И в печали, и в радости Макущенко Марина

– Мне все равно, главное – здесь крыша не дырявая. Я поищу дрова, а ты возьми ребенка.

Он снял с себя Мишу. Как ни странно, тот не спал, хотя и бодрствующим его тоже назвать было нельзя. Он был в полудреме. Юра пошел в сени, нашел там сухие дрова и одеяло. Вернулся и застал их в таком же состоянии – Маричка ощупывала стены, ребенок завороженно смотрел то ли на нее, то ли в себя.

– Это в сенях лежало, – ткнул он ей одеяла.

Он начал разводить огонь в глиняной печи. Она, подсвечивая мобильным, пошла в черный угол, за печь, и нашла там кровать.

– Юра, здорово, это же груба! – крикнула она оттуда.

– Что?

– Это стена-печь, она, видишь, какая толстая, – ты с другой стороны в ней огонь разводишь. Она сейчас нагреется, и можно будет Мишу положить рядом, а она будет всю ночь тепло хранить. Если ты, конечно, разведешь…

– Разведу.

Сонный и мокрый, Миша молча стоял, опираясь на табурет, и ждал тепла от печи. Юра в который раз поблагодарил Бога за такого ребенка и попросил, чтобы это путешествие не обернулось для него ничем, кроме насморка. Он слышал, как Маричка копошится за печкой с одеялами.

– Оно одно!

– Что?

Она вернулась к ним. Сняла ветровку.

– В сухом остатке у нас одно большое и толстое одеяло. Там кровать, под грубой. Я нашла две подушки, под ними – шерстяные покрывала и одна простыня. Покрывала надо постелить под простыню, чтобы мягко было. Но с меня капает! И я не могу стянуть с себя этот противный свитер! – захныкала она.

Он посмотрел на нее и на лужу под ней. Она насквозь промокла и, как оказалось, была совершенно не готова к таким погодным условиям. Шерстяной свитер, джинсы, тряпичные кроссовки. Все намокло, набрало вес и прилипло к телу. Юра боялся, что если она в этом вернется к постели, то намокнет последняя надежда на сухую ночь.

– Все, что во мне замерзло, теперь оттаяло и стало таким противным, – причитала она.

Юра встал и осмотрелся. Свет огня наполнил половину комнаты, и он увидел мебель. Собрал имевшиеся в доме стулья, выставил их перед разведенным огнем. Туда же придвинул стол.

– Что ты делаешь? – спросила она.

– На этом будем сушить вещи. Давай Мишку сначала разденем.

Они вместе раздели его, у малого были сухие носки, колготки и футболка. Юра посадил его на стул, снял с себя толстовку и футболку. Все было мокрым. Поежился. В доме было холодно.

– Держи его поближе к огню, – сказал он и пошел стелить постель, держа в зубах мобильный. Тут было очень темно, и он надеялся, что крысы уже разбежались. Они наверняка тут были.

Он дотронулся до стены, которую она назвала грубой. Действительно, она нагревалась. Он положил под нее Мишу. Малыш уже совсем не сопротивлялся, и Юра немного успокоился. Подошел к Маричке, взял ее за края свитера, и с того сразу потекла вода.

– Упирайся! – скомандовал он.

С трудом, но он освободил ее из шерстяного капкана. Нужно будет пересмотреть ее гардероб и запретить выезжать в такие поездки без походной одежды. Он повесил ее свитер. Снял с себя кроссовки. Да уж, непромокаемые… Он повесил мокрые носки, снял пояс с брюк.

– Ты вообще раздеваешься? – спросила она.

– Ищу на себе что-то сухое. Трусы! – радостно объявил он. – Сейчас я тебе помогу, подожди секунду.

Юра вывесил свои вещи, вернулся к ней. Наклонился и стал расшнуровывать кроссовки.

– Не предлагаю тебе сесть, потому что ты все намочишь. Держись за меня, иначе я не стяну с тебя кроссовок.

Она уперлась в его плечи. Обувь разбухла и снималась так же тяжело, как и свитер.

Я: Я стояла босой ногой на холодном полу и думала, в какой момент Юру останавливать.

– Все равно холодно в доме, – сказала я.

– Да, комната, наверное, не скоро нагреется. И на всю ночь дров не хватит.

Юра отвлекся от меня и подошел к кровати. Стал ощупывать стену возле Миши. Вернулся с победной улыбкой.

– Я не ошибся! Она нагревается. – Он перешел на шепот, чтобы не разбудить Мишу. – Хотя бы здесь будет тепло. И мы будем греть его.

Он подошел ко мне, не видя меня. А я отчетливо видела, что перед ним – незаконченное дело, и он знал, что с меня еще нужно стащить джинсы, футболку и… Но мыслями он был где-то в другом месте. Конечно, его ребенок сейчас может подхватить воспаление легких, но могу ли я надеяться, что отцовские чувства позволят ему не реагировать на меня голую? Может, если не акцентировать на этом внимание, как, например, на нудистском пляже, то я вовсе и не голая буду, а так, человек другого пола? Юра же врач, он сможет так меня воспринимать? Несколько месяцев назад я бы в это верила.

– Я подсохну так, в одежде, возле печи, а потом лягу спать. А ты будешь греть Мишу…

Я прикусила язык, потому что это выглядело, как будто Вию подняли веки. Он меня увидел, посмотрел, как на умалишенную, и такой же назвал.

– Я не уверен, что твои джинсы до утра высохнут даже на стуле, не то что на тебе! – сказал он, опустившись и с силой дернув штанины вниз.

Джинсы с болью слезли с бедер. Если под свитером у меня была футболка, то джинсы, казалось, влипли прямо в кожу.

– Сядь! – шепотом скомандовал он. – И держись руками за стул.

Стягивать мокрое ему было несложно, но мне – больно. Трусы сухие, с нижней части тела клеенка, видимо, не слетала.

– Футболку снимешь?

– Нет.

– Я не спрашиваю, останется ли она на тебе, – сказал он, вывешивая джинсы и подбрасывая дрова в печь. – Ты сама сможешь?

– Юра, но она же тонкая. Она высохнет. Я бюстгальтер сниму, а футболку оставлю.

– Он мокрый?

– Совсем.

Не снимая футболку, я извлекла оттуда белье. С него тоже капало. Первая вещь, которую я сама повесила перед огнем. Села на табурет. Юра стоял за спиной.

– Иди к Мише, – сказала я.

– Я жду.

– Чего?

– Когда в тебе инстинкт самосохранения победит глупость и ты разденешься и пойдешь под одеяло.

– Мне нельзя под одеяло, я мокрая!

– Потому что сидишь в мокрой одежде! Уже дрожишь. По моим подсчетам, осталось секунд десять от силы.

Он замолчал. Он что, отсчитывает? Как же холодно! Комната не нагрелась, я поднесла ладошки к огню, но это не помогло. К черту стыд!

– Отвернись! Нет, лучше иди, а я потом приду.

– Куда мне идти? Здесь до кровати два шага, а тебе нужно лечь между мной и Мишей!

– Может, Миша будет между нами?

– Маричка, ты холоднее этой, как ее…

– Грубы, – проворчала я, повесив футболку возле джинсов. Они до утра высохнут? Не хватало еще при белом свете оказаться голой, когда и Миша проснется.

– Может, здесь есть какая-то одежда? – спросила я, чтобы что-то сказать. В комнате ничего не было. Дождь барабанил в окна, и найти что-то за пределами дома было очевидно невозможно. – Может, чердак?

– Я ног своих не чувствую! – рычал он на меня.

– Не кричи! Ребенка разбудишь! – сказала я, подныривая мимо него под одеяло.

Юра ничего не сказал. Лег рядом, обнял меня сзади. Наши тела были ледяными. Я поняла, как глупила, когда тянула время. Мы очень замерзли, и тут стоял вопрос если не выживания, то здоровья. Юра это понимал, об этом он думал, в то время как я думала, что ему может быть дело до моей груди.

– Ты не согреваешься, – сказал он, протянув руку куда-то вниз и приподнявшись.

– Я вот сейчас понимаю, что ты трогаешь мою ногу, но я этого не чувствую. А вот то, что ты пустил холод, – чувствую! Вернись туда, где лежал!

– Извини. Значит, здесь мы начали нагревать территорию.

Он тер своими ногами мои ступни. Я чувствовала, как Юра теплеет. Я лежала на одной его руке, другая накрывала меня сверху. Мои руки были сложены передо мной. Он взял мои ладони в свои, закрыл их, начал сжимать и разжимать. Запускал кровь.

– Ты совсем холодная…

– А ты уже горячий. Потрогай Мишу.

Юра протянул к Мише руку.

– Все нормально, ножки теплые, и стена уже хорошенько теплая.

– Лучше бы ты лег ближе к нему, чтобы и с другой стороны греть.

– Ты сейчас согреешься. Подожди.

Я подтянула коленки и спрятала свои ступни между его ног, чуть выше коленей. Там было тепло. Мы молча лежали. Через некоторое время я поняла, что мое тело снова начинает чувствовать. Уже второй раз за вечер я меняла температуру. Только в прошлый раз мои ощущения после онемения обострились, и я почувствовала отвращение к тому мокрому и шерстяному, что ко мне прикасалось. Теперь же я каждой клеточкой чувствовала теплое, большое и сильное мужское тело. Юра прижимался ко мне, ягодицами я чувствовала ткань на нем и его кожу, лопатками – грудь, затылком – дыхание. Наверное, его лицо в моих волосах. Нужно было попросить его отодвинуться немного, хотя я не знала, есть ли ему, куда двигаться.

Нужно было попросить его перестать трогать меня, растирать, но я боялась показать свои чувства. Как же хорошо, что я не мужчина и могу прятать свое желание. Юра сейчас меня просто согревает. Он обо мне заботится. Он иначе обо мне и не думает. Надо потерпеть. И в конце концов, можно тихо лежать и наслаждаться. А потом я усну. И как хорошо, что я не мужчина, могу сколько угодно смотреть эротические сны и об этом никто не узнает.

– Согрелась?

– Это вопрос?

Я ждала, когда придет Дрема. Я старалась его ждать. Как я Мише говорю: «Закривай оченята, дихай рівно, слухай вітер»? В окно монотонно барабанил дождь. «Усыпи меня, пожалуйста. Хватит с нас ссор на сегодня, будь другом. Помоги быстрее уснуть и ему, и мне», – мысленно обращалась я к Дождю.

– Ты согрелась. Я пойду подброшу дров.

Он ушел, и это сразу почувствовалось. Вернулся не сразу.

– Что там? – спросила я, когда он лег рядом.

– Все нормально.

– А почему ты так долго?

– Замерзла?

– Нет, я…

Я не знала, что ответить. Какая мне разница, что у него в голове? Он уже не обнимал меня. Лег на спину. Я тоже захотела перевернуться.

– Не получится, – предупредил он.

– Почему? Я не могу долго лежать в одном положении!

– Я в курсе!

Было очень темно, огонь из печи освещал ту часть комнаты, которую от нас скрывала груба. Я его, наверное, не увидела бы, даже если бы повернулась, но чувствовала, что он улыбается.

– Ты улыбаешься?

– Да.

– Ты меня видишь?

– Нет.

– Ты подвинешься?

Я почувствовала, как появилось пространство. Легла на спину. Правой рукой, которую тянула к лицу, я почувствовала его грудь. Он лежал на боку.

– Либо ты, либо я?

– Очень узкая кровать, – ответил он.

– Так темно… Я сейчас полежу и перевернусь опять, хорошо?

– А потом еще раз сорок так сделаешь.

– Я так сплю?

– Даже удивительно. С одной стороны, ты спишь беспокойно и вертишься, с другой – очень крепко, и тебя не разбудишь. Не понимаю, как ты соединяешь такие несовместимые стили сна?

– Стили сна? – я тихо засмеялась. – Не знала, что такие существуют. Ты что, приходишь ко мне ночью и наблюдаешь за мной?

– Ты же раньше засыпала в общей комнате.

– А у тебя какой стиль?

– Я думаю, что если бы мы всю жизнь проспали вместе, ты бы все равно не заметила… У меня поверхностный сон, я постоянно просыпаюсь, прислушиваюсь к Мише, к шорохам в доме.

– Так нельзя! Как ты сегодня уснешь?

– Шансы сводятся к нулю.

– Я постараюсь вести себя тихонько.

– Лучше бы ты болтала что-то. Но нет, конечно, спи.

– Почему мне лучше болтать?

– Тишина мешает мне отвлекаться.

– От чего?

– От мыслей.

– О чем? Ты переживаешь, что одежда не высохнет?

– Надеюсь, высохнет.

– А что тогда? Не знаешь, как мы выберемся отсюда?

– Спи.

– Ты сердишься на меня? Из-за меня мы сегодня оказались в такой ситуации…

– Не сегодня, а всегда. Не сержусь. Спи.

Я закрыла глаза. Открыла. Повернула голову к Мише. Я его не видела, но слышала его дыхание. Протянула руку, между мной и мальчиком было сантиметров двадцать, мы с Юрой лежали теснее друг к другу. Но Мишка точно проснется, если я подвинусь к нему. Дождь прекратился. Тоже мне, друг называется… Хотя он ничего мне не обещал. Стало совсем тихо. Было слышно, как горит огонь. Одна шумная стихия уступила место другой – тихой, но очень сильной.

– Почему так темно? Здесь же есть окно. Правда, оно в другой части комнаты, но…

– Во-первых, оно далеко. И потом – тучи заволокли небо. Нет никаких светил. И возле дома нет фонаря, помнишь?

– Да.

Я слышала, как дышит ребенок слева от меня. Я слышала, как дышит мужчина справа и вверху. Я так не могу спать.

– Ложись, Юр.

Я резко развернулась на правую сторону. Автоматически, ведь я так еще не лежала. До меня сразу дошло, что моя грудь в опасной близости от него, а положить между нами одеяло было невыполнимой затеей. Оно было грубое и толстое. В такую щель, какая была между мной и Юрой, оно не пролезет, и я не прикроюсь.

Я вернулась в первоначальное положение, на левый бок. Я не умела лежать спокойно во сне, сказал Юра? Я не умею спокойно засыпать! Я не предупреждала о своих маневрах, и он не успел поменять положение, лежал на боку. Я почувствовала его возбуждение. Он уперся в меня. Вернее, я уперлась в него, когда перевернулась. Недавно на этом месте лежала я, а Юра обнимал меня ногами. Теперь я не могла к нему прижаться. Я и не собиралась. Я замерла.

– Теперь подвинься вперед, пожалуйста, – прошипел Юра.

Вот глупая, обругала я себя. Ведь я поменяла положение, чтобы уступить ему место, и при этом осталась у него под боком. Я осторожно продвинулась вперед. Он не шелохнулся. Я не могу делать вид, что ничего не заметила. Или могу? Между нами теперь расстояние, я к нему не прикасаюсь, я его не вижу, я от него отвернулась. Опять тишина. Я понимала, что так не усну, слишком напряжена. А я не расслаблюсь, пока напряжен он. Уму непостижимо, как мы вообще могли голышом обниматься только что? Как его отвлечь? Он об этих мыслях говорил, когда сетовал на тишину? Он просил не молчать. Я хороша!

– Я… я думаю, что надо проснуться раньше Миши. Ты ставил будильник?

– Я не буду спать. Разбужу.

– Я все же надеюсь, что будешь.

– Правда?

– Да, сейчас устанешь и будешь.

– Знаешь, я думал, что привык к твоему телу, которое за стеной, в соседней комнате, или даже в одной комнате, под пижамой. Я даже, казалось, привык к тому, что ты не носишь бюстгальтер. Я надеялся, что смогу, но… Как ты думаешь, удастся нам вытянуть из-под Мишки один плед?

– Зачем?

– Я в него укутаюсь и пойду стеречь огонь. Все равно я спать не могу.

– Юра, очень холодно! Тебе пледа не хватит! Он тонкий!

– Мне подойдет!

– Ты говорил, что дров до утра не хватит! И вообще, что ты выдумал? Надо спать.

– Я не могу, не понимаешь? – Он сердился.

– Никуда ты не пойдешь! Ты останешься здесь, а не то заболеешь!

Я тоже умею сердиться.

– Я заболею, если останусь здесь!

– Юра, ты… – Я развернулась к нему. Я не должна его выпускать! – Ты взрослый человек! Ты сам заставил меня раздеться и лечь сюда. И был прав! Нам надо греть друг друга и не заболеть после того, что мы пережили. На дворе плюс восемь, дождь и такой ветер. Мы логично должны заболеть, мы логично сейчас голые и греемся. И логично должны заснуть. Включай свою железную логику и справься с собой. Ты же обнимал меня только что!

– Но я согрелся, и все изменилось.

– Перевернись на другой бок!

– Это не поможет.

– Ты не уйдешь из этой постели, – сказала я твердо. – Я уйду тоже, следом за тобой.

– Класс! А кто с Мишей останется?

– Ты его отец, ты и оставайся. Ты заботишься о Мише? Ты понимаешь, что если сделаешь, что хочешь, то Миша, во-первых, проснется, а во-вторых – испугается?

– Я ничего такого не собираюсь делать! Я просто хочу уйти.

– Не собираешься? Тогда в чем дело? – Я завелась и повысила голос. – В чем дело? В моем обнаженном теле? Да потрогай меня всюду, убедись, что я особь женского пола, которая не отличается от всех остальных, успокойся и спи! Или не спи, но лежи здесь.

Миша заворочался.

– Тише, – шикнул на меня Юра.

Миша опять ровно и глубоко засопел.

Я совсем забылась. Перевела дыхание.

Что я только что предложила? Он молчал. Значит, я предложила что-то сумасбродное. Но в какой-то момент я увидела в этом выход. Я столько пережила за этот день, я радовалась, боялась, раздражалась, почти засыпала в автобусе, опять боялась, мерзла, шла, раздевалась, пережила сексуальное желание и была готова уснуть, но уже за полночь, а сна ни в одном глазу.

Хотя голова и была тяжелой от необходимости постоянно, целый день искать выход из ситуации, которая складывается не так, как планировала, – но я уже пережила стыд, я преступила какую-то грань, когда легла с ним в постель в одних маленьких трусиках, и я уже не чувствовала, где граница. Он был моим спасителем, он был, как папа, – не только для Миши, но и для меня.

Я почувствовала себя маленькой девочкой, о которой заботятся; потом, правда, вспомнила, что я женщина. Теперь и он вспомнил, что он мужчина. Но вместе с тем и он – мальчик. Я тоже хочу о нем заботиться. И в детстве, в детском саду, я тоже разрешала мальчикам себя потрогать… Обычно я со стыдом вспоминаю этот инцидент из прошлого, но в такую ночь даже эта мысль подтверждала мою идею: он хочет меня из-за запретности того, что близко. Он дотронется, успокоится и потеряет интерес. Господи, разве можно быть такой наивной? Наверное, у меня все-таки повысилась температура.

– Ты можешь не выдержать, и все будет еще хуже…

– Может быть, – наконец сказал он. Он не шептал. Он тихо говорил. – Я хочу тебя потрогать.

– Ты уверен, что…

– Нет.

Мы замолчали. Я же сама предложила, но мне бы хотелось, чтобы он меня как-то заверил. Юра молчал. Значит, сама… В конце концов, он уже видел меня голой. Его руки уже были на моей груди. Нет, не вспоминай, не вспоминай! Мне хотелось ударить себя по лбу. Я осторожно легла на спину и перевела дыхание.

Я не чувствовала его, но знала, что он очень близко. Что-то изменится между нами? Ничего, если только он не переступит черту. Все будет, как и прежде. Мы уже привыкли жить, зная, какими сладкими могут быть запретные губы, зная, что под одеждой друг у друга притягивающее тело. Это мучительно для обоих.

– Может, если я перестану быть для тебя запретным плодом, у нас станут лучше отношения?

Он подавил смех:

– Какими, например?

– Ну, мы станем прохладнее друг к другу. Ведь лишняя… лишнее сексуальное притяжение, оно ведь мешает отношениям, правда? Вот нам все говорят: «Вы – идеальная семья». Если бы мы вообще стали друзьями, как раньше, – тогда бы стали действительно идеальными. Знаешь, у меня есть теория, она в том, что нужно заключать браки с геями. Усыновлять детей и воспитывать их. Или, может, искусственно оплодотворять женщин гейскими сперматозоидами! И это будут идеальные семьи! Юра, я в это искренне верю! А что? Геи – идеальные мужчины. Как только я вижу привлекательного мужеподобного самца старше тридцати, в большинстве случаев – он будет нетрадиционной ориентации. Геи, в отличие от «нормальных» мужчин, всегда ухаживают за собой. И я не имею в виду декоративную косметику, я о душе, спортзале, питании, образе жизни и образе мыслей. С ними всегда можно поговорить, они занимаются саморазвитием…

– Я хочу, чтобы ты замолчала. Не произносила звуков, не называла моего имени, – перебил он, как будто и не слушал вовсе. – И главное – не трогай меня и не двигайся. Просто полежи, хорошо?

– Да, – ответила я. «Ничего, что ты прикрыл фонтан моих мыслей, ничего, что просишь меня быть бревнышком. Мне тоже надо успокаиваться. Завтра подумаю о геях и браках».

– И мы будем…? – начала я.

– Тшшшшш, – зашипел он на меня.

Он встал, подкинул дров. Я чувствовала, как кровать опять прогнулась под ним, где-то внизу. Видимо, он сел у моих ног. Рукой пролез под одеяло, коснулся ступни. Я попробовала ее поставить, но он второй рукой прижал голень к постели. Не двигаться, да.

Он вернулся к ступням. Убрал одеяло. Пальцами обеих рук обхватил одну ступню, провел вверх к пальцам ног. Опустился к пятке. Обнял ее. Положил в свою ладонь, остановился. Он ее не грел, он ее слушал. Это я так понимаю: он, наверное, сейчас оценивает ее форму и фактуру. Интересно, с чем он сравнивает? Жаль, что нельзя говорить, я бы это обсудила. Продолжая одной рукой поддерживать, он пальцами второй провел от пятки к подушечкам и к пальцам. Внимательно ощупал каждый палец. Потом проделал то же с другой ступней.

Потом, едва касаясь кожи пальцами, провел по голени к коленям. Ощупал их, одной ладонью осторожно пролез под икроножную мышцу и сжал ее. Я напряглась. Он этого и хотел, гладил теперь напряженную мышцу. Потом надавил, заставил расслабиться. Мне было весело. На части меня еще не разбирали! Разложить любовницу на: филе, бедрышко, суставчики, сухожилия… Мне было очень весело!

Он не массировал меня. Он узнавал. А узнавал, как мог. Только я приготовилась представить себя его пациенткой, как он резко сменил тактику, скользнув рукой вверх по внешней стороне бедер. По коже побежали мурашки. Он лег рядом, под одеяло, и на секунду я почувствовала его холодный торс, плечи, живот. «Мурашки от холода», – быстро объяснила я себе. И он замерз, я машинально попыталась прижаться к нему, опомнилась, но он отодвинулся от меня быстрее. Ладно, не трогаю…

Судя по всему, он не собирается меня целовать. В прошлый раз он был так несдержан, что все это может говорить об одном: он под контролем и он просто меня трогает. Как и договаривались… Я могла догадываться, где его лицо, но не чувствовала дыхания. А если все-таки поцелует? Я его остановлю? Да. Хотя… Его горячая ладонь оказалась между моих ног, выше колен, он двигался вверх, немного разведя мои ноги, гладил их по внутренней стороне. И я с трудом могла сказать себе, что же он делает: ощупывает или ласкает? Но я не могла уже себя обманывать: мурашки были не от озноба. Я начинала гореть, и он это сейчас поймет.

Он дотянулся почти до колен, а потом, пальцами, едва прикасаясь, двигался вверх. Останавливался, возвращался и опять, сжимая пальцами бедра, двигался к границе. Дальше меня прикрывала ткань. Он провел пальцем вдоль шва трусиков вниз, к ягодицам. Я почувствовала справа и сверху его горячее дыхание. Он не прикасался к ткани трусиков, только к коже возле них. Не убирал руки. Я уже не чувствовала, что могу что-то контролировать. Хотя надо было бы ему указать, что это слишком…

Как бы я это сделала? Я не хотела ни на что ему указывать. Я не смогла бы, даже если бы очень строго себе приказала. Когда он положил всю ладонь между моих ног, я не выдержала и, раздвинув их шире, подняла таз вверх. Юра убрал руку и силой заставил меня свести ноги, придавив их сверху своей ногой. Я отметила, какой он горячий, и уже понимала, как он лежит. Стоит мне только совсем отключить сознание… А я уже была на грани…

Он хотел, чтобы я слушалась разума, помнила его просьбу, помнила о своих внутренних установках, но я уже слышала только его тело. Я видела только свет фонарика от его рук, его дыхания, его центра. Я знала только, как двигаться с ним в такт, и на следующее его прикосновение отреагировала тем, что попробовала повернуться на правый бок, к нему. Но он держал меня ногой и прижал мои плечи к кровати. Оказался надо мной. Подождал, повисел и, к моему разочарованию, вернулся туда, где был.

Я выдохнула. Оказывается, я могу не дышать. Сколько это длилось? Теперь я дышала глубоко и часто.

Юра положил ладонь ниже пупка. Не двигался. Что мне делать? Он контролировал мои ноги, хотя пальцы на них уже напряглись и носочки вытягивались, ступни, как могли, потирали друг друга, живот начал дрожать. Я так не могу. Я же чувствую его. Он начал гладить меня по животу, он гладил пальцами вокруг пупка, провел вниз, вбок, обхватил талию, провел вверх. По ребрам спустился вниз. Так он вряд ли делал с пациентами! Он двигался медленно, концентрируя силу в кончиках пальцев, и, постепенно убирая их, он оставил только два пальца, которыми опять опускался к белью на мне.

Я лежала, повернув к нему голову, и тут поняла, что все, я больше не могу ждать и не хочу думать. Я нашла его в темноте, схватила за шею и потянула на себя. Он перехватил запястья, но я все-таки повернулась на бок и лежала перед ним и под ним там, внизу. Он дал моим ногам развернуться и опять придавил меня. Я хотела дотронуться руками до его колена, потереться о его бедра. Я так часто делала это сквозь ткань его брюк! Я тоже хочу поиграть в эту игру. Но ведь если тихонько…? И не очень двигаться, чтобы без скрипа, без…

Я поняла, как обманываюсь. Я хотела секса с ним, прямо сейчас. Я смогу не кричать? Вряд ли. Надо тормозить. Я сжала губы и шумно дышала через нос. Теперь он удерживал меня ногами и руками. Отлично, как же дальше пойдет обследование? Может, наконец губами? Он не двигался. Я начинала приходить в себя. Пора останавливаться. Я еще могу? Я должна. Это было безумие – позволять ему так делать… Я еще могу сказать «нет». Я могу сказать… Хотя он же сам просил меня молчать. Может, мой рот сегодня не для протестов… Зря я об этом подумала, потому что возвращающаяся рассудительность – с ее «ты должна!», что прорывалась сквозь овладевшее моим телом «хочу!», – после этой мысли была отправлена куда-то за пределы сознания, помещения, Вселенной.

– Пожалуйста, не двигайся. Дай мне закончить, – услышала я совсем рядом.

Он был так близко!

Я не кивала ему в ответ. Я и не могла ему пообещать, он меня не видел. А сказать – значит открыть рот, а я держала в себе все звуки. Он просто решил поверить в мое согласие. И притронулся своими губами к пальцам. Сухими, закрытыми, он еле-еле проводил ими по кончикам моих пальцев. Пауза. Я почувствовала его губы на внутренней стороне и на подушечках другой ладони. Снова сухие, сжатые. Он как будто гладил меня губами. Потом колючей щекой. Он поцеловал меня в запястье, нюхал кожу, кончиком носа двигался по руке вверх, гладил руки пальцами и наконец поцеловал в сгиб локтя. Поцеловал, открыв рот и засасывая кожу, поцеловал так, что обе мои ладошки жадно раскрылись и, схватив только воздух, сжались в кулак. Я его уже не чувствовала. Юра опять отдалился и лег где-то там, далеко.

Расстояние между нами представлялось мне громадным, ведь он был так близко, ведь было уже понятно, что я ему открылась, чего же он ждет? Я хочу еще ласок, еще поцелуев. Я буду лежать смирно, возвращайся. Делай со мной так всю ночь! Как только я так подумала, я почувствовала его руку на своей щеке. Он подержал мое лицо в своей большой ладони, потом пальцами провел вверх к виску, по лбу, носу, к губам. Он гладил мои губы, и я ждала, что после этого он поцелует меня. Я помню прошлый раз, помню, что с этого все началось, но он спустился к шее, обхватил ее ладонью, потом отпустил, перешел на плечи. Замер под ключицами.

Он нежно коснулся груди, обвел пальцами. Я услышала скрип под нами. Под его натиском я развернулась и легла на лопатки. Он оказался надо мной и рядом. Я не сдержала стон. Он замер, но на этот раз не убрал рук. Просто перестал двигаться. Миша ровно дышал, Юриного дыхания я не слышала. Мое прерывалось. Я не могу так больше! Но Юра продолжил играть с грудью. Я сдерживалась. Открывала рот, чтобы выпустить беззвучный стон или хотя бы воздух. Он начал трогать соски, и на этом терпение кончилось.

– Юра! – умоляюще прошептала я, поискав его в темноте.

Я успела прикоснуться к его бедрам и почувствовала все тело. Горячий… сильная грудь… мускулистые плечи… большой… я провела рукой по его груди вверх к шее. Но оказалось, он был надо мной и рядом не для того, чтобы облегчить, а чтобы остановить.

Он опять держал меня за запястья и что-то шептал на ухо. Я слышала только горячее дыхание. Значит, здесь – губы; я повернулась и попыталась найти их, но поймала губами только воздух. Он схватил меня сзади за волосы и оттянул вниз. Наверное, это должно быть больно, но в данный момент я чувствовала только, что отдаляюсь. Что он мне шепчет? Это раздражало.

– Не называй моего имени! – Он уже не шептал.

– Ты разбудишь Мишу, – слабо сказала я.

Я вспомнила о Мише, и он выдохнул с облегчением. Мы лежали некоторое время. Наши ноги сплелись, но так, что своими он удерживал мои. Мне становилось больно под давлением его коленей, я попыталась вытянуть из-под него хотя бы одну ногу, но он не пускал. Одной рукой он перехватил мои запястья и локтем придавил мои руки к кровати; другой – держал меня за голову.

Мы восстанавливали дыхание, и я еще не понимала, что произошло. Отдавала себе отчет только в том, что чувствую боль в ногах и в запястьях. Он сильно держал меня. А потом медленно и сдержанно развернул на другой бок так, что я оказалась спиной к нему. С облегчением я подтянула к себе свободные ноги. Так мы сегодня лежали вместе, когда только оказались в кровати. Только теперь все было иначе.

Я открыла глаза и подумала о ребенке. Для этого ты меня повернул? Чтобы напомнить, почему мы не можем? А зачем ты тогда так делал? Зачем раздразнил меня? Юра прижимался к моей спине, но теперь он сложил передо мной мои руки, вместе и некрепко придерживал их своей рукой. Он не прижимался ко мне нижней частью тела. Но я знала теперь – почему, и иногда это чувствовала. И я опять услышала его пальцы. Что он делает? Ведь тут Миша! Хотя он и раньше тут был. Все время был рядом…