Широкий Дол Грегори Филиппа

Глава пятнадцатая

Утром Селия была точно такой же. Хотя в полдень к ней с визитом явились несколько дам, и я, работая у себя в кабинете, надеялась, что ее в итоге утомит это бесконечное бульканье женских голосов и звонкие переливы смеха и ее решимость будет несколько поколеблена. Но когда вечером я, шурша шелковым юбками и надменно подняв подбородок, спустилась к обеду, Селия спокойно встретила мой взгляд и глаз не опустила. Она была несгибаема. Она была истинной хозяйкой этого дома.

Я попросила Гарри проводить меня к столу, а Джон позаботился о Селии, усадив ее на привычное место. Он уже почти сутки обходился без выпивки, и руки у него тряслись, а губы нервно подергивались. Но когда он вел Селию в столовую, голова его была высоко поднята и походка была прямой и ровной. Я исподтишка посматривала на них: они выглядели как герои романа, которым удалось выжить после самых страшных приключений, что волей автора выпали на их долю. Оба выглядели усталыми; Джон, что было естественно, плохо себя чувствовал чисто физически; а Селия, похоже, еще одну ночь не спала из-за вчерашней вспышки гнева; под глазами у нее пролегли темно-фиолетовые тени, но ее карие глаза выражали полную готовность выследить любого монстра, скрывающегося во тьме лабиринта, и сразиться с ним.

За обедом вина не подавали. Джон пил воду. Селия маленькими глоточками прихлебывала лимонад. Возле Гарри стояла его любимая пивная кружка, полная холодной воды. Вид у Гарри, естественно, был весьма кислый. Я же, храня мятежное молчание, предпочла лимонад. Никто из нас не сделал ни малейшей попытки хотя бы притвориться, что сегодня самая обычная трапеза. Собственно, всегда общий разговор начинала я, постепенно втягивая в него Гарри и Селию, но сегодня вечером я дулась, переживая свое поражение, к которому была совершенно не готова. Отобедали быстро, и когда мы с Селией встали из-за стола, чтобы оставить мужчин одних, я с облегчением увидела, что они оба поспешили направиться следом за нами. Мне совсем не хотелось оставаться один на один с Селией в гостиной у камина.

Мы очень рано заказали чай и продолжали сидеть в молчании, точно незнакомцы, с подозрением относящиеся друг к другу. Допив чай, я с решительным звоном поставила пустую чашку на блюдце и сказала Гарри:

– Ты не зайдешь ко мне в кабинет на минутку? Если, конечно, у тебя нет никаких неотложных дел? Я получила письмо насчет наших прав на использование Фенни, и мне бы хотелось вместе с тобой разобраться в этой проблеме, глядя на карту. – Заметив, что Селия не сводит с меня глаз, пытаясь понять, правду ли я говорю, я довольно резко прибавила: – Разумеется, если Селия тебе позволит. – И я увидела, как она вспыхнула и опустила глаза, в которых мелькнуло нечто весьма похожее на стыд.

– Конечно, конечно, – тихо сказала она. – Я все равно хотела пойти в библиотеку и немного почитать.

Стоило мне закрыть за собой дверь кабинета, как я, отбросив всякое притворство, резко повернулась к Гарри и, прислонившись спиной к дверной створке, повелительным тоном сказала:

– Ты должен немедленно прекратить это безумие! Ей-богу, Селия всех нас просто с ума сведет!

Гарри бросился в кресло у камина и надул губы, как школьник.

– Я ничего не могу поделать! – раздраженно бросил он. – Я говорил с ней сегодня утром, потому что вчера она даже слушать меня не пожелала, но и сегодня она твердила одно: «Я – леди Лейси», «Я здесь хозяйка, и в моем доме Джон ни капли вина не получит!»

– Селия – твоя жена, – жестко возразила я, – она обязана тебе подчиняться. И она привыкла подчиняться тебе и даже бояться тебя. Вот и попытайся ее запугать. Накричи на нее. Разбей об стену какую-нибудь фарфоровую безделушку. Можешь даже разок ударить свою жену, только сделай что-нибудь, Гарри! Ведь невозможно и дальше так жить!

Гарри испуганно вскинул на меня глаза и, заикаясь, пробормотал:

– Беатрис, ты забываешься! Мы же говорим о Селии! Я не могу ни накричать на нее, ни, тем более, ее ударить, как не могу и на луну полететь. На таких, как Селия, не кричат. И вряд ли я смог бы чем-то ее запугать. Я даже не знаю, как к этому подступиться. Да и не желаю этого делать.

Я прикусила губу, пытаясь сдержать закипающий гнев.

– Ну, как хочешь, Гарри. Но у нас будет на редкость жалкое Рождество, если Селия так и будет держать вино под замком. Она ведь даже тебе не позволяет после обеда выпить бокал порто. А как мы теперь будем принимать гостей? Что мы предложим тем, кто заедет к нам днем или к обеду? Этот ее план никуда не годится, да он и не даст ничего, и ты должен ей об этом сказать.

– Я уже пытался, – слабо отмахнулся Гарри, – но она гнет свое. Она, похоже, действительно решила во что бы то ни стало заставить Джона бросить пить. Представляешь, Беатрис? И ни о чем другом она даже слушать не желает. – Он помолчал, потом уже более мягким тоном прибавил: – И ведь она права, когда говорит, что все мы были счастливы, пока мама не умерла. Если Джон и впрямь перестанет пить, то у вас еще все может наладиться, Беатрис. А ведь это стоит любых жертв, не так ли?

– Да, конечно, – сладким голосом сказала я, – и все же, Гарри, меня очень печалит, когда Селия, которая всегда так заботилась о твоем комфорте, запрещает тебе самые невинные удовольствия – бокал шерри перед обедом или бокал порто с приятелем. Ты станешь посмешищем для всего графства, если об этом станет известно. Представь, какие шутки посыплются насчет того, что у нас в Широком Доле все теперь абсолютные трезвенники, а сам сквайр до такой степени под каблуком у своей женушки, что не имеет права даже стаканчик своего собственного вина выпить.

Уголки пухлых, как розовый бутон, губ Гарри опустились еще ниже.

– Это просто ужасно, я понимаю, – сказал он, – но Селия настроена чрезвычайно решительно.

– Но мы же ей не возражаем! – с фальшивым энтузиазмом воскликнула я. – Мы ведь тоже считаем, что Джон должен перестать пить! Дело в том, что вряд ли мы здесь способны сделать так, чтобы он не имел вообще никакого доступа к спиртному. Единственно правильное решение – это отправить Джона к такому врачу, который способен его вылечить. Я этим немало занималась и нашла некоего доктора Роуза из Бристоля, который специализируется как раз на подобных проблемах. Почему бы нам не отправить к нему Джона? Он мог бы оставаться там до полного выздоровления, а потом вернулся бы домой, и все мы снова могли бы быть счастливы.

Взгляд Гарри несколько прояснился, он явно повеселел.

– Да, и пока его здесь не будет, все снова станет таким, каким было всегда, – мечтательно сказал он.

– Ну, тогда ступай и прямо сейчас изложи этот план Селии, – сказала я. – И тогда можно будет убрать Джона из дома в течение какой-то недели.

Гарри, охваченный энтузиазмом, вскочил и выбежал из кабинета. А я стала ждать. Я перечитала письмо по поводу прав на использование реки – проблема водопользования всегда была сущим кошмаром для землевладельцев – и проверила по карте, какие могут быть к нам претензии. Собственно, претензии предъявлял некий фермер, живущий ниже по течению Фенни, который, следуя новому плану ирригации, стал выращивать у себя некоторые влаголюбивые культуры. Он прорыл несколько оросительных каналов и уже собрался открыть ворота шлюза, перегородившего Фенни, когда уровень воды в реке вдруг упал. Это было связано с тем, что нам вновь нужно было заполнить мельничный пруд. Если бы этот фермер, прежде чем строить дорогостоящий шлюз, внимательней следил за рекой, а не сидел, уткнувшись носом в книги, он бы заметил, что уровень воды в Фенни то и дело меняется.

Теперь ему, возможно, придется все переделывать, и он обвинял в этом нас, требуя, чтобы мы обеспечили гарантированный приток воды, словно в моей воле было заставить дожди пролиться или не пролиться. Я углубилась в работу, набрасывая ответ, и едва подняла глаза, когда дверь моего кабинета снова щелкнула.

Я была уверена, что это вернулся Гарри и сейчас расскажет, что все уладил, но оказалось, что это Селия. Глаза ее странно блестели, словно полные слез, и я решила, что она плачет, а Гарри одержал победу. Однако то были совсем не слезы, а неколебимая решимость, да и взгляд, которым она меня одарила, никак нельзя было назвать взглядом побежденной женщины.

– У нас с Гарри только что был серьезный разговор, Беатрис, – безо всякой преамбулы начала она, – но, по-моему, он просто изложил мне сказанное тобой, – к своему удивлению, я уловила в ее голосе легкое презрение, – хотя мы с тобой достаточно хорошо знаем друг друга и вполне могли бы поговорить без посредника. – Да, Селия действительно говорила со мной презрительным, даже насмешливым тоном! – Может быть, ты теперь сама объяснишь мне, каковы твои соображения относительно дальнейшей судьбы Джона?

Я отодвинула в сторону недописанное письмо и аккуратно свернула карту, то и дело поглядывая на эту храбрую малышку, которая, забыв о манерах истинной леди, бесстрашно ворвалась ко мне в кабинет и потребовала объясниться.

– Пожалуйста, Селия, присядь, – вежливо предложила я. Она подтащила к себе старинный жесткий стул с высокой резной спинкой и села, прямая, как натянутая струна. Я встала из-за письменного стола, подошла к ней и села рядом на такой же стул, тщетно пытаясь сделать свой взгляд более теплым, а выражение лица сострадательным. Меня прямо-таки обескураживали ее прямота и неподкупность.

– Мы не можем продолжать жить так, как сейчас, – сказала я, и в моем голосе прозвучала искренняя озабоченность. – Ты же сама видела, какая неприятная обстановка была сегодня во время обеда. Нельзя допустить, чтобы это случалось каждый вечер.

Селия кивнула. Мой рассудительный тон явно одерживал верх над ее гневом. Я заставляла ее увидеть проблему Джона иначе – как некую беду, которая постигла нас всех. Я уводила ее от мысли, что она одна отвечает за него, а всему остальному миру на него наплевать. А также от тех подозрений, что Джону готова навредить его собственная жена.

– Я думаю, мы вполне могли бы и потерпеть некоторое время, – сказала она уже менее уверенно. – По-моему, проблема Джона не настолько серьезна, и ему потребуется всего несколько недель, в течение которых он будет избавлен от какого бы то ни было искушения, чтобы снова стать самим собой.

– Селия, – проникновенным тоном сказала я, – Джон – мой муж. И меня действительно заботит его судьба и его здоровье. Я искренне хочу, чтобы он был счастлив.

Она вскинула глаза, услышав теплые нотки в моем голосе, и с любопытством на меня посмотрела.

– Ты действительно так думаешь? – храбро поинтересовалась она. – Или это одни слова?

– Селия! – с упреком воскликнула я, но мой упрек силы не имел.

– Извини, если это прозвучит невежливо, – ровным тоном продолжала она, – но я просто не могу понять твоего поведения. Если судьба Джона тебе действительно небезразлична, ты должна всеми силами стремиться к тому, чтобы он выздоровел. Но я этого совершенно не вижу.

– Я не могу объяснить… – почти прошептала я. – Я пока не в состоянии простить ему смерть мамы, но я действительно очень хочу, чтобы он поправился! Хоть и не могу сейчас любить его так, как это следует жене.

– Но ты снова его полюбишь, Беатрис! – воскликнула Селия, светясь самым искренним сочувствием. – Когда Джон выздоровеет, твоя любовь вернется, я знаю! И все у вас снова будет хорошо, и вы оба снова будете счастливы.

Я улыбнулась прямо-таки приторной улыбкой и сказала:

– Но, Селия, нам следует учитывать интересы и твоего мужа. Одно дело, когда я говорю, что сегодня к обеду вина не подадут, но когда это делаешь ты, тебе гораздо труднее, ведь ты доставляешь столько неудовольствия Гарри.

Выражение лица Селии сразу стало более жестким, и я догадалась, что в разговоре с Гарри она уже столкнулась с подобными аргументами.

– Я не так уж много прошу от своего мужа, – твердо сказала она. – Всего-то на несколько коротких недель отказаться от спиртного за обедом, когда от этого зависит счастье, а возможно, даже и жизнь мужа его родной сестры.

– Да, это действительно не такая уж большая жертва, – согласилась я, – если, конечно, Гарри согласится на нее пойти. Но что, если он сделает это только на словах? Тогда единственное, чего ты добьешься, это его постоянное отсутствие дома. – Селия с тревогой посмотрела на меня, а я продолжала: – По соседству у него вполне хватает знакомых, которые с удовольствием станут приглашать его к обеду. И в этих домах ему никто не будет устраивать сцен, в которых главную трагическую роль играет его жена, если он всего лишь хочет выпить вина и вкусно поесть. Все эти люди будут ему искренне рады, они будут ему улыбаться и угощать самым лучшим, что есть в доме, стараясь, чтобы он чувствовал себя комфортно. И потом, во многих домах есть молодежь и немало хорошеньких девушек, – продолжала я, поворачивая воткнутый в рану нож, – а после обеда там часто устраивают танцы. Почему бы Гарри не потанцевать с какой-нибудь красоткой? Здесь многие будут счастливы пококетничать со сквайром Широкого Дола.

Когда любишь, то всегда оказываешься в заложниках у собственной любви. Селия, которая когда-то говорила, что даже хотела бы, чтобы Гарри завел себе любовницу, теперь была явно потрясена, представив себе, как ее молодой муж танцует с хорошенькой девушкой.

– Впрочем, Гарри никогда не стал бы тебе изменять, я в этом уверена, – попыталась я ободрить ее. – И все же вряд ли можно винить мужчину в том, что он перестал обедать дома, потому что родной дом стал для него неуютен.

Селия вдруг резко отвернулась, встала и отошла к камину. Видимо, изображенная мною картина того, как Гарри вдали от дома предается всяким развлечениям и удовольствиям, оказалась выше ее сил. Я сидела спокойно, не говоря ни слова и давая возможность хорошенько поразмыслить, пока она стоит, прислонившись лбом к высокой каминной полке, и смотрит на горящие поленья.

– А как, по-твоему, нам следует поступить, Беатрис? – спросила она. Я лишь вздохнула. Бразды правления снова были в моих руках.

– По-моему, нам следует найти хорошего врача, который поместит Джона в свою лечебницу и постарается его вылечить, – сказала я. – Затяжное пьянство – это вовсе не слабость, Селия. Это куда больше похоже на болезнь, с которой Джону самому не справиться. Я бы хотела, чтобы Джон обратился к первоклассному специалисту и согласился на лечение, а мы тем временем сохранили бы в его доме счастье и покой, чтобы, когда он вернется, все мы снова жили так же счастливо, как прежде.

– И ты сможешь снова полюбить его, Беатрис? – В глазах Селии, устремленных на меня, горел вызов. – Я ведь знаю, что ваши нынешние отношения заставляют его невероятно страдать. Именно это для него хуже всего на свете.

Я улыбнулась, подумав о том, какой ежедневной пыткой является для Джона мое постоянное присутствие в его жизни, и сказала, постаравшись придать голосу как можно больше нежности:

– Да, смогу. И отныне постараюсь никогда больше не избегать его.

Селия вновь подошла ко мне и опустилась возле меня на колени, заглядывая мне в лицо своими честными глазами.

– Ты твердо обещаешь это, Беатрис?

Я спокойно выдержала ее взгляд; и лицо мое казалось столь же безмятежным, как и моя совесть.

– Клянусь честью, – торжественно пообещала я.

Селия, совершенно истерзанная тревогой и явно перевозбужденная, не сдержав рыданий, зарылась лицом в шелк моей юбки. Я с нежностью погладила ее по голове. Бедная Селия! Как же мало она понимает в жизни и как много пытается сделать!

Я снова погладила ее, волосы у нее были теплые, мягкие и гладкие, как шелк.

– Глупышка ты, Селия, – любовно упрекнула я. – Зачем ты вчера закатила мне настоящую сцену?

Она чуть приподняла голову и, улыбаясь, посмотрела на меня снизу вверх.

– Я просто не знаю, что на меня такое нашло, – призналась она. – Словно что-то сломалось у меня в голове – так я была сердита. Я просто себя не помнила. Но я действительно очень беспокоилась из-за того, что происходит с Джоном. У меня было такое ощущение, словно все вдруг перестали быть самими собой – и ты, и Гарри, и Джон. И всё вокруг стало чужим, не таким, как прежде, когда мы были так счастливы. Казалось, в нашем доме завелось нечто ужасное, постепенно отравляющее все и вся.

Я ободряюще улыбнулась ей, скрывая вызванное ее словами внезапное потрясение. Я уже слышала раньше нечто подобное. Собственно, Селия сейчас сказала почти то же самое, что когда-то говорила мне мама. Видимо, обе они чуяли существование неких извращенных отношений между мной и Гарри. Видимо, этот страшный грех все же испускал некое зловоние, которое кое-кто из близких мог уловить, не понимая, откуда исходит этот жуткий запах. Чувствуя, что меня охватывает легкий озноб, я наклонилась и зарылась лицом в душистые волосы Селии.

– Может быть, на сегодня хватит подобных разговоров? – устало вздохнула я. – Утром я покажу тебе одно письмо. Я получила от доктора Роуза из Бристоля. По-моему, это как раз тот самый врач, который нам нужен, чтобы вылечить Джона. Если ты согласишься, то за ним можно будет послать, он приедет и прямо здесь его осмотрит.

Селия покорно встала, собираясь идти к себе. Судя по ее виду, она испытывала огромное облегчение. Я сняла с нее бремя власти, всего лишь воспользовавшись собственным умом и смекалкой, а также – ее доверчивостью. И она снова чувствовала себя свободной, готовой быть любящей женой и любимицей всего дома. Она легким шагом направилась к двери, шепнув мне на прощанье: «Спокойной ночи, да благословит тебя Господь!», и ушла. Я улыбнулась, села у огня и поставила ноги на каминную решетку. Селия, правда, несколько встревожила меня своими речами, но теперь она снова была у меня в руках. Я позвонила своей горничной Люси и попросила:

– Принесите мне, пожалуйста, бокал порто – из той корзины, которую сегодня доставили из Чичестера. И отнесите бутылку в спальню мистера МакЭндрю.

Я грела ноги у камина, маленькими глотками прихлебывая порто, пока меня не позвали ужинать. А потом до полуночи читала в гостиной и лишь после боя часов, в самый ведьмин час, пошла к себе, легла в постель и мгновенно уснула.

Всю неделю я была очень занята. Я написала доктору Роузу и попросила его приехать вместе с помощником и осмотреть Джона. Если они сочтут, что лечение пойдет ему на пользу, писала я, то он сможет сразу же и отправиться в лечебницу вместе с ними. Собственно, если бы все зависело только от меня, Джон вполне мог бы оказаться в публичной психбольнице, где такие, как он, плавают в собственных экскрементах, а потом, забравшись в угол, как обезьяны, лопочут что-то непонятное. Но лечебница доктора Роуза была совсем иной. Он устроил ее в собственном особняке в пригороде Бристоля и одновременно принимал всего полдюжины пациентов. Его способ заключался в том, чтобы медленно снижать дозу алкоголя или наркотиков, и в итоге больные были способны встретить очередной день лишь с самой маленькой дозой, а в некоторых случаях научались обходиться и вовсе без нее и обретали возможность вернуться к семье и друзьям совершенно исцелившимися.

Едва успев отправить это письмо, я получила письмо от наших лондонских юристов, которые сообщали, что готовы предпринять определенные шаги по изменению права наследования, если я полагаю, что мне уже в ближайшее время удастся собрать сумму, необходимую для выплаты компенсации Чарлзу Лейси. Моя фамилия по мужу – МакЭндрю – явно вызывала в Сити должное уважение, и письмо юристов носило не просто положительный, а скорее подобострастный характер. Однако они писали, что не начнут действовать, не получив от меня соответствующих указаний, и предупреждали, что выкуп прав на наследство обойдется примерно в 200 000 фунтов. Я покусала кончик пера и улыбнулась, хотя неделю назад я, пожалуй, пришла бы в отчаяние, увидев такую цифру. Но теперь с помощью милой Селии я надеялась, что, возможно, сумею найти такую сумму уже в течение месяца. Так что я написала юристам осторожный ответ и сказала, что они могут начинать переговоры с Чарлзом, стараясь, разумеется, сделать стоимость выкупа как можно ниже.

Затем я получила письмо от одного лондонского купца, к которому наши солиситоры обратились с вопросом о получении закладной – эта сумма была нужна нам для оплаты текущих юридических услуг. Состояние Джона не могло покрыть все издержки, и нам в любом случае необходимо было заложить часть наших земель, чтобы впоследствии мой сын владел всем поместьем. Если мои расчеты были правильны, я надеялась выплатить полученную под залог сумму еще до совершеннолетия Ричарда. А при условии дополнительной прибыли за счет той пшеницы, которую удастся вырастить на бывших общинных землях, и при увеличении арендной платы, да еще если удастся собрать все несобранные долги, Широкий Дол сможет раза в два увеличить свой доход. Но если мы действительно прибегнем к подобным мерам, то зиму простым людям будет пережить очень трудно. В своем письме тот лондонский купец, мистер Льюэлин, выражал готовность приехать в Широкий Дол и собственными глазами осмотреть предлагаемый ему участок земли, так что я отправила ему вполне любезное приглашение посетить нас в течение ближайшей недели.

А потом, окончательно устав ото всех этих дел и бесконечного сидения в четырех стенах, я сбежала наверх, в детскую, где Ричарда как раз кормили завтраком.

Вряд ли на свете бывает нечто более перепачканное, чем младенец, который учится есть сам. И вряд ли бывает на свете зрелище более трогательное – но это при том условии, что вам не приходится кормить его самой. Ричард то и дело хватал неуверенными ручонками чашку с молоком и выплескивал его себе в лицо, хотя кое-что, по-моему, все же иногда попадало ему и в рот. Своими крошечными лапками он так крепко сжимал кусок хлеба с маслом, что превращал его в комок да так и ел, зажав в кулаке, словно какой-то маленький дикарь. Его перемазанное маслом, хлебными крошками и молоком личико, больше похожее на маску, радостно засияло при виде меня, и я в ответ тоже заулыбалась и сказала, обращаясь к няне:

– Ну, какой молодец! Уже сам кушает!

– Ваша правда, – откликнулась та, держа наготове мокрую салфетку и выжидая, когда Ричард завершит этот праздник чувств. – И он такой сильный! И такой умница!

– Оденьте его потеплее, и мы с ним поедем кататься в новой коляске, которую я только что купила. И вы тоже одевайтесь.

– Ну вот! – одобрительно сказала нянька Ричарду. – Хорошо покушал – получай развлечение!

Она дочиста вытерла ему мордашку и понесла в спальню, откуда тут же послышались его протестующие крики – его явно умывали и одевали для прогулки. Я ни во что не вмешивалась. Я грелась у огня, жарко горевшего в камине в детской, и с улыбкой слушала вопли сына, довольная тем, какие мощные у него легкие и сильный характер – весь в меня. Когда няня, наконец, вынесла его ко мне, он был одет, как я велела, зато бедная женщина вся вспотела и вид у нее был весьма растрепанный.

– Мама! – сказал мальчик и быстро пополз через всю комнату ко мне. Моя широкая юбка так и разлетелась веером, когда я, упав на колени, прижала малыша к своему лицу. Он нежно пошлепал меня по щеке маленькой пухлой ручкой и сосредоточенно посмотрел мне в лицо своими темно-голубыми глазами; в его взгляде была та чистая неколебимая любовь, какую способны дарить только очень маленькие и очень любимые дети. Я прижалась щекой к его теплой шейке, крепко его поцеловала и стала тихонько щекотать ему ребрышки и набитый молоком и хлебом с маслом животик, пока он не захлебнулся смехом и не попросил пощады.

Пока няня ходила за чепцом и шалью, а также запасным одеялом для малыша, я играла и забавлялась с Ричардом, словно и сама стала ребенком. Я пряталась за кресло и неожиданно, к полному восторгу мальчика, выскакивала оттуда, пугая его и вызывая его громкий смех. Я прятала за спиной куклу и заставляла Ричарда ее искать. Я переворачивала его вверх ногами и делала вид, что сейчас брошу на пол, а потом высоко его подбрасывала и притворялась, что не поймаю.

А потом я схватила его в охапку и понесла по лестнице вниз, прямо на конюшенный двор. В дверях мы столкнулись с Джоном, и он так и замер, увидев меня с ребенком, по-крестьянски посаженным на бедро, разрумянившуюся от любви и смеха. Я передала Ричарда няне и велела ей пойти с ним посмотреть лошадок.

– Спасибо за вчерашний подарок, – язвительным тоном сказал Джон. Он был смертельно бледен, и в целом вид у него был такой, словно накануне он напился в стельку.

– Пожалуйста, – ледяным тоном ответила я. – Можешь быть уверен: я постараюсь всегда обеспечивать тебя всем необходимым.

Губы его дрогнули.

– Беатрис, ради бога… Это же просто бесчеловечно! Нельзя так поступать со мной. Мне доводилось видеть, как люди куда лучшие, чем я, в итоге ползали, точно жалкие щенки, в собственной блевотине из-за того, что слишком много пили. Селия уверена, что меня можно вылечить; она обещала, что в доме больше не будет спиртного, что вы втроем обо всем договорились. Прошу тебя, не посылай мне больше бутылок!

Я пожала плечами.

– Если эти бутылки тебе не нужны, так не откупоривай их и не пей, – отрезала я. – Нельзя же из-за тебя заставить весь Сассекс соблюдать сухой закон. В доме всегда было и будет спиртное; где гарантия, что кто-то из слуг не принесет тебе стаканчик? Я не могу за всеми следить.

– Ты все можешь, Беатрис. И это по твоему приказу мне приносят вино, – сказал Джон с какой-то неожиданной, но все же надломленной силой. – Твое слово здесь – закон. Если бы ты захотела спасти меня, то легко запретила бы спиртное во всем поместье, и никто не посмел бы тебя ослушаться.

Я медленно раздвинула губы в улыбке и посмотрела прямо в его глаза с воспаленными красными веками.

– Это верно, – сказала я, сияя, как майское утро, – только я не стану запрещать в поместье спиртное, пока ты находишься здесь. Потому что мне доставляет удовольствие видеть, как ты убиваешь себя. И знай: тебе не будет покоя, пока я рядом. Каждый раз, как ты откроешь шкаф, или заглянешь под кровать, или полезешь за чем-то в буфет, прямо на тебя будет смотреть очередная бутылка. И вы с Селией ничем мне помешать не сможете.

– Я все расскажу Селии! – в отчаянии, точно ребенок, воскликнул он. – Я расскажу ей, что ты хочешь непременно меня уничтожить.

– Расскажи! – рассмеялась я обидным, издевательским смехом. – Беги скорей к Селии и пожалуйся ей на свою жену. А я скажу, что даже не видела тебя сегодня, что тебе все это просто примерещилось. И никакого порто я тебе не посылала, и винный погреб по-прежнему заперт, и, между прочим, это действительно так. Рассказывай кому хочешь и что хочешь, только тебе это все равно не поможет. Ничто не спасет тебя от пьянства, пока ты на моей земле! – победоносно закончила я и скользнула мимо него во двор.

Походка моя была легка и беспечна, как у девочки, когда я подбежала к няне и выхватила у нее из рук своего сына. Джон наверняка слышал, как Ричард радостно засмеялся, вновь увидев меня; наверняка слышал он и то, как я громко приказывала груму покрепче держать лошадей, пока мы с Ричардом садимся в двуколку.

Когда я взяла вожжи затянутыми в перчатки руками и слегка прищелкнула языком, трогая с места лошадь, то на мгновенье снова оглянулась и увидела, что Джон стоит на прежнем месте, еще более бледный и совсем понурившийся от безысходного отчаяния. Где-то в глубине души я испытала острый болезненный укол, видя его таким несчастным, побежденным, загнанным в угол. И тут же вспомнила, как он нападал на меня, как нежно обращался с Селией, и ревность, страх и бешеный мой нрав снова пробудились во мне и ожесточили мое сердце. Мне никогда не были свойственны полумеры. Да, когда-то я всем сердцем любила этого человека, но теперь я его ненавидела и боялась. Я чуть громче щелкнула языком, понукая коня, мы проехали мимо Джона и покатили дальше по залитой ярким зимним солнцем подъездной аллее.

Я вовремя перехватила Джона. Пока я ездила кататься, он, естественно, с глазу на глаз переговорил с Селией, и я, вернувшись, сразу заметила ее лицо в окне гостиной. И я ничуть не удивилась, когда Страйд явился прямо на конюшенный двор с устным посланием от нее. Страйд вежливо стоял поодаль и ждал, пока я держала Ричарда, которому хотелось погладить лошадку по морде, и пока я угощала ее зерном, припасенным в кармане; лишь после этого он сообщил, что леди Лейси выражала желание немедленно переговорить со мной, если мне будет это удобно. Я кивнула, еще разок обняла Ричарда, велела ему непременно съесть все, что ему дадут на обед, и быстрым шагом направилась в гостиную.

Селия шила, устроившись на широком подоконнике, и лицо ее опять казалось очень бледным и усталым.

– Добрый день, – радостно сказала я. – Извини, я прямо с конюшенного двора, и от меня, должно быть, еще пахнет конским потом. Я бы хотела до обеда успеть вымыться и переодеться.

Селия кивнула с улыбкой, которая, впрочем, в ее глазах так и не отразилась, и спросила:

– Беатрис, ты сегодня видела Джона?

– Видела мельком, но с ним не разговаривала, – мгновенно ответила я самым непринужденным тоном. – Мы встретились на лестнице, но я спешила, потому что Ричард с няней меня уже ждали.

Ее взгляд вдруг стал пристальным.

– Значит, вы ничего друг другу не говорили? – спросила она.

– Нет, – пожала плечами я, – я ведь была вместе с Ричардом, а Джон выглядел совершенно больным. Я не хотела расстраивать ребенка.

Теперь на лице Селии был написан ужас.

– Беатрис, мне страшно! – воскликнула она, а я с удивлением и сочувствием спросила:

– Что случилось, Селия? В чем дело?

– В Джоне! – Она уже была готова расплакаться. – Мне кажется, он бредит. Возможно, у него начинается белая горячка.

Я сделала вид, что потрясена ее словами, и села с нею рядом на широкий подоконник. Затем вынула из ее помертвевших рук вышивание и снова спросила:

– Что случилось? Почему тебе так кажется?

Селия, тщетно пытаясь подавить рыдания, закрыла руками лицо.

– Джон пришел ко мне почти сразу после завтрака, – сказала она. – Выглядел он ужасно и разговоры вел какие-то дикие. Он сказал, что ты ведьма, Беатрис. Что ты одержима этой землей. Что ради этой земли ты уже не раз убивала и теперь пытаешься и его тоже убить. Что ты сказала, будто он повсюду, в любом месте всегда будет находить выпивку, пока эта выпивка его не убьет. А когда я предположила, что, может быть, ему просто приснился дурной сон или что-то примерещилось, он совсем уж дико на меня глянул, пробормотал: «Значит, она и вас тоже охмурить сумела!» – и бросился вон из комнаты.

Я обняла ее, и Селия, прильнув ко мне своим мягким податливым телом, заплакала, уткнувшись носом в мое плечо.

– Ну-ну, Селия, не плачь, – сказала я. – То, о чем ты рассказываешь, звучит, конечно, ужасно, но я уверена: в конце концов его еще можно вылечить! Возможно, он и впрямь слегка помешался, но мы сумеем ему помочь.

Селия судорожно вздохнула и затихла. Потом прошептала:

– Он уверен, что все это твоих рук дело, Беатрис. Он говорит, что ты настоящее чудовище. Он называет тебя ведьмой!

– К сожалению, так часто бывает, – печально сказала я. – Пьющие люди начинают считать своими врагами именно тех, кого любят больше всего на свете. Это свойство пьяного безумия, мне кажется.

Селия кивнула, выпрямилась, вытерла глаза и сообщила:

– Он ведь вчера вечером снова напился. И я оказалась не в силах это предотвратить. Он объяснил мне, что бутылка просто появилась у него в комнате, потому что ты его прокляла и теперь выпивка сразу же появляется повсюду, стоит ему руку протянуть.

– Ну да, теперь он во всем будет обвинять меня, – сказала я. – Хотя я думаю, что в глубине души он по-прежнему меня любит. Но именно поэтому он теперь так против меня и настроен.

Селия задумчиво посмотрела на меня.

– Ты так спокойно говоришь об этом, Беатрис. Твой муж теряет разум, а ты прямо-таки невероятно спокойна.

Когда я посмотрела в ее усталое лицо, глаза мои уже были полны слез.

– У меня в жизни было немало горя, Селия, – тихо промолвила я. – Я потеряла отца, когда мне было всего пятнадцать, а мать, когда мне едва девятнадцать исполнилось. И вот теперь мой муж, кажется, сходит с ума от пьянства. В душе я лью горькие слезы, но я давно научилась не показывать этого внешне. Я давно поняла, что должна быть храброй и мужественной, пока есть работа, которую нужно сделать, и планы, которые нужно выполнить.

Теперь во взгляде Селии читалось искреннее уважение.

– Я знаю, ты гораздо сильней и мужественней меня, – сказала она. – Я, например, все утро проплакала после этого разговора с Джоном и совершенно растерялась. Я просто не знаю, что я еще могу сделать.

Я кивнула.

– Да, это, пожалуй, слишком серьезная проблема. Во всяком случае, самим нам с ней не справиться. Джона необходимо показать хорошему специалисту, который сумеет должным образом о нем позаботиться. Доктор Роуз, кстати, может приехать к нам со своим помощником уже на этой неделе и, если понадобится, забрать Джона с собой в Бристоль.

В глазах Селии вспыхнула надежда, однако она была исполнена сомнений.

– А что, если Джон не поедет? Не согласится поехать? Ох, Беатрис, если бы ты слышала его дикие речи! Такое ощущение, словно он больше вообще никому не верит. Боюсь, он может отказаться куда-либо ехать.

– Если они согласятся взять его к себе – а он, безусловно, нуждается в лечении, не так ли? – мы можем попросту заставить его начать лечиться, – спокойно сказала я. – Мы можем подписать с ними договор о том, что они обеспечат ему должное лечение и комфортное проживание в их лечебнице, пока он не поправится настолько, что ему можно будет вернуться домой.

– Я не знала, что это возможно, – сказала Селия. – Я вообще очень мало знаю о подобных вещах.

– Ну, так и я не знала. Но пришлось узнать. Так вот, этот доктор Роуз пишет, что, если мы сумеем убедить Джона хотя бы просто встретиться с ним и поговорить, он наверняка сможет посоветовать нам что-то конкретное. Как ты думаешь, Джон послушается твоего совета и согласится поговорить с доктором Роузом и его помощником, если ты его об этом попросишь? Если ты дашь ему слово, что это только ему на пользу?

Селия нахмурилась.

– Я думаю, да. Да нет, я уверена, что он согласится! Он, правда, обвинял тебя и Гарри в том, что вы заключили во имя Широкого Дола какой-то чудовищный союз, но в моем добром к нему отношении он, похоже, пока не сомневается. Если этот доктор Роуз приедет достаточно скоро, я уверена, что уговорю Джона с ним встретиться. Я скажу, что это в его же собственных интересах.

– Ну и хорошо, – сказала я. – Но постарайся даже не упоминать при этом моего имени. Пусть он считает, что это ты нашла для него умелых врачей; тогда он и доверять им будет больше, и разговаривать с ними будет охотнее. Пусть его бедная, отягощенная бредом душа немного успокоится.

Селия схватила мою руку, поцеловала ее и, задыхаясь от волнения, воскликнула:

– Какая же ты хорошая, Беатрис! А я, наверное, просто потеряла разум от беспокойства, как Джон – от пьянства. Конечно же, я все сделаю так, как ты говоришь и как будет лучше для Джона. Я знаю, ты думаешь только о нашем общем благе, и я верю тебе.

Я ласково улыбнулась, приподняла ее лицо за подбородок и поцеловала в щечку.

– Моя дорогая маленькая Селия, – с любовью сказала я, – как ты вообще могла во мне сомневаться?

Она стиснула мои руки, словно утопающая, и прошептала:

– Я знаю, только ты можешь освободить всех нас от этого безумия! А от моих бесконечных попыток все становится только хуже. Но ведь ты поможешь мне все исправить, да, Беатрис?

– Конечно, и мы все исправим вместе, – мягко сказала я. – Слушайся меня, и больше ничего плохого у нас не случится. А Джона мы непременно спасем.

Селия снова всхлипнула, я обняла ее за талию и прижала к себе. Мы еще довольно долго сидели так на подоконнике, и зимнее солнышко приятно пригревало наши спины.

Я ушла из гостиной вполне довольная собой. Селия снова угодила в ловушку, безоговорочно мне поверив, а обвинения Джона в мой адрес я с легкостью превратила в свидетельства его безумия. В той трясине греха, которая уже поглотила нас всех и все вокруг лишила ясности, казалось недоступным пониманию, что один лишь Джон, с утра до вечера предающийся пьянству, способен видеть все достаточно ясно. Пусть Селия и Гарри целыми днями пьют чай, пытаясь этим удержать Джона от пагубной страсти. Пьяный или трезвый, Джон при малейшем упоминании моего имени начинает вести такие речи, что и впрямь производит впечатление безумца. Но все последние дни Селия, верная слову и надежно пристроенная мной к плетению сетей вокруг Джона, вела с ним разговоры о репутации доктора Роуза и убеждала его встретиться с этим уникальным специалистом. Мало того, ей удалось убедить Джона, что единственный способ исцелиться и от тяги к алкоголю, и от того ужаса, который внушаю ему я, – это бристольская клиника доктора Роуза. И Джон, то пьяный, то трезвеющий в дымке тошнотворных угрызений совести и повсюду преследуемый бутылками – которые я подкладывала ему и в постель, и в стопки чистого белья, и в книжный шкаф, – чувствуя, какая ужасная пропасть разверзлась у него под ногами, и каждый день с утра до вечера видя перед собой мою улыбку ведьмы и мои зеленые кошачьи глаза, в конце концов пообещал Селии, что поедет в клинику.

В тот день, когда должен был приехать доктор Роуз, Джон удержался и остался трезвым. Накануне вечером я слышала, как он ходит в соседней комнате, не в силах уснуть. Наконец он все же рухнул на постель, и я услышала его стон: он обнаружил под подушкой бутылку порто. Затем на лестнице послышался стук его башмаков – это он выбежал из дома в заледенелый сад, стремясь избежать искушения. Я уже успела задремать, когда услышала, что он возвращается в дом. Время близилось к рассвету, и он, должно быть, совсем замерз, бродя по саду. По утрам в декабре бывали довольно сильные заморозки, и земля покрывалась инеем, а по ночам довольно часто шел даже легкий снежок. Джон всю ночь ходил по дорожкам, завернувшись в теплое пальто для поездок в коляске, и слезы замерзали у него на щеках, а душу терзал панический страх, и ему хотелось оказаться как можно дальше от этого дома, за много миль от меня. Но пока что он по-прежнему находился на моей земле.

Он вернулся домой, стуча зубами от холода, и я слышала, как он кочергой помешивает дрова в камине, чтобы согреться. Он старался даже не поворачиваться лицом к кровати, где под подушкой лежала бутылка с согревающим тело и душу напитком – стоило только откупорить ее и наполнить стакан. Я дремала в своем теплом гнездышке, слушая сквозь сон, как он все ходит и ходит у себя в спальне, мечется, как хорек в клетке, а потом я крепко уснула, и утром, когда горничная принесла мне чашку горячего шоколада, у Джона в спальне было тихо.

– Где мистер МакЭндрю? – спросила я.

– В детской у мисс Джулии, – с некоторым удивлением ответила Люси. – Миссис Алленс говорит, что он поднялся туда еще ранним утром – сказал, что хочет погреться у камина, да так там и остался; и кофе он там пил.

Я с улыбкой кивнула. Мне, собственно, было все равно, останется сегодня Джон трезвым или нет. Особой роли это не играло. Он пребывал в тисках кошмара и уже начинал сомневаться в тех истинах, которые столь мучительным образом постиг. Единственным человеком в доме, от которого он не чувствовал исходящей опасности, была Селия. Селии он доверял. И раз он не мог быть с нею, он отправился в детскую, чтобы побыть с ее дочкой Джулией. В любом другом месте его поджидала либо бутылка, либо какая-нибудь безумная сцена. А в обществе ребенка Селии он чувствовал себя в безопасности. И в обществе самой Селии тоже.

Я надела свое черное утреннее платье и повязала волосы черной лентой, убрав их с лица. Моя кожа просто светилась, как чайная роза, на этом тусклом черном фоне, а глаза казались темно-зелеными, как сосновая хвоя, и очень печальными. Я позавтракала в одиночестве и села за письменный стол. Впрочем, вскоре послышались звуки подъезжающего дилижанса, и я поспешила в центральную часть дома, чтобы встретить в холле доктора Роуза с его помощником, доктором Хилари. Мы прошли в библиотеку, и доктор Роуз сразу спросил:

– Как давно ваш муж пьет, миссис МакЭндрю?

Я посмотрела на него. Это был высокий человек весьма привлекательной наружности, темноволосый, темноглазый, с ярким румянцем. Он был явно потрясен, когда увидел меня в нашем полутемном холле, такую хрупкую, тоненькую, как дирижерская палочка из эбенового дерева. Но теперь он уже пришел в себя и, приготовив перо и бумагу, задавал чисто профессиональные вопросы.

– Я заметила, что он пьет, после его возвращения из Шотландии, – сказала я. – Это было семь месяцев назад. С тех пор он всего несколько дней был трезв – но я полагаю, виски в доме его отца пили всегда; и он сам мне рассказывал, что очень много пил, когда умерла его мать.

Доктор Роуз кивнул и сделал пометку. Его партнер сидел рядом на стуле с жесткой спинкой и молча слушал. Доктор Хилари был, можно сказать, настоящим великаном; у него были светлые волосы и совершенно бесстрастное выражение лица. А на него, подумала я, наверняка можно положиться, когда требуется удержать безумного пациента, а то и свалить его на пол одним метким ударом чуть пониже уха, если он станет совсем уж неуправляемым.

– Была ли какая-то причина, чтобы он начал пить? – спросил доктор Роуз.

Я опустила глаза на свои крепко стиснутые руки, лежавшие на коленях.

– Я тогда только-только родила нашего первенца, – тихим голосом начала я. – Я еще до нашей свадьбы поняла, что Джон безумно ревнив, но мне и в голову не могло прийти, на какие отчаянные подозрения он способен. Наш малыш появился на свет, когда Джон был в Шотландии, и, вернувшись домой, он почему-то решил, что этот ребенок не от него.

Доктор Роуз поджал губы, сохраняя, впрочем, профессионально нейтральное выражение лица. Но было все же заметно, что он мне сочувствует. Да и кто из мужчин не посочувствовал бы такой хорошенькой жертве!

– В ту ночь, когда он вернулся, мою мать сразил внезапный приступ болезни, а потом она умерла, – сказала я, почти переходя на шепот. – И мой муж, врач, не сумел оказать ей должную помощь, потому что был сильно пьян. Потом он страшно винил себя за это… – Я еще ниже опустила голову. – И с тех пор наша жизнь превратилась в настоящий ад, – закончила я.

Доктор Роуз кивнул и с трудом удержался от того, чтобы сочувственно не потрепать меня по руке.

– Он знал, что мы приедем? – спросил он.

– Да, – сказала я. – В моменты просветления ему очень хочется снова стать здоровым. По-моему, он сегодня совсем не пил, так что перед вами предстанет в наилучшем виде. – Доктор снова кивнул, а я предложила: – Мне кажется, вам лучше встретиться с ним в непринужденной обстановке. Может быть, мы пройдем в гостиную и выпьем кофе? Мой муж сейчас там вместе с моей невесткой.

– Прекрасная мысль, – сказал доктор Роуз, и я повела их в гостиную.

Селия отлично справилась с данным ей мною заданием и все утро удерживала Джона при себе, а чтобы он раньше времени не попался на глаза врачам, уселась с ним в гостиной и приказала подать кофе. Джон явно удивился, когда увидел, что я вхожу в комнату в сопровождении каких-то незнакомых мужчин; рука его так задрожала, что он был вынужден поставить свою чашку на стол. Он метнул встревоженный взгляд на Селию, и та ответила ему ободряющей улыбкой, однако чувствовалось, что его доверие к ней уже поколеблено, потому что этот визит врачей явно не обошелся без моего участия.

– Это доктор Роуз и доктор Хилари, – сказала я, – а это моя невестка, леди Лейси, и мой муж, мистер МакЭндрю.

Никто не сказал ни слова, хотя, по-моему, все заметили, что я опустила слово «доктор», представляя Джона. И только Селия посмотрела на меня в упор, прежде чем подать руку обоим джентльменам и предложить им сесть.

Я скользнула к кофейнику, налила всем кофе и подала чашки гостям. Джон смотрел на доктора Роуза, как птичка на змею, а от массивного доктора Хилари, удобно устроившегося в легком кресле, и вовсе старался держаться подальше – словно будущий арестант от судебного пристава.

– Мне уже немного рассказали о вашей проблеме, – мягким, вкрадчивым тоном начал доктор Роуз, обращаясь к Джону, – и мне кажется, что совместными усилиями мы смогли бы с этим справиться. У меня есть небольшой дом в пригородах Бристоля, и вы могли бы туда приехать и на какое-то время остаться там, если захотите, конечно. Там у меня сейчас живут четверо пациентов. У одного стойкая привычка к настойке опия, у остальных проблемы с алкоголем. Каждый пациент живет в отдельной комнате, и ему обеспечены полный покой и уединение, необходимые для того, чтобы справиться со своей проблемой и научиться сопротивляться пагубному желанию. В первые дни я использую очень небольшие дозы настойки опия, чем весьма облегчаю для пациента самый трудный период. Должен сказать, что у меня уже есть несколько поистине замечательных случаев полного исцеления.

Джон кивнул. Он был натянут, как проволока в силке. Селия не сводила с него глаз, в которых светились поддержка и любовь, да и сам он то и дело на нее поглядывал – так суеверный человек время от времени машинально касается амулета, приносящего счастье. Похоже, мягкие интонации доктора Роуза тоже действовали на Джона ободряюще. Однако он по-прежнему опасливо посматривал в сторону доктора Хилари, но тот на него совершенно не смотрел, изучая носки собственных сапог и неподвижно, как скала, застыв в кресле.

– Хорошо, я готов поехать с вами, – сказал Джон; голос его тоже звучал крайне напряженно.

– Вот и хорошо, – и доктор Роуз ободряюще улыбнулся. – Я рад. Уверен, что мы сумеем вам помочь.

– Я прикажу, чтобы упаковали твои чемоданы, – сказала я и выскользнула из комнаты. Быстро отдав соответствующие распоряжения лакею Джона, я подкралась к дверям гостиной и, не входя туда, стала слушать.

– Нужно подписать всего несколько бумаг, – услышала я негромкий, ласковый голос доктора Роуза. – Простая формальность. Распишитесь вот здесь, пожалуйста. – Я услышала шелест документов, которые он по очереди подавал Джону, и скрежет пера. Когда все было подписано, я с улыбкой вошла в гостиную.

Но, как оказалось, я слишком поспешила, неправильно рассчитав момент своего возвращения.

Мне, безусловно, следовало подождать еще немного. Джон действительно успел подписать первый документ, в котором давал согласие на лечение, но добраться до тех бумаг, которые давали нам с Гарри право на опекунство, он еще не успел. Увидев, что я вернулась, он несколько отвлекся, его рука с пером застыла в воздухе, и он невольно глянул на лежавшую перед ним страницу.

– Что это? – неожиданно резко спросил он, прищурив глаза. Доктор Роуз глянул через стол и спокойно пояснил:

– Это документ, дающий право на опекунство. Самая обычная процедура для тех, кого поручают моим заботам; на время своего лечения эти люди обычно поручают ведение своих дел какому-нибудь ответственному человеку, чаще всего своему родственнику – вдруг в период их пребывания в лечебнице понадобится принять какое-либо срочное решение?

Джон обвел взглядом наши бодро улыбавшиеся лица.

– Значит, меня тоже «поручают вашим заботам»? – переспросил он. Разумеется, его тренированный ум сразу выхватил самые важные слова, открывающие истину. – Именно «поручают»? Но я, по-моему, выразил желание лечиться у вас по собственной воле?

– Конечно, конечно, – попытался успокоить его доктор Роуз. – Это же простая формальность. Мы всегда требуем дополнительных поручительств – вдруг кому-то из наших пациентов не удастся справиться со своим пагубным влечением? И тогда мы вынуждены будем держать его взаперти, изолировав от тех, кто снабжает его, например, спиртным.