Хищники с Уолл-стрит Воннегут Норб
Никакого ответа.
– Вы меня слышите?
По-прежнему никакого ответа. Соединение установилось. Из трубки доносился шум уличного движения, и я ощущал чье-то присутствие.
– Перезвоните. Или заблокируйте клавиатуру мобильника.
Я дал отбой, не придав звонку значения. Каждому из нас есть что порассказать о случайных звонках с сотовых. Вывод оказался ошибочным, вот только тогда я об этом и не догадывался.
И вместо того сосредоточился на Сэм Келемен. Она могла бы подтвердить существование схемы Понци, вне всякого сомнения. Мне всего-то нужны налоговые декларации Чарли. Наверное, лежат где-нибудь в доме. Однако в голове у меня начали складываться более насущные вопросы. Кидалово Чарли пришлось кому-то против шерсти. А Сэм, хоть ни сном ни духом, его жена и бенефициар мошенничества.
Что известно Сэм? Винит ли убийца Чарли и ее? Не угрожает ли ей опасность?
Совсем упрев в сырой жаре того субботнего дня, я маялся перед домом Сэм в Гринвич-Виллидж, едва сдерживая гнев. Одно дело сказать ей о Чарли. Копнуть поглубже – совсем другое.
Что же тебе известно, Сэм?
– У некоторых женщин лекарства от бесплодия малость сносят крышу, – сказала Эвелин годы назад, Финн мы тогда еще не зачали. – Так что уповай, чтобы помощь нам не понадобилась. А то неизвестно, что я могу натворить. – Ее карие глаза распахнулись, как блюдца, изображая безумие, вызванное лекарствами.
Это воспоминание заставило меня помедлить. Может, наконец забеременевшая Сэм сдвинулась от коктейля из гормонов и фармы? Я почти въяве слышал, как Эвелин кричит из могилы: «Сексистская свинья!» Но мой цинизм все равно набирал обороты. Как могла Сэм даже не догадываться о затеянной Чарли схеме Понци? Он ничего не мог сохранить в секрете от нее.
Она знает.
Хелен и Уолтер Уэллс – родители Сэм – были в числе первых инвесторов «Келемен Груп». Нелепо предполагать, что она вступила в сговор с Чарли. Она ни за что не потерпела бы мошенничества. Она ни за что не позволила бы Чарли обобрать своих стариков. Сэм была жертвой, как и Бетти, Лайла и все прочие инвесторы, включая и ее родителей. Чарли подставил ее под удар, без доходов и беременную на третьем месяце.
Она не знает.
Что ей теперь сказать родителям? «Мам, пап, мне надо кое в чем сознаться. Чарли был патологическим лгуном. Он обвел наших друзей вокруг пальца и украл сбережения всей вашей жизни».
Может, и нет. Это звучит чересчур рассудочно. Эмоций маловато. Скорее она начнет со «сраной крысы-мужа» и кончит «гнить в аду».
Она бы разоблачила Чарли давным-давно.
Сэм встретила меня у двери, не выказав и намека на подобную озлобленность. Выглядела она в своих облегающих синих джинсах и свежей синей блузе потрясающе, пока не выказывая признаков, что дитя уже в пути. Мы чмокнули друг друга в щеку в знак приветствия.
– Неизменно южный джентльмен, – сказала Сэм, разнимая объятия. И вдруг нахмурилась. – Что стряслось, Гроув?
Вопрос выбил меня из колеи. Мне никогда не удается скрыть чувств. В карты меня громят почем зря.
– Скверные новости? – спросила она.
Правда тебя раздавит.
Я с беспокойством оглядел дом Сэм. С прошлого понедельника что-то переменилось, хотя и трудно понять, что именно. Все выглядит прежним – люстра-осьминог, восточный ковер за 125 тысяч долларов и 14-футовое полотно. Но отпечаток личности Чарли как-то поблек, память о нем уже начала потихоньку изглаживаться.
– Новости могли бы быть и получше, – наконец ответил я, не зная, с чего начать – со схемы Понци, тайной гомосексуальности или моих новых страхов из-за убийцы. Прямо сейчас решению я бы предпочел судорогу.
Почему же дом выглядит настолько другим?
– Скажи мне все, – упрашивала Сэм. – Ты хакнул ноутбук Чарли?
Она погладила меня по волосам – по-дружески, ничуть не соблазнительно. Ее голубые глаза, взгляд сибирской хаски, вселили в меня уверенность.
– Угодник.
– Что?
– Пароль – угодник.
– А-а. А где ноутбук? – поинтересовалась она. – Я бы с удовольствием поглядела его фотки.
Только если он не загрузил их со своих любимых сайтов.
– Он в полиции.
– Зачем ты его им отдал? – В голосе Сэм прозвучало раздражение.
– Я упомянул компьютер при Фитцсиммонсе, и он прямо развонялся. Они забрали его из моего офиса.
– Лучше бы ты ничего не говорил. – Она явно расстроилась.
– Я сбросил все файлы Чарли на внешний жесткий диск.
– Мне бы хотелось получить копию. – Сэм явно испытала облегчение.
– Нет проблем.
– Ты что-нибудь нашел?
– Можно сказать и так. Как у вас было с Чарли?
Я тотчас же пожалел о вопросе. Не потому, что он изобличал Чарли. Он изобличал полуправду Сэм. По словам Кранча, она прекрасно знала об интрижках мужа. И все же уклонилась от ответа, когда я спросил:
– Тебе не кажется, что у Чарли была интрижка?
– Он обожал меня, – чересчур поспешно ответила Сэм. – Ну а что еще там?
Ее тон – слишком игривый, слишком кокетливый – обеспокоил меня. Сам я был куда серьезнее.
Дохлый номер, Сэм.
Заглянув в буфет, она извлекла огромный хрустальный бокал и вдруг посерьезнела.
– С чего ты взял, что у нас были трения?
– Из истории у него в браузере.
– И что это?
– Гей-порно.
Чарльстон и рядом не лежал.
– Понятно…
Сэм рассеянно взяла бутылку «Каберне» с кухонной стойки. Она наливала и раздумывала, наливала и раздумывала.
Кранч был прав.
Сэм вручила мне бокал, едва не расплескав красное вино. Чтобы открыть бутылку, штопор ей не понадобился. Неужели она пила?
Не может быть. Она беременна.
– Сэм, – наконец сказал я, расхрабрившись от вина, – ты скажешь мне по-честному?
– Что ты имеешь в виду?
– Ваш брак лопнул. И ты это знаешь.
Она воззрилась на меня немигающим свирепым взглядом, будто вот-вот набросится.
– Ты пришел поговорить о нашем браке?
Куда подевалась кроткая студентка, специализировавшаяся на истории искусств?
– Жаль, что в прошлый понедельник ты была не столь откровенна.
– Даже не знаю, что сказать, – ответила Сэм, теребя бретельку лифчика. – Я-то думала, ты помогаешь мне с «Келемен Груп», а не обследуешь мою спальню.
– Это еще не всё, Сэм.
– Я слушаю. – Она собралась с духом, готовясь к самому худшему.
– Ладно, – тяжело проронил я, удерживая ее взгляд своим. – Я процентов на девяносто уверен, что Чарли прокручивал схему Понци.
Она моргнула. Взгляд ее голубых глаз впился в мой. Но увидел я гнев, а не ужас. Несомненно, она думала о родителях, почтенных мистере и миссис Уолтер Уэллс из Бостона – почтенных по-прежнему, но двумя миллионами зеленых беднее.
– В каком смысле процентов на девяносто? – уточнила она.
– Чтобы добиться полной уверенности, мне нужно посмотреть ваши налоговые декларации.
– Зачем?
– Никто не декларирует ворованные деньги как доход, – пояснил я.
Спасибо тебе, «Закон и порядок».
– Наши деньги пропали? – поинтересовалась Сэм, чуть ли не умоляя меня сознаться в ошибке и яростно дергая за бретельку лифчика.
Чертова штуковина того и гляди порвется.
– Не знаю. Давай поглядим формы десять сорок. – Я взял ее руку и утешительно пожал.
Сэм повела меня наверх, в кабинет. Она молчала, а ступени особняка в Гринвич-Виллидже стонали от нашего веса. Наверное, под неуклюжими шагами ее 230-фунтового мужа подступенки молили о пощаде.
Стены кабинета были увешаны черно-белыми фото когорты Чарли, удравшими со светских страниц «Нью-Йорк таймс». Почти все на снимках были в смокингах или вечерних платьях. Многие держали стаканы с шотландским, предъявляя камерам широкие белозубые улыбки. На одном Бетти и Сэм крепко прижимались к Чарли с боков, и все трое орали в объектив. Это был замечательный момент, как и многие другие.
Почему же дом кажется настолько другим?
Я искал взглядом свой любимый снимок, семи– или восьмилетней давности, один из немногих сделанных под открытым небом. Капитан рыболовного катера с трехдневной щетиной и такой морщинистый, что сушеный чернослив по сравнению с ним кажется безупречно гладким, в окружении тесно сгрудившихся Сэм, Чарли, Эвелин и меня. Мы зафрахтовали его катер. В тот день морской волк хлебал персиковый шнапс, чествуя нас марлиновыми воспоминаниями из своего «легендарного» прошлого. Ни персиковый шнапс, ни рыбацкие байки не радовали нас тогда в открытом море, но теперь мне было приятно видеть Эвелин.
Сэм заметила, что я мешкаю. Может, прочла мои мысли. Потерлась о мое плечо, и ее прикосновение послужило сигналом о прекращении огня после недавней перепалки. Эта полуласка говорила: «Давай покончим с этим».
– Наши десять сорок здесь. – Сэм открыла нижний ящик старинной картотеки. Местами роскошную патину красного дерева портили россыпи сколов, почерневших от времени и употребления. Картотека выглядела как трофей одного из субботних мародерских набегов Чарли. Он отличался изысканным вкусом, а Сэм знала, где именно искать. Она вручила мне тоненькую папку.
– Я наткнулась на эту папку, когда искала банковские выписки.
Налоговые декларации Келеменов ничуть не походили на подаваемые богачами. Никаких K-1{95} или приложенных документов. Никакой показухи, призванной заставить агентов налоговой отступиться. У этой парочки не было даже перечня налоговых вычетов по форме A{96}. Весь мир заполняет, а они – нет. Скорректированный валовой доход, строка 37 формы 1040, ошарашила меня.
Сэм заметила, что я с первого раза не поверил собственным глазам.
– Что ты нашел? – поинтересовалась она.
– В прошлом году вы задекларировали доход в пятьдесят три тысячи долларов. – В тот миг я вычеркнул из головы еще теплившиеся сомнения в виновности Чарли. Перед глазами встал образ Фреда Мастерса, звезды хоум-ранов.
Игра окончена, Карло.
– Будь он проклят! – взвыла Сэм. – Да Чарли в месяц тратил пятьдесят три тысячи!
Не без помощников.
Чтобы потратить 53 тысячи долларов в месяц, нужно поднапрячься. А Чарли «Карло» Келемен был в этом докой. Он был одержим покупками, преподнося чуть ли не абсурдно дорогие подарки. Однажды, гостя в Джорджии, он презентовал хозяину кондиционер – массивный заоконный агрегат, выдававший 12 тысяч британских тепловых единиц. «У них в гостевой спальне жарче, чем посреди асфальтового шоссе в июле», – пожаловался он Сэм. Несомненно, она в оценке не ошиблась.
– Наверное, никаких активов у «Келемен Груп» нет, – наконец промолвил я. – Все ваши вещи оплачены деньгами инвесторов.
– Ой, да брось! – возразила она. – Мои родители тоже инвестировали. – И тут Сэм вдруг обмякла, как марионетка с обрезанными нитками. Мягко съехала спиной по стене, крепко плюхнувшись на деревянный пол.
Чарли водил ее за нос, решил я.
Сидя, она подтянула колени к подбородку. Защитная поза эмбриона оградила Сэм от моих слов и секретов Чарли. Сев рядом, я обнял ее одной рукой, вдруг обратившись в посланца доброты и всепонимания.
Или сугубо реалистичного дерьма. Я нагромоздил груду изобличающих улик. Был лишь один способ укрепить ее решимость. Беды Сэм только начинаются.
– Погляди-ка на это…
Пошарив в кармане, я извлек письмо Лайлы Приоло, а заодно и таблицу «Инвесторы». Рассказал Сэм всю историю: о своих опасениях из-за погашения, о поддельных рекомендациях и разговоре со Сьюзен Торп. На подробности я не скупился.
– Что же мне делать? – спросила она.
– Я бы для начала нанял адвоката. Поповски может порекомендовать подходящего защитника.
Сэм поглядела на меня с недоумением.
– А мне-то он зачем? Я ничего плохого не сделала.
– Ты-то – нет, а вот Чарли сделал. Люди будут вне себя, – пояснил я, для вящего эффекта продемонстрировав таблицу. – Они подадут иски – все, кроме одних. Может быть.
– Моих родителей? – предположила Сэм.
– Именно.
– Но почему ко мне?
– Не знаю, что хуже – потерять деньги или чувствовать себя в дураках, потому что кто-то обвел тебя вокруг пальца.
– А почему ко мне? – повторила она.
– Из мести. Чарли нет, так что мишенью стала ты. Суды могут принудить тебя продать все свое имущество – картины, восточные ковры и даже драгоценности.
– Я не могу найти своих драгоценностей.
– Ну да, конечно.
Мы молча сидели под всеми этими фотками славного времяпрепровождения Чарли. Сидели долго, не проронив ни слова. Нарушили молчание лишь раз, и эта инициатива принадлежала мне.
– Звонок в полицию я беру на себя.
– А зачем туда звонить?
– У каждого из значащихся в этом списке был повод скормить Чарли акулам.
– А мое имя там есть? – сердито спросила Сэм голосом, буквально сочащимся угрозой.
– Не усугубляй, – осадил ее я. – И еще одно.
Как сказать ей это?
– А именно? – уточнила она.
– Я вот все думаю, не считает ли убийца Чарли, что ты к этому причастна?
Сэм крепко, настойчиво вцепилась мне в плечо и заглянула мне в глаза. Казалось, эти голубые радужки никогда не были более прекрасны.
– А как по-твоему, Гроув?
Семи пядей во лбу тут не требовалось.
– У янки старой школы есть одна особенность, – ответил я. – Деньги для вас не самоцель. Это всегда что-то другое. Готов поспорить, именно поэтому вы с Эвелин были такими хорошими подругами.
В тот же миг она разжала свою руку – возможно, успокоенная воспоминанием о своей подруге, моей жене. Мы просидели в кабинете Чарли долго, припертые спинами к стене – и в буквальном, и в переносном смысле. И только спустя целую вечность безмолвия я вдруг осознал, что переменилось. Дело в собаках.
– А где Ун, Де и Труа?
– На пути в Бостон, – ответила она. – К моим родителям.
– Правда?
– Они действовали мне на нервы.
Жаль. Мне очень нравилось, как все три таксы усаживались в рядок, вытянувшись столбиком, чтобы поклянчить угощение. «Такая хрупкая», – подумал я о вспышке Сэм. Пятнадцать дней назад она была богата, хоть и понарошку. Сейчас же у нее ни гроша, а скоро на нее обрушится шквал судебных исков. Пожалуй, решил я, мои страхи из-за убийцы Чарли были преувеличены.
Никакое возмездие на свете денег не вернет.
Глава 41
Велогонок в воскресенье не было. Еще не пробило шести, когда я проснулся – сразу же бодрый и злой как черт. Осознание случившегося сверлило мне мозг, превратив его в швейцарский сыр. Мои мысли занимал один-единственный человек.
Фред Мастерс.
Мысленно я видел только Фреда. Фред взмахивает софтбольной битой, Фред смеется, когда я грохаюсь на пятую точку, Фред машет мне на прощание. Да как у кого-нибудь хватит совести навредить ему? Как мог кто-то растратить деньги его безукоризненной матери? Бетти отказывала себе во всем, наскребая средства на тот день, когда ее не станет.
Келемен прибрал к рукам эти деньги, отложенные на черный день. Он набивал свое жирное брюхо обедами по 3500 долларов за ее счет. Форма 1040, и в частности скорректированный валовой доход в 53 тысячи долларов, подтверждают наличие схемы Понци, а вместе с ней и мое подозрение, что Чарли Келемен обманывал друзей. Он стал мне омерзителен.
Калоприемник в подтяжках.
До Фреда Чарли дела не было. Предложение помощи – полная лажа. Чарли изучал синдром Дауна только с одной целью – выманить у Бетти 250 тысяч долларов. Этими деньгами он заплатил Торп. А деньги Сьюзен, наверное, пошли на люстру-осьминога, восточный ковер за 125 тысяч долларов и кто ведает на что еще.
Предложение Чарли в «Вирджилс» преследовало меня прямо-таки неотвязно. «Почему бы тебе не перейти в “Келемен Груп”? – спросил он за ленчем. – Мне нужны люди для роста бизнеса».
У Джона Стюарта{97} есть словечко для такого крушения. Катаклизьма.
Мои мысли упорно возвращались к Сэм. Она лишилась средств, защиты и иллюзий. Как только я сообщу в полицию, новость понесется, как лесной пожар. По мере того как подробности будут выплывать на свет, инвесторы «Келемен Груп» отреагируют сперва с недоверием, потом с ужасом и наконец с гневом. И озвереют до умопомрачения.
И кто ж их осудит? Чарли украл их деньги, злоупотребив их доверием. Они потеряли бдительность, ослепленные жадностью. Я прямо-таки слышал эхо другой эпохи. «Крыса сраная! Крыса сраная!» Инвесторам нужен козел отпущения. Они подадут иски, и Сэм лишится всего, потому что назначенные судом доверительные управляющие ликвидируют трофеи Келемена. Она вот-вот станет «сопутствующими потерями», очередной жертвой происков Чарли.
Замять дело не удастся. Чарли Келемен надул друзей и родных. Он избрал своей мишенью мальчика с синдромом Дауна. Его преступления граничат с бесчеловечным изуверством, и скоро их мерзопакостные подробности заполнят газеты по всей стране. «Нью-Йорк таймс» даст потрясающее разоблачение на первой полосе, навечно закрепив за ним положение антихриста Уолл-стрит. А вот «Нью-Йорк пост» – дело другое.
Мэнди Марис просто-таки подфартило.
Сэм придется поплатиться. Может, поначалу репортеры и будут подбирать выражения. Могут дать хронику горя молодой вдовы. Но рано или поздно они вцепятся ей в глотку.
Перед резней на поле боя всегда тишь да гладь.
«Была ли вдова соучастницей?» Этот вопрос будет у всех на уме, у репортеров на языке, будет подталкивать к обвинительному вердикту суда общественного мнения. Я уже пришел к решению. Сэм Келемен, друг и духовная нянька – не прохиндейка. Она жертва, и она беспомощна.
Покинув ее дом, я ломал голову, сообщать ли полиции. Разоблачение схемы Понци станет толчком для снежного кома проблем Сэм. Защитить ее будет невозможно. Сказать полиции – значит начать ее танец с прессой, ее 15 минут позора.
Ну и что? Выбора у меня нет. Чарли Келемен рассердил не того. Кто-то из таблицы «Инвесторы» вскрыл преступление. И у сделавшего это появился мотив для убийства. Я больше не считал, что Сэм в опасности. У нее нет денег, нет драгоценностей и ничего ценного для обманутого убийцы.
Так или иначе, а Фитцсиммонс и Маммерт должны узнать.
В то воскресное утро я решил, что полиция может обождать еще пару часиков. Было еще рано, а мне лучше всего думается на велосипеде. Пока бравые бостонские молодчики проснутся, я успею отмахать миль тридцать, а то и сорок. Тем более не факт, что Фитцсиммонс и Маммерт остались в городе и на выходные. Мне нужно было подумать и поработать педалями. Коктейль из скорости и молочной кислоты придаст моим мыслям четкость, а членам – упругость.
Жизнь в одиночестве подстегивает чудачества. Взять хотя бы мой случай. Около 6.30 утра я разговаривал со своим велосипедом.
– Давай прокатимся, «Кольнаго».
Июльский воздух, еще свежий от ночного дождя, уже намекал на грядущую неистовую влажность. Уличное движение, повседневный режим водительской анархии города, еще не набрало обороты. Желтых такси нигде не было видно. Пока город спит и ньюйоркцы еще приходят в себя после субботнего вечера – лучшее время, чтобы тронуться в поездку. Автомобилисты будут множиться. И с наступлением дня их раздражительность взмоет под небеса.
Единственным движущимся транспортным средством была желтовато-зеленая «Веспа». Цвет, хоть и металлик, напомнил мне материнский пирог с лаймом. Водитель мотороллера, со стрекотом катящего по Сентрал-Парк-Уэст, смахивал на мультипликационного персонажа – здоровенный и накачанный, его чудовищные грудные мышцы бугрились под черной рубашкой-поло. Крохотный мотороллер надрывался под его громадной массой, и его моторчик зудел, как назойливый комар.
Всего на миг это несоответствие показалось мне смешным. Больше ни одного транспортного средства на улице не было. Когда комариный писк двигателя стих вдали, покой раннего утра и пустынного города подействовал на меня умиротворяюще.
Легким поворотом стоп на педалях я зафиксировал контакты и направился на юг, к 72-й стрит. В парке я почувствовал себя совсем безопасно. По выходным его закрывают для автомобилей, а ухабов на хорошо мощенных дорогах мало. Нет нужды проявлять неусыпную бдительность, нет выбоин, складывающих 800-долларовые велосипедные колеса как оригами. Центральный парк – идеальное место, чтобы проснуться и заставить сердце забиться. Мой любимый круг начинается в парке и включает отрезок вокруг Уэст-Сайда Манхэттена.
Поначалу я крутил педали в медленном, мерном каденсе, не более 65 оборотов каретки в минуту. Темп как раз такой, чтобы плавно влиться в поток движения Центрального парка. Бегуны слева. Ездоки справа. Рукоятки моего карбонового руля с синей пробковой обмоткой «Кинелли» ощущались как теплое рукопожатие старых друзей.
Впереди показался мини-пелотон велосипедистов в синих костюмах из спандекса. Я поддал газу и поехал рядом. Все их майки вопили «Италия» большими белыми буквами. Последний в группе ехал на черно-серебряной «Серотте» с компонентами «Дюра-Эйс» – тормозами, кареткой и колесами.
– Классный велик, – подал я голос, включаясь в спонтанное братство, объединяющее всех велосипедистов. Мы обожаем свои велики и упиваемся общими муками боли, спущенных шин и злобных псов. В наших рядах чужаков нет.
– Спасибо, – отозвался Италия.
Мы миновали музей Гуггенхайма, видневшийся через густую листву справа, а затем свернули на запад. Дорога пошла под уклон, и резкий спуск оборвал мой разговор с Италией. Каждый велосипедист в группе сосредоточился, аэродинамически подобрался и понесся вниз под свист ветра в ушах.
У основания я помахал: «Арриведерчи» – и свернул направо, к выходу из парка. Италия отдал прощальный салют, коснувшись шлема.
Изо всех сил педалируя по 110-й стрит, я встал на педалях, навалившись на руль и вихляя велик из стороны в сторону, чтобы выиграть в усилии. Британские велосипедисты называют такое движение «хонкингом».
Катя на запад к Риверсайд-драйв, я обратился мыслями к Сэм. Унаследует ли она гражданско-правовую ответственность от покойного мужа? Вопрос сугубо юридический, и об ответе я и понятия не имел. Станут ли инвесторы «Келемен Груп» подавать иски против Сэм? Или против имущества Чарли? А есть какая-нибудь разница? Я планировал позвонить Поповски в понедельник. Уж он-то знает.
Католическая часть моей души говорила, что Сэм несет ответственность за обиженных инвесторов. От злодеяний Чарли она выгадала, хоть и помимо воли. А гуманистическая часть не соглашалась. Сэм – жертва, а не соучастница. Чарли трахнул ее.
Больше в переносном смысле, чем в буквальном.
Секреты Чарли повергли меня в тоску. Сэм с ним было так хорошо вместе. Она имеет право начать жизнь сызнова. Меня тревожило, сможет ли она позаботиться о ребенке, когда на нее ополчатся враждебно настроенные суды.
Ну и бардак.
Улицы зашевелились в предвкушении нового дня в июльской сауне. Подымающееся солнце все больше раздражало водителей. Эпизодически рявкали клаксоны. Время от времени взвизгивали автомобильные тормоза, заглушая «вжух, вжух, вжух» моих тонких велосипедных шин.
Уличное движение перешло в рабочий режим, потные таксисты воплощали картину предродовых схваток. Они опускали окна, желчно орали матерщину на языках других стран. Пропихивали свои желтые авто вперед, протискиваясь сквозь улицы, при случае расслабляясь, крича и наконец вырываясь из пробок. Я был начеку, не испытывая желания стать объектом их раздражения.
Рядом пристроилась лаймовая «Веспа» – та самая, что раньше утром. Глаза мужика в черной рубашке-поло скрывали солнечные очки, охватывающие его курчавые черные волосы и загорелое лицо. Судя по виду, Европа, 100-процентный еврощеголь, наверное из Рима или Парижа. Для Копенгагена смугловат.
Лаймовому – человеку-шкафу, балансирующему на крохотной машинке, – больше пристал бы американский навороченный байк. Подошло бы что-нибудь тяжелое и хромированное, что-нибудь вроде «Фэтбоя» или «Харли-Дэвидсона». Он поддал газу и унесся вперед, изумив меня своим невероятным ускорением. И свернул прямо на Риверсайд-драйв. Как раз мой маршрут.
На углу Риверсайд и 110-й на парковых скамьях, потрепанных временем и отполированных бесчисленными задами, сидели человек десять-двенадцать. От солнечных лучей отдыхающих защищал густой полог лиственных ветвей над головами. Парк представлял собой всего лишь узенькую полоску. Пышные деревья отделяли мою одностороннюю подъездную дорогу от двусторонней риверсайдовской с другой стороны. Как и другие велосипедисты, я ценю конфигурацию этой трассы за безопасность и красивые виды. Быстрый трафик, устремленный на север, остается на двухсторонних дорогах к западу от парка. А медленные транспортные средства придерживаются подъездных дорог к востоку.
Между 117-й и 118-й у бордюра раскорячился красный «Хаммер», как выброшенный на берег кит. Даже припаркованный, внедорожник занимал всю дорогу, вызывающе выпячиваясь на улицу и затрудняя проезд другим машинам по моей узенькой полосе.
Странно.
И тут я уже в третий раз за день углядел зеленую «Веспу». Она стояла. Лаймовый, не покидая седла посреди улицы, опирался на широко расставленные ноги и беседовал с кем-то сидящим в «Хаммере». Как-то ненормально встречаться с ним столько раз подряд. В Нью-Йорке, попавшись на глаза один раз, человек тут же навеки скрывается в городском буше. При обычных обстоятельствах я позабыл бы о Лаймовом и «Веспе» тотчас же. Но не сегодня.
Открытая дверца «Хаммера» перегораживала половину улицы. Машине не протиснуться ни за что, даже для мотоцикла тесновато. Мягко притормозив, я проскользнул между дверцей внедорожника с одной стороны и парковой живой изгородью с другой. Водитель держался так, будто переулок принадлежит ему одному. Остальные машины обождут.
Не моя проблема.
Я-то на велосипеде. Протискиваясь мимо этой сходки из двух человек, я дружелюбнейшим голосом окликнул Лаймового:
– Классная «Веспа».
Мужик из «Хаммера» выкинул мне палец. От его сходства с Лаймовым меня прямо мороз по коже продрал: те же охватывающие очки, те же лоснящиеся черные волосы, тот же торс, как шкаф. Оба смахивали на близнецов, хотя из-за очков было невозможно разобрать, насколько они идентичны. Но одно было ясно: от них у меня мурашки по коже.
Что вас гложет?
Хаммерила осклабился, словно между нами было что-то личное. Лаймовый собезьянничал его, и обе их перекошенные рожи буквально источали презрение. Я не представлял, кто они такие и с чего такая враждебность. Я что, влетел в нечто выходящее за рамки повседневной жизни ньюйоркца?
– Пошел в жопу, мутант! – огрызнулся я – пожалуй, чересчур громко. В том-то и беда с воинственностью. Никто никогда не думает. Слова вырываются сами собой.
А не следовало.
Нью-Йорк – не тот город, где можно вот так запросто бросить незнакомцу: «Пошел в жопу, мутант». Опасны даже подколки. Близнецы, здоровенные и воинственные, смахивали на генетический эксперимент, пошедший вразнос. Потому-то качки и зовут мутантами тех, кто сидит на стероидах. Расклад – сливай воду. Две гориллы меня раздолбают. И велик тут не поможет. «Кольнаго» проигрывают «Хаммерам» в ста случаях из пятидесяти.
Я рванул вперед, набирая скорость с каждым оборотом педалей. Дверь машины хлопнула, и громкий лязг дал сигнал поднажать на педали. Узнаваемый моторчик «Веспы» с жужжанием очнулся. С ревом проснулся более крупный мотор. Мой гнев уступил место ужасу, и по позвоночнику побежали мурашки.
Они преследуют меня.
Страх подстегнул мои ноги. Не оглядываться. Будь там кто-то один, и я бы постоял за себя, дал бы надрать мне задницу, как следует. В уличных драках габариты всегда побивают проворство.
Но это хотя бы респектабельно – один на один.
Но их было двое. Единственным моим преимуществом выступала маневренность. Набирая скорость с каждым нажатием на педали, я твердил: «Раз, раз, раз».
Вильнув влево, я пронесся прямо перед автомобилем, на черепашьей скорости заворачивавшим направо. Всего в нескольких дюймах от моего носа старуха вцепилась в руль. Она билась над своим правым поворотом, будто над геометрическим доказательством.
Ломай голову дальше.
Зато ее нерешительность задержала и «Веспу», и «Хаммер». Я не оглядывался. На 122-й моя подъездная дорога вливалась в главную. Риверсайд-драйв превратилась в двухполосную улицу. Чуть впереди слева показался мавзолей Гранта. Инстинкты приказывали: «Прорывайся в парк».
Ни шанса. Слишком много надвигающихся автомобилей – небывалое везение для воскресного утра. Свернуть влево поперек движения не удастся. Я продолжал прямо, согнувшись над рулем и крутя педали изо всех сил, когда дорога изогнулась и пошла вниз. От молочной кислоты икры пылали. А близнецы всё настигали. Грудь горела. Колени вопили, что всё это дорого мне встанет – позже.
Мимо мавзолея Гранта к основанию холма, и Риверсайд-драйв свернула на мост, протянувшийся примерно на восемь кварталов. Гудзон величественно нес свои воды мимо Нью-Йорка в Атлантику. Любоваться видами некогда. Мой циклометр показывал 37 миль в час – для велосипеда быстро, но «Хаммеру» или «Веспе» не ровня.
Сворачивать было некуда. Я по-спринтерски рванул к дальнему концу моста. Он кончается на 134-й улице, как раз под громадным рекламным щитом. На полпути через мост рев внедорожника послышался вновь. От недавнего наплыва машин не осталось и следа. Никаких свидетелей. Я искоса оглянулся через левое плечо. «Хаммер» несся в восьми велосипедных корпусах позади. И быстро приближался.
Обогнать внедорожник нечего и думать. Но я все равно нажимал на педали. На мосту боковых улочек нет, улизнуть благодаря маневренност некуда. Я нажимал изо всех сил, хватая воздух ртом, не зная, чего ждать, когда «Хаммер» меня настигнет. Разрыв все сокращался.
Читать бесплатно другие книги:
