О, этот вьюноша летучий! Аксенов Василий

Поговорим начистоту…

(шепчется с Роже, показывая глазами на Филипа и Владислава)

ГОСПОДИН ВЕЛОСИПЕДОВ

(С ним никто не разговаривает и он один отдается игре робко, но самозабвенно и, кажется, совершенно счастлив)

ФОРМИДАБЛЬ (Пушечному)

Бывал ли ты, мой друг, влюблен?

ПУШЕЧНЫЙ (строго)

Я механизмом поглощен.

ФОРМИДАБЛЬ

И не терял ты головы?

ПУШЕЧНЫЙ

Механик я. Прошу «на вы».

РОЖЕ (Филипу)

ФИЛИП (весело, глядя на Владислава)

ОПОЯСОВ (Владиславу)

ВЛАДИСЛАВ

ФОРМИДАБЛЬ (подталкивает локтем Пушечного, показывает ему фото могучей Агриппины)

Такое чудо ты видал?

ПУШЕЧНЫЙ (неожиданно теряет важность, простовато ухмыляется)

Видал, браток, да не едал.

(показывает боцману точно такое же фото)

ФОРМИДАБЛЬ (поражен)

И ты к ногам чудесным пал?

ПУШЕЧНЫЙ (вздыхает)

ГОСПОДИН ВЕЛОСИПЕДОВ

ВЛАДИСЛАВ (Филипу)

ФИЛИП

И очарован ими очень.

ВЛАДИСЛАВ

ФИЛИП

Все разом!

РОЖЕ (дрожа от восхищения)

Браво, капитан!

ОПОЯСОВ (лицемерно)

ГОСПОДИН ВЕЛОСИПЕДОВ

На веранде появляется Катя в ослепительном белом платье. Она толкает перед собой столик на колесиках, а на нем сервирован чай и кофе. Она сияет, глядя на парк, весь в брызгах солнечного света, и на семерых мужчин, играющих в серсо. Мир на земле и в человеках благоволение! Она сияет, сияет, сияет, глядя, как приближается к ней Филип, который тоже сияет, сияет, сияет…

– Чай или кофе, месье капитан?

Филип берет ее за руку.

– Объявите, пожалуйста, всем.

– Чай на веранде, господа! – кричит Катя.

– А теперь бежим и выпьем где-нибудь шампанского!

Он увлекает ее за собой, они бегут и исчезают за деревьями.

Из всех мужчин один лишь господин Велосипедов разлетелся к чайному столику. Владислав решительно прохромал в глубь дома. Граф Опоясов сел на скамью и стал быстро и хмуро писать какое-то письмо. Роже Клаксон по привычке подражая кумиру, понесся было большими шагами меж дерев, но зацепился за куст, упал и заиграл печально-дурацкую мелодию на флейте. Формидабль поцеловал фото Агриппины и удалился, таща контрабас. Пушечный вынул гребенку и стал тщательно причесывать шевелюру и усы.

Граф Опоясов запечатывает конверт и обращается к своему шоферу:

– Фаддей! Отправляйся к полицеймейстеру и передай ему это письмо.

Пушечный, словно не слышит, продолжает причесывать волосы и усы. Граф с досадой морщится.

– Господин Пушечный, вы слышали, что я вам сказал?

Шофер, не отвечая, важно вынимает черепаховый портсигар.

– Я тебя уволю, болван!

Подняв искажаемое нервным тиком лицо, граф зашагал прочь к веранде.

– Сами вы болван, ваше сиятельство! – наконец высказался Пушечный.

Граф поднялся на веранду, где господин Велосипедов в одиночестве наслаждался чаепитием.

– Прошу прощения, месье миллионер, – ядовито сказал граф, – но вам сейчас придется отправиться с этим письмом к петербургскому полицеймейстеру.

Г. Велосипедов затрепетал.

Из дома вышел Владислав с пилой в руках.

– Господин Велосипедов! – крикнул он. – Вы, конечно, не возражаете, если я отпилю от вашей пальмы кусок на новый пропеллер?

– Сделайте одолжение! – радостно вскричал миллионер.

– Давай, Славик, пособлю, – пробасил Пушечный.

– А, – открыл рот граф Опоясов.

– Бэ, – погрозил ему пальцем Владислав.

Молчание.

Популярное в те годы развлечение скейтинг-ринг, катание на роликовых коньках. Среди десятков пар под веселую музыку кэк-уок скользят, взявшись за руки, Катя и Филип. Влюбленно смотрят друг на друга и привлекают, конечно, всеобщее внимание. Моряк все норовит поцеловать Катю, но она довольно ловко и мило выворачивается.

– Вы приедете ко мне в Париж?

– Разве в Париже есть море?

– Корабли стоят в Гавре, но мой дом в Париже. Я парижанин.

– Браво!

Катя привезла Филипа к новому памятнику на Петроградской стороне: крест, сделанный из судовой брони, и два моряка, открывающие кингстон.

– Это памятник миноносцу «Стерегущий», – объяснила она. – Моряки потопили свое судно, чтобы оно не досталось врагу.

Филип молча и строго снимает фуражку.

Вечером по маломодному уже проспекту они ехали вдвоем на медленно цокающем копытами извозчике. Ну, конечно, как и полагается, Филип держал в своей руке Катину ручку.

Навстречу процокал копытами отряд косматых азиатских кавалеристов. Недавние знакомые Филипа граф Оладушкин и князь Рзарой-ага поклонились ему с седел.

– Конгрэтьюлэйнз!

– Сэнкс, фрэндз, – поклонился и им Филип и обратился к Кате: – Почему вы мне плохо желаете?

– ?

– Спокойной ночи в Петербурге?

– Ну что ж, желаю вам бурной ночи в Петербурге, – засмеялась Катя. – Но я должна с вами проститься здесь.

Знакомый уже зрителю большой дом с ярко освещенными окнами выплывал из-за угла.

– Я не отпущу вас сегодня, Катя!

– Вы должны… Я прошу вас! Встретимся завтра!

– Позвольте мне проводить вас!

– О нет, ни в коем случае! Оревуар!

Она вырвала руку, торопливо улыбнулась Филипу, быстро взглянула на часики, соскочила с пролетки и через секунду скрылась за тяжелой дверью ярко освещенного дома.

Филип тоже посмотрел на свои часы.

– Что ж, до встречи у сфинксов осталось не так уж много, – пробормотал он, – а потому… – он протянул монету извозчику и спрыгнул на мостовую.

…

В огромном зале, куда быстрыми шагами вошел Филип, не меньше сотни барышень сидели за длинными столами и втыкали длинные медные штырьки в розетки. Телефонная станция Санкт-Петербурга.

Катя увидела Филипа и встала ему навстречу. Она была бледна.

– Так вот вы где проводите свои бурные ночи, – сказал он, счастливо смеясь.

– Я работаю здесь ночной телефонисткой, – пробормотала «светская куртизанка». – Здесь все-таки неплохо платят…

Он протянул ей руки.

Все девицы забормотали в трубки «занято, занято, занято», все приподнялись, и все с умиленными улыбками наблюдали прекраснейший в лучших традициях поцелуй Кати Орловцевой и ее чудесного морского «принца».

Как обычно, бурный взрыв восторга, аплодисментов сопровождает коронный номер необыкновенной женщины Агриппины – поднятие над головой платформы с шестью обыкновенными мужчинами.

Затем происходит необычное. На трибунах во весь свой внушительный рост вырастает боцман Формидабль, пылающий любовью. Он поет жутким басом, аккомпанируя себе на контрабасе:

Чуть дрогнул помост в могучих руках. Слеза прокатилась по багровой щеке. Агриппина опустила помост и… и бросила розу Формидаблю, и тот ее поймал, едва не теряя сознания от счастья.

Тут же выскочил из-за угла кулис мистер Дэйнджеркокс, выставил боксерские кулачки и взлетел на трибуны. Боцман, однако, не растерялся и огрел соперника контрабасом по голове.

Публика изнемогала от смеха, полагая, что это новая сногсшибательная клоунада.

Ночь дуэли! Роковое движение часовой стрелки! Прошлое сумбурной чередой проносится в эти минуты в воспаленном мозгу дуэлянта…

Неужели наш герой выражается столь высокопарно? Конечно же нет! Это его «друг», завистник и вечный подражатель Роже Клаксон, скрестив на груди руки, сидит в своей каюте и воображает себя капитаном Деланкуром.

Но что это? Он слышит какую-то веселенькую подпрыгивающую музыку. Трагически-торжественный, но слегка оскорбленный легкомысленными звуками, Роже приходит в кают-компанию и видит там своего командира, который – улыбка до ушей – бренчит на пианино, напевает «В Японии было иначе, в Бразилии было иначе», да еще и попивает винцо.

– Чем ты занят, мой несчастный друг? – спрашивает Клаксон.

– Готовлюсь к дуэли! – был ответ.

Филип посмотрел на часы.

– Ба! Уже без четверти! Пошли! Прихвати-ка, дружище, вот это!

Он показал на огромный саквояж.

– Что там? – опешил Роже.

– Оружие.

Разгар белой ночи. По середине Невского проспекта катит «паккард». Граф Опоясов и Владислав на заднем диване.

– Все-таки это возмутительно, Владислав, что вы отрубили от редкого тропического растения цветущую ветвь, – вычитывает граф дуэлянта.

– Однако, взгляните, ваше сиятельство, какой получился великолепный пропеллер! – восклицает Владислав, показывая названный предмет.

Авиатор просто сияет. Пушечный оглядывается злорадно на графа и подмигивает Владиславу.

– Кажется, все ваши шишки уже зажили после утреннего падения? – хмуро осведомляется граф. – Как-то странно у вас получается.

– Петр Степанович, авиаторы – как коты или даже лучше! – восклицает юноша. – У нас даже переломы срастаются за один день, не говоря уже о растяжениях. Я вполне, вполне готов к новым полетам.

– И вы это говорите перед дуэлью? – усмехнулся Опоясов.

– Ах да, дуэль! – хлопнул себя по лбу Владислав. – Ну, конечно, я буду летать не вместо дуэли, а после нее. Жаль француза, он мне симпатичен. Лучше бы на его месте были вы. Пардон, что-то я не то говорю.

– Вы совсем не думаете о Кате, – сердито сказал Опоясов.

– Зато вы, ваше сиятельство, больно уж много о барышне думаете, – пробасил Пушечный.

– Молчать! – побагровев, заорал Опоясов. – Молчать, мерзавец!

– Стоп машина, – сказал Пушечный и остановился. – Дальше, ваше сиятельство, придется пешком.

– Это почему же?! – взревел было граф, но осекся. – В чем дело, объясните, господин Пушечный.

– Бензину не хватит на обратный путь, ваше сиятельство. Необходимо заправить резервуар.

– Да зачем же нам обратный путь! – вскричал граф. – Главное, туда добраться.

– А трупы на чем будем везти, ваше сиятельство? Ежели Славик мусью прихлопнет? Или наоборот? Или друг друга укокошат?

– Фаддей Иванович, безусловно, прав, – говорит Владислав. – Без автомобиля с трупами будет масса хлопот. Ничего, ваше сиятельство, здесь уже близко.

Он выгружает из багажника тачку с основательным грузом в дерюге.

– Что это у вас? – брезгливо поморщился Опоясов.

– Оружие, – весело объяснил Владислав.

Они пошли к Неве, толкая перед собой тачку. Пушечный стал быстро разворачиваться.

Счастливый боцман Формидабль вальсировал на стрелке Васильевского острова, прижимая к груди бесценный сувенир – розу Агриппины.

Вдруг он заметил целый отряд полиции – одиннадцать усачей-городовых важно и деловито маршировали по асфальту, придерживая огромные шашки. При виде союзника отряд на миг остановился и отдал честь.

Формидабль бросается к полицейским, обнимает одного за другим, кричит, показывая фото своей избранницы:

– О рюс казак! Голубчики мои, суровые моряки! Любовь! Ля амур! Ле баба!

Городовые, ухмыляясь, отстегивают пуговицы, и каждый извлекает из мундира аналогичное фото.

Формидабль польщен.

– О, океанские драконы! Я вижу, вся Россия влюблена в мою Агриппину! У меня изысканный вкус! О-ля-ля, это их идеал, но любит она меня. Виват!

– Виват! – рявкают городовые.

Петербургские сфинксы, быть может, не столь загадочны, как их египетский пращур, но все же являют собой весьма торжественный фон для такого мрачного акта, как дуэль.

Торжественно и мрачно стоят рядом друг с другом секунданты: граф Опоясов и лейтенант Роже Клаксон. А где же дуэлянты? Ага, вот они. Филип выглядывает из-за одного сфинкса, Владислав из-за другого.

ФИЛИП: Эй, приятель, мне чертовски надоели все эти традиционные пистолеты, шпаги, палаши. Может, придумаем что-нибудь повеселее?

ВЛАДИСЛАВ: Я прихватил с собой совершенно случайно индонезийский лук. Стрелы смазаны ядом кураре!

ФИЛИП: А у меня оказалась под рукой вот эта маленькая пиратская мортира. Бьет прицельно отменным чугунным ядром.

ВЛАДИСЛАВ: Отлично! Начнем!

Граф и лейтенант созерцают опасные приготовления.

– Ах, он сейчас убьет моего Филипа, – в ужасе закрывает Роже глаза и в еще большем ужасе открывает их. – А если нет?

– Если эти два шарлатана не убьют друг друга через десять минут, их арестует полиция. Дуэли запрещены. Арест, снятие эполет, карцер, позор. Это меня устраивает. Вас я думаю тоже.

– Граф, вы гений! – Роже прижался к графскому боку и поцеловал вельможу в плечо.

– Оставьте, – поморщился Опоясов. – Не по адресу.

– Оп-ля! – вскричали дуэлянты.

Бухнула мортира, прозвенела тетива. Когда дым рассеялся, секунданты увидели Филипа, подпрыгивающего со стрелой в руке, и Владислава, который подбрасывал в ладонях ядро и дул на него, как на картошку. Молодые люди хохотали. Вот как отлично получилось!

Механик Фаддей Пушечный вместе с Катей Орловцевой выбежали из Телефонной станции, бросились в «паккард» и покатились.

– Быстрей, Фаддеюшка! Умоляю, быстрей!

– Значит, так. Видишь, Филип, перед тобой десять банок, – объяснял Владислав своему противнику, показывая на десять банок из-под монпансье, лежащие на мостовой. – Девять пустых, одна заряжена нитроглицерином. Мы по жребию смешиваем их, а потом прыгаем с одной на другую девять раз. Девять! Согласен?

– Заряд достаточный? – спросил Филип.

– По крайней мере для того, чтобы оторвать ногу.

– Здорово, Владислав!

Они подбросили монету. Первым прыгал Филип. Все обошлось. Потом, посвистывая, запрыгал Владислав. Снова все благополучно.

Подошел сердитый граф Опоясов.

– Какая-то дурацкая мистификация, господа! Вы ведете себя недостойно дворян!

Он сильно ударил ногой одну из банок. Она улетела в Неву и там взорвалась, словно глубинная бомба. Граф, искажаясь нервным тиком, посмотрел на часы.

Городовых не было.

«Паккард» вылетел на набережную, и вдруг на глазах Кати и Пушечного Дворцовый мост начал подниматься. Они опоздали – настал час развода мостов. Пушечный схватился за голову, но Катя не стала предаваться отчаянию. Стремительно пронеслась она мимо бронзовых львов, по лестнице и воде, прыгнула в какую-то лодчонку и стала бешено грести, борясь с течением, направляя лодку к сфинксам.

Филип бросил в своего противника бумеранг. Страшное австралийское оружие просвистело в нескольких миллиметрах от головы Владислава и вернулось к своему хозяину. Филип весело сплюнул.

– Проклятье! Ничего не получается.

– Давай попробуем самурайские бамбуковые шесты? – предложил Владислав. – Или, может быть, ковбойское лассо?

Он вынул из своего мешка лассо и раскрутил его над головой.

– Не смей, Владислав! – долетел вдруг пронзительный Катин голос с Невы. – Не трогай моего жениха!

– Хо-хо! – вскричал юноша. – Наконец-то я выдам свою сестренку замуж!

– Ты брат Кати? – радостно завопил Филип.

– С тех пор как родился. Или наоборот – с тех пор как она родилась? Сейчас уже не помню. Я думаю, вы это выясните сами.

– Это, неважно, – сказал Филип. – Главное, что я Катин жених, с тех пор как родился.

Недавние дуэлянты дружески обнялись. Филип спрыгнул с набережной в лодку прямо к своей мокрой, но счастливой возлюбленной.

– Проклятье! Где же полиция?

Граф Опоясов кусал губы.

И вот наконец появилась полиция. Ведомые боцманом Формидаблем одиннадцать городовых самозабвенно приплясывали с портретами Агриппины в руках и пели хором:

Владислав помахал сестричке и Филипу, а затем выкатил из ближайшей подворотни свой аппарат (вот почему сфинксы-то были назначены), приладил к нему новый пальмовый пропеллер и взлетел над Невой.

Мы видим, как на серебрящейся невской воде покачивается неуправляемая лодка, и как все ниже и ниже к ее днищу склоняются головы Кати и Филипа.

– Продолжайте, продолжайте! – крикнул с высоты Владислав. – Я не смотрю!

Граф Опоясов был страшен.

– Рушатся все устои, – тихим свистящим голосом говорил он. – Только в этом городе могла произойти такая дичь, низость, такое издевательство над здравым смыслом!

Роже вытирал мокрое лицо рукавом, постукивал зубами от ревности, зависти и тоски.

– Граф, обещаю: красотка будет ваша! А миноносец, проклятое это корыто, будет моим.

Вечерний час на Невском проспекте. Гуляющая толпа. Экипажи. Общее приподнятое, как это бывает в Северной Пальмире, настроение.

Филип Деланкур и Роже Клаксон медленно шли в толпе. В нескольких шагах позади тащился Жанпьер Формидабль, обвешанный покупками – корзинками цветов, шляпными коробками, кульками конфет.

У Филипа спокойное счастливое лицо. Он обнимает Роже за плечи. Тот, конечно, вздрагивает.

– Эх, дружище, если бы ты знал, как это чудесно – найти наконец свою женщину! – говорит Филип.

– Просто не представляю, – бормочет Роже. – Найти свою женщину, Филип? Это любопытно.

– Печально, конечно, что сегодня последний вечер, но она приедет ко мне в Париж. Кстати, ты был на флагмане? Во сколько отход?

– Адмирал приказал сниматься с якорей в два часа после полуночи, – лицо Роже покрылось каплями пота, но Филип этого не заметил.

– Сегодня Катя пригласила меня на прощальный ужин. Быть может, присоединишься?

– Спасибо, Филип, но я лучше пойду на корабль и все подготовлю к отходу.

– Ты настоящий друг, мой маленький Роже.

Формидабль подбавил ходу и приблизился к офицерам.

– Мой капитан, мой лейтенант, как вы думаете, будет русская ле баба довольна такими подарками?

– Боцман Формидабль, хочу вам напомнить о службе, – сухо говорит Роже. – Сегодня отход. Вы должны быть на борту.

– Неужели я не увижу больше свою любезную?

– Быть может, она проводит вас, Формидабль? – спросил Филип.

– Мне кажется, она бы пришла, мой капитан, но как я ей сообщу? – боцман совсем приуныл. – Да там еще этот проклятый англичанин…

– Хотите, я позвоню в цирк? – великодушно спрашивает Филип. – Я уже немного могу по-русски.

– Мой капитан, вы сущий ангел!

– У нас у обоих крылышки, боцман, – смеется Филип, прощается с друзьями и исчезает в толпе.

– Во сколько отход, мой лейтенант? – спрашивает Формидабль.