Мама, Колян и слово на букву «Б» Тасбулатова Диляра

О позитиве

Как-то праздновали мы Олин день рождения.

Оля крикнула, выпив полбутылки:

– Про политику не будем! Все-таки мой день рождения! О чем-нибудь хорошем поговорим! Весна-любофф!

И, зная мою политическую озабоченность, просительно заглянула мне в глаза:

– Правда же?

– Не будем! (сказала я). – Перерыв.

Через 15 минут Оля сказала (выпив еще полбутылки):

– Пытки в НКВД были настолько изощренными, что палачи Средневековья позавидовали бы…

Две милые девушки, которых она пригласила, вздрогнули.

– Оля имеет в виду, что не давали опохмеляться (поспешно сказала я).

– Какой ужас (сказала одна из девушек, Оля в это время отлучилась). – Я с похмелья не человек.

– Причем водку давали отменную, плюс селедка – продукты тогда были натуральные… (сказала я).

Тут Оля вернулась:

– Вы о чем?

– О селедке (сказала я осторожно).

– Которой кормили выселяемых в теплушках для скота, не давая воды? (спросила Оля).

Девушка опять побледнела.

– Да нет! (сказала я, подмигнув). – Это анекдот такой, про селедку. Вуди Аллен рассказывал…

Тут девушки побежали в туалет.

Я, посмотрев на Олю, выразительно покрутила пальцем у виска.

Оля послушалась: всего еще пару раз сбилась на пытки и беспредел, но я ее ловко перебивала.

В общем, хорошо посидели.

Шли потом, песни пели.

Красивый таксист-кавказец даже вышел из своей машины и подпел:

– Сулико ты моя, Сулико…

Беременная бабушка

Рассказала как-то Оле по телефону историю, как бабушка-казашка лежала с нами в больнице (в Алма-Ате еще дело было) и беспрерывно плакала.

«Бабушке» было всего-то, по нашим меркам, под пятьдесят, двенадцать детей, крестьянка, выглядела на семьдесят.

Плакала же она потому, что была беременная. Тринадцатым.

Дети, взрослые уже, ходили к ней и со мной в курилке хихикали: оказалось, что она плачет от «позора», что залетела в столь пожилом возрасте: мол, теперь дети узнают, что они со стариком «побаловались». (Выяснилось, что оба тщательно скрывали от всех свои интимные отношения.)

Старик тоже приходил и мрачно сидел у нее на койке: смотрел на нее, как на «шлюху» – мол, опозорила ты нас всех.

Смешно, по-моему.

Но дальше еще смешнее: рассказываю Оле.

Оля говорит:

– А че она плачет-то? Не от него, что ли, залетела?

Я начинаю придуриваться:

– Ну да, от молодого любовника.

Оля говорит:

– Вот молодец! В соку женщина, наверно (Оля половину из моих рассказок не слышит, все с детьми в эфире переругивается, сто дел делает одновременно, типа обед еще варит, а потом говорит что-то свое).

– Еще в каком соку! (говорю). – Роскошная женщина.

– А кто любовник-то?

– А (говорю), – молодой какой-то, красавец в полном цвете лет, поклонник Канта и поэт.

Оля говорит:

– Пушкинист, что ли?

– Неокантианец (говорю). – Философ. Немец. Кудри светлые до плеч и вообще. Белокурая бестия, короче…

– А дед что? Казахский дед который?

– А ничего. Смирился. Говорит, как у Чернышевского, дорогу уступит кантианцу или там, не знаю, неокантианцу, я не разобрала точно.

– А дед что, тоже продвинутый?

– Типа тюрколог дед. Или неотюрколог, не разобрала точно.

– Потрясающе (говорит Оля). – Романтично. Любовь не спрашивает (завела Оля свою шарманку) ни возраста, ни границ, ни ПОЛА (говорит Оля, слегка зарапортовавшись).

– Ну да (говорю я). – Он ее полюбил, несмотря на половые различия между ними.

Тут Оля, окончательно сбагрив детей на улицу погулять, вдруг просыпается:

– ЧТО????

Долго хохочет, аж визжит, а потом вдруг говорит печально:

– А я-то поначалу поверила…

Два мира, два Шапиро.

Лишь бы человек был хороший

Как-то, собираясь на вручение «Белого Слона», нашей кинокритической премии, посмотрела я на себя со стороны и расстроилась.

– Ужас (говорю Оле), – жиртрест-комбинат…

А Оля (из педагогических целей, она так хитрит) говорит:

– Так что, завтра не пойдем на «Белого Слона» – раз ты стесняешься в таком виде идти?

«Ну (думаю) ничего себе… Какая бы я ни была, все же не такая уж страшная, чтоб по улицам стесняться ходить. Дай, думаю, проверю Олю».

И говорю:

– Может, это ты со мной стесняешься идти?

А Оля и говорит:

– Я? Да я хоть со Змей Горынычем пойду, лишь бы человек был хороший!

– А че, Змей Горыныч – разве человек?

– Может, стал бы (говорит мечтательно Оля). Если бы его кто-нибудь полюбил бы…

– Кто? Кикимора?

– Да хоть бы и Кикимора! Может, Кикимора – тоже хороший человек! В душе…

– Духовный? Воцерковленный? Верующий?

Оля говорит раздумчиво:

– Все бывает… Вот была же сказка – собралась компания – жирафенок, слоненок и ослик. И к ним паук прибился. И все его боялись, что он такой страшный. А ослик заплакал от жалости к пауку, и паук превратился в бабочку. Тут все и сели…

– Раз тебе главное, чтобы человек был хороший, я еще завтра к себе подушку привяжу – чтоб уж совсем…

Оля говорит:

– Да хоть в ростовой кукле иди – Горыныча! Мне-то что?

– А если не пустят в Дом кино Горыныча-то? Хвост в дверь не пролезет, к примеру? Охрана набежит, милиция… Настроение испортят…

– Ну да, все же видят внешнее – внутреннюю красоту-то не видят (говорит Оля задумчиво).

– Внутренняя – это которая внутри ростовой куклы? (спросила я).

– Внутренняя – это которая внутри души.

Писатели и проститутки

Сидели мы как-то втроем – я, Оля и Саша, молодой начинающий писатель.

– Все русские писатели ходили к проституткам (сказала Оля с каким-то даже надрывом).

– И правильно делали (сказала я). – Че дома сидеть? Вечером? Тем более тогда телика не было…

– Ты не понимаешь (сказала Оля). – Хотя ты отчасти уже писатель.

– Но не русский (сказала я). Вот схожу к проститутке – и стану русским писателем.

– Не станешь (сказала Оля серьезно). – Для них это был переворот в голове, а для тебя – тема для очередной байки.

– А почему в голове? (спросила я).

Оля сказала:

– Да ну тебя! Не чувствуешь ты русскую душу!

– Не-а (сказала я). – Вот схожу к проститутке…

Тут Саша говорит:

– А проститутка – это обязательно?

Оля сказала:

– В том-то и дело, что нет! Вот Пришвин взял и сбежал от проститутки!

– Уступил ее Чехову? (спросила я).

– И вот вам результат (сказал Саша). – Где Пришвин, а где Чехов?

– Остался бы, стал бы Чеховым (сказала я).

– А Чехов просто байки бы травил (сказал Саша).

– Подписываясь Пришвиным (сказала я). – Надо было им втроем писать – Чехову, Пришвину и проститутке.

– Получился бы Прилепин (сказал Саша).

– Видно, они его предвидели, Прилепина (сказала Оля).

– Наверно, потому Пришвин от проститутки этой и сбежал, что ему почудилось, что это Прилепин.

– Хотя Прилепин (сказал Саша), – очень старался, чтобы ни Пришвин, ни Бунин, ни Толстой не поняли бы ничего: долго красился, чулки красивые купил…

Тут зашла мама и сказала:

– Это тот Прилепин, который енотов раздает? (Я как-то писала, что мне с моей небольшой популярностью удалось раздать всего-то котят, а вот Прилепин мог бы даже и брошенных енотов, если что, пристроить.)

– Ага. Причем – проституткам.

Мама услышала неприятное слово, налила себе чаю и смылась.

А Оля сказала, что мы дураки.

Стихи к 8 Марта

Была Оля как-то на вручении одной литпремии.

– Вручили (рассказала Оля) каким-то дедушкам, которых никто не читал и не знает.

– Может, они вообще ничего не пишут? (Начала я издеваться.)

Оля не поняла:

– А может, и так. Во всяком случае, никто их никогда не читал и даже в глаза не видел…

– Ха-ха-ха!

– Что ты смеешься? Ну, может, они что-то пишут?

– Ой, не могу! Может, пишут, а может, и не пишут!

Оля на полном серьезе:

– Ну, там одному из них надо было долг отдавать, он кредитов понабрал…

– Ой, не могу! Кредитов! Но он точно – поэт?

– Ну, в каком-то смысле, наверно, поэт…

– В широком? Или в том смысле, что стихи для бухгалтерии пишет к 8 Марта?

Оля опять на полном серьезе:

– Вот как раз к 8 Марта он не смог зарифмовать: с ним одна женщина работала, мне рассказывала. (!!!) Но дело даже не в этом: ужас в том, что в конце церемонии, на фуршете, эти дедушки сильно подрались: один, который для бухгалтерии пытался писать, набил морду другому: потому что он вторую премию получил, а тот, другой, – первую.

– А тот, кто первую – он умеет к 8 Марта?

– Вот разве что к Восьмому и умеет…

Щас нальют

– В другой раз (рассказала Оля) голосовали, даже не читая, по постерам книг претендующих. Один мой приятель, бородатый, проголосовал за неизвестного ему поэта, а тот не то чтобы не поэт, а даже и не графоман, не капитан Лебядкин…

– И? Зачем он за него тогда проголосовал?

– А, говорит, у него борода и у меня борода – возьму и проголосую!

– Понятно.

– Другой тоже проголосовал потому, что на фото претендентка была похожа на его умершую жену. А третий вообще просто пожалел претендента-алкаша. Он сам был алкаш и говорит: «Ему на пропой надо, кто его поймет так, как я?»

– Ха-ха-ха!

– Ну, так и было! Потом этому алкашу дали «урну» для голосования, стеклянную большую такую, вроде рюмки огромной или типа вазы, и он говорит: «Во! Началось! Я ж говорил: щас нальют!» Ему говорят, что это для голосования, бросай сюда свой билет! А он говорит: «А потом, когда от билетов освободят рюмку, нальют?»

– Ну и чем кончилось? Драка была?

– Не особо… Этот алкаш заглянувшего на премию депутата, правда, обматерил, всё орал, что он, как в «Скверном анекдоте», пожаловал сюда, чтобы над бедностью нашей посмеяться и воцариться…

– А депутат?

– А депутат ничего не понял и говорит: какой еще скверный анекдот? Вот я знаю такой анекдот… И давай травить анекдоты про тещу…

Идиот

Пошли мы как-то с Олей в кафе «Му-Му» и встретили там одного талантливого режиссера, который теперь работает в этом «Му-Му»… курьером.

Ну, не везет ему – и уже долгое время…

Ну, поели в «Му-му», а выпить решили пойти в «То да Сё» (там, кстати, наливают две порции по цене одной).

Напились.

А в этом «То да Сё» страшно тесно (хотя уютно), то есть все друг у друга на головах: близость страшная, плечом к плечу сидят.

Сначала прямо над нами на возвышении зависал парень-араб, который жутко удивился: мы сильно кричали. Думал, наверно, подеремся: было видно, что ему страшно хотелось узнать, о чем мы так кричим. Но по-русски он не понимает…

Потом за стол этого араба сели две молоденькие девочки, одна другой говорит:

– Смотри, какое у меня седня селфи! С новым лаком!

Тут Оля как заорет (уже пьяная):

– Не для того она деньги жгла!

Девочка шепотом (я слышу всё) говорит своей подружке:

– Все время кричат про какую-то бабу, которая сожгла деньги в камине…

Вторая говорит:

– Наверно, перед проверкой – чтоб не посадили…

Оля опять кричит:

– Всех унизила, но не только! Сто тысяч! А Ганя – хлоп в обморок!

Девица шепчет:

– Сто тыщ – да… Жаль… Но все же не такие деньги, чтоб в обморок: я вот потеряла однажды 20 тыщ, так ниче… Хотя обидно было, конечно!

– Это гордыня (мрачно сказал наш друг). – Чистая гордыня.

– Не только! (закричала Оля). – Там многое сходится, в этой сцене: сама пошла по миру, на самое дно пошла, с бандитом, а деньги – ей было наплевать на них!

Девица опять шепчет:

– Как это наплевать: если с бандитом, то на деньги ей не наплевать… А сожгла там ерунду какую-то – понты!

Наш приятель мрачно говорит:

– Ну и че хорошего? Зарезал он ее таки!

Девица опять шепотом говорит:

– Значит, гуляла! Просто так бы не зарезал… Может, чечен был?

Вторая говорит:

– Тсс… Дай послушаем: интересно же, че он ее зарезал-таки…

Я говорю:

– Она, помните, еще говорит: спасибо, князь, впервые человека вижу! Но не осталась с ним…

Приятель говорит:

– Так он же был не в себе… Ребенок такой, ангел почти…

– Э! (говорю я). – Не такой уж и ангел! Таинственный персонаж, вроде как святой, а с его появлением все разрушилось: ее зарезали, Рогожина на каторгу, сам он, князь, чуть не умер от ужаса…

Девица говорит:

– А, так они про фильм какой-то… Князья там и прочее. Неинтересно… Ну, так че ты мне говорила: выложила в инстаграмм новые фотки с новым лаком? Покажи!

Великий лектор

Как-то звонит мне Оля.

Я говорю:

– Ты вот ругаешься, что я в соцсетях много сижу.

– Ну да, нечего там делать.

– Ну вот я исправляюсь. На лекцию собралась! Пойдем вместе? (И называю имя одного лектора известного.)

– Отлично! Молодец! Иди! Наконец-то! Он – гений!

– А ты пойдешь со мной?

– Нет… Ты понимаешь, я его знаю хорошо… Он лекции читает когда, бормочет, ничего не слышно… Потом он выпивает часто и, когда пьяный, ахинею несет…

– ?!

– А ты, если пойдешь, сядь подальше: а то начнешь ржать, он может тебя и огреть чем-нибудь – подбежит и огреет.

– Ха-ха-ха-ха! Может, не ходить?