КРУК Бердичевская Анна

–Третий день ношу с собой. Держи, я отсканировал.

Кузьма вытащил из конверта письмо о графическом устройстве Божьего мира. Пробежал глазами, нашел и негромко прочел вслух:

«…все образы мира, все лучи не вдаль улетают, не в точку на горизонте, но стремятся вовнутрь смотрящего, в глаз и в сердце того, кто смотрит. В Божью точку наблюдателя. Проверь сам. Знание приходит и уходит, как свет, от точки к целому. А от Целого оно готово вернуться в Точку. Сделай и ты так, чтоб приходило и уходило. Чтоб было от кого и к кому. Это не трудно, когда окончательно захочешь…»

Кузьма отправил письмо во внутренний карман куртки.

–Значит, говоришь, окончательно захотеть, да еще и поверить… – повторил Блюхер и задумался о себе. – Я не только Облако в штанах, но и Фома неверующий. Знаешь, я себе в детстве чуть глаз не выжег, хотел непременно сам увидеть, как из твердой и холодной материи получается огонь. Настриг спичечных головок в пузырек из-под теткиного лекарства и стал его нагревать на спиртовке. Пузырек помутнел, и я решил поглядеть через горлышко. Тут огонь и получился. Опыт удался, но пониматель ничего не понял, только опалил бровь с ресницами и получил ожог глаза второй степени…

–И чо?.. – спросил Кузьма, как спросил бы Паша.

–Да ничо. Продолжаю подогревать и заглядывать. Моя парадигма пока не меняется. – Вася принялся за второе пирожное. – А ты чем займешься? Я ведь про «Фонарь» не шутил…

–Какие шутки… – ответил Кузьма. – «Марко Поло» сменит профиль, станет и впрямь издательством. Марк давно считает, что вывод пленок себя исчерпал, технология отмирает.

–Но ведь и журналы бумажные, и книги скоро накроются. Зачем книги, когда компьютеры?.. Ты, кстати, купи ноутбук. Общаться будем.

–Куплю. Будем. Но книги, Вася, останутся. Как берестяные грамотки остались, и глиняные таблички вавилонян – их хоть сейчас можно прочесть, их и читают… – Кузьма крутил ложечкой в чае без сахара. – Помнишь, ты показал новенький штырек, флешка называется? Это значит, что лазерных дисков скоро не будет. А до дисков были дискеты. Их ведь уже нет. Даже дырочек в новых «черных квадратах» для них уже нету, заросли по ненадобности.

–Ну да, прогресс. Были еще перфокарты, были серпантины, магнитные ленты… И чо?

–Все перечисленные тобою предметы – лишние – посредники. Уж ты поверь, я матрешками торговал и точно про посредников знаю… Между текстом и человеком ничего не должно стоять, никаких технологий. Лист и перо, и все… Текст, знак, рисунок на плоскости – это материнская матрица для всех измерений. И даже всю музыку – на бумажке, на нотном стане записывают. Не важно – бумага, пергамент, береста, глиняная табличка… Береги плоскость, на ней можно сохранить ВСЁ – вот о чем Хапров написал. Информация должна быть доступна, из веков и на века –напрямую, через плоскость от автора к читателю, от творюги к понимателю… Зеркально отражаясь в плоскости, от живого к живому, только так! И не суйтесь в этот процесс со своими гаджетами! Играйте ими, но понимайте, что все они – игрушки, сломаются и станут мусором!.. Ты скажешь – прогресс не остановить, что на смену – рабовладельческому строю идет феодальный… Я все-таки историк, и не тебе меня учить! – Блюхер с изумлением поглядел на Чанова: сколько страсти!.. – Да, мы живем на информационной помойке и плодим помойку. Как бомжи. Что? Разве нет?.. Я и не против! Что есть моя любимая археология, как не копание на помойках времени? Помойки-то и называются «культурный слой»… Но если ты находишь в тысячелетнем мусоре хоть клочок бумаги, или бересты, или глиняную табличку с текстом – все сразу строится и проясняется. ОЖИВАЕТ! Текст был написан не для тебя лично, но он пришел к тебе и ты его – понял… От вашего мусора, от детекторов, черных ящиков и лампочек Ильича останется мертвый, ечеловеческий, невнятный мучор. Как у Стругацких, какие-то диски и штыречки, которые никто никогда, ни один сталкер не сможет прочесть… А «Розовощекий павлин» проклюнется когда-нибудь в мусоре да заговорит человеческим голосом! Со следующими людьми!

–Значит, «Пикник на обочине»… – хмуро произнес Вася. – Зона… Что ж, я, если выживу, стану сталкером, буду по зоне детей на экскурсии водить…

–Не детей, а… биологические приложения к ноутбукам, к черным ящикам и хер знает к чему… к крутым и гадким штукам, к гаджетам!.. Ноутбук-то я куплю. Но журнал издавать я хочу человеческий, простой и вечный. Бумажный. Маленьким тиржом, как при Пушкине. Пусть полежит, дождется читателя. И кто-то родненький когда-нибудь подумает: «Что, блин, за «Фонарь» пятьсот лет назад выходил?.. Любопытно…» Еще непременно детские книжки с картинками хочу издавать. Буду бороться с энтропией старым дедовским методом. От лица – к лицу.

Блюхнер, почувствовав паузу, осторожно встрял:

–Вольф у баронессы об энтропии…

–Я туда же. Вольф – учитель. Слушай, физик! Как из Хаоса – из этой безумной тоски на букву «хер» – получилась жизнь?! Да еще и Наблюдатели, они-то хаосу – зачем?! С какого перепугу?.. Кто нас-то с тобой, таких голеньких и разумных, вопреки «бесспорным законам термодинамики», втолкнул в этот хаос, откуда мы, такие сложно-упорядоченные, взялись?.. Откуда этот вечный двигатель? Его же не может быть никогда! А он – есть. И мы с тобой – есть… Ты же сам знаешь и чувствуешь – не сходится!.. Нет, не перебивай. Я сейчас скажу и надолго замолчу. Дел у меня будет полно… Вот ты захотел посмотреть, как получается огонь, и чуть глаз себе не выжег. Чтоб что-то понять. Потому что ты пониматель и именно захотел понять… и разглядеть. Ты это дело – понимать – любишь. Твоей любовью хаос упорядочен. Любовь, что это, как не бесконечный процесс преодоления энтропии?.. А тот, кто не захотел, не рискнул для этого собственным глазом и даже жизнью, не передал того, что ему дано, не поверил, не полюбил, – тот становится пуст и выпадает из круга прямо в мертвый хаос. Я таким и был, одиноким аутистом… Человег попал в крук — вот что первое мне в подвале Крука привиделось…

Помолчали. Кузьма почувствовал, что язык заплетается, но снова заговорил.

–Вася, дорогой ты мой любитель Островского!.. Играй в швейцарскую рулетку! Покроши протоны на фотоны. Наведи порядок с Гридом. Может, и в церковном хоре петь начнешь… потому что, слава Богу, человек живой и с талантом… Или в Ла Скала сбежишь. Ты молодой… Но я тоже не старый! – Кузьма перевел дух, вытряс из графинчика последние капли в рюмку, выжал лимон и выпил. Вспомнил что-то, улыбнулся и снова заговорил:

–Ты вот что, привет от меня Кафтанову передай, он хороший. И Роберту Кайо непременно скажи, что моя бабушка своим «гридом» много муки обгрейдила, и чо? И ничо, обошлось!.. Что же до скоростей нечеловеческих… так ведь и девять баб за один месяц живого ребеночка не родят… Ах, Вася! Все творение нам дано!! Каждому, понимаешь, каждому живому во плоти почти что плоскому человечку – дано. Весь образ Мира, целиком и полностью, со всеми измерениями и тайнами. Целое содержит нас, а мы его. Правда, не все помним, забываем. Но вспоминаем же вдруг! Все все понимают, каждый самый неуместный человек. Только сказать не в силах… или охоты нет. Но есть же, приходят те, кто в силе! По образу и подобию Божьему. Приходят – и говорят.

Блюхер, поглядывая на Чанова, хлебнул чаю и открыл было рот, чтоб отправить в него третье пирожное, но Кузьма схватил его за руку, так что Вася рот закрыл и снова «обратился в слух», а Кузьма заговорил тихонько, как о тайне:

–Вот что я ночью вспомнил. Три месяца назад на Большом Устиньевском мосту Паша рассказал про волчицу Дуню. Которая думала, что она лайка. Но лаять-то – не умела… И тогда… тогда она стала лаять голосистым сеттером… Понимаешь?.. Она в него своей волчьей душой забиралась и его голосом лаяла! А сеттер и не знал, думал, это он сам, и сдуру… Не так ли с нашими поэтами поступает Бог! А?.. Редко кому даны голоса. Редко. Но мы все, то есть каждый из безгласных людей, – высказан. Богом кому-то дается голос – которым каждый человек высказан до донышка, до света на дне! Многие из этих редких не безгласных людей через свой дар и погибли… Но через них – нам всем дано. Имеющие уши слышат. Вот как все устроено!.. Вася, я этим займусь. Нельзя дать голосам пропадать втуне.

–Понял… – Блюхер смотрел на Чанова не мигая. Да вдруг и сказал до боли знакомым Чанову Сониным голосом: – «А то я и Фольф, мы фсе фымрем…».

–Ну, ты! Чревовещатель!! – Чанов смазал Блюхеру по стриженой макушке.

Вася мотнул головой, вздохнул глубоко, а затем спокойно и с удовольствием принялся за отложенное пирожное. А Чанов взял с тарелочки последнее. Это была тарталетка с заварным кремом и малиновым вареньем. Кузьма посмотрел на малиновое варенье внимательно. И вспомнил Пашу с Чеченом, как они поссорились. Все вдруг вспомнил. Про туман и тьму, про смерть и жизнь вечную, про Петра, про Платона и апостола Павла, про Магду, про цвет хурмы на солнце, про пункты А и Б, про отца и сына и как ночная дорога втягивается под капот неподвижной машины…

–Все это навсегда, – сказал он. – Не переделать.

Блюхер, покончив с чаем, встал и сказал:

–Хорошо!

–Что? – спросил Чанов.

–Что мы живые. Что сошлось так, все сошлось. Повезло, ей-богу… Спасибо! – он двинул Чанова по плечу и захохотал, пугая окружающих пассажиров. – Регистрацию объявили, тебе пора!