Век Екатерины Великой Волгина София

– Весь дипломатический корпус, Ваше Величество, ужинает у вас сегодня, – заметил Алексей Орлов-Чесменский, указывая на них веселыми глазами.

Императрица с улыбкой покосилась в указываемую сторону.

– Да, а посмотри на лица друзей и недругов!

Алексей саркастически засмеялся и уточнил:

– Самое хорошее из всего того похода, думаю, то, что вам, Ваше Величество, удалось провести переговоры без участия других держав.

Императрица усмехнулась:

– О том, граф, я пеклась все последние годы. Пусть весь мир знает, что Россия держава сильная и совершенно независимая.

– Удивляюсь вашей дипломатичности и глубокому уму, государыня, – сказал граф Орлов-Чесменский, с удовольствием заглядывая в блестящие глаза императрицы.

Екатерина Алексеевна с не меньшим удовольствием ответила:

– А я благодарна вашему уму и храбрости, граф. Вы достойны своей новой фамилии. Токмо настоящий орел способен на подвиг, подобный вашему. Благодарение Всевышнему, мой пятиглавый орел завсегда готов к подвигам!

– Служить вам, государыня, великая честь для меня и моих братьев! – Алексей подмигнул Григорию.

Лицо императрицы погрустнело. Она взглянула на Орлова, в глазах проскользнула боль. Алексею стало не по себе. Он оглянулся, снова посмотрел ей в лицо.

– Что-то случилось, Ваше Величество? – спросил граф.

Екатерина улыбнулась, покачала головой. Прошептала вполголоса:

– Не можно сказать, будто случилось. Но одно могу сказать: не все Орловы изволят служить мне так, как вы.

Алексей Орлов обеспокоено отставил бокал.

– Что такое? – спросил он громче.

– Известны мне стали проделки вашего брата, – сказала она очень тихо, наклонившись к его уху.

Алексей хотел что-то сказать, но императрица прервала его.

– Об оном мы поговорим не теперь. Сегодня ваш день, не мой.

Она кивнула кому-то из проходящих мимо стола, ответила на вопрос и, как ни в чем не бывало, продолжила разговор:

– Кстати, на следующий год мы устроим великолепное празднество в честь побед, одержанных над Турцией.

– Как прикажете, Ваше Величество! – прозвучал бодрый ответ, но глаза у Алехана выражали беспокойство.

Екатерина обернулась к нему всем корпусом, ласково оглядела его сияющими глазами.

– Выглядите, граф, очень хорошо. Настоящий морской военачальник! Все сии ордена и награды, бриллиантовая шпага и драгоценный мундир так к лицу российскому флотоводцу! Горжусь вами.

Ревниво кинув взгляд на брата, Григорий Григорьевич, согласно кивнув, сказал:

– Паки горжусь братом! И сам бы повоевал на Туретчине, да государыня не велит…

Алехан усмехнулся:

– Здесь такожде есть чем заняться. Не оставишь же государыню одну! Ты ее наипервейший помощник и защитник.

Екатерина повернула голову к Григорию, улыбнулась.

– Как же я без тебя, граф Григорий Григорьевич? Ужели мне не нужна мужская рука?

Граф, смутившись, приложился к ее руке.

– Я же не покидаю тебя, всегда здесь, при тебе…

Екатерина кивнула ему и обратилась к Алексею:

– Он весьма помог мне пережить потерю, когда в прошлом году в Финском заливе утонул корабль, на коем находилась большая коллекция картин, приобретенных нашим послом в Гааге, Дмитрием Голицыным.

Алексей сделал удрученную гримасу.

– Хорошо хоть самого посла там не было! – сказал он с иронией. – Неужели плакали, Ваше Величество?

– Лицезрел бы ты ее, братец! – ввернул Григорий.

– Кому нравится, когда вдруг корабли тонут ни с того ни с сего? Полагаюсь на вас, граф, и далее. Лучше вас морского воина на свете более нет! У вас и на войне корабли не тонут!

Орлов привстал, с признательностью говоря слова благодарности. Екатерина перебила его, положив руку ему на плечо, усадила назад и сказала:

– На днях вы, как и все остальные полководцы, флотоводцы и дипломаты, будете щедро награждены, Алексей Григорьевич. Вы там – первый среди равных!

Больше Орлов не порывался встать. Он молча, наполовину закрыв императрицу собой, благоговейно облобызал ей руку. Григорий, недовольно покосившись на брата, бросил взгляд на Никиту Панина через стол. Тот спокойно разговаривал с соседом, князем Вяземским, но ясно было: сцену с Алеханом он видел. Граф Орлов откинулся на спинку своего стула и сделал безразличное лицо.

В конце марта граф Алексей Орлов неожиданно уехал из Петербурга. Он был зол на старшего брата за его ребячество и почти открытые измены императрице. Григорий, признавая свою вину, как всегда, обещался измениться, давал слово. Но верилось ему с трудом. Вконец разругавшись с ним, не теряя времени, Алехан выехал из России. Проехав через Австрию в Италию, он вместе с братом Федором был принят в Кортонской Академии, коей подарил много из драгоценной добычи, доставшейся русским после Чесменской битвы. Прибыв в Ливорно, граф Орлов скоро принужден был отправиться в архипелаг и в конце июня уже прибыл к Паросу с двумя кораблями и несколькими мелкими судами. Дело было в том, что начавшиеся в сие время мирные переговоры с Турцией, вследствие интриг Франции были прерваны турецким правительством, но новые успехи русского оружия на суше и удачные действия русского флота под командой адмирала Спиридова, произошедшие за время отсутствия графа Орлова, заставили Турцию паки просить мира. Начались переговоры, но они не получили никакого успеха и прервались, понеже турки артачились, не в состоянии спокойно расстаться с тем, что принадлежало им веками. Между тем, в архипелаге снова появился с эскадрой граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский, и русский флот стал действовать еще энергичнее. В начале ноября русскими была взята Митиленская крепость. Орлов-Чесменский вернулся в Парос и вскоре уехал в Ливорно. Затем отбыл во Флоренцию и, побывав в Пизе и Сиене, поехал в Рим.

По просьбе Турции, с возвращением Алексея Обрескова императрица Екатерина Алексеевна согласилась паки начать мирные переговоры, для чего был открыт в Румынии мирный конгресс в Фокшанах. Одновременно с оным объявили перемирие с Турцией.

Начать переговоры решили весной. Возглавил русскую делегацию граф Григорий Григорьевич Орлов. Вторым лицом был определен Алексей Михайлович Обресков, как опытный дипломат, долгие годы прослуживший русским послом в Константинополе. Орлову перед отправлением на переговоры любящая его императрица Екатерина Алексеевна подарила несколько парадных кафтанов, один из коих, усыпанный бриллиантами, стоил миллион рублев. Выехал граф Григорий Орлов, как важный представитель России – с огромной свитой, включавшей секретарей, слуг и лакеев. Двадцать пятого апреля огромный посольский поезд покинул Петербург. В Яссах, а затем в Фокшанах они были к середине мая. Однако выяснилось, что турки не спешили: их вовсе там не оказалось. Вестимо, сие не могло понравиться никому, поелику к приезду турецких послов, что произошло спустя десять дней, граф Орлов находился в сильном раздражении. Он вызвался вести сии переговоры, дабы добыть себе славы, а тут такая загвоздка. Презирая турок, он вел переговоры надменным, не терпящим возражения, тоном. Выдержка и такт к поверженному сопернику изменили ему. и переговоры были паки прерваны. Взбешенный граф Орлов уехал в Яссы, где стоял штаб армии Петра Румянцева.

Вскоре Орлов получил из Петербурга рескрипт императрицы с повелением поступить под команду генерал-фельдмаршала Петра Александровича Румянцева, а переговоры, ежели они возобновятся в ближайшее время, продолжить.

Все удавалось Екатерине! Она благодарила Бога и себя за силу воли, благоразумие, умение руководить и предвидеть. Она видела, что народ ее любит, а царедворцы почитают. У нее имелись близкие люди, на коих она может положиться, были те, которые никогда бы не предали. К ним она относила Кирилла Разумовского, Никиту Панина, всех Орловых, Александра Вяземского, Марию Перекусихину, Анну Протасову, Прасковью Брюс и Григория Потемкина. Потемкина она знала менее остальных, но отчего-то была в нем уверенна.

Все намеченные цели она достигла – и в деле управления государством, и в деле завоеваний на политической арене. Победы армии и флота говорили сами за себя. Теперь она крепко восседала на своем троне, и, как того желала, вполне самодержавно управляла государством. Вокруг нее вращалось много обожающих ее мужей, сановников, вельмож, готовых ради нее и жизнь отдать. Тем не менее она не чувствовала себя счастливой. Далеко не все у нее получалось касательно сердечных дел. Изменял ей ее любимец, граф Григорий Орлов. И как бы она не закрывала глаза на его частые измены, не корила его, не выговаривала за побочные мимолетные связи, Григорий оставался прежним ловеласом. Чего токмо она не делала, дабы его шальная жизнь не становилась известна окружающим! Чего ей стоило, когда сенатор Муравьев, заставший с ним свою жену, едва не учинил скандала, прося развода! Как ей, императрице пришлось унижаться, уговаривая сенатора простить сию связь. Сенатор угомонился, лишь получив в подарок земли в Ливонии. Тогда ей показалось, что сей случай вычерпал ее наипоследнейшее терпение. Получив тогда очередной выговор, Григорий будто угомонился. Но вдруг через год ей стало известно о рождении у одной из фрейлин дочери от Григория Орлова. Он дал ей имя Наталия Алексеева. Сие последнее его приключение переполнило чашу терпения Екатерины, и она положила разорвать с ним отношений. Екатерина пыталась сделать все, дабы вытравить память об оном человеке из сердца своего. Она знала самый легкий, испробованный путь предания забвению человека – найти на его место другого сердечного друга. Хотя с Григорием Орловым сей испробованный способ мог и не удасться: слишком много лет провели они вместе, слишком сильно она его любила. Коли говорить по существу – первые годы ей казалось, будто ее мир принадлежал токмо ему.

Стало быть, надобно найти себе другого душевного друга… Правда, сие не совсем приличествует царице огромного православного царства. Но, полноте, разве она не человек, не женщина? Разве ей не нужон мужчина? Возможно, есть женщины, коим никто не нужон, но ей без мужчины невозможно не токмо работать на благо России, но и попросту жить. Она давно заметила, что в отсутствии нежных отношений даже в самый небольшой промежуток в ее жизни с ней что-то происходило: ни одной светлой мысли, голова тяжелела, а свет ей становился не мил. Мучило беспокойство, неуверенность, разлад во всем. О повседневной своей работе она не могла даже помышлять. В такие дни она не хотела никого видеть, замечать, не хотела ни есть, ни пить.

Ее занимала мысль – любил ли ее Григорий? Вестимо, любил! Но по-своему, по-русски. Она и хотела именно русской, всеобъемлющей, всепроникающей любви. Дабы даже дышать было больно без любимого. Уж коли принадлежать кому-то, то до конца, до последней клетки души и тела. Однако, пусть она и принадлежала одному Григорию, но он не хотел принадлежать токмо ей. Похоже, искать новые связи для него было своего рода навязчивой страстью, сродни неизлечимой болезни. Пусть же он продолжает болеть, но уже без нее, императрицы Екатерины! Она же болеть не собирается, а найдет себе лекаря. В конце концов, ей, государыне Екатерине Алексеевна, постыднее продолжать терпеть полюбовника-изменщика, нежели завести нового. К тому же, чего ей стесняться? Не она изменяла, а он. Ни в одной стране фаворит не посмел бы изменить своей королеве – но не таков был бесшабашный Григорий Орлов. Другое дело, буде он верен ей: ведь живут же люди без измен. Тогда все было бы по-другому. Но она не может делить своего мужчину с кем-то, не желает!

Где же счастье, где же? Отчего Господь не дал ей одного-единственного, любимого на всю жизнь? Тогда она была бы верной женой до гроба. Екатерина успокаивала себя: в конце концов, все европейские правители грешат, имея далеко не одного и не двух фаворитов. Найдет и она себе кого-нибудь.

Однако, как же тяжело было ей расставаться с человеком, в коем все было столь хорошо – и наружность, и ум, и сердце и душа. Высокий, стройный, сильный, самый красивый человек во всей империи! Когда он раздевался, глаза Екатерины приковывало к нему: настолько каждая линия его тела, каждый его изгиб были совершенны. Человек без единого изъяна – даже утреннее дыхание у него было свежим, как у младенца, зубы – один к одному, а мощные мужские руки, в коих хотелось находиться как можно дольше!.. Когда Григорий говорил о красоте ее тела, о ее прохладной бархатной коже, о постоянном его желании прикасаться к ней, она не верила ему. С его красотой сравниться было невозможно. Григорий же никогда не кичился своей внешностью и в самом деле не замечал бы ее, коли не женщины, замирающие при его появлении.

Одно из качеств Григория Григорьевича Екатерина особливо любила: его безграничную щедрость во всем – в любви, в дружбе, в неумении считать деньги. Она ведала, что и зарубежные приятели Григория Орлова считали его истинным джентльменом, понеже был он добр, мягок и отзывчив сердцем. Его любили все: от собак и прислуги до высоких чинов и ее самой, императрицы Екатерины. Григорий всегда был готов помочь и оказать покровительство. Возможно, десять лет назад не любовь к ней, а именно оные качества побудили его остаться с ней – дабы помочь и поддержать. Екатерина любила его глубокий природный русский ум, когда он, схватив на лету мысль, мгновенно улавливал суть дела. Ему не надо было повторять ее дважды. Нет, такого ума, видимо, ей более не встретить! Как ей расстаться с таким человеком? Хватит ли у нее сил прервать их отношения?

Что токмо Екатерина не любила в нем! Любила даже его вспыльчивый, но весьма отходчивый характер. Его необузданность и страстность, его веселый нрав. Там, где находился он, были и радость, и веселье, и русская бесшабашность. Гордилась она его геркулесовой силой. Григорий любил кулачные бои, состязания в беге и борьбе, где всегда выигрывал. Любил ходить на медведя один на один. А что ему, обладателю медвежьей силы?

Казалось, где его недостатки? Всего-то – ветреность, неверность, отсутствие хватки государственного человека и дипломатичности. Можно было бы все и простить – но токмо не измены, творимые им с завидным постоянством. Тем паче – открытые измены, когда у него на стороне родятся дети.

К тому же, она устала за последние два года от бесконечных его долговременных отъездов на охоту, от холодности фаворита, кою она, любя его, всякий раз старалась растопить. Когда с тобой спят в одной постели первые молодые красавицы Петербурга, вестимо, охладеешь рядом с полнеющей, немолодой женщиной, пусть и государыней. Но разве она не родила ему сына, распрощавшись со своей осиной талией? И в талии ли дело? Екатерина Алексеевна не могла и подумать, что окромя всей его разгульной жизни, граф Орлов позволил себе совершенно серьезно увлечься своей двоюродной сестрой красавицей Екатериной Николаевной Зиновьевой, посему отношения с императрицей начали его тяготить.

Обида душила Екатерину, слезы не высыхали на ночной подушке. Колико обид она с ним перетерпела! Паки вспомнилось, как она уговорила Муравьева не поднимать скандал после того, как тот застал свою жену с графом Орловым. Много обид! Последняя из них: оскорбительная поспешность, с коей он уехал от нее в Румынию на переговоры, едва попрощавшись. Нет, граф Орлов Григорий не достоин ее милости. Узнав о провале Григория Орлова на переговорах в Фолькшанах, она утвердилась в своем решении.

После бессонных ночей и долгих подобных размышлений, Екатерина решила оглянуться вокруг себя, поискать нового претендента, способного занять место Орлова. Долго ей оглядываться не пришлось: однажды выйдя из своих покоев, она наткнулась взглядом на красавца-гвардейца, державшего караул у ее дверей. Им оказался князь Александр Семенович Васильчиков, принадлежавший, как выяснилось, к известному дворянскому роду. Весной и летом семьдесят второго года Васильчиков часто бывал в караулах в Царском Селе. Она не знала, что позаботился об оном новом фаворите не кто иной, как ее первый помощник из Иностранной коллегии. Токмо уехал Орлов, как большой знаток человеческих душ, Никита Иванович Панин, ненавидевший любимца императрицы по многим причинам, озаботился представить ей своего протеже. Панин давно понял, что императрица затаила обиду на Григория Орлова, и надобно было срочно найти молодого гвардейца, который мог бы понравиться императрице.

К большому своему удивлению, вскоре после первого знакомства с государыней Васильчиков получил золотую табакерку «за содержание караулов». Оному случаю ни он, ни придворные не придали никакого значения. Никто так и не понял, как смог сей князь проникнуть в спальню императрицы, однако довольно скоро царедворцы заметили, что настроение императрицы заметно поднимается при виде Васильчикова, что она спешит заговорить с ним к вящему неудовольствию друзей и родных Орлова. Прошло совсем немного времени, как все убедились, что он – новый фаворит императрицы, особливо после того, как был пожалован камер-юнкером и во дворце занял комнаты, в коих жил Григорий Орлов. Из опасения внезапного возвращения бывшего фаворита Екатерина приказала поставить караул к дверям его покоев. Лакеи и горничные императрицы невзлюбили Васильчикова, ибо считали, будто он не шел ни в какое сравнение с великолепным Григорием Орловым.

Весьма скоро до штаба армии Петра Румянцева дошли слухи о князе Васильчикове. Иван Орлов известил брата письмом о необратимых для него событиях во дворце Ея Величества императрицы Екатерины. Григорий помчался в столицу без разрешения императрицы покинуть место своего назначения, надеясь скорым появлением изменить положение в свою пользу. Узнав, что Григорий Орлов едет в Петербург, Екатерина пришла в крайний гнев, понеже, окромя того, что он не дождался следующих переговоров, он дал повод всему миру заинтересоваться причиной сего безрассудного поведения.

Надеждам Орлова не суждено было исполниться, понеже по выезду из Москвы его встретил царский фельдъегерь и передал личное послание императрицы, которая настоятельно требовала остановиться ему в Гатчине, в собственном дворце. Она указывала на невозможность ему въехать в столицу из-за действующего карантина, поскольку он ехал с территории, где все еще разгуливала чума. Прямому приказу императрицы он не подчиниться не мог и отправился в свое поместье.

Иностранные послы не замедлили выяснить суть сего поступка и некоторое время пребывали в растерянности, понеже полагали Орлова фаворитом Екатерины на всю жизнь. Они привыкли балансировать между Паниными и Орловыми, и с появлением князя Васильчикова им надобно было заново строить отношения с новым фаворитом.

Гатчина, подаренная Григорию Орлову Екатериной семь лет назад, преобразилась необычайно. Зодчий Антонио Ринальди выстроил новый огромный дворец и разбил вокруг великолепный английский парк, занимавший площадь более шести ста десятин. Многочисленные острова на реке Ижоре соединялись ажурными мостами. В парке размещались красивые павильоны и террасы, флигель и гроты. Сам же великолепный хозяин дворца являл собой достойное его украшением. Собственно, Григорий Орлов мог украсить любое место, где бы он не находился!

К сожалению, не успев прибыть в свое поместье, граф заболел. Императрица отправила к нему своего доктора Крузе. Тем не менее, выздоравливая в своем роскошном Гатчинском дворце, Орлов принимал посланцев от императрицы, предлагавшей ему отставку с сохранением пожизненной пенсии в полтора миллиона рублев в год с тем, дабы он поселится вдали от двора. Григорий Орлов не соглашался. Его посредником в переговорах с Екатериной стал старший из братьев Орловых – Иван, коего Екатерина Алексеевна весьма уважала.

В конце концов, сошлись на том, что окромя пенсии Орлов получит единовременное пособие в миллион рублев на покупку дома и разрешение жить в любом из подмосковных дворцов. Ему было подарено еще десять тысяч крестьян, огромный серебряный сервиз французской работы и еще недостроенный Мраморный дворец на Неве, у Троицкой пристани. Императрица Екатерина, желая показать, как, несмотря ни на что, она к нему благорасположена, подписала высочайший рескрипт об утверждении Григория Григорьевича Орлова в княжеском достоинстве, кой, по ее ходатайству, был получен еще девять лет назад, но не был вручен фавориту из политических соображений.

Получив все, чего он добивался, теперь уже с титулом, Светлейший князь Орлов продолжал беспокоить Екатерину письмами, посылая к ней своих братьев. Иван Григорьевич Орлов, паки поддавшись настойчивым уговорам брата, собрался ехать на аудиенцию к императрице, предупредив его, что делает сие в последний раз.

Свежая и легкая в движениях, с обычным своим притягательным взглядом, императрица встретила его ласково, как всегда. Она немного изменила прическу, приспустив волосы на виски так, что лицо казалось помолодевшим лет на десять. К тому же Екатерина Алексеевна заметно похудела – видимо, от переживаний. Пригласив графа разместиться напротив, она устроилась в своем кресле у стола.

После нескольких незначительных и обязательных приветственных слов, императрица сразу же перешла к делу.

– Вы пожаловали, граф Иван Григорьевич, полагаю, касательно Григория Григорьевича. Однако, все, что я могла сказать по оному поводу, я уже сказала.

– Ваше Величество, он просит токмо одной аудиенции. Прошу вас, не откажите!

Екатерина сжала губы, спросила с раздражением:

– И о чем он будет говорить? Паки раскаиваться? Однако всем известно, что после драки кулаками не машут.

– Он… – начал было граф Иван.

Но Екатерина его прервала.

– Иван Григорьевич, – сухо говорила она графу Орлову, – передайте своему брату, что я устала терпеть унижения, постоянно получая доносы о его бесконечных любовных похождениях.

Она красноречиво посмотрела на графа Ивана. Тот молча отвел глаза, по скулам ходили злые желваки. Императрица продолжила:

– Пора мне вспомнить не об императорской, – она сдержала дыхание, придержав рукой колышущуюся от волнения грудь, – пора вспомнить о женской моей гордости. Согласитесь, Иван Григорьевич, я и так долго его терпела. Но, у всякого терпения есть конец. Знаете, как бывает: в милом нет постылого, а в постылом нет милого.

– Я паки поговорю с ним, – с трудом сглотнув, проговорил граф Орлов.

Екатерина, словно не слыша его, продолжала все напористей:

– Он, вестимо, хорош: и красавец, и герой, и все тому подобное, но он мне таков не надобен, коли не я царица его сердца! Он думал, что будет играть с огнем и не обожжется? Ужели вы полагаете, будто так возможно? – Екатерина выразительно посмотрела на графа. – Я более не желаю строить замок на песке! Так, стало быть, ему и передайте.

– Ваше Величество, Екатерина Алексеевна, государыня! Знаю я, что вы – единая царица сердца его. А все остальное лишь забавы во хмелю.

На глаза Екатерины навернулись слезы. Она отвернулась.

– Иван Григорьевич, я все сказала.

Она нервно позвонила. Вошла статс-дама Прасковья Брюс, поклонилась.

– Прикажите статс-секретарю Козьмину принести бумагу и печать.

Брюс вышла.

Екатерина обернулась к князю и ровным голосом сообщила:

– Теперь же я издаю приказ более ему не появляться при дворе.

Вошел секретарь. Подписывая документ, Екатерина мельком взглянула на графа. Лицо его побледнело, он нервно что-то мял в руке. Екатерина пожалела его – понимала, что он не причем во всей оной истории с младшим братом. В момент передачи секретарем ему бумаги, стойко глядя ему в глаза, императрица молвила с печалью в голосе:

– Я никогда не забуду, чем я обязана перед всем вашим родом, Иван Григорьевич. При всем моем уважении лично к вам, заслугам передо мной и отечеством остальных ваших братьев, я отдаляю от двора всех Орловых на год. Но вашу просьбу дать Григорию Григорьевичу последнюю аудиенцию я исполню. Прощайте!

Сильно побледнев, Иван Орлов, пораженный услышанным вердиктом, сумел взять себя в руки. Твердым шагом он подошел, поцеловал руку и, отступив на три шага и повернувшись кругом, быстро вышел вон.

Екатерина, в последнюю минуту затаившая дыхание, наконец с облегчением выдохнула. Опустившись в кресло, облокотившись на руку, она просидела так долгое время.

Все подобные посольства Орловых настолько удручали Екатерину, что она некоторое время не могла сосредоточиться и нормально работать. Дело дошло до того, что она не принимала никого, даже отказывала министрам, являющимся к ней с докладами.

Впрочем, так продолжалось недолго. Усилием воли императрица Екатерина вернула себя к делам и снова предстала перед всеми неотразимой императрицей, не упускающей из виду ни одного важного дела.

Все как будто успокоилось и вернулось в прежнюю колею, как вдруг вечером накануне Рождества в Петербург нежданно пожаловал Светлейший князь Григорий Григорьевич Орлов. Он остановился у брата Ивана и уже на следующий день, в самом своем блестящем виде, был принят Екатериной.

Когда все вышли из комнаты, Орлов бросился Екатерине в ноги. Она молча подождала, пока он выскажет все свои мольбы и просьбы о прощении, после чего холодно приказала ему встать.

Орлов поднял разгоряченное лицо, взглянул на нее и не узнал: в ее взгляде не было более любящего сострадания, к коему он так привык за столько лет, а было лишь желание скорее закончить сию сцену. Он встал, отвел глаза.

– Ваша Светлость, Григорий Григорьевич, с некоторых пор я не могу вас любить. Слава Богу, на вас свет клином не сошелся. Нет ценности супротив любви, но вы привыкли охотится на чужих дачах. Посему, прошу более не беспокоить меня по оному поводу.

Произнесла она сии слова безразличным голосом, но глаза, готовые заплакать, выдавали ее.

Глухо кашлянув и сглотнув, Орлов опустил голову.

– Вестимо, не любишь… Стало быть, князь Васильчиков теперь волнует тебя, – сказал он первое, что пришло в голову – и не обрадовался своим словам.

Екатерина вся вспыхнула.

– Что? – почти крикнула она. – И вы смеете мне, императрице, коей изменяли колико раз, вы смеете что-то говорить касательно князя Васильчикова! Представьте себе, он меня обожает, ни на кого, кроме меня не смотрит и не посмотрит никогда. Представьте себе, на него можно полагаться и, коли я надумаю послать его на переговоры с турками, поверьте, он их проведет не иначе, как с успехом – понеже будет думать токмо обо мне и отечестве.

Граф Орлов сразу потерял свой блеск и великолепие: поникнув головой, он изредка ее поднимал, дабы не выглядеть уж совсем юнцом пред нею. Окромя того, он понял, что более не может обращаться к ней на «ты».

Екатерина сверкнула глазами. Разъяренная, с побледневшим лицом, она расхаживала около князя, сцепив руки и бросая на него презрительные взгляды.

– Как могли вы допустить не подписание договора с турками! Где был ваш ум и дипломатичность, хотелось бы мне понять? Вам не надобно было, подобно брату-герою, Алексею, уничтожать целый флот, а надобно было лишь вежливо говорить с противником, с государственными людьми!

Орлов никогда не видел Екатерину в такой ярости.

– Тебя… – начал было Григорий, но тут же исправился: – Вас там, в Фокшанах, не было, вы не знаете, как турки нагло там себя вели, – токмо и смог сказать Орлов пресекающимся голосом.

Екатерина не слышала его. Она ходила вокруг стола, разворачивая и заворачивая рукава бархатного платья цвета бордо, надетого специально для бывшего фаворита.

– Доселе вы не знаете, что терпение – горько, но плод его сладок? Что за игры в неудовольствие предложениями со стороны поверженного врага вы изволили затеять? Откуда у вас столько надменности? Почему хвалили прусского дипломата Цегелина, но не хвалили вас и австрияка Ту гута? Где были ваш разум, ваши помыслы о пользе России? Про таковых, как вы, сказывают: пошел по шерсть – вернулся сам стриженым!

Григорий Орлов токмо и успевал, что молча поворачиваться в ее сторону виновато склоненным лицом. Наконец Екатерина остановилась, разжала сцепленные пальцы. Сказала с трудом сдерживаемым гневом:

– Не ожидала я от вас, князь Орлов, такого отношения к делам государственной важности. Видит Бог, что может быть большей важности ныне для России, нежели заключение мирного договора с Портой? Нам нужен мирный договор! Кого теперь послать туда, дабы исправить положение? Кого? – Императрица резко обернулась к Орлову. – Особливо теперь, когда время упущено, и каждый день на вес золота? Кровь наших солдат, Григорий Григорьевич – не вода!

Орлов открыл было рот, но императрица продолжала:

– Дурно работаете, князь! Никакого от вас толку! Отчего же все вопросы должна решать токмо я? Видит Бог, я прикладываю старание и решаю их по мере поступления. Теперь, ко всему прочему, на мою голову явление оной фальшивой мнимой дочери императрицы Елизаветы, княжны Таракановой, обретающейся в Италии!

– Дочери Елизаветы княжны Таракановой? В Италии?

Екатерина, занятая своими мыслями, паки не обратила внимания на его слова, она в раздражении ходила по комнате, все так же закатывая и раскатывая широкие кружевные рукава и продолжая выговаривать бывшему фавориту:

– Когда вы, Орловы, и ваши помощники наведете порядок в нашем государстве? Один граф Алексей радеет за отечество! Один он! Что вы смотрите пустыми глазами? Я не чувствую в вас интереса ко всем оным бедам.

Князь поднял дерзкие глаза, но сказал мягко:

– Простите, государыня-матушка, вы правы, я дал маху. Верьте мне, однако, все будет исправлено. Когда таковое было, чтоб я вовремя вам не помог?

Екатерина посмотрела на него убийственным взглядом. Григорий опустил голову, добавил виновато:

– Окромя последнего разу. Согласен – дал там маху.

Екатерина нервно передернула плечами и, внезапно успокоившись, села в свое кресло, указала глазами на кресло, стоявшее напротив.

– Ну, и кого мне послать на новые переговоры в румынский Бухарест? – спросила она ровным голосом.

Боясь промедленья, граф быстро ответил:

– Думаю, справятся с оным делом или Разумовский, или Панин, или… Обресков.

Императрица, раздумывая, забарабанила пальцами по столику, прилегающему к креслу.

– А с Таракановой, – увереннее продолжил князь Орлов, – сумеет легко разобраться мой брат Алексей. Сами знаете, при его желании ни одна женщина перед ним не устоит.

– Да, тут не спорю, вы с ним одним миром мазаны.

Она помолчала.

– Однако, – сказала она, – предложения твои стоит рассмотреть. Тем более, что в Ливорно сейчас стоит эскадра нашего адмирала Самуила Грейга.

– Вот с ним, – подхватил ее мысль князь, – Алешка и привезет Тараканову!

– Тогда-то мы и послушаем, откуда у нашей бывшей императрицы Елизаветы столько дочерей взялось.

Орлов посмотрел с изумлением.

– Так Тараканова не одна?

Екатерина нервно отвернула лицо.

– На нынешний день их две.

– Две? Кто ж они?

– Не более двух недель назад добилась у меня приема одна монахиня. Сказалась дочерью Елизаветы. Но она ни на что не претендует.

Орлов помолчал, переваривая новость.

– И где ж она нынче?

Государыня нехотя ответила:

– Попросилась в обитель, я ей разрешила. Архимандрит Платон позаботится о ней.

Орлов не рискнул спросить – что за обитель, где теперь обретается мнимая или настоящая дочь императрицы, ушедшей в мир иной десять с лишком лет назад.

– Колико же ей лет?

– Не спросила. Лет тридцать.

– Похожа на родителей?

Екатерина пожала плечами.

– Не знаю. Лицо благообразное. Худа, хороша собой, но зело бледна.

– Звать-то как?

Екатерина обожгла его взглядом, отвернулась.

– Ну зачем вам все сие? – спросила она устало. – Теперь она инокиня Досифея. Вы лучше займитесь своим братом. Пусть отработает ваш проступок, не то не жить ему в Нескучном дворце. Как приехал сей весной, жил там, как император. Война идет, а у него три недели беспрерывные балы, рауты, обеды всем на зависть. Не пора ли ему жениться, остепениться?

Императрица теперь старалась не выказывать своего гнева, но получалось у нее сие с большим трудом.

Князь Григорий Григорьевич не знал, как себя повести, дабы успокоить ее. Видел, что все Орловы ей теперь поперек горла. Сказал торопливо:

– Ваше Величество, ну все, все! Слово чести! Я более не позволю себе таковой выходки. Поручение ваше с фальшивой Таракановой Алексей выполнит в лучшем виде. Увидите!

– Свежо предание, да верится с трудом! – язвительно заметила Екатерина, не глядя в его сторону, и замолчала.

Молчал и Григорий, не зная, что и сказать.

– Кстати, – сказал он грустным голосом, – наш сын-путешественник прислал из Лейпцига очередное письмо камергеру Василию Шкурину.

– То ведаю, – отозвалась она неохотно. – Письмо писали сыновья Василия Григорьевича, наш Алексей учинил лишь короткую приписку.

Екатерина Алексеевна потянулась к массивной шкатулке, стоящей на столе. Вынула последний портрет десятилетнего сына, подала посмотреть Григорию Григорьевичу. Орлов подошел, взял портрет. Глаза императрицы смотрели мимо него. Она думала о другом сыне, о Павле. Слишком много тот стал себе позволять. Не пора ли его оженить?

Императрица встала. Поднялся и князь Орлов.

Выпроводив Григория, она тут же, по совету князя Григория, написала письмо Алексею Орлову, в коем попросила его возглавить операцию по поимке самозванки Таракановой. Позвонив в колокольчик, она приказала статс-секретарю пригласить камергера Василия Шкурина. Сама встала встретить его у дверей. Он появился немедленно, весь внимание. С ним, единственным из камергеров, она говорила на «ты».

– Друг мой Василий Григорьевич, – сказала она, протягивая руку для поцелуя, – знаю я, как ты предан мне, и ты ведаешь, как я безмерно ценю твою дружбу. Нынче ты можешь доказать ее в очередной раз.

Василий Шкурин весь подобрался, кивнул головой, склонился в поклоне.

– Рад служить вам, государыня Екатерина Алексеевна!

Императрица жестом пригласила его к столу.

– Присаживайся, Василий Григорьевич, разговор будет важным. – Екатерина подошла к столу с бумагами и тоже села. Перебрала несколько исписанных листов и, выбрав один, сказала с раздражением:

– Се очередная депеша от нашего посланника из Италии о некоей княжне Таракановой, представляющей себя как дщерь покойной императрицы Елизаветы.

Шкурин пробежал глазами по письму, затем перечитал его.

Екатерина вновь зашуршала бумагами.

– А вот тебе письмо для графа Алексея Орлова. Ты должон его в великой тайне, во что бы то ни стало, доставить в Италию, в руки оного графа. Здесь рекомендации, как ему действовать, дабы доставить сию девицу из Ливорно в Петербург. Ты должон будешь оставаться там в его распоряжении, пока дело не будет сделано. Вот тебе грамота для господина Самуила Грейга, капитана корабля, на коем вы, выполнив задание, вернетесь домой. Ты понял меня, Василий Григорьевич?

– Будет сделано с точностью, государыня-матушка.

Шкурин поднялся, сделал глубокий поклон.

Вынув из шкатулки бархатный мешочек, Екатерина передала его камергеру.

– Здесь достаточно денег, дабы ты ни в чем не нуждался в дороге.

Императрица встала, обняла его, под руку повела к двери.

– Спасибо, добрый мой друг. Нынче же вечером тебе надлежит ехать. Письмо передай лично в руки, токмо ему и никому другому.

В дверях она еще раз обняла его.

– Ну, с Богом! Чаю, свидимся через месяц.

Дежурная кавалергардская стража закрыла за ним дверь, а Екатерина прошла в свою спальню. Села перед зеркалом в золоченной овальной раме. На нее смотрело озабоченное, встревоженное и подурневшее лицо. Екатерина приблизила лицо к зеркалу. «Конечно, не спала полночи, отсюда и круги под глазами. Надобно приложить чайный отвар. Когда токмо прекратятся все сии напасти: то турки, то поляки, то Орлов, то Тараканова, – подумала она с отчаянием. – Когда же наступит покой? – Екатерина била по краю стола прямыми пальцами ладони – сие означало, что она принимает важное решение. – Все! Надо прощаться с Гришей на век, хватит!» – твердо решила она, отвернув от зеркала лицо, мокрое от слез.

После аудиенции с императрицей князь Орлов появлялся во дворце ежедневно, но все заметили, что хотя Орлов был весел, непринужден, любезен и обходителен со всеми, включая и Васильчикова, государыня Екатерина на людях его совершенно не замечала. Князь Васильчиков продолжал пользоваться благосклонностью Ея Величества и не отходил от нее ни на минуту. Однако никто не верил, что звезда князя Григория Григорьевича Орлова может закатиться. Все иностранные послы поспешили нанести ему визиты.

Подошли новогодние праздники, и Орлов, получив годовой отпуск, уехал на отдых в Ревель, где намеревался провести всю зиму, но появился в Петербурге через два месяца, ибо не мог он забыть свою прежнюю жизнь, в коей была сама несравненная Екатерина. Он клял себя за свою беспорядочную жизнь, за неумение отделить главное от второстепенного, неумение ценить то, что имел – даже бесценную, искреннюю любовь самой императрицы. Да, он такой человек: не может он пройти мимо прекрасных женщин. Но ведь и ее любил!

Орлов понимал, что опала со стороны Екатерины вполне заслужена, и с ней теперь надобно будет жить. Но в душе его все-таки теплилась надежда – не выдержит Екатерина, вернется к нему, ведь она так его любила! Что такое Васильчиков, в конце концов, в сравнении с ним, прожившим с ней бок о бок десять лет, от коего она имеет сына? «Да-а, – думал он в отчаянье, – чужую беду руками разведу, а к своей и ума не приложу».

В мае семьдесят третьего года на его имя поступил Высочайший указ, в коем говорилось: «Ея Императорское Величество к удовольствию своему видя, что генерал-фельдцейхмейстера графа Орлова состояние здоровья поправилось, и желая всегда к пользе Империи употребить его природные отменные дарования, ревность и усердие к Ея Императорскому Величеству и отечеству, именным Своим Высочайшим Указом, данным ему, генерал – фельдцейхмейстеру, объявить изволила, что Ея Императорского Величества желание есть, чтобы он, господин генерал-фельдцейхмейстер и кавалер вступил паки в отправление дел, Ея Императорским Величеством порученных».

Все-таки не выдержала душа Екатерины. Выбросить окончательно его из своей жизни она еще была не готова!

Орлов возвратился ко всем своим обязанностям, окромя одной – обязанности полюбовника. И все же казалось, будто фортуна снова повернулась к нему лицом.

В период отдаления Орловых Екатерина Алексеевна работала паче, чем всегда, дабы забыться в трудах праведных. Более того, она проводила много времени с сыном Павлом Петровичем. Все видели их часто вместе – на приемах и на обедах, в Эрмитаже и наедине. Екатерине надобно было во что бы то ни стало поставить на место клан Орловых, а оное оказалось совсем непросто. Половина Петербурга и Москвы знали и любили их: друзья, приятели, товарищи, сослуживцы, кумовья, кузены, множество родственников. У нее, императрицы, не было родных, окромя сына; стало быть, пусть видят, что она все-таки не одна. Есть еще настоящий Романов, против коего руку не поднимешь. Павел Петрович, зная нелюбовь к себе матери, был пуще других удивлен ее изменившимся отношением. Екатерина корила себя за малое внимание к наследнику, но и, по сути дела, ничего с сим поделать не имела возможности. Мало того, что он был отнят у нее с первых минут его рождения, так, что дитя росло без нее, став к семи годам вполне сметливым мальчиком. Двенадцать лет назад, узнав, что его отец убит, он во всеуслышание расспрашивал, кто же его убил и почему трон, принадлежащий по праву ему, принадлежит его матери, и добавлял, что когда он вырастет, никто не уйдет от ответа. Наивный мальчик думал, что его слова не дойдут до императрицы, но она отнюдь не относилась к тем, кто пропускал подобные речи мимо ушей. Екатерина говорила с ним, объяснила, как могла, смерть его отца, но видела недоверчивый взгляд наследника. Кто-то наущал его, у кого-то были свои планы на него. Вестимо, Орловы тоже не любили будущего императора, ведь хорошо известно, что устами ребенка глаголет истина, а они замешены в событиях, связанных с гибелью отца цесаревича. Павел не стоял на месте: рос, рос и вырос в довольно обычного на вид большеглазого и большеротого, небольшого роста юношу девятнадцати лет. Кто его знает, как он себя соизволит повести далее?

Екатерина барабанила по столу своими точеными пальцами, таинственным приглушенным алым цветом мерцал перстень с огромным рубином. Сосредоточенные задумчивые глаза монархини наблюдали цветовые оттенки мерцающего камня, и в то же время выражали нетерпение в решении серьезной задачи. Последнее время не давали покоя мысли о повзрослевшем и уже совершеннолетнем сыне, законном претенденте на престол. Сомнений не было, что коли не он сам, то всевозможные доброхоты нашептывали ему на ухо, что мать узурпировала его трон, и что с оным надобно ему что-то делать.

Встав, императрица беспокойно прошлась по кабинету, размышляя, какие учинить способы как-то отвлечь Павла от ненужных мыслей и намерений. Зная своего нервного, вспыльчивого и обидчивого сына, она думала о том, что женитьба, пожалуй, самый действенный способ направить его мысли на житейские, семейные проблемы. К тому же решился бы вопрос с продолжателем императорского рода Романовых. Екатерина подняла глаза, как бы обращаясь к самому Господу Богу: ежели Всевышний любит ее, то первым родится мальчик. И она заберет младенца к себе, как когда-то забрала государыня Елизавета Павла. Сама воспитает. Воспитает будущего настоящего императора. Павел – ее сын, но не по душе и не по сердцу он ей. Он не ее воспитанник. Не такого сына она хотела себе.

Екатерина Алексеевна хорошо понимала, что она больше привязана к младшему сыну, Алексею. Ни в чем не повинный ее ребенок рос на чужих руках, совершенно в других, отнюдь не царских условиях, которые достались старшему – Павлу, хотя имел ровный характер, был умен, здоров и хорош собой. Сие чувство любви ко второму сыну, как понимала она, проявилось, понеже она видела его первые два года гораздо чаще, чем Павла. Она ездила к нему в ночное время вместе с Григорием в обычной карете, как токмо изыскивалось свободное время. К десятилетию Алексея пора было подумать о собственности для сына, и императрица решила приобрести для него земельные угодья в Тульской губернии, Бобринской волости. Присмотрев земли возле села Бобрихи, Екатерина приказала построить дворец и к нему дороги, которые и были возведены через год. Екатерина и Григорий хорошо запомнили, что ее гардеробмейстер Шкурин тайно вынес из ее спальни новорожденного Алексея, закутанного в бобровую шубу отца. Сие совпадение показалось им знаковым и по исполнении ему в нынешнем году двенадцати лет, они дали сыну фамилию Бобринский.

Екатерина глубоко вздохнула, провела рукой по лицу, отгоняя нагромождение мыслей.

Сев за секретер, она взяла перо, обмакнула в серебряную чернильницу и принялась писать скорым почерком. Но мысли о необходимости начать поиски достойной невесты для Павла не оставляли ее. Она резко позвонила в золотой колокольчик. Появился дежурный кабинет-секретарь, Козицкий.

– Григорий Васильевич, пригласите ко мне посла Пруссии господина Ассенбурга, раз уж он еще здесь. Отбывает на следующей неделе. Пусть прибудет завтра к восьми утра.

– Слушаюсь, государыня. Будет исполнено. Что сказать послу?

– Ничего, Григорий Васильевич. Я сама здесь все ему и скажу, конфиденциально, стало быть, – сказала с улыбкой Екатерина, поднимаясь из-за секретера. – Кроме того, пригласите к обеду Великого Князя.

Поклонившись, Козицкий вышел из кабинета.

Екатерина паки медленно прошлась по комнате, поправляя волосы и раздумывая над своим новым планом. Через несколько минут, мысленно взвесив все возможные «про» и «контра», связанные с поиском невесты и женитьбой Павла, она решительно направилась в свои внутренние покои.

Перед сном Екатерина думала о своем незаменимом Шкурине, который вот-вот должон уже добраться до Италии и вручить бумаги о поимке княжны Таракановой Алексею Орлову. Она с улыбкой вспоминала, как на третий день своего царствования пожаловала ему имение и тысячу крестьянских душ, произвела его в бригадиры и назначила гардеробмейстером. Как, узнав о сей милости, Шкурин бухнулся ей в ноги и чуть было не стал их целовать. С трудом удержала его от оного целования. Совсем недавно он «за особливую, долговременную при нас службу и отличную к нам верность» был пожалован в действительные камергеры. Теперь он в чине генерала. Что ж, заслужил за одиннадцать лет безукоризненной службы своей императрице! Пока нет никаких известий о том, как идут дела с сей самозваной княжной. Зато известно, какие разорения несет еще один лже-претендент на российский трон, донской казак, враль Емелька Пугачев.

Екатерина сидела в своем рабочем кабинете, одна, без статс-секретаря, в глубоком раздумье. Через несколько минут должон был пожаловать ее повзрослевший сын. Разговор сулил быть не из приятных. Она знала, что Панин Никита не мог открыто настраивать его против собственной матери, но, видимо, намекал, что с достижением совершеннолетия Павел имеет полное право занять трон. Другие, менее дипломатичные, вестимо, советовали ему потеснить мать с престола. Не потому ли у него всегда мрачноватый взгляд? Она понимала, что сын ее побаивается, понеже чувствовал: нет у его матери любви к нему, и что Панин ему за отца и за любящую мать. Действительно, к большому ее сожалению, не было у нее материнской любви, но она всегда старалась относиться к нему ровно и со вниманием.

В дверь постучали, высокие белые с позолотой створки беззвучно растворились. Вошла статс-дама Анна Протасова.

– Ваше Величество, Его Императорское Высочество Павел Петрович ожидает.