Широкий Дол Грегори Филиппа

Глубочайшее изумление на лице Селии сменилось полнейшим ужасом, и она переспросила:

– Будут править совместно? Станут сонаследниками? Но как?

Я старалась говорить спокойно, даже весело, хотя слова подбирала с особой осторожностью. Я испытывала неловкость. Я нервничала. Это было все равно что гнать незнакомую лошадь к барьеру, высота которого тебе неизвестна, и в такой местности, где ты никогда не бывала.

– Они просто будут партнерами во всем, – непринужденным тоном пояснила я. – Как мы с Гарри.

– Как вы с Гарри? – повторила Селия. – Как вы с Гарри… – Она сидела лицом ко мне, но смотрела не на меня, а в огонь, и было в ее светло-карих глазах нечто такое, что мне вдруг захотелось узнать, что же она там видит, в этой груде пылающих поленьев.

– Нет! – вдруг резко заявила она.

Я так и подскочила от непритворного удивления.

– Что «нет»?

– Нет, и все, – сказала Селия. – На это я своего согласия не даю. Я этого не желаю. И не считаю эту идею такой уж хорошей.

– Селия, что ты говоришь? – Мне очень не нравилось, что она говорит так быстро и с таким напором. А ее напряженная неподвижность меня даже немного пугала.

– Я не желаю, чтобы этот договор был подписан, – отчеканила она. – Я – мать Джулии, и у меня есть право высказать свое мнение, когда принимается решение относительно ее будущего. Я не желаю, чтобы все это продолжалось.

– Но почему, Селия? – недоумевала я. – Что такое тебе в голову пришло? Почему ты так противишься намерениям Гарри?

Но мои слова ее не остановили, хотя вроде бы должны были остановить. Ее взгляд был по-прежнему прикован к камину, словно там, среди горящих головней, видела, как мы с Гарри лихорадочно совокупляемся здесь, на ковре, возле этого самого камина; словно моя мать сумела мысленно передать ей то, что предстало ее взору в тот жуткий вечер.

– Это трудно объяснить, – сказала она. – Но я не хочу, чтобы Джулия занималась хозяйством Широкого Дола столь же усердно, как это всегда делала ты. – Я отчетливо слышала напряжение в ее голосе, связанное с нежеланием как-то меня задеть, однако надо было быть совсем глухой, чтобы не услышать в ее голосе также и уверенности. – Это поместье так много значит для тебя, Беатрис, – продолжала она, – что ты просто не можешь понять: есть и другая жизнь, более подходящая для юной девушки. Да, я бы хотела, конечно, чтобы Джулия полюбила эти места, дом ее детства и юности, но пусть она потом с легким сердцем оставит Широкий Дол и выйдет замуж за того, кого выберет сама.

– Но ведь благодаря этому договору она становится наследницей, Селия! – воскликнула я. – Она, разумеется, может выйти замуж за того, кого выберет сама, и он будет жить с нею здесь, как мы с Джоном, как вы с Гарри. Она будет сонаследницей Широкого Дола! По-моему, просто невозможно благословить дитя более щедрым подарком!

– Очень даже возможно! – возразила Селия даже с какой-то яростью, хотя и по-прежнему тихо. – Величайшим моим благословением, величайшим моим подарком Джулии будет то, что я сумею удержать ее от мысли, что Широкий Дол – единственное место на земле, где стоит жить! Что только обладание этим поместьем может сделать ее счастливой. Я хочу, чтобы она могла быть счастлива где угодно. Я хочу, чтобы она была счастлива, потому что живет честно, потому что у нее чистая совесть и потому что она может и хочет свободно дарить и получать любовь. И я вовсе не хочу, чтобы она считала, будто счастье в жизни может быть связано с сотней акров земли и жалкой голодающей деревушкой!

– Селия! – У меня перехватило дыхание, и я в ужасе уставилась на нее. – Ты сама не понимаешь, что говоришь!

– Прекрасно понимаю, – заявила она, глядя мне прямо в глаза. – Я об этом долго и много думала, Беатрис. Я думаю об этом с тех пор, как мы вернулись в Англию. И мне бы совсем не хотелось, чтобы Джулия, выйдя замуж, делила свой дом с еще одной семейной парой, как бы дороги эти люди ей ни были. Когда она выйдет замуж, то пусть живет своим домом, со своим мужем и только с ним одним. Мне бы не хотелось, чтобы она вошла в дом, принадлежащий другой женщине, как это сделала я; чтобы она постоянно видела, как ее муж поглощен работой, но общается при этом не с ней, а с кем-то другим, как это было со мной. Если она полюбит своего мужа всем сердцем, то я бы хотела, чтобы все его время и вся его любовь принадлежали ей одной.

– Но мы были так счастливы вместе, – промямлила я. – Так счастливы…

– Нет, неправда! – взорвалась Селия. – В этом доме всегда таилось некое зло! – Она широким шагом подошла к моему креслу и решительно поставила меня на ноги, заглядывая мне в лицо с таким упорством, словно хотела прочесть все мои тайные мысли. – Да, здесь всегда таилось зло! – уверенно повторила она. – И тебе известно, в чем дело, а мне нет. И Джону это было известно, но мне он сказать об этом не мог, и я думаю, именно это чуть не свело его с ума, именно поэтому он и стал пить. Я постоянно чувствую это зло – повсюду, куда бы я ни пошла. Даже сам воздух этого дома пропитан запахом зла. И я не хочу, чтобы моего ребенка коснулось хоть одно перышко этой неведомой страшной тайны.

– Но это же… просто глупости, – заикаясь, сказала я, охваченная воспоминаниями о том, как моя мать говорила о том же ощущении зла, греха, чего-то грязного, черного, вечно присутствующего в нашем доме; она это чуяла, но увидеть и понять не могла, хотя, возможно, догадывалась. Я всегда знала, что моя мать слишком труслива и слишком глупа, чтобы выяснить, где источник этого зловония, и посмотреть в лицо тем, кто творит это зло. Когда же она случайно увидела то чудовище с двумя спинами, неуклюже ворочающееся и сопящее перед горящим камином, то просто умерла от ужаса.

Но Селия теперь, пожалуй, вполне способна и выследить это чудовище, добравшись до его логова, и встретиться с ним лицом к лицу. Вооруженная любовью к своему ребенку, собрав все свое мужество, она может дойти до самого сердца лабиринта, куда моей матери помешали дойти нервные размышления о благопристойности и будущем ее семьи.

– Прекрати, Селия! – резко сказала я. – Ты расстроена. Сегодня мы больше не будем говорить на эту тему. Но если тебе так уж не нравится эта затея, то все еще можно переменить. А теперь давай выпьем чаю и пораньше ляжем спать.

– Нет, я хочу продолжить этот разговор! И чай я пить вовсе не желаю. И спать мы не ляжем, пока я во всем не разберусь. Каким образом Чарлз Лейси может получить компенсацию? Каковы условия этого договора?

– О господи! – с притворным раздражением воскликнула я. – Ну, хорошо, поговорим о делах, раз ты так этого хочешь. – И я обрушила на нее настоящую лавину цифр и доводов: непомерные арендные платежи и пересмотр сроков аренды; превращение долгосрочных займов в краткосрочные; сумму ренты, получаемой от обитателей коттеджей; стоимость наемных работников и деятельности по огораживанию земель; цена на зерно и так далее. Как выгодно продать пшеницу, пока она еще и колос не набрала? Как сыграть на росте цен, когда у других фермеров плохой урожай? Я даже использовала свою тяжбу с соседом из-за воды – эту тяжбу, впрочем, я уже успешно выиграла, – и в итоге непривычная к таким делам Селия, по-моему, почувствовала, что у нее голова идет кругом.

– Итак, мы слегка изменили систему землепользования, стремясь получать более высокие доходы, и воспользовались деньгами семейства МакЭндрю, – закончила я.

Она кивнула. Точнее, тряхнула головой, желая прояснить мысли. В ее кивке не было и намека на согласие со мной, она просто не в силах была разобраться в этой груде фактов.

– То есть вы использовали деньги Джона? – спросила она.

– Да, – сказала я. – Собственно, это вклад Ричарда. Чтобы он мог стать сонаследником Джулии.

– Значит, вы с Гарри использовали деньги Джона без его согласия? – спросила она. Голос ее звучал ровно, но в глазах плескался ужас.

– Это всего лишь заем, – уверенно заявила я. – Весь смысл опекунских прав заключается в сохранении интересов пациента. Совершенно очевидно, что это сделано в интересах самого Джона – и в моих, разумеется, как его жены и матери его сына, – дабы он мог получить максимальный доход. Заем, который он предоставил Широкому Долу, куда более для него выгоден и обеспечивает ему куда большие дивиденды, чем те, которые он получает от «Линии МакЭндрю». И, кроме того, это обезопасит будущее Ричарда.

– Ты воспользовалась деньгами Джона без его согласия и привязала его сына к Широкому Долу без его ведома? – спросила Селия, словно была не в силах этому поверить.

– Естественно! – сказала я, бросая ей вызов. – Любые нормальные родители были бы счастливы, как счастливы Гарри и я, если бы им удалось подобным образом изменить право наследования.

Селия провела рукой по лбу, тщетно пытаясь успокоиться.

– Хорошо. Эту тему, разумеется, вам с Джоном следует в первую очередь обсудить между собой, – сказала она, чувствуя, что ее собственный разум пребывает в полном смятении. – Я в данном случае вряд ли способна судить правильно. Но я не могу поверить, что Гарри позволил себе так просто воспользоваться состоянием Джона, да еще пока тот болен! Впрочем, если этот договор еще не подписан, все ведь еще можно переменить, не так ли? Можно, наверное, подождать, пока Джон вернется из больницы?

– Можно, конечно можно! – сказала я, чтобы ее утешить. – Хотя я не совсем в этом уверена. Все дела вел Гарри. Я взяла на себя лишь разговор с тобой в надежде, что мне удастся убедить тебя, что, хоть Гарри и был опечален известием о твоем бесплодии, вам не стоит слишком огорчаться, потому что он нашел отличный способ обойти это препятствие и дать возможность вашей прелестной дочке унаследовать отцовское поместье.

– Значит, вы хотите, чтобы Джулия и Ричард стали сонаследниками? – снова медленно повторила Селия. – Чтобы они вместе росли на этой земле и вместе учились управлять ею? – Я молча кивнула. – А ты и Гарри вместе будете возить их по всему поместью, показывать его им и учить их хозяйствовать? И постепенно они будут становиться все более близки, но только ты и я будем знать, что они не просто партнеры, не просто кузены, а дети одной матери?

– Да, – сказала я. – Но, Селия, послушай…

– Но нам нельзя будет рассказать им об этом, предупредить их! – продолжала она. – Они будут лучшими друзьями, лучшими товарищами по играм и лучшими деловыми партнерами. Они будут считать себя двоюродными братом и сестрой, хотя на самом деле их родство куда более близкое. Они научатся любить друг друга, их интересы тоже будут полностью совпадать, разве смогут они потом отвернуться друг от друга, чтобы научиться любить кого-то еще, чтобы заключить с кем-то брак? Как сможет моя Джулия прожить ту жизнь, на которую я надеялась, которую планировала для нее как девушки из высшего света, если она с двух лет является «деловым партнером» мальчика, который ей и не муж, и не дальний родственник?

Селия резко отвернулась, чтобы не видеть меня, и закрыла лицо руками.

– Это какой-то кошмар! – прошептала она. – Я не могу выразить словами, что это такое, но чувствую, что Джулии угрожает опасность. От этого договора веет опасностью, хотя я и не могу точно сказать, какой именно!

– Ты ведешь себя глупо, Селия, – холодно промолвила я и крепко взяла ее за плечи. Но тут же почувствовала, как по всему ее телу пробежала дрожь, точно у перепуганного жеребенка. – Широкий Дол – это предприятие семейное, – спокойным и ровным тоном продолжала я. – У Джулии всегда были бы определенные обязательства по отношению к этому поместью. Не вижу ничего страшного в том, что какое-то время она просто будет работать вместе с Ричардом, как сейчас работаем мы с Гарри.

Как раз эти мои слова и послужили, видимо, последней каплей.

– Нет! – почти взвизгнула Селия, окончательно теряя самообладание. – Нет! Я запрещаю! Ты отдала Джулию мне, ты обещала, что она будет моим ребенком. И теперь я предъявляю на нее свои права – как ее мать. Я имею право участвовать в решении ее будущего. И я не допущу, чтобы у Джулии с Ричардом установились такие же отношения, как у вас с Гарри! Потому что я этого боюсь! Я не могу выразить словами, что именно пугает меня, но это связано с вами, с тобой и Гарри. Неведомый ужас леденит мне душу, когда я просыпаюсь среди ночи и не понимаю, откуда он взялся. Я никому из вас не предъявляю никаких претензий, но я боюсь, Беатрис! Я просто боюсь за Джулию! Я не хочу, чтобы она тоже вступила в подобные «партнерские» отношения. Чтобы между ней и Ричардом, братом и сестрой, установились такие отношения! Нет! Я не даю своего согласия. И я все расскажу Гарри.

Я ринулась к двери и раскинула руки в стороны, чтобы она не смогла пройти мимо меня.

– Селия, подожди. Не бросайся сразу к Гарри – ты слишком расстроена. Он сочтет твой рассказ в высшей степени странным и подозрительным. Он решит, что мы просто поссорились. Успокойся и поразмысли о том, что именно ты хочешь ему рассказать. Если ты не хочешь, чтобы Джулия была сонаследницей Ричарда и его партнером, так ведь она всегда сможет продать ему свою долю, когда они станут старше, или же, наоборот, он сможет продать свою долю ей. Из-за этого совершенно не нужно так расстраиваться. Это решается довольно легко.

Но Селия словно меня не слышала. И смотрела на меня так, словно видела впервые. В ее взгляде были любопытство и недоверие; она словно видела на моем лице некую метку; а может, и еще хуже: ей словно вдруг показалось, что у меня по волосам ползают отвратительные пауки.

– Отойди от двери, Беатрис, – негромко, но твердо сказала она. – Я хочу поговорить с Гарри.

– Только не теперь! Ты же совершенно не в себе, – умоляющим тоном сказала я и с места не сошла.

– Отойди, – повторила она, и я вспомнила, как она стояла у камина в библиотеке и в руках у нее были две разбитые бутылки виски, с которых на ковер капала золотистая жидкость.

– Ты только зря расстроишь Гарри, – сказала я. – Он ведь думал, что ты этому договору обрадуешься.

– Отойди от двери, – снова сказала Селия и быстро глянула в сторону колокольчика, которым вызывают слуг. Интересно, подумала я, неужели она способна вызвать сюда дворецкого и приказать ему убрать меня с дороги, открыть двери и дать ей пройти? Потом я увидела, какое у нее выражение лица, какой взгляд, и поняла, что спорю с женщиной, находящейся на грани истерического припадка.

– Беатрис, я три раза просила тебя, – сказала она, и в ее голосе прозвучало предельное напряжение, ибо она уже использовала все свое самообладание и выдержка могла в любой момент ей изменить. Мне стало не по себе: Селии, охваченной паникой, я боялась гораздо больше, чем Селии решительной и рассудительной. Если она сейчас начнет во весь голос выкрикивать, что Ричард и Джулия – брат и сестра, тогда мне конец. Но если она сможет держать себя в руках – и особенно если я пойду вместе с нею! – мне еще, возможно, удастся справиться с этой сценой.

Я с ироничным поклоном и даже с небольшим реверансом распахнула перед ней двери гостиной, а потом буквально по пятам последовала за ней, когда она вихрем пронеслась по коридору в столовую. Какой-то лакей как раз тоже вошел туда из кухонной двери – он принес Гарри еще печенья, – но я так хмуро на него глянула, что он мгновенно развернулся и снова исчез за дверью, обитой зеленым сукном. Селия ничего этого не заметила. Она, настежь распахнув двери столовой, влетела туда, и Гарри с грохотом вскочил из-за стола, испуганный столь неожиданным вторжением. На тарелке перед ним высилась целая гора сыра и печенья, а в руке он держал большой бокал с порто. Его подбородок лоснился от масла. Мне, например, с первого взгляда стало бы ясно, что положиться на такого человека совершенно невозможно.

– Я не согласна с подобным устройством дел! – с ходу заявила Селия. Голос ее звучал пронзительно и жестко. – Этот договор подписан не будет! Я такой судьбы для Джулии ни в коем случае не желаю!

Гарри удивленно вытаращил свои голубые глаза.

– Но договор уже подписан! – сказал он. – Сегодня мы подписали все документы, и отныне право наследования передано совместно Ричарду и Джулии. Наши дети будут сонаследниками.

Селия вскрикнула – тонко, жалобно, точно зверек, угодивший в капкан. Некоторое время она стояла совершенно неподвижно, не сводя глаз с лица Гарри, по-прежнему перепачканного маслом и крошками печенья. Меня сковал ужас, и я ничего не могла придумать, чтобы заткнуть Селии рот. Впрочем, она больше не кричала. Она вообще не издавала ни звука. Видимо, страх перед тем неведомым злом, что таилось по углам нашего дома, лишил ее способности говорить, хотя рот у нее был по-прежнему приоткрыт, но она лишь тихонько ныла, хныкала, как ребенок, прищемивший дверью палец. И смотрела то на Гарри, неподвижно возвышавшегося во главе стола, то на меня, безмолвно стоявшую с нею рядом. Наконец ее охваченный паникой мозг сумел-таки отыскать одно-единственное, нужное ей слово. «Джон!» – воскликнула она и, подхватив шелковые юбки, стрелой вылетела из комнаты.

Гарри проглотил то, что еще оставалось у него во рту, и дико на меня глянул.

– Что это с ней? Что у вас случилось? – спросил он. – Что ты ей сказала?

Я пожала плечами, как деревянная, совершенно их не чувствуя. Лицо у меня наверняка было белым как простыня. Я чувствовала, что все мое самообладание, все мои душевные силы куда-то утекли, просочившись, как песок сквозь пальцы.

– Слушай! – сказала я и тут же сама услышала, как грохнула дверь в западном крыле. Я сразу вспомнила о том, что в письменном столе у меня лежит связка писем, написанных Селией Джону, но так им и не полученных, и, не сказав Гарри больше ни слова, я ринулась следом за Селией. Но в кабинете было темно, и ее там не оказалось.

Я громко ее окликнула, но ответа не получила. Я просто представить себе не могла, где она может быть. Я проверила свою гостиную – Селии не было и там, хотя камин был разожжен и свечи горели. Я взлетела по лестнице в спальню, потом заглянула в комнату Джона; я даже сбегала в детскую и увидела, что мой сын сладко спит, похожий на взъерошенного ангела. Селии не было нигде. И тут я услышала стук колес по плитам конюшенного двора и подбежала к окну. Она уже садилась в карету.

– Селия! – крикнула я. – Подожди! – Пальцы у меня дрожали от отчаяния, и мне не сразу удалось открыть задвижку окна. Наконец окно распахнулось настежь, и я заорала: – Остановитесь! – Конюхи, услышав меня, посмотрели вверх; они как раз закрывали ворота. – Остановитесь! Погодите! – снова закричала я.

В окошке кареты показалась голова Селии, и было ясно, что она приказывает кучеру немедленно ехать вперед. Я хорошо знала этого парня. Это я лет шесть назад помогла ему устроиться на работу в нашей усадьбе, когда мой отец подыскивал нового конюха. Я сказала отцу, что Бен как раз из тех людей, которые способны «зачаровывать» лошадей, чтобы те спокойно ходили в упряжке. А вот фамилию его я сейчас никак вспомнить не могла. Он всегда был «кучером Беном». Однако я знала, что он родился и вырос в Широком Доле. Но ведь это я тогда помогла ему с работой. Это я платила ему неплохое жалованье. И я была уверена, что он остановится. А тогда Селии все же придется вылезти из кареты, и мы с Гарри уж как-нибудь постараемся ее умилостивить, или запугать, или запутать, или смутить, но в итоге тем или иным способом вышибем из нее и это показное мужество, и столь не свойственную ей активность. И тогда я – безжалостный плуг, острая коса – смогу и дальше вести свою прямую борозду, свой ровный покос, что бы ни возникло у меня на пути.

– Кучер Бен! – крикнула я звонко. – Погодите! Я уже спускаюсь!

Я захлопнула окошко и ринулась вниз по лестнице. Мне потребовалось меньше минуты, чтобы оказаться внизу и выбежать на конюшенный двор. Но стук колес уже слышался за домом, я успела увидеть только, как мелькнул и исчез за поворотом задний фонарь. Карета быстро удалялась по подъездной аллее, потом, судя по звуку, свернула в сторону деревни, и я поняла: Селия направляется в Бристоль, к Джону.

– Стой! – взвизгнула я, точно торговка рыбой, навстречу апрельскому ветру и ночной темноте, беспомощно глядя на удаляющиеся огоньки кареты. Потом поискала глазами кого-нибудь из конюхов, чтобы послать его вдогонку, остановить карету и сказать, что мисс Беатрис требует, чтобы кучер Бен немедленно вернулся назад. Но сердитые приказания так и не успели сорваться с моих губ, и бешеный гнев стих в моей душе. Я стояла совершенно неподвижно в ночной тиши и дрожала от холода, исходившего, казалось, прямо из моего заледеневшего сердца.

Я поняла, почему кучер Бен не остановился.

Я вспомнила, как его фамилия.

Его фамилия была Тайэк.

Кучер Бен был племянником дедушки Тайэка!

Я повернулась и медленно-медленно вернулась в дом. Гарри все еще сидел за столом, но есть перестал – видимо, его все-таки встревожило поведение жены.

– А где Селия? – спросил он.

– Уехала, – тяжело обронила я и рухнула на стул в торце стола. Мы с Гарри смотрели друг на друга через весь длинный обеденный стол, как в тот вечер, когда впервые занимались любовью в лощине среди холмов. Мне казалось, что все это было давным-давно и страшно далеко отсюда. Гарри поставил передо мной графин с порто, и я, выбрав чистый бокал, щедро плеснула в него вина и залпом выпила. Порто согрел мне горло и желудок, но так и не смог растопить тот ледяной комок страха, что тяжело висел где-то под ребрами. Разве могло тогда нам прийти в голову, что один-единственный полдень, проведенный в сладких любовных ласках, так далеко нас заведет? Каждый шажок на этом новом, неизведанном пути казался нам таким легким, таким безопасным. Однако шаги следовали один за другим, и теперь тот золотоволосый юноша, который когда-то вызвал в моей душе безумную страсть, превратился в толстого, быстро стареющего сквайра. Слишком глупого, чтобы солгать собственной жене. Слишком несообразительного, чтобы справляться с собственными проблемами. И куда исчезла та прелестная девочка, что была способна вскружить голову любому? Она исчезла. Я где-то ее потеряла. Точнее, она умерла, но не сразу, а по частям – частично еще той осенью, когда подстроенное падение с лошади явилось причиной смерти ее отца. Затем погибла еще какая-то ее часть – когда она заманила в ловушку своего юного возлюбленного и ему перерубило ноги. Она почти совсем погасла, точно свеча, когда ее пламени коснулся последний, предсмертный, вздох ее матери. Так капля за каплей, как тают сосульки, растаяла и та юная девушка, какой я была когда-то; и только самая главная ледяная сосулька, в которую превратилось мое сердце, таять не желала.

– Я совершенно не понимаю, что происходит! – раздраженным тоном сказал Гарри. – Почему Селия была так расстроена? Куда она уехала? Не могла же она в такой час отправиться к кому-то с визитом? И почему она мне не сказала, что собирается куда-то выезжать?

– Совершенно не обязательно быть таким тупицей! – рассердилась я. – Ты прекрасно видел, что у нас с Селией произошла ссора. Никто ведь не просит твоей поддержки, так что тебе нет необходимости притворяться, будто ты ничего не понимаешь. Селия заявила, что лучше пусть Джулия лишится Широкого Дола, чем будет сонаследницей Ричарда и станет в будущем так с ним сотрудничать, как сотрудничаем мы с тобой. Это было сказано таким тоном, что я обиделась; в общем, слово за слово – и мы поссорились. А теперь она куда-то умчалась. Я полагаю, она намерена повидаться с Джоном, сообщить ему, что мы потратили все его состояние, и попросить его немедленно дать делу обратный ход. А это означает, что все наши усилия пойдут насмарку и договор между Джулией и Ричардом будет расторгнут.

Гарри только охнул, и я подвинула ему графин с порто. Он налил себе полный бокал и вернул графин на мою сторону стола. В комнате прямо-таки запахло заговором. Гарри многого не знал, зато сразу почувствовал, что его комфорту и благополучию что-то угрожает. Кроме того, в любом сражении за Широкий Дол он наверняка оказался бы на моей стороне.

– Они ведь не смогут это сделать без нашего согласия, не так ли? – спросил он.

– Нет, – сказала я. – И убедить Чарлза Лейси вернуть деньги они не смогут. Да, в общем, ничего им уже изменить не удастся.

– Но ты же говорила, что Джон будет доволен этим договором! – капризным тоном сказал Гарри. – И Селия тоже!

– Откуда мне было знать, что все так повернется? – сказала я. – Смею надеяться, Джон действительно был бы вполне рад. Но теперь твоя Селия ворвется к нему со страшной историей о том, как мы его ограбили во благо твоей дочери!

– Ну что ты, она никогда ничего подобного не скажет! – запротестовал Гарри. – Она знает, что я на такое не способен. И потом, Селия – слишком верная жена, чтобы выступить против меня.

– Да, но мне кажется, что и ее поразило некое безумие вроде того, которым страдает Джон! – сказала я. – Когда его отсюда увозили, она уже почти готова была поверить его воплям, что во всем виновата я, что я силой намерена засадить его в тюрьму, что у меня самые злодейские побуждения, да к тому же я хочу завладеть его состоянием. Это, конечно, просто безумие.

– Конечно, – неуверенно подтвердил Гарри.

– Вряд ли мы с тобой в последнее время сознавали, как эти двое стали близки, – осторожно продолжала я. – После смерти мамы Селия очень много времени проводила в обществе Джона. Они постоянно о чем-то беседовали в гостиной или вместе гуляли по саду.

– Да, Селия любит Джона всем сердцем, – храбро признал Гарри.

– Надеюсь, что все-таки не слишком сильно, – сказала я. – Было бы ужасно, если бы любящая натура Селии завела ее куда-то не туда. Странно, не правда ли, что она и сейчас в первую очередь подумала не о том, что сделало бы счастливым тебя и твоего ребенка, а стала беспокоиться о Джоне и состоянии Мак-Эндрю?

Гарри мгновенно перепугался и прошептал:

– Нет, это просто невозможно…

– Думаю, что нет, – поспешила согласиться я, – однако Селия столь внезапно приняла решение ехать в Бристоль, что это выглядит как ее союз с Джоном против нас. Против нас с тобой, Гарри! Против Широкого Дола!

Гарри снова потянулся за графином, потом дрожащими пальцами стал намазывать маслом печенье.

– Это просто какое-то безумие! – вдруг взорвался он. – Все пошло наперекосяк после смерти мамы! Джон совсем спятил, а теперь, судя по твоим рассказам, еще и Селия ведет себя в высшей степени странно. Если я еще раз услышу от Селии какие-то глупости насчет тех переговоров, которые мы с тобой так удачно провели, я весьма ясно дам ей понять, что я по этому поводу думаю! Она же ничего не понимает ни в земле, ни в хозяйстве! Разумеется, я сам позволял ей ничего не знать и не понимать в этих делах, но я не могу позволить ей вмешиваться в наши идеально выстроенные отношения!

– И ты совершенно прав, Гарри, – поддержала его я. Я говорила спокойным тоном, но на самом деле испытывала невероятное облегчение. – Ты всегда был слишком мягок с Селией, и вот теперь она сочла возможным умчаться в ночь, не взяв с собой даже горничную, чтобы наедине переговорить с твоим зятем и моим мужем о наших личных и секретных делах.

– Действительно! – воскликнул Гарри. – Она поступила недостойно, и я в высшей степени ею недоволен. Когда она вернется, я прямо так ей и скажу.

– Да, – сказала я, – тебе, по-моему, давно пора было ей это сказать. – Я помолчала, а Гарри продолжал кипеть. Он был возбужден взрывом собственного гнева, и я уже понимала, что за этим последует. И, если честно, мне совсем не хотелось провести утомительный час или два в комнате на чердаке, отдавая дань его извращенной страсти. Однако все признаки этого были налицо. В последние дни мы с ним редко бывали в той потайной комнате; мне в данный момент нужно было соблюдать особую осторожность, а Гарри был слишком ленив и безынициативен, чтобы самому этого потребовать, но я знала, что это по-прежнему доставляет ему огромное наслаждение. Он налил себе еще вина и потянулся за моим бокалом. Я привстала, подавая ему бокал, и он наклонился вперед, пожирая глазами мою грудь.

– М-м-м, Беатрис? – он снова тяжело осел на стуле, а я лениво улыбнулась ему из-под ресниц.

– Да, Гарри?

– Раз уж ни Селии, ни Джона нет дома… – Он не договорил. Дыхание его уже стало быстрым и поверхностным. Я, не мигая, смотрела на него из-под черных ресниц, и в моем взгляде был и вызов, и приглашение.

– Хорошо, я сейчас поднимусь туда и разожгу огонь в камине, – сказала я. – А ты приходи минут через десять.

Гарри сладострастно вздохнул и намазал маслом еще одно печенье. Я змейкой выскользнула из комнаты и тихонько закрыла за собой дверь. «Если ты будешь продолжать так жрать, – с отвращением думала я, – то через три года сыграешь в ящик! И тогда мой сын Ричард и моя дочь Джулия станут сонаследниками, а я буду их опекуном и хозяйкой Широкого Дола, пока не придет пора передать поместье в руки моего дорогого сыночка. И ни Селия, ни Джон меня остановить не смогут!»

Я не стала посылать срочной почтой письмо Селии вдогонку. Как не стала и посылать верхового, чтобы ее остановить. Если уж наша тихая, покорная мышка Селия оказалась способна вихрем вылететь из дома в одной накинутой на голову шали, как безмозглая крестьянка, значит, она будет теперь мчаться без остановки и никакое письмо не дойдет до доктора Роуза раньше, чем к нему прибудет сама Селия. А поскольку кучером у нее Бен Тайэк, то ни один из наших лакеев и не сможет заставить его остановиться и нарушить приказ леди Лейси. И потом, если учесть, что Бен Тайэк наверняка горячо любил своего дядю, моего желания вернуть Селию ему будет достаточно для того, чтобы он только сильней погонял лошадей.

Единственное, на что я могла рассчитывать, это нестабильность Джона, смятение Селии и предубежденное отношение доктора Роуза к ним обоим, которое ему внушила я, хотя заранее этого не планировала. Его отношение к ним возникло как бы само собой, точно я и впрямь была ведьмой и опутала его своими чарами. Короче говоря, я ничего не могла в данный момент поделать и решила принять ванну перед растопленным камином. Люси велела принести из кухни несколько ведер горячей воды и приняла их у лакея за дверью, а потом вылила целый кувшин обжигающе горячей воды мне на спину. Пальцами ног я уперлась в округлый выступ на стенке лохани и уютно устроилась в ароматной, покрытой пузырьками воде.

– Мисс Беатрис, вы же сваритесь! – покачала головой Люси, но я только рукой махнула и потребовала еще горячей воды.

Я наслаждалась, хотя пальцы у меня на ногах уже стали розовыми, а ягодицы, да и все тело наверняка будут почти алыми. После минувшей ночи, когда я ударами, угрозами и проклятьями довела Гарри до экстаза, сопровождавшегося его истерическими воплями и хныканьем, я прямо-таки нуждалась в том, чтобы отмыться дочиста. Возможно, моя медноволосая голова и была в ответе за все грехи и преступления Широкого Дола – а некоторые из них я сама же и совершила, – но я, по крайней мере, была избавлена от грязного порока, свойственного Гарри. Если мне хотелось страстных ласк и любовной игры, я выбирала себе настоящего мужчину, способного швырнуть меня на постель или на траву и заняться со мной любовью. Гарри же требовались бесконечные и разно-образные угрозы, насилие и вообще весь набор подобных патологических ухищрений. А его пухлое разжиревшее тело не вызывало во мне ни похоти, ни ненависти – только холодное презрение. Впрочем, мое презрение только сильней его возбуждало. Я махнула Люси рукой, требуя еще горячей воды. Я испытывала острую потребность стереть, содрать со своей кожи следы влажных поцелуев Гарри.

Нет, я ничего не сделала и ничего не смогу сделать, думала я, пока Люси поливала меня водой, и массировала мне шею, и мыла меня нежным душистым мылом, широкими кругами медленно втирая его мне в кожу.

Я даже замычала от удовольствия и закрыла глаза.

При самом-самом плохом исходе Селия и Джон явятся домой, точно два ангела мести, готовые уничтожить и Широкий Дол, и тот сад лжи, который я здесь взрастила. Джон наверняка догадался, что Гарри – отец Ричарда, и великая тайна Селии – что Джулию тоже родила я – станет последним необходимым элементом в этой головоломке. И мне придет конец.

Но даже подобную перспективу я воспринимала, как боец. Мне казалось, что я вполне могу выжить даже в таких обстоятельствах. Джон только-только выйдет из холодной чистоты отличного сумасшедшего дома и будет совсем не готов к безумиям реальной жизни. Мне уже удалось создать о нем мнение как о безумце, и теперь, возможно, я смогу и Селию выпачкать той же краской. О них легко придумать подобную сказку. А вот в их собственную сказку обо мне никто не поверит. Куда убедительнее будет звучать рассказ о том, что их взаимная страсть и чувство вины привели к тому, что Джон начал пить и сильно расстроил этим чувства Селии. А потом они вместе выдумали некий кошмарный мир, который якобы их окружает: чудовищ в лабиринтах, жаб, разрезанных плугом, раненых зайцев. Подобной чепухе попросту никто не поверит. Особенно если я буду ходить с высоко поднятой головой и вести себя как королева, не пугаясь даже самых злобных пасквилей, сочиненных газетчиками.

Только вряд ли, думала я, этим двоим удастся сложить вместе недостающие элементы головоломки.

– Не останавливайтесь, – сказала я, и Люси послушно принялась водить мыльной губкой по моему телу.

Я знала, что Джону придется вести поединок со мной, спрятав за спину одну руку. Он будет крепко связан своим нежным отношением к Селии. Я же видела, как сильно он был потрясен тем, что столь неожиданно узнал; как в первые дни он метался между пьяным отчаянием, ненавистью ко мне и ужасом перед той кошмарной паутиной, в которой все мы запутались. Если бы он хотел изобличить меня перед Селией, разрушить ее брак, разбить ей сердце отвратительной правдой о ее обожаемом муже, он бы сделал это еще тогда. Но он этого не сделал. Даже когда он извивался на полу в ее гостиной, скрученный смирительной рубашкой, он предпочел промолчать. Нет, не ради меня. Он пытался защитить Селию от того ужаса, который мог настолько разрушить основы ее жизни, что даже земля под ногами стала бы казаться ей подобной хрупкой яичной скорлупе, под которой скрывается страшная пропасть греха. Селия и сама могла бы изобличить меня перед Джоном в момент своего первого приступа паники, но я надеялась на то, что мой холодный и сдержанный муж, даже увидев всю картину целиком, предпочтет придерживаться собственного мнения.

И, кроме того, Селии я совсем не боялась. Если она вернется одна или же решит действовать в одиночку, то вряд ли станет меня изобличать. Она дала слово чести, и я была уверена, что это достаточно много для нее значит. Она когда-то любила меня, и это тоже может ее остановить. И потом, Селия – горячая сторонница всяческих приличий, респектабельности, такая же, как моя глупая мамочка, так что мое изобличение станет не только моим концом, но и ляжет позором на всех Лейси, в том числе и на нее. Но самое главное – она безумно, всем сердцем любит Джулию, а это гораздо важнее всего остального, вместе взятого. Если она вдруг объявит, что матерью Джулии являюсь я, то я, несмотря на весь обрушившийся на меня позор, смогу просто взять Джулию и вместе с ней уехать. Какая бы боль и смятение ни бурлили сейчас в душе Селии, я точно знала – и об этом, кстати, свидетельствовали все мои расчеты, сделанные на ясную голову, – что Селия на такой риск никогда не пойдет, ибо она больше всего боится потерять Джулию. Один намек на подобный исход дела, и Селия выйдет из игры.

Я подогнула колени и свернулась в лохани клубком, чтобы горячая вода омывала мои намыленные голые плечи. Потом встала, и Люси ополоснула меня чистой водой. Я крепко держала в руках их обоих – и Селию, и Джона. Они оба любят, а значит, оба уязвимы. А я подобными путами преданности не связана. Я совершенно свободна. Даже любовь к Ричарду меня ни в чем не сдерживает и мной не управляет. Я по-прежнему иду намеченным путем. Да, ради сына я могу сколько угодно строить заговоры, но жертвовать собой ради него я не стану. А вот Селия и Джон сами себе хозяевами быть не могут. И раз так, то я их не боюсь.

– Полотенце, пожалуйста, – сказала я, и Люси принесла несколько сильно накрахмаленных льняных полотенец, согретых у огня. Я растерла тело так, что мою розовую от горячей воды кожу стало пощипывать, и распустила по спине свою шелковистую медную гриву. Тело мое было поистине безупречным; на нем не было заметно ни малейших признаков двух беременностей. Живот плоский, подтянутый; груди округлые и ничуть не обвисли; ноги длинные и стройные, на них никаких следов безобразных выпуклых вен.

Я провела ладонью от шеи по груди и по животу до мягких завитков волос на лобке. Да, мое тело по-прежнему очаровательно, и вскоре мне понадобится любовник. Настоящий любовник, а не такая размазня, как Гарри. Мне нужен мужчина, который будет смеяться вместе со мной и вместе со мной кататься по траве, который будет делать мне больно, и радовать меня, и доставлять мне наслаждение. Я со вздохом отвернулась от зеркала и, прищелкнув пальцами, велела Люси подавать одеваться. Страстные любовные поединки, любовь-борьба – все это было у меня только с Ральфом, только о нем я часто вспоминала. Но лишь Господь знает, где мне найти второго такого, а мне, видно, придется отступиться от этой цели, и тосковать по своему прежнему любовнику, и страстно мечтать о нем.

И ждать. Ждать, когда этот тяжелый период подойдет к концу. Ждать, когда мы получим с новых полей большую прибыль, чтобы, наконец, освободить Широкий Дол хотя бы от части тех невыносимых долгов, которые я на него взвалила. Ждать, когда урожай золотистой пшеницы освободит мою землю и моих людей от тяжкой битвы за деньги, чтобы я смогла хоть немного себя реабилитировать и не прятаться по углам. И тогда люди смогут забыть этот единственный страшный год моего господства над Широким Долом и будут вспоминать только хорошие годы, которые следовали один за другим с тех пор, как я стала хозяйничать на этой земле.

Но сегодня я снова должна была все утро провести в кабинете, чтобы как-то разобраться в цифрах. Мистер Льюэлин взял под залог три участка: общинную землю, молодой лес и те земли, которые Селия получила в приданое. Но для того, чтобы выплачивать ему проценты – а наши животные очень плохо пережили зиму, – мне пришлось еще занять денег в банке. Там процент был ниже и срок выплаты дольше, и я порадовалась собственной сообразительности, ибо сумела дать возможность Широкому Долу хоть немного вздохнуть. Однако банкиры имели полное право изменить процентную ставку, и в итоге получилось, что их процент стал выше, чем у мистера Льюэлина. Я находилась в смехотворном положении, ибо мне то и дело приходилось занимать деньги, чтобы выплатить проценты. Но если бы я опоздала с выплатами, мне пришлось бы платить еще и штраф.

В прошлом месяце я была вынуждена спешно продать несколько жирных барашков и выручила за них гораздо меньше, чем они стоили, потому что мне отчаянно были нужны наличные. В этом месяце, когда придется платить и Льюэлину, и банкирам, мне, боюсь, придется продать землю. Я попросту не могла продолжать распродавать животных, когда они еще и вес не набрали. В общем, мне необходимо было найти какой-то выход из этого непрерывного падения вниз по долговой спирали, но пока что никакого выхода я не находила. И рядом не было никого, кто мог бы дать мне дельный совет. Я знала лишь одного-единственного человека, который способен был бы разобраться в манипуляциях лондонских дельцов. Только он один мог бы сказать, действительно ли все так плохо, или финансисты играют со мной, как умный рыбак играет с лососем, постепенно лишая его сил. Хотя я лично разговаривала о своих делах всего лишь с одним или двумя банкирами. Однако о том, что Широкому Долу, возможно, грозит разорение, в один миг стало известно всем. И теперь только один Джон мог бы что-то мне посоветовать, но он сейчас давал советы не мне, а Селии, и они оба на пути домой строили планы, как меня уничтожить.

Спустившись к завтраку, я прикинула, сколько дней может понадобиться Селии. День, чтобы добраться до Бристоля, поскольку выехала она уже вечером. День или два, чтобы увидеться с Джоном и убедить доктора Роуза в необходимости его отпустить. Еще два дня, чтобы доехать до дома. Два дня они проведут в карете, склонившись голова к голове и все свои мысли направив на то, чтобы сразиться со мной и победить меня.

Я полагала, что в целом потребуется четыре или пять дней, и оказалась права. В полдень, через четыре дня после того, как Селия стремительно покинула наш дом и умчалась в ночь, я увидела, как наша карета, покачиваясь, катит к дому по подъездной аллее, вся покрытая грязью, с одним разбитым фонарем. В карете, естественно, сидели Селия и Джон.

– А вот и они! – напряженно воскликнула я и повернулась к Гарри. – Ты знаешь, что нужно делать. Мы с тобой все обговорили, и я уверена, что ты прав, желая наказать ее. Она попыталась вмешаться в наши дела. Она без разрешения уехала ночью из дома, уехала к другому мужчине, который к тому же является моим мужем. Она вела себя так, словно лишилась разума, и всех в графстве заставила обсуждать дела, которые творятся в семействе Лейси.

Гарри молча слушал меня и кивал. Дыхание у него уже стало учащенным, глаза заблестели.

– Разумеется, ее следует наказать! – подтвердил он, и я вспомнила, как его в детстве, в той отвратительной школе, учили бояться и запугивать других.

– Да уж, накажи, – сказала я. – С ней слишком долго все носились, как с драгоценной фарфоровой статуэткой. Вот и отыграйся сразу за все. В конце концов, ты ее муж! Ты имеешь полное право ее наказывать. Отведи ее наверх и постарайся сломить ее упрямство.

Он снова кивнул, но вслух усомнился:

– Разве может мужчина причинить боль такой женщине, как Селия? – Он явно хотел, чтобы я убедила его в допустимости этого, и я сказала:

– Если это настоящий мужчина, то да, безусловно. – И я прибавила, искушая его: – И ты в первую очередь. Вспомни, Гарри, маленьких мальчиков, которых ты наказывал в школе. Я понимаю, Селия тебе бесконечно дорога, но нельзя же позволять ей так себя вести. Это недопустимо! Ведь, по сути дела, она сбежала от тебя к Джону! Так что если ты хочешь удержать ее при себе, то лучше сразу покажи ей, кто из вас хозяин. Ты здешний сквайр. Ты ее муж. Ты можешь делать с ней все, что тебе заблагорассудится. Только не слушай ее собственных речей. Ей необходима хорошая встряска. Вот и встряхни ее как следует.

Голубые глаза Гарри так и сверкали, а дыхание стало совсем частым. Он прошел мимо блюда с печеньем, даже не посмотрев на него, и ринулся к дверям, пылая жестокостью и похотью. У крыльца загрохотала карета, и Гарри оказался рядом с ней раньше, чем Страйд. Селия неловко выпрыгнула оттуда, не дожидаясь, когда спустят ступеньки. Она была в том же платье, в каком уехала из дома, и оно выглядело на редкость грязным и измятым. Сейчас Селия ничем не напоминала изящную леди Лейси, способную командовать Гарри и даже мной. Вид у нее был совершенно измученный и немного испуганный.

– Гарри? – неуверенно спросила она и взбежала на крыльцо, куда он уже успел подняться и неподвижно стоял возле дверей, не говоря ни слова.

Он был великолепен. Он был похож на толстого героя какой-то пьесы из репертуара бродячих театров. Лицо у него словно окаменело. Селия подошла к нему, положила свою ручку ему на плечо и, заглядывая ему в лицо, снова спросила:

– Гарри? – И он, не отвечая, схватил ее в охапку, и я заметила, как сильно она побледнела – он наверняка сделал ей больно. Затем, по-прежнему не говоря ни слова, Гарри потащил ее в дом и по лестнице на второй этаж. Мне было слышно, как он тяжело протопал по коридору, затем открылась и захлопнулась дверь их спальни, и раздался двойной щелчок – это Гарри запер дверь на ключ. И только после этого я снова повернулась лицом к карете. Что будет происходить там, за запертой дверью, меня совершенно не касалось. Я и так знала, что Селия будет унижена; что, возможно, Гарри силой заставит ее окунуться в трясину своих извращенных желаний. А если она попытается ему отказать, он может побить ее или даже изнасиловать. Если же она согласится, то у нее навсегда останется в душе грязный след его мерзких пристрастий. И она никогда больше не сможет посмотреть Джону прямо в глаза, не сможет явиться ко мне в кабинет и учить меня, что правильно, а что неправильно в этой жизни. После такого она станет униженной и покорной, она будет стерта в пыль…

Я улыбнулась.

Джон, вылезая из кареты, заметил мою улыбку и поежился, как от холодного ветра, хотя солнце светило вовсю. Выглядел он хорошо. Из глаз исчезло прежнее напряженно-отчаянное выражение, он прибавил в весе и снова стал крепким, стройным и подтянутым. Под глазами исчезли глубокие тени, перестал дергаться маленький мускул на щеке, однако по обе стороны рта после выпавших на его долю испытаний пролегли две глубокие морщины, как и на лбу, прямо над бровями, но лицо было спокойным и мужественным. Джон был безупречно одет, его рубашка сверкала белизной, а на плечи был накинут теплый черный плащ. Я спокойно встретила взгляд его голубых глаз, и мы некоторое время мрачно смотрели друг на друга. Возможно, когда-то я действительно любила этого человека, но теперь мы стали заклятыми врагами. И я, не сказав ему ни слова приветствия, круто развернулась и вернулась в гостиную.

Я налила себе чашку чая, и руки мои совершенно не дрожали. Вошла горничная, хотя я ее и не звала, и принесла еще одну чашку и тарелку, а следом за ней вошел мой муж с таким видом, словно каждый день в течение последних пяти месяцев садился со мною пить чай. Он плотно, с легким щелчком закрыл двери в гостиную, и я подумала: странно, отчего этот легкий щелчок заставил меня испуганно вздрогнуть? Неужели мне так страшно остаться наедине с собственным мужем?

– Чаю? – вежливо предложила я. – Печенья? Или фруктовый кекс?

– Давай поговорим откровенно, если можно, – спокойно, ровным голосом сказал Джон. Он явно избавился от того ужаса, который испытывал передо мною, и от своей потребности хвататься за бутылку, стоило моей тени упасть на него. Я чувствовала, что не имею над ним прежней власти. Встав с кресла, я подошла к камину и оперлась рукой о каминную полку, этой непринужденной позой скрывая то, что колени у меня буквально трясутся от волнения и страха.

Джон остановился посреди гостиной, доминируя в ней. Его дорожный плащ с широкой пелериной и капюшоном казался слишком громоздким для столь малого пространства, а высокие черные, тщательно начищенные, сапоги попирали светлый ковер. Его шляпа, лежавшая на стуле, казалась символом мужской силы и наполняла эту дамскую комнату ощущением некой угрозы. Я крепко держалась за каменную полку, стараясь ничем не проявить своих чувств.

– Мне нечего сказать тебе, – отвечала я недрогнувшим голосом. Джон никогда бы не догадался, что мне страшно. Я слишком хорошо владела собой.

– Тебе, может, и нечего, а вот мне есть что тебе сообщить, – сказал он. Я глянула в сторону двери. Он легко смог бы меня перехватить, если я попробую до нее добежать. Я уже хотела позвонить и позвать слуг, чтобы принесли еще горячей воды, но потом передумала. Какая, собственно, разница, когда объясняться с Джоном, и этот момент ничуть не хуже любого другого. А с ним все равно пришлось бы объясняться – не сейчас, так потом. По крайней мере, сейчас мы были наедине, без Селии, без Гарри, да и сам Джон наверняка устал с дороги. И я даже с каким-то облегчением поняла, что во мне вновь разгорается гнев; я знала, что если он вздумает мне угрожать, я отвечу на его вызов и сумею одержать над ним победу. Я больше уже не была той женщиной, которая охвачена горем и печалью и боится выйти из дома, потому что дети при ее приближении бросаются бежать. Теперь я сражалась и за себя, и за своего сына, и за его наследство, и за мой родной дом. Я не для того разорила Широкий Дол, огородила крестьянские поля и погубила лучших парней в деревне, чтобы сейчас упасть на колени перед собственным мужем, который жестко и пристально смотрел на меня своими бледно-голубыми глазами.

– Я знаю, что ты сделала, – сказал он. – Селия рассказала мне все, что знала, и я, сопоставив это с тем, что знаю сам, сумел до конца во всем разобраться и понять, что ты сделала.

– И что же, согласно твоим фантазиям, я сделала? – ледяным тоном спросила я.

– Ты родила в результате кровосмесительной связи с собственным братом двух бастардов, – сказал Джон, и голос его звучал столь же холодно. – Одного ты сбагрила Селии, и она, обманув Гарри, сказала, что это ее ребенок. А второго ты пыталась всучить мне. Затем ты засунула меня в сумасшедший дом – о да, спасибо, дорогая, это был именно сумасшедший дом! – чтобы, развязав себе таким образом руки, ограбить меня и на мои деньги купить своему сыну право на наследство, а потом запереть этих несчастных детей в этом проклятом поместье, сделав их сонаследниками и вечными партнерами.

Косточки у меня на руке стали такими белыми, что даже светились, с такой силой я вцепилась в каминную полку. Но я так и не ответила ему ни слова.

– В первую очередь я намерен распутать эту кошмарную сеть греха и обмана и выпустить всех нас на свободу. Освободить нас всех – от тебя, – сказал Джон. – Некоторые из заключенных тобой договоров еще можно расторгнуть, и я непременно это сделаю. И дети должны непременно быть очищены от твоей грязи и от этой проклятущей земли. Затем нужно вытащить из этой трясины порока Селию, которую ты обманом сделала соучастницей своего преступления. А Селия еще может попытаться спасти от тебя Гарри.

– Ну, а ты сам, значит, готов отправиться на виселицу? – сухо осведомилась я. – Я же обещала тебе: я поклянусь на Библии и скажу, что это ты убил мою мать. Если ты скажешь против меня хоть слово, не миновать тебе петли. Или ты так устал от жизни, Джон? Неужели ты уже готов к смерти?

Наши глаза встретились, но в его глазах не было ни тени страха, и я, чувствуя, как у меня по спине и по плечам разливается холод, поняла, что и эту власть над ним я тоже утратила.

– Ничего, я все же попытаю счастья, – сказал он, и я ощутила в нем силу, превосходившую мою собственную. – Я готов предстать перед судом – хотя бы ради того, чтобы изобличить тебя, Беатрис. Ни один суд в стране не станет судить меня за убийство, невольное или насильственное, не выслушав, почему сердце твоей матери в ту ночь остановилось. И тогда ты явишь всему миру свой истинный лик – шлюхи и кровосмесительницы, матери двух ублюдков и воровки. Ты готова к этому, моя красотка-жена?

– Во всяком случае, денег своих ты назад не получишь, – презрительно бросила я. – Их ты потерял навсегда. Они в руках у Чарлза Лейси, и он, насколько я его знаю, наверняка уже истратил по крайней мере половину.

– Нет, денег я не получу, – согласился Джон. На меня он больше не смотрел; он смотрел в окно, на зеленую линию горизонта. – Нет, не получу… Но я еще могу спасти от тебя детей… и Селию.

– Странный способ, – сказала я, чувствуя, как хрипло звучит мой голос. – Ты спасешь их собственной смертью? Я, может, и буду опозорена, но Селии все равно больше негде жить, кроме как здесь. И Гарри, даже если он и будет опозорен, все равно останется сквайром Широкого Дола. Так что все мы, так или иначе, будем продолжать жить здесь – но уже без тебя. Ну что, готов ты к смерти, которая ничего не изменит?

– Это не я готов к смерти, Беатрис, – сказал он и снова повернулся ко мне, но теперь глаза его горели не только ненавистью, но и острым интересом. Это снова были глаза доктора МакЭндрю, умного и образованного человека, самого умелого из выпускников медицинского факультета Эдинбурга. – Это на твоем лице я вижу печать смерти. Ты потеряла себя где-то там, на этом долгом, утомительном, исполненном злодеяний пути. Из тебя ушла жизнь, Беатрис.

Он сделал ко мне два быстрых широких шага, взял меня за подбородок и повернул мое лицо к свету. Я не сопротивлялась, хотя мои зеленые глаза были полны презрения. Слегка закусив изнутри губу, я старалась скрыть охвативший меня страх.

– Да, ты по-прежнему прелестна, – с отвращением сказал Джон, – но свет погас в твоих глазах, а вокруг алых губ пролегли морщинки, которых там раньше не было. В чем дело, моя дорогая? Неужели там так далеко зашла по созданному тобой мерзкому болоту, что провалилась и теперь тебе не выбраться из трясины? А может, сама эта земля против тебя восстала? Неужели ты разучилась с помощью своей черной магии добиваться того, что тебе необходимо? Или тебе просто страшно, когда люди плюют на землю, по которой ты ступаешь, и проклинают даже твое имя, ибо ты принесла в Широкий Дол столько страшного ущерба и смертей?

Я вырвалась из его рук и повернулась к двери. Я уже коснулась дверной ручки, когда он меня окликнул:

– Беатрис!

Я обернулась, словно надеясь, что он скажет мне хоть одно ласковое слово. Или хотя бы нечто такое, что даст мне возможность возобновить свою власть над ним.

– К тебе идет смерть, Беатрис, и ты к ней готова, – тихо промолвил Джон. – Пока мы с Селией ехали домой, я все думал, что мне следовало бы убить тебя и освободить всех от того ужаса, воплощением которого являешься ты. Но теперь я вижу, что мне не нужно будет пачкать руки твоей вонючей кровью. Смерть сама за тобой скоро придет, и ты это прекрасно понимаешь и готова умереть. Разве я не прав, моя милая красотка?

Я развернулась и, не говоря ни слова, вышла из комнаты. Я шла, высоко подняв голову, легкой, танцующей походкой, и мои юбки так и разлетались на ходу. Я шла как хозяйка по своему собственному дому, но хватило меня лишь на то, чтобы дойти по коридору до кабинета и закрыть за собой дверь. И почти сразу колени мои подогнулись, я сползла на пол и прижалась лицом к створке двери. Дерево было холодным и неприятно жестким под моей щекой, особенно там, где на скулах кожа казалась мне натянутой слишком туго.

Смерть идет за мной – так сказал Джон; он увидел это в моем лице. И я знала, как это будет. Она придет на огромном черном коне в сопровождении двух черных псов. Один из них будет бежать впереди, а другой сзади. Смерть придет за мной верхом на коне, потому что у нее нет ног и она не может подкрасться ко мне сзади и напасть на меня. Она открыто подъедет прямо ко мне, и я увижу ее лицо – его лицо, – а потом умру. Смерть идет за мной. Люди богатые, знать и джентри, которые боятся за свою жизнь и свою собственность, называют ее Смерть; а бедняки, которые готовы сами последовать за нею, называют ее, точнее его, Браковщик. Но я посмотрю ему прямо в лицо и назову его по имени: «Ральф».

Я долго сидела, прислонившись спиной к двери и не шевелясь, пока не заметила, что в комнате стало почти темно и в окне над горизонтом загорелась первая звезда, а рядом с нею – тонкий месяц. Только тогда я, ухватившись обеими руками за дверную ручку, заставила себя встать с пола. Я чувствовала смертельную усталость, но пропустить обед мне было никак нельзя. Я обязана была там появиться.

Джон действительно очень изменился. Он теперь был свободен от меня. Он был свободен от своей любви ко мне и своей мечты о любви, которая и привела его к пьянству, ибо он пил, чтобы забыть горькую реальность, вдруг перед ним представшую. Он был свободен от своего чудовищного страха передо мной – теперь он мог касаться моего лица, и руки его при этом не дрожали. Он мог повернуть мою голову к свету и своими жестокими глазами хирурга рассмотреть тонкий лабиринт морщинок, недавно появившихся на моих щеках. Он утратил и любовь ко мне, и страх передо мной. Теперь я была для него, по словам доктора Роуза, простой смертной.

А с простыми смертными Джон, будучи врачом, чувствовал себя уверенно. Кроме того, я перестала быть той, кого он любил больше жизни. Или той, кого он боялся, потому что она казалась ему воплощением зла и смерти. Теперь он воспринимал меня как простую смертную, обладающую плотью, которая рано или поздно истлеет, и разумом, который способен заблуждаться.

Отныне и до самой моей смерти Джон будет наблюдать за мной и видеть, как мое прелестное молодое тело потихоньку приближается к гибели, а мой неудержимый разум одну за другой совершает ошибки. И теперь я мало чем могла бы ввести его в заблуждение. Когда-то, в дни нашего недолгого счастья, он любил меня, следил за каждой тенью на моем лице и научился понимать меня, как никто никогда меня не понимал. Кроме разве что еще одного человека. Джон вообще много знал. Его научили многое распознавать в людях; он посвятил всю свою жизнь и весь свой талант тому, чтобы понять, отчего люди так меняются порой, какие недуги, телесные и душевные, в них таятся. И я теперь тоже стала для Джона не богиней любви и не дьяволицей, а просто весьма интересным экземпляром человеческого существа, с какими ему редко доводилось сталкиваться.

Ну и еще врагом, которого ему нужно было победить.

И мне нелегко было смириться с этой новой ролью.

Я позвонила Люси, и она даже вскрикнула невольно, увидев меня.

– Я скажу, чтобы обед вам принесли в вашу комнату, мисс Беатрис, потому что вы нездоровы, – сказала она, помогая мне подняться по лестнице в спальню, чтобы причесать меня и помочь переодеться к обеду.

– Нет, – сказала я. Я чувствовала себя настолько усталой, что мне даже говорить было трудно. Мне казалось, что сейчас я не в состоянии подчинить собственной воле даже служанку. Как же мне удастся справиться с Селией, Джоном и Гарри? – Нет, – повторила я. – Я непременно спущусь к обеду. Но, пожалуйста, Люси, поторопитесь, иначе я опоздаю.

Они не стали ждать меня в гостиной, а сразу прошли в столовую. Лакей распахнул передо мной двери, когда я, шурша юбками, пролетела через холл. Походка моя вновь была легка, хотя лицо несколько побледнело и осунулось, зато на устах играла безмятежная улыбка. Однако стоило мне войти, и я замерла как вкопанная, глядя на обеденный стол.

Селия сидела на моем месте.

Она сидела там, где ей, собственно, и следовало бы сидеть. Где она имела полное право сидеть.

Она сидела на месте жены сквайра, в дальнем торце обеденного стола, где ей хорошо были видны выстроившиеся вдоль стен слуги, где удобно было присматривать за тем, хорошо ли горят дрова в камине, и следить, полны ли тарелки гостей и их бокалы. Отсюда также удобно было отвечать на взгляды сидящего напротив мужа теплой любящей улыбкой.

Гарри быстро глянул на меня, и на его лице появилось смущенное, как бы извиняющееся выражение.

– Я надеюсь, ты не возражаешь, Беатрис? – тихо спросил он, встречая меня в дверях и подводя к тому месту, которое всегда занимала Селия. – Джон сказал, что ты вряд ли сегодня спустишься к обеду, и Селия, естественно, села в торце стола.

Я изобразила полнейшее равнодушие, улыбнулась и чуть помедлила возле своего стула, глядя на Селию и словно ожидая, что она вскочит и пересядет на прежнее место, освободив для меня место хозяйки дома. Но Селия не пошевелилась. Она тоже улыбнулась мне и, широко раскрыв свои карие глаза, сказала:

– Не сомневаюсь, Беатрис, что тебе будет гораздо приятнее сидеть напротив Джона. В точности как в те дни, когда вы были еще женихом и невестой, а твоя мама была еще жива.

– И я предпочел бы, чтобы Беатрис сидела непосредственно напротив меня, – поддержал ее Джон. – Мне всегда спокойней, когда я могу ее видеть!

И они дружно засмеялись этой дурацкой шутке. Глупцы! Словно Джон никогда не напивался до бесчувствия за этим самым столом. Словно мое место можно было просто так, безнаказанно, захватить. Словно я легко уступлю свое законное место этой беспомощной девице, жене моего брата. Я улыбнулась – правда, улыбка вышла довольно-таки кислой – и уселась там, где им так хотелось меня усадить. Но успела заметить, как насмешливо переглянулись два молодых лакея. Ничего, я им отомщу: получат в следующий раз жалованье и пусть ищут себе новую работу!

Этот вечер принадлежал Селии.

И я видела, что она этот вечер заслужила. На скуле у нее темнел синяк, но глаза были безмятежны. Я догадывалась, что это Гарри ее ударил – ударил всего один раз в гневе или в порыве страсти – и тут же рассыпался в извинениях. А потом они помирились, и Селия так и не поняла, что ему на самом деле было от нее нужно. Она полагала, что этот удар – единственное унижение в ее супружеской жизни. Она не знала, какое хитросплетение наказаний формируется вокруг нее. Она считала, что это первый и последний удар, который она получила от Гарри. И была уверена, что вынести это ей по силам. Жизнь Широкого Дола висела на нитке, а Селия считала, что просто должна немного потерпеть.

И поэтому уселась на место хозяйки в торце стола.

Ее обожаемый зять попивал лимонад, сидя слева от нее; ее обожаемый муж через весь стол сиял ей улыбками. И Селия цвела в свете свечей, как красная гвоздика под солнцем. Ее тревоги, ее ощущение невидимого ужаса – все улеглось благодаря спокойной реакции Джона на ее сбивчивый, истерический рассказ и обещаниям Гарри, которые тот наверняка ей дал, затащив ее после «наказания» в постель. Джон, конечно, сказал ей, что он ничего не знал о планах по изменению права наследования, но совершенно не удивлен моими действиями и полагает, что договор почти наверняка можно изменить. И пообещал, что он, будучи отцом Ричарда, непременно постарается отозвать права Ричарда на совместное с Джулией наследование Широкого Дола, и тогда Джулия с его благословения станет единственной наследницей. А уж потом найдется какой-нибудь способ компенсировать Ричарду или даже самому Джону потерю тех денег из капитала МакЭндрю, которые были истрачены на оформление новых прав наследования.

То, что Джон так спокойно воспринял все эти новости, так быстро и легко собрал свои вещи и так дружески простился с доктором Роузом, оказало на Селию весьма благотворное воздействие и как бы отвело ее от входа в тот лабиринт, в центре которого ей чудилось страшное зло. Она даже стала думать, что ошибалась. Она забыла то, о чем свидетельствовали ее чувства: тот запах греха, который все время ей мерещился; неприятное покалывание по всему телу, когда она замечала, как Гарри смотрит на меня во время обеда, а потом спрашивает, не смогу ли я уделить ему сегодня вечером немного времени для разговора о делах. Она забыла о красных, как клубничный сок, царапинах у Гарри на спине. Забыла, какую растерянность испытала однажды ночью, когда, проснувшись, коснулась рукой подушки мужа и обнаружила, что постель рядом с ней холодна и пуста. Все это она ухитрилась мгновенно позабыть, стоило Джону улыбнуться ей, посмотреть на нее спокойными честными глазами и сказать: «Доверьтесь мне, Селия, я еще успею все это исправить».

Она приехала домой, окутанная облаком невероятного облегчения, хотя и в измятом грязном платье, а также опасаясь, что Гарри будет на нее сердиться, что он будет ругать ее за дикую сцену, устроенную ею тогда в столовой и за ее внезапный отъезд, что он потребует от нее дать объяснения тем страхам, которые ею владеют. Все мы – и Селия, и Джон, и Гарри, и я – имели свои маленькие тайны и ревностно их охраняли. Все мы кого-то обманывали.

Но с Гарри все было просто. Им обоим лучше было хранить молчание. Да, он ее ударил, она была этим потрясена, но за ударом последовал град поцелуев. И хотя ее любовь и верность уже наполовину принадлежали Джону, Селия все же исправно исполняла супружеский долг – в точности как я платила ренту своему лендлорду. И Гарри, овладев ею – так толстая ступня после некоторой борьбы овладевает шелковой домашней туфелькой, – простил ее неблагоразумный поступок и больше ни о чем ее не спрашивал.

Со стола убрали суповые тарелки и подали рыбу. Джон ел с наслаждением.

– Это чудесно, – сказал он, кивая Селии. – Лосось! Как же я скучал по тем кушаньям, которые готовят в Широком Доле!

– Там, в лечебнице, наверное, кормили плоховато? – спросил Гарри, сразу заинтересовавшись. – Я боялся, что это возможно. Ничего, зато ты не раз порадуешься, что снова дома!

Джон тепло улыбнулся Селии, чья подпись и страстная настойчивость вернули его домой, но Гарри он ответил очень сдержанно и почти ледяным тоном:

– Да, я действительно очень рад.

– А как там вообще было? – продолжал расспрашивать Гарри, как всегда проявляя поразительную бестактность.

– Вообще-то там все очень умело устроено, – сказал Джон, – и прекрасно организовано. Это действительно хорошая лечебница. Только там очень одиноко.

Рука Селии дернулась. Она явно хотела коснуться Джона инстинктивным жестом сочувствия.

– Я надеялась, что мои письма хоть немного вам помогут, – сказала она.

– Какие письма? – спросил Джон. – Я не получал никаких писем.

Моя вилка на мгновение повисла в воздухе, потом я продолжила есть рыбу и потянулась за бокалом вина.

– А мои письма ты получал? – спросила я.

Джон посмотрел мне прямо в глаза и с жесткой, ироничной, оскорбительной усмешкой, но очень вежливо ответил:

– Нет, дорогая, а что, ты мне часто писала?