Бизерта Шестёра Юрий
– И с каких это пор мы стали такими пугливыми, господин капитан первого ранга? – рассмеялась и та. – Сняли эту шикарную квартиру, приводите в нее почти что невинную женщину, а затем шарахаетесь от нее, как черт от ладана. Или я что-то не так понимаю? – лукаво глянула она на него вполне откровенным взглядом.
– В вашей логике, мадам, несомненно, есть рациональное зерно, а вернее, его зародыш. Но на вас, по всей видимости, не возымели даже признания этого несчастного в том, что он все-таки не железный.
– Ну и зануда же ты, Степа, – ничуть не обиделась та. – Тоже мне, несчастный, – счастливо рассмеялась она. – Да стала бы я с тобой, таким несчастным, мыкаться по чужим углам?!
Тот иронически посмотрел на нее:
– Только теперь, Оля, я окончательно понял, что такое женская логика. Огромное спасибо тебе за это! – Та настороженно глянула на него. – Что же касается чужого угла, – пояснил он, – в котором, как ты выразилась, мы «мыкаемся» с тобой, то разреши не согласиться с этим твоим беспочвенным определением. Во всяком случае, у меня в голове никак не укладываются два несовместимых понятия: «шикарная квартира» и «угол», да к тому же еще и чужой.
Она снова рассмеялась:
– При всем твоем уме ты, Степа, так и не можешь, к сожалению, отличить аллегорию от реальности.
– Вас, мадам, «почти что невинную женщину», что-то потянуло на высокий штиль, – усмехнулся он.
– А ты разве забыл, что мой отец – как-никак преподаватель русской словесности, – напомнила она, а затем, обняв мужа, проникновенно произнесла: – Не обижайся на меня, дорогой ты мой человек. Я же ведь даже не могу представить себе жизни без тебя…
– Вот в этом мы с тобой едины, дорогая.
Ольга Павловна счастливо посмотрела на него глазами, полными слез:
– Мы с тобой объясняемся в любви друг к другу так, как будто на первых свиданиях…
– А у нас уже дочь и сын, которого мы будем провожать для поступления в один из лучших университетов Европы, – в тон ей продолжил Степан Петрович.
– Это ли не счастье, дорогой ты мой?!
Так и стояли, обнявшись, эти два человека, мужчина и женщина, связанные между собой негасимым и всеобъемлющим чувством, старым как мир.
Когда возбужденный Павел прямо-таки влетел в каюту на «Георгии», где его уже ждала семья в полном составе, Степан Петрович после взаимных приветствий пригласил всех отметить его отъезд во Францию во флигеле, который он специально снял для этого.
– Вот здорово! – в один голос воскликнули Павел и Ксения.
– Тогда давайте дружно двигаться туда. Мама там уже все заранее приготовила, – пояснил он.
– Так ведь это же тот самый флигель, который снимал и дядя Андрей! – воскликнула удивленная Ксения.
– А чему ты так удивляешься? Дорожка-то протоптана, – пояснил Степан Петрович.
– К нему не зарастет народная тропа! – озорно процитировала Ксения Пушкина.
А Степан Петрович и Ольга Павловна многозначительно переглянулись – уж очень точно эти слова великого русского поэта были созвучны их отношению к этому, в общем-то, довольно заурядному строению.
– Слава первопроходцам! – уточнил Павел.
– В этом есть что-то сугубо рациональное, сынок, – согласился Степан Петрович.
Ксения сразу же обежала всю квартиру и вернулась в гостиную озадаченная:
– Это, мама, не твой ли пеньюар?
– Какой, Ксюша? – дрогнувшим голосом спросила Ольга Павловна.
– Да тот, который висит в спальне! – подозрительно сказала та и повела в нее мать.
«Слава Богу, что я купила его специально для свиданий со Степой, а посему Ксюша не видела его раньше, – облегченно подумала Ольга Павловна, чуть было не перекрестившись. – И как же это я забыла убрать этот несчастный пеньюар? – корила она себя. – Ведь и Степа предупредил меня, чтобы я прибрала все в нашем “гнездышке”. – И тут ее осенило: – Я же настолько привыкла за эти полтора года к тому, что этот пеньюар – неизменный атрибут спальни, что просто перестала замечать его».
– Нет, Ксюша, это, разумеется, не мой пеньюар. Ты же ведь хорошо знаешь все мои, – уже спокойным голосом пояснила она. – Видимо, он принадлежит кому-то из гостей хозяйки дома.
– Странно как-то, мама, чтобы женщина могла забыть взять с собой свой пеньюар, – рассудила та и подозрительно глянула на нее.
– Вполне может быть, что он принадлежит женщине, постоянно снимающей этот флигель, так как наш папа снял его у хозяйки всего-навсего на день, да и то лишь по старому знакомству. А женщина, которой принадлежит этот пеньюар, возможно, ненадолго уехала куда-нибудь. Ведь у нее же, как я полагаю, он не один, как и у каждой уважающей себя женщины.
– Может быть, и так, – согласилась Ксения, подозрения которой рассеялись под воздействием столь убедительного аргумента ее матери, супруги столбового* дворянина.
Когда же они вернулись в гостиную, Ольга Павловна виновато опустила глаза, увидев укоряющий взгляд супруга, вскользь брошенный на нее.
– Ой, мама, вот это стол! – восторженно воскликнула Ксения, как будто только что увидела его, всецело до этого поглощенная своими «разборками» с матерью. – Прямо-таки и садиться за него как-то неудобно, – призналась она, во все глаза рассматривая изысканные кушанья, которыми тот был уставлен. – Как в старые времена, когда мы жили еще в Ревеле, – ностальгически вздохнула очарованная дочь.
Ольга Павловна признательно глянула на супруга.
– Да, мама, ты уж расстаралась… – поддержал сестру польщенный Павел. – И откуда же эти столь значительные финансовые возможности? – вопросительно посмотрел он на отца. – Только не говори мне, прошу тебя, что, дескать, накопили – я ведь прекрасно знаю размер твоего денежного довольствия, папа.
Ольга Павловна встревоженно глянула на Степана Петровича, а тот лишь сдержанно улыбнулся:
– Ты, конечно, прав, Паша. Но мы же ведь не одни…
– Не понял, папа, – настороженно посмотрел на него сын.
– Чего же тут непонятного? Значительную сумму перевел мне мой отец, то есть твой дед, после того как я телеграфировал ему о том, что ты направляешься в Париж для поступления в Сорбонну. Только и всего, Паша.
Тот удовлетворенно кивнул головой:
– Как все-таки хорошо, когда есть откуда ждать помощи.
– Родовые традиции и взаимопомощь – основа существования членов любого рода. Имей это в виду, Паша, когда со временем сам возглавишь наш древний род.
Ксения с замиранием сердца слушала отца. Еще бы! Ведь она стала невольным свидетелем наставлений, которые давались им будущему главе их рода! Нет, она не ревновала к Павлу – ведь тот был наследником их отца, а она прекрасно знала, что согласно родовым традициям этот «титул» может носить только старший представитель мужского пола, если, конечно, таковые имеются в семье.
А сын просветленным взглядом посмотрел на отца:
– Верь мне, папа, – я не подведу наших предков! – заверил он.
– Нисколько в этом не сомневаюсь! – констатировал тот. – А теперь прошу всех к столу, дорогие мои!
Степан Петрович взял в руку фужер и встал со своего места. Встали и все остальные.
– Разреши, Паша, поздравить тебя с успешным окончанием Морского корпуса! Мы все гордимся твоими успехами в учебе. Так держать, старший гардемарин!
– Есть так держать, господин капитан первого ранга!
Ольга Павловна и Ксения радостно переглянулись.
Глава семьи до дна осушил фужер с традиционной мадерой. Хозяйка же сделала лишь несколько глотков, а дети, как и отец, выпили до дна все содержимое своих фужеров… с апельсиновым соком.
Закусывали фруктами, каждый по своему вкусу, и шоколадом. Ольга Павловна радовалась при виде детей, уплетающих разную вкуснятину, которой были лишены в течение нескольких лет, за обе щеки. А затем ее глаза непроизвольно наполнились слезами. «Какое же счастье, что судьба свела меня со Степой!» – уже в который раз подумала она и признательно посмотрела на супруга, свою надежную опору уже в течение многих лет.
Тот же, поймав этот красноречивый взгляд, все понял и обнял ее. А дети при этом понимающе переглянулись. Ведь для них нежности родителей были не в новинку. И тем не менее, Ксения не смогла иронически не заметить:
– Папа обнимает тебя, мама, так, как будто только что встретил после долгой разлуки!
Степан Петрович улыбнулся, а Ольга Павловна, пристально глянув на дочь, укоризненно сказала:
– Дай Бог, Ксюша, чтобы тебе встретился мужчина, который бы и тебя так же обнимал через семнадцать лет после встречи с ним.
Та же вздохнула:
– Просто ты счастливая женщина, мама.
Павел же, иронически глянув на отца, саркастически отметил:
– Вот что значит быть женщиной, папа, – обнял ее мужчина, и она уже на седьмом небе от счастья…
– И чем же это мы, мужчины, отличаемся от них? – задал проверочный вопрос отец, явно заинтересованный тем, что же ответит ему сын.
Тот снисходительно посмотрел на притихших мать и сестру:
– У мужчины, конечно, должна быть любимая женщина. Это само собой. Но для полного счастья одного этого недостаточно. – Ксения иронически зыркнула на него. – Он, как мне представляется, может быть счастлив лишь тогда, когда добьется чего-то существенного в жизни или, во всяком случае, будет стремиться к этому. Вот взять хотя бы тебя, папа, с дядей Андреем. Уважаемые всеми люди. Ведь когда ты вошел в актовый зал Морского корпуса вместе с представителями командования эскадры на наше выпускное собрание, то мне захотелось от гордости за тебя крикнуть: «Смотрите, ребята, это мой отец!» Еще бы! Ведь вы же флотские офицеры в пятом поколении! Флотская династия! А вот мне предстоит искать другие пути в жизни, ибо мечты о море так и останутся, к великому сожалению, несбыточными мечтами…
Павел как-то сразу сник, низко опустив голову, под свалившимся на него непомерным грузом крушения своих устремлений, гревших его душу еще с детских лет.
Степан Петрович тяжко вздохнул:
– В этом нет твоей вины, Паша. Эта же участь постигла и всех офицеров эскадры. Ты же честно выполнил свой долг, блестяще окончив Морской корпус.
А Ксения нежно обняла брата.
– Не грусти, Павлик. Ты непременно поступишь в Сорбонну и так же успешно окончишь его. А затем перед тобой откроется путь в науку, которой с успехом занимался наш с тобой достойный предок, Андрей Петрович Шувалов, ставший не только профессором университета, но и почетным членом Петербургской академии наук!
– Ты думаешь, что и я смогу достичь того же? – просветленным взглядом посмотрел тот на сестру. – Вернее, быть достойным памяти нашего предка, – уточнил он.
– Непременно, Павлик! Верь мне так же, как и я верю в тебя и в твое будущее!
Ольга Павловна промокнула платочком выступившие на глазах слезы счастья.
– А что это у тебя за шрам, Ксюша? – неожиданно спросил Павел, рассматривая ее левую руку. – Порезалась где-то? – предположил он. – Но уж очень какой-то ровный порез, – с сомнением заключил брат, вопросительно глянув на сестру.
Отец с матерью тревожно переглянулись.
– Да так, пустяки, Павлик, – как можно небрежнее ответила та, никак не ожидавшая такого поворота дела по прошествии уже более чем года после появления у нее этого шрама.
– А теперь расскажи о том, что было на самом деле, – требовательно сказал тот и пояснил: – Воробья на мякине не проведешь – сам был таким же.
И Ксения, не выдержав взглядов трех пар глаз, устремленных на нее, рассказала обо всех происшествиях, связанных с культом «силы воли», о которых посчитала возможным сообщить.
Ольга Павловна растерянно посмотрела на Степана Петровича, который только улыбнулся, вспомнив и о своих детских приключениях.
– Стало быть, у вас верховодил Жора Янцевич? – с долей уязвленного самолюбия спросил Павел.
– Выходит, что так, – согласилась Ксения, уже овладев собой после неожиданного для нее кавалерийского наскока брата.
– А ты, случайно, не питаешь к нему признательных чувств? – усмехнулся тот.
Ксения смерила его презрительным взглядом, который, как тот знал по собственному опыту, не предвещал ему ничего хорошего.
– Я просто уважаю решительных и отважных парней, Пашенька!
И это ее пренебрежительное «Пашенька» сразило его наповал, а Ксения поняла, что одержала очередную моральную победу.
– Не завидую тому мужчине, который рискнет связать с тобой свою жизнь! – парировал Павел.
Ответный удар был не менее достойным, и Степан Петрович, с интересом наблюдавший за их дружеской пикировкой, потянулся за бутылкой с мадерой, чтобы наполнить ею фужеры себе и Ольге Павловне.
– А ты, Паша, поухаживай за сестрой, – распорядился отец.
– С превеликим удовольствием, папа, наполню фужер девушке, мужественно прошедшей испытание культа «силы воли»! – воскликнул воспрянувший духом старший гардемарин, беря в руку кувшинчик с апельсиновым соком.
Ксения же на этот раз позволила себе лишь признательно посмотреть на брата. Мир между ними был восстановлен.
– А теперь, дорогие мои, я предлагаю осушить наши бокалы за будущего ученого, как предрекла Ксюша. – Та теперь уже с восторгом посмотрела на брата. – Уверен, что Павел Степанович Чуркин займет достойное место среди представителей нашего рода!
– Я нисколько не сомневаюсь в этом! – воскликнула счастливая Ольга Павловна.
– А я тем более! – не преминула напомнить о себе Ксения.
Чуркины всей семьей стояли у трапа пассажирского парохода, отплывающего в Марсель. Здесь же толпились и другие провожающие: кто-то из них вытирал слезы, кто-то же радостно смеялся…
Ксения крепко держала брата за руку, а Ольга Павловна неотрывно смотрела на сына, одетого уже в партикулярное платье, готовая в любую минуту расплакаться. К этому она была готова уже с тех самых пор, когда после прощального обеда во флигеле придирчиво выбирала в одном из лучших магазинов Бизерты уже партикулярную, как выразился Степан Петрович, одежду для сына.
– Ну что же, Паша, давай прощаться, – сказал Степан Петрович, когда раздался предупреждающий густой гудок парохода. – Успеха тебе при поступлении в университет и семь футов под килем! – по флотской традиции пожелал он, и у Павла сразу же навернулись на глазах слезы.
– Не знаю, папа, то ли радоваться, то ли печалиться, – признался тот. – Не скрою, что я очень рад тому, что буду поступать в Сорбонну. Если бы ты только знал, сколько было желающих поступить туда! В то же время мне грустно расставаться с вами, дорогие мои… Хотя, опять же, если бы я окончил Морской корпус до октябрьского переворота большевиков, то, так или иначе, должен был бы покинуть вас с назначением на один из кораблей Императорского флота. И не исключено, что и на Дальний Восток, куда в свое время занесла и тебя с дядей Андреем флотская служба. Где, кстати, вы и встретились со своими будущими женами, – улыбнулся он, а Ольга Павловна лукаво глянула на Степана Петровича. – Так что никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь, как любишь говорить ты.
– Согласен с тобой, Паша, – заключил Степан Петрович, приятно пораженный рассудительностью шестнадцатилетнего юноши. – Тем более что в скором времени и мы все, вероятнее всего, тоже окажемся в Париже.
– Ты уверен в этом? – быстро глянул тот на отца.
– Абсолютно. Через год, Паша, ну, максимум через два. Ведь судьба Русской эскадры уже предрешена. Свидетельством чему и является твой, заметь, выпускника Морского корпуса и старшего гардемарина, отъезд во Францию.
Дочь с матерью радостно переглянулись.
С этими словами Степан Петрович достал из внутреннего кармана мундира бумажник и, отсчитав несколько купюр, протянул их сыну.
– Хотя проезд до Парижа у тебя, как известно, бесплатный, тем не менее тебе нужны будут деньги как на мелкие расходы, так и на проживание до поступления в университет. А уж затем будешь жить на иждивении своего деда. А еще точнее, за счет наших родовых активов.
– Большое спасибо тебе, папа, за заботу обо мне! – дрогнувшим голосом произнес Павел.
– То же самое я должен был бы сказать и своему отцу. Так уж устроен мир, Паша. Старшие обязаны заботиться о младших, и наоборот. В этом-то и состоит сущность семьи.
Они обнялись.
– Передай от меня и мамы с Ксюшей большой привет всем членам нашей большой семьи!
– Обязательно, папа!
– И еще раз успехов тебе, дорогой!
– Спасибо!
Ольга Павловна горячо обняла сына, уже не сдерживая слез. То же самое сделала и Ксения, правда, привстав на цыпочки.
Пассажирский пароход, густо задымив трубой, медленно отвалил от стенки и, развернувшись, направился ко входу в канал.
Все провожающие на причале и пассажиры на палубе прощально махали друг другу руками и платками.
Степан Петрович, Ольга Павловна и Ксения напряженно вглядывались в удаляющееся судно, увозившее дорогого им человека в новую, пока еще неведомую для него, да и для них тоже, жизнь.
Глава VIII
Неизбежный финал
Жизнь русской колонии в Бизерте можно было определить одним словом – ожидание. Ожидание краха Русской эскадры. Это в равной степени относилось и к остаткам экипажей кораблей, и к населению лагерей беженцев, оставшемуся в них.
Степан Петрович не спеша, со знанием дела, разлил шампанское по фужерам. Утомленные ласками, но счастливые от близости друг с другом, они сидели за столом в гостиной их «гнездышка». Ольга Павловна накинула свой неизменный пеньюар, муж же восседал в домашнем халате, купленном ею после фиаско с пеньюаром. Приобретая халат, она с досадой укоряла себя: «Себе так сразу же, как только Степа арендовал флигель, добыла самый лучший пеньюар, который только смогла найти в Бизерте, а о любимом так и не соизволила позаботиться».
– Ну что, Оля, давай попробуем охладить наш пыл этим замечательным напитком, – улыбнувшись, предложил он, подняв фужер.
– С удовольствием, Степа! Уже в который раз мы с тобой совершаем этот «обряд», который стал уже традиционным, и тем не менее каждый раз я благодарю судьбу за встречу с тобой.
– А ты, между прочим, рискуешь, вознося своего возлюбленного, – усмехнулся тот.
– Это чем же? – озадаченно посмотрела она не него.
– Да тем, что он может возгордиться, посчитав, что ему нет равных среди мужчин, – с бегающими чертиками в глазах пояснил тот.
– И это я слышу от мужчины, с которым прожила более полутора десятка лет! – рассмеялась она и нежно поцеловала его в щеку. – Я не рискнула поцеловать тебя в губы, так как в этом случае нам бы уж точно пришлось выпивать этот наш замечательный напиток уже выдохшимся, – лукаво сказала она с сияющими от счастья глазами.
– Ты, Оля, исключительно тонкий психолог! – рассмеялся и он.
Чокнувшись фужерами, они не спеша осушили их.
– Ты знаешь, о чем я подумал?
Та внимательно посмотрела на него, женским чутьем почувствовав перемену в его настроении.
– Мы вот здесь с тобой наслаждаемся тишиной и покоем уединения как следствием нашего финансового благополучия. Правда, благополучия, достигнутого не мной лично, – вздохнув, уточнил он, – а за счет накоплений, созданных несколькими поколениями моих предков. А в это же время подавляющее большинство моих товарищей по несчастью ломает голову над тем, как выжить в это лихолетье со своими семьями. Я имею в виду тех, кто еще остался на эскадре. А как приходится выкручиваться тем, кому пришлось покинуть ее? Честно говоря, даже не представляю… Вот, к примеру, ты лишилась работы из-за того, что «Добычу» с ее операционной продали итальянцам. И это практически не отразилось на нашем семейном бюджете. – Ольга Павловна быстро глянула на него: «Уж не шутит ли?» – В то время как для других семей, – с горечью продолжил он, – это стало бы чуть ли не трагедией. Ты же сама говорила мне об этом. Ведь так?
Та согласно кивнула головой. «Как же сильно развито в нем чувство справедливости, – благодарно подумала она. – Казалось бы, живи себе в свое удовольствие, если уж так повезло. Так нет же, его мучают мысли о других, оказавшихся в более тяжелом положении».
– Я понимаю тебя, Степа. Но давай быть справедливыми хотя бы перед самими собой. Ведь все те, о ком ты говоришь, оказались в столь тяжелом положении не по своей же вине. Кроме того, как мне стало известно из разговоров на «Георгии», многие из покинувших эскадру и членов их семей как-то устроились: кто на общественных работах, кто в госпиталях, мастерских, аптеках, а кто кассирами и счетоводами в различных бюро и даже на электростанции. Так что не все уж так безнадежно, как тебе кажется.
Степан Петрович благодарно посмотрел на нее.
– Ты, наверное, права. Недавно я получил письмо от моего бывшего инженера-механика.
– От Николая Кирилловича? – заинтересованно спросила та, оживившись.
– От него самого, – улыбнулся он. – Запомнила, стало быть, этого галантного лейтенанта?
– А как же, – усмехнулась Ольга. – У тебя на «Гневном», как мне помнится, мужланов среди офицеров вроде бы как не было.
– Спасибо на добром слове, дорогая, – усмехнулся Степан Петрович. – Я же ведь специально подбирал на свой миноносец офицеров именно по этому критерию.
– Не заводись, Степа! – примирительно сказала Ольга Павловна. – В экипаже твоего миноносца действительно были достойные офицеры. Но ты, как мне помнится, хотел что-то сказать о письме инженера-механика?
– Извини, Оля, но во мне, видимо, гипертрофически развито чувство собственника, – рассмеялся тот, – если так реагирую только об одном упоминании тобой нашего общего знакомого, да к тому же еще и моего подчиненного, – иронически заметил он, на что та лишь снисходительно улыбнулась. – А Николай Кириллович пишет о том, что уже освоился в песчаной пустыне на юге Туниса.
– А как же его семья? – ужаснулась та.
– К счастью, он холост. А ты что, не знала об этом или уже забыла? – осуждающе вскинулся он, подозрительно глянув на супругу.
– Тебе, Степа, явно не идет роль Отелло, – укоризненно сказала Ольга Павловна, – а мне бы, признаюсь, очень не хотелось оказаться на месте Дездемоны, тем более что я не имею привычки ронять свои платочки. Да к тому же еще и со своими вензелями, – уже откровенно рассмеялась она.
Тот же обнял ее:
– Поступок мавра, конечно, отвратителен, но с точки зрения уязвленного мужского самолюбия вполне оправдан. – Ольга Павловна инстинктивно отшатнулась, с явным беспокойством глянув на него. – Но я же, как ты, конечно, знаешь, ничуть не страдаю комплексом этого несчастного ревнивца, – успокоил он ее.
– Почему же это «несчастного»?
– Да потому что я-то всего-навсего нормальный ревнивец, – рассмеялся Степан Петрович, довольный своим каламбуром.
Ольга Павловна только покачала головой, услышав столь озадачившее ее «чистосердечное» признание самого близкого ей человека, не считая, разумеется, детей и родителей.
– Тем не менее, несомненно, что Шекспир очень даже хорошо знал то, о чем писал. В рамках морали того времени, разумеется, – уточнил тот и, считая этот «профилактический» вопрос исчерпанным, вернулся к прерванному разговору: – И как мне представляется, Николай Кириллович еще не скоро обзаведется семьей.
– Почему, Степа? Ведь он же далеко уже не мальчик.
– Потому, Оля, – назидательным тоном пояснил он, – что мужчина, правильнее сказать, уважающий себя мужчина заводит семью только тогда, когда будет уверен, что сможет обеспечить ее как минимум безбедное существование. А до тех пор должен удовлетворять свои физиологические потребности любыми другими доступными для него возможностями.
– Борделями, что ли? – с вызовом спросила та, уязвленно глянув на супруга.
– Почему же только борделями? – непонимающе посмотрел он на нее. – Я же, кажется, сказал «любыми другими доступными для него возможностями», – и хохотнул: – Ведь мы же с тобой, кстати, еще задолго до венчания довольно успешно удовлетворяли наши эти самые физиологические потребности.
Ольга Павловна смущенно улыбнулась:
– Так ведь это же, Степа, по любви… – А затем уже чуть слышно уточнила: – Да еще, какой любви!
– А я ведь и имел в виду это как один из возможных вариантов, – улыбнулся и он, а затем, считая эту тему исчерпанной, продолжил: – Именно поэтому Николай Кириллович, разумеется с моей точки зрения, пока и не должен будет торопиться с женитьбой.
Ольга Павловна задумалась.
– А как скоро, по-твоему, он сможет сделать это?
– Я, поверь мне, не оракул, хотя Николай Кириллович и благодарит меня в своем письме за то, что я по его же просьбе списал его с корабля.
– Это почему же? – искренне удивилась та. – Ведь офицеры, как правило, дорожат службой на эскадре.
– Ты права, Оля. Просто ему по знакомству, разумеется, подвернулась вакантная должность геодезиста.
– Геодезиста?! – удивленно воскликнула Ольга Павловна. – Но ведь он же имеет образование инженера-механика, а это, как мне кажется, довольно разные специальности. Или я не права?
– Права, конечно, права, Оля. В связи с этим я вспомнил один поучительный случай из моего детства. – Та же с видимым интересом глянула на него, радуясь возможности узнать еще одну «тайну» его жизни. – Однажды, когда я еще до поступления в Морской корпус учился в третьем классе гимназии, отец как-то поинтересовался моими успехами по арифметике. И, узнав о том, что по этому предмету я имею довольно посредственные знания, был крайне удивлен. Когда же я объяснил ему, что упустил, мол, несколько правил, которые, дескать, и не позволяют мне успешно усваивать дальнейший материал, он, как сейчас помню, назидательным тоном сказал: «Если зайца сечь, он будет спички зажигать!» Этот урок отца я запомнил на всю жизнь. А мораль его проста: хочешь чего-то добиться в жизни – проявляй упорство. Вот, собственно, и весь ответ на твой вопрос.
– Да, Степа, правильно говорят, что жизнь прожить – не поле перейти… Человек ко всему может приспособиться, чтобы выжить. Но ведь одного выживания для человека мало! – горячо воскликнула она.
– Согласен с тобой. А вот попробуй заманить пряником этих обездоленных людей, добровольно покинувших свое Отечество, назад, в большевистский «рай»!
– Ты, как всегда, прав, Степа. Свобода для человека дороже всяческих материальных благ.
Тот задумчиво посмотрел на нее:
– Это, к сожалению, не всегда так. Ведь из любого правила всегда бывают исключения. И именно поэтому некоторые готовы пожертвовать своей свободой ради приобретения, как ты сказала, «всяческих материальных благ», – презрительно усмехнулся он, а затем заметил: – Однако зачастую дело бывает не только в этих самых «благах».
– Так в чем же тогда еще? – недоуменно спросила Ольга Павловна.
– В удовлетворении амбиций. А это, заметь, для уязвленного самолюбия жаждущих власти и признания мнимых заслуг отдельных людей – великая движущая сила. И теперь представь себе, что двадцатисемилетний младший офицер, то есть помощник командира роты, переметнувшись к большевикам, как по мановению волшебной палочки становится командующим армией, а затем и фронтом. Каково?!
– Не может быть! – неуверенно заметила та.
Степан Петрович снисходительно усмехнулся ее наивности:
– Очень даже может быть, Оля. Я имею в виду Михаила Тухачевского, между прочим, дворянина. Хотя, – усмехнулся он, – и вождь большевиков Ленин тоже был дворянином, что, между прочим, не мешало ему с помощью верного Дзержинского* беспощадно уничтожать представителей дворянского сословия как враждебный делу коммунизма класс. А сколько было еще подобных ему перебежчиков? Думаю, что не так уж и мало. Хотя ради справедливости должен отметить, что большинство офицеров русской армии, так называемых военных специалистов, по определению большевиков, были просто мобилизованы ими, когда Троцкий*, будучи председателем Реввоенсовета Советской республики, решился наконец-то использовать их знания и опыт для усиления Красной армии, потерпевшей ряд серьезных поражений на фронтах Гражданской войны. Но, разумеется, под неусыпным контролем комиссаров-большевиков.
– Но ведь это же были армейские офицеры, – как за спасительную соломинку ухватилась та.
– Не скажи… – вздохнул он, а затем пристально глянул на супругу, как бы прикидывая про себя, стоит ли говорить ей об этом или нет. И все-таки решился: – Да что там далеко ходить, когда старший брат нашего командующего эскадрой Беренса был в девятнадцатом-двадцатом годах командующим Красным флотом…
Глаза Ольги Павловны наполнились слезами:
– Господи, да что же это такое делается, Степа?!
– Это называется гражданской войной, Оля, самой беспощадной и бессмысленной, когда зачастую брат идет против брата, а сын против отца, – тяжко вздохнул тот.
Та же смотрела на него широко открытыми глазами, полными ужаса. А затем, тряхнув головой, словно сбрасывая эти тяжкие мысли, с каким-то внутренним подъемом, удивившим Степана Петровича своей неожиданностью, произнесла:
– Если бы ты знал, Степа, как же я рада, что чаша сия минула вашу семью!
Тот согласно кивнул головой:
– Андрюше ведь после октябрьского переворота тоже предлагали доброхоты из Центробалта перейти на сторону большевиков, но он, разумеется, отказался, предпочтя стать эмигрантом.
– А как же могло быть иначе! – торжествующе воскликнула Ольга Павловна.
Степан Петрович улыбнулся ее энтузиазму и снова наполнил их фужеры шампанским. Затем поднял свой:
– Мы с тобой, Оля, к счастью, не на митинге, хотя надо отметить, что эти вопросы волнуют не только нас с тобой. А посему давай-ка утолим нашу жажду общения друг с другом иным, проверенным веками, способом. Я думаю, ты не будешь против этого?
Ольга Павловна сразу же вспыхнула, тут же позабыв о только что так взволновавшем ее разговоре:
– Да как же я могу быть против твоего предложения, дорогой ты мой человек?! Только при условии, что утолим ее лишь частично. – Степан Петрович вопросительно посмотрел на нее. – Ведь не зря же мы уединились с тобой в нашем благословенном «гнездышке», и у нас с тобой ведь еще очень и очень много времени, – плутовато улыбнулась она.
– Принимается, дорогая, – не менее плутовато улыбнулся и он. – У нас с тобой еще действительно уйма времени.
– Именно так, дорогой ты мой! – с готовностью подтвердила она. – У нас с тобой действительно еще уйма времени… – как заклинание повторила Ольга Павловна.
Остававшиеся на кораблях моряки продолжали нести свою, теперь уже вдвойне нелегкую, службу. Ведь надо было содержать в порядке вооружение и многочисленные механизмы. Зачастую это приходилось делать и офицерам, так как матросов не хватало. Надлежало также осуществлять текущий и доковый ремонт.
Продолжался и неизбежный процесс передачи кораблей и судов Русской эскадры в военно-морской флот Франции, которая, в свою очередь, продавала их другим государствам.
Эскадру облетела волнующая новость: русские офицеры затопили канонерскую лодку «Грозный».
А дело было так. В ночь с 26 на 27 февраля 1923 года мичман Петр Рукша, выпускник Морского корпуса 1917 года, ревизор* канонерской лодки, вместе с мичманом Павлом Непокойчицким, его однокашником по корпусу, вахтенным офицером «Грозного», открыли кингстоны*, чтобы не отдать судно французам для продажи.
Командующий эскадрой контр-адмирал Беренс был вызван морским префектом, вице-адмиралом Эксельмансом, сделавшим ему заявление, в котором указал, что поступок мичманов нельзя назвать иначе, как преступлением. Преступлением не только в отношении эскадры, но и французского правительства, давшего ей приют.
– Суда эскадры, – продолжил он, – находятся в Бизерте согласно условию, заключенному между французским правительством и главнокомандующим Русской армией Врангелем, выведшим эти суда из России. Поэтому не только мичманы, но и адмиралы не имеют права без нарушения самых элементарных основ дисциплины вводить в это соглашение свои поправки. Честь флага, на которую ссылаются мичманы, поддерживается поведением лиц, плавающих под этим флагом, а не фактом покупки или продажи кораблей.
Вышеназванные лица не могли не знать, что продажа части судов производится с целью покрытия расходов по содержанию остальных, имеющих боевое значение. Своим преступлением они показали отсутствие понятия о дисциплине и совершенно превратное понятие о долге, за что и понесут заслуженную кару.
И действительно, оба мичмана были арестованы французскими властями и отправлены в Тулон. Там они были обвинены в принадлежности к коммунистам и в связи с этим подлежали высылке в Советскую Россию со всеми вытекающими для них последствиями.
Степан Петрович тут же телеграфировал об этом Андрею Петровичу в Париж, чтобы тот подключил к этому делу Союз офицеров, а уже затем написал ему подробное письмо.
Озабоченный чрезвычайным происшествием, он решил собрать совещание командиров миноносцев, чтобы обменяться с ними мнениями по этому, волновавшему всех офицеров эскадры, вопросу.
Собравшиеся на верхней палубе «Гневного» командиры миноносцев живо обменивались мнениями по поводу затопления канонерской лодки «Грозный» ее офицерами. Затем к назначенному командиром дивизиона времени спустились в командирскую каюту.
Степан Петрович сразу же отметил, что на лицах командиров уже не было видно отпечатка напряженной сосредоточенности, характерной для предыдущих совещаний, посвященных восстанию матросов в Кронштадте. «Похоже, что поступок мичманов “Грозного” не вызывает у них осуждения», – с удовлетворением отметил он.
Читать бесплатно другие книги:
