Четыре сестры-королевы Джонс Шерри
– Довольно, сэр Симон!
– Вы когда-нибудь ходите на исповедь? – продолжает тот, обращаясь к Генриху.
– Не отвечай ему! – говорит мужу Элеонора.
Она понимает игру Симона и видит его словесные ловушки. Вся напряглась, как раньше при сомнениях в законности ее брака, и не хочет видеть, как Генриха выставят дураком.
– Я хожу на исповедь, – с оттенком гордости отвечает Генрих.
– Тогда скажи мне, о король: какой смысл исповеди, – Симон оборачивается лицом к публике, – без раскаяния?
Он скрещивает руки на груди, довольный собой, несмотря на все, что только что потерял: дружбу Элеоноры, расположение короля, власть над Гасконью.
Генрих вскакивает:
– Я искренне раскаиваюсь! – кричит он. – Я сожалею, что пустил тебя в Англию, что позволил жениться на моей сестре и пользоваться здесь землями и почетом. И клянусь Богом, я сожалею, что послал тебя в Гасконь. Но ты вернешься туда, прекратишь эти зверства и будешь поддерживать там мир и порядок без единого пенни от меня. И если я снова услышу, что ты порочишь мою репутацию, я повешу тебя на Лондонском мосту, и ты будешь болтаться там, пока в моем герцогстве не наступит мир.
Итак, она лишилась своей верной подруги Элеаноры Монфор. Заключенный в Тауэр Симон все-таки сумел отослать жену, как будто она тоже подвергалась опасности попасть в тюрьму. Элеонора не знает, увидит ли подругу снова. Вспыльчивый Генрих скоро успокоится, но Симон злопамятен. Он может удалить Элеанору от королевы просто назло ей.
Она расхаживает по коридору у двери казначейства, где Генрих с Джоном Монселлом и ее дядей Питером решают судьбу Симона. После того как совет вынес благоприятный для него вердикт и снял с него обвинение в нанесении ущерба Англии, Симон попытался уйти со своего поста, но Генрих не позволил ему.
– То, что ты оскорбил меня, не освобождает тебя от обязательства прослужить в Гаскони семь лет, – заявил король.
Шагая среди зажженных свечей, Элеонора не может сдержать волнения. Что они там делают за дверью? Что ждет Симона без ее участия в этом обсуждении? Что делать Генриху без добрых отношений с Симоном? Маргарита говорит, что он близкий друг французского короля. Симон бегал за Людовиком, как кутенок, и карманы Людовика всегда были полны милостей[46]. Симон даже собирался присоединиться к крестовому походу Людовика, пока Элеонора, прознав про это намерение, не убедила Генриха послать его в Гасконь.
Теперь она ничего не может для него сделать. Ее не пускают на совещания из-за дружбы с Симоном. Генрих упрекает ее за его назначение в Гасконь, хотя, сказать по правде, решение Симона отправиться за море вместе с французами тоже ему не нравилось. Симон знает кое-какие секреты Генриха. Перед лицом опасности – не развяжется ли его язык для французского короля?
Громкий голос Генриха то доносится из казначейства, то затихает. Элеонора снова прижимает ухо к двери.
– Моя госпожа!
Она вздрагивает и отскакивает. Перед ней с дергающимися губами стоит единоутробный брат короля из Лузиньяна Уильям де Валенс.
– Сэр Уильям! – Она ненавидит свой нервный смешок – хихиканье ребенка, пойманного на чем-то нехорошем. – Что вы тут делаете?
Он вывешивает свою невыносимую фальшивую улыбочку, которую, Элеонора знает, приберегает специально для нее.
– Меня вызвали на совет.
Она даже не пытается скрыть своего ужаса. С самодовольным видом Уильям проталкивается в казначейство.
– Если хотите сохранить ваши слова в тайне, говорите тише, – слышит она его голос. – У дверей я застал кое-кого за подслушиванием.
С горящим лицом она бежит по лестнице в свои покои. Форчун, ее ястреб, поворачивает к ней голову и смотрит сквозь прутья клетки, подвешенной на крюк у кровати. Королева падает в кресло и глядит на огонь, следя за замысловатым танцем теней на стене. Участие Уильяма де Валенса не сулит Симону ничего хорошего. Эти двое возненавидели друг друга с тех пор, как Уильям женился на Жанне де Мюншенси, наследнице Пембрука. Уильям де Валенс самовольно захватил Пембрукский замок, хотя Уильям Маршал перед смертью подарил его Элеаноре Монфор. С тех пор Симон и Уильям де Валенс вечно враждовали, срывая заседания совета баронов криками и бранью. И жалобы Уильяма расстроили прежнюю дружбу Симона и Генриха. Издевательское «Карл Простоватый», например, произнесенное Симоном десять лет назад, Генрих уже давно забыл бы, если бы Уильям де Валенс так часто об этом не напоминал. Разрыв с Симоном мог грозить бедой. Элеонора не раз предостерегала Генриха, но он больше не слушает ее, как раньше. Теперь он внимает Уильяму, который наговаривает на нее, выпрашивая для себя всевозможные титулы, земли, расстраивая браки, которые Генрих готовил для родственников Элеоноры. Еще надо благодарить Бога, что дядя Питер вызвал в Англию три сотни савойских кузенов, племянниц и племянников. Элеонора подыщет им выгодные пары, и, когда понадобится, они поддержат ее.
Цель Уильяма ясна: настроить короля против королевы и ее родственников. Генрих, так ценящий семью и родных, упрощает ему задачу. Например, случай с дядей Бонифасом в церкви Святого Варфоломея. Элеонорин кузен Филип был свидетелем всего безобразного инцидента и рассказал, что там произошло, но у Генриха уже было мнение на этот счет. Он, как обычно побагровев, шагал по комнате и размахивал руками. Какой скандал, сказал он. После всего, что он сделал для ее семьи. Ах, если бы он послушал Уильяма и назначил архиепископом Кентерберийским их брата Эмера (Эмера, который и читать-то не умеет!). Но вместо этого он последовал совету Элеоноры. Словно она квочка, клюющая и направляющая его.
Элеонора сидела на кровати, засунув руки в горностаевую муфту. Она сцепила их от холода, заставляя себя сохранять спокойствие.
– Архиепископ Кентерберийский – высокий пост, – говорила она. – Не думаю, что Эмер справится.
– По крайней мере, он не будет ходить и убивать монахов! – закричал тогда Генрих.
– Как и дядя Бонифас.
– В церкви Святого Варфоломея твой дядя чуть не убил субприора.
– Это все сильно преувеличено.
– Он повалил его на пол!
– После того, как субприор набросился на него с палкой. Субприор – старик. Он, вероятно, сам упал.
– Твой дядя, Элеонора, вынул меч. Монахам пришлось удержать его, а то он бы заколол беднягу.
– Мой милый дядя и мухи не обидит, – хмыкнула Элеонора. – Как ты сам хорошо знаешь, вспыльчивый характер не всегда означает склонность к жестокости.
– Уильям говорит…
– Какое мне дело, что говорит Уильям? – перебила его Элеонора, забыв о сохранении спокойствия. – Мало ли что он несет? Почему ты слушаешь этого хвастуна – выше моего разумения.
– Он мой брат, – сказал Генрих.
Впервые его лицо захлопнулось перед ней, как железные ворота. Тогда Элеонора поняла, что отношения между нею и Генрихом изменились.
Если бы она не противилась назначению Ричарда наместником в Гасконь, Генрих, возможно, так не отдалился бы от нее. Учитывая его почтение к самому понятию семьи, ее выступление против его брата могло показаться ему в некотором роде ересью. А ее противостояние двум братьям было бы сродни кощунству.
Элеонора понимает это: она тоже почитает семью. «Прежде всего Бог, потом семья, потом страна», – таково было мамино последнее напутствие на проводах дочери в Англию. Но мама понимает, что преданность не должна быть слепой. Чем лучше человек все понимает, тем искуснее борется.
Элеонора видит Генриха совершенно ясно. И Симона тоже. Она видит, как они похожи, но и как различны – словно кремень и сталь, безопасные по отдельности, но высекающие искры при столкновении. Упрямством они стоят друг друга, оба одинаково вспыльчивы, одинаково честолюбивы. Она полагала, что лучше их держать на расстоянии друг от друга. Надеялась спасти Симона, послав его за пролив. А прежде всего она думала, как обезопасить Гасконь от загребущих рук Ричарда. Все-таки пост наместника нужно было предложить ему. Он мог бы договориться с мятежниками, и это обошлось бы дешевле, чем бесконечная война Симона. И если бы он уехал, это могло облегчить жизнь Санче.
Письма сестры все сильнее беспокоят. «Он стал очень груб со мной после смерти малыша». Хотя она вскоре снова родила сына, Ричард, похоже, потерял слишком много детей, чтобы привязаться к еще одному ребенку. «Он не обращает внимания на нашего маленького Эдмунда, чем разрывает мне сердце, потому что это чудесный мальчик, хотя и был зачат по-скотски».
«Зачат по-скотски». Элеоноре следует встревожиться или рассмеяться? Робкая Санча может перепугаться от вороньего карканья. Но почему она так мертвенно побледнела, когда Элеонора отказалась вернуть Гасконь Ричарду? От Элеонориного «нет» она отшатнулась, как от кулака Ричарда. Но Ричард не драчун. Он лучше всех в Англии умеет договариваться. И еще любит женщин, как стало ясно в прошлом году при встрече с Жанной де Валлетор. Ее появление на Санчином празднике с незаконнорожденным сыном Ричарда вызвало перешептывания в зале – которые баронесса, похоже, смаковала. Очевидно, она хотела напомнить Ричарду, кто его первенец. Но он, похоже, ничего не забыл: когда баронесса вошла, он тут же насторожился, как охотничий пойнтер.
Санча не умеет соперничать. Золотистые волосы и пухлые губки не заменят искушенности – во всяком случае, для такого мужчины, как Ричард. Мама знала это, потому и блистала на Санчиной свадьбе, как невеста. Ослепленный Санчиной красотой и блеском маминого остроумия, Ричард не заметил, как невеста краснеет и заикается, как теребит скатерть, как неуверенно смеется над шутками, которые не до конца понимает. Знай он все это – наверняка бы нашел другую невесту, потому что нежное и набожное сердце мало значит для мужчины, не имеющего сердца вообще.
Ричард женился на Санче не из-за ее сердца, а из-за ее влияния на королев Англии и Франции – так он говорит. А мама рассказывает другую историю: как он заехал в их chteau по пути в Утремер и был сражен Санчиным совершенством. Она производила этот эффект на всех мужчин, даже на Генриха – хотя почему «даже»? Как будто король не может желать других женщин!
Из зала доносятся голоса. Элеонора вскакивает с кресла и мчится по лестнице выслушать вердикт. Джон Монселл кланяется, скрывая свои чувства. Уильям постукивает свернутым пергаментом себя по бедру, его губы сложены в обычную снисходительную гримасу. Но она ищет лицо Генриха, это любимое вытянутое лицо с отвисшим веком, которое сегодня, кажется, отвисло чуть больше обычного. Он устал. Когда он оборачивается к ней, в его глазах видно изнеможение.
– Как ваши дела? К чему вы пришли? – спрашивает Элеонора, склоняясь к его руке.
– Ты хотела спросить, как дела Симона? Мы составили… условия.
– Условия?
– Правила, моя госпожа, – вмешивается Уильям.
– Руководство, как он должен себя вести, вернувшись в Гасконь. Как ему надлежит обращаться с гасконцами, – добавляет Монселл.
– Какие правила? – Как и Генрих, Симон не терпит «руководства» от других. – Могу я их увидеть?
Она протягивает руку, но Уильям быстро убирает свиток.
– Разумные, – говорит Генрих. – Учитывая обстоятельства.
Он отводит глаза от ее недоверчивого згляда.
– Наверное, потому вам так и хочется показать их мне.
– Моя госпожа, позвольте мне сказать, если можно: Симон де Монфор будет очень удивлен тем, что придумал наш Карл Простоватый, – говорит Уильям. Его смех – сухое кудахтанье – говорит Элеоноре все, что ей нужно знать.
Маргарита
Время печали
Египет, 1250 год
Возраст – 29 лет
Тишина растягивается и стонет, как человек на дыбе. Маргарита ходит по балкону султанского дворца, придерживая обеими руками живот; дитя тяжело, как и ее предчувствия. Хоть бы стих этот непрестанный ветер – или принес какое-то известие.
Войско ушло шесть месяцев назад, кони весело гарцевали, – на Большой Каир, поскольку ходили слухи, что султан Айюб умер, но перед этим разгорелись споры, какой город брать следующим. Бароны пререкались друг с другом и с Людовиком, доверие к которому они уже начали терять. Его последние решения оказались такими же гибельными, как и первоначальные. Встали лагерем у городских стен, чтобы оборонять Дамьетту, – и это привело ко множеству несчастий, так как сарацины нападали на французов, пока те спали. Затем Людовик отослал домой несколько лучших воинов, соблазнившихся сарацинскими проститутками. Потом несколько месяцев голодали, когда – quelle surprise![47] – Нил разлился, образовав непроходимое вброд озеро. Когда вода отступила, наконец прибыл Альфонс и привез, кроме войск, пухлую жену Роберта д’Артуа Матильду Брабантскую, которая упала на руки мужу – позволив отряду двигаться дальше. Но куда?
На Александрию, настаивал Карл. Она не только рядом с Иерусалимом, но купеческие корабли в ее оживленном порту обеспечат снабжение войска. Бароны соглашались, но Роберт – нет: целью должен стать Большой Каир. Захват египетской столицы ослабит султанскую власть в Иерусалиме и создаст условия для овладения священным городом.
– Если хотите убить змею, нужно отсечь ей голову, – сказал он.
Людовик похлопал брата по спине:
– Слава богу, мы думаем одинаково. Возьмем Каир и потребуем не только Святую землю, но и весь Египет во славу Господа.
Такое решение было воспринято не очень хорошо. Все недовольно ворчали: и занявшие дома в Дамьетте бароны, у которых кончались деньги на провизию; и разбившие на берегу лагерь солдаты, у которых истощились запасы; а особенно Беатриса и Карл, которым присутствие Маргариты или Матильды не мешало выставлять Людовика и Роберта некомпетентными олухами.
– Они поведут нас по тому же гибельному пути, по которому вел свою кампанию король Наварры, – говорил Карл, шагая по комнате, где бок о бок лежали Маргарита и Беатриса, сложив руки на своих раздувшихся животах. – Мой брат словно ничего не знает о прошлом!
Но, скорее всего, Людовик хочет продемонстрировать любовь к нему Бога, добившись успеха там, где потерпел неудачу Тибо. Маргарита сказала это Жану, и тот согласился – с улыбкой, поскольку любит Людовика и снисходительно смотрит на его чудачества, как отец на шалости ребенка. Маргарите же хотелось, чтобы муж вечно жил в лагере близ Дамьетты, а Жан охранял дворец и составлял ей компанию. Каждый вечер после службы в лагере Жан приходил в ее покои и усаживался, обложившись подушками, на ее кровати (в этом мире не было кресел и диванов) поболтать при свечах. Их разговоры касались всего. Поэзии, философии, политики. Шампани, Прованса и «Романа о Розе»[48]. Вражды между папой и императором Фридрихом. Любовных романов Белой Королевы – разумеется, Маргарита рассказала ему все, что знала. Восстания в Гаскони. Его детей и ее детей (но никогда его жены). Споров доминиканцев с францисканцами. Музыки Перотина, астрономии, вкуса кардамона. Они говорили – делясь знаниями, обмениваясь остротами, открывая сердца, питая Маргаритин изголодавшийся ум сладкими плодами дружбы, пока слова не кончались и они оба не засыпали, соприкасаясь только руками. Утром она проводила пальцами по следу его головы на подушке и вспоминала каждое слово, каждый жест. Днем же дремала, чтобы бодрствовать ночью и поддерживать беседу, мечтая, чтобы она длилась бесконечно.
Теперь отсутствие его голоса угнетает больше, чем шум ветра, который только усиливает молчание – но хотя бы заглушает болтовню Матильды. Жена Роберта говорит только о еде и оставленных на родине детях, да еще о том, что ее муж – самый чудесный человек на земле.
– Ты знаешь, что его прозвали Робертом Добрым? – спрашивает она каждый день.
Маргарита не знала, но теперь ей это известно.
Она думала, что Беатриса составит им компанию. Но сестра тяжело переносит беременность: она так часто засыпает, что Маргарита опасается, не болезнь ли это какая-то, занесенная роями мух. Когда они беседуют, за каждой произнесенной фразой таится каверзный вопрос, и когда он неизбежно выплывает, Маргарита поднимает брови в ожидании, что Беатриса раздраженно фыркнет и поспешит к себе.
Нелады закончились, когда Беатриса разрешилась от бремени. Маргарита оставалась рядом в течение всех долгих и тяжелых родов, держа сестру за руку, вытирая пот с ее лба, призывая быть молодцом и поздравив, когда дитя наконец появилось на свет. Затем Беатриса с полными слез глазами и Маргарита ворковали над ребенком – чудной малышкой, ни капли не похожей на Карла.
– Я не думала, что тебе есть до меня дело, – сказала Беатриса.
– Это смешно. Мы же сестры.
– Я никогда не чувствовала себя одной из вас.
– Увидев твое мужество сегодня, могу с уверенностью сказать: ты точно одна из нас.
– Ты придавала мне сил. – Беатриса заплакала. – Я хотела сдаться. Если бы не ты, мой ребенок мог умереть. Чем я могу тебе отплатить? – Маргарита отвела глаза. – Наверное, это у меня бред. Конечно, знаю, чего ты хочешь больше всего на свете. И, конечно, я дам тебе это.
Маргарита глубоко вдохнула, стараясь унять сердцебиение. Сестра действительно могла просто бредить.
– Но ты не можешь себе позволить лишиться десяти тысяч марок. Так ты сказала вчера.
– Я сказала, что нам нужен каждый грош, чтобы защищать наши замки. Но нам не нужны все эти замки. Нам не нужен Тараскон.
– А мне нужен, и больше, чем ты можешь представить. Но нет – ты не можешь отдать его.
– Могу. Ведь он мой, верно?
– Ты говорила, Карл не позволит.
– Он говорит, что от тебя он никогда ничего не получал, кроме расстройства желудка, – усмехнулась Беатриса. – Но изменит свое отношение, когда узнает, как ты заботилась обо мне сегодня.
Теперь уже у Маргариты глаза наполнились слезами.
Тараскон будет ее. Наконец-то она получит свое приданое. Наконец-то сможет назвать что-то своим. Если Людовик умрет раньше ее, она не останется ни с чем. Ей не придется уйти в монастырь – обычное прибежище вдовствующих королев, чьи мужья не обеспечили их. Людовик не завещал ей ничего.
- Мужчина обретет покой,
- найдя, что долго так искал.
Строки Гильома Трубадура звучат правдиво. Получив наконец Тараскон, Маргарита чувствует в груди покой, он робок и трепетен, как кролик.
Ветер стихает, доказывая непрестанность чудес. Изнутри слышны мольбы Беатрисы:
– Плачь, моя прелесть! Это улучшает характер.
Лихорадки и странная сыпь начали преследовать девочку всего через несколько дней жизни, и она так ослабла, что не могла даже хныкать. Но теперь Маргарита слышит плач, а также крики бургундских рыцарей и солдат из Генуи и Пизы за городскими стенами. Она смотрит на скалистый берег и видит Орифламму, болтающуюся на ветру, как хвост, а за ней скачут рыцари Людовика и бегут пехотинцы, подняв щиты и потрясая копьями. Маргарита издает крик. Их приближение может означать лишь одно: победу Франции.
– Vive la France! – кричит она, и весь сонный город начинает звенеть жизнью. Жены баронов, с голыми до плеч руками, высыпают из домов на апрельский зной и, как питаемый талым снегом ручей, устремляются к воротам.
– Хвала Господу! – кричит стоящая на балконе вместе с Маргаритой Матильда и обхватывает ее руками, а та обнимает Беатрису, чья малышка тоже издает долгожданный крик.
Но их радость длится недолго.
– Сарацины! – вопит герцог Бургундский. – Всем во дворец! Скорее! Нас атакуют.
Когда солдаты приближаются, Маргарита видит, что, хотя на их оружии и щитах королевские лилии и гербы Франции и ее соседей, кожа их цвета миндаля. Сарацины с французским оружием! Значит, не победа, а сокрушительное поражение. Ее колени подгибаются. Страшно хочется сесть. Но она королева и должна подавать пример стойкости.
– Внутрь, быстро! – командует она Беатрисе и Матильде, чьи лица вытянулись от обнаружившейся ошибки.
Они спешат внутрь, в Маргаритины покои, где, глядя в пол, словно что-то уронил, их ждет сеньор Жан де Бомон. Он опускается перед королевой на колено:
– Госпожа, я принес в высшей степени печальное известие.
Неужели мгновение назад она ждала, чтобы хоть какая-то весть нарушила молчание? Теперь ей хочется заткнуть уши.
– Пожалуйста, встаньте, мессир Жан. Вы уже поели? Не угодно ли вам поесть хлеба и выпить вина, а потом мы можем поговорить.
– Нет, госпожа. – К нему вернулся рык, которым он славился – и которого боялись. – Мне надо доставить послание. Время очень дорого.
– Король! Он ранен?
– Он попал в плен, госпожа. Захвачен турками и доставлен к египетской царице.
Маргарита прижимает руки к груди. Если Людовик умрет, они все здесь погибнут.
– Кто еще?
– Его брат граф Анжуйский, госпожа. Его брат граф Пуату. Граф Бретани. Сеньор Жоффрей Саржинский. Сеньор Готье Шатильонский.
– А сеньор Роберт, брат короля? – В дверном проеме стоит Матильда, молитвенно сцепив руки. – Что с ним?
Сеньор Жан снова смотрит в пол:
– Убит, моя госпожа. Мне очень жаль.
Матильда кричит, ее голова запрокидывается. Маргарита ловит ее, когда она падает в обморок. Вокруг порхают фрейлины. Они кладут Матильду на кровать, и Маргарита встает рядом на колени, опустившись ниже сеньора Жана, но ей все равно. Правила изменились – ей больше нет дела до того, кто есть кто.
– Мессир Роберт погиб с честью, моя госпожа, – говорит сеньор Бомон. – Он уже почти взял Мансуру. Но появились турки, тысячи турок, и началась страшная резня.
– Благодарю вас, сеньор Бомон, – прерывает его королева, чтобы не услышала Матильда.
Думая, что его отпускают, он шагает к двери, но Маргарита вздергивает голову и говорит громче, чем собиралась:
– Сеньор Бомон! – Он останавливается и поворачивается к ней. – А что с мессиром Жаном де Жуанвилем? Вы его не упомянули.
Увидев скорбно опущенную голову Бомона, она благодарит Бога за то, что уже на полу. Жан тоже убит? Но нет.
– Он попал в плен, моя госпожа, – отвечает посланник. – Вместе с королем.
Раз Людовик в плену, она берет командование на себя. Сеньор Бомон предлагает советы, но она отмахивается. Ей и так ясно, что делать. Она отправляет рыцарей и пехоту задержать наступление сарацин и узнает, что царица Египта, предвкушая легкую победу, послала лишь небольшой отряд. Ха! Сейчас сарацины узнают, что такое французский дух! Маргарита приказывает доставлять на лодках провизию с кораблей. Когда дело касается выгоды, генуэзские и венецианские купцы прорвут даже турецкую блокаду. Она совещается с боевыми командирами, как защитить город, – ведь если они потеряют Дамьетту, у них не останется ничего для выкупа пленников. Тогда Людовик пропал, а вместе с ним и все они. Она посылает сеньора Бомона на корабле в Париж потребовать от Бланки денег на выкуп и с ним отсылает Матильду. Она отправляет посланника к тамплиерам, тоже прося денег, а также рыцарей для защиты города.
А потом, когда немногие оставшиеся строят камнеметательные машины и запасают стрелы, ощущает первую схватку в животе. А через час вторую.
Она пишет письмо царице Египта. Ей знакомы родовые муки: иногда схватки оказываются ложными, – и она молит Бога, чтобы так случилось на этот раз. Она не может бросить дела – кто же тогда будет править? Все обладавшие властью мужчины убиты или взяты в плен, осталась одна она. «Мы молим, чтобы вы сохранили наших мужчин в безопасности, пока мы ведем переговоры об их освобождении. Мы надежно удерживаем Дамьетту и предлагаем ее в обмен за нашего короля Людовика и всех наших благородных графов, рыцарей и солдат, томящихся у вас в плену».
Снаружи раздается крик. Маргарита подбегает к балкону. Турки строят башню и осадные машины, они уже начали пускать огненные стрелы через городские стены. Королева видит, как упал один солдат, за ним другой. Изнутри ее зовет Жизель.
– С вами хочет поговорить мессир Жан де Воре, моя королева, – еле дыша, говорит она.
Он медленно кланяется, словно от возраста заржавели петли. Его глаза, скрытые сверху и снизу складками кожи, смотрят прямо ей в лицо. Вот кто остался сражаться за Францию, осознает Маргарита: престарелые рыцари и крестьянские мальчишки.
– Турки начали осаду, моя госпожа.
Волна накатывает на ее бедра и обрушивается вниз. Королева в тревоге кричит. По передней части платья расплывается темное мокрое пятно. Она смотрит на рыцаря, будто он может ее спасти. Он протягивает руку:
– Могу я проводить вас в помещение для родов, госпожа? Кажется, пришло время.
День меркнет и переходит в ночь, потом бледнеет в день. Стук турецкой машины. Едкий горящий деготь. Грубый смех и языческая молитва. Большая рука рыцаря вокруг ее руки и мягкий запах Жизели. Командный тон Беатрисы, и ее ладонь у Маргариты на лбу. Новый приступ боли, латинские молитвы папского легата, избыток ладана, вонь дерьма. Крик снаружи – человек в сарацинских одеждах, размахивая ятаганом и что-то крича по-арабски, бросается на нее. Маргарита вопит:
– Мессир Жан, защитите меня!
Женские руки тянут ее вверх, Беатриса с одной стороны и рыцарь с другой водят ее по комнате кругами, спиралями, а потом, когда у нее начинает кружиться голова и подступает тошнота, по прямой туда-сюда.
– Дайте ей отдохнуть.
– Нет, – говорит Беатриса. – Ребенок должен родиться сейчас или погибнуть.
В комнату врываются мужчины с арбалетами. Маргарита протестует: она рожает, ей нужен покой.
– Турки пробивают стены, – говорит старый рыцарь. – Эти люди пришли, чтобы защитить нас.
Она сжимает его локоть:
– Дайте мне обещание, мессир рыцарь. Что вы не позволите туркам захватить меня и моего ребенка живыми.
Они изнасилуют ее, а потом продадут в рабство – а ее ребенок, если выживет, вырастет язычником и попадет в ад. Смерть будет лучшим жребием.
– Как только сарацины войдут во дворец, вы должны убить нас обоих. Пожалуйста, мессир рыцарь, поклянитесь, что так и сделаете!
Простыни на кровати пропитались потом и кровью.
«Славься, Мария, премилостивая, благословенная среди женщин».
Вспышка света – трещина, будто небо раскололось надвое. В комнату врывается вой ветра, опрокинув тыквенную бутылку и подкатив по полу к двери. Хлынувший с неба дождь стучит по крыше, как камнями, брызгает на нее, холодит кожу. «Давай, сестра! Толкай сильнее! Ты можешь». Она хватает ртом сладкий воздух – дыхание Бога, – наполняется силой и выталкивает младенца наружу. Ее четвертый живой ребенок, а всего шестой, Жан-Тристан – она уже дала ему имя, в честь времени печали, когда он явился в этот мир[49].
Утром солнце. И чудесным образом тихо. Единственный звук – крик чайки. У окна Жизель любуется голубым небом. Турки, говорит она, прекратили штурм и сидят в своих шатрах, дожидаясь бог знает чего. Все приписывают честь победы себе: легат читает молитвы, арбалетчики хвастают градом выпущенных стрел. Маргарита втайне приписывает затишье письму, отправленному Шаджар ад-Дурр, султанше Египта.
В зале ждет посланник от султанши. Маргарита велит привести его. Но до него к изножию ее кровати подходят три солдата.
– Мы пришли попрощаться, – говорит один из них на ломаном французском.
Маргарита заставляет себя сесть прямо, ночные роды забыты.
– Куда вы? Вы не можете сейчас бросить меня. Что будет со мной – с нами всеми?
– Еси мы останемся, госпожа, то погибнем. Вам тоже надо уходить.
– Я не уйду. Не уйду, пока жизни моих близких под угрозой.
– Однако вы хотите, чтобы мы отдали свои жизни, спасая вашу?
– Жизнь вашей королевы. – Тут она вспоминает, что не их королева. Эти люди из Генуи и Пизы, наемники, набранные с купеческих кораблей в море. – Жизнь короля Франции.
– Короля, который обещал заплатить нам, а теперь в плену у сарацин. Его замучают до смерти или уморят голодом. Простите, госпожа, но нам нужно есть.
– У нас есть провизия. С ваших кораблей.
– Как и вы, госпожа, мы должны рассчитываться за обеды. Но король нам не платит, и наши кошельки пусты. Так что мы должны уйти.
Она ищет решение.
– Мой кошелек не пуст. Может быть, я заплачу вам всем.
Наемник называет сумму, и она только разевает рот.
– Мы пробыли здесь около шести месяцев, госпожа. Со смертью султана король Людовик ожидал немедленной победы.
У нее на лбу выступает пот. Серебра в ее распоряжении хватит на малую долю того, что король задолжал этим людям. Но если они покинут Дамьетту, город потерян – и она никогда не сможет выкупить Людовика, Жуанвиля и остальных. А всего с горсткой оставшихся рыцарей – как женщины, дети и священнослужители отобьют турецкие набеги?
– Одну минуту, monsieur.
Она закрывает глаза, чтобы подумать. Хорошо сидеть, закрыв глаза. Она не выспалась, усталость давит на ее кости, замедляет мысли. Думай! Они хотят, чтобы с ними рассчитались, а заплатить она не может. Ей нужно скопить серебра, чтобы выслать египетской царице. Несомненно, султанша потребует огромную сумму за освобождение мужчин, и вдобавок Дамьетту – если Маргарита удержит город.
Она открывает глаза.
– У меня не хватит денег, чтобы всем вам выплатить жалованье.
– Тогда до свидания, желаем удачи.
Он скрещивает руки на груди. У нее в голове стучит кровь.
– Если я заплачу тем, кто сейчас в этой комнате, это вас устроит?
– Мы честные люди и не можем принять это предложение. Мы пришли от имени всех, а не от себя.
– Значит, вы уйдете, чтобы нас перерезали? – возвышает голос королева. – Да простит вас Бог!
Он разводит руками:
– Посмотрите на меня, госпожа. Некогда я был толстячком. А теперь кожа да кости. Мое брюхо жалуется день и ночь. Я почти неделю толком не обедал. И все мы в таком положении.
– Вы голодны. Жизель! Жизель!
Появляется служанка; солдаты смотрят на нее, и обостряется аппетит не только на еду.
– Скажи поварам, пусть приготовят обед еще на шесть персон.
Переговорщик прочищает горло.
– Мы не можем принять ваше предложение. Это будет нечестно по отношению к остальным. Сотня других так же голодны, как и мы.
Она размышляет вслух, хватая идеи из воздуха:
– Почему бы вам не принимать пищу здесь, во дворце? Вам всем, за мой счет. Три раза в день. – Она прикидывает в голове – сто человек, а у нее в сундуках еще несколько сот тысяч ливров.
Солдаты переглядываются. Двое из них, включая главного переговорщика, улыбаются, но третий стоит, скрестив руки на груди. Они перешептываются, потом главный обращается к ней:
– Неожиданное предложение. Нам нужно обсудить его с друзьями.
Ее сердце падает. Набив брюхо, мужчины вряд ли согласятся на ее условия.
– Сейчас, в эти минуты, я веду переговоры с царицей Египта об освобождении моего мужа. – Это, может быть, и ложь, но очень скоро может оказаться правдой. – Она ждет немедленного ответа на ее условия, поэтому мне нужен ваш ответ сейчас.
Он кланяется:
– Наши люди ждут в зале результата наших переговоров. Я вернусь в течение часа.
Когда они уходят, Маргарита делает знак Жизели подойти.
– Скажи поварам, я хочу пообедать сейчас, – шепчет она. – Скажи, пусть приходят не обычным путем, через заднюю дверь, а через этот вход, чтобы с накрытыми блюдами прошли через зал.
Вид и запах пищи может соблазнить наемников остаться здесь, где им обещана еда, а не возвращаться на корабли, где без выплаченного жалованья им будет трудно прокормиться.
Жизель убегает, а Маргарита закрывает глаза. Она словно чувствует лезвие ножа, слышит плач своего ребенка. Открыв глаза, она видит кормилицу, принесшую Жана-Тристана, чтобы позабавить ее его красным личиком и сжатыми кулачками. Кормилица подносит младенца к сгибу ее локтя, прикладывает к голой коже.
– Не надо так кричать, – шепчет она.
Мальчик смотрит на мать и перестает плакать.
– Вот-вот, не надо волноваться. Мама позаботится о тебе.
И тут прибывает египетский посланник и на безупречном французском передает приветствия от султанши Шаджар ад-Дурр. Она прислала ответ на Маргаритино послание, написанный ею собственноручно и по-французски.
Людовик в безопасности, написала она, как и его братья. Их содержат в комфорте в доме известного судьи. Она может освободить их за выкуп в пятьсот тысяч ливров. Маргарите дается один месяц, чтобы собрать деньги, и в течение этого месяца она должна также вернуть Дамьетту египтянам. А пока султанша приказала своим военачальникам приостановить осаду – на время.
Пятьсот тысяч ливров – это вдвое больше, чем есть у Маргариты. Нужно убедить египетскую царицу снизить выкуп – но как? Не успевает она сочинить ответ, как возвращается представитель наемников, его взгляд ласкает ее блюда с едой: жареный ягненок, рис с шафраном, горох с кардамоном, свежая морская рыба.
– Моя госпожа, запах вашей еды соблазнил нас принять ваше предложение. К сожалению, мы можем остаться только на месяц, иначе опоздаем на корабли, отбывающие домой. Мы верим, что все это время вы будете платить нам наше жалованье – целиком.
– Конечно, – говорит Маргарита с улыбкой облегчения, и в то же время лихорадочно подсчитывая, складывая и умножая. Пятьсот тысяч ливров. И, кроме того, продукты, которые она только что закупила, и жалованье наемникам. Что-то нужно придумать, и поскорее. Когда генуэзский представитель уходит, она снова зовет Жизель.
– Мне нужны три лодки, – говорит королева. – Еще нужны лошади и сарацинская мужская одежда. И еды и воды на несколько дней.
– Но куда вы собрались, госпожа? Вы же не можете ехать…
– Пожалуйста, вызови мессира Жана, лекаря, а также папского легата.
И еще ей понадобится чародей, но этого она не сказала.
– Но вы не можете сесть на лодку или скакать на коне. Вам нужно набраться сил, – хмурится Жизель.
Читать бесплатно другие книги:
