Адаптация Былинский Валерий
Костер нелюбви выплеснулся из Лизы и стал поджигать все вокруг.
Лиза с нарастающим ужасом чувствовала, что в ней поселилась и начинает вести себя по-свойски другая, маленькая, злобная и примитивная Лиза. Та, которая способна произнести с насмешливым педантизмом вот такие слова: «Так, объясняю пятнадцатый раз, я терпеть не могу, когда кто-то садится за компьютер, за которым я работаю, даже если я и вышла, например, покурить или в туалет». «Значит, я для тебя кто-то?» – после хмурой паузы отзывается Леша. «В данном случае – да». «Ну и катись ты тогда в данном случае!» – с расширенными от обиды глазами произносит Алексей и выходит в коридор. Лиза чувствует, что обидела его несправедливо, ведь на самом деле он не виноват, что сел к их общему компьютеру посмотреть почту, – так он поступал всегда, когда они только стали вместе жить, и ей в голову не приходило раздражаться из-за подобных пустяков. Но при этих мыслях маленькая Лиза внутри нее злобно шикала на Лизу большую и требовала победного исхода в бою. Лиза оделась, вышла из комнаты и, цокая каблуками мимо курящего на лестничной клетке Леши, лениво бросила в ответ на его вопрос «Куда ты?» слово «Качусь».
В этот же вечер они помирились. Но, как всегда происходит в подобных случаях, колесо неизбежности не остановить, делая вид, что оно не катится. Лиза стала больше времени проводить с подругами и друзьями, чем с Лешей. Однажды она вернулась в общежитие довольно поздно, ближе к полуночи, потому что долго сидела в кафе, читала рассказ Сэлинджера «И эти губы, и глаза зеленые», а потом вызвала по телефону подругу. Вместе с подругой они выпили несколько «отверток» – смесь апельсинового сока с водкой. Когда Лиза вошла в комнату, Леша сидел на кровати и смотрел телевизор; шел сериал «Бригада». Лиза сходила в душ, вернулась, села на кровать рядом с Алексеем и некоторое время смотрела молча в экран: «Что это?» – спросила она. «Бригада», – сказал Алексей, не поворачивая головы. «Тебе нравится»? – «Конечно». – «А чем?» – «Ну как… посмотри, каждый кадр сделан. Актеры классно играют». – «А по-моему, это дрянь, – сказала Лиза. – Они играют сволочей». – «Ну и что? – стал раздражаться Алексей. – Разве не бывает таких бандитов в жизни? Фильм, черт возьми, сделан мастерски! Это искусство». – «Ага. А если бы сейчас шел классный фильм про то, как солдаты Адольфа Гитлера вешают наших солдат, ты бы им тоже восхищался?» – «Слушай, Лисенок, ты стала не такая, как раньше, я тебя не узнаю…» – качая головой, с сентиментальной тревогой произнес Алексей. «А ты присмотрись хорошенько, – скривилась в язвительной улыбке Лиза. – Я сейчас именно такая, какая есть, самая-самая настоящая». – «Выходит, я тебя и не знал никогда? – сказал Алексей с каким-то новым для себя трагическим вызовом в голосе. Лиза рассмеялась, чувствуя, что смех ее отдает каким-то странным, злым, чужим для нее голосом.
Алексей встал и с четверть минуты пристально и мрачно разглядывал сверху вниз улыбающуюся Лизу.
– Знаешь… – наконец выдавил он.
– Что?
– Почему-то хочется вот прямо сейчас врезать тебе по губам. Так, чтобы кровь пошла.
– Да? А ты ударь, – Лиза не отрывала от него сверкающего взгляда, подняла подбородок, – именно так врежь, как сказал, чтобы кровь пошла. Я, может, только рада буду. Чтобы тоже, как твой герой, в сволочь не превратиться. Ну, что же ты?
Алексей молчал.
– Ну, как хочешь, – пожала плечами Лиза. – Я ведь все равно уйду, Алеша. Это даже не для меня лучше, а для тебя. Понимаешь, я…
– Да ты просто пьяная, – перебил он ее, брезгливо искривив губы.
– А? Может быть. Выпила пару отверток в кафе с Лоркой. Или три, четыре, не помню. А что?
– Ничего. Просто неприятно. Ты пьяная сволочь.
– Спасибо. Извини. Мне пора.
Она встала, подошла к шкафу и, качнувшись, стала вынимать из него вещи.
– Что ты делаешь?
– Пойду ночевать к Ларисе. То есть я от тебя ухожу… – неожиданно для себя Лиза рассмеялась неприятным голосом и едва не упала. Он подхватил ее и, видимо, неожиданно для себя, начал целовать в волосы, в нос, в губы. Она резко отвернула лицо и вновь расхохоталась:
– Ой, ой, ну зачем же так, как в этих дурацких твоих сериалах… Слушай, может, мне тоже бандита в мужья найти? Сволочь со сволочью два туфля пара…
Алексей отшатнулся. Лицо его исказилось, он толкнул ее на кровать. Выражение на глаз было такое, что казалось, он вот-вот ее сильно ударит. Лиза, лежа на кровати, зажмурила глаза.
Но удара не последовало.
– Вот что… – услышала она. – Спи здесь, а я к Славке. Завтра делай что хочешь.
Хлопнула дверь.
Скинув с себя халат, Лиза заползла под одеяло и полетела в сон.
Под утро она проснулась, потому что услышала, как Леша вошел в комнату. По шумному передвижению его тела она догадалась, что он сильно и тяжело пьян. Алексей залез к ней под одеяло и стал, сопя, переворачивать ее на спину. Перед ней высветилась картинка пьянки: «Пойди прямо сейчас и трахни ее! Трахни как следует, по мужски. Она и успокоится, уж поверь, я знаю, что бабам нужно. Будь мужиком, Лешка, и все наладится. Ну, давай по последней…» Алексей перевернул Лизу на спину и одним рывком разорвал на ней трусы. В первый момент Лиза хотела начать дико сопротивляться. Но вдруг ее посетила какая-то до странности тупая и легкая мысль, что этого не обязательно делать, что ее честь совсем не нуждается сейчас не в каком спасении. Молча, закрыв глаза и отвернув голову, она отдалась ему. Алексей шумно вошел в нее. И в ту же секунду она ясно почувствовала, что сейчас может забеременеть. Лиза быстро, истово заговорила про себя: «Господи, только не дай, только не дай. Не надо, не дай…» Леша, тяжело дыша, качался на ней, поднимался и опускался, стучал в нее тазом. «Не надо, не дай, не дай, только не дай…» – летели в темноту слова ее мольбы.
Утром Леша впервые в жизни проспал на первую пару. Прыгая по комнате в наполовину натянутых джинсах, он с деловитой веселостью говорил лежащей в постели Лизе: «Лисенок, все наладится, все… я решил этой ночью, ты знаешь, иногда надо супругам побыть одним или со своими друзьями, с подругами… вот увидишь, мы заживем по-новому, увидишь, я изменюсь, вот увидишь, я кое-что важное решил, в универе встретимся, расскажу, а тебе тоже надо вставать и идти, а то потом зачет будет, знаешь, проблемы… вот деньги если что, на столе, все… – поцеловав ее, он выскочил из комнаты.
Через два часа Лиза «переехала» на шестой этаж к подруге, оставив бывшему гражданскому мужу записку такого содержания:
«Я ушла. Дальнейшее неуместно по причине отсутствия с моей стороны любви. Извини, что сделала тебе больно, но, если бы мы продолжали жить вместе, нам обоим было бы еще больнее».
Раз десять или пятнадцать Алексей пытался ее вернуть. Один раз со слезами с обеих сторон и легкой потасовкой, после которой Лиза в одних шортах и футболке выскочила из общежития на улицу, где был март и минус два.
Часто во время этих разборок Леша упрекал Лизу, что она растоптала его любовь и сделала ему больно. Лиза плакала почти каждый раз, но ничего не говорила Леше о своей боли, потому что искренне считала, что его боль сильней – ведь он потерял любимую. А она лишь потерпела фиаско в эксперименте. «Нет, – однажды, уже без слез, стоя под струями воды в душе, сказала она себе, – если любовь такая сволочь и дура, что не может заставить людей взаимно любить друг друга и к тому же еще ведет к таким страданиям – то зачем она вообще нужна?!»
Но где-то глубоко внутри себя она все-таки чувствовала, что на самом деле взаимная любовь в жизни есть. Просто она ее не встретила.
В то время Лиза потеряла интерес к восточным философскими системами и увлеклась Чеховым. Впервые стала читать Библию, где ее больше всего поразили послания апостолов, особенно Иакова и Павла.
Увлекаясь людьми, как новыми книгами, она создала о себе славу общительной и умной девчонки – но при этом никто не мог к ней приблизиться настолько, чтобы заполучить ее в близкие друзья или любовники.
Однажды, когда один из приятелей в шутку пожаловался ей на это, она ответила, что просто всех обгоняет. Приятель не понял, что она имела в виду, и даже, похоже, обиделся, а между тем это была правда. Лиза не то чтобы быстро жила – она, как сама ощущала, обгоняла саму себя, потому что мысленно участвовала в тех событиях, которые еще только могут произойти. Она была уверена, что в жизни каждого человека нет четко вычерченной судьбы. Перед каждым из нас, считала она, всегда находятся несколько дорог или распутий (перед каждым, даже мельчайшим поступком и мыслью возникают свои маленькие расходящиеся тропки). И хотя все эти дороги ведут человека от рождения к смерти, все же движется он по разным, все время ответвляющимся от главной дороги тропам, сходящимися только в конце. При этом, если ты отправишься в путь по самой труднопроходимой тропе – будешь так долго по ней идти, что устанешь, постареешь, потеряешь здоровье и, когда добьешься наконец чего хотел, тебе это уже будет в тягость.
Как же найти свою нужную тропу?
Лиза на этот вопрос отвечала так: по интуиции, если она у тебя есть. А если нет… Рядом с тобой обычно оказываются люди, которые могут помочь тебе, как слепому, найти свой путь.
Как обнаружить этих людей и отличить ложных проводников от истинных?
Здесь Лиза развела руками и ответила так: «Только, наверное, по степени душевного комфорта и уюта, которые дает общение с этими людьми». Иными словами: хорошо тебе, спокойно с человеком – доверяйся его указаниям, невзирая на социальный статус или странность его профессии.
О себе Лиза точно знала, что самая сильная ее сторона – интуиция.
Если бы ее вызвали на экзамен по жизненным поступкам и спросили, почему, начитавшись классиков и почти ежедневно мечтая о встрече с любимым человеком, который будет похож на Мышкина, Ставрогина и князя Болконского одновременно, она предпочла так грубо и некрасиво расстаться со своей невинностью, она бы ответила, что четко чувствовала (она бы так и выразилась: «четко чувствовала), что в противном случае жизнь обошлась бы с ней, да и с Натальей, гораздо хуже. Например, закричи тогда Лиза, заплачь, начни убегать, ее бы догнали и, в лучшем случае, тоже взяли бы силой, а в худшем… В общем, на таком жизненном экзамене, отвечая на вопрос, зачем она тогда это сделала, она именно так бы все объяснила, и конечно, экзаменаторы подивились бы ее фантазии, может быть, даже посмеялись, но отпустили бы с хорошей оценкой – это она знает точно. Вообще, у нее давно уже появилась привычка свои самые важные поступки оценивать с такой точки зрения: „А что бы я сказала на экзамене?“ Это не раз помогало Лизе. Ей очень важно было понимать и объяснять собственные поступки. И если не находилось подходящего собеседника, она всегда могла мысленно обратиться к воображаемому экзаменатору.
Подарок Лизы. Продолжение
Девушку звали Алена.
Вполне подходящее имя, думал я, для такой тотально совершенной и в то же время немного наивной и тревожной красоты. Если бы девчонка была москвичка, то, конечно, при такой фигуре это имя никак бы ей не шло.
Сидя напротив Алены в гостиничном номере, понимая, что Лиза прислала мне эту девушку для того, чтобы я переспал с ней и тем самым утолил свою школьную мечту, я точно так же, как и Лиза, мысленно беседовал сейчас с воображаемым экзаменатором. Экзамен был в разгаре и строгий профессор меня спрашивал: «Возьмете вы эту девушку? Если да – то почему? Если нет – то тоже, потрудитесь объяснить, почему? И вообще, какой из двух ответов на этот вопрос правильный?»
Я внутренне смеялся как над вопросами экзаменатора, так и над затеей Лизы, каким-то образом уговорившей Алену приехать сюда. Как же она это сделала?
А вот как.
Лиза попросту купила девушку. Покупатель дома в Ярославле перечислил на ее счет в банке крупный задаток. С Аленой она сдружилась, когда они вместе поступали в Ярославский пединститут. Перед этим Лиза сдала экзамены в РГГУ и узнав, что принята в оба вуза, выбрала Москву. Алена говорила, что хочет сделать карьеру модели и мечтает стать гражданкой мира. Сейчас Лиза легко нашла Алену в дворике института – как и два года назад, она оказалась самой красивой среди студенток, выскочивших покурить на улицу. Они разговорились. Алена рассказала, что пожила полгода с каким-то парнем, разочаровалась в нем, участвовала в областном конкурсе моделей, но ее не приняли, потому что ей не хватило денег заплатить за фотосессию. Сейчас она посещает фитнес-центр, загорает в солярии и готовится сразу к нескольким модельным кастингам.
Лиза предложила ей прогуляться по городу, посидеть в кафе, там она и выяснила, что у Алены сейчас проблемы с деньгами – ее родители живут в маленьком районном городке и не могут помогать дочери.
Подружки выпили пива в пиццерии «Европа», потом поехали в развлекательный центр «Союз», где, после трех партий в боулинг, сели за стол, заказали мохито, и Лиза сделала ей предложение. Когда сумма выросла с тысячи долларов до десяти, Алена согласилась.
В тот момент, когда Алена давала свое согласие, в ней возникла какая-то приятная прохладная тишина и она мягко подумала: а зачем я это делаю? Секс, как и у многих идеальных телом женщин, в ее жизни большой роли не играл. Но некоторые эмбрионы необходимости духовной связи с мужчиной, внушенные семейным воспитанием, блуждали в ее сознании и едва слышно полемизировали с душой. О чем шел этот разговор? Вообще-то разговоров в момент принятия решения в ней звучало два: один (души с сознанием) был еле слышен, а второй, более представительный и существенный – был диалог ее рассудка с внешним миром. Алена понимала, что дело, которое ей предлагают, довольно важное и, стало быть, дорогое. Она догадывалась, что за то, что предлагала ей Лиза, в столице или, по крайней мере, в Петербурге можно было запросить в два, а то и в три раза больше. Но в пределах ярославского развлекательного центра, хоть и в пяти часах езды от Москвы, такая цена была просто подарком. Итак, сделка состоялась, женщина была куплена.
А что же первый разговор Алены – ее души с сознанием?
Алена попросту закрыла глаза и уши, чтобы не слышать окончания тихих дебатов.
Вот так, интуитивно, как и многие из нас, она вступила на путь жизни российского среднего класса, один из принципов которого отлично выразил автор американского учебника по достижению успеха Ричард Бренсон: «К черту все! Берись и делай!»
Здесь стоит сказать, что мне лично призыв этого американца очень по нраву. Еще бы, ведь он призывает работать, а не распускать нюни! Но все же… Почему так часто современное поколение русских буржуа любит уплощать и перетягивать в сторону темной стороны природы вещей почти что любую сильную и здравую мысль? Ведь дело не в том, что мы что-то делаем, а в том – ради чего и зачем.
Разве не так?
Лиза, не потребовав с Алены расписки или честного слова, сразу вручила ей задаток – три тысячи. Она чувствовала, что насчет этой девчонки беспокоиться нечего, она все сделает как надо. Беспокоиться надо было только насчет меня. Поэтому Лиза накатала по мою душу небольшое послание и вручила этот листок бумаги Алене, с тем, чтобы она мне его передала.
Вот это письмо:
Лешему моему друге Сашке
Дорогой мой мужчина, которого я первый раз в жизни раз и навсегда называю любимый. Так как я точно знаю – а ты, зная меня, знаешь, конечно, что я могу знать только точно и никак иначе! – так вот, зная, что мы с тобой встречаемся раз и на всю жизнь, и нам не предстоит провести после засыпания наших чувств будничную, сорную, разводную и прочую плохую жизнь, – я хочу вот что. Чтобы ты, мой милый человек, принял этот подарок от любящей тебя женщины (прошу заметить, именно, не человека, а женщины, ибо женщина – это другое состояние, подозреваю, даже большее, чем просто какой-то там человек, каковым всегда был и останешься ты, мужчина). Прими сей подарок без свойственных тебе бурчаний и смехчаний, просто осуществи свою мечту юности, о которой ты мне, хоть и под пыткой, но все же признался. А я от этого получу особый вид радости похлеще и повыше любого твоего оргазма. И помни – что никаких последствий такое приключение в нашей жизни иметь не будет, потому что просто не случится у нас времени это последствие почувствовать. Времени мало, мой леший друг, ох как мало! Так что не рассуждай, а эпикурействуй.
Покедова.
Ночная воришка Элизабет.
P.S. Я очень-очень скоро вернусь.
Прочитав это письмо, я положил его рядом с собой на стол и стал говорить с Аленой, движения которой были мягкими и нежными, словно у молодого зверя. О чем мы беседовали? Я спрашивал ее, каким образом Лизе удалось уговорить ее приехать ко мне, но она отвечала, что пообещала Лизе не говорить мне об этом. Что ж, я не настаиваю, только полагаю, что нам не стоит с ней делать то, ради чего она сюда пришла. Почему? Ну, у меня тоже есть причины не раскрывать побуждающие меня к этому причины. Увидев мягко вспыхнувшую в глазах Алены тревогу, я уверил ее, что сам лично поговорю с Лизой и скажу, что все было.
Я спрашивал Алену о том, как она росла, кто ее отец и мать, любит ли она жизнь и чего вообще ждет от нее. Почувствовав, что я говорю искренне, она, похоже, поверила мне и устроилась в кресле поудобнее, заложив ногу на ногу, показывая мне всю свою фигуру в красоте совершенства. И, как это часто бывает, именно тогда, когда мы решили сложный вопрос, расслабились и стали непринужденными, ее поза в кресле стала для меня необыкновенно привлекательной и я даже несколько раз подумал во время нашего разговора (или кто-то во мне думал об этом), что было бы неплохо все-таки…
Алена говорила искренне, я это чувствовал. Она рассказала, что у нее есть младшая сестра, которая еще учится в школе, мать, отец и бабушка. Главная мечта – встретить мужчину, которого она могла бы полюбить. И что, пока этой любви нет, она живет инстинктивными движениями вперед, стараясь сформировать себя как личность. Тщательно изучает языки – уже знает английский, теперь принялась за испанский. Хочет работать в какой-нибудь серьезной, высокооплачиваемой компании. Наверное, переедет в Москву, где попробует сделать самостоятельную карьеру.
– А что, – говорила она, закурив тонкую сигарету и озабоченно вздергивая тонкие брови, – мир таков, нужно заботиться о себе, потому что если тебе хорошо не будет, то не будет хорошо и другим. Еще я думаю, что в жизни особенно важен здоровый цинизм…
Я с улыбкой кивал. Ее эротическая привлекательность заметно поблекла после этих часто слышимых в жизни и по телевидению слов.
Алена поставила на стол бутылку «Джек Дэниэлс», я налил виски в стаканы и мы выпили. Я спросил, любила ли она уже кого-нибудь. Алена ответила, что всегда искренне этого хотела, но, похоже, ее тело мешает любви. Мерным тоном она сказала, что пока у женщины тело молодое, ему надо найти удачное применение, и что лучше всего, по ее мнению, сделать это в кино. Поэтому, несмотря на свой в сущности уже не юный возраст, она, пожалуй, обязательно попытается поступить в этом году во ВГИК или в Щукинское училище.
– В кино, мне кажется, сейчас лучше чем где-то еще. К тому же оно сейчас находится на подъеме, там вращаются хорошие деньги, – говорила она.
– А что ты думаешь о деньгах? – спросил я.
– Что?
– Что такое деньги? Для чего они даны человеку?
Алена вздернула свои тонкие брови и поменяла местами ноги, сильнее обнажив их.
– Я думаю… – сказала она, – что деньги даны человеку для счастья. Да, наверное, это банальность, но это правда. Большие деньги дают человеку свободу и он может делать все, что хочет.
– Как ты думаешь, в раю могут быть деньги? – зачем-то спросил я. И вдруг заметил, что у нее выступили на глазах слезы; быстро закрыв глаза руками, Алена встала.
– Я… не понимаю, что со мной происходит, – выговорила она.
Я подошел к ней, она резко качнулась в мою сторону. Гладя ее по волосам, я чувствовал, что сам каким-то таинственным способом познакомился с этой девушкой и привел ее сюда, и сейчас она даже почти влюбилась в меня, а я – в нее, и нет никакой Лизы, а существуем только мы вдвоем…
Отпив виски, Алена в самом деле внезапно встала, оперлась со стаканом в руке о кресло и провела пальцами свободной руки по своим зажмуренным глазам – может, у нее там и в самом деле выступили слезы?
– Вы… – сказала Алена, забыв, что мы уже общались на «ты», – говорите так странно, словно в мире не существует вещей.
– Но мне кажется, что их и в самом деле нет.
– Тогда, – неуверенно произнесла она, – все как-то слишком уж серьезно. Вы какой-то ненормально серьезный по жизни, Саша. Вам не говорили об этом?
– Нет. – Я поднял свой стакан, посмотрел на Алену сквозь янтарную жидкость и улыбнулся. – Разве это ненормально, когда-то кто-то улыбается меньше, чем как считается, следует улыбаться?
– Нет, но, я… То есть, если честно, да… это напрягает меня, вот, – Алена облегченно улыбнулась и села на подлокотник кресла. – Вы знаете, почему я сейчас заплакала?
– Я не заметил, что вы плакали.
– Потому что мне стало страшно, словно скоро случится что-то ужасное и я… как будто там будто на секунду побывала. Вам не бывает страшно?
– Бывает, – улыбался я. – Но радости, мне кажется, больше в жизни. Серьезное не всегда муторное, Алена. Наоборот, бывает такая очень хорошая серьезная радость. Не пробовали?
Глядя на меня во все свои блестящие глаза, Алена медленно покачала головой. Возьми я сейчас ее за тонкую талию и перегни назад – так, чтобы волосы коснулись пола, все бы кончилось. Или только началось.
В этот момент я вспомнил слова Христа о том, что грех в душе есть тот же самый, что и наяву, но легко прогнал эту мысль: нет, не то же самое… Сделать то, о чем думаешь, гораздо труднее.
Я не сделал ни одного движения.
Когда любишь женщину – когда действительно ее любишь, – обычно не хочешь других, потому что любовь все-таки, что бы ни изобретали, не имеет материальной основы. Любить – ведь это все равно что поверить в Бога. Это так же страшно, так же катастрофично, так же нелогично и так же навсегда. Любовь – вера в другого человека, путь в него, по которому ты идешь и идешь, входя все в новые и новые города, поселки, деревни, страны. Как же гениально поступил человек, когда пошел впервые по этому пути!
Мне кажется, Алена, когда я уходил, хотела дотронуться до меня – просто дотронуться, – чтобы потом ее ни в чем не могли упрекнуть. Как и большинство женщин, нацеленных на какую-либо цель, она хотела хоть отчасти прикоснуться к ней, хотя и понимала, что это уже совершенно не нужно. Странно, ведь мы ни разу не соприкоснулись за время нашей почти трехчасовой встречи. Если не считать, конечно, что я прижимал ее к груди и гладил по волосам в своей секундной фантазии.
Мы вместе вышли из номера. На улице нам вслед оглядывались мужчины и женщины. Я посадил ее в такси, и она исчезла из моей жизни навсегда. Сам же, пройдя мимо своей припаркованной в гуще автотранспорта машины, пьяный спустился в метро.
Утром, когда я собирался на работу, позвонила Лиза и сообщила, что приезжает сегодня вечером.
– Знаешь, я думаю, пора нам рождаться, – весело тараторила она. – Как, Са, родимся? Что, если сегодня вечером устроить день нашего общего рождения?
– Ты уверена, что именно сегодня день нашего нового рождения? – несколько скептически ухмыльнулся я.
– Конечно, дата не имеет значения, – последовал ответ. – Но зачем откладывать на завтра то, что началось давно вчера? Кстати, у меня для тебя есть ко дню рождения подарок, – добавила она.
– Еще один?
– Ну, скажем так. Тот, первый, был только для тебя. А этот, второй, который сейчас, для нас обоих.
– Лиза.
– Что?
– Ничего… Давай, приезжай.
– Ладно, конечно. Поезд приходит в восемь двадцать вечера. Ты что-то хотел сказать?
– Хотел. У меня нет для тебя подарков.
– Ага, а я что, их тут замогильным голосом требую, что ли? Саша, ты, по-моему, все еще ничего не понимаешь.
– Наверное. Приезжай, я тебя очень-очень жду.
Я ехал на метро к тому месту, где оставил припаркованным свой «Пассат». Сегодня с утра меня мучила изжога и болела какая-то точка в левой половине живота. Интересно, что там находится? Может ли душа забиться в эту точку и заболеть вот так, как болит живот?
А что, если смерть уже близко и прямо сейчас, в эту минуту летает надо мной? А я, строя какие-то нереальные, детские планы с девчонкой младше себя почти на двадцать лет, собираюсь сбежать с ней в какой-то надуманный рай. Что, если вместо рая я почувствую огненную боль в животе и умру в переполненном вагоне метро, не доехав даже до своей машины, не то что до рая?
Жизнь – вагон метро. Пустой или полупустой, общительный и дружелюбный, как в одни времена, или набитый измученными толпами выживающих, как в другие. Люди не могут не собираться вместе, по принуждению или свободному желанию: на демонстрациях, на фуршетах, в концертных залах, экскурсионных группах, в солдатском строю, на флэш-мобах, в метро… Когда вагон полон съежившихся душ, кажется, что страшнее времени, чем сейчас, еще не было. Во время войны было страшнее и жестче – но там ведь был враг, против которого ты воевал. А сейчас?
Они вечно ищут врага, – презрительно говорят о таких, как мы. А что, разве бывает мирная жизнь? Если хоть один человек на земле умирает оттого, что ему нечего есть или потому, что у него нет денег на лечение – какая же это жизнь без врага?
Лучше бы он был, враг, чтобы хоть как-то встряхнуть и вытащить за шиворот из себя самого человечность.
Боль остановилась, стоит на месте.
А если она начнет постепенно грызть, как точит москит деревянный столб, если она захватит, обездвижит… на год, на два, на несколько лет, навсегда?
Лиза говорила, что женщины хотят жить с удачливыми мужчинами. Сейчас же она будет жить со мной так, временно, понарошку, потому что скоро все кончится.
Что – кончится?
Дикая сладкая ерунда.
Заболей я или умри – тогда все действительно исчезнет.
Если уйду с работы, кончатся деньги. А с ними – все. Что толку от моих разговоров с Сидом, Тищиком, Лизой, с собой, если лучшее, на что меня хватило, это смыться в Египет? Да и то не навсегда. А потом влюбился в юную, не больную, полную революционной энергии женщину… Денег не будет. У меня нет даже своей квартиры. Что происходит? Кто говорит сейчас во мне? Элизабет… У тебя еще ничего не болит. Ты даже еще не рожала, Элизабет. А? Кто говорит?
Снова свербит в боку – так, словно приткнули изнутри к коже сверло и начали наворачивать им на себя мою плоть.
Что там происходит, какой мой орган подыхает? Может, он просто болен душевно, как и я?
А она говорит, что хочет жить со мной в шалаше в раю… Ха-ха-хах-ха-ха-ах… А после тридцати она станет среднеклассовой материальной стервой – так она тоже говорила… Что со мной? Кто во мне?
Если ты пошел к Богу, то бесы, – вы слышали, что бывает так? – начинают обращать на тебя внимание, они оборачиваются и бросаются именно на тебя… А что, разве ты к Богу идешь? Ну а куда же еще идти. Сам же говорил, что полюбить, это все равно что в Него поверить. Полюбить.
А я-то в Него не верю.
Хоть и не могу написать Тебя с маленькой буквы.
Не верю, но не пишу.
Господи, СТРАШНО!
В метро остекленели все живые люди вокруг, куда-то отодвинулись от меня, стали неважными, дальними, дальними, дальними.
Я один с собой. Как же страшно! Все далеко, а я один.
Достоевский писал, что ад на земле наступает, если каждую секунду с тобой рядом находятся чужие люди, и ты ни на миг не можешь остаться один. Но ад наступает и тогда, когда ты остаешься слишком долго в одиночестве. Один сам с собой навсегда – это похлеще, чем быть рядом с чужими людьми, с которыми всегда есть шанс найти хоть слово общее.
Да какая разница, когда ты умрешь, в эту секунду или через сто лет. Неважно, потому что, если есть главное, что ждет после смерти – то ему-то все равно, главному, сколько ждать тебя к себе в гости, через секунду или через век.
Темнота, говоришь…
А вдруг – нет?
Я вышел из метро, поднялся по эскалатору, пошел по улице. Солнце как-то нереально, болезненно сияло, заглушая лучами уличный грохот.
Иду.
Вроде бы в ту сторону, где оставил машину.
Тоскливо, свинцово, хотя боль в боку почти кончилась. Вокруг, несмотря на яркое солнце, холодное лето, и кажется, что даже зима. Что если сейчас, за вот этим поворотом, покажутся заледенелые сугробы. Времени-то, по большому счету, нет. Время существует, чтобы мы боялись старости и смерти и что-то успели главное сделать до того, как заболеем и умрем. Какое это главное – то, что ждет нас? Пройдя несколько десятков метров, словно несколько лет, я остановился и не сразу понял, что вижу: мой бледно-зеленый «Пассат» грузят на желтый эвакуатор. Какая неважность. Двое рабочих в оранжевых спецовках заканчивали свою работу. Мой «Пассат» был для меня чужим.
– А пошлите вы все, – шепнул я, повернулся и пошлепал по скользкому рыхлому снегу к метро.
На работу я опоздал почти на два часа.
Новый секретарь – юный парень со старательным интеллигентным лицом – сообщил мне ухоженным голосом:
– Татьяна Александровна просила вас к ней зайти.
Когда я вошел в кабинет редактора, Татьяна говорила по телефону. Положив трубку, она, прищурившись, смотрела на меня.
– Чувствую, по вашим глазам, Саша, вы хотите покинуть нас. Это так?
Помедлив, я кивнул.
– В общем-то, я сразу поняла, что вы врали о своем желании работать у нас, когда устраивались. Зачем?
– Я не врал, – пожал я плечами. – Я действительно хотел зарабатывать деньги. Но саму работу здесь я не любил и не люблю. Но вы о любви не спрашивали.
– Не спрашивала. Но это подразумевалось.
– Вами. Но не мной.
Мы помолчали. Татьяна вытащила из лежащей на столе пачки сигарету.
– Я вас почти понимаю, Саша, – кивнула она, выпуская дым. – Почти. Итак, причины вашего ухода – это нелюбовь к нашей работе?
– Не только к вашей, Татьяна. Я не хочу работать вообще.
– Да? – она подняла брови. – Мне кажется, что тогда вы сейчас поступаете не до конца честно.
– Почему?
– Потому что вы уходите, видимо, раздобыв где-то деньги. Если вы не хотите работать, как вы говорите, вообще, то и уходить надо в никуда. Так честнее. А то ведь деньги, которые у вас есть, тоже кто-то на чем-то заработал, так ведь?
– Вы ошибаетесь, – сказал я, – у меня нет накоплений. Так, тысячи четыре долларов в рублях, и все. На это особенно не проживешь.
Она пристально взглянула мне в глаза и улыбнулась.
– Четыре тысячи? Я не о том говорила, Саша. А о том, что надо во всем идти до конца. Сильные люди это понимают. А слабые нет. Слабый, это тот, кто все делает наполовину. Я внимательно наблюдала за вами, Саша. Вы не похожи на бунтаря-романтика. Вы дауншифтер. Слышали о таком явлении?
– Что-то да. Это когда обеспеченные люди сбегают куда-то в деревню или в глухомань?
– Примерно так. Мой бывший муж тоже дауншифтер, только у него денег хватит, чтобы прожить еще несколько жизней. Уехал куда-то в Азию, как мне недавно рассказали, купил там лодку и возит туристов через озеро к буддийским развалинам. Слушайте, а давайте вместе? – сказала она, подняв острый подбородок и выпустив в мою сторону тонкую струйку дыма.
– Что? – не понял я.
– Уедем куда угодно. В Индию, Таиланд, Бирму, на Огненную землю. Вы знаете, Александр, я ведь состоятельная женщина. Мы сможем жить на проценты с моих счетов сколько угодно времени.
– Мы сможем?
– Да, мы.
– Странное предложение.
– Отчего же. Вы мне нравитесь, и не только внешне. Поверьте, я ценю и ваш ум. С вашей стороны ум, с моей деньги. Неплохой баланс, не правда ли? Почему нет. К тому же вы писатель, а писателю, чтобы писать, работать противопоказано. Но при этом ему нужно на что-то жить и желательно жить хорошо. И вот как раз в этом я вам помогу.
– Откуда вы знаете?
– Что вы писатель? Читала ваш роман в Интернете. Он называется «Адаптация». Правда, мне он показался неоконченным. Вот и допишите.
– В Интернете? Как он там оказался? Где?
– Не помню, на каком сайте. В общем-то, мне понравилось.
Я молчал.
Лиза? – думал я. Или… Тищик? Как-то я ему посылал одну из частей романа, чтобы он сказал свое мнение. Но он запил, и я так и не спросил. А что, если Инна… да, точно, я ведь забыл в ее квартире диск. Или… все-таки Лиза? Не может… Или может? Черт возьми… Я даже не знаю, хорошо это или плохо, что… если допустить, что она.
– Ну так как, Саша, насчет моего предложения?
Она смотрела на меня прозрачными синими глазами, сорокалетняя женщина со спортивной фигурой двадцатилетней. У нее есть деньги, чтобы всю жизнь не работать. Не работать никогда. Ты же этого хотел? Тех денег, которые останутся у меня после увольнения, хватит на два-три месяца жизни с Лизой в Москве. Если уехать в Юго-Восточную Азию, то на полгода.
А если не уезжать?
Никогда.
– Я… подумаю, – выговорило что-то во мне.
– Вот и отлично, – кивнула она. – Уволиться можешь хоть сейчас. Я позвоню в бухгалтерию, тебе выдадут деньги за неиспользованный отпуск плюс премию. Все. Позвони мне, пожалуйста, сегодня и сообщи о своем решении. Не стоит откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. У тебя есть мой мобильный? – она протянула мне визитку.
Смотря ей в глаза, я взял карточку и кивнул.
– Что с тобой? – с фыркающим смехом спросила Лиза, когда мы поздно вечером собрались выйти посидеть в каком-нибудь кафе. – Ты выглядишь так, словно мы собираемся праздновать день нашей смерти, а не день рождения.
– А, – отворачиваясь, махнул я рукой, – из-за того, что уволился.
– Подумаешь, так надо вдвойне это отпраздновать. Я воспринимаю твой уход из «Оргазма» как подарок на наш день рождения. А еще говорил, что подарков нет! Поехали куда-нибудь в центр…
– Слушай, – я взял ее за руку, – скажи как можно конкретнее.
– Ага, слушаю. – Лиза застыла передо мной в позе первоклассника, подперев ладонью левой руки локоть правой руки и положив подбородок на кулак правой.
– Скажи, зачем я тебе нужен.
Ее глаза театрально расширились:
– Во-первых, мне с тобой умно, что бывает не со всяким. Во-вторых, ты хорошо со мной смотришься. В-третьих, ты наверняка будешь хорошим отцом.
– Ты же… говорила, что мы не доживем до этого.
– Я говорила? Ничего я такого не говорила! Что все кончится – это говорила! Но кто знает, как быстро оно начнет кончаться? – беззвучно хохотала Лиза. – А, Са? Сможешь ввести собственных детей в герои своего вечного романа? Как тебе моя литературная идея?
– А как же материальная сторона дела? – криво спросил я.
– Какая, какая сторона?
– Ну, что у меня ничего нет.
– Чего – нет? – немного отодвинувшись, Лиза с недоуменным лицом взглянула на меня.
– Квартиру я снимаю, ты же знаешь. Работы у меня с сегодняшнего дня тоже уже нет.
– А зачем мне что-то еще кроме тебя? – перестав смеяться, спросила Лиза. – Вот тебе нужно еще что-то, или там, кто-то, кроме меня?
– Нет, – проглотив ком в горле, – ответил я. – Нет…
– Ну вот и мне нет.
Она отправилась в душ. А я сидел на кухне и выпивал. Что происходит? Что происходит со мной?
Я сидел, лил в себя виски. Лиза в это время стояла в ванной под душем и, закинув назад голову, плакала. Она плакала сильно, навзрыд, трясясь всем своим длинным и нежным телом, но почти беззвучно – струи воды, смешиваясь с потоками слезами, заглушали рыдания. Когда два часа назад, вернувшись из Ярославля и войдя в нашу квартиру, она увидела мое лицо, то холод начавшего остывать солнца моей любви мгновенно коснулся ее сердца.
Если солнце на небе начинает остывать – разве это можно скрыть от землян?
Если вы любите, господа, если вы все еще любите… По настоящему, навсегда, жизненно и смертельно, если любите, то вам никогда не придет в голову обманывать человека, которого любите. Но если ваша любовь остынет, планета, которую вы грели, превратится в мертвую пустыню без всякого Красного моря. Исчезновение любви – это расстрел без суда и следствия главной, светлой половины человека и погружение его во мрак второй части существования – нежизни. Наверное, это и есть выключение телевизора навсегда.
Любовь в «Рок-Вегасе»
Гуляя по Москве в районе Замоскворечья, мы заходили в бар за баром, но везде или не было свободных мест, или нам не нравилась обстановка внутри.
Мы вышли на Пятницкую, дошли до здания, на котором висела табличка: «Рок-Вегас».
Читать бесплатно другие книги:
