Дождь Забвения Рейнольдс Аластер

– Вы нашли новое тело для Кассандры?

– Пока нет. Машины Кассандры, похоже, заботятся лишь о том, как бы укорениться понадежнее. Возможно, решили остаться с Ожье, пока не минует кризис.

– Можно ее повидать? – спросил Флойд, вставая.

– Я сказал, что она поправляется, но не говорил, что она может общаться, – возразил Тунгуска, дружелюбно улыбаясь.

– И скоро она придет в сознание? – спросил Флойд, уныло садясь на кровать.

– К тому времени мы уйдем глубоко в тоннель. Наберитесь терпения.

– Вижу, настаивать бесполезно, – произнес Флойд, изо всех сил стараясь не выдать раздражения.

– Абсолютно. Мы делаем все возможное для исцеления Ожье, но в равной степени заботимся и о Кассандре, – сказал он, подойдя к кровати и ставя коробку у ног Флойда.

Тот посмотрел вниз: коробка полна пластинок. Вроде знакомые имена и названия студий.

– Надеюсь, это скрасит ваше пребывание здесь.

– Где вы все это взяли? – удивленно спросил Флойд.

– Груз, привезенный вами с Земли-Два.

– Я думал, мы его потеряли.

– Да, но это копии, воссозданные по сканам оригиналов. Скажите спасибо Кассандре за предусмотрительность.

Флойд вынул конверт. Семьдесят восемь оборотов в минуту. Луис Армстронг и креольский джазовый оркестр Кинга Оливера, «Чаймс блюз». Оригинал, выпущенный студией «Джаннетт», стоил тонну денег – конечно, если платить монетами. У Флойда была поцарапанная копия стоимостью чуть поменьше. И он ее прокрутил тысячу раз, пытаясь уловить, что Билл Джонсон выделывал на басах. Эта запись, видимо, позднейшая копия – Флойд такой раньше не видел. Конверт из необычного скользкого материала, на ощупь точно мокрое стекло.

– Это вы сделали? – спросил он, гладя диковинный конверт.

– Да. Без особого труда. Ведь у нас была вся необходимая информация.

Флойд наклонил конверт, и пластинка скользнула в руку – легчайшая, словно из пуха. Кажется, от малейшего прикосновения разлетится на тысячу кусочков.

– А я думал, ваша братия совсем не любит музыку. Судя по Ожье… И Сьюзен Уайт тоже не слушала.

– И Ожье никогда не говорила с вами об этом?

– Я хотел расспросить, да все некогда было. Тунгуска, а в чем дело? Музыка для вас слишком примитивное развлечение, вроде рисования на стенах пещер или резьбы по кости?

– Не совсем. Мы, жители Полисов, слушаем мелодии, хотя они сильно отличаются от привычных для вас. Но Ожье и большинство ее соплеменников просто невосприимчивы к музыке. К любой. И в этом есть наша вина. Мы украли у них музыку.

– Тунгуска, да как же можно украсть музыку?

– Думаю, от вашего внимания не ускользнуло, сколь сильно действует музыка на мораль воюющей нации. А теперь представьте, что источник воодушевления исчезает в одночасье. Мы уже создали вирус, способный быстро убить всех, если позволить ему предварительно заразить достаточное число людей. Но мы хотели не уничтожить противника, а обратить в нашу веру и усилиться благодаря этому. К тому же смертельный вирус нелегко распространить по всей зоне боевых действий. Как только он начнет убивать, будут созданы карантины, очаги болезни постараются изолировать с безжалостной эффективностью. Так что наши стратеги переделали оружие, заставив его поражать части мозга, отвечающие за речь. Предполагалось, что вирус успеет широко распространиться, прежде чем будет замечено и распознано его действие.

– Это вы зря, – буркнул Флойд.

– Но и такое оружие было забраковано, – продолжал Тунгуска с прежней невозмутимостью. – Оценки показали, что его применение приведет к десяткам миллионов смертей, поскольку развалятся основные социальные структуры. Люди не смогут нормально общаться. Поэтому вирус снова переделали. Результатом стала «А-музыка», нацеленная на определенные области правого полушария мозга, зеркальные левым частям, отвечающим за понимание и воспроизведение языка. Вирус сработал прекрасно, его жертвы потеряли всякую склонность к музыке. Они не могут сочинять ее, не способны играть, петь, даже насвистывать. Не могут и слушать. Для них это просто какофония, бессмысленное сочетание звуков. Некоторым музыка причиняет боль.

– Значит, и Ожье, и Сьюзен Уайт…

– «А-музыка» очень быстро распространилась по обществу ретров. Когда беду заметили, лечить было слишком поздно. Вирус укоренился. Его мутировавшие потомки распространяются и сегодня. Создан он был таким образом, что зараженные передавали его детям, а те – своим. И в конце концов подавляющее большинство оказалось лишено музыки.

– Но не все?

– Приблизительно одна десятая процента оказалась иммунной. Мы до сих пор не понимаем почему. Эти немногие считают себя счастливчиками. Их ненавидят, ими восхищаются – в равной степени.

– Но если вы отобрали у людей музыку, неужели не можете вернуть?

Тунгуска снисходительно улыбнулся:

– Мы пытались – ради нынешнего союза. Но нашлось очень мало добровольцев, согласившихся на вторжение в свой мозг. Большинство ретров не позволили бы нам даже вылечить сломанную ногу, не говоря уже про переустройство центральной нервной системы. А немногие смельчаки… Результаты были не слишком обнадеживающими. Если подопытные вспоминали, как музыка звучала раньше, то неизменно жаловались, что после восстановления она тускла, бесчувственна. Возможно, они были правы.

– А возможно, это обычное дело для всех, – заметил Флойд. – У меня-то никто музыку не отнимал, но, черт возьми, когда мне было двадцать, она звучала совсем не так.

– Признаюсь, у меня схожие подозрения. Но, принимая во внимание причиненный нами вред, нам по меньшей мере стоит прислушаться к мнению пострадавших. Вполне вероятно, что восстановление и в самом деле неполноценно.

– А как насчет вас? Если вирус повсюду, то должны были заразиться и вы.

– Тело и мозг програ полны роботов, сдерживающих вирусы. Но вы, Флойд… Машин-то у вас нет… – Тунгуска замялся. – Раз уж зашла об этом речь, я должен предупредить…

– Что вирус может в любой момент забрести на огонек?

– Пока, думаю, для вас угрозы нет. Нужно контактировать с несколькими носителями, чтобы вирус укоренился надежно. Но если останетесь в системе, будете свободно передвигаться в обществе ретров – рано или поздно вирус доберется до вас.

Флойд всмотрелся в свое глянцевое отражение на фальшивой пластинке.

– И я потеряю музыку, как Ожье?

– Наверняка – если, конечно, вы не единственный из тысячи, способный противиться вирусу.

– Спасибо. Рад, что предупредили.

– Честно говоря, я не ожидал такой реакции, – удивился Тунгуска. – Возмущение, ненависть, упреки – да, но благодарность…

– Вам не кажется, что возмущаться и упрекать уже поздновато? Что сделано, то сделано. Я же вижу, вы не очень-то гордитесь вашими трюками с вирусом.

– Вы правы, – произнес Тунгуска с видимым облегчением. – Мы ни в малейшей степени не гордимся. И если я могу сделать что-нибудь для компенсации…

– Можете, пожалуй. Услуга-другая в знак дружбы не помешает. Но лучше потом, когда разберетесь с вашей войнушкой за Солнечную систему.

– Сперва нужно остановить Ниагару. В грузе было что-то, крайне необходимое ему. Но только он знал, что именно. Нам было бы трудно это найти, даже располагай мы оригинальным грузом или копиями с разрешением на порядок выше, чем те, которые сделала Кассандра. Но времени на детальное изучение у нее не было.

– Погодите-ка, – произнес Флойд, поворачивая пластинку. – Если у нее не было времени изучить груз, откуда взялось вот это?

– Диски копировать нетрудно, достаточно сделать голографическое сканирование дорожек. Гораздо сложнее провести микроскопическое обследование журналов, книг и газет, разыскивая спрятанное послание. Кассандра успела просканировать пластинки, но все бумажное было просмотрено лишь поверхностно.

Флойд покрутил в руках конверт:

– Если послание было на конверте пластинки, с таким копированием вы его упустили.

– Вы имеете в виду зашифрованные координаты АБО? Да, возможно, упустили. Но вы ведь уже знаете: координаты – лишь крошечный обрывок информации. Всего несколько цифр. Их легко спрятать где угодно.

– Значит, искать бесполезно.

– Наверное. Я просто подумал, что музыка поможет вам приятно скоротать время. Вы так ее любите…

– Да, обожаю. Спасибо за любезность. Но без того, на чем можно проигрывать пластинки…

– Да бросьте! – перебил Тунгуска, лукаво усмехаясь. – Уж не думаете ли вы, что я мог об этом забыть?

Он глянул за спину Флойда, и тот обернулся. Минуту назад столик рядом с приемником был пуст, а теперь на нем стоял приличный электрофон.

– Восхитительный фокус, – улыбнулся Флойд.

– Наслаждайтесь музыкой! Я вернусь, когда появятся свежие новости.

После его ухода Флойд уложил пластинку на диск проигрывателя, опустил алмазную иглу звукоснимателя на дорожку. Динамик молчал, лишь изредка потрескивали помехи. Потом зазвучала музыка. Звук трубы Армстронга, лившийся с волшебной легкостью, заполнил каюту. Рояль под пальцами Лила Хардина звенел ясно, чисто, свежо, точно дождь в жаркий день. Флойд улыбнулся. Слушать Сачмо – всегда удовольствие, в любом месте и времени. Но было в музыке что-то странноватое, обескураживающее и тревожащее. Может, страх за Ожье мешал нормально воспринимать ее? Нет, даже во флойдовской исцарапанной копии было больше жизни, чем в этой новой, с иголочки, поделке. Где-то между Парижем и кораблем Кассандры из музыки ушла самая ее соль. Флойд снял пластинку, вернул в конверт, затем покопался в ящике, нашел несколько записей джаза, попробовал их – и вскоре бросил неприятное занятие. Может, дело не в записях, а в проигрывателе или акустике каюты. Но что-то определенно не в порядке. Будто слушаешь, как кто-то высвистывает мелодию, но чуть-чуть не попадает в такт.

«Спасибо за музыку, Тунгуска», – подумал Флойд невесело.

Затем улегся на кровать, сцепив руки на затылке. Включил приемник – те же самые новости.

– Теперь можно поговорить с Ожье, – сообщил Тунгуска. – Но пожалуйста, не утомляйте ее. Она слишком многое перенесла за последние пару дней.

– Буду стелить как можно мягче.

– Что скажете про записи?

– Ну, они вполне приличные.

– В этом «ну» слышится многое.

– Тунгуска, вы уж извините, но с ними что-то не так. Может, проигрывателю нужна новая игла. Или дело во мне.

– Я просто хотел, чтобы вы чувствовали себя как дома.

– И я благодарен. Очень. Но не стоит так уж возиться со мной.

– Флойд, я восхищен вашим стоицизмом.

Тунгуска привел его в ярко освещенный белый покой корабельного лазарета:

– Оставлю вас наедине. Машины сообщат мне, если состояние Ожье ухудшится.

Он ушел прямо сквозь белую стену. Та закрылась за его спиной, словно потревоженное бланманже.

Ожье выглядела не вполне проснувшейся. Она сидела на кровати, окруженная густым, как туман, роем поблескивающих машин. Но Флойда узнала и, несмотря на очевидную крайнюю слабость, улыбнулась ему:

– Я уж думала, тебе никогда не позволят навестить меня. Начала уже беспокоиться: как ты там?

– Я в порядке, – заверил он, садясь на торчащий из пола вырост в форме гриба, затем взял Ожье за руку, погладил пальцы.

Ожидал, что Верити отдернет руку, но она цепко ухватила его кисть, будто отчаянно ждала возможности прикоснуться, ощутить человеческое тепло.

– Тунгуска хочет, чтобы ты отдохнула в тишине и покое, пока в голове все не разложится по полочкам.

– Кажется, я тут пролежала уже сто лет – и все время в ушах колокольный звон.

– А сейчас тебе лучше?

– Да. Но все равно еще чудится, будто во мне идет перманентный конгресс общества любителей поспорить.

– Наверное, это машины Кассандры. Кстати, ты помнишь, что произошло?

– Не все, – ответила она, смахнув влажную от пота прядь со лба. – Я помню смерть Кассандры… и почти ничего больше.

– Не забыла, как позволила машинам Кассандры угнездиться в твоей голове?

– Я тогда сильно испугалась чего-то, но знала, что должна согласиться. И не было времени обдумывать.

– Ты поступила очень храбро. Я горжусь тобой.

– Надеюсь, это стоило того.

– Никаких сомнений. По крайней мере, тогда их быть не могло. Ты понимаешь, где сейчас находишься?

– Да. Во всяком случае, когда я вижу, что не знаю чего-нибудь, нужное знание само оказывается в голове. Мы снова на корабле Кассандры, только сейчас им управляет Тунгуска.

– Думаешь, ему можно доверять?

– Разумеется! Это же… Хотя постой… – Она вдруг нахмурилась, засомневавшись. – Как я могу быть настолько уверенной в нем? Откуда так хорошо его знаю? Наверное, это воспоминания Кассандры… – Ожье тряхнула головой, поморщившись, словно укусила незрелый лимон. – Странные дела. И не уверена, что они мне нравятся.

– Тунгуска говорил, ты понравилась машинам Кассандры.

– Только не обещай, что они в моей голове навсегда. – Она попыталась сделать вид, что пошутила, но в голосе слышался страх.

– Думаю, это лишь до тех пор, пока не разрешится ситуация, – пообещал Флойд, стараясь придать твердости тону. – Помнишь шлюпку, которую, по словам Кассандры, должны были непременно перехватить?

– Да, – ответила Верити через пару секунд.

– Ну так ее не перехватили. Ее успешно подобрал большой и быстрый корабль. По словам Тунгуски, все следы ведут к Ниагаре.

Это известие, кажется, полностью пробудило Ожье. Она выпрямилась, откинула волосы назад.

– Мы должны остановить его, прежде чем он достигнет портала! Остальное – не важно!

– Мы пытались.

– И что?

– Ниагару никто не смог догнать. А его люди захватили портал.

– Вроде ты сказал, что Тунгуска гонится за ним.

– Да, мы гонимся. Тунгуска послал свои силы отбить портал. Они открыли его для нас, и мы прямо сейчас летим в тоннеле гиперсети.

Она растерянно озиралась, наверное не вполне осознав услышанное. Флойду и самому с трудом верилось, что проход по сети может быть настолько незаметным, обыденно-простым, словно катание на хорошо смазанном катафалке.

– Так где же сейчас находится Ниагара?

– Перед нами в тоннеле.

– Насколько я знаю, до сих пор никогда не запускали два корабля в один тоннель, – нахмурилась Ожье.

– Как я понял, это не вполне обычно, но возможно.

– Тунгуска рассчитывает, что мы нагоним корабль Ниагары? Или хотя бы приблизимся достаточно, чтобы сбить?

– Не знаю. Мне кажется, он больше тревожится насчет того, что будет после выхода Ниагары из тоннеля. Есть вероятность потерять след.

– Это недопустимо. Потеряем след – потеряем все. Флойд, твой мир со всеми, кого ты знал, кого любил, умрут в одно мгновение.

– Я передам Тунгуске, чтобы подбросил пару стульев в топку.

– Прости, – проговорила она, бессильно опускаясь на подушку. – Не знаю, с чего я взялась усложнять тебе жизнь. Без сомнений, Тунгуска делает все возможное. – Она вдруг посмотрела на Флойда в упор, будто некое заблудившееся воспоминание внезапно всплыло и просигналило рассудку. – Координаты АБО… Вы их узнали?

– Нет. Тунгуска еще ломает голову. Говорит, можем так и не узнать.

– Флойд, мы просто что-то просмотрели… Причем оно настолько очевидное, что может прямо сейчас находиться у нас перед глазами.

Немного позже Тунгуска пришел навестить ее. Он был огромен, но двигался и говорил с таким абсолютным, непоколебимым спокойствием, что Ожье поневоле расслабилась в его присутствии. Само его существование казалось гарантией того, что не случится ничего плохого.

– Ты пришел отменить для меня постельный режим? Кажется, я пропускаю самое интересное.

– По моему опыту, всегда лучше, когда интересное случается с кем угодно, только не с тобой, – проворчал он, создавая себе кресло из пола. – Я пришел по другой причине. Пришло сообщение для тебя. Мы приняли его незадолго до входа в портал.

– Что за сообщение?

– От Питера Ожье. Хочешь посмотреть?

– А, чтоб тебя! Мог бы показать и раньше.

– Питер запретил тебя тревожить, пока не стабилизируется твое состояние. Да к тому же у нас нет связи. Мы сразу предупредили Питера, что ты придешь в сознание, когда мы уже будем в тоннеле.

– Так он знает, что я жива и в порядке?

– Теперь знает. Но почему бы мне просто не показать тебе послание?

Не ожидая ответа, Тунгуска взмахнул рукой и сотворил экран на стене, заполнившийся неподвижным портретом Питера, выглядящего, вопреки обыкновению, усталым и потрепанным.

– Думаю, тебе лучше посмотреть его в одиночестве, – сказал Тунгуска, вставая и приказывая креслу втянуться в пол.

Портрет ожил, как только прогр покинул комнату.

– Привет, Верити. Надеюсь, мое послание застанет тебя в добром здравии. Прежде всего не беспокойся: с детьми все в порядке. Мы под защитой «умеренных» друзей Кассандры в Полисах, и они очень хорошо заботятся о нас. Тунгуска позаботится о нашем воссоединении после окончания нынешнего безумия.

– Хорошо, – прошептала Ожье.

– А теперь давай поговорим о тебе. Я пока не знаю всего – и, наверное, не узнаю, пока мы не встретимся и не поговорим, – но осведомлен в общих чертах о твоем состоянии. Ты жива и более-менее здорова, и о тебе очень умело заботятся очень хорошие люди. Жаль, что так вышло с Калисканом и Кассандрой. Мне известно, что после возвращения с Земли-Два тебе пришлось вынести многое, не говоря уже о том, что случилось в тоннеле и при выходе из него. Знаю, в моих устах это прозвучит странно, но позволь сказать: я горжусь тобой. Нас более чем удовлетворило бы простое выполнение задания, но тебе удалось намного больше. Ты завершила дело, начатое Сьюзен Уайт. Благодаря тебе ее смерть не напрасна. – Питер умолк, показывая плоский дисплей, на котором вращалась, изгибалась сложная трехмерная конструкция, похожая на причудливую металлическую снежинку или морскую звезду. – Вряд ли ты узнала это изображение. Перед тобой единичный самовоспроизводящийся элемент «серебряного дождя». Тот самый штамм, которым, по мнению Кассандры, владеют люди Ниагары.

Он был прав – Верити не узнала картинку. Но в сознании шевельнулось: а ведь знакомые очертания… Должно быть, машины Кассандры идентифицировали объект.

– Официально это невозможно и этого не должно быть, – продолжал Питер. – Якобы все запасы по договоренности уничтожили двадцать лет назад. К сожалению, грубо нарушив договор, Полисы сохранили стратегический резерв. И даже собрали небольшую команду ученых для модификации «дождя».

– Сволочи! – выдохнула Ожье.

– Не суди слишком строго, – посоветовал Питер с улыбочкой: он прекрасно знал, какой будет реакция жены. – Мы поступили точно так же. Только наши ученые были не столь изобретательны. А может, не столь умны. – Он наклонил дисплей, чтобы взглянуть самому. – Так вот, ученые Полисов сделали очень простую модификацию исходного штамма. Оригинал «серебряного дождя» действовал против почти всего живого. Он поражал и людей, и растения, и микроорганизмы без разбора. Проникал внутрь и убивал в запрограммированное время. Поэтому у нас на Марсе до сих пор Выжженная зона. Отличное средство для уничтожения биоценоза. Но что, если хочется удалить из него один-единственный элемент? Новый штамм делает именно это. Убивает только людей. Когда он закончит работу, на Земле-Два не останется ни единого гомо сапиенса. Через пару недель не останется и трупов. Но экосистема не пострадает нисколько. Просто кончится скоротечная лихорадка по имени «человек», миллион лет разрушений и кошмарных надругательств над природой. Города обветшают и рассыплются, дамбы потрескаются и рухнут, дикая жизнь возьмет свое. Звери, наверное, не заметят перемены. Разве что птицы почувствуют, как очистился воздух. Китам будет спокойнее плавать в океанах. На Земле-Два нет атомных электростанций, способных взорваться без присмотра, нет кораблей с атомными реакторами, способными отравить море после гибели хозяев. – Взмахнув рукой, Питер убрал изображение с дисплея. – Ты недоумеваешь, зачем я это рассказываю? Да, у Ниагары уже есть оружие, и только ты можешь помешать ему. Ты наша единственная надежда. Если «серебряный дождь» распылят в атмосфере Земли-Два, все будет кончено. Вероятность сбоя ничтожна. У нас нет средства против нового штамма «серебряного дождя». Мы не сможем предотвратить его срабатывание после того, как он уже проникнет в тела. Единственный способ не допустить гибели трех миллиардов человек – перехватить Ниагару до того, как он достигнет Земли-Два. Если сделать это не удастся, гибелью всего населения Земли-Два дело не кончится. Но если Ниагара не выполнит задуманного, у нас будет шанс погасить безумную войну до того, как она превратится во всепожирающий пожар. Мы потеряли Землю, но не хотим терять всю Солнечную систему. Если Ниагара доберется до Земли-Два, наши ястребы не согласятся на прекращение огня, не захотят договариваться даже с умеренными програми. Война будет расти вширь, уже никем и ничем не сдерживаемая. – Он пожал плечами. – Конечно же, такую войну мы проиграем. Я хочу, чтобы ты понимала досконально, насколько велики ставки в этой игре. У тебя не должно быть ни малейших сомнений.

– Да их и нет. Не нужно так уж разжевывать…

– Да, конечно, – подтвердил Питер, кивая. – Ты сделала для нас так много, выдержала столько страданий и потрясений, и теперь не очень честно и разумно просить тебя о таком подвиге. Но у нас попросту нет выбора. Верити, я не сомневаюсь: у тебя хватит сил. Более того, хватит и мужества. Просто сделай, что сможешь, а затем возвращайся к нам. У тебя гораздо больше друзей, чем ты думаешь. И мы все ждем тебя.

Немного позже к ней явился еще один гость. Вернее, гостья. В комнату без приглашения зашла темноволосая девочка, встала у кровати, лениво потянулась, сцепила руки за спиной, словно ожидая беззлобного выговора за слишком поздно сделанное домашнее задание.

– Если тебе будет удобнее, могу сделать себя прозрачной, – предложила Кассандра.

– Не стоит. Я же знаю, что ты не настоящая.

– Я решила, что лучше явиться воочию. Ты же не против? По сравнению с тем, что я уже сделала с тобой, изменение восприятия – сущий пустяк.

– Кассандра, что тебе нужно?

– Поговорить обо мне и о тебе. О случившемся с нами и о том, как жить дальше.

– Я иллюзий не питаю. Ты взломала мой разум в Париже, чтобы спасти нас всех.

– И себя в том числе. Я не стану отрицать своего эгоистического интереса.

– А разве твои машины не могли бы спрятаться и подождать в безопасности, пока все не закончится?

– Могли бы, но моя личность не выжила бы долго без физического носителя разума. Любая личность – очень хрупкая конструкция.

Ожье пробрал холодок, когда она представила, через что пришлось пройти Кассандре.

– А сколько… – Она не смогла закончить вопроса.

– Сколько моего «я» уцелело? Больше, чем я надеялась, но гораздо меньше, чем желала. Я словно оставила урезанную копию своего «я» в бутылке и пустила по волнам. Ты разговариваешь с этой урезанной копией.

– А твои воспоминания?

– Машины способны записать и сохранить лишь малую часть памяти. Моя память кажется полной, но она тонка, поверхностна, словно это эскиз жизни, а не сама жизнь. В воспоминаниях нет текстуры, объемности. Я будто прочитала о них, а не испытала сама. Кажется, пережитое мной произошло с кем-то другим, о ком я слышала от кого-то. – Кассандра замолчала, потупившись. Затем проговорила уже спокойнее: – А может, жизнь вообще ощущается именно так. Беда в том, что я не помню, как ощущала жизнь до своей смерти.

– Ох, Кассандра, мне так жаль…

– Пойми правильно: гораздо лучше быть такой, чем мертвой. А когда мы разберемся с этой кровавой кашей, я попытаю счастья с мнемоническими архивами Полисов. Память можно восстановить по тамошним записям – если, конечно, они уцелеют.

– Надеюсь, уцелеют.

– Посмотрим. Главное, я пока жива. И за это тебе огромное спасибо. Ведь ты могла и не принять меня.

– А я могла? Что-то не припомню дискуссии.

Кассандра усмехнулась:

– Признаюсь, дискуссия была краткой. И пока машины штурмовали твой мозг, ты могла потерять пару-тройку секунд кратковременной памяти. Но поверь: ты дала разрешение. И благодаря этому я выжила.

– И спасла нас. А когда меня ранили и Флойд пришел на выручку, ты осталась со мной.

– Что еще я могла сделать?

– Удрать из моего тела… оставить меня в Париже. Я уверена, что твои машины продержались бы до появления подходящего носителя. В конце концов, ты могла сбежать в теле Флойда.

– Ты ошибаешься насчет нас. Я никогда бы не оставила тебя. Скорее погибла бы, чем осталась жить с таким грузом на душе.

– Спасибо.

– И ты спасла меня. После всего случившегося между нами рассчитывать мне было не на что. Ожье, огромное тебе спасибо! Надеюсь, нам обеим судьба преподала важный урок.

– Урок был нужен прежде всего мне. Я возненавидела тебя, услышав из твоих уст правду о себе.

– Тогда я вот что скажу: хоть и была готова свидетельствовать против, я восхищалась твоей преданностью делу. Ты по-настоящему горишь на работе.

– И едва не сгорела совсем.

– Главное, не осталась равнодушной. И была готова сделать хоть что-то.

– Нынешняя каша как раз и заварилась из-за неравнодушных людей, готовых сделать хоть что-то. Уверенных, что они правы, а все остальные ошибаются. Может, человечеству было бы легче, если бы таких людей было поменьше.

– Лучше побольше, но того сорта, какой нужен. – Кассандра вздохнула, переминаясь с ноги на ногу. – Ожье, послушай. Мы, в общем, подошли к главному. Все, что я сказала, – правда. Я на самом деле так считаю и чувствую. Но поговорить я с тобой хотела по другой причине. Ты должна выбрать.

– Что выбрать?

– Мою судьбу. Ты выздоровела. Больше нет необходимости держать меня в голове.

– То есть ты нашла нового носителя?

– Не совсем. Тунгуска принял бы меня, если бы мог. Но ему приходится обрабатывать столько тактической информации… Возможностей его мозга попросту не хватит еще и на возню со мной. То же самое относится к остальной команде. Но есть способ продержать мои машины в стазисе до тех пор, пока мы не вернемся в Полисы и не найдем подходящее тело.

– Ответь честно: насколько стабильным будет этот стазис в сравнении с твоим нынешним положением?

– Процедура консервирования вполне способна…

– Честно!

– Конечно, не обойдется без потерь. Определить их меру в точности невозможно, но они обязательно будут.

– Значит, ты остаешься со мной. Никаких «если» и «но».

Кассандра отбросила непослушный локон со лба.

– Я даже и не знаю, что сказать. Не ожидала такой доброты.

– От меня?

– От любого из ретров.

– Значит, мы ошибались обе. Будем надеяться, мы не единственные, кто способен найти взаимопонимание.

– Не единственные. Но и нам предстоит много работы. Когда разберемся с Ниагарой и вернемся на Седну, придется залечивать немало очень болезненных ран.

– Если к тому времени хоть кто-то останется в живых.

– Можно лишь надеяться, что война не перехлестнет через край. Если прогрессивные ретры и умеренные прогры смогут позабыть о разногласиях, тогда у всех появится надежда. Любой акт сотрудничества способен оказаться тем ярким примером, какой покажет дорогу остальным.

– Ты имеешь в виду наш пример?

Девочка кивнула.

– То есть я не хочу сказать, что навсегда поселилась в твоей голове. Но когда начнутся мирные переговоры, тот, кому могут доверять обе стороны сразу, окажется крайне важной фигурой.

– Стороны могут решить, что доверять нельзя никому.

– Да, есть риск, но я готова пойти на него, – сказала Кассандра, а потом отчего-то улыбнулась. – Да, Ожье, этого уж точно нельзя было предвидеть.

– Предвидеть чего?

– Начала прекрасной дружбы.

После долгих просьб Тунгуска сдался и позволил Ожье прогуляться по кораблю. Она была чисто вымыта, вполне бодра; голоса в голове перестали бубнить с прежней настойчивостью. Простыня из «умной» ткани плотно облепляла, скрывая то, что не принято демонстрировать в приличном обществе. А зеркальные поверхности показывали, что простыня вдобавок подчеркивает фигуру, сглаживая недостатки. Еще совсем недавно мысль о такой близости с машинерией прогров наполнила бы Ожье ужасом и отвращением. А сейчас, хотя Верити и пыталась вспомнить те прежние чувства, они не возвращались. Вопреки недавнему разговору с Кассандрой Ожье не оставляли сомнения: а вдруг машины тайком подправляют мысли? Или события последних дней и в самом деле заставили понять, что не все, исходящее от прогров, так уж плохо? А вообще, нужен ли ответ на эти сомнения – само по себе большой вопрос. Так или иначе, ненавидеть прогров из принципа Ожье уже не могла и не хотела. Осознала с изумлением, что потратила уйму душевной энергии, питая беспочвенный предрассудок. Стремление к пониманию и согласию было бы куда разумнее, хотя, конечно, ненависть подталкивает к делам и дает силы.

Флойд с Тунгуской сидели по одну сторону выросшего из пола стола. На стене перед ними текли линии и схемы. Когда Ожье приблизилась, из пола выскочило кресло, предполагая желание присесть.

– У тебя правда все в порядке? – озабоченно осведомился Тунгуска, указывая на сиденье.

– Да. Кассандра и я… В общем, мы пришли к согласию.