И в печали, и в радости Макущенко Марина

– Не. Он покажет. Ну это, скорее всего, будет так: «Посмотри, какая красотка. Ей очень понравилось, как ты поешь, вообще-то это моя бывшая. У нее очень хороший вкус. Давай к нам в команду, я сниму тебе клип для новой песни».

Юра смотрел на меня. Он не понимал.

– Ты говорила, что он любит тебя.

– Да, – я улыбнулась.

– Я бы так не смог.

– Смог бы. Подай мне нитки.

Он послушно взял корзинку, но смотрел насупившись.

– Это нормально для тебя?

– А ты бы, чисто гипотетически, не гордился мной, если бы я была твоей женой?

– Ты не новая машина, чтобы хвастаться. И я бы не хотел, чтобы ты замечала чувственность других.

– У Вадима и правда чересчур свободные взгляды были. Но насчет чувственности других… Я бы тебя, если бы мы были парой, переубедила.

– Меня?

Я опустила руки и задумалась, глядя на него:

– Да, – уверенно сказала я.

И воткнула иглу в глаз тигру.

– Ты меня с кем-то путаешь.

Я улыбалась и забавлялась. Я забыла про оголенные нервы и страх сказать лишнее слово. Уже много произошло между нами, и мне некуда бежать, и я не хочу убегать. Я хочу быть собой. Музыка больше не играла. Дождь лупил по стеклам. Мишка увлекся рисованием. Мне казалось, что мы можем говорить вечно, и я хотела говорить. Я отложила рукоделие и прервала молчание.

– Сказать тебе, что я думаю? Нельзя не признавать интерес к противоположному полу. Можно сказать, его даже нужно испытывать, чтобы не терять тонус и ощущение вкуса.

– Тренироваться, как в спортзале? – он язвил.

– Нет. Я не о том, чтобы изменять или даже мечтать о сексе с другим, а о том, что… Вот я попробую тебе объяснить на таком примере: можно есть что попало для того, чтобы набить брюхо и завалиться спать. А можно отнестись внимательно к тому, что ты ешь и как эта еда подана. Но чтобы оценить и описать вкус сыра, нужно в сырах разбираться. Тот, кто не гурман, – никогда не оценит изысканный и редкий сорт. Он просто насытится и не заметит. Я не люблю, когда мужчины при своих женщинах дурно отзываются о других дамах, особенно когда те другие – безусловные красотки.

– Они врут…

– Врут, во-первых. Во-вторых, это делает отношения более плоскими. Мне нравится, если мой мужчина ценит красоту, и мне приятно знать, что я у него в приоритете. Так же как и он – у меня. Я не знаю, поверишь ли ты, но я верная. И не из-за штампа в паспорте. От начала отношений и до конца. Обычно после их окончания я легко переключаюсь на следующие, но это уже другая история. Но даже во время отношений с одним видеть других, признавать их привлекательность, ум, талант – я могу всегда и буду это делать. Видеть других и знать, что мой выбор – лучший. Тебе должно быть это понятно, потому что такой подход – честнее. А честность придает отношениям остроты. Она делает больнее, но не позволяет притупиться чувственности.

– По-твоему – я тот, кто, набив брюхо, завалится спать?

– Вот месяц назад я бы ответила «да».

Он посмотрел на меня. Я продолжала:

– Если бы ты знал, что твоя женщина признает тебя лучшим, ты бы спокойнее к этому относился. Ты бы позволил ей быть честной и открывал бы ей свои мысли и желания.

– Я редко желаю…

– Не верю. Юра, не танцевал бы ты со мной, я бы не спорила. Я, признаюсь, не ожидала узнать тебя такого, потому что ты не производишь впечатления… ты красивый, и ты это знаешь. Но я бы на тебя смотрела как на картину, и все.

– Грузин сексуальнее?

– С первого взгляда? Да! Однозначно. Ты прячешь эмоции и саму вероятность того, что ты можешь чувствовать. Грузин более многообещающий, если хочешь. Но теперь я думаю, что ты – редкий тип гурманов. Ты очень избирателен и лишнего в рот не возьмешь. Люди часто цитируют Хайяма, и я никогда еще не слышала этого от человека, который бы этой цитате по-настоящему соответствовал. О том, что лучше голодать, чем что попало есть. Так вот, ты – голодающий.

– Мне кажется, есть что-то манипулирующее в том, что, допустим, я как мужчина – главный, а все остальные – так…

– Я бы сказала, что это игра. Я помню, что ты не любишь играть, но от манипуляций не уйти. Я не верю в отношения без манипуляций. И лучше это признавать, чтобы манипулировать с любовью и целью сделать жизнь любимого насыщеннее и ярче. А не манипулировать из чувства мести или для удовлетворения каких-то комплексов. Поэтому и сложно становится заводить с кем-то отношения. Я понимаю, что даю кому-то право на меня влиять, и после тридцати осознанно дать кому-то такую власть очень сложно! Нужно верить человеку, и сильно верить, чтобы так рисковать. И нужно понимать, ради чего этот риск.

Мы опять замолчали. Я ждала, что он скажет.

– Я не знаю, что такое – верить, что тебя не предадут. И поэтому тебе пришлось бы долго переубеждать меня в моем праве первого. Чисто гипотетически, – поспешно добавил он. – Первого – не в хронологическом порядке, а в конкретный момент в твоем сердце и в твоей жизни. Может, я и смог бы поверить, но сомневаюсь. Я не так уверен в себе, как твой бывший муж. И даже его пример доказывает мне, что я прав. Ведь ты оставила его.

– Вот уж чего не сказала бы о тебе…

– Я уверен в своих руках, в своих словах, в своих поступках. Я не уверен в прочности чувств других людей и в их искренности.

– Юра, все, что я сказала… Я ведь так оправдываю свое отношение к жизни. Может, ты встретишь такую же, как и ты, осознанно голодающую и неискушенную, и вы откроете друг другу чистый, новый, прекрасный мир. Будете вместе его узнавать.

– А ты узнала мир с Вадимом? – резко спросил он.

Я не знала, как ответить.

– Я никогда не рисовал себе, какой должна быть моя женщина. Если ты думаешь, что я ждал девственницу, то ошибаешься.

Он встал и пошел к Мише. Они еще порисовали, а потом стали укладываться спать.

Что мы сейчас, говорили о нас? Об отношениях вообще или он прощупывал конкретное наше будущее? Не буду думать об этом. Мне сейчас не стыдно перед ним. Я признаю за собой свое прошлое, и он его знает. Надо будет как-то назвать ему количество любовников, которым я была верна в их период времени. Ну, чтобы он наверняка знал, с кем имеет дело. Он скоро вернулся.

– Дождь усыпляет? – спросила я.

Он кивнул. Сел напротив.

– Ты распустила.

– Да. Мне не понравился узор, попробую по-другому. Это же мой рисунок. Могу перевышить заново, как хочу.

Он сосредоточенно собирал в ладонь выдернутые, ненужные нитки.

– Я хочу задать тебе один очень личный вопрос.

– Не знаю даже. Я только убедила себя в том, что наш разговор – обычное дело. Статус «очень личного» может меня разубедить и вернуть назад.

– Маричка, как ты думаешь, мне легко задавать откровенные вопросы?

– Не знаю. Ты – доктор.

– Я много знаю о мозге и мало – о чувствах. Мне нелегко. Тебе – легче.

– Ладно, спрашивай.

– Ты когда-нибудь делала аборт?

– Неожиданно. Даже не знаю, смогла бы я тебе ответить, если бы делала. Но нет, не делала. Я даже не буду спрашивать, почему ты мне задал такой вопрос. Но уверена, что ты осуждал бы меня, если бы я совершила такой поступок.

– Он часто оправданный. Я не осуждаю. Просто не понимаю, как вы четыре года прожили в браке и у вас нет детей?

– Предохранялись.

– В соседней комнате спит подтверждение того, что у меня с этим не все ладно, но я вообще в курсе, что такое предохранение. Но… неужели всегда?

– Всегда. Я никогда не беременела. Я здоровая и молодая. Он – тоже. Но…

– Ты не хотела?

– Почему все спрашивают меня?

– Он не хотел?

– Да. Знаешь… – я задумалась, – знаешь, я бы не сделала аборт. Я не верующая, в смысле библейских канонов, и не очень сильно хотела ребенка. Ведь бывают женщины, которые очень хотят стать мамой. Я не такая. Мне легче думать, что я не такая… Но я бы очень благодарила Бога за такое чудо. Может, из-за того, что со мной такого не случалось, я и верю в это, как в чудо. А сейчас… сейчас не верю в то, что со мной это возможно. Нет оснований так думать, но нет веры в то, что я могу быть матерью.

– Ты ему говорила?

– К сожалению. Как только я сказала, я поняла, что женщина не должна так говорить. В моем идеальном мире – не должна. Но я сказала, а он ответил, что еще не готов. А я не хочу состояния готовности! Понимаешь? – Мне вдруг стало очень важно, чтобы Юра понял. – Я хочу, чтобы это был плод любви, страсти, счастливой случайности. Я не хотела дождаться вечера, когда он скажет: «Дорогая. Я заработал денег, и презерватив сегодня останется в кармане. Давай, я буду тебе делать ребенка». Фу! Нет. Это не для меня. Вот мы говорили о манипуляциях. Я бы хотела, чтобы мной так банально манипулировали. Чтобы любимый мужчина хотел оставить меня с помощью ребенка. Это так естественно! Чтобы он хотел меня привязать, чтобы хотел это сделать со мной не расчетливо, но с желанием! Тупым, приземленным желанием обременить меня потомством и не дать уйти! Боже, это ничего, что я тебе такое говорю? Я забылась…

– Ничего. Я не собираюсь пользоваться этим знанием прямо сейчас.

Я улыбнулась:

– Я не поэтому. Просто у тебя же не так было. Я не хочу, чтобы ты обиделся.

– Все нормально.

– Да? Так вот. Как только я сказала мужу об этом, я поняла, что потеряна вся прелесть этого внезапного чуда. Нельзя женщине признаваться в таких вещах.

– Я уже сейчас все забуду!

– Не смеши меня.

– И что, когда ты сказала – расхотела?

– Да. Я поняла, что его вариант меня не устраивает, и сосредоточилась на том, что у нас хорошо получалось. У нас был плодотворный творческий союз. Мы вместе придумывали и воплощали в жизнь программы, эксперименты, сюжеты, фильмы. По большей части он это делал как продюсер. Но мы были парой.

– Рабочей парой?

– Да. Такая вот у нас была семья. Работа, творчество и секс.

– Извини, но… я, может, чего-то не понимаю, но, мне кажется, это не семья.

– Не семья, тебе правильно кажется. Но это было лучшее, что у нас получалось.

– Ты бы не стала ничего менять, если бы он не уехал?

– Не стала бы. Наверное, я сейчас вела бы какой-то свой проект. Но я рада, что у меня появился шанс изменить жизнь. Тогда, замужем, я чувствовала предопределенность судьбы, и мне это не нравилось. Но это не было достойным поводом уйти от него. Понимаешь, у нас ведь многое было: мы дружили, работали, творили, путешествовали, тусовались, занимались сексом. У нас многое было. Кроме любви. Но все то, что я назвала, тоже редко встретишь.

Он смотрел на меня. Я опять чувствовала своего друга. Таким далеким казалось чувство, когда я боялась посмотреть ему в глаза и спровоцировать всплеск страсти. Он смотрел на меня и старался понять.

– Я понимаю тебя.

Я знала это.

– Я понимаю, почему ты была против наших отношений. Ты боишься опять попасть в ловушку? Только теперь есть и дом, и ребенок, и… Тебе этого мало?

– Да. И не потому, что в этом наборе нет карьеры и экспериментов.

– Я понимаю тебя, – повторил он. А через некоторое время спросил: – А ты знаешь, что для тебя значит любить?

– Нет. Потому что я не чувствовала этого. Я не могу этого описать, и, наверное, пока не появится во мне это что-то необъяснимое, я и сама буду голодающей, Юра. Я пресытилась и села на диету. Я достаточно попробовала, чтобы подождать то, чего я еще не знаю.

Конец лета и половина сентября прошли в движении. Меня пригласили прочесть курс лекций в одну из школ журналистики в Симферополе, а Юре нужно было уезжать в Германию. Я взяла с собой Мишу в Крым. Мы остановились в хорошей гостинице, в которой были ответственные аниматоры. Здесь было дорого, но персонал, неожиданно для Крыма, оправдывал цену. Я до конца не была уверена в своей затее, но Мишка отпустил меня, и, хотя мне нужно было каждый день около часа добираться на такси от гостиницы к городу и обратно, мне удалось получить первый преподавательский опыт.

Мой курс был рассчитан на две недели. К выходным Юра вернулся, и мы съездили в ялтинский зоопарк, к тиграм. Ему нужно было опять улетать в Германию, но через пять дней он снова вернулся, и я уговорила его посетить своих знакомых в Евпатории. Там был замечательный детский лечебный центр, в котором практиковали дельфинотерапию. Так я хотела порадовать их обоих.

Мишку – вполне предсказуемо – пленили обученные работе с детками дельфины. Я, конечно, не надеялась, что они приблизят его к женщинам, но в том, что ребенок будет счастлив, не сомневалась и получила подтверждение этому, как только опустила мальчика в воду. Юру могли заинтересовать результаты работы местных ученых. Они с готовностью поделились с ним многолетними результатами работы над реабилитацией детей с поражениями центральной нервной системы. У них были победы и научно обоснованные заключения, которые заинтересовали Мисценовского как ученого. На два дня выходных Юра исчез с директором и ведущим неврологом клиники в лабораториях.

В тихой Евпатории, которая даже в бархатный сезон не похожа на типичный курортный город с его суетой и оголтелыми туристами, я смогла подготовиться к новому испытанию – выступлению на первой европейской конференции. Мы вернулись в Киев, и оттуда я улетела в Варшаву. Все прошло удачно.

Потом куда-то уезжал Юра. В сентябре он много раз ездил за границу для операций, консультаций и встреч. Я дописывала свою работу, хотя правильнее сказать: я дописывала то, что запланировала. Чем больше я углублялась, тем больше понимала: предела изучению моего вопроса нет. Это вдохновляло и раздражало одновременно. Хорошо, что мой пыл контролировала и остужала научный руководитель. Мне нужно было с ней встретиться, и я опять уехала из Киева. Миша, конечно, поехал со мной. А потом за нами снова приехал Юра. Мишка продолжал требовать встречи с животными, и мы запланировали поездку в маленький зоопарк, который находился по пути в столицу. Зоопарк был в моем родном городе. Так мы на один день заехали к моим родителям, и они познакомились с Юрой и Мишей. Последнему они, конечно, удивились, но приняли. Юре не удивились, таких они много уже видали и не спешили сразу принимать. Им тоже надоело открывать свои сердца каждому мужчине в моей жизни. Правда, после вечера общения они прониклись к нему хотя бы уважением. Я была благодарна за то, что они ничего не стали комментировать и провели нас без намеков и лишних расспросов.

Мы вернулись в Киев.

Он: – Миша, я внизу, ты понял? Если что – спустишься по лестнице и найдешь меня в кафе?

– А Маричка?

– Она со мной. Так что, ты тут будешь играть? Или пойдем домой?

– Играть, – ответил он и, уже не слыша отца, прыгнул в бассейн с шарами.

Юра еще постоял в нерешительности и вышел из игровой комнаты. Сегодня был важный день: Мишу впервые пригласили на светское мероприятие – детский день рождения. Конечно, если бы формат предполагал взрослых, они бы его сюда не привели, но в детском центре были профессиональные аниматоры, наличие которых исключало потребность в родителях. Они с Маричкой боялись аниматоров-девушек, поэтому привезли Мишу, а сами сели в кафе на первом этаже центра. Юра иногда ходил на проверку. Девушки были, но они нарядились в костюмы животных. Мишка был доволен.

В кафе по-прежнему было пусто. Одна пара сидела за столиком у окна, шепталась. Еще был мужчина, работающий за ноутбуком, кажется, он тоже отец кого-то из приглашенных. Маричка сидела в углу, читала книгу. Пока он шел, отметил, что она очень подходит атмосфере. От нее исходило такое же спокойствие и внутреннее достоинство. Она была в гармонии с собой и с миром. И тихая, и мягкая. И с ней хотелось быть, даже просто сидеть молча, пить кофе и читать. Чем они и занимались последние два часа. Играл тихий французский джаз, над каждым столом висел абажур, свет от них был единственным освещением в кафе. Окна были наглухо зашторены.

– Тебе не темно?

– Нет, – ответила она, подняв голову. – Какие новости с фронта?

– Относительно хорошие. Аниматорши не разоблачились, зато Миша показал свое «я». Или мое… Он именинницу побил.

Она прыснула:

– И его не выгнали?

– Нет. Я ему сказал, что девочек нельзя бить, ее мама удовлетворилась и разрешила остаться.

– Еще бы! Ее дочка лупит всех, кто ниже ее ростом, а таких много! Если бы она выгоняла всех, кто осмелится дать сдачи, праздник бы не удался.

Юра включил планшет и нашел место, на котором прервал чтение. Через некоторое время Маричка нарушила молчание:

– Зря ты ему это сказал.

– Что именно? – он не отрывал взгляда от текста.

– По поводу девочек. Если они дерутся, надо давать сдачи.

– Ты серьезно? Я не буду такому учить сына!

– А сам ты так не делаешь?

Юра молча посмотрел на нее. Он же не бьет женщин!

– В его возрасте ты закладываешь его отношение к женщинам в целом. Что значит: девочек нельзя обижать? А всех остальных – можно? Девочек, которые не бьются, – бить первому нельзя. Но если убеждать, что девочка – это что-то неприкосновенное: ей всегда надо уступать, она же слабая, ее нельзя трогать, ей надо помогать, – вырастет тюфяк. Мне лично, как женщине, такие мужчины выгодны, если они – работники таможни, начальники, или продавцы в дорогих бутиках, или соперники в конкурсе на лучший бизнес-проект. Ими же легко манипулировать! Надула губки, и он у меня здесь. – Она показала кулачок. – За такого даже можно выйти замуж, если параллельно есть любовник. Сильный и умеющий отстаивать свое мнение.

– А почему ты сказала, что я так делаю?

– Потому что если Валя тупит, ты не боишься вызвать ее слезы, а прямо ей об этом говоришь. Потому что, если Леся «забывает», что кружевное черное белье под прозрачным халатом отвлекает прежде всего пациента, а не вожделенного хирурга, то ты ей при всех об этом напоминаешь. Боялся бы ты показаться не джентльменом, ты бы и рта не раскрыл. «Она же женщина!» – передразнила Маричка с придыханием.

– Ты не думаешь, что я хам?

– Нет, Юра, ты не хам. Я ни разу не видела у тебя неадекватной реакции. Да, ты можешь унизить, и жестоко, может, иногда чересчур, но они этого заслуживают. Многие из твоих пациентов – мужчины, и многие боятся операций. И они знают, что сейчас у них не будет полбашки, а эта красотка с откровенным декольте будет видеть их в таком неприглядном виде.

– Им правда неловко из-за этого. В Берлине, кстати, вид медсестер волнует начальство больницы прежде всего из-за пациентов, а не из-за хирургов.

– Может, когда они идут на выздоровление, к ним можно таких подпускать, для стимуляции. Но не перед операцией же.

– Я так сказал Мише, потому что… слушай, я говорил и представлял тебя рядом. Ну, мол, что ты скажешь… Иначе я бы так не сказал, потому что та девочка и вправду была сама виновата. Но я думал, что ты решишь, что я и ребенка воспитываю таким же чурбаном, как я сам.

Она вздохнула.

– Юра, ты не срываешь свое раздражение на первой попавшейся женщине. Они все постоянно выпрашивают, потому что с детства привыкли к тому, что мальчики им во всем уступают. Только нельзя воспитывать джентльмена в мире, где уже нет леди. Я видела, как эта девочка буцает младшего брата. Она – леди? Твоя Валя – леди? Большинство женщин в современном мире пользуются мужскими приемами, они строят карьеру, они агрессивны, беспринципны, и они жестко, осознанно манипулируют. И я с ужасом представляю, что вырастет из ее братика.

– Никогда не думал об этом так. Такая избитая фраза: «девочкам надо уступать».

– И произносится автоматически. А варианта развития событий два: либо он будет бояться огорчить женщину и по любому поводу станет пасовать, либо – что с Мишей вероятнее – он догадается, что взрослые не правы, говоря такое. Но зачем же подставлять себя? Чтобы он через пару лет сказал: «Эй, девочки меня достали! Я дал сдачи, и я прав. А вы ничего не понимаете, и я вам не буду верить, потому что вы говорите, что им надо во всем уступать»? Он будет фильтровать родительские советы и думать, что половина произнесенного взрослыми – оторванный от реальности бред. Прощайте, уважение и доверие.

Она вернулась к чтению. Надо будет поговорить вечером с Мишкой. Какая она умничка, как же ему хотелось прижать ее к себе, поцеловать в висок, погладить волосы. Как же он рад, что она отказала бывшему мужу, хотя – и Юра с каждым днем только больше убеждался в этом – она заслуживает быть матерью, как мало кто. Она удивительно чуткая и мудрая. Юра вздохнул и опять подавил порыв нежности и откровенности.

Уже почти два месяца прошло с того поцелуя, а они не приблизились друг к другу ни на шаг. Разве что на паркете. В танго все было прекрасно. Танго спасало и держало их. Но они выходили из танцкласса и погружались в жизнь, в которой были родителями, друзьями, партнерами, но не любовниками. Юра опять начал бояться сорваться, его часто терроризировало желание взять ее без мысли о последствиях, не заботясь ни о Мише, ни о ее желаниях, ни о ее счастье. Но сейчас в кафе рядом с ним сидела леди. И с ней он не мог вести себя, как животное. Она как раз никогда ничего не выпрашивала. Она была идеальной женщиной, именно той, какую обижать нельзя. Даже сейчас она не поучала его, она скорее оправдывала его и делала ближе к сыну. С ней надо терпеть.

– Все! Приехали. Автобус дальше не поедет! – Водитель выбросил фразу в салон так, как будто ждал этого момента всю жизнь. Мечта сбылась, и ненавистные пассажиры покинули его рухлядь посреди трассы.

Справа и слева – поле. Сзади автобуса – тоже поле. Вдалеке горели огни; возможно, там дома. Темнота.

Начинался дождь.

– Вы вызовете кого-то из автобусного парка, чтобы за нами приехали? – спросил у него Юра.

Водитель, грузный мужик в растянутом свитере и кожаной кепке, затянулся сигаретой. Прищуриваясь, смотрел на Юру.

– Я-то вызвал, но только они приедут утром, и то на мопеде, чтобы привезти мне движок.

– А нам что делать?

– Что хотите. У нас парка нет, молодой человек! Это моя машина, и я на ней уже пятнадцать лет по одной дороге туда-сюда. Не выдержала…

– А когда будет следующий автобус?

– Следующий рейс выезжает из Белой Церкви в шесть утра. И дальше каждые тридцать минут.

– Только утром!?

– Да.

Водитель выглядел обреченным. Юра понял, что этому развалине было уже самому не важно, впечатают его в асфальт или нет. Очень хотелось встряхнуть его и заставить что-то сделать, чтобы колымага сдвинулась с места, но и Юрино утро началось с внезапной поломки собственной машины. Бить другого вечером за это же? Да, на нем – пассажиры. Но у Юры тоже два дорогих пассажира, за которых он в ответе. А вот как все случилось.

Хотя мужик-то догадывался о том, что это может произойти. Нет, он не мечтал о поломке. Он просто предрекал ее себе и выезжал каждый раз на «авось», и наконец все произошло, в самый неудобный момент, далеко от населенных пунктов.

Его рейс был последний после последнего. Он не бросит автобус, будет здесь ночевать. Но толпа из тринадцати человек не могла оставаться внутри. Хотя он, к его чести, и предлагал.

Кто-то пошел пешком назад. До Белой Церкви часа полтора ходьбы. Кто-то позвонил местным, и за ними приехали, но для остальных мест в машине не оставалось. Юра попытался вызвать такси из Киева. Почти все операторы отказывались сразу. Он начал звонить знакомым, тем, кто мог бы выехать под ливень, без двадцати одиннадцать, за сотни километров от Киева. У Марички, как и у него, таких друзей не было. Самые преданные – либо без колес, либо не в городе.

– Алло, Володя? Это Мисценовский. Удобно? Мне Олег только что сказал, что ты родом с Киевщины. У тебя нет знакомых где-то возле Белой Церкви? Чтобы могли нас отсюда вывезти? Ты из этого района! Что, вообще нет? Давно выехали… Да я с ребенком застрял на трассе! Тут ливень, за последние полчаса мимо проехала аж одна машина и не остановилась… У нас автобус сломался… Некоторые собираются в нем и ночевать, но у водилы проблемы с бензобаком. Рискованно… Рядом? Эй! Какое село там, впереди? – спросил он водителя.

Вместе с пассажирами он все-таки зашел опять в автобус. Там действительно воняло гарью и бензином, и, хотя небо прорвало дождем, он был готов схватить Маричку с Мишей и в любую секунду выскочить из такого «укрытия». – Ксаверовка… – продолжал Юра говорить по телефону. – Да? Ну, может, так… Спроси у него. Давай.

Он сбросил вызов и подошел к Маричке. Миша дремал у нее на коленях.

– У Сашиного напарника, тоже анестезиолога, в Ксаверовке, которая впереди, видишь дома…?

– Уже не вижу…

– Они там были… – сосредоточенно смотрел он в темноту, – … у него есть брат, у которого там дача. Он спросит у брата, и, если что, пойдем к ним на ночь?

– Как пойдем? Хотя… знаешь, мне все равно, я пойду! Мне здесь совсем не нравится. Но Мишка…

– Я видел клеенку у водителя. Заберем и накроем.

– А он даст?

– А я буду спрашивать?

– Эй, все выходим, выходим! – в голосе водителя появились истерические нотки.

Запах гари усилился, он вытолкал оставшихся пассажиров под ливень. В салоне что-то плавилось. Выходя, Юра захватил скомканный клеенчатый жмут, который хозяин запихнул за задние сиденья.

Он надел на плечи Мишкин рюкзак, с ребенком внутри. Рюкзак для транспортировки подарили Мише на день рождения два года назад. А сегодня он впервые понадобился. Еще и как! Маричка накрыла ребенка (и частично – Юру) большим лоскутом клеенки, заправив концы под ремни рюкзака.

– Все нормально. На него не капает. А на тебя – да, – сказала она.

Второй лоскут он отдал ей, третий – остальным потерпевшим. Больше не было, но неизвестно, сколько эти люди будут стоять на трассе и ждать удачи. За ними обещали приехать какие-то знакомые.

– Пошли, – сказал Юра.

– Не будем ждать звонка? – переспросила она.

– Нет смысла. Это ближайший населенный пункт. Попросимся там к кому-то.

Они двинулись в том направлении, где еще час назад он видел крыши. Дождь бил в лицо, ветер срывал клеенку. Хорошо, что Миша за спиной. Но он все равно наверняка намокнет. Юра надеялся, что хоть не полностью.

– Что хлюпает?

– Вода в моих кроссовках, – проворчала Маричка.

Он посмотрел на нее. Клеенка ее мало прикрывала. Мокрые волосы беспощадно рвал ветер. Надо срочно в укрытие! Он заставит пустить их к себе даже самых негостеприимных хозяев! Юра прибавил шагу. Звонок. Он поговорил и решил не подходить к первому же дому. Они уже зашли в село. Он обернулся, Маричка отстала шагов на десять.

– Почему мы не подошли к тому дому? – прокричала она, догнав его.

– Мы идем к нашему.

– Нас ждут?

– Ты не слышала? Мне звонили.

– Нет…

– Володин брат дал добро. Там никого нет, ключи лежат в тайнике во дворе. Ищем Ленина, дом восемнадцать.

– Это… Червоная, – прочитала она. – Имя Ленина давали улицам ближе к центру.

Они пошли искать центр. У кого спросить? Все попрятались, в окнах – темно. Сколько они будут искать этот дом? Юра понял, что замерз, и это заставило его представить, как давно мерзнет она. Все паршиво. Он обернулся к ней. Маричка безвольно топала по грязи, опустив голову. Кажется, ее способность чувствовать боль от ветра и брезгливость от грязи притупилась. Идет, как сомнамбула.

«Что за день?» – сетовал он. С утра у него полетели тормоза. То есть в машине. Но дети уже настроились ехать в Белую Церковь, в дендропарк «Александрия». Он еще раз обернулся на Маричку, вывел ее из лужи, поставил за собой. Она послушно пошла за ним.

Нет, в этот раз он не оговорился в мыслях – она сейчас не взрослый. «Дети» закапризничали, и ему пришлось согласиться на электричку. За машиной приехала бригада, Юра печальным взглядом провел дорогую одну-одинешеньку на СТО и повез их на вокзал. К счастью, удалось уговорить их оставить собаку дома. В электричке, конечно, Мише понравилось, в парке понравилось всем!

Юра впервые был в этих краях и еще раз отметил, как много в Украине по-настоящему красивых мест. Он начал думать об этом после их поездок в конце лета. Маричка очень хорошо знала страну и показывала ему места, которые были отдалены от туристических маршрутов. Или водила исхоженными путями, на которых он все равно никогда не был, но сама рассказывала ему легенды, описывала историю и современное положение парков, домов, улиц, дворцов. Для него она была лучшим гидом на свете, влюбленным в архитектуру, в людей, которые жили и создавали, в искусство и природу, и она умела заставить трезво посмотреть на перспективы культурного наследия.

«Этого дома через пару лет не будет – его сейчас уничтожают, видишь эту сетку?»

«Его же реставрируют!» – отвечал Юра.

«Нет, его убивают. Делаю вид, что реставрируют, а на самом деле тянут и ждут, пока он сам по себе упадет. Или подожгут… А у этого парка есть шансы – им заинтересовались немцы. Денег дали… А эти дома – бутафория. Хотя красивая, да? Но их не жалко… А вот эта улица может попасть в выгодный проект. Французский. Проспонсируют и оживят историю».

Она видела спасение истории в жизни. Недостаточно просто хранить, нужно заставлять интересоваться, нужно, чтобы сюда приходили люди, и не только искусствоведы! Много объектов было испорчено и заброшено, и было видно, как она переживает, как ей больно от человеческой глупости и недалекости, но она верит в то, что этот период пройдет, и надеется, что будущих, более осознанных поколений все же дождутся эти исторические дома, аутентичная брусчатка и нетронутая композиция. Он тоже надеялся, что дождется…

Он смотрел на нее, слушал, но думал о своем: она тонко чувствовала, она умела любить, и он это видел невооруженным глазом. Конечно, Юра, может, и не представляет такой ценности, как эти камни, но ведь она даже не хочет его рассмотреть!

Нужно просто, чтобы она опять его увидела, его признала. Не может же она вообще не видеть его чувств! Он не будет говорить, она должна почувствовать! Нельзя так хорошо разбираться в чужих чувствах и не видеть искренности его отношения к ней. Она должна сама понять, что он не из-за Миши с ней. Дело не в ребенке, а в нем и в ней.

В лицо подул ветер. Он зажмурился. А когда открыл глаза, увидел, что он – неизвестно где, по колени в грязи, ребенок молчит, Маричка уже давно ни о чем не мечтает. И его перспективы не так уж радужны. Ни локально, ни глобально.

Он вернулся мыслями в начало дня и посмотрел на все с другой стороны. Да, сегодня они были далеки от понимания чувств друг друга. Сегодня Маричка только смеялась над его неприспособленностью к местной жизни: «Мы же не в Индии, успокойся!» Он ей не верил, и на каждом шагу видел угрозу для жизни. Миша в свои три года знал больше злачных мест, чем Юра в тридцать четыре. Все из-за Марички…

С тех пор как она появилась, ему пришлось раздвигать границы, и вот – он в электричке… Одно дело – знать, что сын где-то с Маричкой, а другое – своими глазами видеть, как ребенок пристает в электричке к рыбакам, и трогает их грязные ведра, и щупает все сиденья с микробами! Хотя в парке Юра успокоился. «Александрия» была не особо ухоженной, но милой. Возможно, его впечатлила природа, потому что деревьев в парке много, и они слепили красками осени. «Прежелтый-презеленый, прекрасный!» – кричала Маричка, танцуя на поляне. Старые мраморные статуи, руины дворцовых построек, озера на ярком осеннем фоне выглядели роскошно и несовременно.

Они гуляли по дорожкам, обедали на поляне, собирали желуди, забыли букеты из листьев на какой-то старинной скамейке, декламировали стихи. Маричка и Миша признавались другу другу в любви из разных углов длинной колоннады, в которой эхо соединяло расстояния и превращало шепот в громкий звук. Они и вправду любят друг друга… Юра стоял в стороне. Они уже собрались уходить, когда обнаружили зоопарк в конце аллеи. Было поздно, но эти двое опять начали клянчить, и, естественно, он поддался. Они зависли еще на пару часов, разглядывая кроликов, попугаев и лошадок.

На этом белая полоса дня закончилась, потому что они должны были уходить, и Миша расплакался, а потом в городе к ним пристали местные парни, Юра дал одному по голове. Маричка потом назвала их титушками и сказала, что они на их исторической родине, а потом вдруг надулась и сказала, что Юра не должен был поддаваться на провокации. Пока они выясняли отношения, уехал последний автобус. Электрички уже не ходили. В диспетчерской пообещали какой-то из резервов. Резерв приехал через сорок минут, когда Мишка уже спал на руках у Юры, и еще через сорок минут езды от Белой Церкви – сломался…

Он вспоминал этот длинный день и слушал, как она безвольно шагала за его спиной. И тут боковым зрением он увидел конец черной полосы, потому что они проходили мимо забора с надписью: «Ленина 1/2».

– Ленина – это туда!

Они пошлепали по месиву, в которое ливень превратил сельскую улицу. Хорошо хоть кое-где фонари освещали путь.

– Как же мне понадобились бы сейчас мои резиновые сапожки! Вот по таким «дорогам» в них нужно ходить! – захныкала она.

Дом номер четырнадцать, номер шестнадцать…

– Наверное, нам сюда, – неуверенно сказал Юра. На калитке не было надписей. По логике, здесь – Ленина, восемнадцать.

От калитки в глубь двора вела длинная грязная полоса, в прошлом – тропинка. Они потопали по ней. Впереди показалось низкое темное строение.

– Юра, что мы ищем?

– Качели. Я их вижу! Иди сюда!

Они подошли к длинной доске, цепями подвешенной к дереву. Ему было неудобно наклоняться – с Мишей за спиной, – и он попросил ее поднять все кирпичи под качелями. Подсветил ей мобильным, и под одним из камней она нашла ключ, радостно подняв его вверх. Что бы ни было в этом строении, но оно – под крышей.

Она подошла к дому, он заметил, что клеенка уже даже не прикрывает ей голову. Маричка, казалось, не обращала на это внимания. Но то, что игнорировал мозг, показывали руки – они не хотели слушаться и проворачивать ключ. Она пыхтела и дышала на пальцы. Он отодвинул ее, нажал на ключ, тот провернулся, и в замке щелкнуло.

Они стояли посреди темной комнаты очень старого дома. Он подсветил телефоном: комнату разделяло глиняное сооружение, видимо печь. Что за ней – он не видел. Там был совершенно черный угол. Кажется, в комнате всего два окна, и очень маленькие. Оба – возле входа. Но они слабо помогали, свет месяца с трудом пробивался сквозь облака.

– Похоже на мазанку, – сказала она, притрагиваясь к глиняной стене. – Когда-то давно это был настоящий дом. Сколько ему?