Век Екатерины Великой Волгина София

– Пусть войдет!

Цесаревич был пригожим молодым человеком, с открытым, честным взглядом под сдвинутыми бровями.

– Здравствуй, сын!

– Добрый день, Ваше Императорское Величество, государыня-матушка.

– Добрый, добрый… А что ж ты так насупил брови?

Павел, недовольный тем, что его уличили, ответил:

– Брови мои, Ваше Величество, всегда в таковом положении.

– Стало быть, мне показалось… Однако мне непонятно, отчего у тебя вечно недовольный вид. Возможно, я тебе что-нибудь задолжала? – задала провокационный вопрос Екатерина Алексеевна.

Павел растерянно втянул голову в плечи. Екатерина в несвойственной ей манере повысила голос:

– Я не знаю, чему и как учат тебя учителя, но знаю, что ежели бы я сидела на твоих занятиях, они бы показали всю свою лояльность к твоей матери-императрице. Потому я и не бываю на твоих уроках. Они, между тем, сказывают, что ты вполне прилежный ученик. Меня сие радует. Радует, что после меня сей огромной страной будет править разумный правитель. А править – дело ох какое нелегкое! Можешь мне поверить.

Павел стоял у окна, чуть склонив голову и опустив глаза. Екатерина, смиряя свой гнев, подошла к окну. Выглянула на площадь, и, скрестив руки, взглянула на сына. Тот стоял в той же позе. Худой и нескладный, одетый в светлый бархатный, с красивым кантом, камзол, он не вызывал в ней в последнее время ничего, кроме глухого раздражения. Императрица нервно прошла к своему креслу, остановилась и, опершись рукой о стол, продолжила:

– Али ты уже сейчас хотел бы сесть на престол? Али ты думаешь, будто он уже сейчас принадлежит тебе по праву? Ты ведь Романов, а мать твоя Ангальт-Цербстская, никакого отношения к России-матушке не имеет…

Павел беспомощно взглянул на мать, жестом рук показывая, что нет у его таковых мыслей. Ничего не сказав, он отвел вспыхнувшие гневом глаза.

– Тогда ты ошибаешься, – продолжала мать твердым назидательным тоном.

Она паки помолчала, оглядела сына с ног до головы, благо, глаза его были опущены долу.

– Не знаю, что тебе там нашептывают, но не думай, что я намеренно и насильно избавилась от твоего никчемного отца. Провидению было угодно, чтоб он ушел из жизни, – высказала она то, что давно мучало ее и что она давно желала поведать Павлу, дабы выяснить его отношение к ужасным событиям, связанными с гибелью его отца. Доселе прямого разговора на сей счет с сыном у нее не было. Не решалась.

Павел еще глубже втянул голову, Екатерина замолчала, судорожно сжав сплетенные пальцы рук.

– Я уверена, что царствовать ему все равно не пришлось бы и года. Не стали бы терпеть его выходки, противные русскому духу.

Она паки остановилась напротив Павла.

– И тебе даю совет на будущую твою жизнь: не стоит играть с огнем! Надо знать, а главное, любить свой народ! А что делал твой отец? Вырядил русскую армию в форму пруссаков, форму тех, кого бивали в честном бою русские солдаты. Презирал русскую армию, презирал православную веру. Отец твой притеснял церковь, не хотел знать русский язык, русские обычаи, оскорблял высокопоставленных лиц, офицеров. Кто, спрашивается, такое потерпит? Вот и результат…

Павел стоял, окаменевши, и не поднимал глаз.

– Никто не знает, – продолжала Екатерина, – где ты и я были бы, коли б не мое терпение и стойкость. Отправили бы нас в дальний монастырь в Сибирь, в лучшем случае. И чем бы все кончилось? Уже б забыли Романовых, были бы какие-нибудь Долгорукие или Шуваловы, или еще кто – но не мы с тобой.

Павел стрельнул глазами. Мать стояла спиной к нему. Он выпрямился. Государыня медленно повернулась к нему.

– Так что, дорогой мой сын, на мать зуб не точи. Не ходи вечно мрачный и скучный. Я встала на престол в тридцать три года, прежде того прожив здесь семнадцать лет. Так что поживи с мое. Твое время еще придет. Может, сумеешь сделать для твоего отечества поболее моего. Дай-то Бог! Что молчишь?

Павел вздрогнул, кажется, обрел способность говорить.

– Матушка-государыня, я не знаю, чем вызвал такой разнос. Нет и не было у меня помыслов, что коли я Романов, то должен непременно носить корону с ранних лет. Отнюдь. Я доподлинно глубоко почитающий и любящий вас сын.

В глазах его блеснули и тут же исчезли слезы.

Екатерина хотела обнять его, но не решилась: слишком давно она оного не делала.

– Я верю тебе, сын, – сказала она мягко, – беседа моя с тобой упреждающая. Ты взрослый, образованный человек. Знаю, что ты прочел половину библиотеки Корфа, что я тебе изволила подарить. Однако, вижу я, что наследник мой постоянно не в духе. Вокруг тебя разные непонятные люди. Один сей художник Василевский чего стоит. Он же масон! Как можно доверять людям, коих не принимает наша православная церковь? Я знаю, ты интересуешься историями о рыцарях, но сам-то ты, надеюсь, не масон?

– Нет, матушка, – поспешно открестился Великий князь.

– Не стоит тебе водиться с подобными беспокойными людьми, Павел Петрович! И тогда будет у тебя на душе легче. Кстати, – заспешила она поскорее выговорить то, что было ее главной целью, – возраст у тебя подошел, пора бы и жениться. Остепенишься, наладишь собственную семейную жизнь. Как ты на сие смотришь?

Цесаревич от неожиданности не знал, что и сказать. Екатерина, не давая ему подумать, настоятельно продолжила:

– Пригласим несколько немецких принцесс, будет тебе из кого выбрать.

Смущенный Великий князь, стоял, склонив голову, стесняясь посмотреть матери в лицо.

– Хорошо, матушка, как повелите! – молвил он наконец и, поклонившись, подошел к руке.

– Позвольте мне теперь удалиться, Ваше Величество, меня ждет князь Куракин.

Екатерина пытливо посмотрела на сына, тот с трудом выдержал взгляд.

– Иди, коли ждет. Паки будешь драться с Александром на рапирах?

– Нет, мы собираемся на конную прогулку.

– Правильно, подышите свежим воздухом, посмотрите на прекрасную природу. Осень – самое прекрасное время года!

– На мой вкус, наипрекраснейшее время года – весна, – сказал цесаревич.

Поклонившись, он, по-военному чеканя шаг, вышел.

– Весна такожде весьма хороша, – промолвила государыня, задумчиво глядя ему вслед. Подумала: «Нет, в самом деле, надо оженить его и как можно скорее».

Перебирая бумаги Елизаветы Петровны, Екатерина наткнулась на старую записку Олсуфьева о Елагине, в коей он доносил императрице о масонском членстве оного. Самый ранний ее сторонник, не предавший ее и Бестужева, сосланный за то в Казань, возвращенный в столицу Екатериной, щедро награжденный за верность, а ныне член дворцовой канцелярии и комиссии о вине и соли, вместо того, чтоб в поте лица заниматься государственными делами, находит время для какого-то масонства! Екатерине сие совсем не пришлось по душе.

Тут же вызвав к себе Олсуфьева, она учинила ему допрос с пристрастием.

– Весьма любопытно мне знать, – говорила она ему, – когда сей Елагин находит время заниматься своими обязанностями, коли он тут едва не первый масон Санкт-Петербурга?

– Не знаю, государыня-матушка Екатерина Алексеевна! Один Бог ведает, откуда у него столько сил берется.

Екатерина пытливо посмотрела на статс-секретаря. Может статься, он чего-то недоговаривает?

С одной стороны, государыня была довольна плодотворной деятельностью Елагина, особливо той, что связана с управлением Императорских театров России. Здесь к нему трудно было придраться.

– А как вам, Адам Васильевич, наш Елагин как управитель театров?

Олсуфьев несколько многозначительно заметил:

– Как директор оных он хорош: под его руководством в следующем году будет учрежден русский публичный театр. Помощник Бибикова сказывал, будто они планируют открыть скоро театральное училище. Командирован за границу набирать французскую труппу актер Дмитревский, чтоб заложить Большой театр в Коломне. Его помощник Фонвизин такожде всюду успевает.

– И, несмотря на необыкновенную роскошь постановок, финансовая часть театра перфектно хороша? – спросила не без иронии императрица.

– По его словам, она приведена в блестящее состояние, но ведь никто его хозяйство не проверял, Ваше Величество, не так просто оное и учинить.

– А вот следует учинить, – сказала Екатерина довольно жестко. Она помолчала. – Говорите, он принадлежит русскому масонству с ранних лет и уже, стало быть, первый в стране имеет звание Великого мастера. Что подразумевается под сим званием?

– Об оном никто толком не знает, Ваше Величество. Ведаю, что существует ложи английской, французской, шведской, еще каких-то систем.

– Английский, французский, шведский! Он же славянофил, любит говорить и писать на старославянском… Ничего не понимаю. Откуда он заимствовал идеи масонов?

– Сказывают, у него есть некий наставник в масонской премудрости, розенкрейцер – некий Эли, в знании языка еврейского и каббалы, в теософии, в физике и химии превосходный.

– Розенкрейцер? Что сие означает? Я слышала, в свои ряды масоны не всех берут… какие-то ритуалы надобно проходить…

– Изведал я, дабы вступить туда, надобно пройти, как они называют, «Пути», или «мытарства».

– Господи Боже мой! И что сие такое?

Олсуфьев, одернув свой камзол, приободрившись, поведал отчего-то вполголоса:

– Новопоступающего во время приема подвергают устрашающим эффектам в виде брата в «окровавленной срачице», устремленных против него шпаг, смешения крови… с кровию братиев ихних.

– Боже праведный! – воскликнула обескураженная императрица. – Такие глупости себе позволяют?

Подумав с минуту, она паки обратилась к Олсуфьеву:

– Я попрошу вас, Адам Васильевич, к завтрему подготовить мне репорт касательно Ивана Перфильевича, а такожде и других ему подобных масонов. Подробный тайный репорт. Чаю, вы поняли меня, Адам Васильевич?

Олсуфьев, глубоко склонившись, ответствовал:

– Будет сделано в точности, Ваше Императорское Величество.

На следующий день императрица была осведомлена, что совсем недавно Елагин стал провинциальным Великим Мастером и реорганизовал существовавшие к тому времени в России ложи в единую систему. Окромя самого Елагина, в возглавляемую им «Великую Провинциальную ложу» в Санкт-Петербурге входили граф Роман Воронцов, генерал-майор Алексей Щербачев, князь Иван Несвицкий… Весьма длинный список, в четыреста человек.

Под управлением Елагинской Великой ложи работало несколько лож:

1. Ложа «Муз» (мастер И. П. Елагин),

2. Ложа «Урании» (мастер В. И. Лукин),

3. Ложа «Беллоны» (И. В. Несвицкий),

4. Ложа «Астреи» (Я. Ф. Дубянский),

5. Ложа «Марса» (Яссы, мастер П. И. Мелиссино),

6. Ложа «Минервы» (барон Гартенберг),

7. Ложа «Скромности» (Санкт-Петербург),

8. Ложа «Клио» (Москва),

9. Ложа «Талии» (Москва-Полоцк),

10. Ложа «Равенства» (Москва-Петербург),

11. Ложа «Екатерины» (Архангельск),

12. Ложа «Трех подпор» (Архангельск),

13. Ложа «Эрато» (Петербург),

и ложа под управлением графа Воронцова во Владимире.

Первой и заглавной целью масонского ордена, согласно Елагину, было «сохранение и предание потомству некоторого важного таинства от самых древнейших веков и даже от первого человека до нас дошедшего, от коего таинства может быть судьба целого человеческого рода зависит, доколе Бог благоволит ко благу человечества открыть оное всему миру».

Екатерина раздраженно отложила записку. Чем оные государственные мужи занимаются?

Таковое попустительство в православной стране, где на каждом шагу церкви! Почитают ли они православие на самом деле? А ежели народ про оные выверты прознает? Неровен час, и выведает… Небось, не токмо дворяне члены сих лож, а в будущем и того паче, крестьяне ими станут. Что ж, они станут подчиняться масонам – али ей, их государыне?

Екатерина хорошо помнила, что Елагин с другом своим Сумароковым частые гости ее сына. Павел, когда сказал ей, что не масон, как-то сразу опустил глаза. А вдруг ее сын сам масон? Положительно, его надобно оженить! Ее посланник в Пруссии уже занимается переговорами насчет невест.

Неприятные мысли не давали ей покоя. Государыня положила заняться сим вопросом самым обстоятельным образом, отложив его ненадолго, понеже подгоняли более важные дела касательно женитьбы сына. Сие было из легких, потруднее – касательно Таракановой, а еще дело касательно беглого донского казака Емельки Пугачева, выдававшего себя за покойного Петра Третьего, собравшего вокруг себя разбойников и беднейшее крестьянство, громившего поместья дворян, убивая хозяев, и обещавшего всяческие льготы бедноте, ежели добудет престол и уничтожит «подлую» жену Екатерину, стало быть – ее, императрицу.

Противодействие французов, столетних союзников турок, выводило императрицу из всякого терпения. В свое время французский министр Шаузель учинял все возможное, дабы вовлечь Австрию в борьбу против России и сблизить ее с Турцией. Поелику, когда произошло падение Шаузеля в семидесятом году, Екатерина радовалась – но недолго. Его преемник Эгильон преследовал ту же политику, мешая России заключить с Турцией выгодный ей мир. Венский двор прекрасно понимал, что каждая победа русских над Портой усиливала влияние России в Польше. Австрийский король Иосиф Второй и прусский король Фридрих Второй во время встречи в Нейштадте два года назад советовались, как бы остановить экспансивные завоевательные амбиции императрицы Екатерины Второй. Фридрих говорил о несовместимости с интересами разных стран желание императрицы Екатерины сделать Крым независимым, приобрести один из островов архипелага и что, ежели так продолжится, то Порта начнет искать союза с Австрией. Екатерина, получая подобного рода сообщения, не обращала на них внимания, считая оное понятной завистью соседних королей. Интриги в оном направлении ее не трогали. Она требовала от своих посланников следовать своим целям и не отступать.

Императрица понимала Фридриха: по союзному договору он должен был выплачивать немалые деньги для поддержки ее войск во время военных операций, а победит ли Россия – сие для него был вопросом неопределенным. В семидесятом году брат Фридриха, Генрих, поехал к их сестре, королеве Швеции, Ульрике. Зная о свидании Иосифа с Фридрихом в Нейштадте, Екатерина подумала, что встреча с Генрихом могла бы оказаться полезной для нее и России. Тем более, что прусский король всеми силами удерживал Австрию от союза с Турцией: он боялся оказаться вовлеченным в войну с турками, так как состоял в союзе с Россией, коей по договору платил во время войны. Екатерина знала, что как женщина легко могла обаять любого, даже самого холодного человека, подобного принцу Генриху. Что ей и удалось. Генрих прибыл в конце декабря. Приняв его с подобающей пышностью, государыня Екатерина Алексеевна отметила, что принц весьма умен и учтив, но холоден, по ее мнению, как «крещенские морозы». Но сие было поначалу. Как раз незадолго до приезда Генриха, австрийцы отняли у поляков Ципрское графство, объявив, что оный клочок земли по праву принадлежит Австрии. Принц Генрих и императрица Екатерина не раз беседовали наедине о политике и событиях в мире и неожиданном приобретении польского Ципрского графства венским двором, кое давало возможность, как тонко и неоднократно в беседах с принцем указывала Екатерина, и другим странам озаботиться приобретением какой-нибудь части польской земли. Екатерина обращалась с принцем Генрихом крайне любезно, устраивала в честь него балы, поездки, маскерады, фейерверки. Отправила его императрица осмотреть и Первопрестольную, загодя написав главнокомандующему города, Петру Салтыкову, предупредив встретить принца Генриха как можно лучше, несмотря на то, что при первой встрече тот может показаться ему надменным и неприятным. Дескать, все оное – напускное, на самом деле прусский посланник добр и умен. Его везде сопровождал любезнейший и учтивейший умница, ровесник императрицы – генерал Александр Бибиков, коим принц остался весьма доволен. Государыня удостоила Генриха и его свиту орденами, богатыми подарками, наградами. Обаяние императрицы, ее остроумие, веселость, приветливость, обходительность покорили Генриха, и он «разморозился». К радости Екатерины, ее посыл касательно своей идеи о приобретении части польских земель он воспринял как раз так, как того и желала императрица.

После его возвращения, Фридрих, по рекомендации брата, поручил своему советнику графу Сольмсу вплотную заняться вопросом раздела и размеров приобретений в Польше. Петр Панин и Сольмс подробно обсудили проект Ленара – старый план раздела, представленный много лет назад. Хотя австрийская королева Мария-Терезия была паче настроена на идею раздела Турции, она все-таки приняла участие в разделе Польши, не желая упустить своего куска польской землицы.

Екатерину отнюдь не волновало уничтожение Польши, ей хотелось каким-нибудь образом узнать, существует ли хоть малая возможность овладеть всей Польшей, тем паче, что фактически она уже находилась в руках России. Она желала устроить все так, дабы соседние страны не помешали ей в оном. Императрица желала держать свои войска в некоторых крепостях страны, якобы на случай вторжения татар. Польская проблема обострилась тем, что поляки искали разнообразные пути и средства борьбы с Россией. «Княжна Тараканова» такожде была одной из тех возможностей, кою можно было использовать против нее: неслучайно в ее окружении оказались несколько поляков, которые считали, что их враги всегда будут токмо ссориться из-за польского «белого орла». Однако соседние «орлы» объединились и принялись вместе делить Речь Посполитую между собой. План раздела Польши придумали пруссаки много лет назад, однако опасения России усилить тем самым Пруссию и Австрию долго не позволяли ей вступить в сговор против Речи Посполитой.

Король Станислав Понятовский находился в самом что ни на есть плачевном положении и обращался за помощью ко всем, к кому мог, обещая отдать даже часть страны, токмо бы избавиться от насилия русских. Он много раз писал Екатерине, умолял пощадить его страну, но та оставалась непреклонна, оправдывая все своим долгом защищать православных диссидентов. Король намеревался отречься от престола, но на оное императрица такожде не соглашалась.

Наступило некое перемирие и казалось, что военное положение в Польше вот-вот должно прекратиться, но Францию не устраивало усиление России. Из Парижа прибыл полковник Дюмурье с отрядом французских солдат и офицеров, и вместе с конфедератами в апреле семьдесят первого они захватили Краков. Через несколько дней Суворов нанес им сокрушительный удар при Ландскроне. Правильно оценив обстановку, Суворов бросил в атаку на центр противника казаков и карабинеров. Дюмурье приказал егерям пропустить русскую кавалерию, дабы затем смять ее ударом польских гусар и улан, но не соразмерил свои силы. Казаки, сомкнувшись в грозную силу, смяли польскую пехоту и кавалерию. Конфедераты обратились в бегство, но поляки все-таки продолжали сопротивляться. В августе на сторону конфедератов перешел литовский гетман Михаил Казимир Огинский, за короткий срок объединивший разрозненные отряды повстанцев. Суворов прекрасно понимал, что промедление смерти подобно. Посему в середине сентября семьдесят первого года, имея в своем распоряжении около восьмисот солдат, Суворов атаковал четырехтысячную армию Огинского в местечке Столовичи и наголову разбил ее. Полностью надежды конфедератов провалились после того, как пятого апреля семьдесят второго года Александр Суворов взял последний оплот Конфедерации – Краковский замок.

За героизм, доблесть и отвагу императрица удостоила Александра Суворова орденом Святой Анны, Святого Георгия третьей степени и Святого Александра Невского. Императрица не жалела наград своим героям! Окромя того, благословила его на брак с дочерью генерал-аншефа князя Ивана Андреевича Прозоровского, Варварой, а такожде удовлетворила настойчивую просьбу генерал-майора Суворова отправиться на турецкий фронт.

Фридрих полагал, поскольку война с Турцией началась из-за польских смут, то Россия должна была искать себе вознаграждение в Польше. Соглашение трех великих держав оказалось насущной необходимостью, дабы избежать столкновения между ними по поводу русско-турецких дел. Екатерина не хотела чьего либо вмешательства в пожинание плодов победы над Турцией. Договор между Австрией, Пруссией и Россией состоялся. Раздел Польши произошел. В результате она потеряла около трети земель и населения. Победы России на суше и на море стали несчастьем для Польши, пусть Екатерине не удалось, как она мечтала, пока полностью сделать ее своей провинцией. Но она почитала сие делом времени. Приобретение же Белоруссии имело важное значение для России, понеже оно придавало действиям императрицы значение как поборнице за права русского православия.

За заслуги на переговорах по разделу Польши императрица наградила блестящего генерала и умнейшего дипломата Александра Ильича Бибикова, бывшего своего маршала в Комиссии по Уложению, орденом Святого Александра Невского и чином генерал-аншефа.

Двадцать пятого июля 1772 года Россия получила часть Речи Посполитой с населением более миллиона человек. К России отошли польская Ливония, белорусские города Полоцк, Витебск и часть Минского воеводства. Малая Польша отошла к Австрии, Пруссия овладела Великой Польшей и Гданьским районом. Фактически Речь Посполитая перестала существовать – ею правила императрица Екатерина через своего посла, кой, в свою очередь, давал указания польскому королю Станиславу-Августу.

После поражения и раздела Польши руководители Конфедерации бежали кто во Францию, кто в Германию. Десять тысяч пленных поляков были отправлены вглубь России. Больше половины из них находились в Казани. Однако пленные вожди конфедератов, граф Потоцкий и граф Пулавский, пользовались большими привилегиями.

Непросто оказалось решить все вопросы с Польшей одновременно с Турцией.

Посол Ея Величества государыни Екатерины Алексеевны, барон Ассенбург, рьяно отнесся к предложению императрицы найти достойную невесту для Великого князя. Особо подстегнуло его обещание получить в качестве вознаграждения участок землицы неподалеку от Царского Села. Он сразу предложил наиболее выгодных во всех отношениях претенденток. Ими оказались три дочери ландграфа Людвига Гессен-Дармштатдского и Амалии-Фредерики Вильгельмины-Луизы – восемнадцати, семнадцати и пятнадцати лет. Прусский король Фридрих Второй, по словам Ассенбурга, был просто счастлив в очередной раз породниться с Россией.

Посоветовавшись с Паниным и Разумовским, императрица Екатерина Алексеевна выслала за ними три фрегата. Командиром одного из них был статный красавец, сын князя Кирилла Григорьевича Разумовского, Андрей, который завязал самые дружеские отношения с средней сестрой, Вильгельминой. Окружающие заметили их взаимные чувства, и в Россию принцесса отправилась на другом корабле – а не как планировалось, на корабле Андрея Разумовского, лучшего друга наследника.

Пятнадцатого июня приехала в Россию ланд-графиня Дармштадтская с дочерями, из коих одна предназначалась в невесты великому князю Павлу. Екатерина поручила «гатчинскому помещику» Григорию Орлову встретить путешественниц и принять их в своем чрезвычайно роскошном доме. Еще до приезда ландграфини императрица в сопровождении одной токмо графини Прасковьи Брюс прибыла в Гатчину – в первый раз после разрыва.

Великий князь из трех сестер выбрал себе в невесты Вильгельмину, среднюю сестру.

При крещении, в августе семьдесят третьего года, принцессе Дармштадской было дано имя Наталья Алексеевна. На следующий день их обручили. Через полтора же месяца сыграли свадьбу с пиром на весь мир. Венчал их архиепископ Покровский и Рижский Иннокентий. Павел обожал ее, но жена относилась к нему с заметным холодным равнодушием. Свое сердце она успела отдать красавцу Андрею Разумовскому.

Вскоре после женитьбы Павла едва не разразился новый политический скандал, в коем оказались замешаны молодые супруги. Состоявший на русской службе уроженец герцогства Голштинского, принадлежавшего Павлу Петровичу, Каспар фон Сальдерн, стал развивать в разговорах с Великим князем заманчивую идею о том, что теперь, будучи совершеннолетним, он имеет такие же права на престол, как и его мать. К примеру, Павел Петрович может претендовать на совместное правление, по образцу Австрии, где мать и сын – Мария-Терезия и Иосиф – делили между собою власть. Причем жена Великого князя, Наталья Алексеевна, желала реализовать сию идею активнее своего мужа.

Вестимо, Никите Ивановичу Панину было известно о плане Сальдерна, но он не донес о нем государыне. Донес Кирилл Разумовский: его сын проговорился случайно. Возмущенная Екатерина не могла прийти в себя от оного сообщения. На Павла, его жену и Панина легло тяжкое подозрение в составлении заговора против нее. Однако Сальдерн избежал острога, успев уехать из России, посему дело сие замяли. После женитьбы Павла граф Никита Панин, получив тридцать тысяч пенсии и девять душ, потерял пост воспитателя великого князя. Съехав из своих покоев в Зимнем дворце, Панин по-прежнему продолжал ведать иностранной политикой. Однако после истории с Сальдерном Екатерина перестала доверять ему.

Так обстояли дела в осень семьдесят третьего года. Ко всем заботам, беспокоившим императрицу, – война, свадьба сына, сложности в отношениях с ним, угроза заговора и крестьянское восстание, – в конце сентября в Петербург прибыла литературная знаменитость, Дени Дидро со своим компаньоном Фридрихом Мельхиором Гриммом. Сей энциклопедист выбрал самое неподходящее время для своего визита. Дидро, впрочем, как и все мужчины, восхитился Екатериною и говорил, что она обладает «душой Цезаря и обольстительностью Клеопатры». Он часто, вместе со своим другом бароном Мельхиором Гриммом, беседовал с ней, бывало, и в присутствии Васильчикова, о наилучшем реформировании ее государства, что изрядно развлекало государыню первое время. Но через пять месяцев она с трудом дождалась его отъезда. Впрочем, Фридрих Второй, пригласивший Франсуа Вольтера такожде, весьма скоро изрядно рассорился с ним так, что знаменитому философу пришлось уехать из Пруссии. Екатерина оказалась более терпеливой, но неоднократно жаловалась подругам, что, доказывая свои идеи, Дидро с таковой горячностью хватал ее за руку, что у нее оставались синяки. Благодаря визиту Дидро Екатерина окончательно убедилась, что французская теория реформирования к России совершенно неприменима.

Воспользовавшись перемирием, хитрые турки стали усиленно вооружаться, укреплять приморские пункты и приспособлять транспортные суда для военных действий. Граф Орлов, хотя и узнал весьма скоро о всех оных приготовлениях, но, не желая нарушать перемирия, не предпринимал никаких враждебных действий. Между тем турки, под предлогом усмирения бунта близ Дамаска, снарядили Тунисскую и Дульциниоцкую эскадры, вооружили стоявшие в Родосе военные суда, собрали большие отряды при Чесме, такожде приготовили к военным действиям в Дарданеллах большой флот. Все оное ясно показывало, что мирные переговоры, затеянные Турцией, оказались токмо предлогом, дабы во время перемирия укрепиться и снова начать войну. Наконец, Орлов, получив в середине сентября известие о разрыве мирных переговоров в Фокшанах и о прекращении перемирия, немедленно отправился к флоту, решив помешать Дульциниоцкой неприятельской эскадре выйти в море. Он отдал приказ нескольким эскадрам под начальством майора графа Войновича, капитана фон Дезена, контр-адмирала Грейга и капитана Коняева громить турецкий флот везде, где бы они его не встретили, не давая ему соединиться. Вскоре флот турок был разбит и сожжен.

Главнокомандующий сухопутных войск Румянцев был занят осадой крепости Силистрия. Контролировавшая устье Дуная турецкая крепость стояла насмерть. Русские несли потери. Екатерина переживала, не спала ночами, постепенно приходя к неутешительному выводу, что военная слава стоит слишком дорого.

Потемкин выздоровел, когда армия уже перешла Дунай и двинулась к ключевому укреплению области – к крепости.

Армия требовала все новых и новых рекрутов. Год выдался неурожайный. Жалованье солдатам задерживалось, а самих их косила лихорадка. В Турции гуляла чума, и генералы опасались, что эпидемия может перекинуться на южные армии. Надобно было срочно вступать в переговоры с турками, пока они не забыли Кагул и Чесму.

Воюя под стенами Силистрии, Потемкин рвался в столицу. Он знал, что за два года его отсутствия в Петербурге многое изменилось. В армии ходили слухи об опале Григория Орлова, о появлении нового фаворита, что совершенно подавило настроение генерал-поручика Потемкина, и он совсем перестал дорожить своей жизнью. Но все-таки хотелось увидеть хотя бы еще раз любимую императрицу.

Несмотря на блестящие победы русской армии и флота, война с Портой продолжалась. Союзнице султана Франции удалось создать очаг напряженности в непосредственной близости от Петербурга. Шведский король Густав Третий совершил государственный переворот, ослабивший позиции сторонников России. Пришлось срочно укреплять северные границы, перебросив туда существенные армейские силы. Однако русские армия и флот продолжали бить врага, а турки продолжали нести потери на море и на суше, заставив султана Мустафу паки запросить мира. Екатерина и на сей раз согласилась на мирные переговоры, которые были возобновлены в Бухаресте. Конгресс, собранный по сему поводу, был такожде, как и Фокшанский, неудачен – главным образом, из-за происков Швеции и Франции. Военные действия вскоре возобновились и на суше, и на море, но столкновения были незначительные с обеих сторон. Воинственная Екатерина была готова продолжать войну с турками, даже коли пришлось бы разорвать отношения с Австрией и Пруссией, но Россия нуждалась в мире. На оном настаивали и Панин, и Румянцев, и Алексей Орлов. На переговоры о мире с Турцией Екатерина послала в Бухарест на сей раз одного Обрескова. Но и бухарестский съезд ничего не дал. Турция не хотела уступить России Керчь и Еникале. Рейс-эфенди говорил Обрескову: «Уступить Керчь и Еникале – все равно, что войти в зависимость от России, которая в короткое время построит там страшный флот и будет предписывать нам законы».

Екатерина была в сильнейшем расстройстве, но сломить ее было невозможно. Просчитав все «про» и «контра», Екатерина произнесла на Государственном Совете собственноручно написанную речь, в коей говорила, что чрезмерная уступчивость туркам постыдна. Пока в мирном договоре не будет записано о независимости татар на Крымском полуострове и о праве свободного прохода русских кораблей по Черному морю, то со всеми победами над турками Россия не выиграет и гроша, и такой мир следует считать позорным.

Ее величественный вид, тон с коим она говорила, глубина чувств, которые она вложила в свою речь, желая передать их своим сановникам, отозвались в сердце каждого из них. Почти все они обожали свою императрицу и готовы были сделать все возможное и невозможное, дабы помочь ей добиться поставленной цели.

Сама себе императрица не давала отдыху. Что ж, стало быть, вновь ей надобно готовить страну к продолжению военных действий, распорядиться о новом рекрутском наборе, послать всем полководцам и адмиралам новые инструкции. И все оное делать самой, без близкого соратника! Как государыня, она нуждалась в советнике по военным вопросам, который не принадлежал бы ни к одной из придворных партий.

Как же было бы ко времени, коли приехал бы Григорий Александрович Потемкин. Как он там на военных позициях? Недавно пришла весть с турецкого фронта. Ее весьма порадовало, что в мае молодой генерал-майор Александр Суворов захватил крепость Ту рту кай на южном берегу Дуная с совершенно малыми потерями. Он был послан на разведку, но увидев возможную победу, напал со своим отрядом и разбил турок, сам же оказался раненым от разорвавшейся турецкой пушки. Командование хотело судить его за самовольные действия, но Екатерина не утвердила приговор, коротко заметив: «Победителей не судят». И оказалась права, понеже сей победитель паки показал себя в Гирсово, который ему пришлось оборонять от десяти тысячного отряда турок в три раза меньшими силами своих солдат, разбив их наголову. Нет, вестимо, сей генерал далеко пойдет! И каковое счастье – иметь таковых полководцев!

С утра императрица была не в настроении. Совсем близко были новогодние и рождественские праздники, а внутри страны шла настоящая война. Нынче намечалось очередное заседание Государственного Совета касательно крестьянского восстания, руководимого донским разбойником и вралем Емелькой Пугачевым. Екатерину обескураживал тот факт, что уже, наверное, в десятый раз поднимались разными людьми волнения, связанные с именем ее покойного мужа, Петра Третьего Федоровича. Все они утверждали, что они выжили, а не погибли от руки бездушной коварной жены, теперешней государыни, беззаконно посягнувшей на его трон. Пришло, дескать, время отмстить за попранную жизнь помазанника Божьего. Тех десятерых усмирили с самого начала, а сей последний донской казак Пугачев сумел поднять за собой огромное число народа. Окромя сего, фальшивая княжна Тараканова во всеуслышание утверждает, что предводитель бунта Пугачев, то бишь фальшивый Петр Третий – брат сей лже-царевны.

Екатерина уговаривала себя не обращать внимания на оные факты, но они все же задевали ее самолюбие. Стало быть, все дело было в ней, в той, которая была плохой женой, погубившей мужа и узурпировавшей власть. Теперь же грядет возмездие, из-за коего нет спокойствия в государстве. Первые же депеши доносили, что вооруженная чем попало озверевшая чернь убивает дворян и грабит их усадьбы. Надобно было учинить спешные меры по предотвращению распространения сей заразы по стране, и остановить движение озлобленных и беспощадных крестьян.

В середине октября семьдесят третьего года, сразу после свадьбы сына, императрица Екатерина Алексеевна назначила генерал-майора Василия Алексеевича Карра командующим военной экспедицией для подавления мятежа. Но он не оправдал ее ожиданий: прибыв в Казань во главе корпуса из двух тысяч солдат и полутора тысяч ополченцев и направившись к Оренбургу, он был атакован пугачевскими атаманами и после трехдневных боев паки отступил к Казани. Из-за трусливых действий генерала у Оренбурга оказался захвачен в плен отряд полковника Чернышева, насчитывавший более двух тысяч солдат, пятнадцать орудий и громадный обоз. Екатерина и ее сановники не могли поверить, что положение дел до такой степени худо. Генерал, вестимо, был наказан: ему вменялась вся ответственность за провал военных действий и поселение в своем имении без права являться в обе столицы.

Прибыв в Сенат на Государственный Совет, императрица Екатерина заняла свое императорское кресло. Голова побаливала от бессонной ночи, но она не обращала на оное никакого внимания: должон был решаться слишком серьезный вопрос о смутьяне Пугачеве. Она подала знак, и заседание началось.

Генеральный прокурор Александр Вяземский, выложив свои бумаги, по-хозяйски оглядев из-под очков Сенат, принялся зачитывать свой доклад. Сидя перед сенаторами, Екатерина Алексеевна периодически задумчиво вскидывала взгляд то на одного, то на другого, на самом же деле не видя никого перед собой. Слышались четкие слова генерал-прокурора:

– Сей смутьян, Емелька Пугачев, стало быть – односельчанин бунтовщика Стеньки Разина. Вы ведаете, колико отвратных Богу дел сотворили оные бунтовщики?

Вяземский оглядел всех острым взглядом и продолжил:

– Емельки же Пугачева лихие дела зачались в середине сентября сего, семьдесят третьего года, с Бударинского форпоста и охватили земли Яицкого войска, Оренбургский край, Урал, Прикамье, Башкирию, часть Западной Сибири, Среднее и Нижнее Поволжье. В ходе восстания к ним присоединились башкиры, татары, казахи, чуваши, мокшане, эрзяне, уральские заводские рабочие и множество крепостных крестьян всех губерний, где прошел сей смутьян со своим разбойным войском.

Генерал-прокурор часто оглядывался на императрицу, желая видеть ее реакцию, но лицо императрицы было непроницаемым. Отвлекаясь в мысленных рассуждениях на разные проблемы, которые ей надобно решить, она все-таки старалась слушать докладчика. Не так мешали мысли о неизвестном ходе поимки княжны Таракановой и крестьянской войне, как ход теперешних отношений с Орловым. Все-таки следует отправить его куда подальше, за пределы страны, пусть займется своим здоровьем, как его брат Алехан пять лет назад. Постановив про себя, что следует ему устроить аудиенцию по оному поводу, императрица Екатерина Алексеевна паки принялась слушать доклад Вяземского.

Вяземский все тем же ровным голосом вещал:

– Двадцать лет назад императрица Елизавета ввела монополию на соль, – услышала она, – коя ухудшила доходы донского войска, целиком зависевшие от продажи рыбы и икры, кою, как известно, без соли на большие расстояния перевозить невозможно.

«Ах, Петр Иванович Шувалов! Спасибо тебе за сей подарок, – с обидой подумала Екатерина о покойном фаворите Елизаветы. – Мало того, что ты мне жизнь портил в молодости, ты и теперь не забываешь мне в буквальном смысле насолить».

Голову распирало, и Екатерине хотелось подпереть ее рукой, но надобно было сидеть прямо, как подобает государыне.

– Последние десять лет, – продолжал Вяземский, – казаки писали челобитные в Оренбург и Санкт-Петербург, посылали делегатов с жалобами на атаманов и местные власти.

Екатерина вспомнила, что докладывали ей о таковых делегациях, и она выносила решения поменять их атаманов, но как видно, оное мало как помогало.

– Два года назад, как известно, – продолжал Вяземский, многозначительно оглядывая сидящих перед ним сановников, – яицкие казаки отказались отправиться в погоню за откочевавшими за пределы России калмыками. Расследовать прямое неподчинение приказу отправился генерал Траубенберг с отрядом солдат. Результатом проводимых генералом наказаний, как вы все знаете, стало убийство Трауберга и атамана Тамбовцева. Генерал Федор Фрейман подавил бунт, но многие казаки укрылись в степных хуторах, где их было не сыскать. Вот откуда и разгорелся сей очаг бунтовщиков, – с горечью заключил генерал-прокурор.

Императрица видела, что сенаторы внимают репорту прокурора с большим вниманием, да и на самом деле, немало поработал над ним докладчик, докапываясь до истинных причин теперешнего плачевного состояния внутри страны.

Екатерина прервала Вяземского:

– Из вашего репорта, князь Александр Алексеевич, я вижу много недочетов вышестоящих чинов по отношению к подчиненным, которые и вызвали столь тяжелые волнения среди них. А что касается солевых приисков, то почитаю за свою обязанность пересмотреть указ императрицы Елизаветы Петровны, чаю, не без пользы для казаков. Есть ли у кого какие замечания о прослушанном докладе генерал-прокурора? – спросила она, оглядывая всех.

Выступил князь Волконский.

– У нас, Ваше Императорское Величество, большая проблема с иноверческими народами Урала и Поволжья. Кроме нетерпимости к их религии, у многих отобрали принадлежавшие им земли. Полагаю, сие есть одна из причин многолетних недовольств сих народов.

– Кто ж лишил их земли?

– В основном Оренбургские, Яицкие и Сибирские казачьи войска. Они наотбирали себе участков для строительства и освоения пограничных линий, – доложил Волконский.

Он помолчал, ожидая реакции императрицы. Но она, помолчав, обратила глаза к сенаторам. Александр Бибиков такожде пожелал высказаться.

– Колико я знаю, Ваше Величество, положение работного люда на заводах Урала было весьма тяжелым, имелось много недовольных, – начал он. – Когда я, выполняя свою службу, бывал с ревизией на тамошних заводах, то видел, что заводчики не брезговали набирать в рабочие и беглых каторжан, и ежели начинали они выражать недовольство своим положением, то их сразу выдавали в руки властей для наказания. Такожде и бывших крестьян принуждали работать на заводах, хотя те и просили вернуть их в деревни пахать землю.

– Что же, разве их крепостной труд в поместьях легче? – удивилась императрица.

– Вряд ли, но он им привычнее, Ваше Величество, – ответил с почтительным поклоном Бибиков.

Выступило еще несколько сенаторов. Завершил заседание князь Вяземский, дочитав свой репорт.

– Понятно, – продолжил он, – что успехи Емельки Пугачева вдохновили бунтовщиков и заставили их поверить в свои силы. Но мы надеемся на корпус бригадира Корфа, в коем две с половиной тысячи солдат. Он сумел прорваться в Оренбург и, надеемся, господа, что он продержится пока не подойдут наши остальные войска. Ныне, как доносят наши лазутчики, армия Пугачева перенесла лагерь в Бердскую слободу из-за начавшихся морозов.

Екатерина Алексеевна почувствовала себя совсем худо. Голова разболелась не на шутку, внутри пульсировало и кололо будто иголками, но она мужественно дождалась конца заседания.

Было решено на смену сбежавшему генералу Карру назначить главнокомандующим войсками против Пугачева выступавшего на Совете генерала-аншефа Александра Ильича Бибикова, токмо прибывшего из армии Румянцева, друга Панина и Потемкина. Екатерина доверяла ему; за одиннадцать лет ее царствования сей верный человек не один раз с честью выполнял ее задания в самые ответственные моменты. На встречу с войсками Пугачева Бибиков отправился со своим другом – поэтом Гаврилой Державиным.

Екатерина поблагодарила докладчика и поскорее удалилась: надобно было детально обдумать, каковые меры предпринять против враля Емельки. Вестимо, нужны были новые военные части армии, но где же их взять, коли война не закончилась, и Румянцев, жалуясь на малочисленность войск, такожде просит новых рекрутов?

К себе государыня вернулась в крайне недовольном настроении, к тому же совершенно больная. «Боже, – думала она, – колико работы мне предстоит, дабы все привести в надлежащее положение… Теперь же надобно еще отправлять войска супротив Пугачева. Неужто придется снимать их с турецкого фронта – али сами справимся тем, что имеем в столице? Ах, шведы! Мало вам наподдал Великий Петр под Полтавой».

Екатерина гневалась на нового шведского короля Густава Третьего, кой, восстановив в прошлом году в своей стране самодержавие, теперь неустанно подталкивал турок к продолжению войны.

В который раз она подумала о тяжести бремени одинокой ответственности перед всем государством, когда не на кого положиться, и все приходится решать единолично. Постоянно наблюдая ожесточенное противостояние Панина и Орловых, Екатерина не могла опереться ни на кого из них. Своего сына Павла она считала ненадежным, он не был ей близок, и она не могла доверить ему никакой роли в управлении государством. Делить власть с кем бы то ни было она не желала: ей нужен был всего один единственный, но преданный, верный и умный человек, который мог бы стать ее близким другом и соратником.

Занявшись поиском соратника, Екатерина обратилась к своему вечному рыцарю. Императрица рассматривала послужной список Григория Александровича Потемкина, но мысли о Григории Орлове не давали ей покоя. Казалось, она никогда не избавится от его наваждения.

На днях она все-таки отправила бывшего фаворита за границу – на два года, для поправки расстроившегося здоровья, с полным жалованием. Не желала она более травить сердце, не могла видеть его ежедневно и ведать, что когда-то любимый ею человек, проживший с ней бок о бок десять лет, переживший с ней всяческие опасности, давший ей счастье быть любимой, более не принадлежит ей. Через три недели его день рождения, ему исполнится тридцать восемь лет. Он еще молод – женится, остепенится, найдет свое счастье. А ей вот сорок три… Екатерина подняла круглое зеркальце, взглянула на себя. Да, вестимо, не то что раньше, но все же – совсем неплоха. Можно сказать – хороша. Все еще хороша!

Поднявшись, Екатерина медленно прошла к окну, приоткрыла створку. Она не стала смотреть вниз, на людей, снующие экипажи, кареты и всадников. Екатерина посмотрела вдаль.

Осень, их любимое время года! Природа вела себя, как и прежде: дивной красы разноцветные кроны деревьев, приятный свежий ветерок, летящие под ноги прохожих листья. Впереди ждала зима, и хотелось еще насмотреться на цветовые краски, на шелест падающей листвы. Намедни, гуляя с Марией Саввишной и Королевой, они вместе насобирали гербарий. Она бросила взгляд на коробку с собранными листьями, подошла, открыла. Дохнуло приятным, чуть прелым запахом. Надо оставить их открытыми, дабы не заплесневели.

Как все на сей земле непрочно, непостоянно, зыбко! Екатерине даже на мгновение стало не по себе от сей мысли. Как же ей жить дальше? Она искала ответа на сей вопрос, желая зацепиться хоть за что-то, что помогло бы ей преодолеть сие тяжелейшее для нее положение всесильной императрицы, сознающей, что она глубоко несчастна как женщина. Взгляд ее паки упал на последнее письмо Григория Потемкина, губы ее дрогнули, сложившись в улыбку. Она снова развернула его послание. Нет, откуда у оного человека толико оптимизма, иронии, смеха?! Вот с кем не соскучишься, не то, что с Сашей Васильчиковым! Хороший он кавалер, но – не орел.

Она снова принялась за послужной список Потемкина. Боже, вот уже десять лет они знают друг друга! Он был среди тех сорока человек, которые возвели ее на престол. Как давно – и как недавно оное имело место.

Недавно она получила от своего рыцаря очередное весьма приятное письмо. Что же написать ему в ответ?

Ей вдруг подумалось, что его замечательный ум мог бы ныне весьма послужить в оказавшейся столь непростой поимке самозванки Таракановой. Но Потемкин находился на фронте. Как докладывал недавно статс-секретарь Теплов, ныне Потемкин у осажденной Силистрии, подвергается ежедневной опасности. Совсем недавно во время тяжелого артиллерийского обстрела, сопровождавшегося сильнейшим пожаром, он чуть было не погиб. Екатерина беспокойно оглядела свой кабинет. Коли его вовремя не остановить, он умрет! Взгляд остановился на стопке бумаг. «Почему бы не написать ему письмо и вызвать сюда?» – подумала она.

Недолго думая, она положила перед собой бумагу и, взяв заточенное гусиное перо, задумалась. О чем и как писать, она не имела никакого представления. Надобно было написать умное, значимое для себя и него послание, поскольку Потемкин легко читал меж строк. После некоторого раздумья у нее получилось нечто наподобие признания и приглашения генерала в Петербург. Неуверенная рука ее писала: «Господин генерал-поручик и кавалер, вы, я чаю, так упражнены глазением города Силистрия, что вам некогда письма читать, но, так как с моей стороны я весьма желаю ревностных, храбрых, умных и искусных людей сохранить, то вас попрошу по-пустому не даваться в опасности. Вы, читав письмо, может статься зададите вопрос – к чему оно писано, на сие имею вам ответствовать: к тому, дабы вы имели подтверждение моего образа мыслей об вас, ибо я всегда к вам весьма доброжелательна. Екатерина».

Перечитав его несколько раз и сделав исправления, переписав теперь твердой рукой набело, она вызвала курьера и отправила его с наказом доставить и вручить лично в руки генерал-поручика Григория Александровича Потемкина.

Армия Румянцева, сократившаяся до тридцати тысяч солдат из-за потерь и тяжелых болезней, вновь осаждала крепость Силистрию. Потемкин на судах перебрался на другой берег и захватил турецкий лагерь. В отместку гарнизон Силистрии дважды предпринял мощные вылазки против Потемкина, которые были отбиты, а в середине июня выбил врага из фортификаций перед крепостью, о чем такожде доложили императрице. Последнее время ее паче всего интересовали события, происходящие рядом с ее рыцарем. Он стал сниться ей. Ей хотелось говорить о нем. Рассказывая Гримму, другу Дидро, который стал ее постоянным корреспондентом, о переходе через Дунай, она с удовольствием описала его вылазки против врага. Ожидая его, она все более понимала, как ей весьма и весьма не хватало его.

В начале осени Потемкин руководил строительством артиллерийских батарей на острове против Силистрии. Погода портилась, турки явно не собирались сдаваться. Так и случилось: когда русские вступили в Силистрию, турки бились за каждый дом. Начинались морозы, и главнокомандующему пришлось отвести армию обратно за Дунай. Отступая, он приказал батареям Потемкина самое трудное – прикрыть отходящих.

В сей небезопасный момент в лагерь Румянцева прибыл императорский курьер с пакетом для Потемкина. Письмо, датированное началом декабря, говорило само за себя: императрица боялась за его жизнь. Что ж, ее опасения были небеспочвенны.

Как всегда, сослуживцы его, особливо гордый и аристократичный Семен Воронцов, извелись от зависти. Так и хотелось Потемкину шибануть Воронцова побольнее, но, слава Богу, не был Григорий Александрович человеком злобливым. Да и можно понять и простить сего генерала. К тому же, тот отличился храбростью: в первой же битве с турками одним из первых бросился на них в сече.

Послание императрицы Потемкин воспринял, как предложение приехать к ней. О, он умел читать меж строк! Откровенно говоря, ему с трудом верилось в свое счастье. В памяти пронеслось, колико ему пришлось перенести за те пробежавшие годы, дабы дождаться сего момента. Не верилось в непостижимую опалу всех Орловых! А как же Алексей Орлов, герой Чесмы, герой России? Тот самый Алехан, коего он так ненавидел! Хотя и его можно понять: кто бы уступил просто так саму красавицу-императрицу, когда он, юнец, бросался Екатерине в ноги, целовал руки, твердил признания в любви везде, где токмо не встречал ее.

Потемкин полночи не спал в глубоком размышлении.

Стало быть, и на самом деле он небезразличен ей. Стало быть, недаром в глубине его души всегда все же теплилась надежда, что когда-нибудь все переменится, и Екатерина станет принадлежать ему. Он думал, что дождется своего часа, надобно было токмо основательно вооружиться терпением. И вот он, кажется, дождался!

Потемкин знал себе цену. Знал, что императрица оценивает его ум по достоинству. Знал, она любит его непохожесть на других. И она была ни на кого не похожей! Она была единственной в целом свете. Он влюбился в Екатерину в тот день, когда она взошла на престол. Он помнил ее – ту неотразимо прекрасную, отважную женщину на сером коне, смело ведущую войско. Он любил ее дерзость, понеже сам был таковым. Ценил ее проницательность, даже большую, чем у него самого. Он любил ее глубокий ум, щедрость души, мечты о переменах в России.

Через месяц, покончив со своими армейскими делами, окрыленный Потемкин полетел в Санкт-Петербург. К сожалению, он не успел попасть в Москву на венчание своего друга Александра Суворова с княжной Прозоровской. Заехав в Первопрестольную, Григорий Александрович повидался с матерью и родными. Съездил поздравить молодоженов Суворовых. Награжденный, как и Потемкин, Георгиевской звездой третьей степени, генерал-майор вскоре должон был отправиться в армию, под Силистрию, командовать потемкинским корпусом. Такожде Потемкин встретился и имел доверительную беседу с опальным графом Петром Ивановичем Паниным, который попросил передать письмо брату своему, Никите. Покоритель Бендер жил в отставке: императрица не простила ему неоправданных потерь. Но тот надеялся на перемену фортуны в лучшую сторону и внимательно следил за происходящими событиями. Говорили о положении на турецком фронте, о Румянцеве, императрице и о тревожных вестях из-под губернского города Оренбурга, который в конце января штурмовала армия самозванца. Когда Потемкин узнал сию новость, то мгновенно понял, почему фельдмаршал никак не мог заполучить обещанных новых рекрутов: войска нужны были здесь для подавления мятежа. Такожде он понял, в каковом положении находится императрица. Вестимо, она ждала его как человека, на коего может положиться. Немедля, на следующий же день он выехал в Петербург. Прибыв туда тридцатого января, он остановился в доме Николая Борисовича Самойлова, мужа своей покойной сестры Марии. Перед аудиенцией с императрицей, предвкушая встречу с ней, он плохо спал. Но утром выглядел свежим и счастливым.

Впереди его ждала любовь неотразимой и желанной женщины – императрицы! Ждала удивительная судьба человека, сумевшего оставить глубокий след в истории своего народа. Ранним утром он уже был в Зимнем дворце.