Фестиваль Власов Сергей

– Обижаете, Валерий Пименович. Это только у дилетантов классные идеи, строчки или слова, аккуратно уложенные в цветастые, как панталоны Мельпомены, фразы приходят на ум в нетрезвом виде, а излагаются и реализовываются уже на трезвую голову. У профессионалов все по-другому.

– Знаю-знаю. И о том, что ты работаешь на постоянном экспромте, импровизации…

– Именно так. Мои коллеги-сатирики вымучивают свои узколобые материалы месяцами, и потом, когда какая-нибудь наша эстрадная звезда-разговорник начинает потихоньку слово за слово, запятую за запятой вымарывать многое из их литературного наследия, – они хватаются за сердце, начинают пить литрами валерьянку вперемешку с дешевым вермутом, потому что на коньяк им никогда не хватало, – мне же из своего ничего не жалко. Я придумаю еще три тысячи подобных текстов.

– Может, хватит? – насупился Канделябров.

– Все, родной, заканчиваю. Последние два-три слова – и перейдем к решению наших деловых вопросов. – Флюсов закатил глаза к небу и, троекратно хлопнув себя обеими руками по ляжкам, выдал: – Если в проводники взять свинью, то первый привал будет у помойки. Думаешь, это сказал Мао Цзэдун?

Канделябров в нервозности сплюнул:

– Уверен, что нет.

– Правильно. Умница. Из скромности по поводу авторства – я замолкаю. Теперь по поводу нашей идиотской ситуации, заговора, капкана, в который мы попали из-за собственной неосмотрительности и неопытности в делах подлогов, жульничества и лицемерных обманов.

Вот уже более двух суток друзья-приятели безвылазно находились на правительственной даче вождя МППР и никак не могли оставить сей странный уголок Подмосковья по причине полнейшего равнодушия как ее хозяина, так и его многочисленной челяди – их просто не выпускали за ворота.

Карлович все это время ни разу не появился на людях, а его помощники Махрюткин и Финаков только, гадливо улыбаясь, разводили руками, мол, знать ничего не знаем, ведать ничего не ведаем – шеф в депрессухе, а беспокоить его – себе дороже.

– Отправить вас в Москву мы не можем. У нас нет ни указаний на этот счет, ни полномочий на него же, четко объяснил Махрюткин.

– Так давайте мы побеспокоим со всеми вытекающими отсюда последствиями, – жалобно попросил Канделябров. – У нас же съемка стоит.

– А кто будет крайним в этом случае? Вы просто получите по морде чем-нибудь тяжелым – сегодня, например, он бросался пепельницами, а мы – по строгому выговору с дальнейшим объявлением о неполном служебном соответствии.

Подошедший Флюсов тихо спросил:

– Владимир Михайлович, а вы стихи любите? – Его в тягучие моменты пребывания на даче все время тянуло на поэзию.

– Естественно. – Уши Владимира Михайловича на всякий случай замерли в позе «востро».

– Хотите я вам почитаю «белые» стихи?

– Это про «белых», что ли?

– Ну конечно. Хотя, по-моему, про «красных» там тоже есть. – Почему-то став при этом раскачиваться на несуразно длинных ногах, писатель завыл:

– Красиво, – нежно сказал Финаков.

– Да? Правда? Вам понравилось?

– Еще бы! Замечательно! – поддакнул Махрюткин. – Жалко, ничего не понятно.

– Обратите внимание на последнюю строку. Я ее повторю: «Очень срочно будет надо домой».

Лицо Флюсова внезапно скривилось гримасой гнева, он несколько раз подпрыгнул на месте и, задыхаясь от переполнявших его чувств, заорал:

– Домой нам, блин, нужно! Въехали, опричники? Да что же это делается на белом свете?! Вам что, трудно посадить нас на какой-нибудь автомобиль – у вас целый автопарк здесь – и отправить в Москву?

– Команды нет, – вымолвил слегка обалдевший Финаков.

– Пешком отпустите… – На Канделяброва было жалко смотреть. Его усы обвисли, а на нечищенных несколько дней зубах стали появляться элементы такой же желтой, как и зубы, пены.

– Ситуация безвыходная, уважаемый Сергей Сергеевич, – усевшись на жухлую осеннюю листву, грустно выдохнул телеведущий.

– Ничего, Валера, ничего. Главное – успокоиться и подумать. Выход должен быть. Так… Значит, охрана нас не выпускает. Через забор мы прыгать не умеем, не приучены.

– Слушай, старик, ну объясни мне одну простую вещь: на хрен это все нашему другу нужно?

– Да просто так. Власть свою показывает. Я это называю комплексом голодного провинциала. Не дрейфь, Валера. Я вот сейчас похожу, погуляю, может, чего и скумекаю.

– Давай, дружище, побыстрее. А то мы наглухо пролетим с нашим фильмом.

– Кстати, а как после данного инцидента Карлович собирается дальше сниматься в нем?

– А никак. Договор же подписан, и в нем нет никаких указаний по поводу поездки на дачу.

– Пожалуй, Валерий Пименович, ты прав. Нет, переубедить его в данный момент по поводу того, что он занимается чистейшей воды волюнтаризмом, у нас просто нет никакой возможности. В силу хотя бы того, что нас просто к нему не допускают.

– Серега, да даже если бы и допустили. Переубедить буревестника передовой мысли абсолютно невозможно. Он же упертый до изнеможения.

Флюсов закашлялся, потом сказал:

– Златик здесь ни при чем. Переубедить любого человека очень трудно. А зачем нам создавать себе излишние трудности? У Карнеги написано: «Если вы намерены что-либо доказать, пусть об этом никто не знает. Сделайте это тонко и искусно, чтобы этого никто не почувствовал».

– Блин, обидчивые все стали, как бабы! Смотреть противно. Раньше такого не было.

– Стоп-стоп-стоп, Валера! Обидчивые бабы… В этом что-то есть… Ведь обычным просителям нас не отдадут, согласен?

– Ни в какую.

– Ты знаешь, мне всегда в сложных ситуациях помогали исключительно женщины. Я говорю тебе в данном случае это не просто так, я в это время думаю. Однажды находясь на службе в вооруженных силах, я прогулял что-то около месяца. То есть, другими словами, цинично оставил место службы. А за это полагается такое!..

– Расстрел холостыми из арбалета с очень близкого расстояния.

– Не сбивай, скотина. Подожди. Короче, сидел я у себя в трехкомнатной квартире, обливался холодным потом и пил теплый портвейн. Времена были на дворе гнусные, только начиналась горбачевская слякоть, любое начальство держалось за свои места не только двумя ручонками, а еще двумя ножонками, вставной челюстью и еще кое-чем… – Флюсов хитро посмотрел на приятеля. – Тем, что, наверное, и у тебя где-то есть.

Генералитет трясся так, что даже перестал писать друг на друга доносы. Это только на улице вместе с ветерком ощущался некоторый элемент свободы. Да в заводских аудиториях с фермами, где уже давно весь скот от Мишкиных идей передох. Полный «не в кайф». Для отмазки необходим был народный герой, что-то вроде Валерия Чкалова. Я ведь не зря, когда увидел наш съемочный пароход, так обрадовался – подсознание сработало. А тогда именно героический авиатор навел меня на спасительную идею. Дело в том, что много лет назад у меня была одна чудная знакомая, питавшая ко мне, как мне тогда казалось, нежные чувства. Так вот она то ли была, то ли выдавала себя за внучку героической летчицы Валентины Степановны Гризодубовой. Я поставил себе задачу до утра вычислить эту внучку. Представляешь, через много лет, через каких-то десятых знакомых в течение нескольких предутренних рассветных часов я ее не только обнаружил, но и, пообещав жениться, попросил помощи. Выхода у меня не было – следующий день мог быть последним перед уже лязгающими железными зубами неприятностей. Мы приехали к бабушке на Сокол, а ее пару дней назад как раз поздравил с каким-то юбилеем сам Михаил Сергеевич Горбачев, и ей было абсолютно все равно кому звонить. Для этой женщины не было преград, она боролась за правду до конца. Я объяснил ситуацию, разумеется, несколько видоизменив ее в свою пользу, – и вопрос был решен в пять минут. Я просто набрал номер телефона командующего войсками, который у меня был заранее припасен для экстренных случаев, Валентина Степановна просто сказала в трубку, называя командующего на «ты»: «Оставь его в покое, он хороший парень. Ты сам решишь вопрос, чтобы его не обижали, или мне позвонить министру обороны?» Командующий предпочел решать сам. Эх, Валера, какая же замечательная была женщина!

Очумевший от рассказа Канделябров, все же сомневаясь, спросил:

– Ну и как же дальнейшее развитие событий?

Сергей победоносным тоном закончил героическую историю:

– А никак. При моем возвращении в родной «чум» мне позвонил генерал – начальник управления кадров – и сказал, что мне вчера присвоено звание старшего лейтенанта. Я спросил – запаса? Он тупо рассмеялся и попросил зайти к нему в управление. «Я просто хочу на тебя посмотреть, – сказал он тогда, – вместе попьем чайку…»

– Про чай-то – это уже фигня. Угадал?

– Про чай – угадал. Но дело-то не в нем. Дело в том, что остальное – чистая правда.

– Подумай, старичок, подумай. После этой истории я тебе почему-то начинаю доверять.

Сергей медленно пошел по узкой тропинке, мурлыча себе под нос:

Вдруг его осенило:

– Все! Вспомнил, придумал. Я придумал, Валерка!

Подскочившему в несколько прыжков Канделяброву Сергей Сергеевич пояснил, что шанс выбраться из столь гостеприимного места имеется более чем значительный. Необходима лишь определенная доля везения и обычный городской телефон.

Зайдя в вычурное сооружение дачи, приятели для начала поинтересовались у вспомогательных служб, во сколько будут кормить, затем Канделябров, отвлекая внимание, пустился в разного рода телевизионные размышления, а Сергей Сергеевич под видом поиска туалета отправился искать телефон.

«Только бы она не поменяла номер», – пронеслось в его разгоряченном мозгу.

Номер принадлежал давней знакомой Флюсова – Полине Красильниковой, последнее время работавшей руководителем одного из ведущих управлений Администрации Президента Пельцина. Ее дача находилась где-то неподалеку, и писатель был почти уверен, что если на данный момент она находится именно там – успех данного предприятия почти гарантирован.

Везение не может быть постоянным, невезение, к счастью, тоже – Красильникова оказалась в нужном месте. Трех минут разговора хватило для прояснения ситуации, а еще через три четверти часа джип, принадлежащий гаражу Управления делами Президента, уже настойчиво сигналил у дверей дачи Златопольского.

Вождю тут же доложили, он куда-то позвонил, после чего его настроение резко изменилось. Он лично выскочил на крыльцо в тапочках на босу ногу, в своих любимых тренировочных штанах с оттянутыми коленками и громко завопил:

– Что же вы так рано покидаете мои скромные владения? Извините, друзья, был занят. Заканчивал свой последний труд о перспективах развития экономики развивающихся стран.

– Ничего, ничего, Казимир Карлович. Мы понимаем.

– Я надеюсь, вы не скучали? Претензии к обслуживанию есть?

При этих словах переглянулись сразу две пары глаз, у Финакова екнуло сердце, а у Махрюткина похолодел затылок.

– Нет, все было отлично, – весело сказал Флюсов.

– Не забудьте, ждем вас завтра на съемки, – грустно дополнил Канделябров.

– Забыть? Да вы что? Я никогда ничего не забываю. Я могу сейчас до секунды воспроизвести весь процесс подготовки к выборам в 1993 году. Вон Сергей Сергеевич не даст соврать. Он – молодец. Как они лихо все замутили! Без всяких там «Видео-Интернешнл», без суеты, скромно, интеллигентно и главное – почти без денег. Взяли и обеспечили мою победу.

– Чисто тогда сработали, – согласился писатель.

– А помнишь, Сергей Сергеевич, как Савотин одолжил мне свой красный пиджак, и я в нем говорил об отношениях мужчины и женщины?

– Разумеется, помню. Однако, Казимир Карлович, нам, к сожалению, пора ехать.

Полина Викторовна вышла встречать уважаемых людей в новом итальянском брючном костюме лилового цвета, брильянтовых серьгах и пренебрежительной улыбкой на лице.

– Спасибо тебе, дорогая! – Флюсов чмокнул сорокачетырехлетнюю функционершу и нежно несколько секунд подержал за талию.

– Слушайте, что происходит? Ваш приятель Златопольский совсем с ума спятил? Ладно, потом расскажете. Прошу в дом. Обед ждет.

Комсомольская юность госпожи Красильниковой прошла в одном из районных комитетов центра Москвы. Затем она поступила во Всесоюзный заочный юридический институт, где при одном из редких его посещений познакомилась с человеком из ближайшего окружения Бориса Николаевича Пельцина. Это во многом и определило ее дальнейшую головокружительную карьеру. Не ахти какой внешности, женщина сумела на сто двадцать процентов использовать свой интеллектуальный потенциал и к настоящему моменту обладала достаточным влиянием в высших эшелонах власти.

– Что будете пить, господа мужчины? Из крепких напитков советую вам «Джонни Уокер. Блю Лейбл». Мне его доставляют прямо из ресторана «Царская охота».

Сергей Сергеевич сделал удивленное лицо и спросил:

– Как поживает Аркаша Новиков? По-прежнему бодр и весел?

– А чего ему сделается? Я к нему иногда главного пожрать привожу.

Здесь у Полины Викторовны зазвонил телефон – на проводе находился один из главных финансистов страны – Морис Перезовский – человек богатый и важный. Извинившись перед гостями, она поговорила с ним всего полторы минуты, резюмируя телефонную беседу следующими словами:

– Вот человек! С утра до вечера ест только одну гречневую кашу – до чего хочет казаться русским.

– А зачем?

– Ну хочется ему. Хочется и колется.

– А почему колется?

– Он знает. И оттого ест каши еще больше.

Нытье Канделяброва вскоре всем надоело настолько, что Красильникова дала указание отправить его в Москву.

– Сергей Сергеевич, ты-то задержишься у меня ненадолго? Сейчас баньку затопим.

– Легко.

– А пока, может быть, еще немножечко «Блю Лейбл»?

– Слушай, дорогая, я признаюсь тебе честно – пью этот напиток всего четвертый раз в жизни. Как-то он у нас в стране не прижился.

Полина довольная осклабилась:

– Еще бы. Уж на что я ошиваюсь на самом верху, эту марку вискаря мало кто потребляет систематически.

– Так это неудивительно: у вас же там все – выходцы из рабочих и крестьян. Пусть не простые выходцы, а с апломбом. С отсутствием принципов и политических ориентиров. Но это дела не меняет. – Флюсов закурил. – Ты не обиделась?

– А при чем здесь обиды? Ты как всегда прав. Кстати, я все-таки хочу спросить, уж не стала тебя пытать при вашем пейсатом друге: а чем вызвано столь легкомысленное отношение к вам со стороны глубокоуважаемого Карловича?

– Дорогая Полина Викторовна, не ищи в обычных действиях вождя скрытый подтекст, его там нет – человек так самоутверждается. На самом деле он очень милый и интеллигентный человек. Однажды на праздновании его дня рождения в ресторане западного вестибюля гостиницы Россия я на правах старого хорошего знакомого или, как он выражается, соратника не преминул преподнести огромный букет цветов, разлобызался с вождем и вернулся за свой столик. Действо затянулось на несколько часов, а выпивки там было изрядно, поэтому совершенно неудивительно, что через какое-то время я, забыв о том, что уже выражал свое восхищение от лица творческой интеллигенции, отправился засвидетельствовать свое почтение по второму разу. Правда, уже без цветов, но речь сказал сногсшибательную. Ты знаешь, из всего происходящего я запомнил только его удивленный взгляд. Но он ни слова мне ни тогда, ни потом не сказал. Вот что значит воспитанный человек.

– Нет, то что он – умненький и стоит больше всех остальных вместе взятых на Охотном ряду – это известно.

– Я очень люблю слушать его разглагольствования, они наполнены не только глубоким смыслом, но и крайней эксцентричностью. Веселый, непосредственный человек, многое выдумывает на ходу, выдавая это за давнишние устоявшиеся в обществе истины, многое, разумеется, повторяет из года в год – иногда по несколько раз в день, но тут уж ничего не поделаешь – такая у него работа. Во всяком случае, на самом верху, а как тебе известно, я знаком там с огромным количеством разной шушеры, он однозначно лучший.

– А приписываемое ему только что произнесенное тобой слово «однозначно» имеет место быть на самом деле?

– Однозначно – нет. Два любимых слова Карловича – это «блеск» и «падла». Могу тебе сказать совершенно официально: в отличие от многих других я на самом деле считаю его патриотом нашей родины. К тому же Карлович никогда не использует дешевые методы раскрутки.

– Ты прямо влюблен в него.

– Нет, на самом деле. С ним приятно работать. Он, например, крайне восприимчив. Мне стоило лишь однажды обронить фразу, причем совершенно случайно, что лучшие вложения в этом мире – не в золото, не в драгоценности, не в сногсшибательный антиквариат.

– Знаю, знаю. Этому ты меня давно научил, – захихикала Красильникова. – Самые выгодные вложения – в людей.

– Умница. Вот видишь, ты сразу въехала и наверняка уже ряд лет пользуешься этим моим утверждением в корыстных целях. Так и Карлович. Он абсолютно не стесняется поинтересоваться тем, что ему на данный момент неизвестно или непонятно.

– Естественно, это касается только тех, кому он доверяет.

– Вождь абсолютно адекватен к окружающим обстоятельствам, и что самое основное – он естественен. Как у Шекспира: «Мой род занятий – быть самим собой…» Его манера держать себя находится в согласии с его обликом и природными склонностями. Ты же знаешь – у нас каждый сначала изучает, какое поведение ему больше всего подходит, а потом этого придерживается, пусть даже и совершенствуясь.

– В этом есть элемент приспособленчества, а Златопольский что – нет?

– Полиночка, объясняю тебе еще раз: он абсолютно естественен. Я не говорю сейчас о том, что он порой вещает, – это историческая необходимость, но вот как…

– Да-да. Я тебя, кажется, поняла. Люди действительно часто стремятся быть не самими собой, присваивают себе чуждый облик, заимствуя его неизвестно у кого, не понимая, что универсальных правил поведения просто не существует.

– Тебе ли этого не знать? Сколько высокопоставленных придурков достигли высокого положения, которому, в общем-то, природа их не предназначила. Я как старый философ…

Красильникова расхохоталась:

– Ты неисправим.

– …называю это эффектом несоответствия, последствия которого могут быть крайне негативными, – тут вопрос времени.

– Я надеюсь, я не из их числа?

– Ну что ты, любовь моя, однако же дай закончить. То, что нам дано от рождения, и то, что нами приобретено, должны иметь четко выраженную причинно-следственную эволюционную связь.

Полина засуетилась:

– Слушай, ну и нагрузил же ты меня. Давай лучше выпьем.

…Рекламно-питейная пауза быстро закончилась; Флюсова понесло, он чувствовал какой-то заряд от этой женщины.

– Или вот, возьмем, к примеру…

– Слушай, да иди ты со своими примерами. Расскажи лучше, чем ты сейчас занимаешься.

– Фильм снимаю. И плюс готовлюсь проводить фестиваль авангардно-симфонической музыки.

Руководитель кремлевского подразделения моментально вспорхнула со своего стула и перепорхнула на место поближе к писателю.

– Ну, фильмы сейчас все снимают, а вот фестиваль – это интересно.

– Кисуля, – Сергей Сергеевич опьянел, – а когда я занимался неинтересными вещами?

Женщина игриво наморщила лоб, поводила очаровательными пальчиками правой руки, якобы что-то высчитывая, а потом нежно проворковала:

– Было дело. Когда занимался мной.

– Сергей откинулся на спинку стула и рассмеялся:

– Фу ты! Когда это было-то! Здесь как в анекдоте: ты бы еще бабушку вспомнила.

– Можно нескромный вопрос?

– Тебе – сколько угодно, но учти, что на него ты получишь такой же нескромный ответ.

– Кто спонсирует сие чудесное мероприятие?

– Мой старый товарищ – Александр Александрович Бизневский. Я тебе о нем много рассказывал. В своем роде уникальная личность.

– Слушай, напомни. Фамилия знакомая.

– Ну, это тот, который сожрал в ресторане «Берлин» ветерана аквариума – карпа Васю.

– Не въехала…

– Поясняю для бестолковых. Ах, хотя все понятно – ваш взлет был же подобен запуску ракеты с Юрием Алексеевичем Гагариным. В то время вы еще не посещали столь экстравагантных заведений. В ресторане «Берлин» был небольшой бассейн-аквариум, в котором плавали живые карпы. Любой посетитель заведения мог подойти, ткнуть пальцем в конкретного персонажа и через некоторое время уже получал его запеченным особым способом в сливках, сметане и еще какой-то фигне. Я уже не помню. Но один экземпляр заказать было нельзя – это как раз и был ветеран ресторанного движения – карп Вася.

– И что, он его съел? Кто же ему позволил?

– Любовь народа, дорогая, вкупе с уважением администрации «Берлина». Между прочим, служебным автомобилем у Саныча была «Чайка». И не одна, а целых три. Я их отлично помню: все они стояли возле дома Совета министров, куда по горькой иронии судьбы сейчас переехала Государственная дума.

– Крутоватый дядя.

– Да уж не без этого. Но все-таки больше всего я в нем ценил и ценю наличие традиций. Вот ты помнишь те недалекие времена, они еще не скрылись за горизонтом.

– Что ты меня старишь, противная ты рожа.

– Сегодня у тебя есть билеты на премьеру, а завтра ты их не успел достать. Сегодня у тебя есть пропуск на кинофестиваль, а на завтрашний просмотр – пролет. У Бизневского все это было перманентно, он всегда ходил, куда хотел, с кем хотел и делал там что хотел. Ты помнишь, как-то в нашу дикую страну ненадолго заскочила французская кинозвезда Джейн Биркин?

– Ну, где-то как-то…

– Ничего ты не помнишь, а я помню. На четвертом этаже ресторана Дома кино собрался весь бомонд. Весь! Все ждали эту заморскую шалашовку, хотя, мне она, в общем-то, нравилась.

– Ну и что?

– Да ничего. Ждали-то все, а шампанское с ней в течение часа, пока она обедала, пил один Бизневский.

– А ты?

– Что – я? Я сидел рядом, я ж ни по-английски, ни по-французски, как ты понимаешь, ничегошеньки ни бум-бум.

– Ну, кто на кого произвел большее впечатление?

– Мы ей простили все недостатки, одним из которых был тот, что она постоянно ела. Между прочим – громко чавкая и отрыгиваясь. Как интеллигентные люди мы этого, разумеется, не заметили, потому что все ее внешние характеристики на тот момент были заложены самой природой: неровные зубы, крашеные волосы, мальчиковая стрижка. У нас с ней сложилась атмосфера взаимного доверия – и это главное. Мы выступали от имени страны.

– А слюной не подавились?

– А она ела что-то заморское. Я и сейчас не очень-то понимаю во всей этой заморской кухне, а тогда-то уж…

– Пойдем, я лучше тебе покажу свою избушку.

Избушка представляла собой теремок по размерам больше, чем дача Златопольского, раз в десять, в бассейне вполне могла разместиться подводная лодка средних размеров в сопровождении дивизиона аквалангистов, которые в свою очередь находились бы под присмотром водолазов-глубинников. Этажей было три, пахло свежевыструганными досками и чем-то пряным. Баня-сауна находилась здесь же, дежурившая возле нее горничная четко, по-военному сообщила, что все давно готово для помывки.

Поднимаясь по скрипучим ступеням резко вверх, писатель понял, что до самого верха может и не дойти.

– Слушай, мне уже все нравится. Может, пойдем назад?

Однако сорокачетырехлетняя «антилопа», вероятно, занимающаяся подобным променадом по несколько раз в сутки, ответила категорическим отказом. Она протянула в качестве помощи оголенную, пахнущую всеми ароматами Булонского леса руку и, когда Сергей за нее ухватился, резко дернула ее на себя.

– Сейчас я покажу тебе одну очень хитрую штучку.

«Неужели она имеет в виду свое главное достояние? – с горечью подумал литератор. – Этого мне еще не хватало. Мне бы сейчас просто полежать где… Без упражнений…»

Штучка оказалось чемоданом космической спецсвязи.

– Таких во всей стране всего пять штук, – похвасталась хозяйка. – Три у «Банана», один – у «Моржика» и один – у меня.

– Очень впечатляет, – крайне неестественно попытался умилиться Флюсов. – А тумблеров сколько, кнопочек разных…

– Хочешь, подарю?

У Сергея Сергеевича подкосились ноги. «Так и знал, блин!»

– Полина Викторовна, вы явно переоцениваете мои скромные сексуальные возможности.

– Дурак. Я ж по-дружески.

– Ну да. Дру-у-ужба – фроиндшафт, дру-у-ужба – фроиндшафт. Полиночка, я зверски устал. Пойдем лучше выпьем.

– Не найдя понимания, хозяйка немного расстроилась:

– Какая же ты все-таки гнида…

– Гнида, гнида! – радостно согласился Сергей и быстро юркнул к лестничному проходу.

Удобно расположившись в кресле-качалке возле отдающего ароматизированной хлоркой бассейна, Сергей Сергеевич закурил. Мятные сигареты приятно щекотали нос, волнуя воображение. Он на секунду зажмурился и тут же почувствовал невыразимую тоску в груди и тяжесть в коленях. Осторожно приоткрыл щелочку правого глаза и чуть не подавился слюной. Элегантное туловище Полины, по-хозяйски расположившись на них, уже пыталось с помощью рук обхватить его неслабую шею. Однако ей это не удалось. Писатель отстранился и томно произнес:

– А перстень-то с брюликами зачем нацепила? Купаться же собирались.

Горничная подкатила столик с выпивкой, на этот раз это были легкие французские вина.

– Ну что, милый, за удачу, – сказала Полина и, чокнувшись с литератором и выпив до дна, начала расстегивать бюстгальтер.

– За нее, родную… – осушил фужер Сергей Сергеевич и, обреченно уронив голову и закрыв глаза, стал имитировать громоподобный храп.

– Негодяй…