О, этот вьюноша летучий! Аксенов Василий

Из кухни выбежала испуганная мама.

– Эдюлечка, тише – отец пришел с рейсу!

– Ай! – вскрикнул Эдик и бросился к дверям, но…

…в дверях уже стоял массивный его батя, бывалый морячина.

– Сымай штаны! – коротко приказал он.

– Да брось ты, батя, что это за шутки, мы же оба моряки, – торопливо говорил Эдик, расстегивая штаны. – Трудный рейс был, а?

– Ложись! – отец вытащил ремень.

Началась порка. Эдик досадливо морщился.

– Вот тебе за твои художества, вот тебе!

В квартире Толи Макова происходила сцена, до странности похожая на предыдущую. Отец Толи, тоже вернувшийся из рейса, тоже вразумлял сына и тоже с помощью ремня.

– Ну, батя, не ожидал, – сквозь слезы бормотал Толя. – Честно, не ожидал. Моряк моряка, да?

– Ты убьешь ребенка! – крикнула мама Эдика.

– Вставай, – сказал отец, опуская ремень.

Эдик встал, подтянул штаны, сказал строго:

– Чтобы это было в последний раз, отец.

– Ты убьешь ребенка! – крикнула мама Толи.

– Вставай, – сказал отец, опуская ремень.

Толя встал, подтянул штаны, сказал строго:

– Пусть это останется между нами, отец.

Печальный Эдик вышел в темный сад, погасил сигаретку, полез вверх по стволу огромного платана, на большой высоте завозился, устраиваясь на ночлег.

– Эдик, ты тоже на мачте! – спросил с соседнего дерева Толя Маков.

– Твой тоже с рейса пришел? – спросил Эдик.

– Да. Жизь – это детская рубашка, Эдик. То вверх, то вниз.

– Нет, Толик, жизнь – это жираф верхом на бегемоте.

– Точно. Спокойной ночи, Эдик Евсеев, вождь хитроумный, властитель Итаки…

– Спокойной ночи, Толя Маков, разумный, сын благородный, чудик, пеннорожденный, – пробормотал Эдик, засыпая.

Утро настало, вышла из мрака младая, с перстами пурпурными Эос, она озарила…

…страстно целующихся на набережной Витю Сорокина и Бригиту Бордову. Видно, что парочка провела всю ночь в романтических прогулках: на хрупких плечиках Бригиты – солидный боцманский пиджак.

– А вот позвольте мне задать вам один важный вопросик, Бригиточка, – с трепетом говорит Витя, – один коренной вопросик бытия. Вот если я вам письмецо напишу, вы мне ответите, а? – замер в ожидании ответа.

– Конечно, Виктор, любимый, умный, незаурядный мой человек! – пылко воскликнула Бригита. – Мы возродим с вами эпистолярный жанр, коим достославен век минувший!

Поцелуй.

– И еще одни коренной вопросик, Бригиточка. Как вы относитесь к нашим новым советским танцам?

– Очень люблю «танец конькобежцев» и «фруктовый молодежный», а особенно…

– А особенно? – боцман оцепенел.

– А особенно новый танец «террикон».

– Родство душ! – завопил вне себя от радости боцман.

Влюбленные прошлись в «терриконе»

«Ватерпас» готовится к выходу в море, на судне деловая суета. Бесо и Шота драят палубу, «трюмные черти» шуруют внизу, боцман тащит огромные словари и справочники, подаренные ему Бригитой, капитан вдохновенно распоряжается. Один лишь Толя Маков в растерянности мечется по судну, заглядывает во все закоулки. Движения его хаотичны, истеричны, неадекватны: он лишился объекта для подражания, своего кумира Эдика Евсеева. Эдика нигде нет.

– Ребята, Эдика не видели? Сидор, Эдика не видал? Бесо, ты Эдика сегодня не видел? – панически спрашивает Толя, бегая по судну. – Эдик, где ты? Вылезай! Это же я, твой Толик!

– Что с вами, Маков? – официально спрашивает капитан. – Где ваше рабочее место?

– Евсеева нет, Бронислав Иванович!

– Займите свое рабочее место по швартовому расписанию. Через десять минут отходим. На «Ватерпасе» будет железная дисциплина. Мы приведем буксир в Керчь точно в срок, минута в минуту. Зуппе будет жесток и тверд, отечески жесток и матерински тверд. Прошу прощения, Толя, вы меня поняли?

– А как же без Эдика? – всхлипнул Толя.

– Без Эдика будет трудно, я понимаю, но мы не из тех, что пасуют перед трудностями. Возьмите себя в руки, Толя, будьте любезны… коллектив заменит вам Эдика.

– Никто мне его не заменит, – махнул рукой Толя. – А может быть, он еще придет?

– Если придет, мы его покритикуем за опоздание, мы сильно его отругаем, мы его пропесочим.

Капитан поднес к губам мегафон и прогудел:

– Внимание! Палубной команде занять места по швартовому расписанию!

«Ватерпас» отваливает от стенки. Палубная команда посылает берегу прощальные приветы. Из люков высовываются «трюмные черти». Боцман и капитан выглядывают из рубки. Нет только Эдика Евсеева.

На стенке стоят и машут платочками женщины: мать-капитанша, Бригита Бордова, Марина-Регина-Эмилия, Натела и Ира.

– Пишите, мальчики! – кричат Марина-Регина-Эмилия. – Не забывайте! Будем ждать!

– Эй, девчата, на всякий пожарный – Керчь до востребования! – кричит Сидор. – Рубликов двадцать-тридцать! Лады?

– Переведем обязательно! Не волнуйтесь, мальчики!

К причалу бегут запыхавшиеся Нина и Роза.

– Ой, Розка! Ой, Нинка! Ой, опоздаем! А ты-то чего бежишь? Он меня любит! Фигушки, он меня… нет, меня… Ой!

БРИГИТА БОРДОВА. Виктор, не остывайте, сохраняйте то, что в груди! Развивайте то, что в уме!

ВИТЯ СОРОКИН. Намек понял, Бригиточка! Мы с тобой два берега у одной реки!

НАТЕЛА и ИРА. Бесо, Шота, не ругайтесь, пожалуйста! Больше кушайте!

БЕСО и ШОТА. Клянемся, ни слова о хирургии!

ЕКАТЕРИНА. Ну-ка, девушки, организуемся для прощальной песни. Подпевайте. Мы провожаем пароходы совсем не так, как поезда, морские медленные воды…

– Екатерина, пчела моя трудовая, спасибо тебе за все! – кричит капитан и смахивает скупую морскую. Берег отдаляется.

На причал примчались растрепанные буфетчицы. Буксир уже далеко, и они принимают за Эдика стоящего на корме Толю Макова.

– Эдик! – кричит Нина. – Любимый! Я твоя навеки!

– Эдик! – кричит Роза. – Красавец! Ты мой!

– Спокойно, девушки, – говорит мать-капитанша. – Самое время пропустить по стаканчику цинандали.

– Учебники, слава богу, сплавила, – говорит Бригита. – Айда!

Женщины во главе с мать-капитаншей покидают причал.

Буксир «Ватерпас» выходит из порта.

Из открытого окна Портофлота за буксиром следит начальство.

– Ой, боюсь я за «Ватерпас», Кузьма Кузьмич.

– Ничего, ничего, грамотно идет Зуппе.

Из недр «Ватерпаса» раздался горестный вопль Толи Макова. Капитан передал штурвал боцману, побежал вниз, в кубрик. «Трюмные черти», Бесо и Шота тоже рванули туда.

В кубрике стоял бледный Толя Маков. Дрожащей рукой он показал на переборку.

– Вот все, что от него осталось!

На переборке над рундуком висела морская амуниция Эдика Евсеева – капитанка с выгнутой тульей, тужурка с шевронами, любимые расклешенные брючки. К брючкам была приколота записка.

Капитан стал читать ее вслух:

– «Дорогие товарищи и бывшие друзья! Серия ударов судьбы побудила меня принять важное жизненное решение. Я расстаюсь с морем и поступаю учеником в сапожную мастерскую. Всякий труд почетен, товарищи! Везде можно найти свою большую мечту! Желаю вам дальнейших успехов в судовождении. Хэпи навигайшн! Форму мою прошу передать Анатолию Генриховичу Макову, она ему как раз. Прощай, море! Эдуард Евсеев, эсквайр».

Капитан смахнул скупую морскую. «Трюмные черти» захлюпали носами. Бесо и Шота трагически молчали. Толя Маков плакал.

– Прощай, – сказал капитан сурово и, резко повернувшись через левое плечо, вышел из кубрика.

– Толя, не плачь, – утешали Макова «трюмные черти», – смотри, одёжу тебе Эдюля оставил, малоношеную, сукнецо хорошее… ай-я-яй…

– Такого человека в сапожную мастерскую! – воскликнул Толя.

– Лично я свои штиблеты к Эдику, конечно, не понесу, – задумчиво высказался Сидор.

«Ватерпас» бойко идет своим курсом в виду Черноморского побережья. В рубке капитан и боцман.

– Посмотрите, Витя, как идем, а? Как идем! – гордится капитан. – Как он слушается меня, этот «Ватерпас», дорогое мое суденышко, кусок моей жизни! – многократно целует штурвал.

Витя Сорокин пристроился у рации, ловит сердцещипательные мелодии под свое настроение.

– Синичку ветер убаюкал, – поет густой бас.

– Это про нее, – шепчет Витя. – Про Бригиточку мою Бордову, про синичку мою очковую…

– Ценю глубину вашего чувства, Витя, – говорит капитан.

– Бронислав Иванович, у меня к вам деликатная просьба. Видите у меня на грудешнике якоречек? – Витя расстегивает рубашку, показывает огромный якорь, вытатуированный на груди. – Конечно, понимаю, пережиток, все такое, но вот мне бы здесь еще над левым сосцом пару буковок, а? Пару «Б». «Б.Б.», и все, и вчерашнюю дату. И еще университетский значок, если можно. Не откажите, умоляю. Все ж таки морская традиция, Бронислав Иванович, бушприт ей в гриву, стеньга ей под хвост, пеньку ей в глотку. Бронислав Иванович… Не ругайте уж вы меня, стыдно, но необходимо…

– Стыдно, Витя, очень стыдно, но… необходимо, – капитан расстегивает свою рубашку, показывает боцману впалую грудь, на которой огромная буква «Е», застегивает рубашку, шепчет по-заговорщически: – Сделаю.

В сумерках «Ватерпас» подходит к Керченскому проливу.

За штурвалом стоит обнаженный по пояс Витя Сорокин. Капитан Зуппе кропотливо трудится над татуировкой. На могучей груди боцмана рядом с якорем уже красуются университетский значок и две буквы «Б». Стиснув зубы, боцман молча страдает во имя любви.

– Ай лав Би Би энд онли хэа, – несется из приемника медовый голос Фрэнка Синатры.

– У вас сейчас, Витя, лицо римлянина, – говорит капитан. – Как облагораживает человека любовь.

– Ой! – вскрикивает боцман.

– Терпенье, мой друг, последний штришок…

– Ой! Камни! – вопит боцман, бешено крутит штурвал, но…

…сильный удар сотрясает «Ватерпас». Капитан и боцман валятся на палубу.

– Стоп – машина, будьте любезны! – кричит капитан. – Витя, мы сели на камни.

На палубе буксира переполох.

– Кажись, опять тонем! – кричит Сидор.

Из рубки с судовым журналом под мышкой выходит капитан.

– Спускайте шлюпку, друзья мои. Мы высаживаемся на берег.

Шлюпка с экипажем «Ватерпаса» подходит к пустынному песчаному берегу. Вокруг ни души.

– Прошлый раз удобней катастрофа была, прямо у пляжа, – говорит Сидор.

– Оно, конечно, сподручней… ловчей, как-то… девчата под рукой… валитбольчик… – философствуют Иван и Петр.

– Знаете, как-то тоскливо здесь – ни жизни, ни культуры, – замечает Витя Сорокин.

– Ни одного туземца, – уныло говорит Толя Маков, думая, конечно, в этот момент о своем несчастном друге.

– Мужайтесь, друзья, мужайтесь. Сейчас главное – выжить! – подбадривает своих приунывших товарищей капитан. – Углубимся в материк, вызовем спасательное судно «Голиаф», вертолеты. Нас не оставят в беде.

Высаживаются на берег. Совсем недалеко от берега стоит застрявший в камнях «Ватерпас».

– Прошу покорнейше построиться в одну шеренгу, – командует капитан.

Экипаж, безобразно толкаясь, строится в одну шеренгу.

Боцман Витя Сорокин сгибается под тяжестью книг.

– Вызываю добровольцев, – говорит капитан. – Кто хочет углубиться в континент. Три шага вперед, будьте любезны!

Весь экипаж, за исключением боцмана, делает три шага вперед.

– А я, значит, Бронислав Иванович, за вахтенного, – говорит боцман. – Костерок разведу. Литературкой я запасся… – мечтательно и томно поглаживает фолианты.

– Я вас понимаю, – интимно говорит капитан. – Вперед, друзья.

Экипаж во главе с бесстрашным Б.И. Зуппе направляется в глубь континента.

Боцман разводит костер.

Капитан со своими соратниками на вершине холма. Внизу поблескивает огоньками довольно большое селение. Капитан определяется с помощью секстанта и карты.

– Перед нами станица Благодатная, друзья. Вперед!

Моряки входят в станицу, бредут по невероятно широкой главной улице.

В станице очень оживленно. Множество людей снуют в разных направлениях на велосипедах, мотопедах, мотоциклах, самокатах, тракторах и автомобилях. Пеших нет. Едут бабки, молодки, девки, парни, дети и старики.

В центре станицы неоновые вывески: «Банк», «Почтамт», «Кино», «Коктейль-холл».

– Гражданочка, будьте столь любезны, где здесь телефон? – спросил капитан у проезжающей на мотопеде старушки.

– А у нас в кажной хате телефон! – крикнула старушка, лихо проносясь мимо.

«Трюмные черти» заинтересовались тремя расфуфыренными девицами на велосипедах. Девицы крупны, полнокровны, вальяжны. Они едут медленно, оправляя оборочки своих роскошных туалетов, подмазывая губки и бровки.

– Хеллоу, герлс! – приветствует девчат Сидор. – Дозвольте, девчата, на багажнике прокатиться. Будьте любезны познакомиться.

– Геть отседа, черт чумазый! – равнодушно отбривают Сидора девчата.

Навстречу девчатам уже едут три шикарных станичных джентльмена.

– Куда ж вы едете, девчата? Танцы, что ли?

– В кино едем, а вас не касается.

– Какой же фильм у вас идет, дорогие девушки? – заинтересованно спрашивает Зуппе.

– «Джульетта и духи», заграничная комедия, – ответили девчата.

Капитан смущенно посматривает на свой экипаж. Ему нестерпимо хочется в кино. «Трюмные черти» хихикают в кулаки.

– У меня есть принцип, друзья, – лепечет капитан, – дорожить мнением коллектива. Все за одного, один за всех. Главное – не терять чувства локтя…

– Айда, ребя, похохочем, – решительно говорит Сидор.

Экипаж вместе с толпой станичников входит в клуб, но…

…Бесо и Шота тут же выскакивают оттуда, шепчутся, словно заговорщики, спрашивают о чем-то моторизированных мальчишек и после этого куда-то убегают.

В это время на пустынном морском берегу колдует у костра Витя Сорокин.

Блики огня мелькают на песке, на воде, на прибрежных камнях. Темным силуэтом обозначен на фоне звездной ночи неподвижный буксир «Ватерпас».

Витя ползает от словаря к словарю, листает толстые философские книги. Он сочиняет письмо своей возлюбленной.

– В настоящий момент, Бригиточка, – шепчет он, – я много думаю над идеей объективного принципа. Можно ли назвать его приказом разума, а формулу приказа императивом? Как ты думаешь?..

Задумчиво и мечтательно уставился Витя в темную ночь, потом встал с книгой руках, поборолся с зевотой, сказал с лукавостью:

– Хочу тебе напомнить, Бригиточка, одну идею Гегеля. Разум, записал он в своей книжонке, есть осознанная достоверность бытия всего реального. У-а-а-вв-а…

Витя Сорокин, как подкошенный, упал на песок возле костра и захрапел.

Поднимается тихий ветер, усиливается; бурно трепещет пламя костра; на море заплясали небольшие волны, вода все ближе подступает к костру.

Боцман Витя Сорокин сладко спит.

В это время Бесо и Шота сидят на дереве, горящими глазами смотрят в освещенные окна операционной местной больницы, где идет операция, иногда переглядываются, тычут пальцами в окна, молча ругаются, показывают друг другу кулаки.

В станичном клубе закончился киносеанс. Распахнулись двери, вывалила толпа хохочущих людей, бросилась к своим велосипедам, мотопедам и мотоциклам.

Вышли бешено хохочущие «трюмные черти», безучастный ко всему Толя Маков.

– Ну, ты! Понял, как етта баба в воду шасть!.. мать честна! – гогочут «трюмные черти». – Ну, ты! а ети, кобели, шпионы, что ль?.. а?.. Ну, ты! Во, дали! Вообще, картина богатая… Житуха сладкая, чего и говорить…

– Ой, братцы, пузо болит от смеху, – задыхается Сидор.

Под фонарем стоят и, набычившись, смотрят друг на друга Бесо и Шота. Молчат, покачиваясь.

– Опять ребята жрать хотят, – говорит Сидор.

– Не выйдет из тебя хирурга, Шота, – говорит Бесо. – Не умеешь самостоятельно мыслить.

– Я тебя убью, Бесо! – кричит Шота и бросается с поднятыми руками на друга.

Заметив товарищей, останавливается, бормочет смущенно:

– Хорошо бы сейчас покушать, Бесо…

Из клуба выбежал взволнованный, с нервическими движениями капитан.

– Друзья, вы не поверите: я сейчас связался с Портофлотом, и диспетчер меня так отругал, так отругал… Как-то странно, неинтеллигентно… Впрочем, «Голиаф» уже выходит к нам. Пойдемте на берег и будем ждать спасателей.

Экипаж «Ватерпаса» походит к месту высадки. У костра сладко спит Витя Сорокин. Костер пожирает философские справочники и словари. Вода подступила почти к самым боцманским ногам. Море залито огромным лунным светом. Буксира в море нет.

– Странно, а где же «Ватерпас»? – удивляется капитан. – Где дорогое мое суденышко?

– Я так думаю, Бронислав Иванович, что вода поднялась, – рассуждает Сидор, покуривая. – Вода, стало быть, поднялась, и буксирчик наш, того-этого, уплыл…

– Боцман! – кричит Зуппе. – Встать, будьте любезны! – Витя Сорокин обалдело вскакивает.

– Где «Ватерпас», Витя? – спрашивает капитан.

– В камнях сидит, Бронислав Иванович. Куда он денется, – зевает боцман.

– Посмотрите вокруг себя, Витя, и вы придете в ужас.

Боцман смотрит на море, зевает, смотрит себе под ноги, видит догорающие книги, испускает вопль ужаса.

– Книги! – кричит он, воздев руки к небу. – Сгорела моя любовь!

Утро настало. Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос. Встал Гелиос над бескрайним, сияющим морем.

В бескрайнем сияющем море покачивается на ласковой волне буксир «Ватерпас». Не видно на нем капитана, команды не видно на нем.

Пусто в машинном отделении, пусто в кубрике. Лишь висит над рундуком форма несчастного Эдика Евсеева, да белеет приколотая к брючкам его прощальная записка.

Вдруг крышка рундука поднимается, и из него выглядывает блудливая физиономия Эдика Евсеева.

Эдик осматривает кубрик – пусто. Вылезает из рундука.

– Хи-хи, – говорит он и вдруг начинаетдико хохотать. – А Толик-то как рыдал! А капитан-то говорит – прощай! Ой, умру! Кому ботинки починить?

Быстро одевается, крадется по кубрику, поднимается по трапу, кричит в машинное отделение:

– Сидор, ку-ку!

– Ку! – доносится из пустого машинного отделения.

Эдик вылезает на верхнюю палубу, идет, пританцовывая, на бак, рассчитывая, что сейчас товарищи увидят его и ахнут.

– Ку-ку!

Тихо плещут о борт буксира волны, тихо звенит провод антенны. На палубе никого нет. Лишь одинокий голубь-сизарь бродит по крыше рубки.

– Эй, вы, ку-ку! – уже сердито кричит Эдик. – Эй, «трюмные черти», ку-ку! – Заметался в безотчетном беспокойстве. – Толик, ку-ку! Бронислав Иванович, ку-ку! Бесо, Шота, ку-ку! Витя Сорокин, ку-ку! дьявол тебя разбери!

Внезапно замечает, как безвольно прокручивается в рубке штурвал, как медленно кружит буксир, смотрит вокруг на горизонт и понимает, что он один в бескрайнем море.

Бросается в рубку, включает рацию – она бездействует. Выбегает на палубу, падает в легком обмороке и тут же вскакивает, обалдело хлопает глазами.

– Йе-йе-йе, хали-гали! – кричит Эдик, чтобы взбодриться. – Где я?

Вокруг тишина, только тихий плеск волн и легкий шепот Эола. Таинственная и бескрайняя морская пустыня.

Эдик бросается вниз, в машинное отделение, открывает заслонки, заглядывает в топку – там чуть тлеют угли. Эдик подбрасывает в топку угля, подшуровывает, открывает наугад какие-то краны.

Машинное отделение наполняется густым белым паром, в котором только блестят сумасшедшие глаза Эдика.

Однако давление поднимается. Из трубы буксира валит дым. Эдик выскакивает наверх, бросается в рубку, встает к штурвалу, ставит судно на какой-то неведомый курс.

Буксир идет вперед навстречу Року.

Песня № 2

Даже странно…

Эдику нравится вести судно, он приободряется, расчесывает волосы на пробор, агрессивно выпячивает челюсть. Руки его мощно сжимают штурвал, но…

…время идет, а море по-прежнему пустынно, и Эдик скисает, нюнит за штурвалом, ему очень жалко свою молодую жизнь.

На горизонте появляются две скалы. Эдик хватает бинокль, с надеждой всматривается в эти темные точки. Страшные скалы предстают его взору. На одной написано белой краской «Сцилла», на другой «Харибда».

Эдик в ужасе опускает бинокль.

Скалы приближаются. У подножия их кипят бешеные буруны. Скалы с чудовищным грохотом сталкиваются, потом расходятся, потом снова сталкиваются. Буксир идет навстречу гибели.

Следует добавить, что на Сцилле стоят сирены в декольтированных платьях эстрадных певиц, а на Харибде маленький джаз-оркестр.

– Йе-йе-йе, хали-гали! – поют сирены и зовуще тянут к Эдику руки.