Век Екатерины Великой Волгина София

– Каждый желает собственную семью содержать. У всех детей много.

– Не станут христиане губить своих деток, – сказал Яков Шаховской, – а к работе они привычные.

– Как же тогда изыскать способы повернуть людям их дома, дабы они попусту не сгнили?

Иван Орлов поднял голову и как всегда серьезно сказал:

– Мне трудно судить, но, полагаю, надобно учинить такие механизмы, дабы у людей не отбирали дома из-за недоимок – по крайней мере, сразу. Дали бы возможность человеку выплачивать долг небольшими частями, ежели не может сделать сего сразу.

Екатерина помолчала, обдумывая его слова.

– Дам задание комиссии подправить закон о конфискации домов бедных граждан.

Граф Иван Григорьевич Орлов, обычно скромный и неразговорчивый, вдруг взволнованно обратился к государыне:

– Я дивлюсь другому, Ваше Величество! Ни в одном городе жители толком не знают, что есть овощ такой – земляное яблоко, хотя уж два года прошло со времени, как вами велено было распространить по всей стране выращивание сего овоща. Наш брат, Владимир Григорьевич, зело интересовался, как дело идет с оным, но люди во многих местах даже и не слыхивали об нем.

– Для них сей овощ – диво, непривычен. Они говорят, что, мол, не прижился он в их местах. И более не желают с ним возиться, – подтвердил граф Строганов.

– Боятся люди всего нового, – резюмировал князь Григорий.

– Волка бояться – в лес не ходить, – не согласилась Екатерина Алексеевна. – Стало быть, надобно искать пути, внушать, уговаривать народ. Надобно дать строгое указание губернаторам заняться земляным яблоком в своих губерниях. Ведь в случае неурожая сей овощ можно заместо хлеба есть.

– Я сам займусь сим делом, Ваше Величество, коли повелите, – отозвался ее любимец. – Сделаю опытную посадку у себя рядом с дворцом. Стану кулинаром, всех буду кормить.

Екатерина смотрела на него исподтишка. Недоверчивая улыбка сошла с ее лица, и место ее заняла улыбка открытая и искренняя.

– Знаю, за что бы ты ни взялся, все у тебя учинится отменно. А я весьма желаю, дабы мой верноподданный народ имел профит от сего яблока!

Когда государыня Екатерина разговаривала с князем Григорием, какая-то непонятная притягательная сила исходила от нее – так, что присутствующие опускали глаза, чувствуя себя в подобные моменты лишними рядом с ними. Все сделали вид, что заняты – кто тихим разговором, кто носовым платком, кто заоконным видом.

Но на сей раз Екатерина быстро отвела глаза от своего фаворита.

– Скорее бы добраться, – сказала она. – Впереди у меня ожидается весьма трудная работа.

– Депутаты? – спросил граф Григорий Григорьевич.

– Они. Как все пойдет, как учинится, ума не приложу!

Орлов рассмеялся.

– Пошто смеешься, Григорий Григорьевич? – подняла брови императрица.

– Смеюсь, государыня-матушка, понеже должон буду повторить слова, минуту назад тобою сказанные.

– Мои слова? – она недоуменно всех оглядела. Все в свою очередь посмотрели на графа.

Орлов поправил свой голубой шейный платок, оправил складку на платье императрицы и, наконец, сказал:

– Все у тебя похвально учинится, голубушка-государыня Екатерина Алексеевна. Понеже за что бы ты ни взялась – все у тебя делается отменно. Поди, и сей Волжский поход будет иметь благотворные последствия для экономики и строительства в сем краю на брегах Великой русской реки, понеже государство, а стало быть, государыня, воспоможет.

– Почем же ты, ничтоже сумняшеся, ведаешь, что оное будет, Григорий Григорьевич? – с улыбкой обратилась к нему императрица.

– Понеже покорила ты их всех одним своим видом, вниманием да обхождением. Люди не слепые – видят, как ты за все радеешь. Сердцем чувствуют… Посему пройдет не так много времени, как здесь построят новые храмы, усадьбы и фабрики – и, вестимо, насадят всюду, где токмо возможно, земляные яблоки!

Екатерина смотрела на него счастливым взглядом. Остальные паки отвели глаза.

Из поездки у Екатерины и ее свиты сложилось впечатление, что народ богат и сыт, у всех достаточно хлеба. Императрица увидела, что ее подданные настолько добры и преданы ей, своей государыне, что дабы управлять ими, привлекая к себе их расположение, надобно сделать не так уж много.

В дороге Екатерина и Орлов беседовали о законах, которые могли бы улучшить положение дел в России. Именно в оные дни императрица особливо много раздумывала, что следовало бы добавить в свой «Наказ» на пользу российского народа. Колоссальную работу по приему челобитных во время поездки, слушания жалоб и тяжб Екатерина выполняла без суеты, спокойно, удивляя всех выдержкой, умением смотреть в корень, благоразумием и дальновидностью. Никогда не жаловалась на усталость, как ежели бы все оное давалось ей легко и даже приносило удовольствие. На самом же деле от постоянного напряжения, от работы с людьми самыми разными – и по уровню образованности, и по ранговому положению, – государыня иногда падала с ног, ее мучала головная боль, но она положила не показывать окружающим свое состояние, поскольку почитала сию работу своей прямой обязанностью.

Назад из Синбирска царица возвращалась в Москву по дороге через Алатырь, Арзамас и Муром, вместе с Григорием Орловым и двумя фрейлинами. Она спешила из-за известий об опасной болезни наследника, цесаревича Павла Петровича, которые еще в Синбирске получила от Никиты Панина.

Граф Григорий Орлов, как директор Канцелярии опекунства иностранных переселенцев, хотел продолжить путь в Саратов по делам немецких колоний Поволжья, но отложил поездку, поскольку императрица Екатерина не хотела возвращаться без него. Вместо Григория поехал его брат, Владимир Григорьевич, и советники опекунства.

Путешествие по Волге в галере «Тверь» под управлением капитана Петра Пущина заняло месяц и два дня. На якоре суда простояли двадцать пять дней. Капитан Пущин отправился назад из Синбирска вверх по Волге, достигнув Ярославля через полмесяца.

Беспокоясь за полюбившиеся галеры, не желая оставлять их невостребованными, императрица Екатерина велела Адмиралтейству высочайшим указом:

«Вуде неможно безвредно до Петербурга довезти построенный для нашего плавания по Волге суда, то повелеваем адмиралтейской коллегии оныя перевести до Казани, и тамо по своему разсуждению или переделав употреблять для своих перевозок по Волге реке, или вытаща в удобном месте на берег под сараем хранить». Суда флотилии были доставлены в Казанское адмиралтейство.

Так завершила свое знаменательное во всех отношениях путешествие по Волге государыня Екатерина Алексеевна. Приехав в столицу, под впечатлением от увиденного в Болгарском городище Екатерина Вторая написала сочинение «О болгарах и халисах». Окромя оного, не пропали и труды тех, кто переводил в дороге сочинение Мармонтеля «Велисарий». Потрудившись прочесть весь перевод, императрица приказала издать его, а такожде и переводы «Энциклопедии». Отдала она указы и по другим делам – например, увеличить ассигнацию Казанской гимназии, утвердить положение о крупной гражданской каменной застройке Казани, для чего составить точный план города, вызвать в столицу Ивана Кулибина, поэта Василия Майкова и многое другое. Теперь Екатерина имела доподлинное представление о том, что происходит в приволжских городах и весях, стало быть, и во всех остальных землях России, понеже они мало чем отличались друг от друга. И самое главное: она уяснила для себя, что весьма любима народом своего государства. Ради того стоило и не так потрудиться!

Еще в дороге на Москву Екатерина была занята мыслями о встрече с депутатами по поводу нового уложения, наиглавнейшего дела ее жизни. По возвращению, 22-го июня присутствовала в Сенате, где сообщила о получении шести ста челобитных (из них двести из одного Синбирска). Из них не оказалось ни одной жалобы на воевод, на взятки и на управление, и почти все они содержали жалобы крестьян на помещиков и споры между иноверными народами о землях. Велев разобраться с ними, Екатерина вплотную занялась подготовкой к встрече с депутатами.

Она говорила своему любимому собеседнику, Ивану Бецкому:

– Французский философ Дени Дидро пишет о благе уничтожения крепостного права. Сие понятно! Но он пишет об оном на бумаге, которая все стерпит, я же, бедная императрица, должна все испытать на коже человеческой, столь чувствительной и болезненной.

– Французы есмь французы, – отвечал Бецкой, – у них другая жизнь, а вот попробуйте, отнимите у наших сановных деятелей право над крестьянами, так они со света сживут любого, кто замахнется на оное право!

– И меня?

Иван Иванович пожевал губами, посмотрел на Екатерину Алексеевну укоризненно, дескать, ужели можно таковые вопросы задавать.

– О сем не ведаю, Ваше Величество.

– Я так думаю, с оным смирились бы Алексей и Кирилл Разумовские, Александр Строганов, быть может, поскольку он прожигает свое состояние годами, но никак не доведет сего дела до конца.

Бецкой обратил на нее выразительный взгляд, спросил:

– А Орловы?

– Не знаю, – засмеялась она. – Скорее, нет. Кто ж станет тогда обслуживать их дворцы и усадьбы?

– То-то, – сказал назидательно Бецкой. – Лучше расскажите, как у вас идут дела с «Наказом»?

– Заканчиваю. Он состоит из двадцати глав, будет пятьсот двадцать шесть статей, в них пять разделов.

– Интересно, каковые разделы, Ваше Величество? Ежели помните, вестимо.

– Как же не помнить! Первый раздел – общие принципы устройства государства. Второй – основы государственного законодательства и общие формы правовой политики. Третий – об уголовном праве и судопроизводстве. Четвертый – основы сословноправовой организации. И пятый – сплошь вопросы юридической техники, теории законодательства и правовых реформ.

Бецкой молчал, вертел в руке книгу.

– Как вы считаете, все охвачено? – спросила Екатерина.

– Да, Ваше Величество! Пятьсот двадцать шесть статей! Колико ж труда вы положили!

– Сие – моя прямая обязанность как государыни, Иван Иванович, работать во благо России. Я предлагаю сделать девизом Уложенной комиссии «Блаженство каждого и всех»! Равенство видится мне в одинаковом подчинении законам всего населения, полное и сознательное повиновение им.

– Ввиду оного, – озабоченно предложил Бецкой, – я думаю, надобно добавить главу о полицейском управлении. А финансы? Не надобно ими заниматься?

Екатерина засмеялась.

– Надобно! Много еще чего надобно! Такожде держу у себя в голове, что необходимо предоставить дворянству и городскому сословию самоуправление.

Бецкой внимательно посмотрел на Екатерину добрыми всепонимающими глазами.

– Ох, и тяжело вам придется, Екатерина Алексеевна!

– Нелегко… «Наказ» – плод моих двухлетних трудов, но о времени я не жалею. Думаю, нужное сие дело. Вот смотрите, что я скажу в первый же день: «Слушайте, вот мои начала: выскажите, чем вы недовольны, где и что у вас болит? Давайте пособлять горю; у меня нет никакой предвзятой системы; я желаю одного общего блага: в нем полагаю мое собственное. Извольте же работать, составлять проекты; постарайтесь вникнуть в свои нужды».

Прочитав, она паки выжидающе посмотрела на Бецкого.

– Ну как?

Бецкой захлопал в ладоши.

– Вы достойны, Ваше Величество, самых пламенных аплодисментов!

Прощаясь, Иван Бецкой выразил сожаление, что две недели назад почил Иван Иванович Лесток, последний из приближенных к покойной императрице людей.

– Да, жаль, что меня не было в столице, – с грустью заметила Екатерина Алексеевна.

– Время летит, люди изнашиваются, – сказал Бецкой, указывая на себя.

– Полноте, Иван Иванович, вы еще полны сил. И на вас у меня много планов.

Бецкой округлил глаза.

– Каковых планов, Ваше Величество?

– Не буду скрывать. Хочу доверить вам молодое поколение. Их надо правильно готовить к жизни, учить по-современному. Думаю, надобно отказаться от наказаний студентов. Самое надежное, но наитруднейшее средство сделать людей лучшими – приведение в совершенство воспитания. Мы должны пробуждать в людях охоту к трудолюбию, чтоб они страшились праздности, как источника всякого зла и заблуждения. Не так ли, Иван Иванович? Вы же наипаче подходящий для сего проекта человек!

Польщенный Бецкой подобострастно поклонился, подошел к ручке и, совершенно порозовев от удовольствия, вышел из покоев.

Государыня Екатерина Алексеевна придавала большое значение Комиссии, посему сама приехала в Сенат, дабы объявить Манифест об учреждении оной. Все подготовка к началу работы Комиссии была возложена на исправлявшего должность генерал-прокурора Вяземского, коего выбрали депутатом от Москвы.

За неделю до открытия Комиссии государыня издала об оном именной указ Правительствующему Сенату и в тот же день утвердила Александра Алексеевича Вяземского в должности генерал-прокурора.

В день открытия Комиссии, кое состоялось тридцатого июля, в Москву съехалось до четырехсот шестидесяти депутатов. Почти у всех в петлицах на золотых цепочках красовались золотые овальные медали с изображением вензелевого имени Екатерины Второй на одной стороне, а на другой – пирамиды, увенчанной короной с надписью: «Блаженство каждого и всех», внизу же овала: «1766 года декабря 14-го» – день и год, когда обнародовали Манифест императрицы Екатерины об учреждении Комиссии, о сочинении проекта нового Уложения и о созыве депутатов со всей империи.

В десятом часу утра милостиво улыбающаяся Ея Величество императрица Екатерина Вторая, в малой короне на высокой прическе, в императорской мантии поверх изысканного платья, выехала из Головинского дворца в Кремль, в карете, запряженной восьмеркой лошадей, украшенной позолоченной короной и гербом. Явление ее было необычайно величественно и отличалось великолепием. Сама императрица блистала свежестью и красотой. Народ, толпившийся в Кремле, замер при ее появлении. Рядом с каретой императрицы ехали верхами обер-шталмейстер Лев Александрович Нарышкин, шталмейстер Александр Сергеевич Строганов, генерал – адъютант Алексей Григорьевич Орлов, генерал-лейтенант Федор Григорьевич Орлов, генерал-полицмейстер Николай Иванович Чичерин. За ними следовали кавалергарды во главе с генерал – аншефом в золоченной кирасе, Григорием Григорьевичем Орловым. Народ с интересом разглядывал ехавшего следом Великого князя со своим сопровождением, а такожде движущихся за ними длинным хвостом других вельможных лиц.

Покинув карету, императрица вошла в Успенский собор. Следом за ней по два в ряду прошли депутаты во главе с генерал-прокурором Александром Алексеевичем Вяземским, который держал в руках маршальский жезл. Литургию и соборный молебен вел новгородский митрополит, депутат от Синода, Димитрий.

После литургии депутаты подписали присягу. Затем генерал-прокурор Вяземский пригласил их в Кремлевский дворец. Императрица Екатерина уже восседала на троне. При виде нее все затихли, едва ли можно было расслышать какое-либо движение. Справа от императрицы стоял укрытый красным бархатом стол, на нем лежали бумаги. Новгородский митрополит Димитрий произнес небольшую речь, после него выступил вице-канцлер князь Александр Михайлович Голицын, такожде с небольшой речью о важности сбора депутатов и счастии следовать наказам императрицы.

Взгляд государыни показывал, что доселе она всем довольна, и, взяв бумаги со стола, она торжественно вручила Вяземскому «Наказ Комиссии», «Обряд управления Комиссией» и «Наказ генерал-прокурору». Все не спускали с нее глаз. Картина передачи бумаг запечатлелась в памяти у каждого депутата. Пожелав им плодотворной работы на благо отчизны, высоко подняв голову и глядя прямо перед собой, императрица, удалившись из залы, уехала в сопровождении своей свиты. Время пролетело как один миг. К моменту отъезда государыни наступил полдень. Депутаты разъехались: первое заседание в Грановитой палате назначено на следующий день.

Тридцатого июня, прибыв на заседание к десяти часам утра, генерал-прокурор Вяземский, на коего была возложена почетная и тяжелая миссия – возглавить работу депутатов, крайне волновался. От успеха его деятельности на оном поприще зависела не токмо его карьера, но и будущность России.

Предложив депутатам занять места, он открыл заседание чтением «Обряда управления Комиссией». Документ размера был изрядного, и под конец депутаты, как школяры, слушали с трудом, позволяя себе переговариваться и даже вставать с места. Вяземский предполагал, что таковое может случиться: шутка ли, перед ним сидели чуть ли не полутысяча слушателей. Он прекратил чтение и, призвав к порядку, вежливо подождал, пока не установилась тишина.

Далее им предстояло выбрать маршала Комиссии. Депутатами на рассмотрение государыни были предложены граф Иван Орлов, граф Иван Чернышев и Александр Бибиков. Императрице Екатерине Алексеевне сразу паче других пришлась по душе кандидатура Бибикова, совсем недавно вернувшегося с Урала. Он закончил начатую князем Вяземским работу по усмирению бунта работного люда на Урале, сумев разобраться в причинах возникновения его и принять меры к улучшению положения восставших, наладив административные отношения с хозяевами. После того отправленный в дальнюю командировку, он справился с нелегким заданием изучить состояние южных и юго-западных государственных границ.

На следующий день Вяземский получил от государыни записку: «Поскольку граф Иван Орлов нас просил об увольнении, а граф Иван Чернышев связан многими делами, то быть предводителем костромскому депутату Александру Бибикову».

В тот же день генерал-прокурор объявил об оном решении депутатам и торжественно вручил свой жезл депутатскому маршалу Александру Бибикову.

Наконец состоялось чтение самого «Наказа», кое депутаты встретили с восторгом, понеже он показывал, окромя знания дела и любви к людям, такожде и желание императрицы внести в законодательство паче мягкости и уважения к человеку.

Александр Вяземский и Александр Бибиков руководили ходом заседаний депутатов и поочередно управляли большим собранием Комиссии и Дирекционной комиссией.

Работы было много, и в помощь себе как Вяземский, так и Бибиков выбрали людей из депутатов. Вяземскиму, к примеру, помогали Федор Орлов, Всеволод Всеволжский и Петр Хитрово.

Свои доводы и пожелания в законотворчестве депутаты должны были излагать коротко и ясно и не более получаса.

Императрица не выпустила из виду и приезжавших в столицу губернаторов, дабы они имели право посещать заседания Комиссии и представлять депутатам свои соображения по устранению недостатков законодательства. В начале августа несколько депутатов, среди коих были князь Григорий Орлов и маршал Бибиков, желая выразить свою признательность, предложили императрице от имени всех депутатов Комиссии принять титул Великой премудрой матери Отечества. Приятно, безусловно, было получить таковое предложение, но императрица поручила вице-канцлеру князю Александру Михайловичу Голицыну заявить от ее имени:

«О званиях же, которые вы желаете, чтоб я от вас приняла:

1) на «Великая» – о моих делах оставляю времени и потомкам беспристрастно судить;

2) «Премудрая» – никак себя таковою назвать не могу, ибо один Бог премудр;

3) «Матери Отечества» – любить Богом врученных мне подданных я за долг звания моего почитаю, быть любимою от них есть мое желание».

Своему фавориту она сказала в раздражении:

– Надобно господам депутатам обсуждать и составлять законы, а не заниматься моей анатомией.

Григорий Орлов ответствовал ей тем, что охладел к своей депутатской деятельности и за все время работы в Комиссии выступил всего раз. Императрица, естественно, заметила оное его мстительное безразличие. Отметила она, что и остальные Орловы не отличались добросовестностью к порученному депутатскому делу.

Всех пятерых братьев Орловых избрали депутатами от уездов, где у них были имения. Григорий Орлов представлял дворян Копорского уезда Петербургской губернии.

В специальном «Наказе» для генерал-прокурора, такожде написанном рукой императрицы, Вяземскому рекомендовалось осуществлять особливое наблюдение за тем, чтоб «противного разуму, в пунктах наставления содержащемуся, Комиссией ничего сочинено не было». Там же государыня объясняла своему генерал-прокурору некоторые понятия теоретического характера, как их понимала она сама. Среди них – права божественного или святой веры, права народного; права государственного общего и другие права. В целях более эффективного наблюдения за работой Комиссии она рекомендовала генерал-прокурору иметь в качестве помощников четырех «знающих юрисконсультов». В особливо сложных случаях генерал-прокурор мог запрашивать мнения университета и Академии наук.

Новый, шестьдесят восьмой год прошел невесело для императрицы и ее окружения: конец года омрачили частые болезни цесаревича, а такожде Алексея Григорьевича Орлова. Уже седьмой год подряд Екатерина ждала подарок от почитателя, желавшего сохранять инкогнито, – золотое блюдо с оранжерейными персиками, грушами, сливами и прочими фруктами. Получая его, государыня радовалась как девочка и все выспрашивала у своих придворных, кто бы мог быть сей ее тайный поклонник. Она не могла угадать, но полагала, что им мог оказаться и Кирилл Разумовский, и Александр Строганов, и Алексей Орлов, и Никита Панин, и Бог весть еще кто.

Год и начался не лучшим образом: неожиданно заболела оспой и скоропостижно скончалась фрейлина, княжна Шереметьева. Екатерине пришлось выехать вместе со всем своим двором. Сие было большим неудобством, и государыня выражала неудовольствие.

– Бог знает, что творится на белом свете, – говорила она раздраженно фрейлине Протасовой и своей наперснице Перекусихиной, которые помогали ей переодеться перед сном. – Времени нет на основные государственные дела, а надобно переезжать. Все время страх, беспокойство за здоровье цесаревича Павла и всех остальных: не токмо придворных, но и всех подданных. Просто безысходность какая-то. Безобразие! Надобно с оным положением что-то делать!

Екатерина окинула ласковым взглядом своих подруг – Брюсшу, Королеву и Марию Саввишну.

– За вас боюсь. Не дай Бог подхватите сию заразу. Император Петр Второй умер от оспы.

Перекусихина замахала руками:

– Типун вам на язык, матушка моя. Чего вам в голову пришло? Меня моя жизнь не волнует, за вас, государыня, беспокоюсь. Не приведи Господь… – у нее пресекся голос, и она сердито посмотрела на Екатерину. – Надобно найти хороших докторов, даст Бог, найдется средство от распроклятой оспы.

Екатерина задумчиво тарабанила пальцами по низкому столику.

– Знаешь, Королева, как говорят в Германии? – обратилась она к Анне Протасовой. – Мало кому удается избежать оспы и любви.

Я хочу остаться той, которая не избежала любви, но избежала оспы. Как ты думаешь, сумею учинить таковое?

Глаза фрейлины налились слезами:

– Матушка моя, вестимо, сумеешь. Ты все сумеешь, токмо пожелай. – Она быстро вынула из рукава платочек, смахнула слезы. У Марии Саввишны такожде глаза были на мокром месте.

– Ну, полно вам, голубушки. Не плачьте. – Екатерина легла в постель, уставилась в расписной потолок. – Сказывают, есть средство – прививками специальными называются. Берут нитку и проводят по ранке больных оспой, стало быть – заражают нитку, и проводят ею по порезу на теле у здорового человека. Якобы сей человек слегка заболевает, но не умирает. И организм человека закаляется и заболеть оспой ему более не грозит.

Перекусихина слушала, затаив дыхание.

– Надо заняться сей болячкой как можно скорее, – вскричала она, перекрестившись. – Бедная, бедная княжна Шереметьева, дитя еще! Ах, кабы знали таковое средство!

Екатерина задумчиво кивнула головой.

– Слышала, будто английский король Георг и вся его семья сделали себе таковую прививку. Чем же я хуже?

– Так-то оно так, матушка – голубушка, но обязательно надобно вам сходить еще к чудотворной иконе.

– К той, что на Шпалерной?

– Да, к той, что в Петербург из Москвы привезла сестра царя Великого Петра, Наталья Алексеевна.

Екатерина оживилась.

– Да-да, слышала об оной истории. Надобно пойти вместе с Павлом. И вы с Анечкой с нами пойдете. Икона и в самом деле чудотворная. Говорят, много людей исцелила, многих защитила от бед.

– Чудотворная! И первая исцелилась сестра патриарха Иоакима Ефимия в прошлом веке, еще моя бабушка была жива. У нее много лет не заживала рана в боку.

Наутро императрица вызвала своего доктора, Роджерсона. Приказала ему найти где угодно такового медикуса, который смог бы сделать подобную прививку. В то же утро в Англию помчалась депеша в русское посольство к графу Ивану Григорьевичу Чернышеву (он уже год как находился там чрезвычайным послом), с наказом пригласить в Россию лучшего доктора, умеющего проводить подобные процедуры. Им оказался английский доктор Томас Димсдейл. Без промедления он прибыл в Россию вместе со своим сыном. Заодно императрица затребовала графа Чернышева назад в столицу: надобно было заниматься переоснащением и перевооружением флота, ибо турки, недовольные присутствием русских в Польше, по тайной указке союзной Франции намеревались объявить России войну.

Встретили доктора с распростертыми объятьями. Первым делом Димсдейл подарил императрице двух маленьких собачек-левреток, чему Екатерина Алексеевна весьма обрадовалась, поскольку к животным и птицам всегда была неравнодушна. У нее когда-то и болонка, и попугай, и канарейки поживали, одно время – белочка и обезьянка. Екатерина с большим интересом наблюдала, как в ответ на ее любовь к ним сия живность отвечала тем же.

Не откладывая, Димсдейл велел назавтра найти кого-нибудь из детей, болеющего оспой. Нашли семилетнего сына вахмистра Александра Маркова. Но сначала осторожный англичанин провел эксперимент с кадетами военного училища. Однако Екатерина, у коей все дни были расписаны по часам, не дожидаясь результата, потребовала провести прививку, как и назначила с самого начала, двенадцатого октября. Государыня отправилась в Царское Село, следом туда поехал и Димсдейл. Прививки императрице и наследнику сделали без промедления и почти безболезненно. Григорий Орлов сидел рядом, нахохлившись и страшно болезненно морщился, когда доктор проводил зараженной ниткой по надрезанному предплечью императрицы. Сам после оной процедуры, крепко поддерживая, отвел ее в спальню. Первую ночь после прививки императрица спала, как в забытьи. Проснувшись, она почувствовала, что температура поднялась, и ей не хотелось открывать глаза. Фрейлины, дежурившие у нее, разговаривали очень тихо. Императрица прислушалась. Послышался приглушенный голос Марии Перекусихиной:

– Она, сказывают, убила сто двадцать семь своих крепостных…

– Ох и лютая сия Салтычиха, – перебила ее такожде полушепотом Протасова. – Крепостных своих девок не токмо за косы таскала, так живьем волосы вырывала.

– Удивляюсь, – говорила фрейлина Полянская. – Мы ж с ней одного года. Муж ее умер, когда ей было двадцать шесть лет. Оставил ей столько богатства – поместья в Московской, Вологодской и, кажется, в Костромской губерниях. Живи себе!

– А огромный дом в Москве! Около Большой Лубянки и Кузнецкого моста…

– Как люди терпели таковое? – паки послышался возмущенный голос Перекусихиной. – Спасибо матушке-государыне Екатерине Алексеевне, она приняла челобитную в год, когда вступила на трон, а уж колико лет не могут найти концы.

– Я никак не могу поверить, – вновь вступила в разговор Протасова. – Оная Дарья же Салтыкова считалась высокородной дворянкой, ее уважали за набожность, за частое паломничество к святыням, она жертвовала деньги на церковные нужды и раздавала милостыню убогим.

– Не представляю, как она делала оное: просто подходила и избивала? – спрашивала сдавленным голосом Авдотья Полянская.

– Мой брат принимает участие в следствии, – сказала Перекусихина. – Он говорит, начиналось с претензий к прислуге – Дарье не нравилось, как помыт пол или выстирано белье. Озлясь, она начинала бить служанку. А била не чем-нибудь, а поленом, утюгом аль скалкой. Боже, какой ужас!

– Потом совсем разошлась, – подхватила нить рассказа Протасова, – девушек привязывали голыми к столбу на морозе, морили голодом, обваривали кипятком. Сама Салтычиха лично присутствовала при расправе, наслаждаясь происходящим.

– Ужас, ужас! Она не человек! – воскликнула Перекусихина.

Екатерина открыла глаза. Перекусихина с искаженным от ужаса лицом крестилась.

Протасова, подняв глаза к иконам, тоже осеняла себя крестом.

– Не надо больше об сей душегубке, прошу вас, – попросила Екатерина почти шепотом. Все кинулись к ее изголовью.

– Матушка, прости нас, разбудили тебя, голубку! Как вы себя изволите чувствовать? – со слезами на глазах – то ли от пережитого рассказа, то ли от волнений за свою государыню – спросила Перекусихина, поправляя подушку. В минуты переживания она называла императрицу то на «ты», то на «вы».

Протасова поправляла одеяло. Фрейлина Полянская молча с сочувствием в глазах смотрела на проснувшуюся государыню.

Екатерина попросила их не беспокоиться и паки закрыла глаза. Голову давила тяжесть, она думала о Дарье Салтыковой. Со всеми заботами она выпустила из виду последнее время сие отвратительное дело. Пора было вынести приговор.

Императрица думала о том, что в ее государстве не должно быть таких извергов. Землю от подобных нелюдей надобно очищать. И хорошо, что прорвались к ней с челобитной крепостные Савелий Мартынов и Ермолай Ильин, потерявшие своих жен из-за дикого обращения с ними дикой Салтычихи.

Преступления Дарьи Салтыковой поразили ее и, хотя у нее не было ни желания, ни времени выносить на общественное обозрение пугающую жизнь знатной преступницы, Екатерина постановила устроить показательный процесс. Родственники Салтычихи надеялись посулами и взятками замять дело преступницы, и ей, вестимо, советовали вины не признавать и не раскаиваться. Но кропотливая и упорная работа следствия позволила доказать убийства семидесяти пяти человек, учиненные Салтыковой. Сие дело Сенат не мог довести до конца, полагаясь на решение государыни Екатерины Алексеевны.

Долго еще, с закрытыми глазами, государыня размышляла о справедливом приговоре оному чудовищу. Надобна была таковая мера наказания, дабы никому другому подобному уродцу неповадно было.

Наутро к ней пришел князь Григорий Григорьевич Орлов.

– Ну как ты, зоренька моя? – обеспокоенно спрашивал он, входя в ее покои, обдавая свежим приятным запахом парфюма. Екатерина встречала его, сидя в кресле, одетая в свободный салоп. – Какое лекарство тебе дает сей медикус-англичанин?

– Хорошо, Гришенька. Сравнительно. Болит голова, спина, ноги.

Григорий подсел близко к ней, но она категорически запретила:

– Гриша, я же оспенная. Встань, уйди подальше от меня.

Он послушно отошел.

– Видишь, какие пупырышки на лице? Некрасиво, да? – Екатерина посмотрелась в зеркальце и отбросила его.

– Душа моя, – Григорий невольно прижал свою руку к сердцу, – ничего я на лице твоем некрасивое не могу увидеть, пошто ты такие вопросы учиняешь?

Екатерина ласково улыбнулась. Показала глазами на бутыль.

– Здесь снадобье, называется глауберовой слабительной солью, еще вот – ртутный порошок. Очень помогает простой стакан холодной воды и прогулки по неотапливаемым покоям. Да и в спальне моей температура самая низкая из возможных…

– И вправду прохладно здесь. Ты токмо поправься, тогда дадим оному доктору звание лейб-медика да хорошую пенсию.

– И баронство.

– И баронство. И вычеканим медаль в честь твоего подвига.

– Благодарствую тебе, Гришенька. Скажи, сильно я подурнела?

Орлов сделал убитое лицо, всплеснул руками:

– Ну что ты? – произнес он с жалостью, преданно заглядывая ей в глаза. – Я ничего не вижу подобного. Всегда ты самая красивая. Но вот что болит тело – не опасно сие?

– Доктор говорит, совершенно нормально.

Орлов быстро подошел, обнял ее порывисто.

Екатерина резко развела его руки, при том изрядно покраснев от предпринятого усилия.

– Гриша, что ты делаешь такое! Сейчас же отойди от меня. Иль ты забыл, что у меня оспа? – гневно спросила она.

– Прости, прости зоренька моя, забылся я слегка, – подняв руки, он с виноватым видом отошел к окну. – А я вот с Алеханом собираюсь такожде сделать прививку.

Екатерина переменила гнев на милость. Улыбнулась.

– Я и не сомневалась в вас. Вы же орлы!

– Ты у нас орлица! А мы так, орлята, – скромно заметил фаворит. – У твоих придворных токмо и разговоров, что о грядущей войне с турками и твоей прививке. Знаешь, какая у многих мечта?

Екатерина, подбив подушку за спиной, устроилась поудобнее и обернула к нему лицо.

– Ну, поведай мне, что же за мечта такая у них необычайная?

– Хотят заразиться от нитки, зараженной от тебя.

Императрица усмехнулась:

– Что ж, буде возможно подобное, отчего же нет.

– Я, чур, первый!

– Токмо ты и никто более. Не сомневайся, милый мой. Остальные, стало быть, от тебя заразятся: все равно как от меня.

– Сейчас бы я крепко тебя зацеловал, но не рискую накликать на себя гнев твой.

– И правильно делаешь! – заулыбалась Екатерина. – Иди, Гриша. Сейчас доктор Димсдейл придет меня осматривать.

– Не буду мешать, вечером увидимся. Чаю, будешь чувствовать себя не худо. Я, пожалуй, повременю с прививкой, пока ты не выздоровеешь. Не потому, что жду результата, а понеже ты дорога мне, посему должон я видеть твое выздоровление всякий день.

– Ах, Гриша, – во взгляде Екатерины светилась искренняя признательность. – Знаю, знаю. И ты береги себя, прошу. Не вздумай в следующий раз обнимать меня.

В двери постучали. Орлов, собрав губы в яркую точку, по новой французской моде, поднес палец к ним и, глядя на Екатерину, поцеловал воздух. Придерживая шпагу, быстро удалился.

Облегченно вздохнув, Екатерина обернулась к вошедшему Томасу Димсдейлу.

Придворная красавица Прасковья Брюс, ровесница императрицы и с шестнадцати лет ее верная подруга, во время оспенной прививки императрицы находилась в гостях у матери – Марии Андреевны Румянцевой. Она приехала в день полного выздоровления государыни.

Екатерина Алексеевна должна была выйти из своего кабинета, где изволила вести беседу с Паниным и Григорием Орловым. Прасковья с пристрастием допрашивала своих подруг:

– Ну, как сей страх Божий учинялся? Больно было нашей государыне-матушке?

– Чай, несладко было, но ты знаешь нашу голубушку, все стерпела, – сказала с глубоким сочувствием Перекусихина.

– И как она первые дни?

– В субботу, помню, – вспомнила Протасова, – она почивала ночью хорошо и думала поутру, что совершенно здорова, но к полудню почувствовала дрожь, затем последовал жар лихорадочный и беспокойство по всему телу. Чувствовала такожде тяжесть и дурноту в голове, боль и онемение рук под мышкою и жаловалась на спину.

– Ой, как страшно! – прошептала Брюсша.

Перекусихина поскорей успокоила ее.

– Не пугайся, в оный день после ходьбы в холодном покое беспокойства в голове уменьшились. Кушать в сей день Ея Величеству не хотелось, и она не кушала ничего, окромя как немного овсяной кашицы в обед и в ужин. Ранки на руках еще больше рделись.

– А на следующий день, в воскресение, – продолжила Протасова, – ночь Ея Величество дремала, но сон много раз прерывался. Боль в голове и в спине продолжилась, токмо к ней еще лихорадка добавилась. Несмотря на то, изволила встать с постели в обыкновенное время и прохаживаться в холодном покое. Ранки рделись гораздо больше, и ввечеру многие пупырышки, слившиеся вместе, показались кругом них. Чувствовала великую тяжесть и изволила пойти почивать прежде обыкновенного времени.

Протасова замолчала. Перекусихина паки ничего не говорила.

– А что же в понедельник? – спрашивала Брюсша, окидывая их просительным взглядом.

– А в понедельник, – продолжила Протасова, – почивала ночью хорошо, и испарина была великая. Тяжесть и дурноту в голове чувствовала, однако ж в гораздо меньшей степени против прежнего: жаловалась на слабость, однако ж лихорадка уменьшилась. Поутру изволила принять пол-унции глауберовой соли, распущенной в теплой воде, что великое облегчение подало. После сего во весь тот день чувствовала под мышкою онемелость, спина и ноги болели, а голове было гораздо легче. Откушали немного кашицы и воды. И так было почти всю следующую неделю.

– А в нонешнее воскресение, – перехватила повествование Перекусихина, – Ея Величество почивала ночь весьма хорошо, боль в горле больше не беспокоила, твердость желез чуть можно было чувствовать. К вечеру большая часть оспин на лице темнее цветом стали. В понедельник, на вторую неделю, государыня Екатерина Алексеевна ночь провела преизрядно, изволила кушать немного курицы в обед и безо всякого беспокойства весь день пробыла. Все оспины цвет свой переменили в темноватый.

Мария Саввишна немного выдохнула, но напряжение в ее лице оставалось прежним, как будто она усилием воли восстанавливала детали тех тяжелых для любимой ее императрицы дней.

– Во вторник, уже выздоровев, – продолжила она, – Екатерина Алексеевна изволила последний раз принять глауберову соль. Ея Величество изволила всякий день ездить в карете прогуливаться на чистый воздух, и первого числа ноября возвратилась в Санкт-Петербург в совершенном здравии – к великой радости всего города. Ввечеру к приехавшим во дворец господам изволила выйти и принять от дворянства поздравление.

Протасова напомнила:

– А забыла ты, душечка, Мария Саввишна, сказать, что до самого того времени, как оспа стала высыпать, Ея Императорское Величество всякий день изволила вне покоев на чистом воздухе прохаживаться пешком по два и до трех часов.