На подсосе. История любви Мур Кристофер
Около полуночи в Рождество Дрю сидел в джунглях конопли высотой пять футов у себя в беспалевной гостиной — в темных очках — и смотрел по кабельному кинокартину об особых отношениях хозяйки английского поместья и ее трубочиста. (Из-за рабочего графика и постоянных требований оставаться обдолбанным Дрю было не с руки держать подружку. До встречи Животных с Синией его половая жизнь преимущественно сводилась к одиночной программе, а теперь (вздох), очевидно, опять предстоит к ней вернуться.) Стоило закопченной трубочистовой руке шлепнуть напудренную попку хозяйки, Дрю немного печалился — этот оттиск сажи на алебастре тенью ложился на его эротическую душу. Возбуждать-то возбуждало, но не радовало. Его грузчицкие конопляные штаны подпирались деревянной распоркой стояка, но печально и одиноко.
Но тут, будто бы по сценарию «Эректо, щедро одаренного бога маловероятных соитий с доставкой пиццы», в дверь Дрю постучали. Но он не побежал открывать сразу — он оправился и двинул через заросли ганджи к маленькому видеоэкрану в кухне. К своему потайному глазку. Установил он видеокамеру задолго до того, врач выписал ему такой рецепт, который превратил его в квазилегального плантатора медицинской марихуаны («Пациент жалуется, что реальность ожесточает его расслабленность. Назначается 2 грамма каннабиса каждые 2 часа ингаляцией, перорально или суппозиторно»).
Ну и само собой, ему точно заказ выполнили: на пороге у него стояла бледная, но хорошенькая блондинка в консервативном синем платьице для коктейлей и на каблуках. Словно только что с вечеринки или ужина в ресторане. Волосы у нее были подколоты крохотными синими бантиками. Она бы выдержала прослушивание на роль хозяйки особняка.
Дрю нажал кнопку домофона.
— Здрасьте. Вы уверены, что не ошиблись квартирой?
— Думаю, да, — ответила девушка. — Мне нужен Дрю. — И она улыбнулась в камеру. Зубы идеальные.
— Ёкс, — произнес Дрю и тут же понял, что произнес это вслух. Прокашлялся и поправился: — Сейчас открою.
Он пригладил эрекцию, заправил волосы за уши, пятью длинными шагами пересек лес и оказался у двери. В последнюю секунду вспомнил про очки, сдвинул на лоб, широко улыбнулся — и распахнул ее, осветив широким лучом ультрафиолета ночной туман.
Хорошенькая блондинка вдруг забыла улыбаться и завизжала, вся пошла ярким пламенем и отскочила от света. Дрю кинулся во тьму ее спасать.
22
Где представлены хроники Эбби Нормал — жалкого нульсона в смазке Носферату
В общем, если б не убийство, Рождество б тащилось как по битому стеклу — мне теперь точняк ведома тоска вечности в тотальной скуке: весь день жрать и тошнить тофундейкой, часов до шести сидеть с Ронни и мамашей, пока не придет Джеред. У его штриха свежая семья со сводными сестренками-спиногрызами, поэтому про него все типа забывают, как только утром начинаются подарки с визгами. Он весь день пересматривал «Кошмар перед Рождеством» у себя в комнате и курил гвоздику. Комната у него тотально святая святых после того, как он объявил предкам, будто не может гарантировать, что не будет мастурбировать под гейскую порнуху, если к нему зайдут. (Иногда ему так везет — мне хоть на голову становись прямо на обеденном столе и наяривай себе, мамаша только вся такая: «Милая, Рождество — это семейный праздник, мы должны быть вместе», — и заставит кончить прям перед всеми.)
Поэтому мы типа досмотрели с ней и Ронни «Кошмар перед Рождеством», пока те не уснули на диване, а потом мы с Джередом нарисовали фломиками очень клевых племенных татух у Ронни на бритой голове, но только типа черным и красным, чтоб натурально смотрелись.
Потом он весь такой: «Надо за кофе сгонять — мне тетка на Рождество подарочный сертификат „Старбакса“ задарила на сто долларов».
А я ну просто терпеть не могу, когда люди хлещутся своими рождественскими подарками, потому что это в натуре мелко и материалистично. Поэтому я такая: «Ну, типа да, ништяк, только я теперь избранная, у меня дела».
А он такой: «Да ты чё, еврейкой заделалась?»
А я такая: «Нет, я носферату».
А он такой: «Ни фига ты не оно».
А я ему такая: «Помнишь того сексинямку из „Уолгринз“? Это он. Ну, на самом деле в священный круг сангвинности меня ввела Графиня».
А он такой: «И ты мне даже не позвонила?»
«Прости, Джеред, но ты теперь низший биологический вид».
Он поэтому такой: «Я знаю, я тотально сосу».
И тут я в курсе, что сейчас он мне тут весь трагико-эмо пойдет. Поэтому говорю: «Купи мне мокаччино, и я тебе открою все наши темные пути и ваще».
Мы, короче, оставили записку, что Джеред меня оплодотворил и мы вместе свинтили влиться в сатанинский культ, чтоб мама не ударилась в панику, когда проснется, потому что насчет записок она полная тоталитарка. И двинули в ЮМУ. Только, очевидно, на Рождество всю, блядь, страну парализует, на нее обрушивается угнетательский железный кулак младенца Исуса, поэтому из девяти «Старбаксов», куда мы тыкались, все были закрыты.
Поэтому Джеред такой весь: «Отведи меня к ним, познакомишь. Я тоже хочу быть в темной пастве».
А я вся такая: «Вот уж дулю тебе, обсос, у тебя волосы не стоят». Что правда. У него только один штырь впереди торчал, а укладочный гель типа уже много часов как выдохся, поэтому в своем виниловом дождевике он типа смахивал на черную лакированную вешалку, такие еще в Чайнатауне бывают, но я его к Графине и моему Темному Владыке не могла отвести не поэтому. А просто не могла и все. Я же знаю, Графиня точняк с рельсов съедет, если увидит, что я утонченный ее дар эксплуатирую и похваляюсь им перед дружбаном, поэтому я вся такая: «Это очень секретно». Но тут Джеред стал кукситься и супиться одновременно, а от такого бывает сплошной облом, потому что в этом он тренируется, и я стала себя чувствовать прям как зловонный soupgon[30] — пюре из жопок, как уместно выразился по такому поводу Лотреамон. (И заткнись, Лили говорит, по-французски звучит романтичнее.)
Короче, я его с собой взяла, но сказала, пусть ждет через дорогу. А когда мы свернули за угол в квартал Темного Владыки, там посреди улицы стоял парняга в желтом спортивном костюме. Просто так стоял, капюшон опустил и голову повесил — будто всю жизнь так стоять собирается. А потом медленно стал к нам поворачиваться.
Джеред такой: «Дрочерэпер», — мне в ухо и хихикнул, как маленькая девчонка, противно и пронзительно — он так делает иногда, на некоторых парней действует, как мята на котов, они начинают беситься. (Вот для этого Джереду надо все время в сапоге носить обоюдоострый кинжал в фут длиной, он его зовет «волчий клык». К счастью, никакой ложной уверенности кенжик ему не придает, и он все равно тотальная киска, но ему нравится, что на него обращают внимание, когда вышибалы в клубах при входе его у него отбирают.)
В общем, по-моему, вурдалачье чутье у меня типа заточилось, потому что я сразу поняла — это тебе не обычный хип-хопер в полночь на Рождество посреди пустой улицы стоит в трениках за триста долларов, поэтому я Джереда за руку хватаю и обратно за угол.
И вся такая: «Чувак. Защитные экраны. Отползаем. Украдкой. Незаметнее некуда».
Короче, мы выглядываем из-за угла такие, уже тотально замаскировались, а парняга в трениках типа уже у двери в логово, и оттуда кто-то выходит. Тот стремный старый пьянчуга с огромным бритым котом, и у него все хозяйство наружу, точно отлить собрался, а я б еще шестнадцать лет прожила без такого зрелища. И Треник хвать его, как тряпичную куклу, голову назад ему запрокинул и в шею укусил. И тут я вижу — никакой он не хип-хопер, а стремный белый вампирюга, у него клыки аж из космоса видать. А мужик с огромным котом весь такой бьется и орет, и ссаки от него во все стороны летят, а за дверью огромный кот шипит, я слышу, и тут Джеред хватает меня за мою почтарскую сумку и давай утаскивать оттуда прочь по улице. В общем, больше я ничего не видела.
А Джеред весь такой: «Ого себе».
И я такая: «Ну».
И только мы оттуда на несколько кварталов свинтили, я вытаскиваю сотовый и звоню на сотовый Графине, но звонок сразу на голосовую почту перебрасывает. Короче, мы на особом полночном показе «Кошмара перед Рождеством» в «Метреоне», пьем огромную диетическую колу нервы успокоить и ждем, когда мне из вурдалачьего логова перезвонят. (Джеред забыл ингалятор и после того нападения задыхается. Позорище. Люди типа оборачиваются, и я от него пересела подальше, не то подумают, что я ему дрочу или что-то.) Меня тотально обуяло ужасом и предчувствиями, и время ползет, как гнойная инфекция от плохо проколотой брови. В общем, ждем. Хоть бы дурь была, что ли. Даль — боль.
А, ну и да, мама купила мне на Рождество зеленого Мишку-Любишку! Я его тотально обожаю.
— Ты уверен, что здесь оставил?
Джоди озирала всю Эмбаркадеро. На улице людей не было — артисты и попрошайки давно разошлись. Вдали гудел мост через Залив, в Аламиде замычал туманный горн. Тоннель отрыгнулся поездом метро на улицу в квартале от них, вагоны застучали к стадиону, пустые. С Маркет-стрит свернул полицейский крейсер и шарахнул по ним лучами фар, а потом проехал мимо Паромного вокзала к Рыбацкой пристани. Томми помахал полицейским.
— Ну. Я стоял вот тут, и у меня часы сработали. Он тонну весил. В одиночку и не перетащишь.
Джоди заметила что-то блестящее на брусчатке под ногами и присела, потрогала. Какие-то металлические стружки. Она лизнула палец, провела — на кончиках остались крошки желтоватого металла.
— Если кто-нибудь ее не разрезал.
— Да кому надо? Пилить статую, чтобы спереть по кускам?
— Неважно. Может, воры, может, муниципальные рабочие. Если кто-то разрезал эту бронзовую скорлупу, случилось одно из двух. Если днем, Илия изжарился на солнце. Если ночью, он на свободе.
— Но светло не было, правда?
Джоди покачала головой.
— Думаю, нет. — В нескольких шагах она заметила светлый след в щелях между брусчаткой и снова присела. Туда набилась мелкая серая пыль. Джоди ухватила щепоть и опять покачала головой. — Точно нет.
— Что? Что там?
Джоди вытерла руку о джинсы и сунула ее в карман куртки.
— Томми, помнишь, я тебе говорила, что ты не досуха выпил эту синюю шлюху, потому что иначе ее бы там не было?
— Ну.
— Так вот, это потому, что когда вампиры… когда мы кого-то опустошаем, они превращаются в мелкий серый прах. Не могу тебе объяснить, почему, но это очень на нее похоже. И на ощупь также. — Она показала на щели в брусчатке.
Томми опустился на колени и потрогал пыль, затем поднял голову.
— Откуда ты знаешь?
— Сам знаешь, откуда я знаю.
— Ты убивала людей.
Джоди пожала плечами.
— Пару человек. И они болели. Смертельно. Они как бы сами об этом просили.
— Так поэтому ты из-за шлюхи не расстроилась?
Джоди вытащила из кармана куртки сотовый телефон, а потом убрала за спину и там крутила в руках, а сама смотрела себе под ноги — будто маленькая, когда мама допрашивает, отчего вдруг ее любимая лампа оказалась разбита.
— Ты злишься?
— Я несколько разочарован.
— Правда? Прости меня, пожалуйста. На моем месте ты сделал бы то же самое.
— Я не тем разочарован. Тебе казалось, что мне нельзя доверять.
— Тебе и без того после обращения было непросто. Не хотела тебя лишним грузить.
— Но это же не сексуально, нет?
— Абсолютно нет. Чистое питание. — Джоди не сочла необходимым сообщать ему, что она поцеловала старика. От этого все только запутается.
— Ну, тогда, наверное, нормально. Раз надо, значит, надо.
Томми встал, а Джоди подскочила к нему и поцеловала.
— Ты себе не представляешь, как я рада, что на мне это больше не висит.
— Ну, это…
— Секунду. — Джоди вздела палец и нажала кнопку питания на телефоне.
— Звонишь маме сообщить, что она была права, когда считала тебя профурсеткой?
— Я девчонке звоню.
— Эбби?
— Ну. Надо ей сказать, чтоб держалась подальше от нашей квартиры. Илия начнет нам козни строить, как раньше.
Джоди смотрела на крохотные иконки на дисплее — они показывали поиск сигнала.
— Но она же говорила, что сегодня не придет. Рождество.
— Я знаю, что говорила, но, по-моему, она все равно явится.
— Зачем?
— Ну, мне кажется, она на мне залипла. Вчера вечером я ее укусила.
— Ты укусила Эбби?
— Ну. Я же говорила, мне было больно. Мне нужно было…
— Господи, да за кровь ты себя продашь.
— Я знала, ты рассердишься.
— Так это ж Эбби, ебать-колотить. Я ее темный владыка.
— Смотри, голосовая почта.
Илия бен Шапир швырнул забулдыгу через дорогу — тот подергивался на лету и орошал все мочой, а долетев, отскочил от металлической гаражной двери литейной мастерской на бордюр. Голова его сшибла зеркальце с незаконно запаркованной «Мазды». Вампир отошел оттуда преувеличенной походкой, расставив руки пошире, как скверное чудовище в детском театре, — чтобы обоссанный велюр его спортивного костюма не соприкасался с кожей. Хотя за свои восемьсот лет он хлебнул немало грязи и кровавой мерзости — вообще-то бывало целыми днями прятался от солнца голым в суглинках, — но не мог припомнить, чтобы ему было когда-либо так противно: еще бы, на него помочился его собственный обед. Вероятно, все потому, что теперь у него всего одна смена одежды, а роскошной яхты с битком набитым гардеробом в распоряжении больше нет. А может, оттого, что день он провел между двумя обоссанными матрасами под торчком в полной отключке, пока вокруг полиция обыскивала весь мотель. С него хватит, вот и все.
Он знал, что портье сдаст его полиции, поэтому дойдя до номера, спрятал спортивный костюм в дальнем углу шкафа, обратился в туман и проскользнул под дверью в соседний номер, а там — под матрасы, в пружины, под бессознательного наркомана. В плотную свою форму вернулся в аккурат перед тем, как его вырубил рассвет.
А после заката с удивлением обнаружил, что очень воодушевлен: спортивный костюм из шкафа никто не спер. Перед возвращением к себе в номер он позавтракал торчком (всего раз глотнул, на самом деле) и свернул ему шею. (Тем самым оставив своего рода визитку следователям убойного отдела, которые напали на него и прочих в яхт-клубе.) А теперь вот его драгоценный наряд весь обоссан, и сам он в ярости.
Он перешел на ту сторону, куда швырнул забулдыгу, и схватил его за лодыжку. Илия по нынешним меркам был невысок, но понял: если вздеть бродягу повыше над головой и достаточно потрясти, нужный эффект будет достигнут.
— Ты ведь даже не клеврет ей, да? — Вопросительный знак Илия поставил, тюкнув бродягу о тротуар головой.
— Пожалуйста, — простонал тот. — Мой огромный кот…
Бум, бум, бум по тротуару. И встряхнуть. Из карманов бомжа посыпались мелочь, несколько купюр, зажигалка и бутылка «Джонни Уокера».
— Ты просто ее дойная корова, да? Я ощутил на тебе ее вкус.
— Там девчонка есть, — промычала дойная корова. — Жутенькая такая. Она о них заботится.
— О них?
Илия швырнул забулдыгу о гаражные ворота и принялся собирать с тротуара мелочь и бумажки. Тут распахнулась стальная дверь рядом с воротами, и на улицу вышел лысый здоровяк в робе, по виду — мотоциклист. По ладони себе он похлопывал дубинкой для проверки накачки шин — со свинчаткой на конце.
— Эй, ебанаты, не хватит тут шуметь?
Илия оскалил клыки и зашипел на мотоциклиста, затем скакнул на стену над гаражной дверью и повис на ней вниз головой прямо над мужиком.
Тот поглядел на вампира, потом опустил взгляд на распростертого забулдыгу, на поврежденную «Мазду».
— Ну тогда ладно, — произнес он. — Я вижу, чуваки, вы тут еще не обо всем перетерли. — Он скользнул обратно в мастерскую и захлопнул за собой дверь.
Илия соскочил со стены и двинулся вверх по улице, даже не обеспокоившись свернуть дойной корове шею. Разве можно быть таким недалеким? Он не собирается терроризировать ее, убивая ее источник пищи. Нужно пригрозить ее клеврету — как он раньше поступал с мальчишкой. Откуда ему было знать, что она предаст его самого и выберет этого сопляка? Обратит его? Такому больше не бывать.
В вихре гнева, голода и возбуждения от того, что у него появилась наконец-то цель, Илия бен Шапир ощущал толчки боли душевной. Это приключение он затеял, считая себя кукловодом, теперь же, похоже, сам запутался в нитках. Допускает ошибки.
Ну и не беда. Вампир склонил голову набок и сосредоточился. За хрипом забулдыги, потрескиванием здания, гулом моста и стуком тысячи сердец в квартирах вокруг он разобрал удаляющиеся шаги девчонки и ее дружка.
23
Где представлены хроники Эбби Нормал — загнанной добычи
Очевидно, что я — Добыча, для чего, хочу здесь заметить, я тотально не подготовлена. Вот я сижу, примостившись на стропилах (по-моему, они так называются) Оклендского моста, как увечная ночная птица, и жду, когда рок обрушится на меня в виде древней нежити, дабы вывернуть самые члены из моего хрупкого тельца. Это сосет.
К счастью, мне хватит провианта продержаться до тех пор, пока от своего денного сна не восстанут мой Темный Владыка и Госпожа и не надают кому надо, блядь, по жопе. Я знаю, что должна есть козявок, букашек, паучков и прочую дрянь, дабы способствовать своему вурдалачеству, но я, будучи вегетарианкой, еще не выработала у себя охотничьих навыков, поэтому начала с «мармеладных мишек», которыми разжилась в кино. (Их вроде как делают из говяжьего пектина или вытяжки из конских копыт, или еще чего-то такого, поэтому они, наверно, будут неплохим переходом к диете носферату. А еще мне нравится откусывать им головы.)
Здесь, в вышине над Городом — ну, на самом деле мы где-то футах в десяти над какими-то бездомными, они так и живут под мостом, — я себя чувствую хранителем древней гробницы. Я готова встать лицом к лицу с любым, кто нападет на моих хозяина и хозяйку: они завернуты в брезент и лежат на следующей балке — или стропиле, или как их там.
ОЯЕ, тут везде эти блядские голуби! Прости, дневничок, один только что насрал тебе на страничку. Ну, ничего. Движемся дальше. Я уже пережила. Но — влеэээээ!
Джеред пошел к папе домой в Долину Нои за тачкой и мини-фургоном, дабы мы могли перевезти моих хозяев в безопасное место. Мой Темный Владыка оставил мне свой кинжал, которым мне удалось взмахнуть лишь разик, когда какая-то тетка попыталась стащить с него брезент. А потом я им себе старый лак с ногтей отскабливала, он тотально облупился и ваще после моих клевретских ручных трудов.
Короче, мои хозяева типа встретились с нами за Музеем современного искусства и все такие: «У вас все в порядке? Он тебя не тронул?» И все такие таинственные с Джередом, точно он не знает, что мы тут вурдалаки. А я такая: «Ништяк, расслабьтесь, он у меня помощник клеврета». И они расслабились.
Потом Хлад вытаскивает из сумки эту бронзовую руку и весь такой: «Эбби, знаешь, что это?»
А я такая: «Ну конечно же, Владыка Хлад, — потому что очевидный для меня — второй родной язык, — это бронзовая рука, да?»
А тут Графиня такая берет у него руку и говорит: «Это, Эбби, все, что осталось от скорлупы того вампира, который меня обратил».
А я ей: «Прошу, конечно, прощенья и чего не, Графиня, но только это рука от статуи».
А она вся: «Вот я про то же и говорю». Хотя, блядь, ващще не про то же сказала.
В общем, выясняется, что бронзовая статуя, которая у них раньше в логове стояла, на самом деле была тем вурдалаком, который обратил Графиню, а потом Графиня обратила Вурдалака Хлада, только тогда он был просто Флад. А у старого вампирюги, которого зовут Илия, начался такой тотальный ПМС, и он давай ебать Графине мозг — трупы по всему городу раскидывал, а все улики на нее показывали, и грозил убить ее клеврета, которым в то время был Хлад, и все пиздец как вышло из-под контроля, а какие-то легавые с мудозвонами из «Безопасного способа» тут как раз взорвали яхту Илии и в натуре его разозлили, а потом Графиня притворилась, будто спасает Илию, а на самом деле выведала у него древние вурдалачьи секреты, и Хлад их обоих забронзовил, только Графиню потом выпустил, потому что она любовь всей его жизни и чего не. Короче, Хлад — никакое не таинственное и не древнее существо ночи, а вурдалак он всего на неделю дольше, чем я, — потащил статую на набережную, чтобы в Залив бросить, чтоб она не напоминала Графине, что сердце у нее разрывается от страсти к двум возлюбленным, и все такое. Но взошло солнце, и Хлад бросил статую на Эмбаркадеро, а когда они за ней вернулись, ее там больше не было, и выясняется, что Илия на свободе — он и был тот стремный вампирюга в желтых трениках, которого я видела, он еще тряс мужика с огромным котом, а теперь выслеживает меня, чтобы отомстить Графине за то, что она такая двуличная блядь.
Короче, Джеред весь такой: «Бля. Это ж пиздец как круто».
А я такая: «Вы мне солгали».
А Графиня такая мне: «Ага, солнышко, потому-то я тебе сейчас это и рассказываю». Что с ее стороны совершенно не обязательный сарказм.
А Джеред такой: «У меня ващще Рождества лучше не бывало».
А я ему такая: «А ты заткнись, наживка дли пидаров. Меня тут предали».
А Графиня вся: «Ничего, переживешь. Надо проверить, как там с Уильямом».
И теперь-то я вижу, что она была права, но пока мы возвращались к ним в логово, я мрачно размышляла для пущей наглядности, потому что терпеть не могу, когда меня держат за здорово живешь. Дошли до квартала Графини, а там «Скорая» и легавые повсюду, поэтому Хлад и Графиня нарываться не стали, а послали меня за 411.[31] Вижу — мужик с огромным котом на носилках, а к нему кислород подводят.
Тут я такая вся: «Пропустите меня, этот мужчина мой отец».
А санитары такие: «Фиг тебе».
А я вся: «Вас вообще кто вызвал?»
А они такие: «Мужик из дома. Скульптор или кто-то».
Тут мужик с котом такой: «Пропустите ее».
И меня пропустили.
Короче, я такая мимо санитаров пролетаю к мужику с огромным котом и вся такая: «Ты как?»
А он такой: «Ну, башка трещит адски и, по-моему, нога сломана».
А я такая: «Чем тебе помочь?» Потому что у меня же приказ Графини — добыть инфу и предложить помощь.
А он такой: «О Чете позаботься, если можешь. Он на лестнице. Голодать будет».
И я вся такая: «Считай, сделано».
А он, короче, стаскивает с себя кислородную маску и подзывает, чтоб я наклонилась, а он мне шепотом что-то скажет, и я такая: «Что, папа?» — ну потому что санитары же смотрят.
А он шепотом мне: «Пока меня не увезли, можно я твои сиськи посмотрю?»
А я такая ему по ребрам ногой с размаху. Тут все санитары как с дуба рухнули и обосрались притом, пошла отсюда, орут, но они тотально чересчур как-то отреагировали, потому что я же в своих «всезвездных конверсах» была, от них синяки вообще не остаются.
Короче, его в «Скорую» погрузили и дверь еще не успели закрыть, а он такой руку тянет, как утопающий к последней искре жизни, пока чернильные волны смерти его не унесли — и тут я ему сиськи засветила, просто быстро лифчик вместе с топом подняла, потому что я считаю, мы недостаточно помогаем бездомным, а мне хотелось, чтоб он помер счастливым. А кроме того, они у меня маленькие и слишком часто запросы на них не поступают.
В общем, я вытащила Чета с лестницы старого логова и тащу его, как дети кошек таскают, а тут вижу — два легавых, которые раньше были, те, кто, Графиня говорила, помогли подвзорвать Илию, поэтому я такая подваливаю к латиносу и говорю: «Ну, чего и как, легавый?»
А он весь такой: «Тебе домой нужно, тут тебе в такой час делать нечего, а то мы обязаны тебя в участок доставить и родителям позвонить, и хуе-мое, смотри у нас, да ты у нас, ай-я-яй и прочие фашистские догмы тебе в мрачно восхитительный радиатор». (Я перефразирую. Хотя радиатор у меня и впрямь восхитительный, недаром же я три года скобки носила в детстве, а теперь зубы у меня типа единственная приемлемая черта. Надеюсь, клыки прорежутся ровные.)
А здоровый легавый гей такой: «Ты что тут делаешь?»
А я ему такая: «Я тут живу, заднеприводный, это вы что тут делаете? Вы ж по убийствам легавые, нет?»
А он весь такой: «Ну-ка документики предъявим, хуе-мое, да мы тебя, да ты у нас, о боже мой я так пиздеть горазд».
И тут я им такая: «Полагаю, вам со всей этой херотенью сейчас не пришлось бы возиться, если б вы того старого вурдалака как положено взорвали, когда сперли его коллекцию шедевров».
Как вдруг этот латинос и напарник его гей такие: «Чегоооо?..»
А я им: «Это для понятности. Вы сколько тут еще торчать собираетесь?»
И они такие: «Ну, еще с полчасика, мисс. Нам нужно свидетелей опросить и трусы отстирать, в которые мы так совершенно только что обосрались. Вас куда-нибудь подвезти?» (Снова парафраз.)
Короче, я такая пошла, а они остались сидеть, как громом трехнутые, выпустила Чета в новое логово дальше по улице, будто сама тут живу, а потом квартал обогнула по-быстрому и доложила обо всем Хладу и Графине. Джеред такой стоит и на них пялится, точно его загипнотизировали или как-то, поэтому я такая: «Эй, Страшила» — напомнить, какой он УО, и Джеред очнулся. (Мы с Лили и Джередом смотрели «Убить пересмешника» вместе раз шесть,[32] и любимое место у нас — это когда Глазастик видит Страшилу Рэдли за дверью и такая: «Эй, Страшила». Это как спасибо мирозданию сказать за то, что послало тебе безвредного УО, чтоб выручил, так же вот я иногда к Джереду отношусь.) Короче, я такая: «Возьмите мне кофе». А Графиня и Хлад друг на друга поглядели и головами качают. Мол, денег нет.
Поэтому я такая: «Черти, вы такие, блядь, нетопыри. У самих горы капусты, а все время на подсосе. Никакие вы мне больше не Темный Владыка и Владычица». Чего я тотально в виду не имела, но у меня же стресс, и от нехватки кофеина в организме голова болеть начала. Но тут Джеред такой: «Эй, Страшила», — мне, и протягивает десятку. Поэтому я сделала вид, что у меня на сеточках затяжка, чтобы все прекратили на меня смотреть.
Графиня сказала, что знает одну китайскую забегаловку возле Фримонт-стрит, которая в Рождество всю ночь открыта, и мы там можем потусить, пока легавые не свинтят. Мы с Джередом себе взяли по кофе и порции картошки-фри, которая, КВС, у китайцев отдает креветками. А Хлад и Графиня на нас такие смотрят, и грустные-грустные. Поэтому я такая: «Чего? Чего? Чего?»
А Графиня мне: «Ничего».
А это тотально чего-то, потому что я сама всегда так говорю. И я за ее глазами слежу, а она от чашки Джереда не отрывается, пока тот пьет, и я вся такая: «Ох, ебать мои носки, Графиня, по коням уже, а?» И вынула у Джереда из сапога ножик его, схватила его за руку и ткнула кончиком в большой палец.
Хотелось бы мне вот тут, не сходя с места, сказать, что визжать было тотально не обязательно. И что бы не говорил мне китаёза из-за стойки, это тотально чрезмерная реакция, и вообще как он рассчитывает, что я его пойму, если болбочет так быстро и по-китайски? В общем, когда я выжала палец Джереда ему в чашку, а потом немного и в свою и дала ее Хладу, все немного успокоились, даже китаёза после того, как Джеред заплатил ему еще за два кофе, — и встреча Бессмертных Примадонн ЮМЫ официально привелась к порядку.
Похоже, сидели мы там целую вечность, а Графиня и Хлад никак не желали отвечать мне на вопросы про «путь носферату». Типа такое ощущение, что сами без понятия, чего они такое делают. Типа вот в прошлом году я записалась на уроки Продвинутой Еды (это типа готовки для ботанов) на после обеда, а после обеда я обычно ложусь вздремнуть. Что ништяк само по себе, потому от обычной жрачки меня даже не вставляет, поэтому типа сам понимаешь, что мне до продвинутой цифровой жрачки со сверхчетким разрешением, вайфаем и чем не, поэтому я решила: а, сдам, не сдам, пофиг, и спала себе дальше. А потом в конце семестра мне мамаша такая капкан — хлобысть, типа: «О, Эллисон, мы купили все ингредиенты, и ты можешь теперь приготовить нам с Ронни ужин, покажешь, чему ты научилась на Продвинутой Еде. Будет весело».
На что угодно закладываться можно, если мама говорит «будет весело», она уже замахнулась вогнать кол в самое сердце веселья, чтоб его хладный труп уже точно никогда больше не воскрес. Так и случилось. Артишоки? Да кто вообще такое ест? Я думала, это оружие.
Короче говоря, после девяти вечностей в этой забегаловке мы пошли обратно в логово, где, сказала Графиня, меня ждет мой рождественский подарок. Заходим в квартал, легавые с санитарами уже уехали, похоже, горизонт чист, только когда Графиня открыла пожарную дверь к ним в логово, там на ступеньках сидел старый вампирюга, весь голый.
Ну, Графиня и Хлад такие футов на восемнадцать в воздух подпрыгнули, а я почти уверена, что сама немножко описалась. Да, точно описалась. У Джереда же просто припадок астмы начался — ну, не целиком припадок, он только первый раз ахнул. А больше потом уже и не дышал.
Поэтому Илия такой: «Мне постирать надо было».
Давайте я прямо тут скажу, если до сих пор непонятно было, что за последние двадцать четыре часа я так насмотрелась на бледные голые стариковские причиндалы, что моя нежная психика на всю жизнь останется вся в синяках, поэтому не удивляйтесь, если однажды отыщете меня на вересковых пустошах, где я в полночь стану бродить с безумным взором и лопотать про «тотошинок»-альбиносов, что гнездятся в проволочных терках, а за ними гоняются обвисшие стариковские жопки, потому что такая херня с человеком и бывает, если у него травма.
Потом Хлад кинулся весь такой на дверь и нам орет, чтоб линяли, а сам он будет храбро держать атаки нашего древнего общего предка-вурдалака. Я уже начала было сомневаться, сможет ли Хлад выполнять свои обязанности в качестве моего Темного Владыки, но тут он выступил вперед и всех нас спас: такой вот он доблестный герой, — потому что я уж начала было думать, что он просто ботан с поверхностным знанием поэзии.
И пока мы бежали, я услышала, как Илия говорит: «Он мне спортивный костюм описал», — а сам кидается на дверь, ну или мне так показалось, потому что я не оборачивалась, пока мы в двух кварталах оттуда не оказались.
Графиня такая: «Я должна за ним вернуться». Но не успела она и шагу ступить, из-за угла мой Темный Владыка выбегает.
И весь такой: «Давай, давай, давай!» — и машет нам.
И мы такие: «Куда? Куда? Куда?»
И тут Графиня такая как обхватит Хлада руками — и давай его что есть духу сжимать, а Джеред такой: «Хып, вы бы, хып, постеснялись, хып», — и тут у нее часы забибикали. И у Хлада часы забибикали, и они такие хором: «Ой-ёй».
Короче, у нас типа десять минут найти что-то темное, чтоб их укрыть, а на мотель денег ни у кого нет, даже если б у нас было время на вписку и всяко. Поэтому они помчались к большой стройке под мостом через Залив. А я такая думаю: «Я не хочу своих господ хоронить на стройке. А вдруг их асфальтом закатают?» Вот у них точняк крыша съедет, если закатают.
И Графиня такая на ходу: «Ты как сбежал?»
А Вурдалак Хлад ей: «Сушилка зажужжала».
И она тут такая вся: «Он сохранил тебе жизнь, потому что у него белье достиралось?»
А Хлад такой: «Повезло, а?» И тотально не запыхался, даже на бегу.
В общем, когда мы до стройки добежали, там все оказалось либо открыто, либо откроется, когда люди на работу придут. Тут Графиня голову задрала, смотрит на стропила, или как их там, и говорит: «Туда».
Ну, туда мы и полезли. Я брезент зацепила, которым у них там такой генератор был накрыт возле стройки, и мы с Джередом залезли на эти стропила с нашими родителями-вурдалаками и помогли им одеяльца подоткнуть как раз вовремя перед тем, как их вырубило.
Но тут стало светлеть, и мы смотрим — вокруг полно этих бездомных, так нам с Джередом стало понятно, что никакой безопасности тут ждать не придется, как только все бездомные, что живут под мостом, заметят брезент и нашу нежную юность, или «мармеладных мишек» унюхают, и кинутся на нас. Поэтому Джеред пошел за тачкой, мусорными мешками и строительной клейкой лентой, а также, есть надежда, мачехиным мини-фургоном, чтоб мы перевезли наших господ в пределы побезопасней.
О, чуть не забыла. Перед тем как Графиня отплыла в чернильный сон немертвых, я у нее такая: «Так, а что вы мне на Рождество подарили?»
А она такая: «Десять тысяч долларов».
А я ей такая: «А я вам, чуваки, — ничего».
А она мне: «Это не страшно. Ты наш особый клеврет-фаворит, так что все хорошо».
Вот поэтому я ее и люблю, и охранять ее буду до самой смерти. Потом она как бы поцеловала Вурдалака Хлада и отключилась. Я уверена, любовь их переживет века, если мы с Джередом не облажаемся и не поджарим их при транспортировке.
ОБМ! Только что вспомнила — мы забыли покормить Чета!
24
Период полураспада американского сыра
Принцессу чеддера из Фондю-Лака припекло. В смысле не только опалило языками пламени несколько более чем физически — кровь Дрю на вкус была как вода из бурбулятора, — а ее по-прежнему слегка ментально жарило от кормежки. Она совершила ошибку — попробовала вымыть изо рта привкус апельсиновым соком, и ее вознаградило пятью минутами блева всухую.
Она отряхнула руки — с них слущились огромные черные хлопья сгоревшей кожи. Проступила свежая, необожженная. Кровь Дрю исцеляла ее, но, похоже, лечение займет какое-то время и, подобно жизни вообще, окажется неприятным и грязным.
Может, ванну принять?
Она прошлепала голышом в ванную — та вся была отделана гранитными блоками и зеленым стеклом — и пустила воду. Пока ванна заполнялась, она отлепила от тела недогоревшие лохмотья платья и бросила в унитаз. Черные плитки пола запорошило серой пылью — останками прежнего владельца, — и она босыми ногами разнесла их по всей ванной и спальне. Принцесса замела их в угол полотенцем. Для нее стало сюрпризом (оказалось — лишь одним в долгой череде таковых), когда в прах рассыпалась — практически у нее в руках — первая жертва, когда она только входила во вкус кровепития.
— Ой.
А такой миленький. Снял ее из «Мерседеса», и двух минут не прошло после того, как она вывалилась из квартиры Хлёста в одном кожаном бюстье и высоких ботфортах на платформе. Ей было не впервой на улице с голой задницей, не это ее ошеломило. Гораздо круче было проснуться от того, что у нее горели сиськи, — и увидеть, как тело отторгает гигантские силиконовые шары, на имплантацию которых она потратила столько денег. Но даже пытаясь вправить их руками на место, принцесса понимала — они сами собой проталкиваются наружу сквозь кожу, вскрывают ее изнутри, словно она рожает «чужих». Когда они выпали на пол, принцесса завопила, а они лежали себе на ковре, подрагивая. Но прямо у нее на глазах кожа заросла, груди затвердели и поднялись, боль утихла до легкого зуда, зато зашевелилось лицо, а конкретнее — губы. Она провела по ним рукой — и в ладони остались два силиконовых слизня, которые она ввела много лет назад. И вот только теперь, глядя на нелепые губные импланты у себя в руке, Синия поняла, что она больше не синяя. Ладони у нее были младенчески белы. И руки, и ноги… Она вбежала в ванную и посмотрела в зеркало. Оттуда на нее глянула прежняя знакомая незнакомка — принцесса чеддера из Фон-дю-Лака. Они с ней не встречались со старших классов: молочная кожа, волосы такие светлые, что почти белые, — прическа того же сурового покроя, что у синей девушки по вызову, только сейчас она все же больше смахивала на пажескую стрижку. Даже татухи, которые она сделала в начале своей карьеры в Вегасе, исчезли.
«Я жива, — подумала принцесса. И следом: — Теперь я буду жить вечно. — И затем: — И мне, блядь, нужны деньги».
Она вбежала в спальню Хлёста, где оставила косметичку. Деньги пропали вместе со всем остальным!
Принцесса выскочила из квартиры и сбежала по лестнице, словно могла увидеть зеленый след купюр, трепетавших на ветру в том направлении, куда слиняли ее накопления. Но оказавшись на улице, направилась к единственному месту, которое тут знала, — к «Безопасному способу» в Марине. Однако не прошла и половины квартала, как рядом затормозил «мерс», зажужжало вниз стекло.
— Эй, тебя подвезти? Прохладно тут для такого наряда.
Его звали Дэйвид, и занимался он чем-то связанным с перемещением денежных масс. Чем бы занятие ни было, оплачивалось, должно быть, неплохо. На нем был костюм за две тысячи долларов, а его пентхаус на Русском холме окнами смотрел на мост Золотые ворота и массивный купол Дворца изящных искусств.
Он дал ей пиджак — накинуть в лифте. И в лифте же ее обуял голод. Бедный Дэйвид. Они даже о цене условиться не успели, а она уже загнула его на туалетный столик из зеленого стекла в ванной — и пила всю его жизнь без остатка.
— Ой. — Вся разница, поняла она, между тем, что случилось с ней, и тем, что произошло с Дэйвидом, заключалась в том единственном кровавом поцелуе, что она сорвала с уст Томми. Если б не этот поцелуй, она бы тоже обратилась в пригоршню праха. «Надо бы песню про это сочинить, — подумала она. — Ну или книжку». Она хотя бы научилась чему-то, прежде чем брать своих жертв.
Теперь же принцесса замела останки Дэйвида в угол, нагребла на картонку из ящика с нераспечатанными сорочками и вывалила в мусорную корзину. После чего погрузилась в ванну с пузырьками и принялась отшкуривать с себя горелую кожу.
Задержаться подольше здесь не получится. Дэйвид когда-то был женат — или у него имелась подружка. Принцесса обнаружила в квартире чулан, набитый женской одеждой, недешевой. Женщина, вероятно, когда-нибудь вернется. Такая квартира, разумеется, стала бы прекрасной базой; может, стоит дождаться жену и смести ее в мусорку вместе с Дэйвидом.
Синия откинулась и прикрыла глаза, послушала, как лопаются пенные пузырьки, как гудит проводка в здании, как по улице внизу ездят машины, а от причалов отходят рыбацкие суденышки. И вдруг — резкий вздох из гостиной, за ним еще один, потом вздох поглубже: это второй обнаружил в себе жизнь. Следом — протяжный мужской вопль. Мертвые Животные, которых она собрала, возвращались в мир живых.
— Посидите тихо, мальчики, — сказала Синия. — Мама сейчас приведет себя в порядок, наденет новое платье, и мы пойдем вас чем-нибудь покормим и заберем мамины денежки.
Она провела губкой по руке и улыбнулась. Вот теперь она точно может стать Белоснежкой. По одному гномику за раз.