Знаменитые писатели Запада. 55 портретов Безелянский Юрий
Похоронили и закрыли вопрос об американском романтике русской революции, «красном денди». Джон Рид стал частью пантеона коммунистических святых на Красной площади.
У Джона Рида есть рассказ «Красная рука», который заканчивается следующими словами: «Затем луна стремительно, как мысль, выскользнула из-под своего одеяла, и с ужасом я увидел, что она всматривается в меня сквозь большую рваную дыру в стене ректората, которая до сих пор слабо дымилась, будто курила фимиам ночи».
Короткий шлейф памяти Рида
Перефразируя известное выражение, можно сказать: мавр сделал свое дело — о мавре можно вспоминать. В 1929 году в Америке был создан первый Клуб Джона Рида. Но вскоре мода среди американских интеллектуалов на «радикальный шик» прошла, и Клубы потихоньку закрылись.
В 1981 году прогремел на экранах фильм «Красные», в котором роль Джона Рида сыграл популярнейший актер Голливуда Уоррен Битти. Лента принесла три «Оскара». Короткий всплеск и снова и тишина. В родном Портленде о Риде напоминает лишь скамейка с табличкой, установленной в одном из парков города. «Если брать Америку в целом, то мало американцев знают про Джона Рида, — говорит Вильям Ричардсон, профессор университета штата Вашингтон. — В университетах студенты читают его книги, публицистика Рида оказала большое влияние на прессу, но чтобы многие его знали — такого нет».
А многие ли знают книги и самого Джона Рида в современной России? Уверен: единицы, хотя название его книги «Десять дней, которые потрясли мир» стало крылатым. Тем более что Россию все время чем-то потрясают!.. И, конечно, многим зрителям помнится спектакль Юрия Любимова в Театре на Таганке «Десять дней», который был поставлен в 1965 году и шел на сцене более 20 лет. И каждый раз зрители с особым удовольствием накалывали билеты на штыки красноармейцев, стоявших на входе театра вместо затрапезных билетерш. На сцена была веселая кутерьма, от Тютчева до Ленина, от Блока до Левитанского, и все называлось «Народное представление в двух частях с пантомимой, цирком, буффонадой и стрельбой», что наверняка бы понравилось Джону Риду.
Революция, описанная Ридом, все же отличалась от той, которая была на самом деле. Достаточно прочитать крохотный рассказ Исаака Бабеля «Гедали». Старый лавочник Гедали говорит: «Революция — это хорошее дело хороших людей. Но хорошие люди не убивают. Значит, революцию делают злые люди…» И далее бедный и несчастный Гедали пустился в длинные рассуждения о том, что такое Интернационал и с чем его кушают.
«— Его кушают с порохом, — ответил я старику, — и приправляют лучшей кровью…»
Впрочем, спор о революции длится и длится и, видно, конца ему не будет: хорошая революция — плохая, великая — кровавая и т. д. Оставим прения, дискуссии и разговорчики. Лучше обратимся к Булату Окуджаве. С какой стати? — скажете вы, а вот с какой: у него есть любопытная песенка про Портленд, где родился Джон Рид, с рефреном:
- Когда воротимся мы в Портленд, мы будем кротки, как
- Овечки.
- Да только в Портленд воротиться нам не придется
- Никогда…
Это случайное совпадение? Или с намеком на Джона Рида? Лично я ответа не знаю.
- Когда воротимся мы в Портленд, ей-богу, я во всем
- покаюсь.
- Да только в Портленд воротиться нам не придется
- никогда…
Джон Рид не возвратился в свой Портленд. Покаялся иль нет, нам не известно. По утверждению Джона Дос-Пассоса: «Он был уверен в том, что делал, от кончиков пальцев до кончиков волос», те грозовые годы таких наивных романтиков насчитывалось немало. Ну, а по поводу «агента влияния», то эта раздача ярлыков состоялась уже после смерти Джона Рида.
Фолкнер и семечки
Уильям Фолкнер — крупнейший писатель XX века. Критики называют его Шекспиром нашего времени, король Лир мировой литературы? Для русского читателя Фолкнер особенно ценен тем, что он является наследником русского классического реализма, в частности он тесно связан с творчеством Достоевского. И, как говорится, тем и ценен.
В 1958 году в «Иностранной литературе» была опубликована статья о творчестве Фолкнера, где были такие строки: «Он (Фолкнер. — Ю.Б.) дает читателю не только зрелые плоды своего творчества, но словно раскрывает перед ним самый процесс творения, „процесс производства“: склады беспорядочного нагромождения сырья и весь ход черновой обработки, показывает и собственно „технологические процессы“, весь путь превращения заготовки и возникающие при этом отходы и мусор».
Наверняка, прочитав такое, испытываешь некоторое недоумение по поводу вывертов литературоведов (во, пишут!..). Это номер «Иностранки» попал в апреле 1958 года в руки Анны Ахматовой, и та недоуменно сказала Лидии Чуковской:
«Что за странная статья! Я долго трудилась, прежде чем из нее извлекла нечто, читатель обязан быть прилежен и трудолюбив. Я читала, читала, читала — меня очень интересует Фолкнер — и все какие-то обиняки. Но в конце концов статью есть из-за чего читать. Она питательная, хотя построена она по принципу еврейского анекдота; „Вы знаете, как делают творог? Берут выреники и ви-ко-ви-ривают!“»
Лично я не хочу, чтобы из этой книги «выковыривали» какие-то сведения. Поэтому я стараюсь излагать материал просто и почти линейно. И писать языком Бунина и Чехова. Простым классическим русским языком, без всех этих новомодных словечек «элитный» и «эксклюзивный». Без бандитских «стрелок», «крыш» и «наездов». Без интернетовской мути — «превед» и «кросавчег». Все это только мешает увидеть глыбу Фолкнера.
Начнем с библиографии. Перу Фолкнера принадлежит множество романов. Свой первый — «Солдатская награда» — он написал в 1926 году. Далее появились на свет «Сарториус», «Шум и ярость» (l929), «Святилище» (1931), «Свет в августе» (1932) — предчувствие надвигающего на мир фашизма; «Авессалом, Авессалом!» (1936), «Деревушка» (1940), «Сойди, Моисей» (1942), «Осквернитель праха» (1942), «Реквием по монахине» (1951), инсценировка Альбера Камо «Притча» (1954), «Город» (1957), «Особняк» (1959) и др.
Место действия большинства из написанного Фолкнером выдуманный им край Йокнапатофе, «клочок земли», на котором он родился и вырос. Писатель разработал историю этого мимического округа за 200 лет, от первых поселенцев, и заселил его персонажами, которые кочуют из романа в роман и за которыми тянется шлейф их предков. «Человек, — утверждал Фолкнер, — сумма своего прошлого».
Фолкнер — лауреат Нобелевской премии (1949), один из самых читаемых авторов в мире. Злые языки утверждают, что о Фолкнере больше говорят, чем читают его. Одна моя знакомая утверждала, что обожает Фолкнера. Она садилась с книгой, брала семечки, лузгала их и читала Фолкнера. Фолкнер и семечки — что может быть абсурднее!..
Фолкнер — писатель довольно-таки трудный для чтения. Некоторые знатоки утверждают, что писатель писал только варианты. Он увлекался и не знал, где остановиться, и постоянно испытывал неудовлетворенность написанным и жгучее желание переписать все заново. Отсутствие четкости и сделало Фолкнера одним из самых неудобочитаемых авторов XX столетия. Сам он объяснял это желанием втиснуть все, что знает, в одну фразу (а фразы и абзацы у него предлинные). Критики говорят об отсутствии писательской дисциплины и бесконтрольном бурлении стиля, не знавшего удержу и обязательств. Как бы то ни было, формальная сторона сочинений Фолкнера до сих пор ограничивает круг его читателей. Все, что написано им, нуждается в посредниках: комментаторах, истолкователях, пересказчиках, интерпретаторах…
Фолкнер, как и Джойс, — яркие выразители «потока сознания». Фолкнеровские тексты — это хаотичный мир мыслей, чувств, случайных восприятий, наблюдений, рассуждений и других форм живого опыта. Разобраться в этом текучем и вихрящемся потоке довольно сложно, — без семечек и не разберешься! А еще язык. Если говорить о подлиннике, об английском языке, на котором писал Фолкнер, то он неоднократно сетовал на недостаток слов и выискивал самые редкие и заковыристые, на что его читатели вынуждены были постоянно обращаться к словарям.
Одна американская журналистка спросила Фолкнера: «Некоторые говорят, что ваши книги непонятны, даже если прочитать их два или три раза. Что вы им посоветуете?» На что Фолкнер ответил: «Прочитать в четвертый раз».
Сам писатель говорил: «Я просто стараюсь писать о людях — они для меня главное. Только о человеческом сердце, а не о идеях. Я не разбираюсь в идеях и не очень-то в них верю».
Из письма профессору Уоррену Веку (6 июля 1941): «Я все время писал о чести, правде, сострадании, уважении, способности вынести горе, несчастье и несправедливость и затем вновь страдать и терпеть. Я изображал людей, которые поступали так не ради наград, и не для того, чтобы восхищались ими, а ради самой добродетели. Они поступали так для того, чтобы им остаться самим собой, когда пробьет твой час. Этим я не хочу сказать, что каждый лжец, негодяй и лицемер будет корчиться в лапах дьявола. Я думаю, лжецы, лицемеры и негодяи спокойно умирают каждый день в ореоле того, что называют святостью. Я не говорю о них. Я не пишу для них. Но думаю, что есть люди, их не обязательно много, которые читают и будут читать Фолкнера, а они скажут: „Да. Все так оно и есть. Лучше быть Рэтлиффом, чем Флемом Сноупсом. А еще лучше быть Рэтлиффом и не знать, что такое Сноупсы“.
Ну, а теперь непосредственно биография Уильяма (Билли) Фолкнерa. Он родился 25 сентября 1897 года в Нью-Олбани, штат Миссисипи, в аристократической семье. И назван был в честь прадеда, полковника Уильяма Фолкнера. Он был весьма примечательным человеком: вояка, плантатор на американском юге, адвокат, предприниматель и просто авантюрист. Погиб не на гражданской войне, а уже в мирное время, в захолустном городке, из-за угла его убил бывший компаньон. Правнук восхищался судьбой своего предка, и что он мог противопоставить ему? Уильям Фолкнер П — недоучка (не получил систематического образования), бутлегер (в годы „сухого закона“ торговал спиртным), несостоявшийся военный летчик (кончил лётную школу, но в военных действиях участия не принимал), вполне благополучный почтмейстер (заведовал университетской почтой), голливудский сценарист-неудачник (в кино Фолкнеру не повезло) и, наконец, и это главное — выдающийся прозаик XX века.
Джон Фолкнер, тоже писатель, в своих воспоминаниях „Мой брат Билл“ вспоминает, что Билл хорошо учился до 10-го класса, а потом вдруг потерял интерес к школе и формальному образованию. Он просто перестал ходить в школу. Дед пристроил его в свой банк. „Билл был счастлив целый год… у него развился почти фатовской вкус к одежде, за что он получил прозвище „Граф“…“
После университетской почты Фолкнер всерьез занялся литературой. Его первой книгой стал сборник стихотворений „Мраморный фавн“, который не имел никакого успеха, но после того, как Фолкнер стал Нобелевским лауреатом, сборник пошел нарасхват, и на одном из аукционов за сборник выложили 600 долларов (тогда доллар был более весомый, чем сегодня).
Еще Фолкнер успел поработать кочегаром на университетской электростанции. Брат вспоминал: „Работал он в ночную смену. Билл говорил, что там он написал свою лучшую книгу — „Когда я умирал“. Он рассказывал мне, как хорошо ему было там писать: тепло и тихо, никто ее мешал. Жужжание старой динамо-машины успокаивало. Он прерывался только для того, чтобы подкинуть угля в топку…“
Писал Фолкнер в основном тогда рассказы и рассылал их в редакции, как правило, их отклоняли, но после романа „Сарториус“ стали печатать даже те, которые раньше браковали. Первой книгой, имевшей коммерческий успех, стал роман „Судилище“, но книга, эта очень расстроила отца Уильяма, он потребовал изъять ее из продажи и заявив, что если Билл хочет писать книги, пусть пишет вестерны. Вестерны были единственным чтением отца. Мать говорила отцу: „Оставь его в покое. Он пишет то, что считает нужным“.
В 1949 году пришло известие, что Уильям Фолкнер удостоен Нобелевской премии. Это сообщение застало писателя за колкой дров для камина. Писатель наотрез отказался ехать в Швецию получать премию, сказав, что у него недостает бензина в баке для такого длительного расстояния. Его застыдили и уговорили поехать. Фрак для торжественной церемонии Фолкнер взял напрокат.
Нобелевская премия изменила жизнь Фолкнера. Человек, стремившийся, по его собственным словам, „остаться личностью, нигде не заприходованной“, попал под вспышки фотообъективов, под огни рампы и рекламы. Из „оксфордского затворника“ он превратился в „звезду литературной сцены“. В этой непростой ситуации Фолкнер не затерялся, не закружился и оказался достоин самого себя. Он приложил все силы к тому, чтобы разъяснить и развить основные идеи своего творчества.
В „Слове к молодым писателям“ (1958) Фолкнер сформулировал кредо: „Не только перед молодыми писателями — перед всеми нами стоит задачи, спасти душу человека, прежде чем человека не лишат души так же, как холостят жеребцов или быков; спасти личность от безликости пока еще не поздно и человек не превратился в двуногое животное. И кому же, как не прозаику, поэту, художнику, спасать человечность, ибо кто более них должен бояться потерять ее, ибо человечность — это горячая кровь творчества“.
После 1949 года всякие почести и награды хлынули на Фолкнера. Он был даже награжден орденом Почетного легиона Франции и очень гордился маленькой розочкой, которую носил в петлице. В 1955 году его роман „Притча“ получил и Национальную и Пулитцеровскую премии в США. Денег стало достаточно, но Фолкнер не пожелал изменять своих вкусов и привычек, он продолжал ездить на своем стареньком автомобиле. Кто-то ворчал по этому поводу: „Если бы у меня было столько денег, сколько у него, я бы своей кухарке не позволил ездить на таком драндулете“.
Не изменил Фолкнер и своих привычек письма. Никому не диктовал, а писал сам от руки мелким почерком, оставляя поля слева на листе для исправлений. Сам же и переписывал свои рукописи, потому что никто не мог разобрать его почерк.
Брат вспоминал: „Билл всегда развертывал действие своих романов и рассказов на фоне, который ему был хорошо знаком. Старое правило, касающееся любого писателя, — писать о своем заднем дворе — Билл знал так же хорошо, как знал и людей, о которых писал. Oн никогда специально не собирал материал для своих книг, но он постоянно смотрел и слушал, запоминал то, что увидел или услышал, чтобы когда-нибудь, возможно, использовать все это в романе или рассказе“.
В своих произведениях Фолкнер обессмертил американский Юг и перенес „черный“ вопрос в литературу, глубокий конфликт между черными и белыми», насилием белых хозяев над черными слугами. Обличая несправедливость, Фолкнер однако всегда настаивал на необходимости «терпения» жертв: ни в коем случае не ответное насилие. Достоинство человека — сквозная тема всех произведений Фолкнера.
О своем ремесле Фолкнер говорил так: «Быть писателем — значит иметь самую плохую профессию. Писатель — демоном внушаем, и тот постоянно его понукает, принуждает работать. Это изнурительный труд в одиночестве, и никогда не выходит так, как хочется. Пытаешься снова и снова — и все равно не выходит. Что за вознаграждение получает писатель — не знаю…»
— Почему вы считаете «Шум и ярость» неудачей? — однажды спросили его, и Фолкнер ответил: — «Если воспользоваться Хемингуэевским выражением, от этой книги „мне не стало хорошо“».
Фолкнера часто называли «затворником» и «отшельником», а он определял себя иначе: «Я фермер». И умер почти фермерской смертью, упав с лошади. Далее больница, кома и смерть 6 июля 1962 года, в возрасте 64 лет. Эпитафию на могиле он придумал сам: «Он писал романы и умер»
Уильям Фолкнер возмущался, что современные писатели «забыли о проблемах борющейся души… они пишут не о человеческой душе, а о волнениях тела…» А разве самого Фолкнера не тревожили «волнения тела»? Подростком он влюбился в Эстеллу Олдэм, жившую по соседству. Но она отвергла Фолкнера, вышла замуж за другого и уехала в Китай. Следующей большой любовью писателя стала Хелен Бэрд, которой он посвятил один из своих романов, но и она тоже вышла замуж за другого. Фолкнер в конце концов женился на вернувшейся в Америку Эстелле, брак их был не совсем прочным. Оба супруга довольно много пили. Ссорились, но разводиться не стали. В дальнейшем у Фолкнера была длительная связь с Метой Карпентер, он часто ей дарил свои эротические рисунки и стихи. У писателя была еще связь с коллегой по перу Джоан Уильямс, которая была моложе Фолкнера на 32 года. Так что сплошные «волнения тела».
В заключение приведем рассуждения Фолкнера, с которыми он делился с матерью в одном из писем 1925 года: «После того как я близко узнал американцев в Европе, я считаю, что именно сейчас секс для нас стал национальной болезнью. Мы изо всех сил заталкиваем его в политику и в религию, то есть в такие места, где его вовсе не должно быть, где ему просто не место. Все наше искусство — наши картины, наши романы, наша музыка — просто пропитаны им. Вот европейцы, например, относятся к сексу так, как к нему следует относиться, они держат его на втором месте. Их картины, их музыка, их литература ничего общего с сексом не имеют. Такой подход по сравнению с нашим мне кажется гораздо более здоровым».
Секс, семечки и Фолкнер — все смешалось в этом безумном мире.
На личном фронте без перемен
Ремарк и Хемингуэй — два культовых писателя советской интеллигенции. Они были ровесниками: всего лишь один год разницы. И обоих, можно сказать, взрастила война: свой военный опыт они переплавили в книги, которые потрясли мир. Только вот роман Ремарка «На Западном фронте без перемен» далеко обогнал «Прощай, оружие!» Хемингуэя. Да, и как личности они были разными. Хемингуэй — всеобщий любимец, а Ремарк находился в изоляции: многие коллеги-писатели не любили его из-за его политически нейтральной позиции и за то, что на него свалились миллионы (богатых не любят в среде писателей). Параллелей можно приводить много, но лучше расскажем о Ремарке и Хемингуэе порознь. Первый по хронологии —
Ремарк.
Жизнь
«— Налейка-ка мне рюмочку кальвадоса».
Эрих Пауль Ремарк (впоследствии в честь матери он изменит имя Пауль на Марию) родился 22 июня 1898 года в городе Оснабрюк в Нижней Саксонии. Был вторым ребенком в семье. Его старший брат Тео умер рано от менингита, и его всегда родители ставили в пример Эриху: «Тео так бы этого не сделал!» Еще в семье росли две сестры Эрна и Эльфрида, но с ними Эрих был связан лишь в детстве, а потом их дороги разошлись. Свою мать Анну Марию Шталькнехт будущий писатель очень любил, а отца, владельца небольшой переплетной мастерской Петера Франца Ремарка, просто боялся: он был неприветливым и грубым. Кстати, по отцу Ремарк был французом, и его предки сражались во время осады Ла-Рашели на стороне протестантов-гугенотов против войск Людовика XIII. И этот пристальный «взгляд поколений» Ремарк ощущал на себе. Ну, а со стороны матери он был чистым арийцем.
В детстве Ремарк много читал, но, правда, совсем бессистемно. Пробовал писать и сам, что возмущало отца: «Хватит с нас книг, которые я переплетал!» Мальчика отдали в католическую педагогическую семинарию, где готовили учителей народных школ. Учился Ремарк плохо и что-то все время писал и рисовал, за что получил прозвище «пачкун». Ремарк успел поучаствовать в литературном обществе «Приют грез» и обрести первую любовь в лице Эрики Хаазе, и тут грянула война. Первая мировая.
21 ноября 1916 года 18-летнего Эриха Ремарка призвали в армию и бросили на Западный фронт. Он был преисполнен желания храбро защищать родину и победить врага. Наивный сентиментальный юноша.
Он любил собирать фигурки ангелов и очень любил цветы. На войне торжествовал дьявол и рвались снаряды. Ремарк испытал крушение всех юношеских иллюзий, в своем позднем романе «Черный обелиск» один из героев задаст жесткий вопрос: «На чью сторону стать Богу? На ту сторону, где больше населения? Или на ту, где больше церквей?»
Герой другого романа Ремарка «Путь назад», учитель, говорит: «Чему же мне учить вас? Рассказывать мне вам, что в 20 лет вы будете искалеченными, высохшими людьми, что ваши вольные инстинкты захиреют, и вы окажетесь безжалостно спрессованными в товар — двенадцать за дюжину? Рассказать вам, что все образование, вся культура, вся наука — это жесточайшая насмешка и не больше того, пока люди будут уничтожать друг друга во имя господа и человечности ядовитыми газами, железом, порохом и огнем».
Ремарк на передовой пробыл недолго, удостоился награды Железного креста и в июне 1917 года попал в самое пекло — под Ипр, где немцы пытались прорвать англо-французские позиции и где было впервые применено новое оружие — газ (хлор). В итоге воюющие стороны оставили на поле боя десятки тысяч убитых. 31 июля «попал под раздачу» и Ремарк: осколком гранаты ранило его в левую ногу, правую руку и шею. Ремарка отправили в Дуйсбург, в госпиталь, он лечился несколько месяцев и в госпитале узнал о смерти любимой матери от рака. И тут же отец привел в дом мачеху, — удар за ударом, раненный, психологически травмированный Ремарк вернулся в родной Оснабрюк и не находил себе места. Он пытался забыться и странствовал по кабакам, как персонаж его будущих романов. Перефразируя известную песенку: «Вино и женщины — моя атмосфера!»
Молодые люди, побывавшие на фронтах мировой войны и вернувшиеся в мирную жизнь, — потерянное поколение, его выразителем и певцом стал, позднее Эрих Мария Ремарк. А на первых порах ему пришлось искать себя и свое место в жизни. Это были трудные времена: деньги обесценились, работы не было и приходилось хвататься за любую. Продавец в цветочном магазине, бухгалтер, коммивояжер, органист, учитель в школе и даже изготовитель надгробных памятников: «уродливые изваяния в виде страдающих от зубной боли львов и общипанных бронзовых орлов».
Однажды Ремарку довелось участвовать в автомобильных гонках, а потом по просьбе специализированного журнала написать рекламную статью о качестве автомобильных покрышек «Эхо Континенталь» /Интересно, а станет ли когда-нибудь Ремарком безымянный автор, рекламирующий сегодня в России «шины Пирелли»?!/
В конце 1924 года Ремарк перебрался в Берлин и стал репортером и редактором журнала «Sport im Bild» («Иллюстрированный спорт»), попутно закрутив роман с дочерью главного редактора. Спорт дал толчок к написанию первого романа «Станция на горизонте» — «повествование о хороших радиаторах», как выразился сам Ремарк. К тому времени Ремарк успел жениться на модной берлинской танцовщице и вел полубогемный образ жизни: модно одевался и неизменно посещал кабачки и бары.
Из дневника Ремарка, 1929 год: «Какие-то несчастные 8 тысяч марок! И все-таки в 9 утра это было еще что-то. А потом объявили новый курс доллара, и я теперь уже не могу на них купить даже галстук… Боже, чем все это кончится?»
В том же 1929 году вышла книга Ремарка «На Западном фронте без перемен», и этим романом писатель буквально ворвался в большую литературу. По собственным словам, целью Ремарка было без обвинений и исповеди «рассказать о поколении, которое погубила война, о тех, кто стал ее жертвой, даже если спасся от снарядов». Суровая правда о кровавой и бессмысленной мясорубке на полях сражений, о развеянных идеалах и обманутых надеждах.
Уже на следующий, 1930-й год американский режиссер Льюис Майлстоун экранизировал роман, за которым позже последовало два римейка. А первый был удостоен «Оскара». Тираж книги только в Германии к 1932 году перевалил за три миллиона. Но в Германии Ремарка уже не было. Он покинул страну до прихода к власти фашистов. Он не хотел участвовать в политических играх и не скрывал, что хотел единственного — быть богатым и знаменитым, за что, разумеется, его многие порицали.
В 1931 году Ремарк купил на средства от зарубежных изданий романа и на гонорары от Голливуда виллу в швейцарском городке Порто-Ронко на берегу живописного озера Лаго-Маджоре и оставил родину на долгие годы. В 1933 году Германия лишила его гражданства, и книги Ремарка вместе с другими крамольными авторами — Генрихом Гейне, Томасом Манном, Зигмундом Фрейдом и другими — жгли на центральной площади Берлина за «пацифизм и предательство германского духа».
Чем занимался Ремарк в своей уединенной вилле? Писал романы, менял женщин, как всегда, злоупотреблял спиртным. И не находил себе места, чувствуя какую-то неприкаянность. Не об этом ли запись в дневнике: «…играет серый котенок, чешут собак. Благоухают цветы. А что же здесь делаю я?.. Тебе уже сорок. Постарел за год на десять лет. Жизнь, растраченная впустую… Заводил патефон. Фотографировал комнату. Странное чувство: будто мне сюда уже никогда не вернуться, как будто все в последний раз: лето, дом, тишина, счастье, Европа, быть может, сама жизнь».
Приходили даже мысли о самоубийстве.
Перед войной вышли еще два романа Ремарка: «Возвращение», «Три товарища». Оба романа повествовали все о том же — о трудном выживании «маленьких людей», о любви и дружбе, и снова без яростных обличений фашизма, — Томас Манн и Лион Фейхтвангер, ярые антифашисты, этого никак не могли, простить Ремарку. А Ремарк без громких слов тратил часть своих гонораров на помощь немецким эмигрантам, но это добро другие как бы не замечали. Замечали другое: Ремарк был миллионером!..
Свое финансовое положение он укрепил в Америке, где был экранизирован роман «Возвращение». Писатель отправился в Нью-Йорк. Америка Ремарку не нравилась в принципе: «все непрерывно позируют». Рисуя Америку, Ремарк отмечал: «Это страна — рай для любителей мороженого… Между прочим, она посылает своим солдатам, которые сражаются против японцев у черта на куличках… корабли, набитые мороженым и бифштексами».
Сам Ремарк не был любителем мороженого, он был поклонником огненных напитков. Помните «Три товарища»? «Мы выпили. Ром был крепок и свеж. Его вкус напоминал солнце. В нем было нечто, дающее поддержку». И еще цитата: «Жидким золотом тек коньяк, джин сверкал, как аквамарин, а ром был воплощением самой жизни… Стойка бара была капитанским мостиком на корабле жизни, и мы, шумя, неслись навстречу будущему».
Ремарк был истинным поэтом, когда писал о своих любимых напитках: «Ром — это ведь не просто напиток, это скорее друг, с которым вам всегда легко. Он изменяет мир. Поэтому его и пьют».
В Америке у Ремарка было бурное продолжение отношений с Марлен Дитрих, о чем расскажем специально. А так жизнь в Америке, где Ремарк полюбил курить сигары и возненавидел «суматошный американский темп жизни», возвращение во Францию, снова Америка, затем Швейцария. Новые книги: «Триумфальная арка», «Искра жизни», «Время жить и время умирать», «Черный обелиск», «Жизнь взаймы», «Ночь в Лиссабоне»… Новый международный успех. А тем временем нацисты мстили Ремарку и казнили одну из его сестер — Эльфриду, причем на страшный средневековый манер: ее обезглавили.
Ремарк продолжал метаться между странами и женщинами, постоянно испытывая стресс и пытаясь снять его привычным способом: ромом или другим алкогольным напитком. Стресс возникал из-за постоянного недовольства собой. Как ни странно, но он был недоволен своими книгами и хотел чего-то большего. Чего? Здоровье его было расшатано. В 1948 года Ремарка стали преследовать мучительные головные боли — симптом редкой болезни Меньера, которую в те времена не знали, как и лечить.
В 1951 году Ремарк сошелся с американской актрисой Полетт Годар и последние свои годы провел на своей швейцарской вилле. Прежде равнодушный к политике, к старости Ремарк вдруг повернулся к ней лицом и страстно выступал против возрождения нацизма в Германии.
После долгих лет Ремарк посетил родной Оснабрюк и был тронут, когда земляки присвоили ему звание почетного гражданина города. Писатель собирался посетить и Москву, но накаленная обстановка вокруг Берлинской стены не позволила ему этого сделать.
Его уделом остался дом в Порто-Ронко.
25 сентября 1970 года Эрих Мария Ремарк скончался в клинике святой Агнессы города Ливорно от аневризмы аорты. Он давно страдал от сердечных приступов. И вот — конец страданиям. Ремарк прожил 72 года. Его похоронили в Порто-Ронко, на скромном сельском кладбище. Из близких присутствовали только Полетт Годар и сестра Эрна. Из писателей не приехал никто. И не мудрено: Ремарк избегал общения с коллегами по перу. Ему казалось, что они не верят в его талант и считают плохим писателем, и об этом он не раз жаловался в своем дневнике.
«Одиночество, — говорил доктор Равик из ремарковской „Триумфальной арки“, — извечный рефрен жизни».
Под этот рефрен и ушел в вечность Эрих Мария Ремарк.
Книги
Вскользь мы уже упоминали книги Ремарка, но необходимо к ним вернуться еще раз. Будучи начинающим сочинителем, Ремарк обратился к маститому Стефану Цвейгу за поддержкой: «Творчество для меня не литературная забава и не академическое занятие, но кровное дело, вопрос жизни и смерти… В настоящий момент в моей судьбе все-таки переплелось и запуталось, что я остро нуждаюсь в добрых советчиках».
Цвейг ответил Ремарку. «Когда я уже почти не верил, что человек может быть добр к другому человеку, Вы написали мне очень теплое письмо, — напомнил Ремарк Цвейгу много лет спустя. Я хранил его все годы среди тех немногих вещей, расстаться с которыми было просто не в силах. Оно служило мне утешением в дни продолжительных репрессий».
Свой знаменитый роман «На Западном фронте без перемен» Ремарк писал исключительно в целях самотерапии, чтобы избавиться от военных кошмаров, которые его преследовали, писал он его, как говорится, в стол. Один из друзей посоветовал Ремарку попытать счастья и отправить рукопись по редакциям. Она попала в руки к солидному издателю Самюэлю Фишеру, но тот, признав ее «вовсе неплохой», добавил, что напечатать ее не может, ибо в настоящее время в Германии никто не хочет слышать о войне, все хотят читать только «легкое»: эротику или детективы.
Но Ремарк решил не сдаваться, и в ноябре 1928 года рукопись «На Западном фронте без перемен» стала печататься с продолжением в газете «Фоссише Цайтунг». В 1929 году роман вышел отдельной книгой в издательстве «Пропиэен-Ферлаг». И — грандиозный успех.
4 декабря 1930 года в Берлине состоялась премьера поставленного в Голливуде фильма «На Западном фронте без перемен». Фашисты со многими обывателями протестовали против фильма и пытались сорвать его демонстрацию, запустив крыс в зрительный зал.
Если «На Западном фронте без перемен» — суровая правда о войне, то в следующем романе писателя «Возвращение» (1931) — суровая правда о тех же солдатах, вернувшихся домой и увидевших, что и там нет мира. Социальные различия и имущественное неравенство, разные карьерные возможности разрушили, призрачную гармонию фронтового братства. Вчерашний собрат по окопу неожиданно стал конкурентом в борьбе за жизненные блага.
В романе «Три товарища» (1933) — трагическая история о мужской дружбе, верности и любви как о последнем прибежище против враждебных и в конечном счете сокрушающих человека сил жизни. О тех обстоятельствах, которые выше и сильнее отдельной личности. В романе звучит горькое признание: «Прошло время великих человеческих и мужественных мечтаний. Торжествовали дельцы. Продажность. Нищета…»
Судьба «Трех товарищей» оказалась удивительно созвучной судьбе миллионов других «товарищей» во многих странах, особенно в разрушенной войной Европе… И потом эти магические «три», — невольно вспоминаются «Три богатыря», «Три мушкетера», «Три толстяка», «Три танкиста» и прочие «три» из разных фильмов: «Три лица Евы», «Три женщины», «Три злодея» и даже «Три грустных тигра». Кругом три?..
В романе «Возлюби ближнего своего» (1940) и в следующем — «Триумфальная арка» (1946) ярко звучит антифашистская тема. Одна лишь цитата из «Возлюби»:
«Человек велик в своих высших проявлениях. В искусстве, в любви, в глупости, в ненависти, в эгоизме и даже в самопожертвовании. Но то, чего больше всего не достает нашему миру, — это известная, так сказать, средняя мера доброты».
В «Черном обелиске» у Ремарка доминирует не только тема «расплаты с прошлым», но и «расплаты с настоящим». Переход к демократии в Западной Германии не напоминает ли нам кое-какие российские реалии? У Ремарка можно прочитать: «После поражения нацистов скульптор Бах, просидевший в концлагере и искалеченный там, влачит жалкое существование на мизерную пенсию, которая составляет десятую часть той, что получает человек, организовавший лагерь, в котором сидел Бах. Майор Волькенштейн, участвовавший в составлении законов против евреев, после поражения несколько притих, но теперь работает в министерстве иностранных дел…»
И наивная вера в «Черном обелиске», эхо от Достоевского: «Красота сильнее всякого кровавого прошлого. Она должна быть сильнее его, иначе весь мир рухнет».
Увы, не рухнет и не крякнет. Зло, а не красота правит миром. Роман «Искра жизни» (1952) Ремарк разворачивает именно в гитлеровском концлагере. Словом, «Время жить и время умирать» — еще один роман, написанный Ремарком и изданный в 1954 году. В нем один из персонажей, солдат Иммерман с горечью произносит: «У нас люди не доверяют друг другу… Столько лет нас изолировали, воспитывали в нас отвратительное, вопиюще бесчеловечное, нелепое высокомерие…»
Не знакомый ли мотив? Мы самые лучшие, мы самые главные, мы самые-самые. А раз так, то можем навязать свою волю любому другому. А ежели силой, то в самый кайф!..
В «Черном обелиске» (1956) Ремарк обращает свой взор на события 20-х годов и ищет истоки гитлеризма, откуда взошли зловещие семена?
«Они живут, как фальшимонетчики… Строят военные заводы… Отроют концлагеря и выдают себя за поборников правда» — это цитата из «Триумфальной арки». А народу предлагается жить по «коровьему счастью» — без каких-либо идей, безропотно подчиняясь власти и слепо ее любя.
Один из поздних романов ремарка «Жизнь взаймы» (1959) был встречен публикой без восторга. Герои Ремарка, как и он сам, старели и размышляли о смерти и вечности, а читатели по-прежнему ждали от него бесшабашных выходок и похождений по барам. В какой-то мере Ремарк стал жертвой «алкогольной культуры», которую проповедовал в предыдущих своих книгах: мартини, кюммель, джин, ром, кальвакадос, портвейн, коньяк, бренди. Двойная порция, две двойных, три и т. д. Об этом всегда читать предпочтительнее, чем о том, что нас ждет завтра.
— Что будете пить?
— Как обычно.
Какой короткий и простенький диалог и как все понятно. Ремарк понимал, что он пишет что-то «не то», что надо другое, более приближенное к массовой, популярной литературе. Последние его вещи «Тени в раю» и «Ночь в Лиссабоне» были полны беллетристических шаблонов, что дало основание книжному обозревателю «Нью-Йорк Таймс» объявить: «Ремарк как писатель кончился».
Последний роман Ремарка «Земля обетованная» остался незаконченным. Он обрывается на 21-й главе на фразе: «Отправимся же, чтобы перезимовать, на фабрику грез, на карнавал безумного мира, картины мы там не испортим…»
Ремарк отправился, но не туда.
Он больше ничего не написал, но написанного достаточно, чтобы каждое последующее поколение брало книги Ремарка и находило в них что-то свое.
Один из наших критиков громко вздохнул по поводу Ремарка: «Написать столько книг, столько романов и ни в одном не дать счастливого финала! Ни одной свадьбы! Только похороны, расставания, гибель друзей, возлюбленных, туберкулез, кастет молодого штурмовика. Герои Ремарка словно запрограммированы на утраты, потери, на отказ от счастья в его общечеловеческом, бюргерском понимании. У них даже быт, обыденная жизнь не как у всех прочих! Ни детей, ни уютной квартирки с легкими занавесочками на окнах, выходящих в маленький садик…» Но таков Ремарк! В нем нет оптимизма. Но нет и ненависти.
Интересно, что в Германии Ремарка чтут. Но не испытывают к его книгам симпатии. В «Истории немецкой литературы XX века» Пауля Фехтера Ремарку, в противоположность многим другим, куда менее значительным фигурам, посвящено всего полстранички, да еще с сентенцией, что «это был человек, написавший о войне книгу, которая по существу стояла вне литературы», а ее успех «едва ли можно было объяснить психологически».
Не жалуют Ремарка и в других немецких изданиях, посвященных истории немецкой литературы.
Что это? Нет пророка в родном отечестве? Или немцы не прощают Ремарку, что он покинул страну, будучи не евреем, а арийцем, а потом нашел безжалостные слова в ее адрес?
Трудно найти точный ответ, а поэтому перейдем к другой, жутко интригующей главе.
Женщины
«Все женщины великого Ремарка», — с придыханием писал еженедельник «Частная жизнь». На личном фронте без перемен? Менялись только участницы любовных событий, а сердце писателя оставалось без изменений: тревожным, ищущим, неудовлетворенным. Можно сказать, что не он выбирал женщин, а женщины выбирали его и частенько инициативу держали в своих руках. Ремарк не был мужчиной в полном смысле этого слова и никогда не подходил к женщине с плеткой, как советовал Фридрих Ницше. Он был слишком мягок и скорее терпел сам страдания, чем приносил другим. В нем были некие мазохистские наклонности, но тем не менее к психоаналитикам он никогда не обращался и терпеть их не мог.
Ремарк был видным мужчиной, высоким, с ладной фигурой, с правильными чертами лица, голубоглазый и с выражением «добродушной веселой лисицы», как на иллюстрациях Гюстава Доре. Одевался всегда модно, часто ходил с тросточкой и моноклем в глазу. На такого мужчину женщины, как мы говорим сегодня, западали. По молодости это были «доступные женщины», которых он называл «клюнтихами» — в начале XX века это словечко использовали в Берлине для грубого обозначения женских половых органов. Более благопристойное название — «ночные бабочки».
Первый роман произошел в госпитале, где лежал раненый молодой солдат Ремарк. 30-летняя дочь начальника госпиталя Эдельгейда Шуфтерле взялась обучать новобранца секса всяким постельным причудам, которые, правда, не всегда получались, ибо у молодого Эриха были проблемы, так и не решенные до конца жизни. После войны появилась Эрика Хаазе, она жила какое-то время на квартире Ремарка, вела хозяйство и пыталась отучить будущего писателя от алкоголя. Переделать Ремарка у Эрики не получилось, и она его оставила.
В Берлине Ремарк познакомился с разведенной женой крупного дельца и бывшей танцовщицей Ильзой Юттой Цамбон, с очень красивой женщиной, как будто сошедшей с картин старых немецких мастеров. К тому же она любила коктейль «Бакарди», и он сблизил их мгновенно. 14 октября 1925 года Ремарк женился на Ильзе. Совместная жизнь продолжалась до 1930 года, осложненная скандалами и взаимными изменами. Новое увлечение Ремарка — юная актриса Рут Альба. Позже она вспоминала: «Ремарк старался жить как можно незаметнее и не впускал себе в душу. До беспамятства был влюблен в одиночество, закутывался в него, словно в свои элегантные кашемировые пуловеры».
В один из сентябрьских дней 1937 года в Венеции, на пляже в Лидо, Ремарк повстречал голливудскую звезду Марлен Дитрих, оба они покинули Германию и им было о чем поговорить друг с другом.
Когда Ремарк подошел к ней, она читала книгу своего любимого поэта Рильке. «А почему не Ремарка?» — спросил он осторожно. «А разве он интересен?» — вопросом на вопрос ответила Марлен. Так начался удивительный роман любви между двумя звездами — литературы и кино, любовь-притяжение, любовь-отталкивание, любовь-непонимание, любовь-дружба, отношения длились долгие годы, они жили то в Европе, то в Америке, то сближаясь, то отдаляясь друг от друга.
Как вспоминала Дитрих: «Его трагическое мышление питалось моим природным оптимизмом. Он боялся, что сочинительство его опустошило. Это было причиной его постоянной печали. Он был хрупкой душой в хрупком теле».
А Марлен была стальной женщиной, она всегда знала, что надо делать и как надо вести себя с мужчинами. Она поддерживала «боевой дух» в Ремарке и даже тащила его на себе в бунгало в «Беверли-Хиллз», когда он слишком напивался и не мог самостоятельно двигаться. Утром Марлен методично приводила Ремарка в чувство, отпаивая мясным бульоном. Все это происходило во время создания романа «Триумфальная арка», который писатель посвятил «М.Д», своей спасительнице.
О первой знаменательной встрече с Ремарком Марлен Дитрих впоследствии рассказывала дочери:
«Мы с Ремарком проговорили до утра. Это было изумительно! А потом он посмотрел мне в глаза и произнес: „Должен тебе сказать — я импотент!“ Я тоже посмотрела на него и сказала: „О, как замечательно“. И с таким облегчением я это сказала. Ты ведь знаешь, как я ненавижу заниматься „этим“, — я действительно была так счастлива! Ведь в результате мы могли просто разговаривать и засыпать, любя друг друга: и это так мило, так хорошо!»
В 1939 году все рухнуло: Марлен Дитрих бросилась в объятия настоящего мужчины, французского актера Жана Габэна, который любил и ценил именно «это». А Ремарк, грубо говоря, остался с носом.
В 2001 году кельнское издательство «Кипенхойер и Витч» издало 300 писем Ремарка к Марлен Дитрих. Книгу тут же перевели на русский язык, и она привлекала к себе жгучее внимание читающей публики, — у нас любят литературную «клубничку», хотя в письмах содержатся не только любовные ягоды. Приведем несколько отрывков из этих писем:
25 ноября 1937 года:
«Ночь, и я жду, когда ты позвонишь из Нью-Йорка. Рядом спят собаки, играет граммофон. Пластинка „Легко любить…“ Я чувствую, очнувшись ото сна, что ты вся под каждой клеточкой кожи…»
«Нежная моя! Любимая, трепетная! У мимозы рядом с моим домом в эти дни распустились маленькие ветки. По утрам она золотится на солнце на фоне белой стены. Мягкая, как твое сонное дыхание на моем плече… Я люблю тебя, милая, мне тебя страшно не хватает, я пытаюсь об этом не думать, не думать о той темноте и о том мгновении, когда ты ко мне пришла, и свет был выключен, и ты летела из темноты прямо ко мне в объятия, и ночь распалась, и комната распалась, и мир распался, и твои губы были самыми мягкими в мире, и твои колени обнимали меня, и твои плечи, и твой нежный голос — приди же снова, снова, — трепещущая, бесконечно любимая…»
7 декабря 1937. Париж: «Маленькая очаровательная обезьянка, до чего же удручающая жизнь! Ты на другом конце света и лишь изредка шлешь телеграммы. Неужели писать письма так трудно? Я скоро здесь медленно и тихо рехнусь. Видения мягко наслаиваются друг на друга — и во всех ты смотришь на меня и о чем-то спрашиваешь. Что же ты хочешь знать?..
Маленькая меланхолическая пантера из зоопарка — смейся, осмеивай же нас всех. Об идиотах не стоит грустить. Они созданы для того, чтоб над ними смеялись.
Ну же, ну! Голубая и изумрудная волна. Беги! Пенься!.. Нетерпение — наш рок и наше счастье! И если, я так нестерпимо тебя жажду — кто наполнит это счастье желания тысячекратным обладанием. Но ты — больше, чем свершения. Любимая, вечно меняющееся видение Бога».
24 декабря 1937 года:
«Иногда ты очень далека от меня, и тогда я осознаю, что мы, собственно, так никогда и не были наедине. Ни в Венеции, ни в Париже. Всегда вокруг люди, вещи, обстоятельства. А потом приходит мысль, от которой захватывает дух: мы где-то одни, только мы, и будет вечер, и будет день, и снова вечер, а мы все еще одни, и все глубже и глубже погружаемся друг в друга, и ничто не может нас оторвать, ничто не тревожит, не волнует, не зовет, никто не скрадывает у нас даже частицы этого бесконечного дня, наше дыхание глубоко и спокойно; вчера все еще сегодня, а завтра — уже вчера, и вопрос звучит как ответ, и повседневность стала счастьем…»
4 апреля 1938 года:
«Нежная, сладостная, бесконечно любимая, неужели ты приезжаешь! Это известие непостижимо, невероятно, неправдоподобно, ошеломляюще. Оно не укладывается в голове. От него вздымаются волны, мягкие и бесконечные, плывут облака, веет ветер, бушует веснами. Алктоны над водами Стикса, разве у меня в груди не цветут нарциссы, разве чело мое не обдувает чувственный поток, разве передо мной не качаются неверные горизонты и не проносятся видения о бухтах, где никогда не бывало снега. Нежная любовь моя! Можно ли было нам расставаться! Это преступление. Но сейчас, когда ты приезжаешь, все начинается сначала…»
Прервемся, чтобы сделать ремарку (Ремарк и ремарка — дивное сочетание!). Согласитесь, уважаемый читатель, что это не просто письма, это — литературные заготовки, эскизы, наброски, примерки чувств, поиски сравнений. Литературная кухонька, где все скворчит, кипит, жарится и готовится… Но продолжим.
31 декабря 1938–2 января 1939. Порто-Ронко: «…маленькая Пума, то, что для тебя важно в жизни, важно и в работе: тебе вообще можно было бы позволить делать только то, что ты хочешь, ибо ты знаешь, что нужно и где ты нужна. Однако не все понимают твою суть и порой понуждают тебя делать то, что ты ненавидишь. Нельзя брать Пум в дом, чтобы они вели себя как домашние кошечки…»
18 января 1939 года. Порто-Ронко:
«…Люби меня! Скажи, что ты меня любишь, — и я тогда стану лучше. Я работаю лучше, спокойнее, быстрее, если ты говоришь, что любишь меня, и я живу только тем, что ты меня любишь. Люби меня, Пума».
Пума любила не одного Ремарка, в ее коллекции было много звездных имен, от нашего Александра Вертинского до президента Джона Кеннеди. Ремарк чувствовал, что Пума есть Пума и из нее уж точно не получится кошечка. От этого понимания в Ремарке еще сильнее возрастало чувство одиночества. Он постоянно находился в обществе красивых женщин и был… одинок. В 1940 году на светской вечеринке в Лос-Анджелесе Ремарк сидел между Бэтт Дэвис и Марлен Дитрих, а Артур Рубинштейн играл им на рояле Шопена. И как там у Игоря Северянина: «И, внимая Шопена, полюбил ее паж…»? Нет, это не про Ремарка. В четыре утра Ремарк привез Марлен к ней домой, она разделась и ждала Эриха, а он… «Я так устал, голова у меня раскалывалась, я ничего не хотел — ни мириться, ни ссориться, я просто поцеловал ей руку и ушел, ушел, чувствуя за спиной дыхание холода», — написал Ремарк в своем дневнике.
Любовный роман подошел к концу. В какой-то степени сыграли роль постоянные поездки Марлен Дитрих, ее внимание к другим мужчинам и попытки вмешаться в творчество Ремарка, ее советы, о чем ему стоит писать, а о чем — нет. Писатели, как правило, этого не терпят. Марлен обижалась — «твоя растерзанная Пума». Ремарк хотел жениться на Марлен, но она отвергла это предложение: Пумы на веревочке не ходят.
Вторая мировая война окончательно развела Ремарка и Марлен Дитрих. Она нашла Жана Габэна, а он так и не смог найти достойной замены Пуме. Одно короткое время он был вместе с Гретой Гарбо, но роман с ней так и не сложился. Была попытка найти общий язык любви с русской манекенщицей и актрисой Натальей Палей, княжной Романовой, дочерью великого князя Павла Александровича, казненного большевиками. Ремарк был покорен Наташей: «Красивое, чистое, сосредоточенное лицо, длинное тело — египетская кошка. Впервые ощущение, что можно влюбиться и после Пумы… — записывал в дневнике Ремарк его первое впечатление. — Проводил смятенную русскую домой».
Через несколько встреч Ремарк замечает, что у Палей «губы — неожиданно требовательные». Это ему не нравится. А ей не нравится то, что он постоянно прибегает к алкоголю, для Натальи Палей такой Ремарк — совсем не опора в жизни. Он продолжает ее считать «лучиком света среди кукол и обезьян», но это слишком мало для большой любви.
Роман с другой русской женщиной — с танцовщицей Верой Зориной, женой хореографа Джорджа Баланчина. И почему потянуло к ней? «Месяцами боли в сердце». А еще невралгия лица, мигрень, почечные колики и прочие неприятности нездорового образа жизни и наперекор всему — запись из дневника — «хочется… любви. Был ею обделен».
Дальше, как в калейдоскопе: молодая Эллен Янсон, которую Ремарк делает своим секретарем на вилле в Порто-Ронко, временами возникающая бывшая жена Ильза Ютта Цамбон, актриса Бригитта Хорни. Для стареющего и много пьющего мужчины это немало. И наконец последняя женщина — Полетт Годар, бывшая жена и актриса Чарли Чаплина — фильмы «Новые времена» и «Великий диктатор».
Ремарку 53 года, Полетт Годар на 12 лет его моложе. Они встретились в апреле 1951 года в Нью-Йорке. «Полетт в черном свитере, неправдоподобно белой юбке; бриллианты за 100 000 долларов вокруг шеи. Очень красивая, излучающая свет», — записал в дневнике Ремарк, и как быстро умел воспламеняться писатель, и вот уже следующая дневниковая запись: «вечером Полетт — здесь. Осталась. Светлая головка, все понимает, по-детски непосредственна, практична, опасна, проста. Бойкий разговор. Быстрая реакция и — в самую точку, хороша в своих многочисленных платьях. Сияющая поутру в свободной пижаме».
Оказывается, Ремарк придавал значение женским туалетам! А я-то думал: заоблачный писатель! Ошибся.
Из Нью-Йорка Ремарк и Полетт отправились в Лондон, затем на виллу Ремарка на озере Лаго-Маджоре, и пока Полетт купалась в бассейне нагая, ни чуточки не стесняясь, Ремарк дописывал последние страницы романа «Жизнь взаймы», успевая делать записи и в дневнике. «Она замечательна! Без комплексов, бегает как 17-летняя… Побольше тепла от одного, конкретного человека! Это то, чего мне не хватает».
Неужели нашел то, что было надо? Очень похоже на то: Полетт была, безусловно, красива (а как же без красоты!), в ней не было сильного собственнического эго Марлен Дитрих, не было повышенной требовательности и нервозности Натальи Палей, Полетт Годар была сама простота, и в свои 47 лет была настолько счастлива, когда вышла замуж за Ремарка, будто вышла впервые, а между тем это был четвертый ее брак.
Жизнь с Полетт Годар во многом изменила Ремарка, он обрел в бушующем внешнем мире уютную тихую гавань. Депрессивность и склонность к мучительной рефлексии у Ремарка, конечно, не исчезли, но все же чуть притупились. И пить он не перестал, но пил немножко меньше. Близость Полетт и бремя возраста во многом утихомирили Ремарка. Он даже перестал вести дневник — «он больше не нужен мне для обретения душевного равновесия».
Это душевное равновесие не нарушалось страстью Полетт к дорогим покупкам (как все голливудские звезды, она обожала бриллианты). Ремарк только умилялся: «В ювелирном магазине она ведет себя как голодающая, очутившаяся в лавке с деликатесами». Он вообще был к ней снисходителен: «Полетт вдребезги пьяна. Очаровательна…».
Между ними существовала определенная гармония. Жена писателя Ганса Габе, с которым поддерживала отношения чета Ремарков, отмечала: «Я не сомневаюсь — у них было много общего. Оба любили деньги, и их было достаточно много. Оба были знамениты, поэтому слава не играла никакой роли в их взаимоотношениях. Они отлично выглядели, были удачливы и с удовольствием окружали себя чудесными вещами, в особенности Полетт». Это не только бриллианты и драгоценности, но дорогие восточные ковры и бесценные подлинники Сезанна, Ренуара, Дега…
Свой брак Ремарк и Полетт официально зарегистрировали — 25 февраля 1958 года, но вот что странно: в разъездах и в других городах, в частности в Риме, они всегда жили врозь: снимали отдельные апартаменты в каком-нибудь доме или вообще неподалеку друг от друга, — так им было свободнее и комфортнее. Часто Полетт снималась в фильмах в Штатах, и тогда их связывала только переписка, Ремарк чувствовал себя все хуже и желал милой Полетт побольше развлекаться в Голливуде. Идеальный счастливый брак?
Свое 70-летие Ремарк отметил лежа больным в постели. Гости, приглашенные на банкет, веселились сами по себе. Полетт Годар находилась в Нью-Йорке, она вернулась лишь осенью и вовремя: 25 сентября 1970 года Ремарк скончался. Полетт Годар пережила мужа на 20 лет и все это время металась между Нью-Йорком и швейцарской виллой Ремарка.
Что касается главной возлюбленной Ремарка Марлен Дитрих, то она, узнав, что Ремарк тяжело болен, за 9 дней до его смерти написала ему: «Все мое сердце принадлежит тебе. Шлю его тебе». Этот подарок явно запаздал…
Ремарк в России
Роман «На Западном фронте без перемен» в России вышел почти сразу. Русский перевод предворял комментарий Карла Радека и уже из-за одного этого книга вскоре исчезла. В 1931 году был переведен роман «Возвращение». Ну, а основной приход Ремарка в Советский Союз состоялся в 1958 году, и интеллигенция в ту оттепельную пору забредила «Тремя товарищами»: «Ты не читал „Три товарища“? Потрясающая вещь! Не оторвешься!..»
О том первом восприятии Ремарка хорошо написал Андрей Битов: «…Нам напечатали „Три товарища“. И мы вышли на Невский в новом качестве. Мы были самые современные молодые люди: прочитавшие самую современную книгу, описавшую именно нашу жизнь и ничью другую… читая Ремарка, мы совершенно не думали, что это тридцатые, нам казалось — сейчас… Мы примеряли с чужого плеча, и как же нам оказалось впору! Мы обретали пластику, как первый урок достоинства… Мы стремительно обучались, мы были молоды. Походка наша изменилась, взгляд, мы обнаружили паузы в речи, учились значительно молчать, уже иначе подносили рюмку ко рту. Могли и пригубить. Мы отпивали слова „кальвадос“ или „ром“, еще не подозревая, что наша водка, пожалуй, все-таки вкуснее. Обращение, пластика, достоинство… что следующее? Вкус. Первый урок вкуса, самый бесхитростный и самый сладкий. Подруги наши — все сплошь Патриции Хольман. Как быстро они научились двигаться среди нас, лучше нас и одеваться столь незаметно-изысканно! Господи, тогда и дефицита-то еще не было — во что же они одевались? Однако так. Вкус… Вкус у нас в Питере возродился ни с чего, с нуля, как потребность, как необходимость, как неизбежность, как данность.
И вот мы уже чопорные джентльмены: подносим розу, целуем руку. Да вот еще! После Ремарка не стыдно стало подносить цветы, особенно ворованные — белую сирень с городского сада…»
Это был бум на Ремарка. Его читали и перечитывали. И всем читающим хотелось жить, как герои Ремарка — достойно и честно. Хотя в условиях тоталитарной системы это было не просто: пафос и ложь разъедали общество, на первом плане были государственные цели и задачи, а все человеческое, простое — в загоне, клеймилось как обывательское и мещанское…
Период увлечения Ремарком оказался довольно-таки кратким, «ремаркизм» был потеснен другими модными авторами: Хемингуэем, Сэлинджером, Генрихом Бёллем…
Читают ли сегодня Ремарка? Читают. Немного и без прежнего упоения. Голая правда со страниц его произведений уже мало кого привлекает. А вот другие излюбленные темы писателя — женщины, автомобили, алкоголь, — по-прежнему востребованы.
— Дружище, налей-ка мне рюмочку кальвадоса… нет, не то!.. лучше стаканчик виски или бренди, чтобы позабористее… и выпьем за хорошего товарища — за Эриха Марию Ремарка! Возможно, был он путаником и ветреником, но кто из нас сам без греха?.. За Ремарка! И до дна!..
Папа Хэм
Эрнест Хемингуэй. Папа Хэм. Замечательный писатель и легендарная личность. Лауреат Нобелевской премии. Несколько десятилетий (30–60-е годы) был властителем дум. Его называли Байроном XX века и даже, правда, в шутку: Эрнест Хемингуэй Ламанческий.
В самом деле были два Хемингуэя. Один для всеобщего обозрения: наполовину кинозвезда, наполовину искатель приключений, страстный охотник и рыболов, знаток корриды и почти плейбой… Другой — неутомимый труженик, охваченный безмерной страстью служения своему призванию. Писатель-спортсмен, непременно желающий выиграть у многих писателей-классиков.
«Мало кто из писателей XX века так повлиял на читающее общество, — отмечал Петр Вайль. — Вероятно, никто: немыслимо жить по Джойсу, Платонову, Прусту, Фолкнеру. По Кафке, наверное, — возможно, но уж очень страшно. А Хемингуэй давал внятные рецепты жизни на всех уровнях — от философских категорий до рекомендаций, когда пить и чем закусывать».
«Мы и закусывали Хемингуэем свою жизнь…» — добавляет Вайль.
Эрнест Хемингуэй был незауряден во всем, два раза его объявляли мертвым, дважды он менял религию. Четырежды женился. Четырежды менял профессию. Пять раз надевал военную форму. Участвовал в двух мировых войнах и в гражданской войне в Испании. Родившись в Америке, жил в Париже, в Испании и на Кубе, — с завидной простотой стирая границы между странами, языками и кухнями. Ни разу не побывав в СССР, он был кумиром советской интеллигенции. Как признавалась Майя Туровская: «Хемингуэй, как, наверное, у всех людей моего поколения, — долгая и важная полоса жизни». Книги на полке и фотография на стене: мужественный бородач в грубом свитере и с трубкой в руках…
Краткая канва жизни
Эрнест Миллер Хемингуэй родился 21 июля 1899 года в Сук-Парк, близ Чикаго, штат Иллинойс. Каждое лето семья выезжала в леса северного Мичигана, где и прошло детство маленького Эрни. Здесь он научился слушать и понимать природу, здесь пристрастился к охоте и рыбной ловле. Здесь родился и выбранный герой писателя — Ник Адамс, которому предстояло кочевать из одного рассказа Хемингуэя в другой. Ник Адамс — это история «воспитания чувств» молодого американца в мире жестокости, страданий, лжи и насильственной смерти.
Когда Эрни было 12 лет, дед подарил ему первое ружье — однозарядное, 20-го калибра. Эрни был счастлив: он не знал, что по сценическому закону Чехова в третьем акте ружье должно обязательно выстрелить. Оно и выстрелило 49 лет спустя…
Мать Эрнеста Грейс была очень властной женщиной, задававшей тон в семье. Отец Кларенс Хемингуэй был стопроцентным добропорядочным человеком, по профессии врач, по положению в браке — подкаблучник, и в один прекрасный день неожиданно для всех покончил жизнь самоубийством. Однажды в кругу близких Эрнест Хемингуэй высказал такое предположение относительно самоубийства отца: «Возможно, он струсил… Был болен… были долги… И в очередной раз испугался матери — этой стерве всегда надо было командовать, все делать по-своему». Тут Хемингуэй прикусил язык и перевел разговор на другую тему.
Рос Эрни вместе с младшим братом и четырьмя сестрами, даже в ванной мылся вместе с ними. После школы Эрнест работал репортером в Канзас-Сити, в газете. В 18 лет Эрнест Хемингуэй бросает журналистскую работу и уезжает в Европу, охваченной огненными событиями Первой мировой войны. Он уже не журналист, а шофер санитарной машины миссии американского Красного Креста на Итало-Австрийском фронте. Там он спасает раненого итальянца, сам получает ранение и попадает в госпиталь /о военно-госпитальном романе чуть позже/.
По возвращении в Штаты Хемингуэй вновь занимается журналистикой, оттачивает свое мастерство, и в 1922 году он уже — европейский корреспондент торонтской газеты — разъезжает по Европа, освещает международные конференции, берет интервью у видных политиков. В конце 1920 года оставляет газету, переезжает в Париж, становится журналистом и начинает писать свой первый роман «С восходом солнца» (английское издание называлось «Сиеста»). В начале 20-x в Париже паслась американская литературно-художественная богема. Хэм знакомится и дружит с Гертрудой Стайн, Эзрой Паундом, Скоттом Фицджеральдом. Свой знаменитый телеграфный стиль — короткие, динамичные фразы и обрывистые диалоги, — Хемингуэй позаимствовал у Эзры Паунда.
Парижский период — годы развлечений, но и упорного ученичества. Из развлечений — это скачки, на которых Хемингуэй часто выигрывал, еще бокс, ну, и, конечно, вино, живопись, женщины. А ученичество — это русская литература, которую молодой Хэм глотает с восторгом — Толстой, Достоевский, Чехов, Тургенев, — русские книги очаровывали американца, и Хэм пытался разгадать, в чем же именно их очарование и, соответственно, их успех.
Вышедший в 1926 году роман «Фиеста» принес Хемингуэю мировую славу. Эпиграфом его стали слова Гертруды Стайн: «Все мы потерянное поколение». Поколение, обожженное войной и с трудом находящее себе место в жизни. Как жить дальше? — центральный вопрос книги. И в ней же ярко представлены сцены народных празднеств — фиесты и корриды.
Далее Хемингуэй покидает Европу и поселяется во Флориде и там рождается его второй роман «Прощай, оружие!», сделавший писателя окончательно знаменитым и богатым, фраза Хемингуэя «Художник должен ходить голодным» окончательно ушла в прошлое, теперь Хэм мог позволить себе многое. О романе поговорим позднее. А если следовать хронике, то 30-е годы для Хемингуэя стали годами мучительных сомнений и исканий. Сафари в Африке, коррида в Испании, светские скандалы и мелкие интрижки. И по существу творческий кризис: всего лишь два серьезных рассказа — «Недолгое счастье Френсиса Макомбера» да «Снега Килиманджаро». Ну, еще и дневник, который вел писатель.
Ох, уж эти дневники! Тетради потаенных мыслей! 30 августа 1949 года Юрий Нагибин записывал в своем дневнике: «Я так давно не писал, что единственная форма, в какой я сейчас мог бы писать, это вопль Хемингуэя в рассказе „Снега Килиманджаро“, вопль о том, что он не написал о том-то, о том-то и о том-то…»
Казалось, что Хемингуэй как писатель иссяк. Но наступил 1936 год — год гражданской войны в Испании, и произошел новый мощный всплеск журналистской и писательской активности Хэма. В 1940 году был издан великий роман «По ком звонит колокол». Многоплановый, трагический роман. В нем Хемингуэй, в частности, показал, как незаметно происходит превращение партизан-героев в обыкновенных убийц, испытывающих наслаждение от унижения себе подобных.
Не успел закончиться «испанский период», как наступил другой — началась Вторая мировая война. Хемингуэй вновь «на коне»: работает военным корреспондентом в Лондоне, летает с английскими летчиками и 25 августа 1944 года с американскими войсками входит в Париж.
И еще один период жизни Хемингуэя — это его пребывание на Кубе, где он живет с 1939 по 1960 год в усадьбе «Финка Вихия» (Дом с башней) вблизи Гаваны, здесь, кстати, был завершен роман «По ком звонит колокол». И здесь же в рыбачьем поселке Кохимар стоит бронзовый памятник Хемингуэю.
Хемингуэй купил этот дом «Финка Вихия» с парком в окружении пальм и манговых деревьев с небольшим плавательным бассейном, где любила плавать обнаженной одна из богинь Голливуда Ава Гарднер. Дом переоборудовала третья жена Хэма Марта, а окончательный вид ему придала четвертая супруга Мэри. Повсюду в доме охотничьи трофеи. На почетном месте висел ключ от комнаты в парижском отеле «Ритц», еще один ключ — от каюты корабля «Нормандия», кинжалы африканского племени масаи, статуэтки сомалийских мастеров, подлинник картины Пабло Пикассо, поддельный Гойя, начищенные мокасины, авторучки, бутылки из-под рома и джина, ящерица в формалине, радиоприемник, череп льва и прочие украшения и безделушки, и, конечно, книги.
Эрнест Хемингуэй много работал в Вихиа. Он поднимался рано утром на заре. Брал ручку и начинал писать, стоя на шкуре дикого зверя в своей комнате, чаще, чем в кабинете. Работа писателя проходила под неподвижным взглядом антилопы, убитой во время охоты в Кении в 1933 году. Днем он садился за свой рояль и начинал играть.
Здесь, на Кубе в свои первые годы Хемингуэй постоянно пробовал свои силы на боксерском ринге. Его кубинский друг Грегорио Фунтэс вспоминает: «Когда мы познакомились с Хемингуэем, он без конца дрался со всеми профессионалами Кубы. Но в последние годы, мне кажется, ему подыгрывали, делали все, чтобы победил именно он. Каждый раз, когда объявляли, что сегодня на ринге Эрнест Хемингуэй, вся Гавана сбегалась посмотреть на любимца. Я делал ему массаж и надевал перчатки. Вот таким мне нравится вспоминать Папу. Всегда готовым отразить любой удар. Один против всего мира».
Кстати, почти все близкие и знакомые Хемингуэя звали его Папой за маститость и мудрость. Не римский Папа, а писательский Папа. Сын Грегори вспоминает: «В 50 лет Папа стал снобом и пустозвоном. Постоянно звучало: „Во дворце… в палаццо… граф такой-то очень милый человек, тебе он понравится, Гиг“. Граф такой-то, как правило, оказывался пустышкой и вовсе не сиятельной особой. „А девчушка, Гиг, правда, в ней что-то есть?“ А она была сама скука, да еще, словно пришитая, сновала вокруг крюконосая мамаша… Папа вошел в международные круги, и мне казалось, что я потерял его. „Я прожил чудесную жизнь, Гиг. Никогда не стыдился своих поступков. Ну, разве не весело, Гиг? Ну не здорово ли, черт побери! Приказываю, Гиг, — жизнь должна быть прекрасна…“ Мне хотелось провалиться сквозь землю. Но куда деться?..»
Отцы и дети. Иногда им так трудно понять друг друга. Сын ищет свое место в жизни, пробует писать, как отец, а Папа тем временем снимает богатый урожай со своих трудов. Повесть-притча «Старик и море» приносит Хемингуэю дополнительные лавры славы: премии Пулитцера и Нобеля (Нобель — «за повествовательное мастерство, в очередной раз продемонстрированное в „Старике и море“, а также за влияние на современную прозу»). По состоянию здоровья Хемингуэй не мог отправиться в Стокгольм, и речь за него читал американский посол. Там говорилось: «…творчество — это в лучшем случае одиночество… Писатель растет в общественном мнении и за это жертвует своим одиночеством. Ведь писатель творит один, и, если он достаточно хороший писатель, ему приходится каждый день иметь дело с вечностью — или с ее отсутствием».
В 1959 году на Кубе произошла революция. Несмотря на ее угрозы, Хемингуэй вернулся на Кубу и сделал официальное заявление в газете «Революсьон»: «Я счастлив снова оказаться на Кубе, потому что считаю себя еще одним кубинцем… Не хочу, чтобы меня считали янки…»
Наверное, после этих слов Папы Хэма Дядя Сэм заскрежетал зубами.
Два знаменитых бородача — Эрнест Хемингуэй и Фидель Кастро встречались лишь однажды. В одном из интервью Кастро сказал: «В первую очередь Хемингуэй меня привлекает своим реализмом. Он описывает все с необычайной точностью ясностью. В его произведениях нет слабых мест. Все крайне убедительно и реалистично, и еще меня в нем привлекает его авантюризм. Он авантюрист, в лучшем смысле этого слова. В том смысле, который я высоко ценю. Я имею в виду, что он не из тех, кто живет в согласии с миром, который его окружает, а считает своим долгом изменит: этот мир. Он хочет порвать с условностями и поэтому бросается в авантюру…»
Спустя несколько лет после гибели Хемингуэя корреспондент парижского «Фигаро» побывал на Кубе и рассказал о доме, где зазвонил колокол. И в частности отметил: «Сам Хемингуэй — своего рода коктейль из амбиций, эгоцентризма, великодушия и альтруизма, взрывного темперамента и депрессии. Это человек удивительной, редкой тонкости, хрупкости души, хотя он и имел косую сажень в плечах, бицепсы окружностью в 43 сантиметра. Ему льстили, его чествовали безмерно, но он всегда оставался одиноким, хронически беспокойным. Потенциальным самоубийцей».
Концовка жизни Эрнеста Хемингуэя оказалась печальной. Многочисленные травмы и раны, полученные им в разные годы, сказались на здоровье: его мучили боли, донимала непреходящая депрессия. Лечение в клинике не помогло, и тогда он прибег к радикальному способу избавления от всех бед — к самоубийству. Он не дожил немного до 62 лет.
После смерти Хемингуэйя хлынула лавина книг и воспоминаний о нем. Кто-то с громадным удовольствием рвал на части мертвого Льва. Летом 1967 года Корней Чуковский записал в своем дневнике: «Прочитал „Papa Hemingway“, развязную, вульгарную книгу — со странным концом — о сумасшествии великого писателя…»
О развенчании, топтании и хулении Хемингуэя мы поговорим позднее. А пока предлагаю вспомнить об отдельных удивительных фактах из жизни, писателя, о том, как ходил он по лезвию ножа и как случайности сыпались на его голову, и это далеко не 33 несчастья чеховского Епиходова.
Под знаком гибели
Одна из причин преждевременного ухода из жизни — это старые раны Хемингуэя. Мало найдется другой писатель, который бы столько раз попадал в различные аварии, был ранен, находился на волоске от смерти, как Хемингуэй. Про него можно было смело сказать: старый травматик.
Все началось еще в юности, когда Хемингуэй увлекался боксом. Три перелома носа, травма левого глаза, несколько сотрясений мозга, — вот во что обошлось ему увлечение рингом. Но не отвратило от бокса, которым Хэм продолжал заниматься и в последующие годы. Тренируя тело, — он тренировал свой мозг. И изживал попутно страх, примечательно, что в книгах Хемингуэя, в его письмах, в разговорах часто возникало слово «страх». Он не понаслышке знал, что такое страх, но всегда преодолевал его. Он любил риск, а риск без страха не бывает.
8 июля 1918 года на фронте Первой мировой войны Хемингуэй спас итальянского солдата, попал под артиллерийский обстрел, но продолжал ползти и тащить незнакомого ему итальянца. В итоге сам оказался в госпитале с простреленными коленями и пробитой ступней, начиненный 22 мелкими осколками, некоторые из них остались в теле писателя на всю жизнь, итальянский хирург сделал невозможное и поставил Хэма на ноги.
Уже в мирное время — в ночь на 1 ноября 1930 года, — возвращаясь на машине с охоты на лося в штате Вайоминг, Хемингуэй был ослеплен фарами встречного грузовика и улетел в кювет. Когда его вытащили из автомобиля, то рука висела как плеть. Но Хемингуэй решил вести автомобиль «одной левой» и сам довез себя до ближайшего госпиталя. Рентген показал, что рука была сломана в нескольких местах. Десять раз врачи пытались правильно соединить кости, лишь на одиннадцатый раз им это удалось.
В апреле 1935 года Хемингуэй вышел в первый рейс на своем катере «Пилар» к острову Бимини. Поймав на крючок акулу, Хэм подтянул ее к борту и собирался прикончить ее из пистолета, но катер качнуло — и пуля попала не в акулу, а в ногу охотника за акулами. Превозмогая боль, Хэм направил катер к берегу. Об участи акулы история умалчивает.
25 мая 1944 года. Лондон. Темный вечер. Машина, на которой ехал военный корреспондент Хемингуэй, врезалась в цистерну с водой. Писатель сильно ударился головой о ветровое стекло и получил очередное сотрясение. К его счастью, не произошло взрыва, Уэма доставили в госпиталь Святого Георгия, через 7 дней он убедил врачей, что с ним все в порядка. И, несмотря на сильные головные боли, уже 2 июня он вылетел на юг Англии, где сосредоточились для высадки на материк союзнические войска. Как военный журналист Хемингуэй не мог пропустить такое важное событие.
Во время боевых действий в Нормандии Хемингуэй старался чаще бывать на передовых позициях, чтобы все увидеть своими глазами и получить свеженький материал. Однажды он раздобыл немецкий мотоцикл и на нем прорвался глубоко в тыл фашистов. Естественно, его засекли и разбили в пух и прах мотоцикл, показавшийся немцам подозрительным. Однако Хэмингуэй успел выброситься из мотоцикла в кювет и часа два, затаясь, ждал своей печальной участи. Нo его не обнаружили. Пронесло и на этот раз.
Война закончилась и казалось, все дальше будет тихо и мирно. Хемингуэй вернулся на Кубу в свой дом. 20 июня 1945 года он, спеша отвезти на аэродром свою жену Уэлш, потерял управление, и его автомобиль врезался в дерево. Как говорят французы: о-ля-ля! Снова разбитая голова, сломанные ребра и повреждена нога. И тут снова можно удивляться мужеству Хэма, он, весь травмированный, опять же, несмотря на собственные болевые ощущения, поднял Мэри на руки и отнес на руках в ближайший поселок, думая, что его спутница получила тяжелейшую травму, а у нее была лишь рассечена щека, но кровь и ее стоны заставили Хемингуэя забыть о себе. Он спасал Мэри.
В 1949 году на утиной охоте в Венеции кусочек пыжа попал ему в глаз. Итальянские врачи опасались, что после лечения зрение писателя не восстановится. «Я слишком устал — я веду свою борьбу, — сообщал Хемингуэй своему издателю Серибнеру. — Доктора в Кортина д’Ампеццо думали, что инфекция может перейти в мозг и привести к менингиту, поскольку левый глаз был поражен целиком и совершенно закрылся, так что, когда я открывал его с помощью борной кислоты, большая часть ресниц вылезала».
Это была опасная травма, но, увы, в жизни Эрнеста Хемингуэя не последняя. 21 января 1954 года во время охоты в Африке легкий самолет, на котором он летел с Мэри, потерпел аварию в районе водопада Мэрчисон-Фоллз. Авария, к счастью, не закончилась трагическим исходом: и пилот, и чета Хемингуэй остались живы. Всего лишь два сломанных ребра у Мэри, раздробленное в который раз колено у Эрнеста, ну, и, конечно, ушибы и синяки. Страшнее было другое: ночь тройка людей провела в ночном тропическом лесу, кишащем дикими зверями. Но все обошлось. Тем не менее, узнав об аварии самолета, телеграфные агентства всего мира передали скорбную новость о гибели лауреата Нобелевской премии Эрнеста Хемингуэя. А он был жив и отбивался камнями от диких слоних. Случайно — «случай, вообще, Бог!» — говорил Анатоль Франс, — потерпевших бедствие увидели английские туристы с катера, направлявшиеся на экскурсию к водопаду Мэрчисон-Фоллз.
С помощью англичан Хемингуэй и Мэри добрались до ближайшего селения Батиабаж, где их уже поджидал летчик, брошенный на их поиски, то бишь, спасатель. Но на этом приключения не кончились. Едва они взлетели на самолете «Хевиленд», как аэроплан рухнул. К счастью, с небольшой высоты, иначе не собрать бы всем пассажирам своих костей! И тем не менее от удара на землю на самолете начался пожар. Хемингуэй не растерялся (закалка в подобных переделках?), вышиб плечом дверь самолета, вытащил из горящей кабины Мэри, помог выбраться пилоту. Он нес Мэри на руках, а сам истекал кровью. Картина для триллера!..
В госпитале Хемингуэй ознакомился с многочисленными газетами, в которых на видном месте был помещен некролог о смерти знаменитого писателя. У Хэма хватило сил для шутки: «Даже я не мог бы так хорошо написать о себе». Но врачам было не до шуток: в результате обследования они выявили у пациента целый букет травм и недугов. Вот этот скорбный перечень: разбита голова, повреждено колено, позвоночник, кишечник, печень, почки, потеряно зрение левым глазом, утрачен слух левым ухом, зафиксированы растяжения связок на правой руке и плече, отмечена травма левой ноги, плюс ожоги на лице, руках и голове…
Наш современник польский публицист Ян Збигнев Слоевский как-то заметил: «Никогда не известно, сколько судьбы в нас, а нас — в судьбе». Этот афоризм можно с полным правом отнести к Эрнесту Хемингуэю. Судьба вела его, но он к сам вел судьбу, как собачку на поводке.
Читать бесплатно другие книги:
