора: бородатый бог стоял опершись на длинный посох, который обвивал змей. Правая рука его была вытянута, в ней он держал дощечку, у ног его примостилась огромная собака. Вся композиция была расписана Никием так искусно, в такой реалистичной манере, что бог был словно живой. В тени деревьев казалось, что одежды статуи колышутся, вторя движениям тела. Светло-голубые глаза светились очень человеческой, земной радостью.
Но ничто из этого не произвело впечатления на царя, который уже достаточно долго мирился с торжественным осмотром территории святилища и пришел к выводу, что статуя бога была дешевкой, не заслуживающей внимания, – никчемный трофей. Он перешел к расчетным книгам и уведомил верховного жреца, что именно намерен конфисковать. Конечно же, все римское золото, лежавшее там на хранении. Восемьсот золотых талантов, полученных от иерусалимского Храма, чьи священники были достаточно хитры, чтобы держать суммы на случай непредвиденных расходов в надежном месте, подальше от Селевкидов и Птолемеев. А также три тысячи талантов золота, привезенные в храм четырнадцать лет назад старой царицей Египта Клеопатрой.
– Я вижу, что царица Египта также отдала трех мальчиков под вашу опеку, – сказал Митридат.
Но верховного жреца больше волновало золото.
– Царь Митридат, – он старался говорить хладнокровно, а не гневно, – мы не храним здесь все наше золото, мы отдаем его в рост!
– А я не просил все целиком, – произнес царь угрожающим тоном. – Я попросил у тебя – да, я подсчитал – пять тысяч золотых талантов римлян, три тысячи талантов египтян и восемьсот талантов израильтян – небольшая доля того, что значится в твоих книгах, верховный жрец.
– Но отдать тебе почти девять тысяч талантов золота – значит лишиться резервов.
– Какое горе, – сказал царь, поднимаясь из-за стола, за которым он занимался проверкой храмовых ведомостей. – Неси все, что попросили, жрец, или увидишь, как твои владения превратятся в пыль, прежде чем ты сам ее наглотаешься. А теперь покажи мне трех египетских мальчиков.
Старший жрец смирился с неизбежным.
– Ты получишь золото, царь Митридат, – бесцветным голосом сказал он. – Должен ли я прислать египетских царевичей к тебе сюда?
– Нет. Я предпочел бы увидеть их при дневном свете.
Конечно же, он искал себе ставленника, марионетку Птолемея. Митридат нетерпеливо ждал, прохаживаясь в тени ветвей сосен и кедров. Наконец мальчиков привели к нему.
– Поставьте всех троих сюда, – велел Митридат, указывая на место примерно в семи шагах от него, – а ты, верховный жрец, подойди ко мне.
Когда эти требования были выполнены, царь спросил:
– Кто это? – показав на того, кто выглядел самым старшим из троих, молодого человека, в свободно ниспадающем платье.
– Это законный сын царя Египта Птолемея Александра и наследник престола.
– Почему он здесь, а не в Александрии?
– Бабка привезла царевича сюда, опасаясь за его жизнь. Она взяла с нас обещание, что мы будем оберегать его, пока он не унаследует престол.
– Сколько ему лет?
– Двадцать пять.
– Кто его мать?
Египетское влияние проявилось в благоговейном тоне, каким верховный жрец ответил на вопрос, – он явно считал династию Птолемеев выше династии Митридатов.
– Его матерью была четвертая Клеопатра.
– Та, что привезла его сюда?
– Нет, то была третья Клеопатра, его бабка. Матерью его была ее дочь от царя Птолемея Фискона.
– Вышедшая замуж за их младшего сына Александра?
– Позже. Сначала она была замужем за их старшим сыном и имела от него дочь.
– Это понятно. Старшей дочери положено выходить замуж за старшего сына, как я слышал.
– Да, но необязательно. Старая царица не терпела обоих своих старших сыновей и свою старшую дочь. Так что она заставила их развестись. Молодая Клеопатра бежала на Кипр, где вышла замуж за своего младшего брата и родила этого молодого человека.
– Что с ней стало? – спросил царь, крайне заинтересованный.
– Старая царица заставила Александра развестись с ней, и она бежала в Сирию, где вышла замуж за Антиоха Кизикена, который воевал со своим двоюродным братом Антиохом Грипом. После поражения Кизикена она была зарублена у жертвенника Аполлона в Дафне. Виновницей смерти царицы была ее собственная сестра, жена Грипа.
– Прямо как моя семья, – сказал Митридат, ухмыльнувшись.
Верховный жрец не видел здесь повода для шуток, поэтому продолжил, как будто и не слышал замечания:
– Старая царица выдворила в итоге своего старшего сына из Египта и стала править совместно с Александром, и этот юноша отправился в Египет вместе с отцом. Однако Александр боялся и ненавидел свою мать. Возможно, она знала, что ей уготовано. И потому прибыла на Кос четырнадцать лет назад с несколькими кораблями золота и тремя отроками, ее внуками, оставив их на наше попечение. Вскоре после того, как она вернулась в Египет, царь Птолемей Александр убил ее. – Жрец вздохнул. Ему явно нравилась старая царица Клеопатра, третья Клеопатра по счету. – Александр потом женился на своей племяннице Беренике, дочери своего старшего брата Сотера и младшей Клеопатры, которая была женой их обоих.
– Значит, царь Птолемей Александр правит в Египте со своей женой Береникой, теткой и одновременно сводной сестрой этого молодого человека?
– Увы, нет! Подданные свергли его шесть месяцев назад. Он погиб в морской битве, пытаясь вернуть себе трон.
– Тогда этот юноша должен стать царем Египта, и немедленно!
– Нет, – сказал старший жрец, стараясь скрыть удовольствие, которое он испытал оттого, что запутал своего непрошеного гостя. – Старший брат царя Птолемея Александра, Сотер, все еще жив. Когда народ низложил Александра, они возвели на трон Птолемея Сотера. Он сейчас и правит Египтом. Вместе со своей дочерью Береникой. Она царица, хотя он не может жениться на ней. Птолемеям можно жениться только на родных сестрах, двоюродных и племянницах, но не на дочерях.
– Взял ли Сотер еще одну жену, новую, после того как старая царица заставила его развестись с младшей Клеопатрой? Были у него еще дети?
– Да, он женился снова. На своей младшей сестре Клеопатре Селене. У них было двое сыновей.
– Однако ты говоришь, что этот юноша – следующий в очереди престолонаследия?
– Да. Когда царь Птолемей Сотер умрет, этот молодой человек унаследует престол.
– Так-так! – сказал Митридат, радостно потирая руки. – Вижу, мне придется взять его под свою опеку, верховный жрец! И позаботиться, чтобы он женился на одной из моих дочерей.
– Можешь попробовать, – сухо сказал верховный жрец.
– Что ты хочешь этим сказать – «попробовать»?
– Он не любит женщин и не будет иметь с ними дела ни при каких обстоятельствах.
Митридат недовольно хмыкнул и пожал плечами:
– Ну, значит, у него не будет наследников! Но я все равно заберу его!
Он показал на двух других, более юных:
– Стало быть, эти, я так понимаю, сыновья Сотера и его второй жены-сестры Клеопатры Селены?
– Нет, – сказал жрец. – Сыновья Сотера и Клеопатры Селены действительно прибыли сюда со старой царицей, но они умерли вскоре после этого от детской болезни. Эти юноши моложе тех.
– Тогда кто они? – закричал выведенный из себя Митридат.
– Это сыновья Сотера и его наложницы, царевны Арсинои из Набатеи. Они были рождены в Сирии во время войн, что вел там Сотер со своей матерью, старой царицей, и двоюродным братом Антиохом Грипом. Уходя из Сирии, он не взял ни мальчиков, ни их мать с собой – оставил на попечении своего сирийского союзника и двоюродного брата Антиоха Кизикена. Так что их раннее детство прошло в Сирии. Но восемь лет назад Грип был вероломно убит, и Кизикен стал единоличным правителем Сирии. Женой Грипа в то время была Клеопатра Селена: он женился на ней, после того как его первая жена, средняя сестра Птолемеев, умерла – гхм! – он кашлянул, – довольно страшной смертью.
– И как же именно она умерла? – продолжал допытываться царь, поскольку его собственная семейная история была очень похожа на историю Птолемеев Египетских, хотя и не окружена таким легендарным ореолом.
– Она убила младшую Клеопатру, как я уже говорил тебе. У жертвенника Аполлона в Дафне. Но Кизикен схватил ее и предал смерти, очень-очень медленной смерти. Выдергивал жизнь по нитке…
– Значит, самая младшая сестра, Клеопатра Селена, недолго оставалась вдовой после смерти Грипа. Она вышла замуж за Кизикена.
– Совершенно верно, царь Митридат. Однако ей не нравились эти двое мальчиков. Из-за ее брака с Сотером, которого она не выносила. Это она прислала их к нам сюда пять лет назад.
– После смерти Кизикена, несомненно. Она потом вышла замуж за его сына. И теперь правит Сирией под именем царицы Клеопатры Селены. Изумительно!
Старший жрец поднял брови:
– Я вижу, что ты довольно хорошо знаешь историю дома Селевкидов.
– Немного. Я сам с ними в родстве, – сказал царь. – Сколько лет этим юношам и как их зовут?
– Того, который постарше, зовут Птолемей Филадельф, но мы дали ему прозвище Авлет, потому что, когда он появился у нас, у него был тонкий, свистящий, словно свирель, голосок. Мне приятно сообщить, что с возрастом и благодаря нашему обучению он больше так не пищит. Ему сейчас шестнадцать. Другому же пятнадцать лет. Мы зовем его Птолемей, это его единственное имя. Славный юноша, но ленивый. – Жрец вздохнул, как вздохнул бы терпеливый, но недовольный сыном отец. – Мы опасаемся, что такая уж у него натура.
– Получается, что вот эти двое на самом деле и есть будущее Египта, – сказал задумчиво Митридат. – Беда в том, что они незаконнорожденные. Я полагаю, это значит, что они не могут унаследовать престол.
– Родословная не безупречна, это правда, – сказал верховный жрец. – Однако если их двоюродный брат Александр не оправдает надежд и не произведет потомство – а похоже, так оно и будет, – они останутся единственными Птолемеями. Я получил письмо от их отца, царя Птолемея Сотера, в котором он просит, чтобы их немедленно отправили к нему. Он ведь теперь царь, но без царицы, на которой он мог бы жениться. Поэтому он хочет показать этих юношей своим приближенным, а те уже дали понять, что желают признать этих юношей наследниками.
– Не повезло ему, – произнес как бы невзначай Митридат. – Я забираю их с собой, с тем чтобы они женились на моих дочерях. Их дети будут моими внуками. – Неожиданно он спросил изменившимся голосом: – Что случилось с их матерью, Арсиноей?
– Не знаю. Я думаю, что Клеопатра Селена убила ее тогда же, когда послала сыновей к нам на Кос. Сами юноши не уверены, но боятся, что это именно так, – ответил верховный жрец.
– Какая у Арсинои родословная? Приличная?
– Арсиноя была старшей дочерью старого царя Ареты из Набатеи и его царицы. У царской четы набатеев было в обычае посылать самую красивую дочь царю Египта в качестве наложницы. Разве можно найти более знатное родство одному из мелких семитских царских домов? Мать старого царя Ареты была из сирийского царского дома Селевкидов. Его жена, мать Арсинои, была дочерью царя Сирии Деметрия Никанора и парфянской царевны Родогуны, тоже из рода Селевкидов с примесью крови Аршакидов. Я бы назвал родословную Арсинои великолепной.
– О да. Среди моих жен тоже есть одна из них, дочь Деметрия Никанора и Родогуны! – с жаром произнес царь Понта. – Симпатичное маленькое создание по имени Антиохида. У меня от нее три отличных сына и две дочери. Девочки станут идеальными женами для этих молодых людей, идеальными! Это только облагородит родословную.
– Я думаю, царь Птолемей Сотер собирается женить Птолемея Авлета на своей сводной сестре и тете царице Беренике, – твердо произнес старший жрец. – В глазах египтян такой союз намного больше облагородит родословную.
– Жалко-то как египтян! – сказал Митридат и зло посмотрел на жреца. – Не стоит забывать, что в жилах царя Египта Птолемея Сотера, как и в моих, течет кровь Селевкидов! Моя двоюродная прапрабабка Лаодика была замужем за Антиохом Великим, и их дочь, тоже Лаодика, вышла замуж за моего деда Митридата Четвертого! Значит, Сотер – мой двоюродный брат, и мои дочери Клеопатра Трифена и Береника Нисса – его сестры и дважды сестры его сыновьям через Арсиною Набатейскую, поскольку их мать – дочь Деметрия Никанора и Родогуны, как и мать Арсинои!
Царь сделал глубокий вздох.
– Можешь написать царю Птолемею Сотеру, что теперь я буду присматривать за его сыновьями. Скажи Сотеру, что, так как в роду Птолемеев не осталось женщин подходящего возраста – Беренике уже должно быть около сорока, – его сыновья женятся на дочерях Митридата Понтийского и Антиохиды Сирийской. И можешь поблагодарить своего бога с его змеиным посохом: ты нужен мне, чтобы написать это письмо! Иначе я приказал бы убить тебя, старик. Я нахожу, что ты слишком непочтителен.
Царь широкими шагами подошел к юношам, одновременно смущенным и встревоженным.
– Вы едете в Понт, молодые Птолемеи, и будете там жить, – коротко сказал им он. – Теперь следуйте за мной, да пошевеливайтесь!
Вот как случилось, что, когда огромная гексера царя Митридата вновь пустилась в плавание, она повела за собой несколько кораблей поменьше, взяв курс на Эфес. Корабли везли почти девять тысяч талантов золота и трех наследников египетского престола. Кос действительно оказался выгодной пристанью, спасительной в трудную минуту. Он обеспечил царя Понта его марионеткой Птолемеем.
Когда царь прибыл на место, выбранное для высадки на Родосе Пелопидом, он обнаружил, что сюда доплыли только несколько транспортных судов с солдатами. Стало быть, пока он не мог идти на приступ города.
Пелопид доложил:
– Мы можем организовать отправку еще одного войска, великий царь. Родосский флотоводец Дамагор дважды атаковал наши суда, и больше половины из них он отправил на дно морское. Некоторые из тех, кто спасся, примкнули к нам здесь, но большинство повернуло назад, к Галикарнасу. Так что в следующий раз мы должны будем окружить наш транспорт военными галерами, нельзя позволить им выходить в море без защиты.
Эта новость, конечно, не порадовала царя, но, так как сам он добрался благополучно, удачно провернул дела на Косе и безразлично относился к судьбе своих солдат, он согласился с тем, что нужно ждать подкрепления, и занялся составлением послания в Понт своему регенту, Митридату-младшему, касательно юных наследников египетского трона.
Они все, похоже, хорошо образованны, но абсолютно несведущи относительно того, какое важное место в мире занимает Понт, сын мой, и это надлежит исправить. Мои дочери от Антиохиды, Клеопатра Трифена и Береника Нисса, должны вступить в брак с двумя младшими Птолемеями: Клеопатра Трифена – с Птолемеем Филадельфом, а Береника Нисса – с просто Птолемеем. Свадьбы следует сыграть, когда каждой из девочек исполнится пятнадцать.
Что касается женоподобного Птолемея Александра, нужно отучить его интересоваться мужчинами. Египтяне наверняка захотят видеть его своим следующим царем, поскольку он законнорожденный. Посему, если ему дорога жизнь, пусть научится любить женщин. Предоставляю тебе добиться выполнения этого повеления.
Браться за перо было настоящей мукой для царя, который обычно использовал писцов, но это послание он хотел написать сам. На это ушло несколько дней и множество сожженных черновиков.
К концу октября письмо было в пути, а царь Понта чувствовал себя наконец достаточно уверенно, чтобы напасть на Родос. Он предпринял атаку ночью, сосредоточившись на укреплениях города в стороне от гавани, поскольку в ней стояли родосские военные корабли. Но никто во всей цепочке понтийского командования не обладал ни достаточными знаниями, ни навыками, чтобы штурмовать такой большой и хорошо укрепленный город. И атака обернулась полным крахом. К сожалению, царю не хватало терпения подвергнуть Родос длительной осаде – единственный надежный способ завоевать его. Он предпочел штурм. Родосские корабли следовало выманить из гавани, чтобы они погнались за приманкой и попали в западню, когда понтийцы нанесут удар с моря, с помощью самбуки, двигающейся во главе их кораблей.
Особенно возбуждало царя то, что идея самбуки всецело принадлежала ему и ее приветствовали на совете и Пелопид, и другие военачальники как блестящий ход, который, без сомнения, даст желаемый результат. Светясь от счастья, Митридат решил, что сам построит самбуку – именно так, сам спроектирует ее и сам будет руководить работами.
Он взял две одинаковые громадные гексеры, построенные на одной и той же верфи, и скрепил их веревками. Несостоятельность царя как инженера плохо отразилась на его самбуке. Ему нужно было скрепить дальние борта гексер, тогда нагрузка равномерно распределялась бы по всей конструкции. Вместо этого он скрепил ближние, соприкасающиеся борта. Далее он установил платформу поперек обоих судов, да такую длинную, что края нависали над водой, но закрепил ее недостаточно надежно. Посередине платформы возвышались две башни: одна разместилась между носами кораблей, а другая – над кормовыми надстройками, близко подходившими друг к другу. Башни соединял широкий подъемный мост, который управлялся при помощи блоков и тяговых лебедок. Внутри каждой башни находились огромные колеса, приводимые в движение сотнями рабов. Высокое ограждение из толстых брусьев было прикреплено стержнями и шарнирами к одной из сторон моста, по всей его длине от носовой башни до кормовой. Во время подъема моста ограждение служило защитой от метательных снарядов, и, когда мост достигал максимальной высоты, нависая над стеной родосской крепости, заграждение могло быть сброшено на верхнюю часть стены, дабы образовать сходни.
Атака началась тихим, безветренным днем – шел к концу ноябрь – через два часа после того, как родосские корабли удалось выманить из бухты и увлечь на север. Понтийская армия атаковала стену в самых слабозащищенных местах. Понтийские корабли рядами вошли в родосскую гавань, и наружный фланг развернулся так, чтобы не подпускать родосский флот, когда тот разгадает хитрый ход и вернется. В центре необъятной понтийской флотилии высилась громадная самбука, которую тянули на буксире десятки лодок, а вслед за ней вплотную шли транспортные суда с солдатами.
На зубчатой стене засуетились защитники, послышались тревожные крики. Сноровистые шкиперы буксиров поставили на якорь самбуку бортом к обширной стене волнолома, за которой находился храм Изиды. В момент, когда маневр был завершен, транспортные суда сгруппировались вокруг. Не понеся значительных потерь, несмотря на обрушенную со стены лавину камней, стрел и копий, понтийские солдаты ринулись на самбуку, где плотной толпой встали на мосту, лежащем плашмя на палубе. Затем механики, заправляющие тяговой лебедкой, кнутами подстегнули рабов, и те привели в движение колеса. С ужасающим скрипом и стонами мост между башнями начал подниматься вместе с солдатами. Сотни родосских голов в шлемах высунулись по всей длине зубчатой стены и с благоговейным ужасом наблюдали за происходящим. Митридат тоже смотрел со своей гексеры, стоявшей в гуще понтийских кораблей, ожидая, когда его самбука стянет все родосское сопротивление сюда, на участок стены, за которым находился храм Изиды. Как только самбука оказалась в центре внимания, другие корабли получили возможность выстроиться вдоль остальной части стены, чтобы безнаказанно отправить солдат наверх по приставным лестницам. Понтийские солдаты вот-вот окажутся наверху по всей длине укреплений.
«Неудачи быть не может! На этот раз я их возьму!» – так думал царь, любовно глядя на свою самбуку и ее медленно ползущий вверх между двумя башнями мост. Скоро конструкция сравняется с верхней частью волноотбойной стены, словно по волшебству защитное ограждение упадет на своих крюках и шарнирах, образовав трап, по которому солдаты ринутся вперед, разбивая ряды родосских защитников. На мосту было достаточно людей, чтобы сдерживать родосцев, пока механизм не опустится на палубу, чтобы забрать новую партию солдат и доставить ее наверх. «Никаких сомнений быть не может, я величайший!»
Но когда мост пополз вверх, центр тяжести сместился. Связанные друг с другом корабли начали разъезжаться. Канаты лопались, словно взрывались, башни шатались, палуба начала вздыматься. Поднимающийся мост колыхнулся, словно шарф танцовщицы. Корабли накренились. Платформа, башни, мост, воины, моряки, мастера и рабы полетели в воду, падая в проем между бортами. Все это сопровождалось какофонией звуков: воплями, скрежетом, хрустом и грохотом – и истерическим улюлюканьем, переходящим в приступы издевательского хохота.
– Не желаю больше слышать название Родос! Не сметь даже упоминать его! – рявкнул царь, когда его огромная галера несла его назад, в Галикарнас. – Зима слишком близко, нет смысла продолжать возиться с этой сворой слабоумных и глупцов. Мое войско, наступающее на Македонию, и мой флот у побережья Греции нуждаются в командующем. И еще я хочу, чтобы каждый инженер, имевший хоть какое-то отношение к конструированию этой смехотворной самбуки, был мертв – нет, не мертв! Вырвать языки, выколоть глаза, руки, яйца отрубить – и выдать им чашки для подаяний!
Царь был в такой ярости от этого унижения, что заявился с войском в Ликию и попытался осадить Патару. Но когда он вырубал священную рощу богини Латоны, мать Аполлона и Артемиды явилась ему во сне и велела остановиться. На следующий день царь передал командование подчиненным во главе с незадачливым Пелопидом, взял свою обворожительную невесту-альбиноску Мониму и отбыл в Иераполис. Там, предаваясь любовным утехам и резвясь в горячих минеральных источниках среди окаменелых кристальных водопадов, он и думать забыл о хохоте защитников Родоса и о так напугавшем его хиосском корабле.
Часть девятая
Известие о массовых убийствах в провинции Азия римских, латинских и италийских жителей достигло Рима в рекордно короткий срок, еще до того как стало известно, что в провинцию вторгся Митридат. Ровно через девять дней после окончания квинтилия принцепс сената Луций Валерий Флакк созвал заседание в храме Беллоны, за пределами померия, поскольку дело касалось иноземной войны. Он зачитал присутствующим письмо от Публия Рутилия Руфа из Смирны.
Я посылаю это письмо со специально нанятым кораблем в Коринф и оттуда другим, столь же быстроходным, в Брундизий в надежде, что восстание в Греции не помешает их плаванию. Гонцу было наказано мчаться галопом из Брундизия в Рим и днем и ночью. Внушительной денежной суммой, необходимой для этого дела, снабдил меня мой друг Мильтиад, этнарх Смирны, который надеется, что сенат и народ Рима не забудут о его верности, когда провинция Азия вновь будет принадлежать Риму, а этот день непременно настанет.
Возможно, вы еще ничего не знаете о вторжении царя Понта Митридата, который теперь правит и Вифинией, и нашей провинцией Азия. Маний Аквилий погиб страшной смертью, а Гай Кассий бежал – куда, мне неизвестно. Четверть миллиона понтийских солдат стоят к западу от Тавра. Эгейское море занято понтийскими кораблями. А Греция стала союзником Понта против Рима. Боюсь, Македония оказалась в полной изоляции.
Но это еще не самое страшное. В последний день квинтилия все римляне, латиняне, италики в провинции Азия, Вифинии, Писидии и Фригии были уничтожены. Число убитых, по моим подсчетам, восемьдесят тысяч граждан и семьдесят тысяч рабов – в общей сложности сто пятьдесят тысяч человек. Я не разделил их судьбу только потому, что не являюсь римским гражданином. Полагаю, правда, что меня не тронули по распоряжению царя. Жалкая подачка адскому псу. Может ли моя жизнь возместить жестокое убийство римских женщин и младенцев, изрубленных на куски. Их, плачущих, взывающих к богам, оттаскивали от алтарей – и теперь их тела гниют непогребенные, поскольку царь Понта запретил их хоронить. Этот чудовищный варвар уже мнит себя царем мира и похваляется, что ступит на италийскую землю, прежде чем истечет год.
Никого не осталось к востоку от Италии, кто бы мог ответить на его бахвальство, кроме Македонии. По неподтвержденным слухам, царь Митридат выступил против Салоников и уже продвинулся западнее Филипп, не встретив на пути ни малейшего сопротивления. Мне достовернее известно о происходящем в Греции, где царский ставленник по имени Аристион захватил власть в Афинах и склонил большую часть Греции признать Митридата их владыкой. Острова Эгейского моря в руках Понта. У него огромный флот. Когда пал Делос, еще двадцать тысяч наших граждан были преданы мученической смерти.
Прошу считать мое письмо намеренно кратким, где много недоговорено, и сделать все, что в ваших силах, чтобы не дать этому страшному варвару Митридату провозгласить себя царем Рима. Уверяю, такая опасность есть.
– О, это нам совсем некстати! – воскликнул Луций Цезарь, обращаясь к своему брату Катулу Цезарю.
– Да, некстати, но это произошло, – ответил Гай Марий, глаза которого засверкали. – Война с Митридатом! Я знал, это должно было произойти. Странно, что этого не случилось раньше.
– Луций Корнелий уже на пути в Рим, – сообщил другой цензор, Публий Луций Красс. – Я вздохну с облегчением, когда он прибудет.
– Это почему? – свирепо вопросил Марий. – Нам не следовало вызывать его! Дайте ему закончить италийскую войну.
– Он старший консул, – ответил Катул Цезарь. – Сенат не может принимать важных решений в его отсутствие.
– А-ах! – произнес Марий и, тяжело двигаясь, пошел к выходу.
– Что с ним? – спросил Флакк, принцепс сената.
– А ты сам как считаешь, Луций Валерий? Он же старый боевой конь, почувствовавший запах самой желанной войны – иноземной, – ответил Катул Цезарь.
– Но он же не думает, что сам отправится на эту войну? – удивленно спросил цензор Публий Красс. – Он слишком стар и болен!
– Именно так он и думает, – ответил ему Катул Цезарь.
Война в Италии закончилась. Хотя марсы формально так и не сдались, но они были истреблены как никто другой из всех, поднявших оружие против Рима. Едва ли остался в живых хотя бы один взрослый мужчина-марс. В феврале Квинт Поппедий Силон бежал в Самний и присоединился к Мутилу в Эсернии. Он обнаружил, что Мутил серьезно ранен и никогда уже не будет в состоянии возглавить армию. Нижняя часть его тела, от самого пояса, была парализована.
– Мне придется передать верховенство в Самнии тебе, Квинт Поппедий, – признался ему Мутил.
– Нет! – вскричал Силон. – У меня нет ни опыта, как у тебя, ни таланта военачальника – я не смогу возглавить войско, особенно самнитское.
– А больше никого нет. Мои самниты согласны идти за тобой.
– Самниты действительно хотят продолжать войну?
– Да, – сказал Мутил, – хотят. Но во имя Самния, не Италии.
– Я понимаю. Но ведь наверняка остался хотя бы один самнит, который мог бы их повести!
– Нет, не остался. Квинт Поппедий, это должен сделать ты.
– Ну что ж, хорошо, – вздохнул Силон.
Их надежды на независимость Италии рухнули, но ни тот ни другой не произнесли этого вслух. А также они не стали обсуждать то, что было понятно им обоим: если Италии пришел конец, Самний победить не сможет.
В мае последняя армия повстанцев под командованием Квинта Поппедия Силона вышла из Эсернии. Она состояла из тридцати тысяч пехотинцев и тысячи конников и была приумножена двадцатью тысячами освобожденных рабов. Большую часть пехотинцев составляли воины, раненные в предыдущих битвах, которые спасались в Эсернии, единственном оставшемся убежище. Силон повел за собой конников и сумел прорвать кольцо римских солдат, стоявших вокруг города. Прорыв был необходим. Эсерния не могла больше кормить столько ртов.
Каждый в строю знал, что предстоит стоять насмерть. На победу никто не надеялся. Но они рассчитывали погибнуть не зря и заставить дорого заплатить за их жизни. Когда воины Силона захватили Бовиан и перебили там римский гарнизон, они почувствовали себя более уверенно. Может быть, все-таки у них был шанс? Метелл Пий с его войском стоял у Венузии на Аппиевой дороге – значит туда и держать им путь, к Венузии.
Там, под Венузией, развернулась последняя битва войны. Причудливым образом завершились события, начавшиеся со смертью Марка Ливия Друза. На поле битвы сошлись в поединке два человека, любившие Друза больше других: его друг Силон и его брат Мамерк. В то время как самниты тысячами гибли в неравной битве с сильными, закаленными в боях римлянами, Силон и Мамерк упорно бились один на один. Бились, пока не пал Силон. Мамерк застыл с поднятым над головой мечом, глядя сверху вниз на марса. В глазах его стояли слезы. Он медлил.
– Прикончи меня, Мамерк! – с трудом произнес Квинт Поппедий Силон. – Отомсти за убийство Цепиона. Идти в триумфальном шествии Свиненка я не хочу.
– За Цепиона, – произнес Мамерк и пронзил Силона мечом. И тогда он безутешно разрыдался, думая о Друзе, Силоне и горечи победы.
– Дело сделано, – сказал Метелл Пий Свиненок Луцию Корнелию Сулле, который прибыл в Венузию, как только узнал о битве. – Венузия вчера сдалась.
– Нет, – мрачно ответил Сулла. – Пока Эсерния и Нола не покорятся, дело не сделано.
– А ты не думаешь, – боязливо возразил Свиненок, – что, если снять осаду Эсернии и Нолы, жизнь там нормализуется и все, скорее всего, сделают вид, что ничего и не было?
– Не сомневаюсь, что ты прав, – ответил Сулла. – Именно поэтому мы не снимем осаду. Ни с одного из городов. Почему им должно сойти все с рук? Помпей Страбон наказал Аскул-Пиценский. Нет, Свиненок, в Эсернии и Ноле все останется так, как есть. Если потребуется – навечно.
– Я слышал, Скатон мертв и пелигны сдались.
– Верно, только ты подошел не с того конца, – осклабился Сулла. – Пелигны сдались Помпею Страбону, и Скатон бросился на собственный меч, не желая принимать в этом участия.
– Так, значит, это действительно конец! – в изумлении произнес Метелл Пий.
– Нет, пока не покорились Эсерния и Нола.
Известие о массовых убийствах римлян, латинян и италиков в провинции Азия застало Суллу в Капуе – городе, который он сделал своей военной базой. Катула Цезаря он отпустил, позволив ему вернуться в Рим, – Катул заслужил отпуск. К тому же ему достался секретарь Катула Цезаря, исключительно способный Марк Туллий Цицерон. Сулла находил его настолько даровитым и исполнительным, что нужды в Катуле Цезаре не было.
Цицерон же считал Суллу столь же ужасным, как Помпей Страбон, правда по другим причинам, и крайне сожалел об отсутствии Катула Цезаря.
– Луций Корнелий, смогу ли я получить увольнение в конце года? – спросил Цицерон. – Правда, два года я еще не отслужу к этом времени, но если посчитать, во скольких компаниях мне довелось участвовать, то десяток наберется.
– Посмотрим, – ответил ему Сулла, который ценил Цицерона так же высоко, как и Помпей Страбон. – В настоящий момент ты мне нужен. Никто не знает больше тебя об тих местах. Особенно сейчас, когда Квинт Лутаций уехал отдыхать в Рим, твое присутствие здесь необходимо.
«Какой вообще может быть отдых, – думал Сулла, мчась в Рим в повозке, запряженной четырьмя мулами. – Стоит нам потушить один пожар, как тут же вспыхивает другой. А война с Италией подобна теперь двум медленно тлеющим хворостинам».
Все старшие сенаторы стеклись в Рим на сенатские слушания в связи с ситуацией в провинции Азия. Даже Помпей Страбон. Около ста пятидесяти человек собрались в храме Беллоны с внешней стороны померия, на Марсовом поле.
– Мы знаем, что Маний Аквилий мертв. Очевидно, это означает, что и посланники, которые были с ним, тоже, – обратился Сулла к сенаторам в тоне доверительной беседы. – Однако Гай Кассий, похоже, избежал подобной участи. Но никаких сведений от него у нас нет. Непонятно, почему нет вестей из Киликии от Квинта Оппия. Вероятно, Киликия также потеряна. Плохо дело, если Риму приходится полагаться на письма, полученные от изгнанников.
– Я так понимаю, Митридат ударил молниеносно, – произнес Катул Цезарь, наморщив лоб.
– Или же, – проницательно вставил Марий, – нечистую игру вели наши официальные уполномоченные.
На это ответа не последовало, но сказанное им породило серьезные размышления. Во все времена сенаторское сословие отличалось единством, но при столь тесном сотрудничестве быстро становится понятно, что из себя представляет каждый. И все прекрасно знали, что за люди были Гай Кассий и трое уполномоченных.
– Но тогда, по крайней мере, Квинт Оппий должен был связаться с нами, – сказал Сулла, озвучив мысли остальных. – Он человек чести. И не стал бы держать Рим в неведении. Я думаю, нам придется предположить, что Киликия тоже потеряна.
– Мы должны ответить Публию Рутилию и запросить больше информации, – сказал Марий.
– Я полагаю, что, если кто-то из наших людей выжил, к концу секстилия они доберутся до Рима, – ответил Сулла. – И тогда мы все узнаем.
– Если я правильно понял Публия Рутилия, никто из наших не спасся, – раздался голос Сульпиция со скамьи трибунов. Он со стоном сжал кулаки. – Митридат не делает различия между италиком и римлянином!
– Митридат – варвар, – произнес Катул Цезарь.
Это замечание как нельзя лучше соответствовало ходу мыслей Сульпиция, который, казалось, то и дело каменел, когда принцепс сената Флакк читал письмо Рутилия Руфа два дня назад.
– Он не делает никакого различия, – повторил Сульпиций. – Почему — это другой вопрос, к делу не относится! Италики в провинции Азия заплатили ту же цену, что и римляне, и латиняне. Они тоже мертвы. Как и их женщины, дети и рабы. Он не сделал никакого различия!
– Возьми себя в руки, Сульпиций! – крикнул Помпей Страбон, которому не терпелось вернуться к делу. – Ты долдонишь одно и то же.
– Прошу порядка, – миролюбиво произнес Сулла. – Мы собрались здесь, в храме Беллоны, не для того, чтобы разбираться в различиях или причинах, а для того, чтобы решить, что нам делать.
– Воевать! – немедленно отозвался Помпей Страбон.
– Все того же мнения или лишь некоторые? – спросил Сулла.
Вся палата единодушно высказалась за войну.
– У нас достаточно готовых к походу легионов, – заговорил Метелл Пий. – Они хорошо экипированы. В этом отношении, по крайней мере, мы подготовлены лучше, чем обычно. Мы уже завтра можем отправить на восток двадцать легионов.
– Ты знаешь, что не можем, – невозмутимо возразил Сулла. – Я сомневаюсь, что мы можем отправить даже один легион, не то что двадцать.
Сенат погрузился в молчание.
– Отцы, внесенные в списки, где взять деньги? Сейчас, когда война с Италией закончилась, у нас нет выбора, кроме как расформировать наши легионы. Потому что нам больше нечем им платить! Пока существование Рима находилось под угрозой, каждый человек римского и латинского происхождения был обязан идти на войну. Мы, конечно, можем констатировать, что то же относится к войне в чужеземных странах, особенно в связи с тем, что агрессор уже заглотил провинцию Азия и восемьдесят тысяч наших людей мертвы. Но факт заключается в том, что в настоящий момент нашему отечеству ничто впрямую не угрожает. Наши воины устали. Но до сих пор им все-таки платили. И на последнюю кампанию ушло все, что мы имели, а это означает, что у нас нет денег, чтобы начать еще одну войну, даже в перспективе! Войска должны быть демобилизованы и распущены.
Слова Суллы потонули в тишине, которая стала еще напряженнее.
Наконец раздался вздох Катула Цезаря.
– Давайте отложим на некоторое время вопрос денег, – предложил он. – Гораздо важнее, что мы должны остановить Митридата!
– Квинт Лутаций, ты не слушал меня! – вскричал Сулла. – У нас нет денег на военную кампанию!
Катул Цезарь принял крайне надменный вид и сказал:
– Я предлагаю, чтобы Луций Корнелий Сулла взял на себя командование и выступил против Митридата. Как только вопрос командования будет разрешен, мы позаботимся о деньгах.
– А я заявляю, что Луций Корнелий Сулла не будет командовать кампанией против Митридата! – взревел Гай Марий. – Пусть лучше Луций Корнелий Сулла остается в Риме и занимается денежными вопросами. Деньги! Если наступило время волноваться о деньгах, значит Рим изжил себя! Деньги найдутся. Иначе быть не может. У царя Митридата их полно, так что мы у него и возьмем, и надолго вперед. Отцы-сенаторы, мы не можем поручить командование человеку, который тревожится из-за денег! Отдайте командование мне!
– У тебя уже не то здоровье, Гай Марий, – невозмутимо ответил Сулла.
– Я достаточно здоров, чтобы понять, что сейчас не время думать о деньгах! – отрезал Марий. – Понт – это угроза, подобная германской! А кто победил германцев? Гай Марий! Уважаемые члены сената, вы должны поручить командование мне! Я единственный, кто сможет победить варвара!
Со своего места поднялся Флакк, принцепс сената, человек мягкий по характеру, который не славился храбростью.
– Если бы ты был молод и здоров, Гай Марий, не было бы у тебя сейчас более горячего сторонника, чем я. Но Луций Корнелий прав. Здоровье твое уже не то. И ты слишком стар. Ты перенес два удара. Мы не может поручить командование человеку, которого удар может сразить как раз в тот момент, когда его талант полководца будет особенно необходим. Причины этого недуга нам неизвестны, Гай Марий, но мы точно знаем, что если человек перенес один удар, то нужно ждать следующих. И с тобой это уже случилось. И случится снова! Нет, отцы-сенаторы, как ваш принцепс я заявляю, что мы не можем даже рассматривать кандидатуру Гая Мария. Предлагаю возложить командование этой кампанией на нашего консула Луция Корнелия.
– Фортуна мне поможет, – продолжал настаивать Марий.
– Гай Марий, отнесись с уважением к мнению принцепса сената, – спокойно продолжал Сулла. – Все высоко чтят тебя, и я больше других. Но факт остается фактом. Сенат не может рисковать, вверяя командование в войне человеку семидесяти лет, перенесшему два удара.
Марий умолк, но было понятно, что он не примирился с мнением сенаторов. Он сидел вцепившись руками в колени, скривив губы.
– Луций Корнелий, возьмешь ли ты командование на себя? – спросил Квинт Лутаций Катул Цезарь.
– Только если сенат примет такое решение абсолютным большинством голосов, Квинт Лутаций. Не иначе, – ответил Сулла.
– Тогда быть голосованию, – сказал Флакк, принцепс сената.
Только три человека выступили против, когда сенаторы толпой двинулись со своих мест и разделились. Это были Гай Марий, Луций Корнелий Цинна и народный трибун Публий Сульпиций Руф.
– Не могу поверить! – пробормотал цензор Красс, обращаясь к своему коллеге, Луцию Цезарю. – Сульпиций?
– Он ведет себя очень странно, с тех самых пор как пришла новость о резне, – сказал Луций Цезарь. – Продолжает твердить – ну, ты сам слышал, – что Митридат не отличает римлян от италиков. Подозреваю, он теперь сожалеет о том, что выступал против гражданских прав для италиков.
– Но почему это побудило его встать на сторону Гая Мария?
Луций Цезарь пожал плечами:
– Не знаю, Публий Лициний! Правда не знаю.
Сульпиций поддержал Мария и Цинну, потому что они выступили против мнения сената. Только поэтому. Когда Сульпиций услышал новости от Рутилия Руфа из Смирны, он испытал глубокое потрясение и с того момента не мог избавиться от мучительной боли. И от чувства вины. Разум его был в смятении. Ему не давала покоя одна мысль: иноземный царь не делал различия между гражданами Рима и италиками. И если заморский царь хватал без разбора римлян и италиков, значит и в глазах всего остального мира никакой разницы между ними не было. В глазах всего мира эти народы не отличались ни характером, ни образом жизни.
Пламенный патриот, глубоко консервативный политик, Сульпиций, когда разгорелась война, со всей энергией отстаивал дело Рима. Он был квестором в год, когда умер Друз. На него были возложены дополнительные обязанности, ответственность возросла – и он блестяще справился со всем. Благодаря его усилиям погибло множество италиков. Именно он дал добро на расправу с жителями Аскула-Пиценского, с которыми обошлись хуже, чем с варварами. Те тысячи италийских мальчишек, что шли в триумфальном параде Помпея Страбона, были выброшены из города и оставлены без еды, одежды и денег, чтобы умереть или выжить в зависимости от силы воли в их юных несозревших еще телах. Кем воображал себя Рим, налагая столь страшное наказание на родственный народ? Чем тогда Рим отличался от понтийского царя? Его позиция, по крайней мере, не двусмысленная! Он не прячет свои истинные стремления под личиной праведности и превосходства. Как и Помпей Страбон. Двусмысленную позицию занимает сенат, все время юлит.
Читать бесплатно другие книги:
