Хищники с Уолл-стрит Воннегут Норб
– Клифф!
– Ага? – спросил он, не догадываясь, что грядет.
Потребовалось 30 секунд, чтобы описать рекомендательное письмо, лежащее на моем столе. Когда вспыхивают финансовые разногласия, адвокаты неизменно вынюхивают для исков самую толстую мошну. Я буквально слышал, как какой-нибудь стряпчий провозглашает: «Если бы не уверенность в мистере Келемене, выраженная мистером О’Рурком, мой клиент ни за что не вложил бы средства в “Келемен Груп”». И эта толстая мошна принадлежит СКК.
– Ступай к Курцу, – распорядился Клифф.
– Я не писал этого письма.
– Не играет роли. Бардак остается после взрыва любой бомбы. Подумай о себе и опереди события.
Клифф был прав. Он прямо-таки выдернул страничку из католического кодекса. Ступай на исповедь. Вывернись наизнанку. Сознавайся во всем, в том числе в том, как вожделел сестру Мэри-Лоретту в девятом классе. Скажи, что раскаиваешься. Скажи это сто раз кряду, каждый раз более покаянно, чем в предыдущий. Моли о прощении. И чертовски уповай, что святой Петр припомнит тебя, когда ты однажды предстанешь пред жемчужными вратами.
– Клифф, – сказал я.
– Угу?
– Мы еще сделаем из тебя католика.
– Слушай, приятель, – упрекнул он, – не околачивай груши.
И гудки. От его упрека я похолодел и, честно говоря, усомнился в нашем содружестве.
Путаться в такое не захочет никто.
В 9.03 утра, подойдя к кабинету Фрэнка Курца, я поглядел сквозь стекло. Дверь его была закрыта. Всего за 27 минут до звонка к началу – явление необычное. Проблемы возникают то и дело. Как правило, Фрэнк оставляет дверь открытой – для решения вопросов или одобрения сложных сделок.
Но не сегодня. Он пристально изучал какой-то документ из числа бумаг, загромождавших его стол. Подняв глаза, он сделал знак, чтобы я зашел позже. Проваливай. Он занят. Фрэнку вечно не хватает силы духа.
Если только проблемы не кусают его за задницу.
Распахнув дверь, я ввалился в кабинет. Скверное решение. Фрэнк устремил на меня поверх черепаховой оправы своих очков для чтения убийственный взор зомби. Скривившееся лицо говорило: «Большая ошибка», но уста хранили молчание. В комнате было тише, чем в гробу.
Путь назад отрезан.
– Фрэнк, мне надо было тебя видеть.
– И прямо сейчас, когда я проявляю самообладание, как какая-нибудь мать Тереза. Проследи, чтобы не получить дверью по жопе, когда будешь выходить. – Встав, он простер правую руку к двери в вековечном жесте – мол, вали из кабинета на хер.
– Фрэнк, это важно, – не сдавался я.
Он понял, что стряслась беда.
– Садись.
Я протянул ему факс.
Поначалу он не обронил ни слова. А затем грянула детонация третьей степени.
– Я что, это санкционировал?! Ты сказал, Келемена в числе клиентов нет. В чем дело?
– Я не писал письма, Фрэнк.
Поглядев на мою подпись, он сказал:
– Лучше начни с самого начала.
Я описал «Келемен Груп», пут-опционы и вклад в 11,25 миллиона долларов.
– Лайла сказала, что на решение ее семьи об инвестициях повлияло это письмо. Приоло просили дать информацию о кредитоспособности. В противном случае они не поверили бы, что гарантии Чарли хоть чего-нибудь стоят. Он выдал это письмо, и по-моему, в этом-то и проблема.
– Да уж ежу понятно, Шерлок, – рявкнул Фрэнк. – Ты когда-нибудь рекомендовал инвесторам «Келемен Груп»?
Он уже прикидывал степень ответственности СКК. Настал мой черед осерчать.
– Нет, Фрэнк. Хрена лысого.
– А как же твоя подпись?
– Сфабрикована. Или кто-то воспользовался софтом, чтобы вырезать и вклеить.
– А как же наш фирменный бланк?
– Толком не могу сказать. У меня дома есть немного, а Чарли бывал у меня дома невесть сколько раз. Но я не уверен.
– Есть еще что-нибудь?
– Я хочу полнейшей ясности, Фрэнк. Я этого письма не писал. Я его не подписывал. Я думаю, Чарли его сфабриковал, а я и понятия не имел, что он затеял.
– Это я усвоил. Мне надо послушать, что думают наши юристы. Я уверен, что надо привлечь полицию.
Прекрасно. Фитцсиммонса и Маммерта, динамичных лохов.
– Я же велел тебе не вмешиваться, – встав, бросил Курц, всей своей позой говоря: «Свободен». Вроде последнего поцелуя дона мафии.
Вернувшись за стол, я позвонил Бетти. Она ответила после первого же гудка.
– У меня к тебе коротенький вопросик.
– Мне спешить некуда, – ответила она. Бетти всегда любезна.
– Я когда-нибудь посылал тебе письмо насчет Чарли?
– Нелепый вопрос.
– Ответь мне. Я когда-нибудь посылал тебе письмо насчет Чарли?
– Нет, – твердо ответила она. И, помолчав, спросила: – А что за письмо? Это имеет отношение ко мне? У тебя все в порядке? – С каждым вопросом ее обеспокоенность возрастала.
Я стал осторожнее, не зная, до какой степени стоит откровенничать о собственных проблемах.
– Порой инвесторы требуют рекомендательных писем, прежде чем вложить деньги в хедж-фонд или иной финансовый институт. Чарли никогда не устраивал ничего подобного рода, верно?
– Гроув, это безумие. С какой стати мне требовать от Чарли рекомендаций?
– Не все знали его настолько хорошо, как ты, – схеджировал я. А в душе вздохнул с облегчением, что второго письма за моей подписью не существует.
– Знаешь, – она немного помолчала, – в начале восьмидесятых дети с синдромом Дауна доживали в среднем до двадцати пяти лет. Большинство родителей переживали детей. Теперь все обстоит иначе. Дети с синдромом Дауна доживают в среднем до пятидесяти пяти. Они переживают родителей. Чарли понимал это.
А еще он понимал, как фотошопить подписи.
– В большинстве семей эстафету родителей принимают братья и сестры, – продолжала она. – Но у Фреда есть только я. Без высокодоходных инвестиций Фред останется на мели. «Келемен Груп» всегда планировала будущее для Фреда. Чарли нам помогал.
Несмотря на весь свой цинизм, вешая трубку пару минут спустя, я испытывал смешанные чувства. Чарли снова проявил себя, как идеал опекуна. Я презирал себя за то, что сомневаюсь в нем, что менее чем за сутки переключился на негатив. Но по-прежнему проклинал его за отправку этого письма Лайле.
Чарли, как ты так мог: только что спасал Фреда Мастерса – и тут же спускаешь мою карьеру в унитаз?
Глава 34
Энди Уорхол{82} пользуется незаслуженным признанием. «Пятнадцать минут славы» бьет мимо цели. Какая слава? Позор. В будущем каждого из нас подстерегают 15 минут унижения. Вот спросите-ка чиновника, осрамленного в новостях, или политика, выставленного на всеобщее обозрение в «Ю-тьюб», когда и тот, и другой прославились – а вернее, ославились – отнюдь не тем, чем хотели.
Или меня. Письмо Чарли подорвало доверие ко мне. Оно опорочило мою репутацию. Я был не просто топ-продюсером, я со своей ханжеской верхотуры добродетели чуть ли провозглашал свою Нагорную проповедь, возвещая всем и каждому, что классического противостояния добра и зла на рынке капитала больше не существует.
«Мое дело – предоставлять вам лучшее, что есть на Уолл-стрит, и в то же самое время защищать вас от нее».
Ага, конечно. Мои притязания на роль защитника обернулись издевкой. Я и себя-то не могу защитить, где уж там клиентов. Я сам напросился на рак, поглощая спагетти-болоньезе с меланомой, надираясь каберне-совиньоном с саркомой. А потом мои благодарственные письма становились заготовками для подлогов Чарли. Дурак, дурак, дурак…
Мой лучший друг? Насрать на него и на его жирную башку. Я боялся фиктивного письма, боялся лжи и секретов, которые потянутся за ним. Боялся легко объяснимых вещей, аудиторов, так и не удосужившихся ответить на мои звонки. Я боялся своих пятнадцати минут.
У каждого из нас на Уолл-стрит репутация лишь одна, зато тысячи возможностей погубить ее ежедневно. Как только имя начнет внушать ужас, обратного пути уже не будет. Способа возместить ущерб и покончить с омерзительными ассоциациями попросту не существует.
Деннис Козловски. Джеффри Скиллинг{83}. Гроув О’Рурк.
Финансовые скандалы чинят опустошение. Мы можем опровергнуть обвинения – возможно. Мы можем свободно расхаживать среди коллег – возможно. Мы можем начать с чистого листа и позволить времени затуманить воспоминания. Но рассчитывать на это не стоит. Спасать репутацию – все равно что мочиться против урагана «Хьюго». Струя бумерангом возвращается на скорости 180 миль в час. Пятна грязной журналистики и душок желтой прессы не отмыть с карьеры вовеки. Нелестные публикации не исчезнут никогда. Они ложатся на ничего не подозревающих брокеров, оказавшихся в неподходящее время в неподходящем месте, несмываемым пятном.
Спасибо тебе, «Гугл». Ты всегда к моим услугам через 0,18 секунды или быстрее. Спасибо, что делишься со мной всеми гнусными домыслами. Ты – оплот викиликсов, не издающий ни слова жалобы ни на контент, ни на чудовищную переработку. Ты доставляешь все новости, пригодные для публикации, а сверх того и толику непригодных, не зная устали, с неослабной преданностью делу.
«Гугл» будет к моим услугам и двадцать лет спустя. Подозреваю, что при том же неукоснительном развитии технологий время отклика сократится до 0,007 секунды. К тому времени мои старые друзья будут просто знакомыми, и их мнение о моей личности сцементируется окончательно. Они все еще будут судачить у меня за спиной, время от времени запуская поиск на мое имя, чтобы освежить свои угасающие воспоминания.
– Бедный Гроув… Так чего у него там было не так?
Мое воображение срывает с тормозов. Я прозреваю, как инвесторы «Келемен Груп» лишаются денег. И тут я даю себе пенделя за излишние треволнения.
У нас есть аудированная отчетность. Потому-то аудиторы и не звонят.
Я прозреваю, как полиция увязывает меня с преступлением в «Аквариуме Новой Англии». Затем убеждаю себя алиби, более могущественным, чем невиновность.
На Чарли таращились пятьсот человек, Романов и я.
Туда-сюда, от логики к шухеру и обратно, мой рассудок вытворяет со мной фокусы. Я прозреваю эту статью в «Нью-Йорк пост» уже под иным углом. Расписав гибель Чарли с весьма живописными подробностями, Мэнди Марис переходит к Сэм – вдове великолепной, хоть и с закидонами. Она выведывает ласковое прозвище Сэм, которым наделил ее Чарли, и текст так и пестрит «сибирской хаски». Она раскручивает байку об акулах, тенях и самой филантропической паре Нью-Йорка. Деньги, гламур, кровавая кончина – все это способствует продажам любимого городского «вдуплоида».
А в центре своего повествования, в сердце интриги Мэнди Марис выводит один ключевой элемент. Меня. Она предъявляет основополагающие вопросы о топ-продюсере из СКК. «Кто этот самозваный миллионер Гровер О’Рурк? Почему он написал это рекомендательное письмо? Кто он, просто друг Сэм Келемен? Он жил с этой четой полгода, а она отличается поразительной красотой».
Редакторы Мэнди слишком умны, чтобы допустить клеветнические измышления. Но ее инсинуации все равно проскакивают. Она клепает слова и поносит мое доброе имя. Она впрыскивает тайну в свою писанину и невзгоды в мои недреманные мысли. Она вопрошает: «А вы доверите свои деньги этому человеку?»
В моем сознании «Нью-Йорк пост» дает премиленькое фото Лайлы на первой полосе. Ее оливковое лицо встревожено, ее декольте цветет буйным цветом, карманы голубых джинсов вывернуты наизнанку. Подпись под снимком вопрошает: «Известно ли Гроверу О’Рурку местонахождение денег этой женщины?»
Статья дебютирует повсеместно. Нью-Йорк видит Лайлу Приоло повсюду – от киосков новостей на Центральном вокзале до виниловых сидений желтых такси. Хрен-где-станец видит мой портрет, красующийся на третьей странице, и говорит: «Я типа знаю этого типа». По всему нью-йоркскому лабиринту подземок пассажиры в майках-алкоголичках, вися на поручнях, читают статью из ада.
Заголовок пленяет наших пугливых туземцев. Они все трясутся из-за денег – сколачивая громадные состояния или едва сводя концы с концами. Они заглатывают фразы Мэнди, как кофе. И навечно запечатлевают в своих банках памяти вопросы о Гроуве О’Рурке, оставшиеся без ответа.
Я тревожусь о том, что скажут мои сослуживцы. Клуб Десятичасового Утреннего Очищения достал меня по самое некуда. Мужчины из ОФЛ традиционно врываются в туалетные кабинки через тридцать минут после звонка к открытию. Некоторые ждут очереди, сетуя на «аншлаг». Подоспевшие первыми спускают свои подтяжки с девицами и черепами. Выправляют хлопковые рубашки. Спускают брюки в полосочку. Их колоритные боксеры падают, как грязное белье. «Очищенцы» внимательно читают свои газеты и болтают через стенки. Обсуждают рынки, абстрагируясь от кряхтения, потуг и прочей концертной музыки своих продолжительных посиделок.
– В жопу его. И прессу в жопу, – высказываются они со своих фаянсовых пьедесталов. – О’Рурк стоит нам денег. Наши клиенты больше не верят в СКК никому.
Очищенцы окучивают моих ребят. По их мнению, это разумное воздаяние. К экспроприации подключаются и другие фракции. В одну из отколовшихся группировок входит Скалли. В другую – Каспер. Но Пэтти Гершон дает всем сто очков вперед. Чувствуя свое преимущество, она впивается мне в глотку. Ее апелляция к руководству предсказуема.
– У нас на руках проблема, Фрэнк. С момента утраты жены и дочери О’Рурк уже не тот. Ты это знаешь. И я это знаю.
– Эта штуковина с Лайлой Приоло – это что-то, – говорит Фрэнк, пока не рискуя высказать мнение, и его нерешительность провоцирует леди Золотую Рыбку на выпад.
– Называй как хочешь, Фрэнк. О’Рурк замарался. Спорол горячку. Наверное, спит с Сэм Келемен. Ты в самом деле хочешь, чтобы он занимался клиентом, инвестирующим в СКК двести миллионов долларов и держащим здесь еще сто девяносто один миллион долларов в ценных бумагах? Если ты не передашь счет мне, Джей-Джей примет решение за тебя. Он переведет свои активы в «Голдман». Или «Морган». Или «Меррилл». Уяснил, Фрэнк? Ты этого хочешь?
Jestem udupiony.
В пятницу пополудни я был на грани срыва. Небрежный комментарий Курца: «Мне надо послушать, что думают наши юристы» – ничуть не помог. Подразделения защиты бизнеса бросают в дрожь любого топ-продюсера. Мы самоуверенны, пока не грянет беда.
К трем дня контора наполовину опустела. Брокеры ОФЛ и ассистенты по продажам наперегонки уже спешили на пляжи. С минуту я пестовал собственное бегство. На выходных нет лучше места, чем Наррагансетт. Каменистые пляжи. Соленый океанский воздух. Неустанный грохот волн, затмевающий любую симфонию из всех написанных Бетховеном. Вот только я больше не слышал их мелодичные раскаты.
Фото на берегу сменили трехчасовое погружение и пустой дом по ту сторону. На моем столе Финн и Эвелин будут смеяться всегда. Они обнимаются, озаренные мозаикой солнечных лучей, проглядывающих сквозь бегущие осенние облака. Белая полоска над левой губой Эвелин резко выделяется на фоне ее кофейной кожи. Я любил этот шрамик, старый софтбольный трофей от скольжения до основной базы на животе. Он служил знаком бойца, возлюбленной и женщины, чтить и оберегать которую я присягнул.
И пока я смотрел на фото, моя старая немезида подняла свою омерзительную башку и вопросила: «Где ты был, когда это было важно?» Оглядываясь в прошлое, я думаю, этот гомункул, пожалуй, оказал мне услугу.
Этот вопрос взъярил меня. Горе – не выход. Бегство – один из соблазнов Род-Айленда – не выход. Вранье Чарли стало моим личным делом. Оно поставило под удар мою карьеру, мою репутацию.
Деннис Козловски. Джеффри Скиллинг. Гроув О’Рурк.
Чтобы понять мой гнев в тот момент, надо иметь представление о велоспорте. Во время каждой напряженной гонки кто-нибудь непременно пытается сделать рывок. Не просто рывок, а спурт – короткий взрыв, увенчивающий славой одного человека. И этот рывок выводит меня из себя. Он щелкает каким-то выключателем внутри, напоминающим, что я офигенно ненавижу проигрывать. В созерцании задницы в спандексе, пересекающей финиш перед тобой, есть что-то постыдное. Кто-то другой вкушает радость победы за мой счет. Может, словечко «schadenfreude» – упоение чужими несчастьями – состряпал какой-нибудь немецкий велосипедист. Спурт распаляет мой гнев, дает топливо для моего отчаянного броска к финишу. Выигрываю я не всегда, но в эти последние секунды для меня не существует катастроф или пытки моего вида спорта. Я свиреп. Я беспощаден. Верх берут инстинкты, и я не думаю. Вот то же я чувствовал и в пятницу вечером.
Две цены акций были единственными намеками на последние действия Чарли при жизни. Не располагая ровным счетом ничем, я нутром чуял, что что-то тут есть. Может, «Келемен Груп» инвестировала в «АРИ Капитал». Может, нет. Зато ясно, что Романов и Келемен что-то обсуждали перед тем вечером в «Аквариуме Новой Англии».
Что означают 31.12 и 30.11?
Набрав номер «АРИ Капитал», я велел телефонистке переключить меня на Романова.
– Он на встрече.
– Выудите его.
– Я не могу, – упиралась она.
– Как вам угодно. Но не вините меня, когда он развоняется.
Азбука брокера. Заставь привратника усомниться в прикрытии.
Тридцать секунд спустя Русский Маньяк ответил на звонок.
– Что такого важного, Гровер? – Его слова грохотали так, что казалось – трубка вот-вот разлетится вдребезги.
– Мне надо тебя повидать.
– Я велю секретарше вклинить тебя куда-нибудь, – ответил он с явным раздражением.
– Сейчас же.
– Я занят.
– Прекрасно! Скажем, выпьем что-нибудь в Гарвардском клубе.
– Прошу прощения?
– Ты прав. В четыре слишком рано. Лучше перенесем на четыре сорок пять.
– Гровер, не знаю, что за игру ты затеял, – ответил он, – но сегодня пятница, и у меня есть планы.
– Как и у половины твоих соседей, если ты не покажешься.
– И что сие должно означать?
– Ты можешь составить мне компанию за бокалом. А можешь внимать моей вечеринке у тебя на крыльце все выходные. Я собираюсь запостить приглашение на бесплатную пиццу и пиво в «Крейгслисте»{84}. Пара-тройка кегов – и народ обоссыт тебе все кирильцо. Любопытно, что скажут соседи.
– Что за кирильцо?
– Крыльцо по-чарльстонски.
Никакого расшаркивания.
– Один бокал, – наконец уступил он.
Когда мы закончили разговор, Энни сказала:
– Слышь, босс, я не против, если ты соскочишь сегодня пораньше. – Несомненно, она слышала мою половину беседы.
– Вот спасибо!
– Слышь, босс, – не унималась она.
– Ага?
– Раз уж ты сегодня соскакиваешь пораньше, не против, если я тоже сорвусь, а?
– Покедова.
– Лучше тебя не сыщешь, – откликнулась она и засобиралась.
Впервые за долгое-долгое время мне было неинтересно строить домыслы по поводу выходных Энни. Мне нужны были только ответы о двух ценах, отношениях АРИ с «Келемен Груп» и почему Чарли подделал мое имя на этом треклятом письме.
Глава 35
Гарвардский клуб на Западной 44-й стрит давал мне преимущество игры на своем поле, а заодно помогал удовлетворить потребность поглядеть на Романова свысока. Русский Маньяк – не член клуба. И никогда им не будет. Его похвальба «трехзначной доходностью» достала меня до чертиков. Зато ему никогда не подписывать аккуратные миниатюрные счета, отпечатанные малиновыми чернилами.
Сворачивай на юг, велел я себе. Поменьше агрессии. Побольше обходительности. Это единственный способ разнюхать сведения.
Романов прибыл ровно в 4.45. На нем был бежевый парусиновый костюм без единой морщинки, хотя дело шло уже к вечеру. Его белоснежная рубашка до сих пор выглядела хрустящей и свежей, выгодно подчеркивая черный шелковый галстук и золотые запонки. Я чуть не попросил его не просыпать крахмал на малиновые ковры и налощенный паркет.
Русский Маньяк – отнюдь не метросексуал. И все же мне непонятно, как столь агрессивный субъект может носить французские манжеты. По выходным он боксирует. Гоняет на «Порше». Ему больше подходит тренировочный костюм, а не «Феррагамо». Истолковать эти противоречия я не мог, а о жизни Романова до Уолл-стрит ничего толком не знал. Ходили слухи, что он водил такси, чтобы оплатить учебу.
«Погуглю» его потом.
Мы направились в угол, где Романов начал с места в карьер:
– В чем дело, Гровер? – Обе «р» в моем имени скатились с его языка сочно, гладко и маслянисто – не совсем basso profundo{85}, но близко к тому. Если разливать его голос по бутылкам, фабриканты шоколада останутся не у дел.
– Ты мне и скажи.
– У меня нет времени на игры, Гроув. – Руки у него смахивали на массивные тараны – сплошь жилы и костяшки.
Готов спорить, что смогу его сделать.
– Я пытаюсь помочь Сэм Келемен.
– Знаю, – нетерпеливо бросил он. – Может, перейдешь к делу? В версии для Си-эн-эн, пожалуйста.
– Мы ликвидируем фонд фондов Чарли. Ей нужны деньги. Она на мели. – Говорить ему о моем переводе на 75 тысяч долларов ни к чему. – Чарли инвестировал в «АРИ Капитал»?
Это достаточно быстро?
Если бы Романов ответил «да», это стало бы моим первым позитивным шагом к освобождению всех активов, запертых в фонде фондов. Поток денег мог бы решить уйму проблем. Сэм не пришлось бы тревожиться об аренде. Бетти – о Фреде. Лайле – об 11,25 миллиона долларов. А мне – о письме с моей фальшивой подписью.
Кто сказал, что деньгами счастья не купишь?
– Нет, – ответил Романов, разглядывая свои ногти – кривые и потрескавшиеся от перипетий на ринге. – Чарли просил меня взять его деньги. Я сказал «нет».
«Проклятье», – подумал я.
– Почему?
– Слишком ненадежно. Стоит выдаться скверному году, и фонд фондов пойдет с протянутой рукой. Никакой лояльности.
Один скверный год, и тебе кранты, дружок. Богатые инвесторы покинут тебя не менее быстро.
– Интерес «Келемен Груп» к АРИ кажется мне странным.
– С чего бы это?
– Чарли собрал большое досье на АРИ. Смахивает на проверку благонадежности.
– Вот как?
– У него был список твоих акций, а также твой проспект эмиссии.
Я вдруг осознал, что разговор направляет Русский Маньяк. А я выкладываю информацию добровольно.
Окружающие талисманы Гарвардского клуба подвели меня. Я поглядел на большого бородавочника, висящего на стене. Его клыкам уже не пролить даже тофу на салат, не то что кровь на траву.
И поделом.
Романов говорил, и звук был такой, будто он играл на контрабасе гласными и глаголами.
– Чарли был заинтересован в моих компаниях. Как и все прочие, – заметил он, будто излагая математически доказанный факт. – Откуда ты знаешь, что у Чарли был список акций?
Еще вопрос, безмолвно отметил я. Выжимает из меня информацию.
– Я же сказал. У меня его папка.
– Понятно. – Сложив руки, Романов сплел пальцы в вольную интерпретацию замка. Выглядел он круче склонов Канченджанги. Эти чудовищные руки. Эти потрескавшиеся ногти.
– Гровер, – наконец сказал он, – зачем ты мне все это говоришь?
– Чарли слишком вертел жопой. – Я тотчас же пожалел о неудачном выборе слов. – Я толком не знаю, что он делал. Но он втянул меня в бардак, который я пытаюсь разгрести. – Слова мои растворились в рафинированной атмосфере Гарвардского клуба. – Я говорил с Лайлой Приоло…
– Идеальная вторая жена, – перебил он. Его глаза похотливо сверкнули, транслируя дикую похоть, объединяющую всех мужчин. Этими словами Романов хотел нащупать общую почву – братство во блуде.
Не заинтересован, дружок. Мне надо собственную задницу спасать.
– Лайла дала мне рекомендательное письмо за моей подписью, – пояснил я, не клюнув на крючок Романова. – Чарли гарантировал инвестиции ее семьи, а они просили у него справку о кредитоспособности.
– Ты поручился за «Келемен Груп»? – со сдержанным удивлением поинтересовался он.
– В том-то и загвоздка. Я письма не писал.
– Тогда и проблемы нет, – легкомысленно заключил он.
– Чарли подделал мое имя. Не знаю зачем. Не знаю, что это означает. И не жду ничего хорошего.
– Это проблема, – признал Романов.
– Здорово, правда?
– А я-то тут при чем? – спросил он с чувствительностью посла, почуявшего в атмосфере асссамблеи ООН чей-то зловонный пук.
– Наверное, ни при чем. Я думал, у тебя могут быть какие-то сведения. Ну, и другое тоже.
– То есть?
– Рядом с одной из компаний твоего портфеля Чарли сделал пометки.
– Какой именно?
– «Рагид Компьютерс».
– И что за пометки?
– Ничего особого. Написал 31.12 и 30.11. Смахивает на целевой курс.
– Целевой курс?! – фыркнул Романов. – Если «Рагид Компьютерс» подымется севернее двадцати долларов, я смогу купить Бермуды.
– Целиком?
– И еще сверх того.
– Чудесно.
– Ты принес его записки? – поинтересовался Романов.
– Нет.
– Можешь забросить мне его папку в понедельник? Хотелось бы взглянуть.
– Конечно.
Романов поднялся со стула, этим движением односторонне объявляя, что встреча закончена.
– Если ты не против, меня ждут выходные.
– Понял. Спасибо, что пришел.
Спасибо за третью степень с пристрастием, чурбан.
– Гровер, – откликнулся он, приостановившись у двери.
– Да?
– На твоем месте я бы подхалтуривал запугиванием. – По-боксерски молниеносно он похлопал меня по щеке ладонью – еще не пощечина, но достаточно ощутимо. – Некоторые на попятную не идут. Мы поняли друг друга?
Швейцар жестом пригласил к двери. Ему не терпелось, чтобы мы покинули Гарвардский клуб. Он видел не столь уж дружественное похлопывание Русского Маньяка.
Тебе не продержаться и трех раундов, браток.
Читать бесплатно другие книги:
