О, этот вьюноша летучий! Аксенов Василий

Да что ты, дурачок, молчишь? Ольга, что с ним?

Ольга нервно передергивает плечами.

ЛИКА.

Вы, по-моему, ничего не понимаете.

ОЛЬГА.

Как он переправит картины?

ЛИКА (с тонкой улыбкой).

Это его заботы. Ой, мальчики-девочки, я вижу, вы все еще ничего не понимаете. Вы сейчас плясать должны от радости.

Звуки рок-н-ролла. Олег танцует с Ольгой. Вокруг танцуют другие художники. Вернисаж очистился, и в квартире остались только свои.

Слава Горшков священнодействует, вытаскивает из разных углов «заначенные» бутылки и расставляет все это (явно чрезмерное) на столе.

СЛАВА

Ребята, внимание! Это все – наше! (Падает без сознания.)

Олег остановился посреди танца, притянул к себе Ольгу, шепчет ей в ухо:

– Пойдем в ванную!

ОЛЬГА (смеется).

Ты меня с кем-то путаешь, старик. Я твоя законная жена.

ОЛЕГ (он что называется «хорош»).

Пошли в ванную. Я тебя хочу сейчас… в ванной… как тогда…

Кто-то через головы танцующих протягивает ему гитару.

– Олег, общество ждет!

Олег пьяно улыбается. Идея «ванной» уже заменилась идеей «гитары»:

– Вы хочите песен? Их есть у меня!

Рок-н-ролл прерван. Олег саится на пол посреди комнаты. Вокруг рассаживаются художники, их друзья, среди них, разумеется, и стукач Сорокин, их девушки.

Олег поет песенку собственного сочинения с припевом такого рода:

Хлопнув дверью, вызывающе уходит ненавистник Хризантемов. За ним подчиненное существо Хмельницкая.

Олег после каждого куплета отпивает из стакана добрый глоток коньку и обращается в пространство:

– Вы мне предлагаете славу и жемчуга стакан, и все-таки пошли бы вы подальше! Увы, господа, мы не можем отсюда уйти, мы ждем наших долгожданных животных, простите нас…

Далее следует почти невразумительное бормотание под гитару, Ольга теребит мужу волосы, и в это время вбегает Нина Хмельницкая с криком:

– Братцы, Хризантемова дружинники избили!

Нечего и говорить, что среди вскочивших, чтобы дать отпор дружинникам и отомстить за честь Хризантемова, первым был Олег.

Элегантный вернисаж завершается топотом ног в темноте по лестнице, хриплыми криками, матерщиной, слышится еще некоторое время крик Ольги:

– Олег, не смей!

Снегопад не прекращается ни на минуту. Олег бежит к площади Маяковского. Он оторвался от друзей, бежит один, яростно, изо всех сил, хотя на ночной улице ни души.

Вдруг под репертуарным стендом Театра Сатиры он видит шевелящийся полузасыпанный снегом комочек – художник Хризантемов.

– Иннокентий! Кеша! Ты в порядке?

Пытается поднять Хризантемова, но ноги его скользят, и он падает рядом с ним. Теперь Хризантемов пытается поднять его, но, конечно же, безуспешно, и растягивается с ним рядом. Друзья-соперники хохочут, обнимаются… «Ты гений, Олег», «ты гений, Иннокентий!»… Махнув рукой на всякую попытку встать, они поют известную всем советским художникам песню Глеба Горбовского:

Снег засыпает их, они поют, блаженно мычат, глаза их закрываются, и они не сразу замечают, как на тротуар и стенку ложатся тени трех могучих комсомольских фигур.

Безобразную сцену задержания двух художников и посадки их в патрульную машину милиции издали наблюдает крупный мужчина с широким деревенским лицом, на котором странно выглядят импортные очки.

Отделение милиции № 50 в центре Москвы, так называемый «Полтинник». В приемной комнате под стражей сидят вдоль стены выловленные за ночь нарушители общественного порядка. Над ними лозунг «Превратим Москву в образцовый коммунистический город!».

На другой стене портрет Феликса Дзержинского. Под ним сидит усталый дежурный капитан, заполняет протокол на задержанного за хулиганские действия художника Олега Хлебникова. За спиной у Олега три дружинника, у одного из них красноречивый фонарь под глазом. С ненавистью смотрят на пьяно ухмыляющегося и весьма растерзанного художника.

Между тем Иннокентий Хризантемов мирно спит, положив голову на колени какой-то толстой проститутке.

ОЛЕГ (оборачиваясь на дружинников и показывая им два пальца).

Они гения Хризантемова, товарищ капитан, хватали руками за лицо. Экие свиньи, товарищ капитан, хватают за лицо русского гения!..

КАПИТАН (как бы стараясь сдержать его и без особенной приязни глядя на дружинников).

Легче, легче, Хлебников. Какого вы года рождения?

ОЛЕГ.

1946-го. Послевоенного урожая. Мой батя без ноги с фронта пришел (легко плачет).

КАПИТАН.

Ну, мой, предположим, без руки, но это не причина для слез. Место работы?

ОЛЕГ.

Эх, капитан, это самый позорный пункт в моей анкете. Я делаю… – чтобы показать образцы своей продукции, оглядывает стены и замечает портрет Дзержинского. Пьяно хохочет: – Козлобородый палач в длинной кавалерийской шинели! – Вдруг вскакивает, забегает за перегородку, срывает портрет и бросает его на пол. – Рыцарь революции! Свинья! Долой!

Капитан в отчаянии закрывает голову руками. Хохочут нарушители общественного порядка, алкаши и проститутки. Хризантемов мирно спит. Дружинники скручивают Олегу руки за спиной. «Ну, фашист, сейчас мы тебе покажем пятый угол!»

ОЛЕГ.

Кто фашист? Я? Это вы меня называете фашистом? Ах да, у вас свое есть имя – коммуниды!

НАРУШИТЕЛИ (с восторгом).

Коммунниды!

Двое дружинников затаскивают Олега в следственную комнату. Оттуда начинают доноситься крики избиения. Третий дружинник, холеный юнец в дубленке и пыжиковой шапке, объясняет капитану:

– Это опасный тип, капитан. Вам же дали понять, это идеологический враг. Гнездо сионидов под видом художественного салона. Теперь вы видите сами – прямой фашизм.

КАПИТАН (морщится).

Легче, легче, разве не понимаете, в каком сейчас состоянии нервы у людей…

Звонит телефон. Капитан снимет трубку. Третий дружинник направляется в следственную комнату.

В темной камере с зарешеченным окном трое молодчиков садистически избивают Олега.

– Вот тебе, сволочь, за Рыцаря Революции.

Олег уже почти без сознания. От каждого удара у него в голове рассыпаются искры, которые опадают в черноте какой-то пропагандистской мишурой. Он хрипит:

– Ссуки!

Вдруг вспыхивает свет. На пороге дежурный капитан.

– Прекратить безобразие!

Поднимает Олега и вытирает ему лицо носовым платком, обращается к дружинникам:

– Олухи царя небесного! У парня тесть – Лубенцов, куратор нашего министерства в Центральном Комитете. Только сейчас сам генерал Абрамов звонил (застегивает Олегу порванный пиджак). Вы свободны, товарищ Хлебников.

ОЛЕГ.

Без Хризантемова не уйду.

КАПИТАН.

Оба, оба свободны… (Выводит Олега.)

Дружинник в пыжиковой шапке смотрит вслед, криво улыбаясь:

– Лубенцов? Очень-очень любопытно…

В предрассветных сумерках возле магазина «Российские вина» на улице Горького трое: Олег, Ольга и Хризантемов, ловили такси.

По-прежнему шел густой снег. Москва еще спала.

Странно видеть под светящимся фонарем роскошную молодую даму в норковой шубе, поддерживающую двух растерзанных «ханыг».

Оба художника еще не вполне вернулись к реальности, однако Хризантемов в отличие от Олега, изрыгающего только одно слово «суки», пребывает в блаженном состоянии и мурлычет какой-то вздор:

ОЛЬГА.

Ну, успокойся, успокойся, Олег, ну перестань зубами скрежетать, ну, посмотри на Кешу, какой он милый, ну успокойся…

Олег вдруг вырывается и, качаясь, устремляется к телефонной будке.

В это время появляется такси. Ольга оглядывается с тревогой на Олега.

ОЛЕГ (хрипит в трубку).

Хей, мистер Ксерокс, это Хлебников. Пора вставать. Какой Хлебников? Забыли уже? «Долгожданные животные», «Long-awaiting animals». Дошло? О’кей! В общем я согласен, лады, забирайте товар! Что? (Хохочет.) ОК, ОК, до встречи!

Он выскочил из будки и скользя побежал к такси, куда Ольга в этот момент усаживала Хризантемова. Последний голосил на всю ивановскую:

ОЛЬГА.

Куда ты звонил?

ОЛЕГ (тычет пальцем в сумерки).

В-о-от туда, напротив, в «Нац»…

ОЛЬГА.

Принял предложение?

ОЛЕГ.

Да!

ОЛЬГА.

Ну, что ж…

Подталкивает Олега внутрь такси, а сама на мгновение застывает, остановившимся взглядом глядя на витрину «Российских вин», фонарные столбы и огромные сугробы, как будто осознавая, что, может быть, именно в этот момент произошел какой-то поворот судьбы.

…Такси уходит в сумерки, выхлопы завиваются в кольцо между двумя красными огоньками.

Чинная и очищенная от снега улица Алексея Толстого, район цэковских жилых домов. У подъездов в будках здоровенные милиционеры в дубленых шубах и белых портупеях. Яркий полусолнечный день. Падают редкие благопристойные снежинки.

К одному из этих домов подкатывает лимузин, новая модель «Чайки», это автомобили второго эшелона советской бюрократии, заведующих отделами ЦК и министров.

Милиционер берет под козырек. Из лимузина выходит крепкий мужчина слегка за 60, на лице которого, словно лепра, отпечаталась советская бесконтрольная власть – отец Ольги.

В это же самое время в отдалении появляется высокая фигура Олега Хлебникова. По мере приближения мы можем сделать заключение, что после геройской схватки с дружинниками уже прошло некоторое время: от синяков на благородном лице остались лишь легкие следы, облик чист и даже опрятен.

У милиционера однако возникают вполне оправданные подозрения – чего этому хиппи надо в цэковском доме?

– А вы к кому направляетесь, гражданин?

– К Лубенцовым, гражданин, – отвечает Олег.

– К Лубенцовым? – милиционер удивлен. – Чего это ты у Лубенцовых потерял, гражданин? – Характерный цепкий прищур.

– А я их зять, гражданин, – фиглярничает Олег. – К папе иду в шахматы играть, гражданин, – добавляет он.

– Я вам не гражданин, – вдруг обиделся милиционер. – Я офицер!

– Так точно, товарищ капитан, – сказал Олег.

МИЛИЦИОНЕР (удовлетворенно).

Откуда вы знаете, что я капитан, ведь у меня погоны сержантские.

ОЛЕГ.

Не первый день на свете живу.

Милиционер удовлетворенно улыбнулся и пропустил сообразительного зятя в святая святых, в обитель почти самых равных среди равных.

Между тем папаша Лубенцов вступил в свои апартаменты (все финское, шведское и частично французское) и спросил у устремившейся ему навстречу супруги:

– Явились?

СУПРУГА.

Ольга с Машенькой здесь.

ЛУБЕНЦОВ.

А гений?

СУПРУГА.

Оля говорит – будет.

ЛУБЕНЦОВ.

Польщен, весьма польщен.

С радостным писком «деда-деда» выбежала шестилетняя внучка. Деду на шею. Государственное лицо расплылось в простой человеческой радости. «Рыбка, киска, зайка моя».

Вышла и Ольга в затертом, конечно же, джинсовом костюме, тоже была поцелована, хотя и с нахмуренными бровями, однако не без удовольствия.

Тут на пороге появился и Олег:

– Извините за опоздание.

ЛУБЕНЦОВ (саркастически).

Вашему брату полагается опаздывать – артисты. (Супруге.) Вообрази, Варя, Шкуро недавно вызвал Ахмадулину, так та опоздала на полчаса. Вообрази, к человеку моего уровня.

ОЛЕГ.

Он ее не вызывал.

ЛУБЕНЦОВ.

Ты, кажется, мои слова под сомнение ставишь?

ОЛЕГ.

Ну что вы, Юрий Иванович. Я просто знаю, мы с ней приятели. Она пошла к Шкуре выяснять, почему ее во Францию не пускают. Если бы он ее вызвал, она не пошла бы, Юрий Иванович… Она слишком…

ЛУБЕНЦОВ.

Вот потому и не пускают, что слишком.

Супруга со знанием дела хохотнула, опытная партийная дама, и позвала – «к столу, к столу, товарищи!».

Все прошли в столовую, очень просторную комнату, где у огромного окна накрыт был стол для семейного обеда. Лубенцов по дороге к столу вдруг задумался, переменил направление и подошел к оформленному на западный манер «бару», где все западное, валютное красовалось – всякие «скочи» и вермуты.

СУПРУГА.

Может, за столом, Юрий Иваныч?

ЛУБЕНЦОВ.

Подожди, Варя, до обеда я хочу с товарищем художником выяснить некоторые вопросы. Чтобы не сидеть за столом с лягушкой за пазухой. Всех прошу присутствовать. (Наливает себе коньяку, вопросительно взглядывает на Олега и не настаивает, когда тот отказывается.) Я вас, что уж тут темнить, Олег, потому и пригласил сегодня, что мне были доложены подробности вашего позорного поведения в милиции.

ОЛЕГ.

Ничего позорного для себя не вижу.

ЛУБЕНЦОВ.

Ах так? (Внимательно, поверх стакана, смотрит на Олега, словно изучает.) Ничего позорного не видите?

ОЛЕГ.

Это была с начала до конца гэбэшная провокация.

ЛУБЕНЦОВ.

Какая провокация? (В голосе его слышится отдаленная гроза.) Повторите, какая?

ОЛЕГ.

Ольга, объясни своему отцу…

ОЛЬГА (она понимает, что сейчас произойдет дикий скандал, и еще пытается его предотвратить).

Ребята, может быть, сначала, ха-ха-ха, все-таки пообедаем с лягушками за пазухой? А, папка? Олежка?

ОЛЕГ.

Объясни, что такое… гэбэшная… гэ… бэ…

Мы видим, что тесть и зять испытывают друг к другу весьма сильное чувство, похожее на ненависть.

Здесь следует заметить, что в течение всей этой сцены Машенька будет кататься по огромной квартире на велосипеде и появляться всякий раз неожиданно со смехом с куклами или киской в руках.

ЛУБЕНЦОВ.

Вы отец моей внучки, иначе… (Залпом выпивает свой коньяк, но не делается от этого добрее.) Разговариваете, словно диссидентская мразь… Кто вы такой, чтобы на вас тратил свои усилия Комитет государственной безопасности СССР?!

ОЛЕГ.

Вот именно, кто я такой? Однако их, видимо, стало сейчас так много, что скоро они начнут воробьев ловить.

ЛУБЕНЦОВ.

Вам надо о своем хулиганском диссидентском окружении подумать, а не на Комитет валить.

ОЛЕГ.

Меня вчера вызывали в профком, и там сидело лицо из ГЭБЭ. Угрожали, что если я не прекращу встречи с иностранцами, то советское искусство без меня обойдется.

ЛУБЕНЦОВ.

Почему вы решили, что это лицо из КГБ?

ОЛЕГ.

По лицу…

Мрачное молчание. Олег останавливается у пианино, наигрывает одной рукой какую-то мелодию Beatles.

ЛУБЕНЦОВ.

Перестаньте брынчать!

ОЛЕГ (достает из кармана какую-то бумажку)

А это, по-вашему, откуда?

ОЛЬГА.

Что это? (Пытается выхватить у Олега плотную бумагу с гербами, но тот задерживает ее руку.)

ОЛЕГ.

Час назад обнаружил в почтовом ящике… (Усмехается.) Причем до того уже откровенность дошла, что даже нет почтового штемпеля на конверте. Приглашение в Израиль. Моя, видите ли, тетя Винник Зора Пихоковна приглашает воссоединиться с ее семьей.

ЛУБЕНЦОВ.

Дайте! (Протягивает руку, но Олег не двигается с места и потому ему (тестю) проходится подойти самому, что он делает без должного величия, а даже с некоторой суетливостью. Читает. Потрясенный, поднимает глаза, и тут впервые мы можем уловить мелькающий в них страх.) Послушайте, Олег, все это вздор, ведь вы же в конце концов наш, русский, чистокровный человек… (Вдруг он орет.) Да как они смели Ольгу и Машеньку сюда вставить! (Берет себя в руки.) Ну, в общем, я берусь все уладить, если… если, конечно, и вы пойдете навстречу… По крайней мере объяснитесь по поводу портрета Феликса Эдмундовича… Ну…

Воцарилось молчание. Супруга Лубенцова обняла Машеньку за плечики, как бы говоря – не отдам! Ольга сидит на валике тахты, скрестив руки на груди, совершенно невозмутимая, с каменным лицом, погасшая сигарета в углу рта.

ЛУБЕНЦОВ.

Я могу сейчас же позвонить Андропову, и все будет улажено… Лады?..

ОЛЕГ (подходит, берет из его пальцев бумажку и аккуратно прячет ее в задний карман джинсов).

Не утруждайтесь.

ЛУБЕНЦОВ (с открытой уже угрозой, нажимами).

Это как же понимать?

ОЛЕГ.

Как понимаете.

ЛУБЕНЦОВ (быстро меняет тон, он как бы старается отвратить неотвратимое, теперь его голос звучит нравоучительно и даже с некоторыми патернальными интонациями).

Многие почему-то не хотят понять, что коммунистические изменения необратимы, даже в нашей стране есть люди, к счастью ничтожное меньшинство, которое жаждет каких-то других путей, не существующих во времени и пространстве. Вы, Олег, один из этих заблуждающихся. Страна сейчас избавляется от этого балласта, и неужели вы не понимаете то, что благодаря политике Леонида Ильича, мы делаем это самой малой кровью, фактически без…

ОЛЕГ.

Почти без убийств, вы хотите сказать? Только лишь лагерями, психушками, высылками за границу, гигантской своей нескончаемой ложью, на которую и я, мерзавец, работал, ставил по Москве ваших истуканов ради куска хлеба. Хватит!

ЛУБЕНЦОВ.

Значит, решились, Олег Семенович? В Израиль отчаливаете?

ОЛЕГ.

Хотя бы в Гренландию, только от вас подальше.