Мамочки мои… или Больничный Декамерон Лешко Юлия
– Вот-вот. Бобровский примчался на помощь. И меня… мобилизовали. – Наташа хмыкнула на Верину шутку: – Ну да! Олимпийцы. Бобровский там на всякий случай остался. Вдруг еще кто-нибудь подтянется, для ровного счета.
– Ну, если Бобровский там, я спокойна.
– Когда уже я буду спокойна? Когда я успокоюсь, а, Вер? – Наташа вздохнула тяжелее, чем от усталости.
Вера посмотрела на нее искоса:
– Ну что, так и будешь вздыхать?
Наташа развела руками:
– А что еще остается?
А Вера раздумчиво сказала:
– Может, взять инициативу в свои руки?
…Вера и Сергей любили гулять по набережной в парке Горького.
Поздней осенью Вера начинала сильно переживать за уток, плавающих по городскому водоему, почти целиком замерзающему зимой, поэтому они часто, во все выходные, когда могли погулять вместе, запасались белым хлебом и шли в парк. Достав из объемной сумочки булку, они с Сергеем принимались кормить привыкших к угощениям водоплавающих. Недалеко бегали маленькие, лет пяти-шести, мальчик и девочка. Девчонка бойкая, крикливая, а мальчишка стеснительный и небыстрый. Девочка, заметив, что взрослые стали бросать в воду батон, бросила беготню с братом и стала наблюдать за Верой. Ее хватило минут на пять. После этого она подошла к Вере и решительно попросила:
– Тетенька, дайте мне булочку.
Вера сначала не расслышала просьбы ребенка:
– Что ты сказала, маленькая, что?
– Булочку хочу, пожалуйста! – громче повторила девочка.
Вера присела перед девочкой и достала из сумки глазированный сырок:
– Ешь, маленькая, ешь!
Однако девочка отрицательно помотала головой:
– Птичек кормить булочкой будем с Сережкой! А у чужих брать ничего нельзя. Мама говорит!
Вера протянула девочке булку. Та убежала, а Вера по-прежнему сидела на корточках, скрывая слезы.
– Ну, что ты, Вера, в самом деле! – Сергей помог жене подняться. – Все же в порядке: ребенок сыт, любит птиц, не сирота. Пойдем. Называется, с природой пообщались…
Дети докармливали птицам Верину булку, а по аллее к ним торопилась их молодая мама, в обеих руках неся по большому батону. Сергей обнял Веру за плечи, стал баюкать, нежно приговаривая:
– Все у нас с тобой будет. Обязательно. И вот такие разбойники – будут. Ты мне веришь?… И вместе с ними придем кормить этих нахальных уток, и скажем им: вот, дети, это историческое место…
И вдруг расхохотался. Теперь уже Вере захотелось его успокоить. Но не понадобилось – Сергей отсмеялся и сказал:
– Стареем, что ли, Вера Михайловна? Забыла, как ты мне ровно на этом месте сама предложение сделала, а? Помнишь: «Женись на мне, Сережа, а то меня в Белыничи распределят, и я там за тракториста выйду». А я тебе застенчиво так отвечаю: «Да, я согласен…» Оно уже историческое, это место! По-моему, и утки те же…
Вера улыбнулась своим воспоминаниям… Наташа, заметив мягкую улыбку Веры, сказала:
– Да… Ты права. Самой надо шевелиться. От Бобровского не дождешься. Это он с пациентками оперативный, – решительно оправила на талии халатик, полезла в сумочку за помадой. – Вот сейчас пойду и приглашу его на ужин!
На этих ее словах Бобровский и вошел в ординаторскую. Наташа не успела накрасить губы, но Вера, увидев настроение Бобровского, стала серьезной:
– Что случилось?
Бобровский устало сел на диван и закрыл лицо руками. Молчал пару секунд. Вздохнул:
– Еще в операционной… Ребенка спасти не удалось. Хороший, доношенный мальчишка. Если бы отец и мать не решили рожать дома, в ванне, все было бы нормально… И даже… Слишком поздно папаша вызвал «скорую». Самое обидное, что при всем этом присутствовала профессиональная акушерка.
У Веры Михайловны перехватило горло. Она взялась за него двумя руками, пытаясь проглотить комок…
– В результате ребенок умер, а ответственность за это никто не понесет. – Бобровский отнял ладони от лица. – Вот такие провалы у нас в законах.
Василиса, аккуратно очищая яблоко, завела в пятой палате новый разговор:
– Я по телевизору видела, что сейчас новая мода пошла – реборнов покупать.
Лиза кивнула:
– Да, я тоже в интернете видела. Реклама, в блогах обсуждают…
Всезнайка Лиля, обо всем имеющая мнение, на этот раз проявила неосведомленность:
– Что это – реборн?
Василиса пояснила:
– Кукла такая силиконовая – ребенок в натуральную величину, точная копия. Весит, как живой. И все подробности, как ты захочешь: ну, чтобы на тебя похож.
Лиля вздрогнула даже, а потом спросила:
– Подожди, а зачем это?
Лиза решила объяснить Лиле, что это такое, уже зная, что Василиса часто придает своим рассказам некоторую «желтизну». У Василисы была страсть к разным страшилкам, скандалам и сплетням. У Лизы – нет:
– Таких куколок себе покупают женщины, которые по какой-то причине не могут или не хотят рожать, а матерью себя почувствовать хотят. Вот заглянет кто-то в коляску, а младенец – на маму похож…
Лиля вдруг осенила себя крестным знамением:
– Спаси и сохрани.
Василиса, покивав согласно, все же задала риторический вопрос:
– И кто же, интересно, такую игрушку придумал?
Лиза пожала плечами:
– Спрос порождает предложение. Нашелся кто-то умный. И предприимчивый. Что-то в этом есть такое… Не знаю как сказать…
Василиса очень прозаически перебила ее:
– Они очень дорогие, эти реборны. Не всем по средствам. В общем, это забава только для состоятельных женщин.
Но Лиля суеверно повторила:
– Спаси и сохрани от такого… богатства.
А Лиза обняла животик:
– Да вот оно, богатство, девочки. Самое настоящее сокровище…
В палату вошла Вера Михайловна, сказала всем «Добрый вечер» и обратилась к Рите:
– Вы хотели в другую палату перевестись. Место одно освободилось в одиннадцатой. Переночуете, а утром… Или, если хотите, Елена Прокофьевна сейчас вам поможет перейти.
Вера Михайловна посмотрела на Риту испытующе.
Та сидела на кровати со своей вечной книжкой, какое-то мгновение раздумывая. Потом сказала:
– Да, Вера Михайловна, я сейчас перейду. Пойду, соберусь.
Вера кивнула и вышла, сказав только:
– Елену Прокофьевну я сейчас пришлю.
Всю эту сцену обычно деликатная Лиза пронаблюдала, не отводя от Риты глаз. Она бы начала разговор с Ритой прямо сейчас, но ее телефон зазвонил, возвещая прибытие посетителей…
В закутке для встреч Лиза нашла Максима и маму, сидящих с одинаково умильными лицами. Максим встал, чтобы, согнувшись вдвое, поцеловать ее в щеку. Они сели на диванчик, Лиза – спиной к проходу, сквозь который виден был общий коридор…
Рита сидела в палате как на иголках. Она поняла, что сейчас там, в этом маленьком уголке за поворотом, собралось все святое семейство. Ей так хотелось посмотреть на них, прибежавших к своей драгоценной булочке с начинкой, чтобы посюсюкать, чтобы сказать друг другу что-нибудь общеизвестное, но с такой задушевной интонацией, как будто это только что придумали они сами… Семья – ячейка общества… Дети – цветы жизни… На чужом несчастье счастья не построишь… А у кого оно, несчастье? У Лизы или у нее? Кто на чьем несчастье строительство затеял? Вера Михайловна на обходе так им и сказала: «Ваши дети – астрологические близнецы. И рожать будете вместе – плюс-минус один день».
Только у Лизы мальчик. У Риты – девочка.
Рита накрутила себя так, что, не дождавшись, когда придет за ее вещичками Прокофьевна, решительно направилась к закутку…
…Где Максим как раз в этот момент спрашивал Лизу:
– Ну, как вы там себя с Исаевым чувствуете?
При этом он нежно держал ее за руку. Если бы Лизина мама не задала вопрос…
– Максим, чего это ты так странно малыша называешь?
…он не повернул бы лицо на тридцать градусов к теще и не заметил бы Риту, проходившую по коридору. Но он заметил. Тещин вопрос мог вполне повиснуть в воздухе.
Будущий отец ответил как-то машинально: он, как зачарованный, не сводил взгляда с остановившейся в проходе Риты:
– Потому что Максим Максимович… Как Штирлиц… В смысле…
Рита прошествовала мимо, бросив на Максима испепеляющий взгляд. Максим поменялся в лице, но быстро взял себя в руки. Тут уж и Лиза заметила некоторое замешательство Максима, обернулась и… тоже увидела Риту.
В общем, Риту, в конце концов, увидели все. И узнали тоже все, включая маму Лизы. Как же, как же, социальный работник, ошибившийся адресом.
Мама немного нахмурилась, но ничего не сказала, только бросила взгляд на часы:
– Ну все, я пойду. Уже опаздываю. А вы тут… как хотите, Штирлицы.
Мама ушла, а Максим остался. Достал из красивого кожаного портфеля подарок Лизе на День влюбленных – хорошенький пакетик из дорогой кондитерской:
– Это тебе, Лиза…
Лиза покачала головой:
– А мне нельзя ничего такого, Максик. У меня анализы не очень, назначили строгую диету – стол номер девять.
Растерянный Максим решил замаскировать свое замешательство шуткой:
– Вот до чего дошли… Беременных столами кормят… А тут – пирожные…
Лиза встала:
– Ладно, Максик, я пойду.
Максим обхватил голову руками:
– Иди, маленькая. Иди… Я с тобой.
…Рита ходила по коридору, из ее глаз безостановочно катились слезы. Она не могла вернуться в пятую палату, не могла, даже для того, чтобы перенести свои вещи. Не хотелось отвечать на вопросы. Ни другим, ни себе.
Максим посмотрел вслед уходящей Лизе и сразу начал набирать номер телефона Риты. Та, как ни странно, ответила!..
– Рита! Рита!.. Не бросай трубку! Нам нужно встретиться, – что она ответила, он не понял, понял только, что плачет, горько, со всхлипами. Сердце защемило так, что он согнулся. – Нет, нет, нет, не плачь! Пожалуйста… Я очень прошу… Подойди, ну, сюда… Я здесь. Куда? Почему? Хорошо, да, да, я иду, моя родная…
Максим отключился и с силой ударил рукой по стене:
– Папа Карла, блин! Дубина потому что! – и побежал вниз по боковой лестнице…
… Рита проделала такой же путь, но с другой стороны: спустилась по боковой лестнице, миновала еще какой-то проход, большую стеклянную дверь. Вот он, приемный покой. У самых дверей, немного втянув голову в плечи, стоял Максим. На лице его застыла немного тревожная, жалкая улыбка… В руках – полупрозрачный пергаментный пакетик с разными пирожными.
Рита потеряла над собой контроль и почти побежала ему навстречу, но он кинулся к ней быстрей. Она обняла его за шею, откинулась, чтобы видеть глаза. А увидела, что по его щекам текут слезы…
– Рита, Рита… Ну, Рита…
Изо всех сил стукнула она его кулачком в плечо, а потом обняла еще крепче, крепче…
– Почему ты мне ничего не сказал? Почему так долго обманывал?…
Максим ласково погладил ее по голове, прошептал:
– Да я не хотел обманывать… Я просто жил, стараясь никому не приносить страданий. Как мог, так и жил.
Рита все вглядывалась в его лицо, стараясь понять: говорит правду? Лжет?
– Если бы ты мне сразу сказал, может, я не стала бы рожать этого ребенка, – сказала она. – Зачем надо было все так усложнять.
Максим отстранился:
– Именно этого я и боялся. Я бы этого аборта никогда себе не простил. И тебе тоже. Ведь я люблю тебя.
Рита отмахнулась:
– Лизу ты тоже любишь! – и, заметив какое-то движение с его стороны, сказала запальчиво, даже выставив вперед указательный палец: – Лучше молчи! Любишь! Жалеешь, бережешь!
И Максим не стал отрекаться:
– Ну да, жалею. И берегу, конечно. Один раз не пожалел, а теперь вот… Жалею. Но я тебя не брошу, Рита. Ты мне веришь?
Рита рассмеялась, но не весело, а горько:
– «Я тебя не брошу»… А я тебя? Я тебя не брошу теперь, как ты думаешь?! Как ты порваться хочешь на две части, такой умный и красивый, а?
Максим пожал плечами:
– Жизнь покажет. Придумаем что-нибудь. Будем решать проблемы по мере их поступления.
Рита махнула рукой:
– Это не ты сказал, это Лиза сказала. Она так говорит. Господи, вы с ней похожи! Я только сейчас поняла…
У Риты внезапно кончились силы. Она протянула руку к пакетику с пирожными:
– Это мне или?…
Максим просто отдал ей пакетик. Рита повернулась, чтобы уйти, но вместо этого снова обняла Максима. И поцеловала его очень нежно, очень горько.
За своим столом на посту сидела медсестра Таня, и только над ее столом была зажжена лампа во всем коридоре.
– Где вы ходите, Королькова? Вас в одиннадцатую палату перевели и постель перенесли, идите уже туда спать. Показать, где?
Рита кивнула. Таня довела ее до палаты, показала, где теперь была ее кровать. Она была уже расстелена заботливой Прокофьевной. Рите очень захотелось спать, очень. Но надо было забрать вещи. Надо было вернуться в пятую…
Рита молча, стараясь не шуршать, чтобы не будить Лилю и Василису, собирала вещи в пакеты. Лиза не спала и так же молча наблюдала за ее сборами. Потом спросила:
– Почему ты переходишь в другую палату?
Рита ответила ей просто, с удивлением заметив при этом, что не испытывает к Лизе ничего похожего на ревность:
– Так надо.
– Кому надо? – спросила Лиза.
Рита коротко глянула на нее и ничего не ответила.
Вот, все собрано: смена белья, моющие средства, книжки…
– Посижу на дорожку, – сказала она и, чтобы не сидеть без дела, по очереди нажала кнопки телефона, чтобы удалить из памяти запись «Максим». Готово. С телефонной памятью это сделать было просто.
Встала, взяла свои пожитки. Наверное, ей стало бы легче, если бы эта Булочка почувствовала что-нибудь похожее на то, что пережила она. Перед самым уходом Рита хотела сделать эффектный и непредсказуемый по далеко идущим последствиям жест: положить пакет с пирожными Максима на тумбочку Лизы.
…И не стала этого делать.
Проходя по коридору мимо сестринского поста, она остановилась возле Тани и протянула ей свой гламурный пакетик с пирожными:
– Возьмите, Таня, это вам…
Таня посмотрела на фирменный пакетик и спросила:
– Что за праздник?
Рита усмехнулась:
– День независимости.
Серьезная и начитанная Таня поправила:
– Он в июле. У нас третьего, в Америке – четвертого.
Рита даже не сделала попытку отшутиться:
– Значит, с прошедшим…
Вера сидела за столом с включенной настольной лампой. Звонок телефона, который она очень ждала, раздался все равно как-то вдруг. И с первого слова, с первого звука Вера поняла, о чем будет говорить муж:
– Не смогу за тобой сегодня заехать. У меня ужин с инвесторами.
Вера, уже накрутившая себя за целый день, с момента развеселого обеда, не готова была «съесть» еще и ужин с теми же инвесторами. Поэтому, конечно, завелась:
– Стихийно организованный или… спланированный? И почему раньше не предупредил?
Сергей разговаривал с Верой, сидя за столом визави с хорошенькой Женей:
– Вера, у нас сегодня очень напряженный день, постоянные переговоры. Я или отключался, или просто не отвечал. И знаешь, очень удачно все подписали…
– Ну, хорошо. А когда дома будешь? – чуть мягче спросила Вера.
– Я еще должен тут побыть. Мы – принимающая сторона, так положено по протоколу…
Женя, с бокалом шампанского, смотрела на него с улыбкой. Мужественный красавец Стрельцов очень нравился ей. Она поняла, что он разговаривает с женой, но это не слишком ее огорчило. Вечер только начался и начался прекрасно. К Жене подошел синьор Ванцетти и пригласил ее на танец. Женя поднялась («… мы – принимающая сторона…») и пошла, напоследок призывно глянув на Сергея…
– Верочка! Подожди! – вот это да, Веру догонял сам Владимир Николаевич Бобровский. – А твой строитель так и не освободился? Припозднились мы сегодня… Тяжелый день… Давай, я тебя подвезу.
Вера не стала отнекиваться, хотя они с Бобровским жили в разных районах города: вечером так холодно, пока еще подойдет маршрутка. Они сели в машину Бобровского, и Вера вдруг как-то внутренне напряглась: Владимир Николаевич бросил на нее такой взгляд – не то сочувствующий, не то?… Или показалось?
– Музыку включить? – спросил Бобровский негромко.
Вера пожала плечами. Зазвучал саксофон…
Они не сказали друг другу ни слова за те сорок минут, что были в пути. И слава богу, что Вера не умела читать мысли. Потому что Владимир Николаевич Бобровский несколько раз хотел развернуть машину в сторону своего дома. Но опущенные ресницы женщины, которая сидела с ним рядом, не позволили ему изменить маршрут.
Глава шестая
Солнце в городе
…Бравые военные всех родов войск на красочных биг-бордах «С Днем защитника Отечества!», стоящих вдоль дороги, козыряли Вере Михайловне, пока они с Сергеем ехали на работу. Конечно, 23 февраля – праздник сугубо мужской, но Вере очень хотелось его отметить. Наедине. С одним-единственным офицером запаса – старшим лейтенантом танковых войск Стрельцовым С. А. Однако не особенно разговорчивый за рулем Сергей что-то не спешил назначать вечернее свидание жене. Поэтому буквально за полчаса до начала напряженного – она в этом ничуть не сомневалась – трудового дня ей пришлось перебороть свою девичью гордость и самой выступить с инициативой.
– Ну что, Сергей Анатольевич, какие планы на праздничный вечер? – скромно спросила Вера, с удовольствием отметив, что очередной румяный красавец на биг-борде ни в какое сравнение не идет с ее мужем.
– Спасибо за интересный вопрос, Вера Михайловна! – неожиданно охотно и даже, пожалуй, радостно поддержал тему муж. – И у меня на него есть интересный, я бы сказал эксклюзивный ответ…
Вера с подозрением покосилась на Сергея. Откровенно говоря, она ожидала другой реакции. Обычно Сережа переводил стрелки и объяснял, что его профессиональный праздник – День строителя. И что прежнее название мужского праздника нравилось ему больше, потому что в Советской Армии он отслужил, а Отечество защищать выпала честь немногим, и лично он в этот день любит вспомнить своего деда… На самом деле, его всегда немало удивлял праздничный энтузиазм сослуживцев, в большинстве своем никогда не ходивших в армейских сапогах, а также размах, с которым они обычно отмечали 23 февраля.
И в этом он был похож на Бобровского, который всеми правдами и неправдами старался «отнекаться» от поздравлений. Никто точно не знал, проходил ли срочную службу Владимир Николаевич или каким-то образом избежал воен ной обязанности?…
– Вот как? Прямо эксклюзивное? У вас что, сегодня на работе костюмированный бал по случаю 23 февраля? – Вера с иронией посмотрела на мужа. – А может, еще и с участием зарубежных инвесторов?
«… или еще какая-нибудь встреча на Эльбе с переводчиками», – не сказала вслух, но подумала Вера.
Сергей бросил на нее быстрый взгляд, как будто догадался, о чем она думает:
– Нет. Никаких посторонних встреч. Просто у меня на вечер запланирован один сюрприз, – сказал и завернул в больничный двор. Обсуждать вечерний сюрприз было уже некогда.
– Себе или… мне? – зорко глянула Вера.
– Нам.
Вера открыла дверцу, прижалась губами к щеке мужа:
– Тогда не рассказывай! Все, все, все… Я пошла. Буду ждать вечера!
В приемном покое царила обычная атмосфера легкого волнения и суеты. Кто-то давал наказы мужу, кто-то напутствовал жену, мамы волновались за дочерей, дочери беспокоились о домочадцах. И все они, без поправок на пол и возраст, – ждали детей! В их семьях должен был появиться ребенок… Это общее ожидание всегда наполняло Веру особой энергетикой, каждый шаг по приемному отделению добавлял ей энтузиазма. Скорей, скорей, как там они, мамочки мои…
Но сегодня кое-что заставило Веру Михайловну немного замедлить шаг и лишний раз улыбнуться: какой-то мужчина фотографировал мамочку, наверное, жену. Она стояла возле окна, пальто было расстегнуто, волосы распущены по плечам… Даже со стороны было видно, что фотопортрет в естественной «раме» – там, за окном, фоном было облачное небо и черная графика деревьев – получится красивым.
Когда Вера Михайловна проходила мимо, он, зорко выхватив из общей массы ее статную фигуру и красивое лицо, обратился к ней:
– Простите, вы пациентка или медик?
– Врач.
Фотограф сказал, с сожалением:
– Жаль, что вы не в белом халате. Он вам наверняка к лицу… А вы не разрешите вас сфотографировать?
Вера Михайловна и не прочь была бы сфотографироваться, но странно как-то, показалось ей: шла-шла на работу, времени впритык, и на тебе – позировать. Если еще и Бобровский нагонит…
– Ну, я же не в халате… – нашла причину отказаться она. – А вы что, из газеты?
Фотограф подтвердил:
– Почти: я работаю в журнале… Но здесь я не по заданию. В общем, жену привез. И – просто глаза разбежались! Здесь столько потрясающей фактуры… Не могу удержаться!
И как раз в этот момент – предчувствие не обмануло Веру Михайловну – к ним присоединился третий собеседник, а именно доктор Бобровский. Свежо пахнущий морозным воздухом, только что с улицы, расстегивая на ходу куртку, он поравнялся с ними, ловко подхватил Веру Михайловну под руку. В другой руке он нес объемную дорожную сумку и скорость снижать не собирался:
– Доброе утро, Вера. Идем?
Вера Михайловна, увлеченная мощным локомотивом в лице самого красивого врача больницы, кивнула:
– Да, сейчас, Владимир Николаевич, здравствуйте… – и, увлекаемая Бобровским, полуобернувшись, спросила у мужчины: – А жену рожать привезли?
Фотограф ответил:
– Нет, сохраняться… Видите ли, у нас, так уж получилось, довольно поздний ребенок…
На этих словах затормозил Бобровский. Развернувшись сам и, как в кадрили, на ходу развернув обратно Веру, он внушительно произнес:
– Главное, что получилось! И поздними дети не бы-ва-ют! Дети всегда вовремя!
Вера приветливо помахала рукой фотографу:
– Если жена ложится в патологию, еще увидимся…
Дальше пошли одни.
– Владимир Николаевич, последняя оптимистическая фраза была специально для меня? – спросила Вера за мгновение до того, как зайти в гардероб.
Бобровский, перекладывая тяжелую сумку в руку, освободившуюся от Веры, иронично покосился на нее:
– Нет, для него. Вера, а чего бы это мне с тобой в слова играть? Мы с тобой и без намеков хорошо друг друга понимаем. Как космонавты, да?
Вера вздохнула:
– Лучше и не скажешь, – и сразу представила, как они с Бобровским делают гигантские шаги по Луне, в нарядных серебристых костюмах, в круглых шлемах с антеннами, с пачками историй болезни в плохо гнущихся перчатках… – Конечно, понимаем. С полуслова, с полужеста… Ладно, пойду скафандр надену. А что это у вас в сумке такое тяжелое?
– Ну, не ракета-носитель! Сюрприз! – Бобровский ласково погладил бочок сумки.
Вера заулыбалась:
Читать бесплатно другие книги:
