Фестиваль Власов Сергей
– Вы что делаете?! – заорал красный от испуга Ковалев. – Он же так задохнется! Отпустите сейчас же.
– Отпустить, да? Никогда в жизни! Вы что, не видите, что это сексот! Сдохнет сейчас – потом меньше проблем будет. А мы всем скажем, что его кокнула контрразведка.
– Приложи-ка его посильней, Ильинична. Это будет справедливо, – мечтательно пожевав губами, сказала Милена Георгиевна.
Кац тем временем начал терять сознание. Ковалев моментально сообразил: еще мгновение – и все будет кончено. Он рванулся к пучеглазой и с криком «Ослобони горло, жаба!» стукнул ей кулаком в ухо.
Валерия Ильинична и Кац оба упали. Андрей Абрамович, тяжело дыша, подошел к столу и, профессионально откупорив бутылку со спиртным, налил себе полный стакан бежевого ликера и одним махом выпил.
– И мне плесни, – спокойно попросила усатая диссидентша.
Немного придя в себя, Ковалев угрюмо спросил:
– Что дальше делать будем?
– Уходить надо через черный ход.
– А с этими?
– Кац, судя по всему, – мерзавец и негодяй, а пучеглазой девушке не привыкать отдыхать в КПЗ или в каком-нибудь филиале сумасшедшего дома – ей полезно будет немного развеяться в о обществе разбитных дегенеративных мужчин с погонами на плечах. На самом деле она их очень любит, – спокойно сказала Милена Георгиевна.
– Вы правы, – немного подумав, согласился правозащитник. – Пойдемте.
Сегодня уже полностью оклемавшийся Кац по-прежнему отказывался идти на какие-либо мирные переговоры с Самокруткиным.
– Иван Петрович, а что же он там ест? – спросил главрежа приехавший Сергей.
– Как – что? Что и всегда. Ему его соратники носят…Мы их, разумеется, пропускаем и туда – и обратно. Не чиним, как говорится, никаких препятствий.
– Я слышал, вчера к нему диссиденты приезжали?
– Приезжали – не то слово, они там у него в осаде настоящую драку устроили с битьем посуды.
– Так что, значит, враг окончательно деморализован?
– Ну, чтобы окончательно – вряд ли, но что-то они там уже не поделили. И это радует. Слушай, я сегодня тоже не смогу поддержать тебя на фестивале. Ты же видишь, какая ситуация. – Иван Петрович потянулся к трубке зазвонившего телефона: – Алле… А-а, Степанидушка. Конечно, узнал. Хочешь ненадолго выйти из-за баррикад на переговоры? Милости просим. Как там здоровье господина Каца? По-прежнему плохо? И это тоже мои происки? Замечательно. Ладно, выходи из своего бомбоубежища – поговорим.
Театральный скандал близился к своему логическому концу, уже исчезла динамика активного развития событий, а с ней и все очарование, так или иначе свойственное любому столкновению человеческих характеров, идеологий или личностных интересов. Обсудив с Самокруткиным еще несколько третьестепенных вопросов, Сергей поехал дальше. Его когда-то обмененные на обычные «Командирские» ручные часы фирмы «Тиссо» показывали уже без пятнадцати три пополудни.
Обнаружив Ивана Григорьевича Райляна в артистической гримерной, Сергей сразу же попросил ввести его в последний курс дела.
– Звонил подполковник из Таманской дивизии, – начал излагать суперагент, – сказал, что, скорее всего, их сегодня не будет. Приехала какая-то проверка из генерального штаба.
– А ты говорил еще о спецподразделениях… ОДОН, ОМСДОН…
– Эти будут. Эти ребята конкретные.
– Я надеюсь, они прибудут не на бронетранспортерах?
– А это как скажешь. Сегодня, кстати, придет на концерт один мой хороший товарищ. Он работает доктором в Главном разведывательном управлении, лечит и ставит диагноз на расстоянии.
– Только не надо мне, Ваня, лапшу на уши.
– А завтра, – перебил его довольный Райлян, – придет другой человек. Так вот, он может читать любые секретные документы, не открывая сейфа. Он просто видит через толщину стали.
– Иван Григорьевич, зачем ты меня обманываешь?
– Не веришь – завтра сам убедишься.
– Так, может, мы его на сцену вместо Гастарбайтера выпустим? Пусть продемонстрирует свое мастерство.
– Зря ты так легкомысленно к этому относишься. А товарищ мой, к сожалению или к счастью, крайне засекречен. И поэтому, если он здесь или где-нибудь еще выступит с сеансом удивительных возможностей личности, потом придется всех, кто это видел, каким-либо образом нейтрализовывать.
– Другими словами…
– Все правильно ты подумал. Зачем нам чужие хлопоты?
– Ох, Ваня, Ваня… Веселый все-таки ты чувак.
К семнадцати тридцати пяти в Концертный зал имени Чайковского стали подтягиваться люди. Возле главного входа, как всегда выделяясь среди остальных гордой осанкой, стоял матерый прозаик Егор Данилович Бесхребетный и в очередной раз с важным видом что-то вещал своему приятелю, поэту Евгению Александровичу Файбышенко. Поэт грустно смотрел по сторонам, казалось, он был чем-то сильно озабочен. Бесхребетному отсутствие должного внимания со стороны коллеги уже начинало действовать на нервы.
– Женя, ты зря так легкомысленно относишься к моим словам. Другой бы на твоем месте стоял и конспектировал, а ты… Ну посмотри повнимательней на этих марширующих аборигенов. Кроме эпохальной глупости и зашкаливающего самомнения в их глазах ничего нет. Ты знаешь, я сейчас даже не уверен, что наша цивилизация в данный исторический период развивается со знаком плюс. Нет, я понимаю, разумеется, в любом движении ситуации или идеологии всегда присутствует прямо противоположный знак.
– Я, кажется, догадался, что ты имеешь в виду, – наконец сосредоточившись, отозвался Файбышенко. – По твоему мнению, у человечества сейчас в его эволюции минусов больше, чем плюсов. Правильно?
– В принципе, ты угадал. Но я тебе хочу объяснить, откуда это идет. Все дело в потрясающем самомнении. Я в данном случае не говорю о самых поразительных наглецах – атеистах, априори отрицающих вообще все вокруг, кроме самих себя. Я имею в виду большинство из так называемой приличной публики: ученых, писателей и тому подобное. Им кажется, что достаточно несколько десятилетий переливать из пустого в порожнее, муссировать и слегка видоизменять собственные бредовые идеи, не имея, кстати, ни конечного результата, ни полного понимания происходящего, чтобы потом раздувать щеки и, не останавливаясь, нести полную чушь по поводу неограниченных возможностей человеческого разума. Этакая всеобщая мания величия.
– Дорогой Егор, что ты так разошелся? Я с тобой и здесь полностью согласен. Окружающие нас с тобой людишки – всего лишь микроскопические пресмыкающиеся, амебы, миниатюрные тараканы, возомнившие себя неизвестно кем.
– В том то и дело, Женя, что возможности людей очень ограничены. Как они не могут понять простую вещь: сколько им сверху отмерили – столько они и проживут, что им дозволено будет узнать и понять – только это они узнают и поймут. Что за детская непосредственность – поворачивать реки вспять, передвигать горы чуть-чуть левее или наискосок… Завтра у таких доброхотов с куриными мозгами лопнет что-нибудь внутри или засорится – и все. Как говорит моя внучка, «кранты крантецкие». Но пока они целы, всеми доступными способами забивают себе и другим и без того неумные головы различной ахинеей. Такие доброхоты вредны и опасны. Причем я не призываю их обязательно уничтожать. Их надо просто ссылать в отдаленные уголки нашей голубой планеты. Мы не должны повторять ошибок добрых русских царей. Никакой Сибири, никакой Среднерусской возвышенности – эту публику необходимо отправлять на затерянные в Мировом океане необитаемые острова.
Поэт с некоторым удивлением посмотрел на приятеля и слегка раздраженно констатировал:
– Уж больно ты суров по отношению к народу, Данилыч. Ты случаем времена не перепутал?
– Острова – это для самых отъявленных придурков. А просто бездельников, криминальных элементов и прочую деклассированную сволочь по путевкам мэрии и префектур следует транспортировать на уже обжитые острова, с дискотеками, каруселями, бардаками, стриптиз-барами и – что абсолютно обязательно – игровыми автоматами. Помнишь, как в «Незнайке на Луне» у Николая Носова? Кстати по поводу последних. Уже сверх всякой меры московские чинуши захламили город этим дерьмом. Если они понимают всю интеллектуальную убогость игровых автоматов как развлечения, а значит, и уверен, что кроме вреда ничего другого они принести не могут, – значит он отдал столицу на разграбление не просто так, а за что-нибудь сугубо материальное. Если же понять столь очевидную вещь для него не представляется возможным – на хрена нам всем нужен такой мэр? Ты еще бодр и весел, поскольку гораздо моложе меня, тебе еще многое до фени. А в моем возрасте любые происходящие вокруг глупости сильно утомляют. Начинаешь физически ощущать количество дураков, шляющихся взад-вперед по нашим городам и весям.
– Да плюнь ты на них, Егор. Все еще образуется.
Бесхребетный с болью в глазах закашлялся:
– Ни хрена не образуется. Твой оптимизм в данном случае абсолютно беспочвенен.
Файбышенко, слегка утомленный глубокомысленными размышлениями прозаика, попробовал отшутиться:
– Кстати, знаешь последнее определение оптимиста? Это тот, кто, обнаружив в своей постели окурки сигар, тешит себя мыслью, что его жена перестала курить сигареты.
Бесхребетный медленно повернул голову в сторону приближающейся молодой девушки и неожиданно громко расхохотался.
– Девушка, вы не подскажете нам, как добраться до вертолетной станции?
Миловидная особа, с уважением осмотрев литераторов, захлопала молоденькими ресничками и наконец, изобразив явное смущение на приятном круглом, с ямочками лице, сказала:
– Боюсь, что я не смогу вам посодействовать в этом вопросе. Дело в том, что, как мне кажется… Вернее, я хотела сказать, что я не уверена, что в Москве вообще такая станция есть.
– Вот видишь, Женя, – подхватил довольный литератор, – «посодействовать», «не уверена»… Какая вежливая молодежь пошла. Но с другой-то стороны – никакой конкретики, ясности с четкостью. Сказала бы просто: не знаю – и дело с концом.
Девушка обиженно засопела, но на помощь ей пришел поэт Файбышенко:
– Пожалуйста, не обращайте на него внимания, известный российский писатель Егор Данилович так шутит.
Бесхребетный вежливо поклонился и дополнил своего друга:
– А шутка обращена к поэту мирового уровня – Евгению Александровичу.
Девица сделала два шага назад и прищурила один глаз:
– Слушайте, и правда… Я ведь вас обоих много раз видела по телевизору. Ну надо же, какая встреча… А можно мне попросить у вас автограф?
Приятели расправили плечи, и поэт с глубокомысленным видом ответил за двоих:
– Вместо нескольких каракуль двух пожилых членов Писательского союза мы предлагаем, о чудесная фемина, вам нечто большее – нашу дружбу. Я правильно говорю, Егор Данилович?
– Ты, Женька, вообще молодец. А сегодня радуешь меня с каждой минутой общения все больше и больше.
Девушка оказалась кандидатом психологических наук, известной в кулуарных кругах шахматисткой – мастером спорта международного класса и к тому же большой любительницей различных экстремальных видов спорта. Звали ее Инна Чачава, по национальности она была грузинкой, хотя почему-то большую часть жизни из своих двадцати восьми неполных лет прожила в Вильнюсе.
Втроем они уверенно разместились в почетном пятом ряду, беседуя о различных пустяках. Девушку писатели посадили между собой и сейчас наслаждались ее искрометным умом, свежестью и очарованием молодости. Писатели говорили поочередно Инне комплименты, испытывая при этом положительные эмоции в большей степени, чем она сама. Шахматистка в эти минуты в своем смущении с широко раскрытыми, глубоко посаженными голубыми глазами, с постоянной улыбкой на лице, с элегантно подстриженными темно-русыми волосами была действительно хороша. Ей очень шла узкая кожаная юбка с разрезом на правой ноге и темно-фиолетовая блузка с открытым воротом.
Инне сегодня действительно здорово повезло: круг ее знакомых ограничивался огромным количеством спортивных молодых людей, достаточно образованных для общения на любом уровне, но ей с ними все равно было скучно, к тому же среди них не было людей по-настоящему творческих, способных создать что-то действительно из ряда вон выходящее, непонятное, великое.
Много лет назад Инна Чачава поставила перед собой задачу – открыть закономерности явления, называемого «везением». Главная роль в этой работе отводилась, разумеется, шахматам: именно здесь познания девушки были достаточно серьезны. Встреча с двумя пусть и не совсем молодыми писателем и поэтом абсолютно логично укладывалась в рамки теории, разработанной кандидатом наук, лишь в последнее время, можно сказать, что она была Инной запрограммирована.
– На самом деле я оказалась в этом концертном зале совершенно случайно. Сегодня днем я давала сеанс одновременной игры в одной из московских математических школ, и там один из участников презентовал мне пригласительный билет на концерт авангардной симфонической музыки.
– Надеюсь, вы не пожалеете, – вкрадчиво заметил Файбышенко.
– Нет, что вы. Я в любом случае буду в выигрыше. Дело в том, что слушать подобные произведения я буду первый раз в жизни. И поэтому абсолютно неважно, хорошая это будет музыка или не очень. Для меня в данном случае важен элемент новизны.
– Уж чего-чего, а новизну-то мы вам сегодня гарантируем, – пообещал поэт, вспомнив вчерашний первый день фестиваля.
В этот момент на сцене появился маэстро Гастарбайтер. Лениво, механическими кивками поприветствовав собравшуюся публику, он повернулся к сидящим в нетерпении музыкантам и что-то сказал.
После его слов несколько исполнителей поднялись со своих мест и, ни слова не говоря, скрылись за левой кулисой.
– Данилыч, по-моему, народ разбегается. Если так будет продолжаться, нам с тобой ничего не останется, кроме как самим выйти на подиум и сбацать этой рафинированной, зажравшейся музыкальной элите какую-нибудь разухабистую чечетку.
– Ой, а вы умеете? – радостно запричитала шахматистка.
– Мы все умеем, – скромно буркнул Бесхребетный.
Пристально наблюдавший за происходящим на сцене Файбышенко, заметив, что со стульев поднялись еще несколько музыкантов, неожиданно засунул большой и указательный пальцы себе в рот и пронзительно свистнул.
– Ты что делаешь?! – испугался прозаик.
– Сигнализирую, – встав во весь рост, объяснил Файбышенко, размахивая руками. – Смотрите, люди! Исполнители разбегаются!
Расстроенный Клаус настойчиво искал взглядом среди зрителей старшего Гастарбайтера, в зале между тем, как в перерыве какого-нибудь хоккейного матча, заиграли песни советских композиторов. Первой песней были «Мгновения» на проникновенные слова Роберта Рождественского в исполнении героического Иосифа Кобзона. Досыта наевшись авангардом, народ в большинстве своем искренне обрадовался однозначно понятной общечеловеческой песне. Сидящий в третьем ряду в штатском генерал разведки Константин Сергеевич Станиславский даже зашмыгал носом – это была его любимая песня. Генерал переживал ее содержание в двойном размере: и как советско-российский разведчик, и как человек, уже много лет работающий на врагов: американцев, англичан и даже итальянцев.
– Да, пусть я предатель, – иногда ночной порой, лежа под одеялом, вполголоса говорил он сам себе. – Ну и пусть… Но кого я предаю? Еще больших мерзавцев и негодяев, чем я сам. – На Западе он сдавал коллег Центральному разведовательному управлению, здесь же, в Москве – своих сослуживцев своему же высокому начальству по поводу их пьянок и аморального поведения. «Горели» и те и другие. За несколько лет Станиславский изрядно почистил Службу и чувствовал от этого огромнейшее удовлетворение.
– Держись, старик! – закричал поэт Гастарбайтеру и захихикал. – Ну что, друзья, сегодня вместо концерта здесь, по-моему, назревает небольшой скандал. Фестиваль будет идти еще пару дней, по сообщению его организатора Сергея Сергеевича, поэтому я предлагаю отправиться в какой-нибудь приятный укромный уголок и там интеллигентно провести время.
– Женя, мы вчера ушли, не досидев до конца. Сегодня ты предлагаешь уйти в самом начале – неудобно получается.
– Нашей вины в том, что исполнители что-то там не поделили, нет, – прямолинейно отрезал поэт и ухватил девушку за обе руки. – Вы согласны со мной, Инна?
– А куда же мы отправимся? – простодушно поинтересовалась девушка.
– Да куда угодно! – не на шутку разошелся Файбышенко. – Хотите, я приглашу вас к себе домой?
– Так у вас там, наверное, жена?
– Моя жена живет в Америке, а я… – здесь Евгений Александрович хлопнул два раза в ладоши, – живу в России и прекрасно при этом себя чувствую.
– Хорошо, – неожиданно быстро согласилась любительница экстремальных спортивных состязаний, – только мне надо обязательно позвонить своему бывшему мужу – узнать результаты переговоров по поводу его устройства на работу.
– Не понял… – сказал Егор Данилович.
– Все очень просто: я договорилась с одним своим приятелем о том, что он возьмет моего бывшего мужа к себе в организацию. И вот сегодня вопрос должен окончательно решиться.
– Простите, а если не секрет, что это за организация?
– Это компания с необычным названием «Страховка интимных встреч». Вся ее гениальная суть в том, что на этой работе абсолютно ничего не надо делать. Вариант как раз для моего бывшего мужа. Непонятно? Ну, представьте себе ситуацию: ваша жена уехала в командировку. Вы пригласили к себе домой свою знакомую.
– Или незнакомую… – ввернул Бесхребетный.
– Или так, – кивнула Инна. – А для страховки вызываете из компании человека. Ему делать ничего не надо. Он просто, пардон, раздевается до трусов, усаживается на кухне, пьет чай и читает газету в течение оговоренного времени, пока вы со своей приятельницей развлекаетесь в спальном помещении. Потом он одевается и уходит, получив за это гонорар по договору…
– А в чем смысл сего?
– Очень простой: если во время общения появляется ваша жена – а это, согласитесь, теоретически возможно…
– Ну да. Опоздала на самолет или приехала раньше из командировки. Да мало ли что еще бывает, – согласился поэт.
– Вот-вот. Так вот, если она появляется, вы с сотрудником фирмы просто меняетесь местами и рассказываете жене с ясным взором, что к происходящему в спальне никакого отношения не имеете.
– Ну да. Пустил товарища с подружкой на пару часов… – задумчиво произнес Бесхребетный. – Превосходно!
– В том-то и дело. Минимум, что вам сможет инкриминировать ваша жена, – это халатность. Причем халатность, не имеющая никаких точек соприкосновения с халатом вашей пассии, а также с ее нижним бельем, а также с ней самой.
– Удивительный рассказ…
Глава тридцать восьмая
Явившийся в Концертный зал имени Чайковского по приглашению Флюсова Магистр Ордена куртуазных маньеристов Вадим Степанцов выглядел неважно.
Вчера, а точнее уже сегодня, он вернулся в свое гнездышко только под утро уставший после проведенного рок-концерта группы «Бахыт-компот», в которой он имел честь состоять в качестве художественного руководителя.
В руках он держал небольшую книжицу – последний альбом галантной лирики Ордена, включающий в себя новые произведения шести главных маньеристов, воспевающих в своих виршах разноплановые безумства любви и погоню за наслаждениями. Сборник предназначался в качестве подарка писателю-сатирику, с которым Степанцов был знаком большое количество лет, а сколько – он не помнил, да, честно говоря, никогда особенно и не пытался восстановить в памяти тот чудный летний вечер, когда они, в первый раз пожав друг другу руки, уже через некоторое время попали в непростую ситуацию в молодежном кафе с битьем стекол и чьих-то маловразумительных лиц.
Увидев в фойе Сергея Сергеевича, Вадим прибавил шагу и, подлетев к генеральному директору, вместо приветствия с ходу начал читать стихи собственного содержания:
- Потрескивал камин, в окно луна светила,
- Над миром Царь-Мороз объятья распростер.
- Потягивая грог, я озирал уныло
- Вчерашний нумерок «Нувель обсерватер».
- Средь светских новостей я вдруг увидел фото:
- Обняв двух кинозвезд, через монокль смотрел
- И улыбался мне недвижный, рыжий кто-то.
- Григорьев, это ты? Шельмец, букан, пострел!
- Разнузданный букан, букашка! А давно ли
- Ты в ГУМе туалет дырявой тряпкой тер
- И домогался ласк товароведа Коли?
- А нынче – на тебе! «Нувель обсерватер»…
– Привет, менестрель! – Сергей с наигранным умилением прижал к груди кудрявую голову поэта, однако того подобный жест глубокого расположения не остановил. Подумав секунду, он продолжил:
- Ты с Колей-дураком намучился немало.
- Зато Элен, даря тебе объятий жар,
- Под перезвон пружин матрасных завывала:
- «Ватто, Буше, Эйзен, Григорьев, Фрагонар!»
- Ты гнал ее под дождь и ветер плювиоза,
- Согрев ее спиной кусок лицейских нар,
- И бедное дитя, проглатывая слезы,
- Шептало: «Лансере, Григорьев, Фрагонар».
- Как сладко пребывать в объятьях голубицы,
- Как сладко ощущать свою над нею власть,
- Но каково в ее кумирне очутиться
- И в сонм ее божеств нечаянно попасть…
– Тебе необходимо знать, достопочтенная Валерия, что этот поэтический идальго предается чтению своих стихов в течение всех суточных двадцати четырех часов. Так что не обращай на эту его меланхоличную привычку особого внимания.
– Уважаемый немного преувеличивает… – начал было туманные разъяснения Вадим, но, повнимательней рассмотрев раскосые выразительные глаза девушки, резко осекся: – Богиня… Я в шоке! Знавал за свою полную невзгод жизнь многих женщин, может, целую тысячу или две, но такой не видел ни разу! Богиня! Какая фактура лица, какой влажный пленительный взор!
Из-за ближайшей колонны показалась долговязая фигура Ивана Григорьевича. Он вкратце обрисовал шефу создавшуюся ситуацию с отказом музыкантов играть под управлением маэстро Гастарбайтера и вяло резюмировал:
– Теперь я не знаю, что будет…
Сергей задумчиво почесал затылок и нервно спросил:
– А чем конкретно этот заморский козел оскорбил исполнителей?
– Я опросил несколько человек, никто дословно мне ничего не повторил. Судя по всему, смысл сказанного Клаусом был действительно мерзкий. Основной лейтмотив – я гений, а вы все, тут собравшиеся, – дерьмо собачье; будете играть, что скажу, сколько скажу, если будет надо – то до потери пульса.
– Вот скотина! Недоносок! Он же нам своим хамством все мероприятие загубит. Что предлагаешь?
– А в чем дело? – попытался встрять в разговор куртуазный маньерист. – Я могу чем-нибудь помочь?
– Вряд ли. Хотя подожди… – Поглаживая подбородок, Сергей слегка отошел в сторону. – Вадим, у тебя есть лирические произведения? Слушай, у нас тут вышла небольшая заминка. На ее улаживание, я думаю, уйдет минут двадцать-тридцать. Выручай, займи публику своими стихами – ты же профессионал. А в качестве гонорара получишь от моих щедрот девушку Валерию.
– Надолго?
– Не бойся, дружок, не навсегда. На один вечер. Ну, решайся.
– А чего тут решаться, дело для нас привычное. Я готов.
Райлян с Валерией, подхватив Степанцова под мышки, резво потащили его на сцену, а Сергей тем временем опрометью понесся за кулисы, на ходу успокаивая себя: «Только бы не сорваться. Только бы эта боснийская рожа мне ничего не вякнула с самого начала – по его поводу у меня давно кулаки чешутся…»
Перед тем как выйти на площадку, Вадим успел рассказать сопровождавшей его девушке вкратце свою автобиографию, почему-то акцентируя несколько раз ее внимание на фразе, сообщающей о том, что в свое время поэт закончил ведущий факультет Московского мясо-молочного института.
– Хорошо, хорошо… Я все поняла…
Для лучшего усвоения услышанного ею материала Вадим несколько раз одобрительно похлопал тяжелой рукой по Валериным худым плечам и, весело подмигнув, пошел к зрителю.
– Какой он, однако, странный, – потирая немного ноющее предплечье, посетовала Валерия.
– Чего с него взять? Одно слово – поэт…
Иван Григорьевич подошел к краю занавеса и, слегка отодвинув его в сторону, впился взглядом в стройные ряды сидящей нервничающей публики.
Степанцов начал страстно. После первых же произнесенных им строф зал притих.
– Как же мы сразу-то не додумались разбавлять Клаусовскую какофонию высокой поэзией? – бросил в темноту кулис Иван Григорьевич.
Где-то на уровне поясного ремня у него внезапно зашевелился пиджак – это Валерия, согнувшись в три погибели, если по-театральному – на два яруса ниже Ваниной головы также припала к щелке между занавесом и стеной, пытаясь заполучить в перекрестье зрачка коренастую фигуру Магистра куртуазных маньеристов.
Суперагент поймал себя на мысли, что столь близкое нахождение к нему точеной фигуры девушки странно подействовало на его тренированный и, в общем-то, вследствие этого никогда не реагирующий на женские прелести без трезвой, трижды взвешенной команды головного мозга организм.
– Валерия, это вы? – Левая рука Райляна автоматически выдвинулась вперед, а ее пальцы, нащупав что-то округлое и упругое, попытались судорожно сжать ухваченное что-то, но это им, к удивлению Ивана Григорьевича, не удалось.
Когда Флюсов вбежал в гримерную, младший Гастарбайтер важно восседал там на стуле, закинув ногу на ногу и пуская к давно требующему ремонта потолку сизые клубы дыма с помощью дорогущей гаванской сигары.
Сергей перевел дух и сурово спросил:
– Я вижу, почтенный маэстро, вам уже надоело дирижировать полноценным оркестром.
– С чего вы взяли?
– Я делаю выводы из вашего поведения. Вам, по-моему, больше нравится лечиться от венерических заболеваний в одном чудном заведении на улице Короленко. Кстати, вас разыскивает некто господин Топоровский. Он сегодня звонил в офис.
– Зачем?
– Хочет пообщаться с твоим папашей на предмет обсуждения условий по поводу заточения его сына-музыканта в клинику для лечения.
– Мы так не договаривались.
Сергей Сергеевич от негодования подпрыгнул:
– А оскорблять лучших российских музыкантов мы договаривались? Некоторые из них хорошо известны во всем мире, большинство – лауреаты международных музыкальных конкурсов.
– Я не специально. Так получилось.
Это я уже слышал, – не на шутку разошелся писатель-сатирик. – И по поводу приставания к девушкам в офисе, и по поводу лечения триппера…
Ты отдаешь себе отчет в том, что если хотя бы треть от общего числа исполнителей сейчас встанет в позу, – мы вынуждены будем прекратить проведение фестиваля?! Где они сейчас?
– В соседнем помещении.
– Так, быстро пошел – попросил у них прощения и мне доложил.
– Но я не могу. Мне как гражданину западной страны не пристало… – Клаус вскочил с кресла и задрал голову вверх под углом примерно сорок пять градусов.
Сергей молча подошел к музыканту, аккуратно одной рукой снял с него очки, а другую быстро приставил к сияющему каплями пота высокому лбу иностранца и, тихо произнеся: «Тогда получай!», влепил ему увесистый, разухабистый щелбан точно посередине головы в небольшое, микроскопическое углубление сразу над сросшимися почти в единую линию над переносицей надбровными дугами.
– Ой! – закричал Гастарбайтер и пошатнулся.
Двадцати оговоренных с поэтом Степанцовым минут вполне хватило – инцидент после слезливых извинений Клауса Гастарбайтера и небольших финансовых поощрений Сергея Сергеевича был полностью исчерпан.
Увидев, что музыканты занимают положенные им места, а довольный молодой дирижер уже ищет по карманам свой главный атрибут – палочку, Вадим свернул свое экспромтное выступление и, раскланявшись, под оглушительные аплодисменты отправился за кулисы, где встретил еще одного своего старого знакомого – поэта-песенника Ондруха. Песенник был не один и слегка навеселе.
– Познакомься, – представил он Степанцову стоящую рядом с ним блондинистую женщину с одутловатым лицом. – Это – Муза.
– Очень приятно. Вадим.
– Да нет, старик, ты не понял. Муза – это ее профессия, а имени ее я, честно говоря, и не знаю.
– И правильно. И хорошо.
– Старик, оглянись вокруг. Ведь говоря словами песни, правда, не моей: «А жизнь хорошая такая…»
– Ну, ты еще много других песен напишешь.
– Тогда объясни, почему же в таких тепличных условиях вот этим… – здесь он кивнул в сторону своей спутницы, – очень нравится пить, курить, ночевать на вокзале?
– При чем здесь вокзал? – встрепенулась дама. – Я ночую всегда исключительно у себя дома.
– Честно?
– Конечно, честно. Мне столько приходится врать по работе, что если я еще на отдыхе стану говорить неправду, то быстро сойду с ума, – четко объяснила блондинка и зачем-то, посерьезнев, добавила: – Вы знаете, как трудно быть порядочной женщиной?! Нет? А знаете, почему? Потому что ежедневно приходится иметь дело с непорядочными мужчинами.
– Ладно, друзья, я, пожалуй, пойду. У меня здесь еще дела.
Валерию с Райляном Степанцов нашел в буфете. Помятый вид девушки, ее взлохмаченные волосы сразу навели поэта на будоражащие душу сомнения.
– Вы же мне обещали, что сегодняшний вечер полностью будете принадлежать мне, – с обидой в голосе произнес он.
– Выбирайте выражения, молодой человек. – Ваня с пунцовым лицом взял сотрудницу своей организации за руку.
Вадим ухмыльнулся.
– Вот-вот. Так всегда: сначала наобещают с три короба, а потом – обжулят. Ну посмотрите на нее, – окончательно расстроился поэт, – какое у нее сейчас лицо?
– Обычное. Очаровательное, как всегда. – Ваня собрался с духом и чмокнул девушку в отдающую иностранным ненастоящим парфюмом щеку.
– Я не об этом… – продолжил поэт, сделав вид, что не заметил страстного поцелуя. – У нее вид довольный и умиротворенный. Такое бывает сразу знаете после чего?
Здесь взорвалась Валерия:
– А какое, простите, ваше собачье дело, чем я занималась последние полчаса? Может, это мое любимое занятие?
– Ну вы же понимаете, что после случившегося я не могу да и не хочу тесно с вами общаться.
– Послушайте, как вас там… Кажется, Вадик? Не заводитесь! Вы нас, конечно, сегодня выручили – нет вопросов. И мы в некотором смысле в небольшом долгу, но это не дает вам права говорить скабрезности в адрес сотрудниц оргкомитета.
– Поэт грустно вздохнул.
– Ничего вы мне не должны. Я даже согласен на то, чтобы угостить вас пивом.
Иван Григорьевич вообще не употреблял спиртного, за редким исключением, но здесь сдался.
– Дружище, не держи на меня камень за пазухой, в нашей организации есть много приятных девушек.
– У меня никаких камней нет. – Степанцов расстегнул пуговицы на своей курточке, вытащил из брюк нижний край заправленной туда джинсовой рубашки и зачем-то продемонстрировал собравшимся свой пупок. – Но зато они, наверное, есть у вас, – он показал глазами на оттопыривающуюся часть пиджака суперагента.
– Да это никакие не камни, это мое личное оружие, – со смехом пояснил Райлян и достал из плечевой кобуры черный и выразительный пистолет «вальтер».
– Ё-моё, – вырвалось у Степанцова, – он и вправду вооружен.
– Ой, Ванечка, неужели оружие настоящее? – заголосила девушка.
– Конечно.
– А ты научишь меня из него стрелять?
– Разумеется, научу. Из пистолета, автомата, фаустпатрона, огнемета, пулемета. Я научу тебя многим захватывающим и интересным вещам. Ты сможешь минировать железнодорожное полотно, обезвреживать фугасы, мины-растяжки, по запаху определять наличие наркотиков в радиусе двадцати метров, разбивать головой кирпичи и спускаться с шестого этажа по веревочной лестнице без страховки.
– А почему именно с шестого, Ваня?
– Понимаешь, с некоторых пор у спецслужб и Министерства обороны на тренировки, на создание учебных комплексов по подготовке агентов не хватает средств. Раньше, я помню, бывало спускался по канату и с пятнадцатого этажа. Сейчас же все пришло в упадок, и выше шестиэтажных зданий в нашем распоряжении ничего нет.
– Как это, наверное, романтично – минировать подъездные пути какой-нибудь вражеской железнодорожной станции, – не выдержав, съязвил поэт.
– Ты опять?! Вот зачем ты опять говоришь гадости?
– Да ничего подобного. Никаких гадостей я в виду не имел. Просто с детства мечтал быть сначала сапером, а потом минером – вот и все.
– Ты правда хотел быть военным?
– Да не военным. Я хотел быть сапером или минером.
– Так это же армейские специальности! – Суперагент расплылся в улыбке.
– Но я же в то время был маленький и об этом не знал. А когда узнал – сразу расхотел.
– Я вижу, коллеги, обсуждение головокружительного успеха выступления нашего поэта идет полным ходом, – громко сказал подошедший Сергей Сергеевич. – Кстати, Вадим, это – тебе.
Небольшой конверт явно с денежным содержимым быстро перекочевал из одних интеллигентных загребущих рук в точно такие же – другие.
– Пойдемте, друзья, полчаса для свободного времяпрепровождения мы, кажется, заработали. В буфете нас ждет эксклюзивный вариант – доставленный по моему личному указанию из офиса ароматный бразильский кофе.
Степанцов вместо обещанного кофе попросил русской водки. Залпом махнул полный двухсотграммовый фужер и, закусив ломтиком лоснящейся семги, понес:
- Любимый шут принцессы Грезы
- Грустит в аллеях Сан-Суси.
- Он гладит по головкам розы,
- И розы говорят: «Мерси,
- Спасибо, милый наш товарищ,
- Спасибо, добрый наш Роже,
- Ты никогда не обижаешь
- Своих цветущих протеже.
- Ты нас не режешь под коренья
- И не срываешь нам голов,
- Чтобы они, сварясь в варенье,
- Десертом стали для столов».
– Хватит, Вадик, – неожиданно попросил Иван Григорьевич. – Здорово, но хватит. А то под такую лирику и меня что-то на допинг потянуло. В себе-то я уверен, а вот другие, – он нежно посмотрел на Валерию, – могут не выдержать и – начать. И тогда процесс потребления зеленого змия может приобрести необратимый характер.
Читать бесплатно другие книги:
