Четыре сестры-королевы Джонс Шерри

Санча

Ночные столкновения

Беркхамстед, 1250 год

Возраст – 22 года

Она не может удержаться, чтобы не сравнить эту поездку в Беркхамстедский замок с первой, семь лет назад, после свадьбы. Тогда Ричард ехал с ней в карете, обнимая за плечи. Его пальцы касались ее волос. Его глаза долго не отрывались от нее. Улыбка вызывала морщины у глаз, отчего он казался добрым. Он звал ее «моя киска» и «куколка». Когда они приехали, он смеялся над ее восторгами при виде великолепного chteau.

– Замок чудесен, потому что здесь ты, моя милая.

А потом он схватил ее в охапку и понес внутрь, поднял по лестнице в ее золотисто-белые комнаты, как в сказочную страну, где нежно раздел ее.

Сегодня они молча едут с Жюстиной, которая всю дорогу спит, и кормилицей Эммой, которая, слава богу, все время молчит. Санча всегда держит ее под рукой и не выносит ее болтовни. Эдмунд тоже молчит, что обычно беспокоило ее, потому что маленький Ричард был тихим ребенком и долго не прожил. Когда он умер, то вызвал блеск в глазах отца. Санча не любит задумываться, какой потерей может стать для Ричарда смерть и этого сына.

Карета останавливается. Слуга, а не Ричард, ждет ее, протягивая руку. Она выходит и озирается в поисках мужа. Его лошад в голове процессии стоит без всадника, нет его и среди рыцарей. Что ж, ладно. Чего она ожидала? Что он внесет ее внутрь на руках, когда давно почти с ней не разговаривает?

Она находит его в зале, он здоровается с евреем Авра-амом, чья борода немного поседела, и с его женой Флорией, которая выглядит еще лучше, чем раньше, лицо и фигура стали более женственными. Ричард, судя по всему, тоже так считает. Поахав над ребенком, Флория протягивает к нему руки, но Санча, прижав сына, отступает назад.

– Он боится незнакомых.

Ричард резким тоном говорит, что уже хватит беспокоиться, что он никогда не видел женщины, так трясущейся над ребенком, что она задушит его своей любовью.

– Пусть Флория подержит мальчика, – говорит он. – Это ему не повредит.

Санча отдает Эдмунда еврейке и смотрит, как та качает малыша, целует в носик, но так хочется выхватить его обратно. Она надеется, что он не подхватит какой-нибудь заразы. Авраам же, как она заметила, не очень интересуется ребенком. Его острые птичьи глаза смотрят на Санчу тем взглядом, который она почти забыла, – как будто у нее выросло ухо на лбу.

– Он похож на вас, мой господин, – говорит Флория Ричарду, и он действительно похож: те же длинные ресницы, льняные волосы, те же глаза смешанного цвета, та же ямочка на подбородке. Ричард встает рядом с еврейкой и смотрит на сына, как будто никогда раньше не видел. Флория поет младенцу песенку, проводит пальцем ему по животику до самого подбородка, щекочет его, отчего он впервые смеется. Ричард тоже хихикает, чего Санча не слышала уже несколько месяцев.

– Не возбуждайте его чересчур. – Она протягивает руки, чтобы взять малыша. – А то не уснет всю ночь.

Эдмунд начинает хныкать и хвататься за Санчину грудь. Она пытается качать его, как делала Флория, но от этого он только сильнее плачет.

– Бедный малыш хочет к своей кормилице, – говорит Флория.

Много она понимает, не родив ни одного после трех лет замужества! Еврейка снова протягивает руки к Эдмунду, но Санча крепко прижимает его к груди, сказав, что ему пора поспать и она должна сейчас же найти Эмму.

– Моя маленькая прелесть, – повторяет она выражение Жанны де Валлетор, отчего Ричард приподнимает брови. – Ты придешь ко мне? Хотелось бы кое-что с тобой обсудить.

– Я приду к тебе чуть позже, – говорит он. – Авраам, у меня хорошая новость. Мой брат Генрих хочет занять огромную сумму на свою авантюру по ту сторону пролива. Если он вовремя не вернет мне долг, то передаст налоги со всех евреев в Англии. И мне понадобится кто-то, чтобы собирать эти налоги. Для тебя это может оказаться очень прибыльно.

– Я живу, чтобы служить вам, мой господин, – отвечает Авраам.

Он показывает свои мелкие зубы. Санчу бросает в дрожь, и она спешит наверх, крики сына разрывают ей уши.

В ее покоях Эмма кормит Эдмунда, пока Санча щип-лет арфу. Ей слышится дыхание Ричарда, когда он стоит рядом с Флорией. Он издает жирный запах, как мокрая земля и листья. Чувствует ли еврейка этот дух? Или это тоже лишь воображение Санчи?

– Мы с ней друзья, – говорил Ричард о Жанне де Валлетор. – Не более того, а все остальное – лишь игра твоего глупого капризного воображения.

Она щиплет арфу и поет песенку Пейра Видаля:

Интересно, слышал ли Пейр когда-нибудь, чтобы жена назвала его дураком? Заставляла ли она его плакать? Хотелось ли ему когда-нибудь накинуться на супругу и отплатить ей за все?

Когда она заканчивает петь, ее руки мокры от вытертых слез, а Эмма с младенцем спят на кушетке. Но Ричард так и не пришел. Сколько же дел ему нужно обсудить с Авраамом?

Санча не видела Беркхамстед три года, но Ричард заезжал сюда часто. Она бы предпочла встречаться с сестрой в Лондоне, чем терпеть унижения среди этих евреев. Но Элеонора и король Генрих часто ссорились, и Ричард не хотел, чтобы она там оставалась.

– Тебе ни к чему вмешиваться в их споры, это никому не нужно, а особенно мне, – сказал он.

Ей было жаль покидать сестру, потому что король, багровея, кричал на нее, а его братья каждую неделю распускали про нее всякие сплетни. Они начали нашептывать, что «чужаки» Санча и Элеонора сговариваются захватить власть в королевстве, и после этого Ричард отослал ее домой.

Хорошо еще, он не отправил ее обратно в Уоллинг-форд, где слуги смотрят на нее с жалостью, особенно когда приезжает с визитом Жанна де Валлетор. И почему бы им не жалеть ее? Они слышат высокомерный смех этой женщины и ее снисходительный тон, словно Санча – ребенок, а ведь сама Жанна даже не графиня! Они, наверное, знают, что Ричард развлекался с ней всю ночь, когда она приезжала «вести дела старика», по ее выражению (говорят, ее муж – совсем старик).

В конце концов Санча сказала Ричарду:

– Трембертон невелик и ничем особенно не богат. Не пойму, что за дела постоянно приводят ее сюда?

– Ты так или иначе не поймешь, – отрезал тот.

Но Санча все прекрасно понимает. Внешность баронессиного сына Филипа, которого она увидела на своем празднике в честь первенца, многое прояснила. Пока Ричард и Жанна непринужденно болтали, он стоял весь красный – сын Ричарда, почти ее ровесник! – и рассматривал гобелен на стене, изображавший сражение при Гастингсе. Понимал ли юноша, что Ричард – его отец? Зачем Жанна привела его на Санчин праздник?

«Она заявляет свои права», – догадалась Элеонора. Пока Санча не родила Ричарду сына, у него был единственный наследник – Генрих, милый мальчик, который пишет Санче стихи и дарит полевые цветы. (Откуда у него такие романтичные манеры? Явно не от отца.) – «Если бы у Ричарда не появилось других сыновей, Филип был бы вторым в очереди на наследство».

Опомнившись от удивления при виде черт, скопированных с Ричарда на лицо юноши, Санча нашла силы стряхнуть тревогу, как снежинки с плеч. Жанниных черных волос уже коснулась седина. Когда она улыбается, вокруг ее глаз видна сетка морщин. Ее руки с набухшими венами напоминают кленовые листья. Она старая! Может быть, Ричард когда-то и любил ее, много лет назад, но теперь у него есть Санча, родившая ему законного сына, и его глаза обращены к ней, что бы ни делали руки. Скоро он привыкнет любить Санчу, и Жанне де Валлетор придется обхаживать какого-нибудь другого богача.

Но через несколько дней после праздника малыш умер, кашляя и хрипя, и Ричард в этой смерти обвинил ее.

– Ты должна была вызвать лекаря. Как ты могла быть такой беспечной?

Она не стала напоминать, что сама тоже болела и у нее был такой жар, что Жюстина погрузила ее в холодную ванну, чтобы не допустить горячки, но Ричард лекаря к ней не вызвал.

– Целители все – обманщики, от них больше опасности, чем пользы, – заявил он. – Они ничем не помогли моей бедной жене – и после этого хотели, чтобы им заплатили.

«Это я твоя бедная жена», – хотела сказать Санча.

Лежа на кровати в ожидании, она размышляет о браке. Женщины в Уоллингфорде без конца говорят о своем замужестве, о сделках, о детях, о домашнем хозяйстве, о путешествиях. Санча с одним лишь ребенком, отстраненная мужем от его дел, пробовала говорить о любви, как малыш, тыкающий прутиком в муравейник. Женщины помладше удивленно смотрят на нее, а те, что старше, только качают головами и цокают языками. Что говорил про брак Ричард? Что это уксус, а любовь – масло?

Но родители же любили друг друга. Их любовь была как роман – красавица из Савойи и граф из Арагона, – и в то же время это был настоящий дружеский союз. Мама не только рожала папе детей и следила за их воспитанием, она распоряжалась расходами по дому, присматривала за слугами, вела переписку, содержала замок и делала для мужа многое другое. Так же вела себя Изабелла Маршал, когда была женой Ричарда. Но Санче он не позволяет ничего за него делать, только приглядывать за малюткой, которая для взрослой женщины – собеседник неважный.

На время она завоевала привязанность Ричарда, хотя иногда, перебрав немецкого бренди, он бывал с ней груб. Теперь же он не дает ей ничего, только гладит по голове, как собаку. Ах, хорошо бы быть собакой! Тогда она хотя бы привлекала его внимание, и он бы что-нибудь ей поручал.

Во Франции он пресекал все ее попытки помочь сестре. Элеонора просила сыграть на набожности королевы Бланки Кастильской, «как только ты умеешь», чтобы уговорить ее отдать английские земли обратно королю Генриху. Ведь он поддержал крестовый поход, но не сможет отправиться в Святую землю, пока не соберет достаточно денег – например с Нормандии.

Ричарду, намеревавшемуся во Франции заключить договор – и попытаться вернуть Нормандию, – поначалу эта мысль пришлась по душе.

– Если кто-то может тронуть сердце Белой Королевы, то это наша милая Санча, – заметил он Элеоноре.

Но она, наверное, что-то сказала не так. Когда Ричард представил ее, она спросила королеву, не сопроводит ли та ее в Ла-Сен-Шапель, собор, построенный королем Людовиком, чтобы держать там часть Истинного Креста и Терновый венец, «Чтобы я могла почтить реликвии Христа под вашим водительством». Королева улыбнулась и сказала, что, конечно, с радостью.

– Как приятно видеть такую преданность нашему Господу в столь молодой душе. Конечно, когда я была в вашем возрасте, это было в порядке вещей, но сейчас в университетах нашей молодежи преподают учение Аристотеля, если вы можете себе это представить.

– Наша мать учила нас Аристотелю, – сказала Санча, желая произвести впечатление на Белую Королеву. – Мне понравились его идеи.

– Вот как? – Королева подняла одну выщипанную бровь. – Но его Бог включает в себя божественное знание, неподвластное смерти.

– Да, госпожа… – Санча, никогда не любившая читать, особенно по-гречески, силилась найти умный ответ, перебирая смутные воспоминания об уроках философии. – Но… разве это не было написано до рождения Иисуса? Нужно видеть его в той обстановке, – процитировала она маму.

Голубые глаза королевы покрылись льдом.

– Да, вы несомненно сестра Маргариты.

От этого сравнения с Маргаритой, умнейшей женщиной из всех, кого она знала, и такой сообразительной в ответах, Санча зарделась.

– Похоже, я ей понравилась, – сказала она Ричарду, когда они сидели на устроенном для них обеде – свежая рыба под кислым лимонным соусом, молодой зеленый горошек, жареная телятина, картофель, посыпанный сыром и травами. Ричард ничего не ответил и в следующие несколько дней только хмыкал на Санчины вопросы, когда же она сможет поговорить с королевой Бланкой. Когда она стала настаивать, он погладил ее по голове и посоветовал набраться терпения, сказал, что это деликатные переговоры, что у королевы почти нет времени даже для него и что нужно ждать своей очереди.

Наконец, когда он повел ее к карете для возвращения домой – досадуя на свою неудачу с возвращением земель Генриху, так как и его кошелек от этого бы тоже потяжелел, – Санча спросила его еще раз: что случилось, почему ее встреча с французской королевой не состоялась?

– Я обещала сестре, что не разочарую ее.

– Ты никого не разочаруешь, если будешь держаться подальше от Бланки, – ответил Ричард.

Он всегда обращался с ней, как с ребенком. Когда они только что поженились, она и правда оставалась по-детски наивной и непосредственной. Это была не та уверенная в себе женщина, которой ей хотелось стать. Она не умела заставить сестер дать ему то, чего он хотел. Но теперь она изменилась. Теперь она сильнее, взрослее. Она окажет поддержку Ричарду, если он позволит. Она снова заставит его гордиться ею, как он гордился на ее празднике в честь первенца.

На тех торжествах она надеялась еще не раз увидеть, как его глаза сверкают гордостью. Но когда прошло шесть месяцев с рождения Эдмунда, Ричард не устроил праздника. Возможно, теперь наступило время для этого. Она может сама все подготовить, от него не потребуется ничего, кроме уважения к ней, потому что она очень постарается заслужить его признание.

На этот раз не будет Жанны де Валлетор, чтобы испортить ее день – Трембертон далеко от Беркхамстеда, – и Флория не причинит беспокойства, потому что евреев, конечно, не пригласят, и жена Авраама не посмеет прийти, как тогда Жанна.

Санча сидит, выпрямившись на кровати. Придут самые видные английские бароны с женами, и дядя Питер, и дядя Бонифас, и Элеонора, и Генрих. А потом, когда Ричард увидит, какой умелой она стала, он позволит ей более тесно сотрудничать с ним в его делах. Она может приносить такую же пользу, как Авраам, или стать таким же партнером, как была Изабелла Маршал – которая, если и не завоевала верности Ричарда, добилась его уважения.

Но где же Ричард? Уже почти совсем стемнело. Он, наверное, забыл свое обещание скоро прийти или, может быть, думает, что она спит. А на самом деле она совсем не спит, слишком возбуждена, чтобы заснуть.

Она встает, надевает туфли и идет по замку. Его нет в канцелярии; там пусто, свет от тусклой лампы косо падает на запыленные свитки на высоких полках. В сокровищнице лишь еврей в одиночестве сидит за большим столом, щурясь от ярких свечей в канделябре. В главном зале толкутся слуги, просители и купцы, но Ричарда там нет. Пусто и в его покоях. Она спускается в сад, где небо кровоточит захватывающе-красным, как румянец спелого персика, и тут Санча слышит голос мужа, тихий шепот. Идя на звук, она обходит цветущую глицинию и видит, как он обнимает за талию еврейку Флорию, как прижимает ее к себе, заглядывает в глаза с теплотой, когда-то предназначавшейся Санче. Ее сердце начинает колотиться, она прижимает руки к груди и пятится назад, чтобы ее не заметили.

– Где Авраам? – спрашивает Флория, как будто немного задыхаясь.

– Не думай о нем, – хихикает Ричард. – Он много месяцев будет занят сбором налогов, слишком увлечен, чтобы помешать нам.

– Он не мешает, мой господин. Я люблю общество моего мужа.

– Если останешься одна, моя киска, ты знаешь, где меня найти.

– А как же ваша жена? Она очень красивая. Зачем вам кто-то еще?

Он фыркает, отчего у Санчи выступают слезы на глазах.

– Она куколка. Сплошная красота, никаких мозгов. А у тебя, моя милая, и то и другое. Ты возбуждаешь меня, Флория. И я знаю, что тоже привлекателен для тебя.

– Авраам убьет нас обоих.

– Он не узнает. Это наша тайна, Флория. Если кто-то узнает, мне конец. Христианин с еврейкой! Даже брат не простит мне этого. А если я погибну, придет конец и Аврааму, и всем беркхамстедским евреям.

– Это прекрасная причина отпустить меня, мой господин.

– Не говори так! – Санче слышно его дыхание. – Флория, я хочу тебя, как никогда никого не хотел.

– Сомневаюсь, что это правда, мой господин.

Долгое молчание. Санча, выглянув из-за кустов, видит, как они целуются, видит шею Флории, когда та запрокидывает голову. Вот бы сейчас нож или меч: она бы отсекла еврейке голову.

– Флор-р-р-ия. Пойдем ко мне. Санча спит, а Авраам будет работать до утра. Им незачем это знать.

Санча поворачивается и в страхе, что ее обнаружат, бежит в замок. Она часто моргает, чтобы прогнать слезы, сдерживает рыдания. В комнате, где спит ее невинное дитя в руках кормилицы, тьма одолела день и улеглась на ее постели, как сердитая собака. Санча сворачивается калачиком рядом с ней и лежит, прислушиваясь, не раздастся ли стук в ночи.

Беатриса

Величественная царица

Большой Каир, 1250 год

Возраст – 19 лет

Султанша Египта, нахмурившись, смотрит на них со своего высокого трона, ее круглое лицо – как темная луна в складках белого холста. Одна рука ее лежит на золотом троне, в другой она держит скипетр, тоже золотой. Слева от нее человек в белом тюрбане выслушивает Маргаритино прошение и что-то шепчет на ухо султанше. Но он может не опасаться, что его услышат: ни Беатриса, ни ее сестра не понимают по-арабски.

Маргарита в своей мужской одежде и длинном платке держит сосуд из звериной шкуры.

– Здесь ливры, сотни ливров. Скоро мы получим еще, гораздо больше – все, что вы просили. Я умоляю вас взять эти деньги и освободить моего мужа.

– Сотни? – Смех султанши журчит, как фонтан. – Освободить короля за такую ничтожную сумму?

Маргарита приводит свой довод: у короля слабое здоровье. Она слышала, что он очень болен. Его любят подданные и бароны, а также владыки окружающих земель. Если он умрет в мансурской тюрьме, многие королевства пошлют войска в Египет для отмщения.

– А если мы отпустим его, он сам вернется, чтобы снова начать войну против нашего народа, – возражает султанша.

– Мы хотим одного: вернуться домой.

Шаджар ад-Дурр постно улыбается:

– Вы знаете, как ваш муж проводит время у нас в тюрьме? Он пытается обратить своих стражей в христианство.

Беатриса представляет его во власянице и грубом камзоле, с кровоточащей и зудящей сыпью на коже, убеждающего сарацин в мягких одеждах, что его путь – путь спасения.

– Он любит Бога, как и вы, – говорит Маргарита.

Ее замечание достигло цели: глаза султанши, встретившись с Маргаритиными, смягчаются. Сестра стоит рядом выпрямившись, с дерзко поднятым подбородком, выставив его, как щит. Беатриса поражена переменой: это вызвано мужской одеждой или успехом в обороне Дамьетты? До того столь замкнутая, сдержанная, теперь сестра двигается с необычной энергией, командует мужчинами, словно она король, даже смеялась над непристойными песенками, что пели генуэзские моряки на веслах, когда они плыли по широкому плоскому Нилу. Ничто ее не смирит – ни удары крокодилов по лодкам, ни рои москитов, ни даже раскаленное добела полуденное солнце.

– Вы прибыли сюда не из любви к Богу, – говорит Шаджар ад-Дурр. – Иначе вы бы чтили Его заповедь «не убий». Вы здесь потому, что позарились на наши богатства.

– Мы хотим получить святой город. Где распяли нашего Господа. Где он воскрес из умерших и вознесся на небо.

– А также наши торговые порты. Наши тонкие ткани. Наши прекрасные ковры. Наши пряности. Нашу поэ-зию и философию. Нашу музыку. Наше золото. Особенно золото.

– Мне ничего не известно про золото. Мой муж пришел потребовать Иерусалим для христиан.

– Тогда почему же он не в Иерусалиме?

Маргарита молчит, и Беатриса знает почему: они слышали, как Роберт д’Артуа и другие бароны убеждали Людовика наброситься на Мансуру, как ястребы, и захватить султанский дворец, воспользовавшись смертью его хозяина, мужа Шаджар ад-Дурр. «И сокровищница богачей наша!» – говорил Роберт. Жадность баронов не знает границ, как не знало предела высокомерие Роберта. Да, они пришли в Утремер ради золота.

– Неважно, зачем мы пришли. Мы проиграли, – говорит Беатриса. – Мы в вашей власти. Но народ Франции скоро прослышит, что король Людовик и его братья в плену. Французы будут неистово сражаться за него.

Человек рядом с султаншей громко смеется. Шаджар ад-Дурр поднимает руку, и он замолкает, но в его глазах блестит веселье.

– Вы пришли угрожать мне, – говорит она, – или договариваться об освобождении ваших мужей?

– Мы бы хотели освободить всех наших мужчин – сегодня, – отвечает Маргарита.

– Вы принесли пятьсот тысяч ливров? Нет? Тогда я не вправе выдать вам ни одного из пленников. Сделав это, я могу лишиться головы. – На ее лицо падает тень. – Впрочем, я и так могу ее лишиться.

– А я могу остаться без мужа, – возвышает голос Маргарита. – У нас четверо детей.

– Мне очень жаль. – Глаза султанши наполняются слезами. – Мой муж недавно умер. Я любила его так, как только может любить женщина. А теперь убит мой сын Туран-Шах. Я любила его, как только может любить мать.

У Беатрисы сдавило горло. Каково это было бы – лишиться Карла? Жизнь потеряла бы свой блеск. И утрата ребенка поразила бы ее до потери чувств. А султанша Шаджар ад-Дурр сидит на троне и ведет дела, хотя ее сердце разбито, а люди, убившие сына, готовят заговор против нее.

– Мой народ внимательно следит за мной, – говорит султанша. – Раньше женщине не позволялось быть правителем. Мы надеемся, что сейчас халиф разрешит это. Но даже если разрешит, турки могут не согласиться. Поэтому мне нужно быть очень осторожной.

– А если что-то случится, пока я собираю выкуп? Что станет с моим мужем и остальными?

Густые ресницы Шаджар ад-Дурр веером падают ей на щеки. Когда она поднимает свой зеленый, как Нил, взор, Беатрисе кажется, что она сейчас разразится слезами.

– Жить нам или умереть – решать Аллаху.

– Тогда, ради бога, снизьте выкуп! – кричит Беатриса.

Маргарита сжимает ей руку и говорит египетской царице:

– У меня в Дамьетте есть только половина того, что вы требуете.

– Этого недостаточно.

Как может Маргарита так спокойно сидеть и торговаться за жизни их мужей, словно они договариваются о цене на зерно? Может быть, ей безразлична судьба Людовика – и Беатриса не упрекнула бы ее за это, – но где-то в этом городе, среди грязи и болезней, Карл, он терпит страшные муки и может умереть от голода.

– Вы слышали, что сказала моя сестра? Это все, что у нас есть! – кричит Беатриса. – Вы должны их отпустить. Моего мужа – у меня родился ребенок, и он очень болен. Карл никогда не видел его.

Шаджар ад-Дурр молчит.

– Если вы действительно опасаетесь за свою жизнь, то я молю о вашей снисходительности, о царица, – звенит голос Маргариты. Боже правый, что с ней случилось? Как будто, надев мужской наряд, она заменила и свое женское сердце. – Если вы умрете, кто удержит мамлюков от зверской расправы над нашими мужчи-нами?

– Ваши мужчины пришли убивать нас. Почему я должна заботиться о них?

– А наши женщины? Что с нами сделают турки, султанша?

Шаджар ад-Дурр хмурит брови. На своем мелодичном языке она говорит с человеком рядом с ней, и тот что-то отвечает.

– Мой военачальник обеспечит вам безопасное возвращение домой. Он дал мне слово.

Сердце Беатрисы скачет в груди, дыхание учащается:

– Маргарита, они хотят отправить нас домой без наших мужчин. Я не поеду! – Беатриса смотрит на султаншу. – Без Карла я не уеду!

– Кроме нас есть много других, – отвечает Маргарита. – Не меньше сотни.

Шаджар ад-Дурр приподнимает нарисованную бровь:

– Ваши мужчины взяли с собой жен? Наверное, ждали легкой победы.

– Они уповали на Бога.

– И глупые женщины приехали сюда! Знай турки, что вы здесь, они бы тут же захватили Дамьетту. И вы все попали бы в рабство.

– И еще дети. У нас дети. Разве они не невинны?

Все молчат. Беатриса при мысли о своем ребенке плачет. Маргарита встает, непреклонная. Беатриса содрогается.

– Верните наших мужчин в Дамьетту, и я выплачу вам двести тысяч ливров, – говорит Маргарита. – Мы сразу же сдадим Дамьетту и отплывем домой. Остальное я вышлю вам в течение года.

Султанша советуется со своим военачальником. Тот повышает голос, но она заставляет его замолкнуть одним словом: «Лех» – и выразительным покачиванием головы.

– Отправляйтесь в Акру, христианский город, и там соберите недостающие деньги. Когда расплатитесь – можете возвращаться домой.

Они целуют султанше перстень. Она встает, большая и величественная, и по-кошачьи грациозно скользит к дворцовой двери. Ее телохранитель с обнаженным мечом сопровождает их, когда они выходят на улицу. Там к нему присоединяются еще несколько сарацин с длинными кривыми ятаганами, сверканием клинков отпугивая прохожих.

– Моя стража предпочитает, чтобы я ездила верхом. Они боятся покушения, – говорит султанша Маргарите с Беатрисой. – Но как же мне править моими подданными, если я не могу ходить среди них?

Они останавливаются неподалеку от дворца перед песчаного цвета домом, простым и незамысловатым, построенным в египетском стиле, – но, как догадывается Беатриса, скрывающим богатое внутреннее убранство, – с непонятной пятиугольной дырой в тяжелой деревянной двери.

– Этот вход сделан для вашего мужа, чтобы смирить его гордыню, – говорит султанша. – Для прохода внутрь ему пришлось встать на колени.

Они идут через прихожую, увешанную зажженными лампами, со стоящими вдоль стен турецкими стражниками, которые взирают на них из-под своих красных шапок, руками сжимая ятаганы на поясе. Женщины проходят через две двери, затем поднимаются по ступеням и оказываются в чистой комнатке, выходящей на тенистый садик, через окно в стене виднеется море. На полу, скрестив ноги, сидит Людовик; он раскачивается и что-то бормочет с закрытыми глазами. Он умыт и выбрит, но камзол на нем изорванный и мокрый.

Султанша разговаривает на своем языке с одним из стражей.

– Вашему мужу давали подходящую одежду, но он отказался, – говорит она Маргарите. – Он отвергал и ежедневные прогулки к морю, однако наши стражники заставили его. Мы бы принуждали его и к еде, если бы могли.

Людовик продолжает раскачиваться.

– Я привела к вам вашу жену, о король, – говорит Шаджар ад-Дур. – Она приехала из Дамьетты молить о вашем освобождении.

Его глаза открываются, но он не встает. Не смотрит он и на Маргариту.

– Слава богу, я спасен, – напевает он.

– Мой господин король, выкуп слишком велик, – говорит Маргарита. – Вы должны оставаться здесь, пока я не соберу деньги, которых требуют египтяне.

Он снова закрывает глаза.

– Я должен был взять с собой королеву. Она бы не подвела меня.

Маргарита, ярко покраснев, отворачивается.

– Он повредился умом, – говорит она Шаджар ад-Дурр, когда они покидают комнату.

– О какой королеве он говорил? Разве не вы королева Франции?

– Только так называюсь.

– Вы не правите?

– Король Людовик ставит выше свою мать. Я не обладаю реальным могуществом.

Султанша прищуривает глаза:

– Ошибаетесь. Я вижу настоящее могущество.

Маргарита смеется:

– Скажите это моему мужу. Он видит только слабость – когда вообще на меня смотрит.

– Он дурак, – говорит Беатриса. – Слепой дурак.

– Важно не то, что видит король Франции или кто-либо еще, – изрекает султанша. – Истинное могущество зиждется не на ощущениях других.

– Вы хотели сказать: оно исходит от Бога.

– Нет, – качает головой Шаджар ад-Дурр.

Вслед за ней они спускаются по лестнице.

– Ваш муж в этой комнате, – говорит египетская царица Беатрисе.

Стражник отпирает одну из дверей, за которой оказывается тускло освещенная каморка без окон. Когда глаза привыкают к полумраку, они видят лежащих на полу людей. В нос бьет запах нечистот.

– Они заболели, – объясняет султанша. – Пили плохую воду.

– Слава Иисусу! – говорит Карл, с трудом вставая на ноги.

Беатриса смотрит, как он с широкой улыбкой шагает к ней, хотя щеки заросли жесткой щетиной, а его изможденное лицо – это лицо старика. Стражник обнажает меч, чтобы остановить пленника, пока он не приблизился к ней, но султанша резко произносит что-то – и вот руки Карла обнимают Беатрису, а она прижимает его к себе.

– Что тебя так задержало? – спрашивает он. – Я едва не покинул вас, вместе с другим пленником. – Карл отступает, чтобы посмотреть на жену в сарацинских шароварах и тюрбане, его глаза бегают. – А для тебя не существует другого мужчины.

– Ты верно сказал, любовь моя.

Он наклоняет голову, чтобы поцеловать ее, но изо рта его идет такой смрад, что она отворачивается, вызвав его смех.

– Слава богу, вы пришли меня спасти, – шепчет он. – Людовик свихнулся, и всех нас ждет та же участь, если придется долго слушать его.

Маргарита рядом с ними затаила дыхание, потом произносит:

– Жан!

Мессир Жан де Жуанвиль выглядит еще хуже, чем Карл. Он нетвердо выступает вперед и умудряется отвесить поклон.

– Моя госпожа, вы видение, о котором я молился.

При виде его Маргарита бледнеет – так висят на нем грязные отрепья; он настолько изможден, что лицо напоминает череп, – но ее глаза смотрят на него с любовью. Опасаясь, что Карл заметит это, Беатриса, задержав дыхание, целует мужа в губы.

– Сестра договорилась с египетской царицей, – говорит она Карлу. Возможно, теперь он будет более расположен к Маргарите и не станет противиться передаче ей Тараскона. – Сегодня мы возвращаемся в Дамьетту за деньгами на ваш выкуп.

– Поторопитесь, – шепчет он. – Все вокруг отчаялись, как бы и я не стал таким.

Две недели спустя Беатриса и Маргарита садятся в лодку, которая доставит их всех в Палестину. Весь флот будет эскортировать их – кроме потерявшихся в прошлом году, прибыли корабли, вызванные из Акры. Здесь Карл, Людовик и Альфонс, а также мессир Жуанвиль, граф Бретани Пьер и выжившие бароны из мансурской тюрьмы. Людовик снова мучается кишечником, и два матроса помогают ему пересесть из египетской лодки в его собственную.

На корабле тягостные настроения, как при подготовке к похоронам, – все совсем не так празднично, как на душе у Беатрисы и Карла, которые рады, что вот-вот уберутся из Египта. Карл берет ребенка на руки, и малышка размахивает кулачками.

– Боец, – улыбается он, – как ее отец.

В Беатрисе словно что-то оттаивает, когда она смотрит на них. Конечно, так начиналась любовь между ней и папой. Много раз она слышала, как он всюду носил ее с собой, перекинув через плечо, как мешок зерна: в большой зал выслушивать петиции, наверх по лестнице к себе в покои спать, на охоту – невзирая на ахи и охи Маделины, уверенной, что он ее уронит, и на товарищей по охоте, посмеивающихся, что возится с ребенком.

– Тебя что-то забавляет? – спрашивает Карл.

– Я подумала, что фортуна улыбнулась нашей дочурке, дав ей такого любящего папу.

Он смотрит на нее лазурными от любви глазами и свободной рукой прижимает, чтобы поцеловать. Фортуна улыбнулась и маме, думает она, но не успевает сказать этого, потому что он передает девочку няне, и его руки уже свободны, а ее рот уже нет, и она забывает обо всем, кроме Карла.

Потом, когда они лежат в постели, переплетя ноги и обхватив друг друга руками, он рассказывает ей о битвах и об ошибках, ставших причиной поражения.

– Людовик всегда следовал советам брата. Роберт храбрый боец и ловко орудует мечом. Но одного мужества мало, чтобы стать стратегом.

– Как теперь, несомненно, понял Людовик.

– Кто знает, что он понял? Он ничего не говорит о Роберте, только хвалит его за доброту – как будто, чтобы победить турок, нужна доброта. И неумолчно стонет, что подвел Господа, как будто крестовые походы как-то касаются Господа.