Мамочки мои… или Больничный Декамерон Лешко Юлия

Таня эффектным жестом выдвинула еще один ящичек своего стола и протянула Бобровскому тетрадку:

– Вот, у меня все с собой.

Бобровский взял тетрадку и ласково посмотрел на Таню:

– Умница! И красавица! И помощница моя! Что бы я без тебя делал?

Таня от обилия комплиментов любимого начальника расцвела и похорошела. И, от избытка чувств, внесла еще одно встречное предложение Бобровскому:

– Владимир Николаевич, а хотите, я вам помогу! Например, могу погонять вас по топикам. Вы у меня быстро все вспомните.

Бобровский кивнул:

– Спасибо, Танюша! – и благодарно коснулся ее плечика, отметив попутно про себя, что халатик на Тане надет уже целый.

Наташа уже с утра была не в духе, и идиллическая картинка, которую она увидела на сестринском посту, оптимизма ей не добавила.

Она подошла своей танцующей походкой, резко контрастирующей с холодным выражением лица, положила перед Таней документы и довольно жестко распорядилась:

– Таня, вы, когда с Владимиром Николаевичем закончите, зайдите, пожалуйста, в девятую палату, соберите Войтенко и сопроводите в родильное отделение. Ее там уже ждут.

Бобровский, от которого не скрылось Наташино раздражение, постарался «перевести стрелки»:

– Наталья Сергеевна, простите, а что у вас сегодня по личному творческому плану?

Наташа обратила взор на потенциального командированного:

– Планов – громадье, Владимир Николаевич! Пойду выполнять и перевыполнять! Хорошего дня, коллеги. Успехов в учебе.

Бобровский, почувствовавший себя даже не студентом – школьником и лоботрясом, бросил уже вслед уходящей Наташе:

– И вам того же, Наталья Сергеевна.

Женщины с аппетитом завтракали: Рита намазывала масло на батончик, Лиля подумала и добавила его в манную кашу… А Лиза продолжила развивать свои мысли о профессиях:

– Я ведь, на самом деле, по образованию переводчик, точнее сурдопереводчик. Работала со слабослышащими, с глухонемыми, и с детками, и со взрослыми. И знаете, так научилась людей понимать… даже без слов. Я не с ограниченными возможностями людей имею в виду, самых обычных. Буквально по выражению глаз.

Рита заинтересовалась:

– Где же этому учат?

– В нашем педе, – ответила Лиза, отпив чая. – Но долго поработать по профессии я так и не успела. Вскоре после института вышла замуж и как-то… вся переключилась на семью. Муж был только «за». Он у меня очень любит, чтобы дома было вкусно и уютно.

Рита спросила вежливо, но без особого интереса:

– А кем твой муж работает?

– Максим? – переспросила Лиза и почему-то заулыбалась. – Он специалист по интерьерам. Дизайнер. Офисы и жилые помещения. Очень востребованная профессия. И он у меня очень талантливый.

Ей хотелось еще рассказать про Максима, но Рита внезапно вздрогнула, резко дернула рукой с ложкой и пролила жидкую манную кашу на стол. На ее внезапно побледневшем лице отразился ужас. Лиза прижала руку к груди:

– Рита, Рита, ты чего? Это ты из-за каши так… Да сейчас вытрут… – но Рита не реагировала, сидела с каким-то странным выражением лица и остановившимся взглядом. – Господи, я сейчас врача приведу…

Лиза встала из-за стола и со всей возможной скоростью вышла из столовой.

Рита по-прежнему сидела бледная, глядя прямо перед собой. Потом взяла себя в руки, машинально вытерла салфеткой пролитую кашу.

Лиля спросила, внимательно глядя на Риту:

– Э-эй… Ну, лучше? Что это с тобой? Давление, что ли, упало?…

Но Рита уже окончательно взяла себя в руки:

– Ага… Жизненный тонус… на нуле… Да не надо врача, сама дойду. Что-то мне, правда… не очень…

У строящегося здания стояли Сергей Стрельцов и прораб Петрович, по прозвищу «Ядерна Кочерыжка». Сергей нервно поглядывал на часы: из аэропорта отвез инвесторов в гостиницу, а потом начальство из треста взяло их под свое крыло. Ну, и где они? И где их европейская пунктуальность?

– Опаздывают гости дорогие. Долго завтракают.

Петрович всегда немного недолюбливал любые – хоть зарубежные, хоть отечественные – делегации на его стройку: как-то смещались привычные расстановки, по типу «кто в доме хозяин»:

– Сильно дорогие, вот и опаздывают, – недовольно буркнул он. – Как говорится, кто платит, тот и оркестром дирижирует.

В это время подъехали одна за другой три дорогих иномарки. Из них вышли несколько солидных, одетых слегка не по погоде, мужчин и одна девушка. Взгляды Сергея и прораба на несколько секунд невольно остановились именно на ней – высокой, тоненькой, в короткой юбочке, в сапожках чуть не до колена, на высоченных каблуках. Петровичу, кода он поглядел на ее коленки, стало за нее холодно, а Сергею в целом понравился весь ее изящный силуэт.

– А это еще что за «уно моменто?» – выдал свой интерес Петрович.

– Крановщица итальянская, не видишь, что ли, Петрович? – усмехнулся Стрельцов. – Писали же, что привезут передовиков для обмена опытом.

– Ах, передовико-о-о-в, – нехорошо скривился Петрович, и Сергей тут же понял, что своей невинной шуткой перевел мысли Петровича в ненужное русло, – у нас тут таких передовиков, в таких же юбках…

– Брось, Петрович, я пошутил. И давай, без этих твоих аллегорий, ладно? Не знаю я, кто эта девушка. Какие, нафиг, крановщицы…

– А ты, Анатольевич, не шути, – не сдавался хмурый Петрович. – Когда фундамент закладывают – баб долой! Это как на корабле… Юбку нацепила…

Сергей внимательно смотрел на вновь прибывших, а Петрович все бухтел…

– Да ладно тебе, Петрович, не сняла же она, юбку эту. А до фундамента еще далеко, – сказал Сергей, своим тоном давая понять, что пора бы и успокоиться.

Петрович понял, но сдаваться не хотел:

– Все одно!

Они пошли навстречу прибывшим и поздоровались с каждым. Сергей попытался запомнить, как зовут итальянцев, еще в аэропорту, но с первого раза удалось запечатлеть в памяти только одну фамилию: Ванцетти. Откуда-то из детства всплыло название фабрики имени Сакко и Ванцетти… А Петрович даже пытаться не стал, хотя синьоры назвались и ему. Последней представилась девушка:

– Женя. Переводчица.

Петрович тоже пожал ей руку, и когда она очень мило улыбнулась «Ядерной Кочерыжке», тот даже немного устыдился своих заочных предварительных нападок на длинноногую «крановщицу»…

Рита лежала на кушетке в манипуляционной. Вера Михайловна уже измерила ей давление, удивленно подняла брови, отложила стетоскоп. Взяла руку Маргариты и послушала пульс, глядя на секундную стрелку циферблата.

Пожала плечами, слегка недоумевая – что же могло вызвать острый приступ дурноты у мамочки:

– Да, в общем, все в порядке. Давление в норме, тахикардии нет. Не понимаю, что это с вами было… Если повторится, надо будет кровь на сахар сдать. Не исключено, что гипогликемия. Это бывает на вашем сроке: сахар резко падает и вот такие симптомы – внезапная слабость, вплоть до обморока. А вы еще не хотели ложиться…

Рита лежала, задумчиво глядя куда-то мимо Веры Михайловны, но на слова врача отреагировала вполне адекватно:

– Хорошо, я поняла. Я и сама вижу: надо полежать… под контролем…

Вера Михайловна встала:

– Полежите-ка здесь еще минут десять и – в палату, не спеша. Хорошо?

Вера Михайловна вышла, плотно закрыв за собой дверь. Голоса за закрытой дверью были меньше слышны, но Рита была рада не тишине, а возможности немного побыть наедине со своими мыслями. Она подняла глаза, уставилась в потолок и сказала сама себе:

– Хорошо. Просто замечательно. Лучше не бывает!..

Сказала – и вспомнила. Эти слова – именно в этой очередности – были уже сказаны, но по-другому, в другой ситуации…

…Они лежали, повернувшись друг к другу лицом, и не могли разнять объятия. Не целовались, а целовали по очереди друг друга, и каждый поцелуй сменялся нежной, расслабленной улыбкой.

Максим сказал:

– Хорошо. Просто замечательно. Лучше не бывает, да, Ромашка?

Рита изо всех сил боролась со сладкой дремотой: сейчас бы укутаться вместе одеялом, вдохнуть теплый древесный аромат его волос и уснуть, и спать долго-долго, и не спешить, и не отпускать…

Но, услышав придуманное им недавно прозвище «Ромашка», Рита тут же проснулась и шутливо шлепнула его по губам. И, хотя Максим сразу перехватил ее руку и поцеловал, а потом еще и немного покусал каждый палец, все же попросила:

– Не зови ты меня так, пожалуйста. Помнишь, я тебе говорила: у меня один клиент есть по фамилии Ромашк. Профессиональный тамада. Массовик-затейник. Автор сборников тостов, поздравительных текстов и юбилейных адресов. Такой пошляк, такой зануда!.. Я все время удивляюсь, почему он пользуется таким спросом у населения…

Максим засмеялся:

– Да, да, как я мог забыть! «Сегодня праздник у девчат, девчата рюмками стучат…» Его шедевр, да? – он привстал на локте, посмотрел на Риту. – Нет уж, пусть лучше возле тебя будут такие зануды, чем балагуры-донжуаны-кэвээнщики. Я же не выдержу конкуренции! И тогда нашей безмятежной идиллии придет конец…

Сначала Рита счастливо засмеялась, а потом спросила серьезно:

– Максим, а у нас, по-твоему, безмятежная идиллия?…

– А что – разве нет? – несколько бодрее, чем было бы уместно, произнес Максим.

Последние капельки чувственного очарования испарилсь. Рита приподнялась, натянула одеяло до подбородка и замолчала.

Максим понял, что слова про «идиллию», мягко говоря, – не совсем правда. И, повернув голову, сказал серьезно:

– Рита… Я не так выразился. И все понимаю: конечно, каждая женщина мечтает о нормальной семье. И мужчина – тоже. Но иногда бывает, что… Ну вот, так получилось, есть у меня нормальная семья.

Он тоже сел, только не рядом с Ритой, а спустил ноги с постели, готовый в любой момент встать и уйти. Рите пришлось наблюдать за ним со спины и только догадываться, какой у него сейчас взгляд, какое выражение лица…

А Максим продолжал, придав интонации максимум иронии:

– Ну, такая нормальная семья, ну, такая вся приличная, такая… что хоть в прорубь!

Максим пару секунд помолчал, а потом его словно прорвало. Он резко повернулся к Рите, опершись рукой на широкую их кровать, заговорил резко, почти зло:

– Не знаю, поймешь ли ты меня… Ну, попробуй понять! Вот, моя жена, Лиза. Она – симпатичная. Очень. Но заметь: не красивая, не хорошенькая, не кокетливая, не сексуальная – ни-ни! Ни в коем случае! А вот именно симпатичная такая… как булочка с маком. Вкусненько. Сдобненько. Приторно немножко. В общем, добавки – не надо… Заботливая. О-о-очень! Не жена, а мамочка. Вагон достоинств!

Максим сделал паузу. И вздохнул:

– Нет, все же есть один недостаток. И – надо же: именно из-за него мы до сих пор вместе. У нее нет детей. Потому, что первую беременность мы не сохранили. Ну, так подумали… и решили не сохранять… А оказалось, не стоило этого делать.

Все это время Рита сидела неподвижно, не глядя на Максима. Но ему было очень заметно, как ей тяжело слушать о жене.

Она и не думала это скрывать:

– Ты никогда мне про жену не рассказывал… так подробно. Так это ты решил… подождать с ребенком? – Максим смолчал, впрочем, очень красноречиво. Рита поняла и покачала головой: – Ну, ладно. Но ведь ты же любил ее, такую… симпатичную булочку?

Максим почти отмахнулся:

– Любил! Мы вместе уже почти десять лет! Да я сейчас и сам не очень-то понимаю: любил, не любил?… Сколько мне лет-то было? В какой-то момент думал, что люблю. Замуж позвал. А потом… Она меня так полюбила, что… залюбила.

Рита не удержалась от шпильки:

– А ты не выглядишь замученным ее любовью. Напротив: ухоженный, досмотренный, вполне упитанный, спортивный: дает возможность посещать сауну и спортзал, да?

Максим укоризненно покивал головой:

– Да-да, ухоженный. Я не спорю: я не ночую в коробке от холодильника и не ищу на помойке корки. Она хорошо готовит, весной кормит меня поливитаминами и сама подбирает мне парфюм. Эх, ее бы воля – она бы меня и в памперсы упаковала! И она вполне счастлива, а я… Увяз в ее заботе. Устал.

По всему было видно, что он говорил бы и дальше, но тут Максим заметил, наконец, что Рита совсем «заледенела». И тогда, притянув к себе, преодолевая ощутимое сопротивление, крепко прижал ее к себе. Стал целовать часто, нежно, приложив усилие, все же уложил на подушку, а потом прошептал прямо в ухо:

– Все, хватит об этом. Ты мне нужна, мы вместе, а остальное… Это моя жизнь, моя проблема. И знаешь, я решу эту проблему. Не сейчас. Но решу. Что-то должно случиться, что-то… или очень плохое, или очень хорошее… Что-то случится – само. А пока…

Рита слегка отстранилась и посмотрела ему в глаза. Он казался ей очень искренним и, пожалуй, несчастным. И она обняла его со всей нежностью, на которую была способна в тот момент.

Максим горестно покачал головой и попросил:

– Давай пока жить, как живется. Любишь?

И Рита кивнула в ответ:

– Люблю… Мое второе имя.

Рита сначала села, потом встала и решительно пошла к двери. Но перед самой дверью остановилась и закрыла лицо обеими ладонями. Удалось не заплакать… И тогда Рита с силой провела ладонями по лбу, по глазам, по щекам, как бы умывшись, а уже потом, с просветленным лицом, вышла в коридор.

…Решимость оставила ее только перед входом в пятую палату: сквозь стекло двери она увидела сидящую на своей кровати симпатичную соседку Лизу.

В ординаторской Вера Михайловна, нахмурившись, сравнивала две распечатки КТГ, записывая что-то в историю болезни. Как всегда, широко распахнулась дверь, и вошел деловитый Бобровский:

– Аллес ист орднунг? – голос завотделением звучал почти царственно: мужественный язык тевтонов явно придавал его приятному тембру особое металлическое звучание. «Ему бы армией командовать», – мелькнуло в голове у Веры.

Однако Вера, даже не отрываясь от письма, парировала:

– Аллес гут!

Курфюрст Бобровский, перебирая папки на полке, спросил, однако на общепонятном русском:

– Где история болезни Тарасовой?

Пришлось Вере отвлечься от своей работы и вытащить нужную папку из стопки на столе:

– Битте шон!

Бобровский пролистал историю и прочитал:

– Так, первый мини-аборт, киста… Хм… Длинные и тонкие трубы. Ну что, молодец…

Вера Михайловна покосилась на шефа:

– Кто молодец?

Тот потряс историей болезни:

– Мамочка молодец. Умница мамочка.

С этим Вера Михайловна не смогла не согласиться:

– Я тоже заметила, что умница. Она по жизни – умница. И какая-то профессия у нее необычная…

Бобровский заинтересовался:

– Орнитолог?

Вера нахмурилась, повспоминала… Не вспомнила:

– Нет… Забыла. Спрошу еще раз… Интересное что-то…

Владимир Николаевич, прежде чем выйти, обернулся к Вере Михайловне и сказал таким хорошим, таким человечным голосом:

– Верочка… Ты смотри, с какими проблемами мамки беременеют. И рожают.

Вера Михайловна посмотрела на него с грустной улыбкой:

– Ну да. Стараемся, помогаем, так?… А почему ты мне это говоришь?

– Потому что хочу тебе напомнить, что тебе уже пора сдавать повторный анализ на гормоны, – просто объяснил Бобровский.

Вера помассировала усталые глаза кончиками пальцев:

– Вот вы взялись за меня, Владимир Николаевич…

Ее руководитель пожал плечами, как бы констатируя очевидное:

– Надо же динамику отслеживать, а то все наши старания коту под хвост, а этого я допустить не могу.

Вере пришлось признать правоту Бобровского:

– Да понимаю я все, просто закрутилась. Не успеваю.

Бобровский хмыкнул со всем возможным возмущением:

– Просто представить себе не могу подобный диалог ни с одной из своих пациенток! Фантастика! Вера Михайловна, вы меня просили вами заняться? Просили! Вас консультировали ведущие специалисты в области акушерства и гинекологии? Ответ положительный! Так вот, как ваш непосредственный начальник и по совместительству лечащий врач я настаиваю на соблюдении моих предписаний. Сегодня же! Я доходчиво объяснил?

Вера сделала попытку перевести все в шутку:

– Яволь, майн доктор. Разрешите выполнять? Прямо сейчас пойду и сдам, – Вера бросила взгляд на часики, – я сегодня не обедала… И завтракала давно… Пойду. Можно считать, на голодный желудок.

Вера вышла из ординаторской, а Бобровский сказал сам себе, побарабанив по Вериному столу:

– Вот то-то же! У меня не забалуешь!

Офицерская жена Лиля, наливая себе сок в стаканчик, сказала, озабоченно покачав головой:

– Да, девчонки. Мы без них как-то обходимся. А они без нас… Я вот нашего папочку оставила на хозяйстве. И сердце не на месте: хоть бы он дома справился, со старшими, товарищ гвардии майор. Одного в сад, другого в школу, сам – на службу. И дай бог, чтобы не заболели, все трое. А ко мне не надо, я уж тут как-нибудь… Еще неделю, сказали, как минимум, лежать.

Вторая мамочка-соседка Василиса подключилась к разговору:

– А я своего гоню. Таскается каждый день: надо, не надо – здесь… Звонит по сто раз на дню. На работе специально торчит чуть не до ночи: не может, видишь ли, дома один! Ну, не смех?

Лиза тоже не смогла остаться в стороне от беседы:

– Ну, это же хорошо, когда такой заботливый. Повезло тебе!

Василиса отмахнулась:

– Да неприспособа он! Заботливый! Он без меня ни рукой, ни ногой. Привык, что я все сама, а тут меня положили на сохранение – и все, скис, потерялся, как первоклашка: не может без чуткого руководства, без четкой инструкции!

И тут, как будто в качестве иллюстрации к выступлению Василисы, прозвучал телефонный звонок. Молодая женщина скорчила гримаску, но в телефон, впрочем, заговорила довольно ласково:

– Да, Витя. У тебя все в порядке? Голодный? Ну, не расстраивайся. Бывает! Мы же с тобой это проходили… Ну-ка, открой ящичек под мойкой на кухне. Что ты видишь? Правильно, ведерко. Открой. Что это? Снова молодец, картошка! Узнал ты этот корнеплод в лицо? А чистить умеешь? – Василиса засмеялась, прикрыв трубку рукой, а потом серьезно и нежно сказала: – Я и не собиралась издеваться. Почисти, поджарь, поищи в холодильнике что-нибудь мясное. Все съел? Все-все?… И тушенку?!

Василиса выслушала что-то, сказанное ей мужем, и рассмеялась:

– Ах ты, мой хороший! Ах ты, кулинар! Правильно! И этого блюда тебе хватит на два приема пищи. Ну, дерзай! Консервный ключ найдешь? О! Тогда тем более…

Обратившись к соседкам, сказала торжествующе:

– Картошку сварит с тушенкой! Не пропадет! Еще недельку мне тут полежать – он и курицу жарить научится… А там и до борща рукой подать! Вот как их надо, как щенков в воду кидать, и поплывут! Все поплывут…

Лиза улыбнулась ей:

– Но ведь рожаешь от него. Значит, любишь, его, вот такого, значит, все у вас хорошо.

Василиса рассмеялась громко и заливисто, в конце даже охнула, взявшись за живот:

– Да я же не спорю, люблю. И будет у меня теперь двое мальчиков – старший и младший. Старшего-то придется, наконец, от груди отнять. И как он это перенесет – ума не приложу!

Женщины рассмеялись, а офицерша Лиля добавила совсем с другой интонацией:

– Нет, знаешь, совсем от груди отнимать не надо. А то он живо другую себе присмотрит, грудь-то! Четвертый номер! Это у них быстро…

И Рита, не принимавшая участия в разговоре, вдруг заметила, что Лиза отвела свои ясные глаза и стала смотреть в окно… Видно, ей было о чем подумать…

Только недолго: зазвонил Лизин телефон. Лиза начала разговаривать по телефону, и не увидела, как Рита исподтишка смотрела на нее каким-то новым, исследующим взглядом. И тем более, не почувствовала, как Рита немного расслабилась, услышав первую фразу, произнесенную Лизой:

– Нет, мама. У него сейчас времени совсем нет, Звонит, конечно… Ну, что он может говорить: люблю, целую, жалею, лялечка, бусечка… Ну, ты же знаешь, какой он у меня подлиза: не хочешь, а растаешь… (Лиза рассмеялась нежным, воркующим смехом). Ладно, мамочка, завтра жду. Яблоки только кислые можно, «антон», ладно? И минералку без газа. Ну, все. Пока.

Она отключилась и посмотрела на Риту:

– Как ты? Отошла? Лучше тебе?

Рита кивнула, отведя глаза:

– Все нормально. Насколько это возможно.

Лиза осторожно, стараясь, чтобы никто больше не услышал, спросила:

– А, кстати,… к тебе кто-нибудь… приходить будет?

Рита отрицательно покачала головой. А потом подумала и добавила, с вызовом, понятным только ей самой, выразительно погладив животик:

– Ну, придет, конечно. Если позову. Папочка наш придет и принесет, если что-то надо будет. Да и обойдусь я пару дней… без папочки. В смысле, без передач. А что?

Лиза пожала плечами:

– Да ничего. Просто завтра моя мама придет, может, чего-то тебе надо, ты скажи.

Раздалась другая трель на Лизином телефоне.

– Ой, а вот и папочка наш! Легок на помине. Максик, я слушаю… – обрадованно запела в трубку Лиза.

Рита не в силах была слушать их разговор. Бесцельно взяла в руки свой мобильник, повертела его, а потом направилась к выходу – якобы тоже позвонить… И только в коридоре мстительно набрала номер Макса. Где-то в единственной из миллиардов клеточек мозга, как кнопка телефона, тоненько пискнула надежда: а вдруг совпадение, вдруг не он?

Конечно, телефон Максима был занят.

Неработающая Лиза любила бывать с мамой на даче и в «мирное», до беременности, время. Они жили на даче подолгу, в урожайный сезон – неделями. Собирали урожай, делали какие-нибудь заготовки на зиму, ходили в гости на соседние дачи – обмениваться кулинарным опытом… И ей вполне хватало маминой компании, бытовых разговоров с соседками, монотонных занятий типа варки варенья и закатки компотов. Но почему-то, забеременев, Лиза почувствовала, что ей часто, да что там – все время не хватает мужа. Его смешных словечек, его ураганной нежности, его жалости, за которую она могла бы отдать, не задумываясь, любую африканскую страсть. Страсть… Вот чего не было – того не было. Что-то другое связывало их с Максом…

Она часто звонила мужу. До пяти звонков в день: сама установила лимит… Больше ее девическая гордость не позволяла. Но в тот день она позвонила и в шестой раз, благо, был повод, вполне реальный:

– Максик, ты сегодня к нам приедешь? – выслушала ответ, заметно погрустнев. – Да, нет, у нас все в порядке. Просто нам нужен сахар, килограммов десять. Клубнику собрали, ее так много… Я тебе свежей оставила… Ну, в холодильник поставлю… А из остальной нужно срочно варенье сварить, пока не пропала.

Лиза слушала пространные объяснения, почему Макс не приедет и не привезет сахар ни сегодня, ни завтра, и не заметила, что мама подошла и слушает, чем закончится их с Максом беседа.

– Да, да. Я все понимаю. Ну, извини, что не вовремя, – и, без обычных «целую» и «люблю», Лиза нажала отбой.

Мама начала вполне нейтральным тоном:

– Что, как всегда не кстати? – на дальнейший нейтралитет у мамы не хватило выдержки. Ей бы у дочери поучиться… – Лиза, а тебе не кажется, что в последнее время ему все время не до тебя. По-моему, он просто отмахивается от тебя, как от мухи.

Лиза возразила:

– Мама, о чем ты? У Макса сейчас такой ответственный проект. Конечно, ему не до сахара. И не до клубники.

Мама почему-то не понимала, что, обличая зятя, больно ранит и без того уязвимую, в ее положении, дочь. И потому была излишне категорична:

– И не до тебя.

Рита стояла под плакатом, на котором был расписан буквально по минутам режим дня отделения патологии, методично набирая один и тот же номер. И пока ждала вызова, задумчиво водила по картинке пальцем… «Завтрак… Обед… Личная гигиена… Отход ко сну…» Наконец, номер освободился.

Рите удалось произнести первую фразу очень спокойно, почти деловито:

– Алло, Максим? Привет… Это я. Как дела?

По лицу ее было очень заметно, что она просто формально выслушивает ответ, иронично кивая, выразительно глядя в потолок. А еще по ее лицу можно было догадаться, что она в крайней степени раздражения и титанически борется с желанием как можно скорее спровоцировать ссору. Голос звучал от слова к слову все более напряженно… Но наблюдать за ее борениями было некому: большинство мамочек сейчас уделяли время «личной гигиене», чтобы вскорости «отойти ко сну».

– Все это, конечно, очень интересно. Я рада, что ты преуспеваешь во всем, за что берешься. Какая ирония? Не сочиняй. Ну, все, я же сказала, ты совсем не на то обращаешь внимание. Есть кое-что поважнее. Скажи, а имя Лиза Тарасова тебе ни о чем не говорит?

Выслушав ответ, Рита снова иронично кивнула:

– Я познакомилась с этой очень интересной женщиной в роддоме, мы лежим с ней в одной палате, представляешь, как повезло? Знаешь, я узнала много интересного о ней, об ее отношениях с мужем. Даже не об отношениях – чего там особенного, просто нежная любовь, – а о том, как давно они хотели ребенка и как они оба безумно счастливы, что наконец-то у них будет малыш.

Максим что-то отвечал так долго, что Рита даже отвела трубку от уха. Потом снова прижала к уху, дослушала монолог до конца и резюмировала:

– Ах, вот это тебя заинтересовало более всего? Трогательно. Меня положили по «скорой». Ну, это уже не столь важно… Нет, я не собираюсь устраивать скандал, упаси бог. Но ты… Ты же мне не говорил, что она беременна!

И, как ни крепилась Рита, все же горько заплакала:

– Ладно, Макс, сейчас я не знаю, что тебе сказать. Просто… не знаю. Что?! Не волнуйся?!. Да я в шоке от всего этого. И что делать, просто не представляю!

Максим, судя по всему, что-то пытался говорить, но Рита, дрожащими пальцами едва нащупав нужную кнопку, отключилась. В глазах у нее стояли злые слезы. Гневно встряхнув своей горделивой головкой, Рита разбрызгала слезы по сторонам и вытерла глаза ладонью. Она подумала: разве это первый раз, когда он заставляет ее так унижаться? И так плакать? Нет, не первый. Только теперь ей приходится плакать вдвоем.

…Было лето. Рита, красивая, оживленная, выпрыгнула из такси и быстро направилась к знакомому подъезду высотного дома. Быстро набрала известный ей код на домофоне, тот ответно пиликнул, бесстрастным искусственным голосом пригласил: «Входите, дверь открыта…» Она нетерпеливо, почти приплясывая, нажала кнопку лифта, зашла в него, нажала кнопку этажа и, только тогда переведя дыхание, с удовольствием посмотрела на себя в зеркало.

Скоростной лифт нес ее к любимому… А вот и его дверь! «В траве сидел кузнечик!» – мастерски вызвонила Рита их позывной.

Дверь открылась, на пороге стоял Максим… с какой-то ненужной улыбкой на лице.

Рита сделала движение войти и обнять его, и тут он повел себя странно, резко отстранился, оглянувшись назад и выставив вперед ладонь, слегка повышенным тоном спросил, быстро прижав указательный палец к губам: