Век Екатерины Великой Волгина София

Екатерина вскрыла конверт. С середины письма на устах ее появилась печальная улыбка, которая не покидала ее лица в тот день еще долго: «Беспримерные Вашего Величества попечения о пользе общей учинили Отечество наше для нас любезным. Долг подданнической обязанности требовал от каждого соответствования намерениям Вашим. И с сей стороны должность моя исполнена точно так, как Вашему Величеству угодно.

Я Высочайшие Вашего Величества к Отечеству милости видел с признанием, вникал в премудрые Ваши узаконения и старался быть добрым гражданином. Но Высочайшая милость, коей я особенно взыскан, наполняет меня отменным к персоне Вашего Величества усердием. Я обязан служить Государыне и моей благодетельнице. И так благодарность моя тогда токмо изъявится в своей силе, когда мне для славы Вашего Величества удастся кровь пролить. Сей случай представился в настоящей войне, и я не остался в праздности.

Теперь позвольте, Всемилостивейшая Государыня, прибегнуть к стопам Вашего Величества и просить Высочайшего повеления быть в действительной должности при корпусе Князя Прозоровского, в каком звании Вашему Величеству угодно будет, не включая меня навсегда в военный список, но токмо пока война продлится.

Я, Всемилостивейшая Государыня, старался быть к чему ни есть годным в службе Вашей; склонность моя особливо к коннице, коей и подробности, я смело утвердить могу, что знаю. В прочем, что касается до военного искусства, больше всего затвердил сие правило: что ревностная служба к своему Государю и пренебрежение жизни бывают лучшими способами к получению успехов… Вы изволите увидеть, что усердие мое к службе Вашей наградит недостатки моих способностей, и Вы не будете иметь раскаяния в выборе Вашем.

Всемилостивейшая Государыня, Вашего Императорского Величества всеподданнейший раб Григорий Потемкин».

Закончив чтение, она заметила два пятна на бумаге – ее слезы. Да! Она не хотела его отпускать туда, где убивают. И как бы она ни молилась за влюбленного в нее молодого храбреца и удальца, никто не знает, что же для него уготовил Всевышний. Однако, и удерживать его неможно. Как ей объяснить Орлову свое повеление камергеру остаться? Посему прошение Григория Александровича Потемкина было удовлетворено. Государыня Екатерин отдала приказ военному министру Захару Чернышеву определить камергера Потемкина в армию на достойное место.

Не мешкая, едва попрощавшись с императрицей, уже через несколько дней генерал-майор от кавалерии Григорий Потемкин направился к западным границам своего отечества.

Несмотря на то, что Россия и Турция находились в состоянии войны, они не были готовы к военным действиям, и настоящая война началась токмо через полгода. Первые стычки случились в конце весны шестьдесят девятого года, как раз в тот период, когда Потемкин прибыл в польский город Бар. Потемкина определили в Первую армию, бывшую под командованием генерала князя Александра Михайловича Голицына, который принял решение направить свои войска к турецкой крепости Хотин. Петр Румянцев возглавлял вторую армию, стоявшую на южных границах России. Восьмидесятитысячная русская армия должна была выполнить поставленную императрицей задачу: овладеть землями между Днестром и Польшей и завоевать выход к Черному морю. Дабы облегчить сию задачу, государыня снарядила Балтийскую эскадру в Средиземное море для удара по турецкому тылу.

Благодаря политике Никиты Панина в начавшейся в войне с Турцией, Пруссия, в соответствии с союзным договором, субсидировала Россию деньгами, и сие существенно облегчило груз финансового бремени, накладываемого на Россию. Всегдашняя соперница враждебной России Франции, Англия не препятствовала русской эскадре пройти мимо их страны и даже остановиться у ее берегов, дабы пополнить запасы воды и топлива.

Корабли, шедшие из Балтики и из Архангельска, проделав путь через Северное море, Ла Манш и Гибралтар, вошли в Средиземное море в 1770 году. Переход подобной трудности сам по себе оказался подвигом, понеже русские моряки были плохо подготовлены к подобному вояжу. Причалив к английскому берегу в Плимуте и Гулле, около восьмисот моряков приходили в себя, главным образом, от морской болезни. Екатерина ведала о проблемах морского ведомства, но считала сие делом времени, понеже флот русский был слишком молодым – в сравнении, по крайней мере, с турецким. А где молодость не побеждала старость? Она была уверена в своих войсках, о чем с удовольствием писала своим зарубежным респондентам.

Во главе русского флота стояли два шотландца на русской службе – Джон Эльфинстон и Самуил Грейг, но главнокомандующим был поставлен Алексей Орлов, никогда раньше не воевавший на море. Императрица Екатерина полагала, что именно под русским руководством ее флот сможет одерживать победы. Окромя того, она обговаривала с ним, что коли первая компания пройдет удачно, то они отвоюют черноморское побережье до Прута и Дуная. А ежели смогут перейти Дунай и выйти в турецкую Болгарию, то появится возможность овладеть и Константинополем, столицей Османской империи. Так далеко, вестимо, императрица Екатерина Алексеевна пока не замахивалась, но в голове держала на будущее возрождение Византии.

Победа над врагом на море оставалась главной мечтой императрицы Екатерины. Великий Петр, ее кумир, открыл окно в Европу, к Балтийскому морю. Пусть он и говорил, мол, зело крепок был орешек, но он-то благополучно сумел его расколоть. Екатерине хотелось добиться выхода на южное, Черное море. Ее корабли должны свободно гулять по открытому Черноморскому пространству, и баста! Военный флот стоял, ожидая похода. Биографию каждого корабля Екатерина Алексеевна знала, как истории живых людей. Она снова и снова размышляла о будущих морских боях, где в авангарде будут идти «Евстафий», «Европа» и «Три святителя» с адмиралом Спиридовым. В баталиях будут участвовать «Три иерарха», «Януарий» и «Ростислав» с графом Алексеем Орловым, в арьергарде «Не тронь меня», «Святослав» с контр – адмиралом Эльфингстоном. Остальные корабли-фрегаты, «Надежда благополучия», «Африка» и «Святой Николай», и четверо других кораблей будут использоваться, как резерв.

Отправляя свой флот к турецким берегам, Екатерина знала, что для пущего воодушевления команды ей надобно самолично поговорить с адмиралом. Восемнадцатого июля, после смотра эскадры она поднялась в адмиральскую каюту, оставив тайного советника Никиту Панина и графа Григория Орлова за дверью.

Высокий и плотный, пятидесятишестилетний адмирал Григорий Андреевич Спиридов стоял перед ней, вытянувшись по стойке смирно. Простое русское лицо его было смело и открыто. Полный парадный мундир, поверх украшенный орденом Андрея Первозванного, сидел на нем безукоризненно, что весьма понравилось Екатерине. Она расположилась в кресле у стола и пригласила его присесть напротив. Она пытливо, но с улыбкой посмотрела ему в глаза, которые он не отводил.

– Посылаю вас, Григорий Андреевич, в дальний поход, – заговорила она торжественно и проникновенно. – Сказывают, не слишком хороши дела у турецкого флота. Самый момент, когда можно его осилить и даже победить. Я желаю победы и славы нашему русскому флоту. Чаю, и вы, адмирал Спиридов, мечтаете об оном. Вас будет ждать генерал-аншеф граф Алексей Григорьевич Орлов. Сейчас он в италийском Ливорно. Граф примет на себя командование всем флотом. Мы все знаем его, как храброго и весьма умного человека. С ним рядом и мне было бы не страшно воевать.

Императрица замолчала, вынула из небольшой коробочки овальную иконку Богородицы, а такожде свой небольшой портрет и подала их адмиралу со словами:

– Помните, вы идете сражаться во славу своей императрицы и отечества. Да хранит вас Господь! Владыка Платон осветил сей образ Божьей Матери, наденьте и носите. Я буду молиться за вас, адмирал.

Спиридов поцеловал образ и надел его на шею, а портрет императрицы, усыпанный бриллиантами, держал в дрожащей руке.

Государыня внимательно посмотрела на флотоводца блестящими, проникновенными глазами. Спиридов склонился, благоговейно поцеловал ей руку. Императрица милостиво улыбнулась, прошла к двери.

– До свидания, адмирал, возвращайтесь с победой. Покажите, на что способна российская флотилия. Я весьма на вас рассчитываю – и чаю, исход войны будет на пользу нашего отечества!

Адмирал отдал ей честь:

– Непременно, Ваше Императорское Величество! Победа останется за нашим флотом, – проговорил адмирал деревянными губами, не сводя с нее глаз.

– Не надобно меня провожать, адмирал, отдыхайте. Вы устали после смотра эскадры.

Екатерина вышла. Спиридов, весь обмякнув, вытер со лба крупно выступивший пот. Все еще чувствуя себя будто под магическим гипнозом, он сел в кресло. Старый морской волк был в растерянности: был ли оный разговор с самодержицей на самом деле али все – лишь видение? На шее у него висела иконка, в руках оставался портрет государыни Екатерины Алексеевны. Поставив его на стол и перекрестившись, он выглянул в иллюминатор. Императрица спускалась по трапу в сопровождении Орлова.

Екатерина вышла из каюты довольная собой и адмиралом. После своего визита она еще паче уверилась в победном исходе плавания адмирала Спиридова. А ей нужна токмо победа!

Война с Турцией, как и все войны, которые Россия вела на юге, оказалась тяжелой. Граф Бестужев-Рюмин, беседуя несколько лет назад с Екатериной Алексеевной, обратил ее внимание на то, что у русской армии на протяжении ста лет образовался своеобразный «комплекс неудач». Армия постоянно терпела поражения в войнах с турками, ежели вспомнить Чигиринские, Крымские, Прутский походы и не совсем удачную по результатам войну тридцатых годов при императрице Анне Иоанновне. Турки же вообще привыкли думать, что уж кого-кого, а русских они будут побеждать всегда. «И как не бить олухов, – говорил Бестужев, – кои, окружив себя гигантскими рогатками, выстроившись в огромное каре, посредине коего скрипят тысячи фур, медленно движутся по выжженной степи мимо отравленных источников». Во время похода Миниха множество русских солдат умерло от дизентерии и голода. Десятки тысяч трупов лошадей вдоль степных дорог, брошенные орудия и амуниция ясно говорили, что с оным противником справятся своими силами даже татары с луками и саблями. Зато фельдмаршал Христофор Миних, герой войны, совершенно здоров.

И на сей раз поначалу успехи России были мизерными. Екатерина страдала каждый день, ожидая новостей – хороших или плохих. Однако война шла ни шатко ни валко. И дабы как-то воодушевить русских воинов на подвиги, Екатерина решила учредить орден Святого Великомученика и Победоносца Георгия. Орденом, который имел три степени, положили награждать за исключительные подвиги в военное время. Символ ордена повторял часть герба России – всадник, поражающим копьем дракона. Девизом было «За службу и храбрость». Знак ордена – золотой крест с белой эмалью, звезда – ромбовидная, золотая, ее должно было носить на левой стороне груди. Особенной выразительностью отличалась лента ордена. Она состояла из трех черных и двух оранжевых полос и носилась через правое плечо. Орден Святого Георгия стал пользоваться необыкновенным авторитетом. Первым его кавалером стала сама Екатерина. Ужели она не героиня – вести тяжкую войну с турками?

Архипелагская экспедиция на всех парусах шла по Средиземному морю. Скоро она, русская императрица, сумеет поднять греков, болгар, сербов – всех славян против турок. Екатерина вернет православным христианам Византию. Слава ее никогда не померкнет! Она уже составила списки лиц, которые в качестве агентов будут действовать в турецких пределах. Отправив Алексея Орлова в Италию, главным образом, поправить свое здоровье, она действовала в том направлении – в основном, через него. После того как греки два года назад обратились к ней с письмом о содействии в борьбе против Порты, Екатерина совершенно отбросила сомнения в успехе ее замысла. Не забывая постоянно инструктировать Орлова о способах революционной пропаганды, распределения вооружения и снаряды, она делала акцент на то, что бунт надо начинать не иначе, как одновременно и со всех концов.

Русскому флоту надобно было первым делом найти надежный порт, где можно было бы остановиться. Крепость Наварин на берегах Греции, принадлежавшей Турции, вполне подходила для оного. Посему Спиридов выделил из эскадры два линейных корабля и фрегат и направил к крепости десант. Высадив триста моряков под командованием бригадира Ивана Абрамовича Ганнибала, он спустил с судов на берег артиллерию. Ганнибал осадил крепость вместе с присоединившимися к ним греками-добровольцами и обстреливал ее с восточной и западной стороны. После двухнедельной осады крепость пала. Ганнибала назначили комендантом порта Наварин. Отсюда в конце июня русский флот под командой Алексея Орлова, находившегося с адмиралом Спиридовым на «Святом Евстафии Плакиде», шестидесяти-шести-пушечном линейном корабле, коим командовал капитан Александр Иванович Круз, отправился на поиски турецкого флота. Обнаружили его у греческого острова Хиос двадцать четвертого июня. Моряки «Евстафия» взяли на абордаж флагман турецкого флота «Реал-Мустафа». На турецком судне начался пожар. Его горящая мачта обрушилась на «Евстафий», отчего там вспыхнул и взорвался пороховой погреб. Погиб весь экипаж: из восьмисот моряков осталось шестьдесят три, среди них – адмирал Григорий Спиридов, Федор Орлов и получивший сильные ожоги капитан корабля, Круз, которые перешли на корабль «Три Святителя». Турки радовались недолго, через полчаса взорвался и их «Реал-Мустафа».

Потеряв флагманский корабль, турки со своими шестнадцатью линейными кораблями и шестью фрегатами, под командованием алжирца Хасан-бея отошли в бухту Чесма.

Стояло полное безветрие; турки, однако, сумели оттащить свои корабли при помощи галер. Преследовать их в полный штиль было бессмысленно. В ночь на двадцать четвертое июня на «Трех иерархах» собрался совет с участием Алексея и Федора Орловых, Григория Спиридова, Джона Эльфинстона, Самуэла Грейга и генерала Юрия Долгорукова. В результате оного спланировали новую линейную атаку, кою осуществили в ночь на двадцать шестое июня. Русские корабли с флагманом «Три Иерарха», коим командовал верный друг адмирала, Степан Хметевский, вошли в Чесменскую бухту и, по приказу Спиридова, с весьма короткой дистанции обстреляли противника. Одновременно с оным Орлов воспользовался советом Ивана Ганнибала, который самолично подготовил три небольших судна, наполненных горючими веществами. Главнокомандующий отправил их поджечь турецкие корабли. Одному из них, находящемуся под командой отважного лейтенанта Дмитрия Ильина, удалось незаметно подкрасться к турецкому флагманскому кораблю «Стамбул» и сцепиться с ним. Его команда подожгла свой брандер и успела его покинуть, благополучно вернувшись на корабль.

«Стамбул» заполыхал страшным по силе огнем. Туркам, кинувшимся было затушить его, пришлось отступить, понеже огонь перекинулся на другие суда, плотно стоявшие у берега. Сгорели и взорвались пятнадцать турецких линейных кораблей и шесть фрегатов, погибли свыше десяти тысяч человек и весь турецкий флот. Русские потеряли в той битве одиннадцать моряков.

Победа ошеломила победителей, но еще больше – побежденных, которые в полной прострации ожидали теперь появления русского флота на Босфоре, где стояла их столица.

Главнокомандующий флотом граф Алексей Орлов написал два письма, одно императрице с описанием хода сражения и мужестве русских моряков, другое, короткое – брату Григорию:

«Государь братец, здравствуй! За неприятелем мы пошли, к нему подошли, схватились, сразились, разбили, победили, потопили, сожгли и в пепел обратили. А я, ваш слуга, здоров. Алексей Орлов».

Григорий и Екатерина пришли в восторг от оного письма! Содержание его молниеносно распространилось среди придворных и вышло за пределы двора. Не прошло и дня, как копия стала ходить про рукам петербуржцев.

По приказу Екатерины 14-го сентября все церкви служили молебны, прославляя героев морских битв. На следующий день служили соборную панихиду Петру Первому, основателю флота, благодаря коему чрез колико лет явилась сия новая для России слава. За оную победу граф Алексей Григорьевич Орлов был награжден орденом Георгия первой степени, окромя того, императрица разрешила ему оставить на всю жизнь при себе кейзер-флаг, означавший, что все приказания, идущие с корабля, отдаются именем императрицы; помимо того, позволила поместить его в своем гербе.

Героями Чесмы стали адмирал Спиридов, по планам и под руководством коего русский флот одержал беспримерную победу, младший флагман Самуил Грейг, произведенный в контр-адмиралы, капитаны первого ранга Круз, Клокачев, Хметевский, лейтенант Ильин и многие другие.

Весть о Чесменской победе явилась громом средь ясного неба не токмо для Турции и России, но и всей Европы.

С началом турецкой войны, государыня Екатерина Алексеевна, помня подвиги Румянцева еще в елизаветинское время, назначила его командующим второй армии – защищать границы от набегов крымских татар. Но поскольку события на театре военных действий развивались медленно и не в пользу России, императрица отправила его командовать первой армией. К тому времени нетерпеливая царица получила известие и о первых значительных победах: князь Александр Голицын, коего она заменила Румянцевым, взял турецкие Хотин и Яссы.

Генерал-аншеф граф Румянцев, патриот своего отечества, бившего пруссаков, герой Семилетней войны, дабы найти причину неудач русских на полях сражений с турками, набравшись немалого терпения изучил стратегию и тактику предыдущих турецких войн. Перед началом военных действий он велел зачитать приказ по армии, из коего солдаты уяснили его главную мысль: «Не рогатки, а огонь и меч – единственная защита ваша». Румянцев, почитавший штык лучшим оружием своих войск, решился атаковать турок без помощи рогаток, непременного атрибута военных действий русских войск. Несмотря на свои сравнительно слабые силы и недостаток продовольствия, дабы доказать императрице, что она не ошиблась в выборе нового главнокомандующего, Румянцев положил, не дожидаясь подмоги, наступать на врага. Русская армия выстроилась в одном большом и пяти малых каре. Новое для российской армии построение доставило русской пехоте возможность двигаться с необходимой быстротой и обходить частью сил неприятельские позиции. Русские войска впервые атаковали, не укрываясь за рогатками. Первая решительная битва генерал-аншефа Петра Александровича Румянцева неисповедимыми путями произошла в один день с Чесменской битвой – на левом притоке реки Прута.

Румянцев со своим тридцативосьмитысячным войском атаковал войско из тридцати восьми тысяч турок и шестидесяти пяти тысяч татар под командованием хана Каплан-Гирея. Несмотря на огромное превосходство неприятеля в числе войск, Румянцев решился атаковать, дабы предупредить соединение татар с войсками Верховного визиря, все еще находившимися на правой стороне Нижнего Дуная.

Пунктом для главной атаки он избрал правый фланг расположения татарской армии, который можно было оттеснить к Пруту. Главные силы Румянцева состояли из двух авангардных корпусов, генерал-квартирмейстера Баура и генерал-поручика князя Репнина, а такожде трех дивизий, состоявших под командою генерал-аншефа Олица и генерал-поручиков графа Брюса и Племянникова. Пятнадцатого июня авангардный корпус Баура опрокинул передовые войска ханской армии и заставил их отступить к главным силам татар. Румянцев намеревался атаковать неприятеля утром 17 июня, но татары не отважились сразиться с его войсками и отступили поспешно, соединившись с высланным к ним в помощь турецким отрядом сераскира Абда-паши, и в числе восьмидесяти тысяч расположились в четырех укрепленных лагерях на высотах за Ларгой. Румянцев, присоединив к главным своим силам отряд Потемкина, прежде находившийся на правой стороне Прута, расставил свое войско для нападения на врага. Основными силами назначались авангардные корпуса Баура и князя Репнина, стоявшие на флангах армии, и все остальные войска армии должны были атаковать левофланговый татарский лагерь. Румянцев сделал ставку на неожиданное нападение на врага. Он приказал убрать все повозки, дабы они не помешали, но не снимать палатки, и, дабы обмануть противника, главнокомандующий приказал жечь большие костры.

Пытаясь отбиться, хан Каплан-Гирей напрасно посылал против наступавших каре свою огромную конницу: ее усилия были напрасны. Она наносила удары то во фланг, то в тыл русским каре, но каждый раз отходила с большими потерями. Однако был момент, когда татары могли окружить дивизию генерала Репнина, наступавшую на левом фланге главных сил, но на выручку подоспели батареи майора Внукова, кавалерия генерал-поручика Салтыкова и пехота генерал-майора Римского-Корсакова. Конница крымских татар отхлынула к своему укрепленному лагерю, где шло сражение с батальонами Племянникова, ворвавшимися в штыковой атаке во вражеский лагерь.

Сражение, начавшееся двадцать пятого июня ночью, окончилось в полдень. Неприятели, не отважившись обороняться в ретраншементе, обратились в бегство. Русские войска, утомленные восьмичасовым боем, не могли долго преследовать неприятеля. Со стороны победителей, убитых и раненых было всего девяносто один человек. К ста пятнадцати орудиям победителей добавились тридцать три орудия, брошенных турками, и весь их огромный лагерь. Генерал-аншеф Петр Александрович Румянцев переломил военную фортуну России. Победить турок в невыносимую жару, в степи, на турецкой территории – дорогого стоило.

Сие стало ярчайшей победой русского оружия.

В числе наиболее отличившихся командиров были Племянников, Репнин, Баур, Вейсман, Потемкин, Гудович, Кутузов, Михельсон и Ферзен. Каждого из них наградили орденами Святого Георгия.

Не прошло и месяца, как двадцать первого июля румянцевской армии пришлось сразиться с турками у реки Кагул. Турецкая армия, придя в себя после поражения на реке Ларге, паки стала собирать огромные полчища. Вскоре главнокомандующий русской армии доложил государыне Екатерине Алексеевне о подавляющем превосходстве новых неприятельских сил, намекая на невозможность одолеть их. Дабы поддержать его и придать уверенность в победе, Екатерина написала ему: «Я надеюсь на помощь Божескую и искусство ваше в военном деле, что не оставите сего, но произведете таковые дела, которые приобретут вам славу и докажут, сколь велико усердие ваше к отечеству и ко мне. Не спрашивали римляне, когда было их два или три легиона, в коликом числе против них неприятель, но спрашивали, где он; наступали на него и поражали, и не числом войска своего побеждали многообразные противу их толпы».

Что оставалось генерал-аншефу Петру Румянцеву? Неприятельские силы превосходили русские в пять раз. Находились русские войска между длинными озерами Ялпуг и Кагул, с провиантом на четыре дня, который поручили защищать генералу Потемкину. Румянцев и на сей раз не стал медлить и ждать, что будет делать неприятель, а смело атаковал его сам. Главнокомандующий находился при дивизии Олица. Генерал Баур получил приказание атаковать левое крыло турецкой армии, стоявшее близ Кагула. Племянников и Олиц должны были атаковать центр, а генерал Брюс – правое крыло. Князь Репнин получил приказ обойти неприятельский лагерь с правого фланга. На рассвете русские войска перестроились в каре, перешли Траянов вал и двинулись к турецкому лагерю.

Паки благодаря фактору неожиданности со стороны русской армии, битва шла с небольшим перевесом на сторону русских. Сражение сопровождалось сильнейшей канонадой с обеих сторон. Многие турецкие орудия оказались сбиты меткими выстрелами русских орудий. Отряды Племянникова и Олица, приблизившись к неприятельским окопам, уже готовились штурмовать их, но внезапно огромные полчища янычар, около десяти тысяч коих скрывались в лощине, пролегавшей поперек окопов, выскочили оттуда и кинулись на каре Племянникова, ворвавшись в средину его, заставив некоторые русские полки, спасаясь, бежать в каре Олица. Турки, предвкушая победу, дико вопили, размахивая своими кривыми саблями направо и налево. Наблюдавший с высокого холма всю картину сражения, генерал-аншеф Румянцев, чуть повернувшись к находившемуся при нем герцогу Брауншвейгскому, спокойно сказал: «Теперь наша очередь», и поскакал к бегущим войскам Племянникова. Румянцев, врезавшись в сечь, со словами «Ребята, стой!» удержал бегущих солдат, кои, увидев своего главнокомандующего, остановились. Боясь его гибели, они окружили его и, собравшись в кулак, продолжили бой. Одновременно по янычарам открыла огонь артиллерия генерал-майора Петра Мелиссино.

Присутствие героя, обожаемого войсками, придало сражению новую силу. Каре Племянникова сомкнуло свои ряды. Гренадерский полк под предводительством бригадира Озерова отразил фанатичные атаки янычар. Богатырские штыковые удары русских солдат, поголовно кричавших «да здравствует Екатерина!», опрокинули густые турецкие ряды. Напрасны оказались все последовавшие усилия турок остановить русскую армию. Неприятельские войска, поражаемые картечью и русской конницей под начальством генерал-поручика, графа Салтыкова и генерал-майора князя Долгорукого, принуждены были укрыться в окопах. Главные русские силы атаковали неприятельский лагерь с фронта, между тем, генерал-поручик Николай Репнин, обойдя его в тыл, громил турок огнем своей артиллерии. Мусульманские полчища, дрогнув, в ужасе обратились в бегство, оставив победителям в добычу свой лагерь со всей артиллерией и множеством запасов. Попытки Иваззаде Халил-паши и Мустафы-паши остановить бегущих при помощи увещеваний и угроз не увенчались успехом. Сам же Верховный Визирь ускакал в крепость Измаил. Однако не долго он там сидел: после той победы Румянцев шел по пятам неприятеля и в течение короткого времени занял Измаил, Килию, Аккерман, Браилов и Исакчу. Своими победами он оттянул главные силы турок от Бендерской крепости, кою уже два месяца осаждал генерал-аншеф Петр Иванович Панин, который взял ее, наконец, штурмом ночью, в середине сентября. Известие о сей победе императрица приняла весьма сухо, понеже взята крепость была слишком дорогой ценой – гибелью шести тысяч солдат, и сам город оказался обращен в развалины.

Генерал-аншеф Петр Румянцев был щедро вознагражден своей императрицей. Она была не просто счастлива. Щедрость ее не знала границ, и в знак восхищения победителем Екатерина наградила Петра Румянцева, такожде как и Алексея Орлова, орденом Святого Георгия первой степени, шпагой, усыпанной бриллиантами, и званием генерал-фельдмаршала с добавочной фамилией – Задунайский.

Румянцев, получив Георгия первой степени, стал первым из россиян, кто получил сей орден. Сам король Фридрих Второй пришел в восхищение от побед русского полководца и поздравил его с оными в своем послании.

Сии две победы воодушевили Екатерину и всю Россию. Благодаря гению Петра Александровича Румянцева и его новой тактике ведения боя прекратилась долгая полоса военных неудач России и началась победная история русского военного искусства.

Генерал-майор Потемкин не упускал случая отличиться на поле боя, о чем сообщал в своих рапортах главнокомандующий первой армии князь Голицын, а зимой следующего года – главнокомандующий второй армией граф Румянцев. В январе Потемкин, теперь прикомандированный к корпусу генерала Штофельна, участвовал в стычках, отражая вылазки Абдул-паши; в феврале, не щадя себя, участвовал в захвате Журжи, где кавалерия совершила несколько дерзких атак, разбила двенадцатитысячный отряд врага, захватила две пушки и несколько знамен. В конце зимы в Совете был зачитан рапорт Румянцева, где он писал о подвигах генерал-майора Потемкина, который «сам просился у меня отправить его в корпус генерал-поручика фон Штофельна, где самым делом и при первых случаях отличил уже себя в храбрости и искусстве». Румянцев рекомендовал представить Потемкина к награде, и тот получил первый орден – Святой Анны.

Сие стало токмо началом военной карьеры Потемкина. Получив очередной репорт главнокомандующего о том, что в битве при Ларге, когда семьдесят две тысячи турок и татар оставили свои укрепления и бежали, Потемкин, прикомандированный к корпусу князя Николая Репнина, атаковал укрепления крымского хана, сумев выстроить солдат в особливое каре и овладеть ретраншементом татар, императрица не замедлила с наградой для него. Получив орден Георгия третьей степени, Григорий Потемкин послал императрице благодарственное письмо. И продолжил не щадить себя.

Вестимо, он страшно тосковал по предмету своей любви. Война войной, подвиги подвигами, карьера карьерой, награды наградами, но ради чего и кого? Ему смертельно хотелось видеть ее глаза и все, что внутри ее взгляда. С прекращением военных действий, в конце осени семидесятого года, он положил воспользоваться успехами русского оружия и, естественно, своими маленькими победами. Отпросившись у фельдмаршала Румянцева, он направился в Петербург. Главнокомандующий, несомненно, восхищался умом и воинскими доблестями Потемкина, но был рад отправить его подальше: уж слишком сей воин, покровительствуемый императрицей, всюду успевал. Впрочем, отправляя его в столицу, он вручил ему письма для императрицы и графа Григория Орлова, поручив ему за время отпуска поспособствовать защите своих и армейских интересов.

Словом, Потемкин вернулся в Петербург с репутацией героя и хвалебной рекомендацией Румянцева.

Императрица, пребывавшая в восторге от славных побед, дала ему аудиенцию. Увидев, устремленный на него теплый взгляд императрицы, Потемкин кинулся ей в ноги, облобызал протянутую руку.

– Полноте, господин генерал-майор. Прошу вас, встаньте, – просила она, приподнимая его за руку.

Потемкин встал. Пред императрицей громоздился глыбой паче возмужавший, обветрившийся, посуровевший ее рыцарь. Императрица почувствовала себя против него каким-то маленьким существом. Она даже отошла от него, села в кресло, жестом пригласив расположиться напротив. Пока он усаживался, Екатерина оглядывала его, и на губах ее играла улыбка, а глаза приглушенно сияли. Принятый от Потемкина пакет Румянцева она распечатала, пробежала глазами.

– О-о-о! Послушайте, генерал-майор, что о вас пишет в письме ваш главнокомандующий!

Она зачитала ему две строчки:

– «Он сам искал от доброй своей воли везде употребиться. Он в состоянии подать объяснение относительно до нашего положения и обстоятельств сего края».

Потемкин хмыкнул и, обнажив крепкие зубы, улыбнулся.

– Да, я в состоянии подать объяснения любые, каковые вам бы пожелалось, Ваше Величество.

Екатерина отложила письмо.

– А расскажите мне, Григорий Александрович, как же он смог учинить оную победу?

Потемкин ответствовал по-военному коротко и быстро:

– Разгадка проста: он изменил стратегию и тактику боя. Порешил обычно применяемое огромное каре разбить на несколько частей, дабы сделать их подвижными. Командиров им наш главнокомандующий подобрал умных и удалых. Они, зная общий план битвы, действовали самостоятельно, в зависимости от ситуации в бою.

Екатерина слушала его внимательно, впитывая и запоминая каждое слово.

– Браво нашему генерал-фельдмаршалу! Каков умница!

– Но сие не все, государыня-матушка! Наш герой придумал еще снять с конницы тяжелые, мешавшие вести бой кирасы, которые никак не спасали. Такожде, что весьма важно, он приучил артиллерию быстро, в зависимости от ситуации в сражении, передвигаться по полю боя. Кстати, наш Мелиссино Петр, пожалуй, лучший артиллерист на всем свете! Не будь его батареи, еще неизвестно, чем бы закончилось сражение на Кагуле.

Императрица испуганно и недоверчиво смотрела на Потемкина.

– Неужто так серьезно? И победителями бы оказались турки?

Она передернула плечами.

Потемкин усмехнулся.

– На войне как на войне! Всяко бывает. А проиграть битву могли бы… Был момент. Румянцевская храбрость сыграла роль, когда он врезался в сечу и остановил бегущих с поля боя солдат.

– Да-а, – императрица немного успокоилась. – Наш Румянцев создан для войны! Но расскажите еще о генерал-квартирмейстере Бауре. Сказывают, он славный командир.

– Стало быть, генерал Баур. – Потемкин шмыгнул носом, загадочно посмотрел на императрицу. – Ну, что я имею сказать? Как на мой взгляд, так успеху действий нашего достопочтенного и многоуважаемого фельдмаршала Румянцева-Задунайского весьма поспособствовал Баур, его главный помощник и правая рука. Генерал Баур обладает редким даром представлять в своей голове диспозиции войск и их сражений, строить мосты, вести осады. Его военный глазомер, как я полагаю, заменяет карты с топографией. Верный взгляд его объемлет все пространство поля сражения. Словом, редкий экземпляр военного человека. Повезло главнокомандующему – и, вестимо, всей нашей армии!

– Ваша характеристика, Григорий Александрович, меня весьма радует. Вижу, что горазд сей генерал!.. Стоит высокой награды.

Потемкин по-военному кивнул головой, дескать, рад слышать таковое мнение.

– Стоит, государыня-матушка. Стоит.

Екатерина что-то черкнула на бумаге и паки обратилась к Потемкину.

– Любопытно было бы послушать, Григорий Александрович, как вы находите турок? Свирепы?

Потемкин, чуть помедлив, кивнул.

– Свирепы. Хотя, когда в начале июня мы шли в наступление навстречу многотысячной турецкой армии, которая стояла при слиянии Прута с Ларгой, то впервые увидел я перед собой крупный лагерь турецкой армии: огромное скопление шелковых палаток, лошадей, повозок, развевающиеся зеленые флаги и турецкие символы власти – конские хвосты. Женщины, слуги. То ли армия, то ли базар. Трудно было вообразить, что они так свирепы.

– А в сече? – любопытствовала императрица, убрав улыбку с лица и пытливо заглядывая ему в глаза.

Григорий Александрович вздохнул.

– Ну, здесь что сказать, – он чуть помедлил. – Секут они – дай Боже! Тут им помогает их огромная вера, почти фанатизм. Чем паче опасность, тем они становятся бесстрашнее. Коли наш солдат попадается в плен, ему сразу секут голову и поднимают на пику. Берут они, вестимо, прежде всего массой: множество солдат выстраиваются треугольниками, которые набегают волнами и ведут бой. Причем вперед турки выставляют самых смелых – а замыкают их, по-видимому, трусы. Окромя того, перед сечей турки курят опиум, приводя себя в состояние возбуждения. Отсюда у них и свирепый вид, который усугубляется воплями «Алла-Алла».

– Боже мой, как же смогли выдержать мои солдаты натиск сих дикарей? – молвила дрогнувшим голосом Екатерина. Но увидев, что рыцарь ее собрался паки кинуться к ней в ноги, быстро встала, подошла к окну.

– Но наши солдатушки кричат во все горло. «Да здравствует Екатерина!».

Помолчав, императрица поведала ему:

– Как нам стало известно, султан Мустафа, недовольный действиями визиря, назначил на его место Халиль-пашу, а на место крымского хана Девлет-Гирея – Каплан-Гирея. И оное назначение, на наше счастье, получило вредные последствия для Порты, понеже татары невзлюбили своего нового хана.

Екатерина победно улыбнулась.

Потемкин повел бровью.

– И тот, и другой хан со своими войсками весьма кровожадны.

Екатерина нахмурилась. Согласно кивнула ему.

– Многие в Европе полагают, что война в наш век стала менее кровавой. Австрийские Габсбурги и французские Бурбоны, по крайней мере, делают вид, что воюют, соблюдая правила военного искусства. Посмотрела бы я, как бы они повоевали с турками!

Потемкин громко рассмеялся. Замечание императрицы его весьма развеселило. Он прошелся по комнате и, вернувшись, встал близко около императрицы.

– И одного бы дня не устояли, верьте мне, государыня! И были бы биты! Ведь отношения между русскими и турками особливые: мусульмане-татары и турки веками угрожали нашему православному отечеству. Вот, наконец, и получили от православных!

Екатерина согласно кивала каждому его слову и готова была его расцеловать, но вместо того сказала весьма спокойным голосом:

– Сказывают, мундиры у них странные…

Григорий Александрович, заметивший настроение императрицы, паки рассмеялся.

– Настоящая экзотика, Ваше Величество! Их самые свирепые воины-янычары воюют в широких шароварах, желтых сапогах, белых блузах. На голове красные с золотым шитьем шапки. Вооружены они ятаганами, копьями и мушкетами.

– Я полагаю, наши солдаты, хоть и не свирепы, однако сильнее турок будут, и турецкие сапеги не лучше наших фельдмаршалов.

– Чистая правда, Ваше Величество, Екатерина Алексеевна! Их артиллерия и мушкеты похуже нашенских. И что весьма мерзко: их солдатам, которые обладают врожденным воинским инстинктом, разрешается мародерствовать, что, как известно, развращает солдат, понижает их воинскую силу.

– Что ж, им не быть прирожденными воинами, когда они беспрерывно веками грабят соседние народы, – заметила императрица и, вернувшись к своему креслу, пригласила сесть и его.

Теперь она развернулась к Потемкину и с самой теплой улыбкой попросила рассказать о своем первом сражении.

От неожиданности генерал даже растерялся.

– Первое сражение? Погодите, – вспоминая, он запустил пятерню в свою пышную шевелюру. – Ах да! Незабываемое первое сражение! Оно имело место шестнадцатого июня. Вестимо, мне его не забыть. Вообразите: на вас катится неудержимая лавина татар. Они ведь лучшие наездники в Европе! Но мы их отразили, нам ли отступать, – гордо сказал он, глядя с улыбкой на императрицу.

– Да, тут надобно быть не просто смелым, – сделала было свое замечание Екатерина, но Потемкин увлеченно продолжил:

– А через три дня мы с генералом Голицыным брали Каменец! То-то был денек!

– Да, в сей день я заказала молебен по случаю оной победы, но вскоре, к вящему моему сожалению, Голицын отступил.

– Знаю, вы, прогневавшись, отозвали его из армии. Отступил он тогда, иначе нельзя было, государыня-матушка, ибо полегли бы без толку наши солдатушки.

– Да, Голицын храбрый генерал: собрал свои силы и сумел перейти Днестр. Но что мы все о нем! Лучше поведаете о своих ратных подвигах, господин генерал-майор.

– Какие уж тут подвиги! Обычные сражения, которые имели место весь июнь, июль и август, – скромно откликнулся Потемкин.

– Да, за тот период получила я от генерала Голицына репорт, что кавалерия генерал-майора Потемкина участвовала в военных действиях почти каждый день, и везде отличался он необычайной отвагой и искусством со своими кавалеристами. Не вы ли, генерал-майор, героически сражались в Прашковской битве, помогли разбить Молдаванчи-пашу? Как не ценить такового храбреца, – сказала она, окидывая Потемкина милостивым взором.

Потемкин ничего не сказал в ответ. Молчал и смотрел ей в глаза. Императрица, смутившись, отвела взгляд.

– Вы знаете, господин генерал-майор, мне было крайне приятно читать такие отзывы вашего командира. Вы ведь ведаете, что теперь Голицын фельдмаршал, награжден шпагой с алмазами?

– Теперь его место занял генерал Петр Иванович Панин.

– А как вам главнокомандующий первой армией?

– Уважаю его! Требовательный, одаренный генерал. У него железная солдатская дисциплина, а солдаты с чистым сердцем почитают его. С ним, начиная с января сего года, и случились наши настоящие победы. И кто теперь не уважает героя войны Петра Румянцева? Весь мир в восторге от него!

– Как и от графа Алексея Орлова, – добавила императрица.

Потемкин согласно кивнул, но восторгов выражать не стал. Императрица же с воодушевлением продолжала:

– И Кагул, и Ларга, и Чесма останутся в памяти русских на века.

Разговор пошел о подробностях военных действий на суше и на море, во время коего Потемкин иногда вскакивал, жестикулировал, имитировал голоса командующих, солдат, турок. Императрица ни на минуту не отрывала своих глаз от него. Подвижное лицо Потемкина менялось так, что хотелось ничего не упустить. Екатерина улыбалась, смеялась до слез, сопереживала – и оба они не заметили, как пролетел не один час.

С самой первой минуты аудиенции Потемкин сдерживал себя, дабы не наделать глупостей. Возможно, Екатерина не понимала степень своей женственности, насколько сильная от нее исходила необычная сила притяжения, которая обволакивала и настолько обезоруживала противоположный пол, что тот терял голову и способность связно думать. Близость императрицы, ее открытое расположение к нему сводили Григория Потемкина с ума. Он прикладывал немало усилий, дабы паки не броситься ей в ноги и не просить ее благорасположения и любви.

Во все время разговора Потемкин физически не мог отвести от нее глаз. Он разговаривал с ней, отвечал на ее вопросы, сам задавал их, сопереживал всем ее малейшим переживаниям, но в голове держалась одна мысль – как же она хороша, как желанна и как бы он сию минуту обнял бы ее и не выпускал из своих рук, по крайней мере, сутки. Напряжение его было к концу разговора на пределе. Он видел, что и ей в оном отношении нелегко: она несколько раз бросала на него вопросительный взгляд, который немедленно отводила. Когда она говорила, и он смотрел ей в уста, на движение ярких губ, ему казалось, будто слаще их нет на всем свете. Приложиться к ним было для него единое неодолимое страстное желание. Был момент, когда они оба замолчали, токмо смотрели друг на друга, и он уже готов был сорваться со своего места, но Екатерина опустила глаза и продолжила разговор.

Прервал их аудиенцию статс-секретарь, напомнив о следующей аудиенции и выведя сим их обоих из какого-то тумана.

Прощаясь, Потемкин склонился над протянутой рукой. Поцелуй его обжег руку Екатерины. Она вздрогнула. Потемкин, посмотрев ей в глаза, поцеловал ее еще раз и, круто развернувшись, тяжелым шагом вышел.

Делясь со своей подругой, Марьей Саввишной, императрица рассказала ей о своем небывалом состоянии в присутствии генерал-майора Потемкина. На что, выслушав ее, Саввишна ответствовала:

– Генерал женщин не видел три года! На войне кругом ни одной юбки! Да он бы, голубушка, таких как ты, трех съел бы за один присест!

Слова Перекусихиной немного отрезвили Екатерину. Она подумала, что, и в самом деле, скорее всего так оно и было, а она возомнила себе Бог весть что.

Во время аудиенции Потемкин попросил позволить писать ей. Договорились, что она будет получать его письма через дворцового библиотекаря Попова. Все следующие дни генерал-майор Григорий Потемкин присутствовал на приемах и обедах императрицы.

Ревнивый граф Григорий Орлов приметил, как тепло был встречен Потемкин. Через месяц Потемкин отправился назад в армию, привезя фельдмаршалу Румянцеву-Задунайскому письмо от Орлова, в коем тот просил главнокомандующего стать Потемкину наставником. Потемкину, вестимо, претила сия забота, однозначно показывающая, кто хозяин положения. За те дни, что он провел рядом с Екатериной, ему стало очевидно, что лед тронулся, и императрица смотрит на него теперь не как на юнца, но как на зрелого, достойного мужчину.

Екатерина не замедлила напомнить, что не забывает о нем: через два месяца, в день своего рождения, императрица Екатерина произвела его в генерал-поручики. Все, вестимо, завидовали ему, особливо его сослуживец, Семен Романович Воронцов, для коего когда-то кумиром был император Петр Третий. Граф Воронцов находился уже в чине полковника, когда Потемкин был еще поручиком.

Возобновившиеся военные действия в 1741 году, в отличие от предыдущего года, были весьма вялыми. Русский флот, под руководством адмирала Спиридова, находился на Греческом архипелаге, используя теперь в качестве базы для русского флота остров Парос, где по приказу адмирала возвели верфь. Отсюда можно было контролировать значительную часть вражеских линий снабжения, в первую очередь – поставок провианта из южной Греции в Константинополь, а такожде блокировать Дарданеллы и Эгейское море, перекрыв его в узкой части русскими крейсерами.

На суше же Румянцев, нацелившись на Валахию, атаковывал турецкие позиции в низовьях Дуная в течении всего года. Удерживая Крайовскую область, Потемкин наносил удары неприятелю и, перейдя Дунай, высадил войска на противоположный берег, сжег склады и увел вражеские суда. Весной, семнадцатого мая, сумел опрокинуть четырехтысячный турецкий отряд и гнал его до реки Ольта. Взбешенные турки атаковали его через десять дней, но были отброшены. Генерал-поручик Григорий Потемкин продолжал не щадить себя.

Летом Потемкин заболел лихорадкой, свирепствовавшей в оной области. Болезнь оказалась весьма серьезна, и ему пришлось ввериться попечению двух казаков, которые лечили лежавшего в горячке генерал-поручика, по его приказу, обрызгиванием холодной водой, понеже не хотел он принимать никаких лекарств. Потемкин сдружился с веселыми и находчивыми казаками, которые прозвали его Грицко Нечеса и предложили стать почетным членом их казачьего войска, на что он с превеликой радостью согласился. Весной семьдесят второго года Потемкин был включен в списки Запорожской Сечи.

Еще в год начала войны с турками в Киеве вспыхнула эпидемия чумы. От морового поветрия погибло около шести тысяч киевлян. Трупы выкидывали прямо на улицы, подбрасывали к соседним домам, дабы не нашли очаг заражения и не сожгли дом. Несчетных мертвецов не успевали хоронить. По указу Екатерины в Киев были направлены коллежский асессор, доктор Иоганн Лерхе и майор Шипов. Через два месяца, в том числе и благодаря начавшимся трескучим морозам, заразу искоренили. Вестимо, сжигали дотла дома, где обнаруживались больные, а здоровые отправлялись на Днепровский остров на карантин. Больных держали в лазаретах. Весьма отличились во время чумы немец по происхождению, аптекарь Григорий Бунге, и сын его Христиан-Георг, чуть не погибший от болезни сам, но сумевший выжить. Осенью указом Екатерины Григорий Бунге был удостоен почетного звания аптекаря. Кроме того, он принял российское подданство.

В декабре заболевшие чумой обнаружились в Москве, в самой отдаленной части города – в Лефортове, в сухопутном гошпитале. Пока штаб-доктор Шафонский, штат-физик Риндер и другие известные медики Москвы спорили о характере болезни, зараза появилась на суконном дворе за Москвой-рекой, откуда рабочие разнесли ее по всему городу. К лету смертность достигла девятисот человек в день! Население охватил панический ужас. Понятно, что никто не работал на своих местах: все, кто мог, бежал из Москвы. Сами власти не знали, что делать. Градоначальник, прославленный вояка, фельдмаршал Салтыков, пребывал в отчаянии. Отсылая ежедневно депеши Ея Величеству Екатерине, он писал в одной из них: «Болезнь так умножилась, и день ото дня усиливается, что никакого способа не остается оную прекратить, окромя как дабы всяк старался себя охранить». Боясь за свою стариковскую жизнь, он просился уехать на время, пока исчезнет страшная болезнь, и, не дождавшись разрешения, бежал – в свое подмосковное имение Марфино.

В августе брошенные на произвол судьбы москвичи толпами собирались у Варварских ворот, где находилась чудотворная икона Богоматери. В народе мгновенно распространилась молва, что человек, прикоснувшись к иконе, избавится от злополучной болезни. Огромное скопление людей и давка у иконы токмо способствовали распространению заразы. Дабы помочь людям, архиепископ Амвросий приказал увезти икону. Узнав об оном, вооружившись всем, что попалось под руку, люди устремилась в Донской монастырь, где находился архиепископ. Толпа всюду разыскивала его, но безрезультатно. Они уже собирались уйти, как вдруг вбежавший в церковь вместе с толпой мальчик увидел край его платья из-за иконостаса. Амвросия схватили, выволокли на улицу и стали допрашивать.

Архиепископ отвечал спокойно и с достоинством, что несколько успокоило толпу. Но тут прибежавший из кабака дворовый Василий Андреев ударил Амвросия колом, и готовая на крайние меры разъяренная толпа растерзала архиепископа.

Получив донесение о сих событиях, Екатерина назначила губернатором Петра Дмитриевича Еропкина, наделив его неограниченными полномочиями, с наказом, что коли он осилит задачу, то получит от нее все, что токмо захочет. Еропкин сделал все, от него зависевшее. Он собрал в кулак все разрозненные воинские команды и нанес мятежникам поражение у стен Кремля. Бои мятежников и правительственных войск продолжались на улицах Москвы три дня. Екатерина подарила Еропкину за стойкость и героизм двадцать тысяч рублев и звезду Андрея Первозванного. Хотела дать новые поместья с крестьянскими душами, но Еропкин отказался, объясняя тем, что у него все есть, а лишнее – ни к чему. Но благодарная Екатерина преподнесла дорогой подарок его жене. Тем не менее, надобно было делать что-то с самой бушующей болезнью, которая продолжала уносить жизни.

Прошло почти десять лет с той встречи, когда Екатерина с первого взгляда влюбилась в Григория Орлова. И настало время, когда он стал для нее обузой: чем больше укреплялась она на троне, тем ревнивее и подозрительнее становился граф. Екатерина не могла любить его, как прежде. Она все такожде нуждалась в его ласках, но он явно не был птицей ее полета. Были в ее окружении мужчины, с коими она испытывала удовольствие, просто беседуя с ними. Далеко не надобно было ходить: ей никогда не было скучно разговаривать с родным братом Григория, Алексеем. Никогда его речи не были легковесными и, тем паче, глупыми, что нередко позволял себе его старший брат. Однако, несмотря на все оное, она бы и не думала оставить Григория, коли бы не его амурные приключения на стороне.

Граф Григорий Григорьевич чувствовал полное охлаждение к нему со стороны императрицы и понимал, что натворил много неприятностей своими легкомысленными поступками. Он всеми силами хотел растопить холодность императрицы, вернуть ее любовь. Орлов искал любую возможность для оного. Шанс представился ему, когда случилась моровая язва в Москве. Он уговорил Екатерину послать его спасти москвичей. В конце сентября Екатерина обнародовала манифест, где писала, что видит прежалостное положение города Москвы, и что великое число народа мрет от прилипчивых болезней и, дабы прекратить, колико смертных сил достанет, погибель рода человеческого, она посылает в Москву верного человека, графа Григория Орлова. Граф получил широкие права: ему должны были повиноваться все учреждения, входящие в Сенат Московских департаментов. В тот же день он выехал на помощь Москве с четырьмя полками лейб-гвардии. Въехал Орлов в Первопрестольную через пять дней, несмотря на распутицу, и расположился со свитой в бывшем Лефортовском дворце. Обезумевшая чернь вскоре сожгла дворец, но Орлов, видя повсеместные страдания, не стал искать виновных в оном, а делал все от него зависящее, дабы хоть как-то успокоить город. Он увеличил число больниц, а работавшим там крепостным крестьянам обещал вольную. Дабы завлечь больных лечиться в больницах, выздоровевших на выходе снабжали бесплатным питанием и одеждой. На Таганке открыли сиротский приют для детей, оставшихся без родителей. За время пребывания графа Орлова в Москве было сожжено более трех тысяч ветхих домов, где прежде жили больные, а шесть тысяч домов подвергли дезинфекции. Смертной казни предали лишь четверых убийц архиепископа Амвросия, сто семьдесят смутьянов высекли кнутом и розгами, а затем отправили либо на галеры, либо на казенные работы.

В начале ноября, с наступлением морозов, чума значительно ослабела. Эпидемия была остановлена, и Екатерина приказала устроить Карантинный двор. Пробыв в Москве около трех недель и основательно изменив ситуацию к лучшему, Орлов собрался возвратиться в столицу.

Государыня Екатерина Алексеевна приказала своему статс-секретарю Козьмину, подготовить бумаги для нового губернатора Москвы, назначенного вместо фельдмаршала старика Салтыкова. Государыня, наученная опытом, не хотела оставлять Белокаменную без власти, посему граф Орлов должон был дожидаться нового губернатора, князя Волконского.

Указ об отозвании Орлова и о назначении главнокомандующим Москвы князя Михаила Никитича Волконского слушался в середине ноября. С приездом Волконского Григорий Орлов выехал в Петербург. Ему предстояло выдержать почти двухмесячный карантин пред въездом в столицу. Екатерина, однако, пожалев его, собственноручным письмом разрешила ему и его сопровождению ехать прямо в Петербург. Здесь ожидала его торжественная встреча: в Царскосельском парке были воздвигнуты внушительные деревянные ворота с изображением его подвига и со строчкой поэта Майкова: «Орловым от беды избавлена Москва». В честь него выбили медаль: на одной стороне портрет Орлова, на другой Курций, бросающийся в пропасть, и надпись: «и Россия таковых сынов имеет».

Четвертого декабря в Петербурге Орлова встречал ликующий народ. Казалось, будущее Орловых – рода героев, как их называл Вольтер, – безоблачно. В начале декабря граф Орлов представил Совету отчет о своей деятельности в Москве.

У Екатерины дрогнуло сердце, словно открылось второе дыхание. Она снова полюбила Григория. Ей показалось, будто ее фаворит изменился, посерьезнел, стал совершенно неотразимым. После его приезда она всячески его обхаживала, стараясь убедить, что он все такожде любим. Императрица пригласила своего сына с воспитателем и бывшим его законоучителем, архимандритом Троице-Сергиевой лавры Платоном, поговорить о недавних страшных событиях в Москве и о том, как славный граф Орлов сумел победить почти неодолимые трудности. Панин, с трудом переносивший Григория Орлова (впрочем, взаимно), не слишком желая его видеть, все же пришел вместе с воспитанником послушать своего соперника. Холодно поклонившись друг другу издалека, каждый из них тут же отвернулся в другую сторону. Повисла тишина. Интеллигентный Панин все-таки нарушил ее.

– Каким, однако, тяжелым оказался сей год, – сказал он, удрученно поглядывая на своего воспитанника, императрицу и архимандрита.

Екатерина, вздохнула и сказала, обернувшись к Григорию:

– Эпидемия чумы зачалась еще с прошлого лета с Закарпатья и Подолии, с Дунайского театра военных действий. Сначала Украйна потеряла толико народа от оной страшной заразной болезни, потом – вы ведаете, как покосила Россию.

– Я слышал, в Москве умирали по тысяче человек в день, – заметил юный Великий князь Павел Петрович. Орлов еще не успел и рта открыть, как Панин, с соболезнующим лицом, укоризненно покачав головой, объяснил воспитаннику положение дел:

– Было и по тысяче. Напуганный народ взбунтовался до такой степени, что стал крушить все на своем пути и даже убил архимандрита Амвросия. А резон всего: понеже московский градоначальник, старый фельдмаршал князь Петр Салтыков бежал из Москвы, никак не облегчив положения горожан. Народ надобно было успокоить, ан некому было.

– А что же новый губернатор Еропкин? – поинтересовался цесаревич.

Пока Орлов собирался с мыслями, Екатерина, повернувшись к сыну, ответила:

– Я дала Еропкину неограниченные полномочия. Он сделал все возможное, даже палил из пушек. Но моровая язва продолжала косить людей. Есть ли б не Григорий Григорьевич Орлов, – она с улыбкой кивнула на графа Орлова и задержала на нем взгляд, – кой сам попросился поехать в Москву и успокоить народ, уж не знаю, чем бы все закончилось.

Екатерина не спускала с любимца благодарных глаз. Тот скромно улыбался в ответ.

– А что, граф Григорий Григорьевич, тяжело было справиться с оной задачей? – спросил цесаревич Павел Петрович.

– Что вам сказать, Ваше Императорское Высочество? Не так уж и легко, – ответил граф Орлов, явно не собираясь распространяться о событиях в Москве.

– Расскажите, граф, подробнее, прошу вас, – обратился к графу архимандрит Платон. – Мы все не устаем удивляться, как умело вы справились с оной весьма и весьма непростой задачей.

Орлов вопросительно посмотрел на императрицу. Екатерина Алексеевна, ободряюще кивнув, добавила:

– Граф Григорий Григорьевич, недаром в вашу честь выбита медаль благодарным отечеством, – она любовно провела рукой по медали на его груди. – Будьте так любезны, милостивый граф, расскажите моему сыну о своем подвиге, дабы тот стал достойным примером и для него.

Склонившись и поцеловав ей руку, Орлов заметил:

– Сам не знаю, как бы все сложилось, но накануне отъезда я имел разговор с приятелем, лордом Каткартом, который сказал мне, что лучшее лекарство от панического страха есть вид человека бесстрашного. Вот таким я и явился в Москву. Всем своим поведением я показывал, что меня ничего не страшит.

И Панин, и архимандрит Платон, и Великий князь, и императрица слушали его с большим вниманием.

– А было ли на самом деле страшно? – не замедлил полюбопытствовать цесаревич.

Глаза цесаревича смотрели серьезно и выжидающе.

Граф Орлов отрицательно качнул головой.

– Нет, – ответил он и замолчал, задумавшись, о чем же рассказать дальше.

Архимандрит Платон помог ему:

– Что же стало вашим первым шагом в спасении людей?

– Первое, что я сделал – объявил, что в Москве действительно свирепствует моровая язва, и призвал жителей вооружиться мужеством, надеждой и крепостью. Сразу же учредили комиссии, предохранительную и исполнительную. Доктора начали собираться, объявлять результаты своих совещаний и давать советы, как всякий предохранить сам себя может. Было такожде увеличено число карантинов и больниц.

Здесь Екатерина прервала его, и, назидательно подняв палец, сказала:

– Причем граф Григорий Орлов отдал под больницу свой родовой дом на Вознесенской улице.

– Да, – продолжил Орлов, видно, увлекшись воспоминаниями недавних событий. – Были учреждены на казенный счет дома для воспитания сирот потерявших от чумы родителей. Докторам дали сверх двойного жалованья ежемесячное содержание, с обещанием в случае смерти значительной пенсии их семействам. Частным цирюльникам, исполнявшим роль фельдшеров, выплатили жалованье. Больничным служителям обещали по окончанию их службы вольность.

Архимандрит напомнил:

– Вы забыли еще солидную часть своего репорта, который все слушали тридцатого ноября. Например, зная, что русский человек куда больше самой болезни боится больниц, вы разрешили лечение на дому, а выходившим же из больниц велели давать вознаграждение от пяти до десяти рублев. Умерших людей хоронили на отдельных кладбищах служители и арестанты. Окромя одежды и содержания, последним давалось обещание прощения.

– Дорогой мой друг, – сказала Григорию с волнением в голосе Екатерина Алексеевна, – вы проявили необыкновенную распорядительность, и оное все с благодарностью отметили. Наипаче же вам благодарны я и мой сын.

Тонкий и хрупкий Павел Петрович, поклонившись ему, торжественно, ломающимся до фальцета голосом сказал:

– Я, как и матушка, как и весь русский народ, почитаю вас героем, граф.

Григорий Орлов поклонился ему в ответ. Довольно улыбающаяся императрица довершила беседу хорошей новостью:

– Теперь, с окончанием зимы, по давнему совету покойного Михаила Ломоносова для улучшения питьевой воды и соблюдения санитарной чистоты в городе решено сделать первый водопровод из Мытищ. Вода будет поступать в Москву по трем водораздельным каналам.

Григорий Орлов радостно улыбнулся.

– Сие весьма правильно: учинить водопровод! Михайло Ломоносов плохого не посоветовал бы.

– Сенату дано указание изыскать меры по уменьшению распространения сей моровой язвы, – вернулся, наконец, в разговор Панин.

– Мы желаем привлечь к строительству водопровода нашего самородка Кулибина Ивана Петровича, – продолжила свою мысль государыня. – Думаем и об оспенных прививках всему народу. Словом, у нас есть планы по оному поводу, но следует еще над тем поразмыслить. Потом доложу Совету все как есть.

Одарив всех приветливым взглядом, она встала и, попрощавшись с сыном и его воспитателями, пригласила графа Орлова следовать за ней.

Война с Турцией, спровоцированная Францией, длилась уже более двух лет. Румянцев переслал государыне в подарок инкрустированный кинжал, на что Екатерина Алексеевна, поблагодарив его, заметила ему в письме, что была бы рада следующим подарком заполучить господарей молдавского и валахского. Румянцев постарался, и к осени желание императрицы было исполнено: генерал Иван Карпович фон Эльмпт, вступив в Яссы, взял в плен господарей Валахии и Молдавии. Их жители немедленно присягнули Екатерине, о чем с радостью и гордостью Петр Румянцев и сообщил своей монархине. Александр Михайлович Голицын, Петр Александрович Румянцев и Петр Иванович Панин показали русскую силу самонадеянным и наглым туркам, захватив Хотин, Азов и Валахию, тем самым прославив императрицу Екатерину и Россию. Ободренная воинскими успехами, Екатерина замыслила завоевать Кавказ. Она отдала приказ собрать сведения о положении Тифлиса и других кавказских владений.

Алексей Орлов продолжал блокировать Дарданеллы, держа в страхе Турцию так, что неприятельская эскадра опасалась выйти из пролива. Остальные корабли русского флота стали маневрировать между Кандией и Цирихом, собирая дань с островов архипелага – дань, кою до того времени платили Оттоманской Порте. Окромя того, русские корабли, парализовав движение их флота, захватывали все суда, которые везли туркам съестные и военные припасы. Координируя свои действия с сухопутными войсками, адмирал Спиридов предпринял ряд атак на крепости на всем Средиземном море до побережья Сирии и Египта.

Многовековой военный престиж Турции стремительно падал – прямо пропорционально возвышению военного престижа России. Неизбежные после военного поражения брожения и смуты, связанные с перебоями в поставке продуктов первой необходимости, еще более ослабили Турцию. В ее городах, живших преимущественно подвозом с моря, открылись болезни и голод. Ко всему, из-за голода и страха нового нападения русских быстро распространилась моровая язва, в начале объявившаяся на туретчине, в Смирне. Горожане и селяне быстро обнищали. Доведенные до отчаяния, они умоляли христианских консулов передать графу Алексею Орлову о своем жалом положении, дабы выпросить пощады, ибо иначе людям оставалось токмо умереть от голода. Граф Орлов, жалостливый в душе, как и всякий русский, уверил их в полной безопасности от российского флота.

Между тем, господствуя на море, граф Орлов захватил множество египетских, алжирских, тунисских и трипольских кораблей, кои, не зная о поражении турецкого флота, шли к нему на помощь. Граф Алексей Григорьевич овладел почти всем архипелагом. России подчинились Лемнос, Митилена, Парос, Тан, Порто-Кавелло и другие острова. Ввиду столь неблагоприятных условий и возможности появления русского флота близ Константинополя, турецкое правительство пошло на уступки и решило просить мира, выбрав посредником прусского короля. В Петербург для скорейшего примирения был отправлен принц Генрих Прусский, с коим Екатерина Вторая встречалась два года назад, решая вопросы касательно раздела Польши.

Видимо, каждодневно обращавшиеся к Аллаху турки выпросили хоть какое-то возмездие за свое поражение, понеже оба брата, Алексей и Федор, неожиданно сильно заболели. В середине ноября, сдав начальство над флотом адмиралу Спиридову, на корабле «Три Иерарха» они уехали в Италию. Чуть почувствовав себя лучше, оставив больного брата в Мессине, Алексей Орлов направился в Ливорно, понеже в ожидании новой кампании ему надобно было запастись всем необходимым для русского флота. Затем, получив от императрицы Екатерины приказ отчитаться о положении дел в архипелаге, он отправился в Россию через Неаполь и Пруссию, где им очень интересовались и приветствовали как знаменитого полководца. В Петербург он прибыл в начале весны семьдесят второго года. Окромя доклада об архипелаге, он желал просить Ея Величество государыню Екатерину Алексеевну изменить содержание мирного договора с Турцией, понеже находил предлагаемые условия недостаточно выгодными для России, тем более что русский дипломат Обресков до сих пор содержался в ужасающе унизительном положении в тюрьме вместе с другими десятью членами посольства. Он считал, что никаких переговоров не может быть до их освобождения, с чем государыня вполне согласилась. Обресков с поредевшей своей миссией вернулся в Петербург лишь в августе, через пять месяцев после посещения столицы графом Алексеем Орловым.

В руках русских находилось до двадцати островов архипелага, но Алексей Орлов высказался против приобретения их. Адмирал Григорий Спиридов стоял за приобретение Пароса, считая, что любая страна бы отдала миллионы, дабы завладеть хоть одним островом. Но оказалось, что слишком много сопряжено разнообразных противоречий и затруднений для решения в пользу приобретения островов для России. Пока же вопрос сей висел в воздухе. Ожидались большие торжества в связи с беспримерными победами русских на море.

Когда Алексей Орлов прибыл, его торжественно приняла императрица Екатерина и осыпала милостями. Она велела в честь него выбить медаль, на коей под портретом графа была сделана надпись: «Гр. А. Г. Орлов – победитель и истребитель турецкого флота». Окромя того, по приказу государыни он стал зваться Орловым-Чесменским – в честь его победы над турками в бухте Чесма, такожде медаль с поверженным турецким флотом, на верхней части коей красовалось слово «Был» – дескать, был флот, а теперь его нет.

В честь графа Орлова такожде императорским двором был дан обед. Екатерина, в сияющей алмазной диадеме на голове, стояла между братьями Орловыми, оживленно разговаривая с Алексеем, отсутствовавшим в столице почти три года. Возвышающийся вместе с братом Григорием над всеми, в модном камзоле, шитом в Италии, выглядел он молодцом, много шутил и смеялся. Окружающие не спускали с них глаз и прислушивались, силясь уловить, о чем шел разговор.

Обер-гофмейстер, князь Федор Сергеевич Барятинский объявил Ея Императорскому Величеству, что угощение готово, и все прошли к столу. Императрица восседала между братьями Орловыми.