Фестиваль Власов Сергей
– Нервы, Полиночка, нервы. Посмотрел сегодня на весь приглашенный сброд и, поверишь, – не выдержал. Ну что, может, проследуем в концертный зал для ознакомления с авангардом?
– Честно тебе признаюсь: мне твой авангард до лампочки. Я приехала пообщаться лично с тобой.
– Ты ничего не путаешь? Тем лучше. Тогда приглашаю тебя сразу в академический буфет. В силу определенных обстоятельств надолго покидать свой пост я не имею права.
– Буфет Концертного зала имени Петра Ильича Чайковского меня вполне устроит. – Красильникова решительно взяла писателя под руку, и они неторопливо направились к служебному входу.
Юрий Иванович Воронин во главе тридцати восьми человек из своего ремонтно-строительного управления сидел во втором ряду рядом с симпатичной маляршей Антониной и внимательно слушал исполняемое произведение. Самым парадоксальным был тот факт, что все, что игралось на площадке, ему крайне нравилось. Юрий Иванович периодически закрывал глаза и представлял себе различные эротические сцены из своей прошлой жизни. Непросвещенная малярша сначала только внимательно следила краешком левого глаза за своим начальником, а потом, повинуясь внутреннему инстинкту, стала повторять все его движения.
К середине первого отделения сидевший через три человека начальник ремонтного участка Юрий Николаевич Платонов с удивлением заметил, что Воронин с Антониной почему-то сидят с закрытыми глазами. Промучившись с этим вопросом до антракта, в начале второго отделения Платонов взял и зажмурил глаза тоже, что не осталось без внимания со стороны его непосредственных подчиненных.
Рабочие коллектива всегда отличались спаянностью и монолитностью. Через некоторое время все тридцать восемь человек дружно закрыли глаза, молча вслушиваясь в противоречивые звуки, издаваемые музыкантами под руководством почти великого Клауса Гастарбайтера.
Первым на огромную группу странных людей обратил внимание поэт-песенник Ондрух.
– Смотри, – толкнул он в бок Контушовкина, – слепые на концерт пришли.
– Иди ты, – удивился писатель-сатирик. – А кто же их довел до места? Блин, их же там до хрена…
– А смотри, как чудно слушают – никто не шелохнется.
У Юрия Ивановича Воронина в этот момент воображаемые эротические воспоминания достигли пика. Вздрогнув, он слегка взвизгнул, облизнулся и открыл один глаз.
– Смотри, смотри… У лысого-то один глаз открылся. Разве так бывает?
– А чего ж не бывает? – встрял в разговор Евгений Лабухов. – Глаза-то у слепых могут открываться, просто они ничего ими не видят.
– Смотри, а подружка лысого и подавно – уже двумя на сцену смотрит. Может, они нормальные.
– Да нет, – усомнился поэт-песенник. – Девушка у них, наверное, старший группы, типа поводыря. Слепые же все по-разному не видят. Одни ничего не видят, другие – половину, а третьи не видят совсем чуть-чуть.
– Молодые люди, нельзя ли потише? – сказал сверху чей-то ответственный голос. – Мешаете слушать.
– Контушовкин хотел было ответить что-нибудь грубое, но, обернувшись, тут же передумал.
– Ты чего испугался? – шепотом спросил его Ондрух.
– Блин, там такое сидит… То ли трансвестит, то ли еще что-то… из той же серии.
Голос сзади вежливо объяснил:
– Я, ребятки, никакой не трансвестит, а обычный гей. Вы уже взрослые, пора бы разбираться в людях.
– Скажите, а вы случайно не участник танцевального коллектива «Гей-славяне»? – не выдержал Лабухов.
– Нет, юноша. Я из другой организации. Впрочем, если желаете, я готов вам рассказать много интересного после окончания мероприятия.
– Нет уж, спасибо.
Невдалеке от писателей в окружении эстрадных артистов важно восседала в новой прическе Ирина Львовна Ловнеровская. Она была в восторге! Внимательно рассматривая музыкантов в театральный бинокль, под бравурные звуки, издаваемые инструментами под их профессиональными пальцами, она так же, как и Воронин, вспоминала эпизоды из прожитой жизни, правда, гораздо более скромной направленности.
Сидящий слева от нее певец Саша Чингизов, не имея возможности курить в зале анашу, жевал какую-то липкую дрянь; сидящий справа адвокат Розенбаум листал попеременно то программку концерта, то чье-то гражданское дело, периодически делая и там, и там пометки заморским «Паркером».
– Ирина Львовна, а как называется инструмент, который держит музыкант, первый сидящий перед дирижером?
– Гобой, по-моему. Но точно я не уверена.
– Ах, гобой. Надо же… Никогда бы не подумал.
– Послушайте, господин адвокат, – Ловнеровская ухмыльнулась, – а вы вообще-то истинный поклонник музыки или так?
– Разумеется, истинный, – испугался Розенбаум. – Мне даже знакомо высказывание Фридриха Ницше: «Если бы богиня музыки заговорила словами, а не звуками, то все позатыкали бы уши».
– Ну, то, что ты у нас начитанный, никто не сомневался. Я сейчас вспомнила об одном своем бывшем поклоннике, дирижере, смешную историю. Сейчас не могу удержаться, чтобы не рассказать ее тебе вкратце для расширения твоего адвокатского кругозора. Вот как раз небольшая пауза. Смотри, Клауса обтирают зачем-то мокрым полотенцем. Ну да хрен с ним. Вернемся к дирижеру. Значит, поехали мы с ним как-то на юг. Плаваем в море, достаточно далеко от берега. И тут он мне говорит: «Дорогая, а ты хорошо ныряешь?» Я начинаю интересоваться, в чем дело, на что получаю совершенно бредовое объяснение. Он мне говорит: «Я тут одну вещичку потерял. Надо бы достать. Со дна». Я говорю: «Родной, ты откуда упал? Здесь глубина больше десяти метров. И какую вещичку вообще можно в море потерять, если ты в одних плавках?»
Розенбаум внимательно посмотрел на рассказчицу и автоматически переспросил:
– Действительно, какую?
– Оказалось, что он потерял вставную челюсть.
– И что?
– Ничего. Оставшиеся несколько дней так и проходил без челюсти, картавя, шепелявя и выговаривая только половину букв одновременно.
Слушай, а что это с Клаусом? На стул его усадили. По-моему, он переработал.
На площадке к центральному микрофону подошел седоватый скрипач и, попросив публику не беспокоиться, сообщил, что концерт продолжится через десять-пятнадцать минут.
– Ну и замечательно, – моментально среагировала Львовна. – Тогда я тебе быстренько расскажу еще одну коротенькую историю про своего знакомого музыканта-негра. А то ты же знаешь, я девушка эмоциональная, особенно под влиянием музыки воспоминания нахлынули.
– С удовольствием прослушаю, – вежливо сказал адвокат и, переложив все бумаги с колен в стоящий в ногах дипломат, приготовился.
– Это было достаточно давно. Моим ухажером в то время был один кубинский саксофонист абсолютно черного цвета. Как ночь. Мы с ним сидели в небольшом ресторанчике в центре Москвы, я ела, как сейчас помню, какой-то салатик, а моему другу официантка только что принесла огромный дымящийся бифштекс с кровью. Тут мой Хулио – так его звали – сделал неосторожное движение рукой, и бифштекс полетел на пол. У Хулио от обиды на самого себя глаза налились кровью больше, чем ее было в куске мяса. К тому же кубинцы – очень гордые люди. Но Хулио не зря общался со мной продолжительное время. Он прошел хорошую школу по классу мгновенной реакции на события и сообразительности. Мой кубинец встал во весь рост, сжал руку в локтевом суставе в традиционном африканском приветствии и на весь ресторан заорал: «Да здравствует Конго!» – после чего положил мясо с пола себе на тарелку и стал его жадно есть.
Пока народ, сидящий в зале, в результате вынужденного тайм-аута предавался обмену впечатлениями, Михаил Жигульский вместе с Аликом Кабаном и тремя великовозрастными рокерами отправился в фойе в поисках пива.
Обнаружив буфет, они уселись за столик, обставившись дюжиной свежего «Жигулевского», и только здесь облегченно вздохнули.
– Ну, блин, Мишаня, ты и привел. Нет, музон по кайфу. Я такого в совке давно не слышал. Но уж больно нудно сидеть.
– Слушай, мать! – крикнул Жигульский буфетчице. – А у тебя водки под фартуком, случаем, нет?
– Протри глаза, стиляга! Под каким фартуком? Вон на прилавке – сколько хочешь.
– Мужики, а действительно, водяра есть! Да, видно, я переутомился. Назад в зал больше не пойду. Ну что для начала – пару бутылочек? Ба!
А вон Серега с какой-то бабой сидит… Так, вы берите, а я на несколько минут отойду.
Сергей Сергеевич с Полиной Викторовной мило ворковали за дальним угловым столиком, потребляя армянский коньяк и обсуждая все, что придет на ум.
– …Скромность – это недостаток, которого люди, что-либо созидающие, практически лишены. И очень хорошо, что это именно так, – вещал в данный момент Флюсов. – Чего бы мы добились, если бы созидатели стали сомневаться в собственных мозгах? Ведь писатель или музыкант должен верить не в интеллект вообще, а в свой собственный. Хотя и с некоторой оглядкой на окружающие обстоятельства и мировоззрения не только сторонников, но и противников.
– А как быть с астрономией? – внезапно спросила Красильникова.
– В смысле?
– В смысле звездной болезни.
– С ней надо вести себя крайне аккуратно. Хотя в принципе с ней та же история, – спокойно пояснил литератор. – Хочешь, я расскажу тебе про великих астрономов: Джорджано Бруно, Галилео Галилея или Николая Коперника?
Над его ухом кто-то, заикаясь, прогундосил:
– Команда «Николай Коперник» – это отличный тяжелый рок!
Сергей резко обернулся и увидел скалящегося Жигульского.
– Шеф, ваше задание выполнено! – Михаил взял под козырек. – По залу рассредоточены значительные силы московских рокеров! Они по мере сил создают необходимую атмосферу доброжелательности и товарищеской взаимовыручки.
– Молодец! Ваши усилия несомненно будут учтены при распределении жизненных благ.
– Рад стараться! – рявкнул рок-журналист. – Это я и хотел услышать. Медом по сердцу. Я могу идти?
– Идите! – скомандовал Флюсов и, чокнувшись с очаровательной спутницей, принял на грудь еще пятьдесят грамм коньяка.
– Егорушка, у меня в горле все пересохло. Пойдем отсюда. – Подруга и по совместительству домработница Бесхребетного Зинаида вот уже полчаса просила Егора Даниловича покинуть место проведения концерта. – Я больше не могу.
– Слушай, может, действительно на сегодня хватит? – пробасил поэт Файбышенко, в задумчивости теребя высунувшийся из-под пиджака левый манжет накрахмаленной рубашки. – В больших дозах подобная музыка, по-моему, вредна.
– Ну как мы уйдем? – начал горячиться матерый прозаик. – Тут столько уважаемых людей! Многие нас знают в лицо. Это же неприлично покидать спектакль или концерт до его окончания.
– Ты хочешь, чтобы я описалась? – громко спросила Зинаида.
Сидящая чуть ниже пожилая женщина, быстро повернув голову, попросила:
– Прошу вас, если вы на самом деле намереваетесь сделать то, о чем сейчас сказали, сделайте это только не над моим креслом.
Бесхребетный не выдержал:
– Совсем все с ума посходили! Пойдемте.
В курительной комнате, находящейся между женским и мужским туалетами, поэт-песенник Ондрух развлекал трудовой коллектив магазина «Лейпциг» во главе с его заместителем директора скабрезными анекдотами. Коллектив, состоящий в основном из курящих немолодых женщин, громко смеялся и одобрительно хлопал в ладоши.
Для разнообразия поэт решил прочитать какое-нибудь стихотворение, долго пыжился и наконец начал:
– Памяти Герцена… – Ондрух откашлялся:
- Любовь к добру разбередила сердце им,
- А Герцен спал, не ведая про зло.
- Но декабристы разбудили Герцена.
- Он недоспал. Отсюда все пошло.
- И ошалев от их поступка дерзкого,
- Он поднял страшный на весь мир трезвон,
- Чем разбудил случайно Чернышевского,
- Не зная сам, что этим сделал он.
- А тот со сна, имея нервы слабые,
- Стал к топору Россию призывать,
- Чем потревожил крепкий сон Желябова,
- А тот Перовской не дал всласть поспать.
- И захотелось тут же драться им,
- Идти на смерть и не страшиться дыб.
- Так родилась в России конспирация –
- Большое дело: долгий недосып.
- …И с песнями к Голгофам под знаменами
- Мы шли за ним за сладкое житье.
- Пусть нам простятся морды полусонные –
- Мы дети тех, кто недоспал свое.
- Мы спать хотим, и никуда не деться нам
- От жажды сна и жажды всех судить.
- Ах, декабристы! Не будите Герцена!
- Нельзя в России никого будить…
– Браво! – закричали немолодые женщины и как по команде бросили окурки в урну. – Бис!
Им так надоело слушать музыкальную тягомотину, а тут такой высокий поэтический стиль! От избытка чувств пышногрудая полногубая блондинка попросила разрешения у поэта его поцеловать и, получив его, с огромным удовлетворением выполнила намеченное.
– Я представляю – как вам, наверное, известно, – профком нашего замечательного универмага, – скромно потупив глазки, сказала она. – Так вот, наверное, мы вам закажем еще один гимн, ведь у вас так здорово все получается. Скажите, а вы читали только что стихи собственного сочинения?
– Мне чужого не надо, – недовольно пробурчал Ондрух. – Это Наум Коржавин. Но мои – смею вас заверить – не хуже.
– Да, наверняка лучше, – уверенно сказала блондинка. – Вы просто прелесть.
– Кто – я? – после секундной паузы несмело переспросил поэт-песенник. – Вы знаете, я попал в одно из тех трудных положений, в какие жизнь ставит человека неоднократно и на которые он реагирует по-разному в зависимости от возраста. В такие минуты наша жизнь разламывается, кладется на весы, где вмещается вся полностью, целиком. На одной чаше – наше желание не разонравиться, на другой – всеохватывающая тревога, которую можно избежать, только если мы откажемся от желания нравиться конкретной женщине.
– Я помогу вам, мой талантливый друг.
Через какое-то время дирижер Гастарбайтер пришел в себя, и концерт успешно продолжился.
После его окончания большинство людей выходили из зала если и разочарованными, то не сильно.
Иван Григорьевич в сумерках рассчитывался за колонной, недалеко от центрального входа, наличными с командиром отряда офицеров, обеспечивавших безопасность первого дня. Передав причитавшиеся тому деньги и поблагодарив за образцовое выполнение своих обязанностей, Райлян тепло распрощался с приятелем и подошел к ожидавшей его невдалеке Свете.
– Ну что, поехали отдыхать? Сергеич назначил на завтра на девять утра разбор полетов. Необходимо до этого времени успеть выспаться.
– Нет, Ваня. Ты поедешь к себе домой, а я – к себе. Все равно я сегодня уже ни на что не способна.
– А я ничего и не имел в виду. – Иван опять покраснел. – Я просто хотел предложить попить чаю. Я ведь тоже сегодня… того… не в форме, поскольку переутомился.
– Все – завтра, – заверила Светлана.
Она помахала приятелю рукой и, быстро повернувшись, пошла в направлении метро.
Иван Григорьевич грустно посмотрел ей вслед, затем, подойдя к трассе, остановил проезжающую мимо черную «Волгу», плюхнулся на ее кожаное сиденье и тихо сказал:
– На Лубянку, шеф. И побыстрее.
Гендиректор фестиваля в сопровождении слегка нетрезвого Жигульского и абсолютно пьяной Валерии отправился на таксомоторе к себе домой, на Преображенку.
– Мишаня, пусть девушка у тебя поспит, а я пойду лучше к себе. Мне ведь завтра предстоит руководить вторым днем авангардной симфонической музыки.
– Старик, не занимайся ерундой. Пойдем втроем ко мне. Попьем кофейку и обсудим результаты сегодняшнего представления. Твоя помощница тем временем оклемается, и мы без всяких опасений отправим ее домой. Как план?
– Ладно. Уговорил.
Глава тридцать седьмая
В последнее время Александр Александрович Бизневский стал тревожиться по поводу состояния собственного здоровья. Энергичный и деятельный, каким он обычно выглядел на бизнес-встречах, Бизневский на самом деле уже давно страдал от переутомления и беспокойства. Он рыл носом землю, не зная отдыха и срока, рыл для того, чтобы ни одна из уже начатых авантюр не закончилась бездарно, не принеся запланированного дохода. Сейчас, когда фестиваль, несмотря на многочисленные объективные и субъективные трудности, все же начался, у Александра наступила обратная реакция. Внезапно он почувствовал себя невыносимо уставшим, его стали посещать сомнения – сомнения в правильности его действий как в бизнесе, так и в личной жизни.
Когда он нервничал, он начинал много есть. На днях его вес достиг критической отметки – ста тридцати восьми килограммов, появилась одышка, он уже не мог подниматься в домах, где нет лифта, выше чем на второй этаж без посторонней помощи.
На второй день фестиваля он зашел в офисный кабинет в тот момент, когда генеральный директор анализировал вслух итоги первого концерта перед внимательно слушающими его сотрудниками. Стараясь не мешать, он на цыпочках прошел к ближайшему стулу и тихонько на него сел.
– Короче, я думаю, вы согласитесь, что сработали неплохо. На четыре с минусом.
Присутствующие тут же весело загалдели, радуясь столь объективной и, безусловно, справедливой оценке своего труда.
– Учтите, милейшие, сегодня будет все гораздо сложней.
– Ничего! Мы тоже за вчера приобрели хоть и небольшой, но все же достаточно эксклюзивный опыт, – заметил заместитель генерального Сергей Козик. – Я вот только хотел поинтересоваться у наших милых дам, куда это они направились после окончания мероприятия? И, простите, в чьем обществе? Вопрос не праздный, в данном случае, как мне кажется, на карту поставлена репутация всего фестиваля.
– Не понял! – возбудился Флюсов. – Я ведь предупреждал по поводу адюльтеров.
Наташа, Тамара, Аня и Галина Монастырева поднялись со своих мест.
– Ну, рассказывайте…
Слегка поводив по сторонам глазами, Аня поправила прическу и спокойно сообщила:
– Вообще-то, это наше личное дело. Но чисто из-за уважения к вам я расскажу. Помощник министра Козырева после того, как его жене стало плохо и ее отправили домой, сразу стал к нам клеиться.
– А после концерта пригласил нас к себе на дачу, – дополнила ее Тамара.
– Отказываться нам было не с руки, поскольку приглашающий был в числе почетных гостей. Мы и поехали, – подытожила короткий совместный рассказ Наталья.
– Ну и как? – возмутительным тоном спросил Сергей Сергеевич.
– Как видите, все в порядке – утром нас всех доставили на Арбат.
– А вы, госпожа Монастырева, тоже ездили?
– Что я – дура? Мне хватило прошлого раза.
– А ты не могла посоветовать своим более молодым и глупым подругам, что то, что они сделали, делать было совсем не обязательно.
Галя горько усмехнулась:
– А чего им – в первой, что ли? Здесь результат достигается исключительно опытным путем. Пока по башке где-нибудь не получат – не успокоятся.
– Галечка, что я слышу! Какие мудрые мысли из ваших уст! Кстати, почему я не видел на концерте вашего ближайшего приятеля Сергея Мондратьева?
– Не знаю такого. Больше не знаю, – весело отреагировала Монастырева. – После несчастной любви, как известно, мужчина остается холостяком, женщина – выходит замуж.
– Вы выходите замуж? – воскликнул в ужасе Сергей Козик.
– Да нет же. Это я так – в общем смысле, – попыталась объяснить Галя и вдруг насторожилась: – А что это вы так сильно испугались? Может быть, вы ко мне неравнодушны? Тогда я брошу всех ради вас, Сергей Александрович. Что же вы мне раньше ни в чем не признавались? А жилплощадь у вас какая?
– Перестаньте, девушка, – тормознул ее Флюсов. – Вам цинизм не идет.
В эту секунду дверь из приемной в кабинет распахнулась, и на ее пороге возникло расплывшееся туловище гениального композитора и дирижера. Он был счастлив.
– С добрым утром, мои дорогие российские друзья! Позвольте поблагодарить всех вас за вчерашний праздник, который вы устроили в первую очередь мне, а во вторую – всем любителем и знатокам музыкального авангарда.
– Это мы вас должны благодарить за безупречное исполнение таких сложных музыкальных произведений, – громко пошутил со своего места Иван Григорьевич.
Клаус был в таком благостном расположении духа, что принял слова Райляна за чистую монету. Он с необычайной важностью поклонился сначала Ване, затем всем остальным, а потом, увидев краем глаза сидящего в некотором отдалении Бизневского, отбил поклон персонально ему.
– Клаус, можно тебя на минутку?
– Конечно, Сан Саныч. – Гастарбайтер быстрыми шагами проследовал к позвавшему его спонсору.
– Где я могу найти твоего папу? Он мне очень срочно нужен.
– Клаус с интересом посмотрел на опухшее лицо бизнесмена и скромно заметил:
– Я не знаю, заедет ли папа сюда в офис. Но то, что он будет вечером в Концертном зале имени Чайковского – это точно.
По совету Ивана Григорьевича Флюсов не стал делать далеко идущих выводов из путешествия девушек на дачу помощника Козырева.
Когда они вдвоем уединились в комнате отдыха, красный как рак суперагент мудро заметил:
– Коней на переправе не меняют, Сережа. А у нас тут не лошади, а бараны. Точнее сказать – овцы. Им что-либо объяснять бесполезно. Через три дня, когда все закончится, позволь мне произвести с ними окончательный расчет. Глупость должна быть наказуема.
– Ну что ж… Ваше замечание вполне резонно. А девки наши, конечно, тупоголовые. Впрочем, не факт, что другие были бы лучше.
– Совершенно с вами согласен, Сергей Сергеевич.
– Ну, что… Тогда собирайся. Пора тебе выезжать на место. Да – и позови Свету, причем не одну, а с дымящейся чашечкой бразильского кофе. – Писатель взял со стола свежую газету и пробежал глазами заголовки одной из ее страниц.
В этот момент в комнату вошла секретарша и поставила перед начальником чашку ароматного напитка.
Садись, солнце, передохни. Послушай, что наши придурочные писаки с журналюгами в очередной раз сочинили. Вот ведь хунвейбины. При любой власти лижут любому начальству задницу, а после того, как начальство меняется, объявляют себя философами и борцами за справедливость, за счастье всех в мире угнетенных народов. Блин, одни и те же фамилии. И по-прежнему ни одной свежей мысли, ни единой здравой идеи, так, переливают из пустого в порожнее – и наоборот. Хлебом не корми этих бездарей – дай порассуждать. Ребята совмещают в своем главном занятии – рассуждениях – как профессиональную работу за деньги, так и одно-единственное на всех хобби.
– А вы какую газету в руках держите? – осведомилась умная работница офиса и нервно забросила ногу на ногу.
– Светочка, название газеты – без разницы, они сейчас все одинаковые. Сплошные цитаты, разумеется – чужие, плюс ублюдочные рассуждения по поводу существующей реальности с абсолютно абстрактными обобщениями. В голове авторов-передовиц – бардак и путаница, какие-то похмельные воспоминания. Кому нужны все эти пропитые, так называемые мэтры? Они все скопом похожи на вышедшего в тираж жалкого и престарелого конферансье в изъеденной молью когда-то бархатной бабочке. У них еще срабатывает инстинкт собственной узнаваемости, надо что-то вякнуть с помоста – неважно что, пусть и глупость главное, чтобы окончательно не забыли.
Света задумчиво посмотрела на писателя и вдруг резко спросила:
– По-моему, это нормальная ситуация. А раньше что – было по-другому?
Флюсов удивленно посмотрел на нее и попробовал объяснить:
– Конечно, по-другому. Толстой и Достоевский не были конъюнктурщиками и бездарями. А Чехов, к примеру, в отличие от современных «классиков» понимал своих героев вплоть до их физического состояния. А вот нынешним орденоносным литераторам нет никакого дела ни до своих героев, ни до Антона Павловича. Мало того, до них нет дела и самому читателю. Кого-то история и народ когда-нибудь оценит, а кого-то и нет. И это означает совсем не то, что неоцененный индивидуум не является гением. Дело в другом – времени, отпущенного народцу для его понимания, просто оказалось недостаточно. А вот сколько этого времени потребуется впредь и вообще будет ли оно – никто не знает.
– Как вы интересно рассказываете…
– Спасибо, конечно. Отвечу тебе любезностью на любезность – ты во многом права в своем замечании по поводу того, что раньше было то же самое. Все философы последних нескольких столетий по сути своей обычные болваны, основным занятием которых являлись абсолютно бесперспективные казуистические споры, никогда и ничего не имевшие общего со здравым смыслом, хотя бы в силу ограниченных возможностей и без того «ограниченного» человеческого материала.
– Как интересно! Странно, но до сего момента я считала себя круглой дурой. Не в смысле полноты, а в смысле…
– Не расстраивайся, этого в тебе тоже предостаточно. В приемной у нас кто-нибудь есть?
– Сидит одна девушка. Она уже как-то приходила. По-моему, мечтает стать певицей. И еще примерно полчаса назад вам звонил некто художник Данцев, но вы в тот момент были заняты.
Появившаяся девица первым делом без всякого стеснения бросилась на шею гендиректору фестиваля, перемазав тому костюм и лицо гремучей смесью из туши, пудры и тонального крема.
– Как я смогла выдержать столь долгую разлуку, сама не понимаю. – Она аккуратно положила обе руки на плечи писателю. – Вы скучали по мне?
– А вы знаете – нет, – спокойно сказал Сергей и одним элегантным движением освободился от дамских передних конечностей. – Вы по делу или так забежали, потрепаться?
Девица поправила на голове ярко-зеленую фетровую шляпку и, плюхнувшись в кресло, важно, в нос сказала:
– Конечно, по делу. Дело в том, что я наконец-то встретила на своем жизненном пути достойного человека, способного обеспечить меня вместе с моим же творческим потенциалом в полной мере.
– Катя? Да. Правильно? Видите, я даже помню ваше имя. – Сергей Сергеевич глубокомысленно скрестил пальцы рук у себя на животе. – Так вот, Катенька, сказать, что по данному поводу я счастлив, – это просто ничего не сказать.
– Правда? Ну что ж, это очень мило с вашей стороны. В таком случае, объясните мне, пожалуйста, дальнейший ход событий. Беретесь вы за мою раскрутку или нет? И если беретесь, какой ваш гонорар? И можно ли его оплачивать, – здесь она судорожно задышала, – частично деньгами, частично натурой.
– Пошла вон!
– Не въехала…
– Пошла вон, крыса! Света!
Секретарша появилась мгновенно, как будто бы весь разговор простояла за дверью.
– Светик, выставите эту несчастную за дверь, запомните ее и больше сюда никогда не пускайте.
– Будет сделано! – Секретарша по-военному приложила правую руку к очаровательной головке, после чего повернулась к Кате и жестко предупредила: – Все, проваливай. Твое время кончилось.
– Света, не будьте столь строги с беднягой. Хотя я прекрасно понимаю, что ваш цинизм в данном случае оправдан. В конце концов, это наш долг – говорить людям неприятную правду. – Флюсов опять взял в руки газету и приступил к чтению последней страницы с анекдотами.
Около часа дня Сергею позвонил Иван Петрович Самокруткин и, извинившись за вчерашнее отсутствие, сообщил последнюю театральную новость – спецслужбы готовят штурм здания театра силами участкового местного отделения милиции и трех дружинников ближайшего опорного пункта; Иммануил Кац по-прежнему держит оборону вместе со своей женой Генриеттой, сегодня утром к нему прибыла помощь в лице помощника главрежа Степаниды Маромой и неизвестного никому артиста массовки Андрея Глядкина.
– Ладно, Петрович, я все понял: ты же не просто так мне эти байки рассказываешь, ты помощи ждешь в моем лице. И она к тебе придет. Знаешь, во сколько? Часа через два.
Сергей Сергеевич собрался было пойти прогуляться по Арбату, но здесь выяснилось, что к нему рвется на прием еще одна необычная дама. Женщина оказалась женой давнего приятеля Сергея – музыканта и композитора Петра Юрьевича Акимова. Писатель слышал о Большой Берте много хорошего, но ни разу никогда не видел.
– Как поживает ваш уважаемый музыкальный муж? Как его здоровье, творческие планы? – первым делом поинтересовался у вошедшей хозяин офиса. – Мы дружим с детства, хотя уже, наверное, лет сто с ним не общались.
Берта без разрешения уселась в кресло и строго сказала:
– Вот именно, потому что – «с детства» я и пришла к вам. Дело в том, что моего мужа надо спасать. Некоторое время назад нашу квартиру посетил некто подонок Лабухов с двумя другими негодяями. Державшийся на волевых качествах Петр выпил с ними спиртного и с тех пор не просыхает. У нас пятеро детей.
– Сколько? – закашлялся Флюсов.
– Да-да, именно пятеро. Четыре мальчика и девочка. Сначала я родила тройню и вот на днях – еще двойню.
– Я вас поздравляю.
– Спасибо, но столько детей – это масса проблем, вы же понимаете. А эта скотина квасит с утра до вечера. Если мы не спасем его вместе с вами, то мне вместо респектабельной жизни, которую так горячо в свое время обещал мне Петя, – здесь она, поднявшись с кресла, поставила гигантскую ногу прямо на полированный стол и, слегка приподняв край затрапезной юбки, оголила часть массивной ляжки, – мне придется сосать лапу.
Сергей недоверчиво посмотрел на женщину и грустно подумал: «Теперь я понимаю Гулливера и могу оценить его состояние во время пребывания в стране Великанов…»
Флюсов не расслышал последнего слова, сказанного Большой Бертой, в связи с чем, извинившись, попросил посетительницу его уточнить:
– Простите, пожалуйста, что вы собираетесь сосать в альтернативном варианте по спасению Пети?
– Сами знаете, – грубо ответила ему мать-героиня.
Сергей перепугался не на шутку.
– Света! – заорал он что есть мочи. – Иди скорей сюда! У меня к тебе срочное дело!
– Припадочный, что ли? – вслух подумала Берта. – Эти писатели – все с отклонениями.
Через несколько минут старший офицер Виталик и Ниндзя успешно, хотя и с трудом, препроводили Берту к лестнице и усадили в лифт. На прощание Флюсов все же пообещал ей, что примет все необходимые меры по излечению ее мужа от такого опасного и всепоглощающего недуга, как хронический алкоголизм.
– Жаль ее, конечно, – сказал он секретарше. – Но все дело в том, что алкоголизм не лечится медикаментозными методами.
– А чем лечится – страхом? – спросила девушка.
– Страх – это тоже паллиатив, другими словами – полумеры. Здесь нужен волевой настрой. Вылечиваются единицы. Вот я, например.
– А вы что – были алкоголик? – с болью в голосе поинтересовалась Светлана.
– Конечно.
– И что?
– Все хорошо. Пьянство – в прошлом, а впереди у нас – светлое будущее.
Писатель сделал ряд деловых телефонных звонков и, проверив в портфеле наличие необходимых бумаг, отправился к Самокруткину в театр – помогать вершить скорый суд общественности над предателем и перевертышем Иммануилом Кацем.
Как выяснилось, в первый день фестиваля Самокруткин действительно не мог подогнать свою молодежную труппу, дабы упрочить ряды слушателей симфонического авангарда, – в театре «Марс и Венера» почти что уже шли боевые действия.
Вместо американского посла к Кацу приехали несколько правозащитников.
– Ты пойми, – пытался объяснить бывшему директору театра Андрей Абрамович Ковалев, – посла к тебе никогда не допустят. За ним ведь круглосуточно следят чекисты.
– Тогда пусть американцы обеспечат мой выезд в США на постоянное место жительства.
– Дорогой друг, то, о чем ты сейчас говоришь, еще надо заслужить.
Усатая Милена Георгиевна в эту секунду начала доставать из грязного полиэтиленового пакета скромную снедь и раскладывать ее на столе. Пучеглазая, толстая, с рыцарской прической Валерия Ильинична с гордым видом установила в самом его центре пузатую бутылку второсортного ликера и важно заметила:
– Все сразу не бывает, но кое-какая материальная помощь нам уже поступает.
– Вот это и есть помощь Запада?! – возмущенно закричал Кац, тыча пальцем в привезенные так называемыми диссидентами подарки. – Вы что, меня за круглого идиота держите? Мы так не договаривались! А где остальное? Вы его скушали, Андрей Абрамович? Ну конечно, сожрали. Сожрали – и не подавились, ибо давно уже привыкли блаженствовать во властных кабинетах. И вообще, слушай, Абрамыч, какой из тебя на хрен правозащитник? Это же ты однажды на каком-то митинге проговорился, сказал: «Бывают обстоятельства, когда закон неизбежно должен быть нарушен». Это же форменный позор, издевательство над законом.
– Что он несет? – возмутилась усатая Милена Георгиевна. – Может, он болен?
– К сожалению, он здоров, – констатировала пузатая Валерия Ильинична. – Просто на самом деле он лубянковский провокатор. – Она медленно зашла за спину Иммануилу и правым локтем с силой перехватила ему горло в области адамового яблока.
Читать бесплатно другие книги:
