Янтарный телескоп Пулман Филип

Глава семнадцать. Масло и лак

Мери Мелоун делала зеркало. Не для самолюбования — этим она не страдала — а для того, чтобы проверить правильность своей мысли. Она хотела попробовать поймать тени, а без инструментов из лаборатории ей приходилось импровизировать с подручными материалами.

При работе с металлом от технологии мулефа было мало пользы. Они делали удивительные вещи из камня, дерева и верёвок, раковин и рога, но все их металлические изделия были выкованы из самородков меди и других металлов, найденных в песке реки, и мулефа никогда не делали из них инструменты. Они использовались для украшения. Например, влюблённые пары мулефа перед женитьбой обменивались полосками светлой меди, которые обвивали вокруг основания рога, как обручальные кольца.

Так что мулефа пришли в восторг от швейцарского армейского ножа, самой большой ценности Мэри.

Когда однажды Мэри развернула нож и показала все его части своей доброй подруге, залиф Атал, та удивлённо вскрикнула; Мэри, как могла, объяснила ей, для чего служила каждая из частей ножа. В ноже было миниатюрная лупа, и Мэри стала выжигать ею рисунок на сухой ветке — тогда-то она и подумала о тенях.

Они с Атал рыбачили, но воды в реке было мало, и вся рыба, видимо, уплыла в другие места, так что они оставили сеть на воде и беседовали, сидя на травке на берегу. Мэри заметила гладкую белую сухую ветку. На радость Атал она выжгла на ней рисунок, простую ромашку; но глядя на тоненькую струйку дыма, поднимавшуюся от места, где сфокусированный свет касался дерева, Мэри подумала: «Окаменей эта ветка и найди её учёный через десять миллионов лет, вокруг неё всё равно обнаружат тени, потому что я над ней работала».

Мэри разморило на солнышке, но её дрёму прервал вопрос Атал:

— Что тебе снится?

Мэри постаралась объяснить ей всё о своей работе, исследованиях, лаборатории, обнаружении теневых частиц, фантастическом открытии того, что они наделены разумом, и почувствовала, что собственный рассказ снова захватил её, и ей захотелось вернуться к своим приборам.

Она не ожидала, что Атал поймёт её объяснения — отчасти из-за того, что она не владела в совершенстве языком мулефа, но отчасти и потому, что мулефа казались ей такими практичными, так неразрывно связанными с обычным физическим миром, а многое из того, что она говорила, было из области математики. Но Атал удивила её, сказав:

— Да, мы знаем, что ты имеешь в виду, мы называем это… — и она употребила слово, похожее в их языке на слово «свет».

Мэри сказала:

— Свет?

Атал ответила:

— Не свет, а… — и она повторила это слово для Мэри помедленней, пояснив: — как отблески заката на воде, покрытой мелкой рябью — мы это так называем, но это притворяние.

«Притворяние», как успела понять Мэри, означало у них метафору.

И сказала:

— На самом деле это не свет, но вы это видите, и это похоже на закатный свет на воде?

Атал ответила:

— Да. Это есть у всех мулефа. И у тебя тоже. Так мы и поняли, что ты такая же, как мы, а не как пасуны, у которых этого нет. Хоть ты и выглядишь так странно и ужасно, ты такая же, как мы, потому что у тебя есть… — и Мэри снова не смогла толком расслышать слово: что-то вроде «сраф» или «сарф», сопровождаемое лёгким движением хобота влево.

От восторга Мэри едва смогла найти нужные слова:

— Что вы об этом знаете? Откуда оно берётся?

— От нас и от масла, — был ответ, и Мэри поняла, что Атал имеет в виду масло в огромных стручках-колёсах.

— От вас?

— Когда мы вырастаем. Но без деревьев оно бы снова исчезло. А из-за колёс и масла оно остаётся с нами.

Когда мы вырастаем… Мэри снова с трудом удавалось говорить связно. Одним из свойств теней, о которых она начала подозревать, было то, что дети и взрослые реагировали на них по-разному или привлекали разную теневую активность. Ведь Лира говорила, что учёные в её мире открыли что-то подобное в отношении пыли, как они называли тени. И вот оно опять.

И всё это было как-то связано с тем, что сказали ей тени через экран компьютера перед тем, как она покинула свой мир. Что бы это ни было, оно имело отношение к большим переменам в истории человечества, отражённым в истории Адама и Евы, к Искушению, Падению и Первородному греху. Её коллега Оливер Пэйн, исследуя найденные при археологических раскопках черепа, обнаружил, что около тридцати тысяч лет назад количество теневых частиц, связанных с человеческими останками, резко возросло. Тогда что-то произошло, какой-то скачок эволюции, сделавший человеческий мозг идеальным предметом, усиливавшим действие частиц.

Она спросила Атал:

— Сколько существуют мулефа?

И Атал ответила:

— Тридцать три тысячи лет.

К тому времени она уже понимала выражения лица Мэри, по крайней мере, самые очевидные из них, и рассмеялась, увидев, как у той отвисла челюсть. Все мулефа смеялись непринуждённо, весело и так заразительно, что обычно Мэри не могла не засмеяться сама, но на этот раз, изумлённая и серьёзная, она спросила:

— Откуда вы так точно знаете? Вы ведёте летопись?

— О да, — сказала Атал. — С тех пор, как у нас появился сраф, у нас появилась память и бодрствование. А до этого мы не помнили ничего.

— Откуда у вас взялся сраф?

— Мы придумали, как использовать колесо. Однажды существо без имени нашла стручок и начала играть, и, играя, она…

— Она?

— Да, она. До того у неё не было имени. В отверстии стручка она увидела змею, и та сказала…

— Змея заговорила с ней?

— Нет, нет! Это притворяние. По приданию, змея сказала: «Что ты знаешь? Что ты помнишь? Что видишь впереди?», а она ответила: «Ничего, ничего, ничего». Тогда змея сказала: «Сунь ногу в отверстие в стручке, где я играла, и станешь мудрой».

И она сунула ногу туда, где была змея. Масло вошло в её кровь и помогло видеть лучше, чем раньше, и первое, что она увидела, был сраф. Это было так странно и приятно, что ей сразу же захотелось поделиться этим со своими родными. Она и её супруг взяли стручки и поняли, что знают, кто они такие, знают, что они мулефа, а не пасуны. Они дали друг другу имена. Они назвали себя мулефа. Они дали название стручковому дереву и всем тварям и растениям.

— Потому что они изменились, — сказала Мэри.

— Да. И их дети тоже, потому что, когда нападали новые стручки, они научили детей ими пользоваться. А когда дети стали достаточно взрослыми, чтобы ездить на колёсах, они тоже стали производить сраф, и он вернулся с маслом и остался с ними. И они поняли, что ради масла надо вырастить ещё стручковых деревьев, но стручки были такие твёрдые, что редко прорастали. Тогда первые мулефа поняли, что надо делать, чтобы помочь деревьям: ездить на колёсах и ломать их, и с тех пор мулефа и стручковые деревья всегда жили вместе.

Сразу Мэри поняла не более четверти всего сказанного Атал, но с помощью расспросов и догадок до неё дошёл довольно точный смысл остального; познания же её в языке мулефа постоянно умножались. Однако чем больше она узнавала, тем труднее становилось: каждая вновь понятая вещь вызывала у неё с полдюжины вопросов, и каждый из них уводил её в новом направлении.

Но все её мысли были направлены на сраф, потому что это была самая главная загадка; потому она и подумала о зеркале.

Эту идею ей подсказало сравнение срафа с искорками на воде. Отражённый свет, как отсветы на волнах, был поляризованным; возможно, и теневые частицы, когда они, как свет, выстраивались в волны, тоже могли быть поляризованы.

— Я не могу, как ты, видеть сраф, — сказала она, — но я хочу сделать из живичного лака зеркало — мне кажется, так я смогу их увидеть.

Атал эта мысль привела в восторг, они тут же выбрали сеть и пошли искать то, что было нужно Мэри. Как добрый знак, в сети оказалось три крупных рыбины.

Живичный лак мулефа получали из другого дерева, намного ниже стручкового. После варки живицы и растворения её в спирте, который делался из очищенного фруктового сока, мулефа получали вещество по консистенции напоминавшее молоко, бледно-янтарного цвета. Его использовали как лак. На деревянную или ракушечную основу накладывали до двадцати его слоёв, давая каждому окрепнуть под мокрой тряпкой. В результате получалась очень твёрдая блестящая поверхность. Обычно её доводили до матового блеска разными окислами, но иногда оставляли прозрачной — это-то и интересовало Мэри. Прозрачный янтарный лак имел такое же любопытное свойство, как и минерал, известный под названием исландский шпат. Он расщеплял лучи света надвое, и смотрящий сквозь него видел всё двоящимся.

Мэри не знала точно, что хочет сделать, а знала только, что всё поймёт, если достаточно повозится и не будет ныть и психовать. Она вспомнила, как процитировала Лире слова поэта Китса, а Лира сразу же поняла, что в таком же состоянии сознания она читала алетиометр. То же предстояло найти и Мэри.

Для начала она отыскала более-менее плоский кусок дерева, похожего на сосну, и стала тереть его поверхность куском песчаника (металла не было — не было и фуганка), сделав его, насколько удалось, плоским. Так делали мулефа, этот способ требовал времени и усердия, но действовал.

Она старательно объяснила мулефа, что хочет сделать, попросила у них разрешения взять немного живицы и сходила с Атал в лаковую рощу. Мулефа с радостью позволили ей это, но сами были слишком заняты, чтобы этим интересоваться. С помощью Атал ей удалось добыть немного тягучего липкого сока; потом она долго варила, растворяла, снова варила его, пока лак не был готов.

Для нанесения лака мулефа использовали подушечки из пушистого волокна ещё одного растения, и, следуя указаниям мастера-мулефа, Мэри снова и снова старательно красила зеркало. Изменений она поначалу почти не видела, так как слои были слишком тонкие, но не спеша давала каждому слою застыть и постепенно стала замечать, что зеркало утолщается. Она нанесла больше сорока слоёв лака и потеряла им счёт, но когда лак кончился, покрытие было толщиной не меньше пяти миллиметров.

Нанеся последний слой, Мэри стала полировать зеркало: она целый день осторожно тёрла его поверхность мелкими круговыми движениями, пока у неё не заболели руки, не загудела голова и она не выбилась из сил.

Тогда она уснула.

На следующее утро мулефа пошли работать в рощу деревьев, которые они называли узелковыми. Нужно было проверить, что саженцы растут, как их посадили, затянуть переплетения, чтобы отрастающие палки обрели нужную форму. Помощь Мэри тут была очень кстати: она могла протиснуться в более узкие отверстия, чем мулефа, а своими двумя руками она могла работать в более тесных местах.

Только когда всё было сделано и они вернулись в посёлок, Мэри смогла начать экспериментировать, а вернее сказать, играть, так как до сих пор не имела ясного понятия о том, что делает.

Сначала она попробовала использовать залакированную доску как простое зеркало, но так как ей недоставало посеребрённой задней стороны, Мэри видела в дереве только слабое раздвоенное отражение.

Тогда она решила, что на самом деле ей нужен лак без дерева, но мысль о том, чтобы сделать ещё одну пластинку, привела её в ужас; да и как сделать её плоской без основы?

Тут ей пришло в голову, что можно просто отрезать дерево и оставить один лак.

Это, конечно, тоже требовало времени, но, по крайней мере, у неё был армейский нож. И она стала с большой осторожностью отделять лак с краю, стараясь не оцарапать его. Но когда она в конце концов удалила большую часть сосны, в пластинке из твёрдого прозрачного лака остались намертво впечатанные древесные лохмотья и щепки.

А что если намочить стекло в воде, подумала она? Размягчится ли от этого лак?

Нет, ответил мастер, обучавший её, он останется твёрдым навсегда, но почему бы ей не сделать по-другому? И он принёс ей в каменной чаше жидкость, которая всего за несколько часов разъедала любое дерево. По виду и запаху она была похожа на кислоту.

Мастер сказал, что это не должно повредить лак, да и, в любом случае, вред легко исправить. Заинтригованный её планом, он помог ей осторожно нанести на дерево кислоту и рассказал, что её изготовили, растерев, растворив и очистив минерал, найденный на берегах мелких озёр, где она ещё не бывала. Постепенно дерево размягчилось и отошло, и у Мэри осталась пластинка из прозрачного жёлто-коричневого лака размером примерно со страницу книжки карманного формата.

Она отполировала заднюю сторону так же тщательно, как и лицевую, так что обе стороны стали плоскими и гладкими, как отличное зеркало.

А потом Мэри посмотрела в него…

Ничего особенного. Оно было абсолютно прозрачным, но показывало два отражения, правое рядом с левым, но градусов на пятнадцать выше.

А что если посмотреть через два кусочка, положив один на другой?

И, снова взяв армейский нож, она стала пытаться провести по пластинке глубокую линию, чтобы разрезать её надвое. Упорно работая, время от времени затачивая нож на гладком камне, она в конце концов смогла провести достаточно глубокую линию, чтобы рискнуть разломить пластинку. Подложив под линию тонкую палочку, она резко надавила на края пластинки, как стекольщик, ломающий стекло, и у неё получилось: теперь у неё было два кусочка.

Она сложила их вместе и посмотрела через них. Янтарный цвет лака сгустился, и, как фотографический фильтр, делал ярче одни цвета и приглушал другие, придавая пейзажу какой-то новый оттенок. Но вот что интересно: раздвоенность исчезла, отражение снова было одно; но нигде не было видно теней.

Она развела кусочки, наблюдая, как картинка меняется. Когда они оказались примерно на расстоянии ладони друг от друга, случилась интересная вещь: янтарная окраска исчезла, и всё обрело свой обычный цвет, только стало ярче и красочнее.

Тут пришла Атал посмотреть, что она делает.

— Теперь ты видишь сраф? — спросила она.

— Нет, но вижу кое-что другое, — ответила Мэри и попыталась показать ей.

Атал проявила интерес, но только из вежливости, без того чувства открытия, которое воодушевляло Мэри, она скоро устала смотреть сквозь кусочки лака и присела на траву, чтобы привести в порядок свои колёса и когти. Мулефа иногда, просто ради общения, чистили друг другу когти, и Атал пару раз предлагала Мэри поухаживать за своими. Мэри же, в свою очередь, позволяла Атал приглаживать свои волосы: ей нравилось, как мягкий хобот приподнимает и отпускает их, гладя и массируя ей голову.

Сейчас она почувствовала, что Атал этого хочется, и, отложив кусочки лака, провела руками по её восхитительно гладким когтям — глаже и ровнее, чем нарост внутри отверстия стручка, на ощупь так напоминавший тефлон и служивший своеобразной втулкой в колесе. Когти и колесо так плавно переходили друг в друга, что Мэри, погладив внутренность колеса, не чувствовала разницы между поверхностями: мулефа и стручковое дерево действительно как будто были одним существом, которое каким-то чудом умело разделяться и снова собираться вместе. На ощупь похожий на тефлон.

И Атал, и Мэри это соприкосновение доставляло удовольствие. Её подруга была молода и не замужем, в их деревне не было молодых мужчин, и ей предстояло выйти замуж за залифа другой группы. Но наладить отношения было не так просто. Мэри иногда казалось, что Атал тревожится о своём будущем. Мэри не жалела времени для подруги, и сейчас с удовольствием вычистила из отверстия в колесе пыль и грязь, нежно растёрла по когтям подруги ароматное масло, пока хобот Атал поднимал и укладывал её волосы.

Нанежившись, Атал снова встала на колёса и укатила помогать готовить ужин. Мэри вернулась к своему лаку и почти тотчас же сделала открытие.

Она развела две пластинки на расстояние ладони друг от друга, так что они опять дали такое же ясное, яркое изображение… такое же, да не такое.

Посмотрев сквозь них, она увидела вокруг тела Атал рой золотых искр. Их было видно только в одном кусочке поверхности лака, и Мэри вдруг поняла, почему: в этом месте она дотронулась до пластинки своими маслеными пальцами.

— Атал, — крикнула она. — Скорее! Вернись!

Атал повернулась и покатила назад.

— Дай мне немножко масла, — сказала Мэри, — только чтобы помазать лак.

Атал охотно позволила ей снова погладить колесо у отверстия, с любопытством глядя, как Мэри покрывает одну из пластинок плёнкой из сладкого прозрачного вещества.

Затем она приложила пластинки друг к другу и подвигала их, чтобы масло равномерно распределилось, а потом снова развела на расстояние ладони.

Мэри посмотрела сквозь них и увидела всё по-другому. Она увидела тени. Была бы она была в комнате отдыха колледжа Джордан, когда лорд Азраил с помощью пректора деймонстрировал фотограммы, сделанные на специальной эмульсии, она узнала бы этот эффект. Куда бы она ни посмотрела, везде видела золото, точно такое, как описывала Атал: искорки света, плывущие в воздухе, парящие, а иногда движущиеся направленным потоком. В них купался мир, видный ей невооружённым глазом: трава, река, деревья; но там, где она видела разумное существо, одного из мулефа, свет был ярче и в нём было больше движения. Он нисколько не скрывал их очертания, скорее даже делал чётче.

— Я и не знала, как это красиво, — сказала Мэри.

— Ну конечно красиво, — ответила ей подруга. — Странно, что ты их раньше не видела. Поогляди-ка на малыша…

Она показала на одного из маленьких детей, игравших в высокой траве: он неуклюже прыгал за кузнечиками, вдруг останавился, чтобы посмотреть на листочек, упал, снова поднялся, побежал что-то сказать маме, потом его снова отвлекла какая-то палочка, он попытался её поднять, потом увидел на своём хоботе муравьёв и заулюлюкал от восторга. Вокруг него была золотая дымка, такая же, как вокруг шалашей, рыболовных сетей, вечерних костров — ярче, чем у них, хоть и не намного.

Но в его дымке к тому же были маленькие вихревые потоки намерений, кружившиеся, рассеивавшиеся и исчезавшие, уступая место новым.

А вокруг его матери золотые искры были намного ярче, и потоки их были устойчивей и мощнее. Она готовила еду: рассыпала муку по плоскому камню, чтобы испечь тонкую лепёшку, вроде чапати или тортильи, одновременно присматривая за своим ребёнком. И тени, или сраф, или пыль, окутывавшие неё, были сама мудрость, предусмотрительность и забота.

— Наконец-то ты видишь, — сказала Атал. — Ну, теперь ты должна пойти со мной.

Мэри удивлённо посмотрела на подругу. Голос у Атал был странный, она как будто говорила: наконец-то ты готова, мы этого ждали, теперь всё должно измениться.

Появились другие мулефа, они катились с холма, с берега реки — члены их группы и незнакомцы, которых она раньше не видела и которые с любопытством смотрели в её сторону. Отовсюду слышался непрерывный рокот их колёс по набитой земле.

— Куда мне идти? — спросила Мэри. — Зачем они все здесь?

— Не тревожься, — сказала Атал, — идём со мной, мы не причиним тебе зла.

Это собрание, видимо, было давно запланировано, так как все мулефа явно знали, куда идти и чего ожидать. На краю деревни был правильной формы холм с плотно утоптанной землёй, покатый с двух сторон. Толпа — Мэри насчитала не меньше пятидесяти мулефа — двигалась к нему. В вечернем воздухе висел дым костров, на которых готовили пищу, а заходящее солнце окутало всё вокруг своей золотистой дымкой. Мэри чувствовала запах жареной кукурузы и тёплый запах самих мулефа — запах масла, тёплой плоти и ещё какой-то сладковатый запах, похожий на лошадиный.

Атал легонько подтолкнула в сторону холма.

Мэри спросила:

— Что происходит? Скажи мне!

— Нет, нет… Не я. Говорить будет Саттамакс…

Имя Саттамакс было незнакомо Мэри, и залифа, на которого указала ей Атал, она видела впервые. Он был старше всех мулефа, кого она до сих пор видела: у основания его хобота росли седые волоски, а двигался он с трудом, как будто у него был артрит. Остальные осторожно собрались вокруг него, и, улучив секунду взглянуть на него сквозь лаковое зеркало, Мэри поняла почему: облако теней старого залифа было таким густым и сложным, что Мэри, даже не зная толком, что это значит, прониклась к нему уважением.

Саттамакс был готов говорить, и остальная толпа умолкла. Мэри стояла у холма.

Рядом, чтобы придать ей уверенности, стояла Атал. Но Мэри всё же ощущала, что все взгляды направлены на неё, и чувствовала себя новенькой в школе.

Саттамакс заговорил глубоким, ярким, выразительным голосом; хобот его двигался свободно и изящно.

— Мы собрались вместе, чтобы поприветствовать чужеземку Мэри. У тех из нас, кто её знает, есть основания благодарить её за всё сделанное ею с тех пор, как она оказалась среди нас. Мы ждали, когда она овладеет нашим языком. С помощью многих из нас, но особенно залиф Атал, чужеземка Мэри теперь может нас понимать.

— Но ей нужно было понять кое-что ещё — сраф. Она знала о нём, но не видела его так, как видим мы, пока не сделала инструмент, через который может на него смотреть.

— И теперь, когда ей это удалось, она готова узнать больше о том, что она должна сделать, чтобы помочь нам. Мэри, подойди ко мне.

Она почувствовала головокружение, смущение и неловкость, но послушалась и подошла к старому залифу. Она подумала, что нужно что-то сказать, и начала:

— Все вы дали мне почувствовать себя среди друзей. Вы добры и гостеприимны. Я пришла из мира, где жизнь совсем другая, но некоторые из нас, как и вы, знают про сраф, и я благодарна вам за помощь в создании этого зеркала, в которое я могу его видеть. Если я как-то могу помочь вам, я с радостью это сделаю.

Она говорила не так складно, как с Атал, и волновалась, что неудачно выразилась.

Трудно было выбрать, куда обращаться, когда нужно было одновременно жестикулировать и говорить, но, кажется, её поняли.

Саттамакс сказал:

— Приятно слышать, что ты говоришь. Мы надеемся, что ты сможешь нам помочь. Если же нет, не представляю, как нам выжить. Туалапи убьют нас. Их стало больше, чем когда-либо, и с каждым годом становится всё больше. С миром творится что-то неладное. Большую часть тридцати трёх тысяч лет, которые живут мулефа, мы заботились о земле. Всё было в равновесии. Деревья процветали, пасуны были здоровы. Даже если иногда приходили туалапи, нас и их всегда было постоянное число.

— Но триста лет назад деревья стали чахнуть. Мы с тревогой наблюдали за ними, заботливо ухаживали, и всё же они стали приносить всё меньше стручков и сбрасывать листья не ко времени, а некоторые вообще умирали — такого раньше не случалось. На нашей памяти такого небыло, и мы не находим этому причины.

— Конечно, это происходит медленно, но и ритм нашей жизни медленный. Мы не знали этого, пока не пришла ты. Мы видели бабочек и птиц, но у них нет срафа. У тебя же есть, как бы странно ты ни выглядела; но ты быстра и стремительна, как птицы, как бабочки. Ты поняла, что для того, чтобы увидеть сраф, тебе что-то нужно, и тут же, из материалов, известных нам тысячи лет, собрала инструмент. По сравнению с нами, ты думаешь и действуешь со скоростью птицы. Так нам кажется, и так мы поняли, что наш ритм кажется тебе медленным.

— Но на то и наша надежда. Ты понимаешь то, чего не понимаем мы, ты видишь связи, возможности и альтернативы, невидимые для нас, как сраф был невидим для тебя. Мы не знаем, как нам выжить, но надеемся, что ты узнаешь. Мы надеемся, что ты быстро выяснишь причину болезни деревьев и найдёшь от неё лекарство; мы надеемся, ты придумаешь, что делать с туалапи — они стали так многочисленны и сильны… И мы надеемся, что ты сумеешь сделать это быстро, иначе мы погибнем.

В толпе раздался шумок согласия и одобрения. Все смотрели на Мэри; никогда ещё она так явственно не чувствовала себя новенькой в школе, где от неё ожидают многого. Ей странно льстило всё сказанное: мысль о том, что она быстрая и стремительная, как птица, была для неё новой и приятной, ведь она всегда считала себя упорной и усидчивой. Но вместе с тем она чувствовала, что, представляя её такой, они страшно заблуждаются, они ничего не понимают, ей ни за что не оправдать их отчаянных надежд.

Но она должна. Они ждут.

— Саттамакс, мулефа, — сказала она, — вы возлагаете на меня свои надежды, и я постараюсь изо всех сил. Вы были добры ко мне, ваша жизнь хороша и прекрасна, и я очень постараюсь вам помочь, а теперь, когда я увидела сраф, я знаю, что делаю.

Спасибо за ваше доверие.

Кивая и одобрительно бормоча, мулефа гладили Мэри хоботами по голове, когда она спускалась со склона холма. Она боялась того, что согласилась сделать.

В тот же самый миг в мире Читтагацци священник-убийца отец Гомес поднимался по крутой горной тропинке между извилистых стволов олив. Косые лучи вечернего солнца пробивались сквозь серебряную листву, воздух гудел от кузнечиков и цикад.

Впереди, среди виноградных лоз, он увидел фермерский домик. Там блеяла коза и по серым камням бежал родник. Рядом с домом возился старик, и старушка вела козу к табуретке с ведром.

В оставшейся позади деревне ему сказали, что женщина, которую он преследует, пошла этим путём и говорила, что поднимется в горы; может быть, эти старики её видели. По крайней мере, у них можно было купить сыра и оливок и напиться ключевой воды. Отцу Гомесу было не привыкать обходиться малым, а времени было полно.

Глава восемнадцать. Страна мертвых

Лира проснулась около дюны с Пантелеймоном, дрожащим у нее на груди, и поднялась, чтобы немного пройтись и согреться пока серый свет постепенно заполнял небо. Еще не разу в жизни ей не приходилось сталкиваться с подобной тишиной, даже в укрытой снегом Арктике: здесь не чувствовалось движения ветра и море было таким спокойным, что даже крошечная волна не накатывала на песок — весь мир, казалось, замер между вдохом и выдохом.

Уилл крепко спал, свернувшись и положив рюкзак под голову, чтобы защитить нож.

Плащ сполз с его плеча, и она подоткнула его, делая вид, что старается не потревожить его свернувшегося кошкой деймона. «Она должна быть где-то здесь», думала Лира.

Неся все еще сонного Пантелеймона, она отошла от Уилла и присела на склоне песчаной дюны так, чтобы звуки голосов не разбудили его.

— Эти человечки, — промолвил Пантелеймон.

— Они мне не нравятся, — твердо сказала Лира, — Я думаю нам нужно избавиться от них, и чем раньше, тем лучше. Думаю, если нам удастся поймать их в сеть или что-то в этом роде, Уилл сможет прорезать и затем закрыть ход, и мы будем свободны.

— Но у нас нет сети, — ответил он, — или чего-то в этом роде. В любом случае, я уверен, что они не настолько глупы. Он смотрит на нас.

Произнося это, Пантелеймон был ястребом, и его зрение было гораздо острее зрения Лиры. Темное небо с каждой минутой принимало легкий бледно голубой оттенок, и когда она подняла глаза, чтобы посмотреть, край солнца уже осветил морскую гладь, ослепляя её. Лира находилась на склоне дюны и солнечный свет достиг ее на пару секунд раньше, чем он коснулся берега, и теперь она наблюдала, как он растекался вокруг нее и в направление Уилла. Затем она заметила фигуру проснувшегося и наблюдающего за ними Шевалье Тиалиса, стоящего с поднятой рукой у головы Уилла.

— Дело в том, — сказала Лира, — что они не могут заставить нас делать то, что они хотят. Им остается только следовать за нами. И я уверена, что это им порядком надоело.

— Если они нас поймают, — возразил Пантелеймон, подразумевая себя и Лиру, — и направят на нас свои шпоры, чтобы воткнуть, Уиллу придется выполнить все их требования.

Лира задумалась. Она живо вспомнила ужасный крик боли госпожи Коултер, конвульсивно вращающиеся глаза, жуткий, слабеющий бред золотой обезьяны по мере того, как яд проникал в её кровоток…. А это была только царапина. Уиллу придется сдаться и выполнить их требования.

— Думаю они считали иначе, — сказала Лира, — Они считали, что он на столько бессердечный, что просто будет стоять и смотреть как мы умираем. Возможно было бы лучше, если бы они продолжали именно так и думать.

Она принесла с собой алетиометр и теперь было достаточно светло, чтобы увидеть как она вытащила любимый инструмент и положила его на черный вельвет своей одежды. Постепенно Лира погружалась в транс, в котором многое становилось ясным, и где она могла ощутить замысловатую паутину связей, объединяющую их всех. Как только пальцы нащупали символы, разум нашел слова: «Как нам избавиться от шпионов?».

И стрелка начала метаться из стороны в сторону, едва ли не слишком быстро, чтобы увидеть и какая-то часть сознания Лиры подсчитывала отклонения и остановки, и немедленно определило значение сказанного: «Не пытайтесь, т. к. ваши жизни зависят от них».

Это было не слишком приятным сюрпризом. Но она продолжала спрашивать: «Как нам попасть в страну мертвых?».

Ответом было: «Идите вниз. Следуйте за ножом. Идите вперед. Следуйте за ножом».

И, наконец, она нерешительно и немного смущенно спросила: «А это правильно?»

И алетиометр тотчас ответил: «Да».

Выходя из транса, она вздохнула и, ощущая тепло солнца на своем лице и плечах, откинула назад волосы. Теперь мир наполнился звуками движущихся насекомых, и легкий бриз шелестел стеблями сухой, росшей травы на вершине дюны.

Она убрала алетиометр и побрела назад к Уиллу с Пантелеймоном, который приобрел форму огромного льва в надежде отпугнуть галливеспианцев.

Человек, к которому подошла Лира, был занят работой на своем приборе и когда он закончил, она спросила:

— Вы говорили с лордом Азраилом?

— С его представителем, — ответил Тиалис.

— Мы не пойдём.

— Именно это я и сказал ему.

— И что он на это ответил?

— Это касается только меня.

— Ну как хотите, — ответила Лира. — А эта женщина, ваша жена?

— Нет. Мы коллеги.

— А дети у вас есть?

— Нет.

Тиалис продолжал упаковывать рудный резонатор, и проснувшаяся от этого невдалеке Леди Салмакия медленно поднималась из небольшого углубления, которое она сделала в мягком песке. Стрекозы все еще спали, привязанные тонкой плетеной веревкой, их крылья были влажные от росы.

— А в вашем мире есть большие люди или все маленькие как вы? — поинтересовалась Лира.

— Мы умеем обращаться с большими людьми. — Не слишком вежливо ответил Тиалис, и обратился к Леди Салмакия. Они разговаривали настолько тихо, что Лире не было ничего слышно, но ей нравилось наблюдать, как они собирали капли росы с песчаного тростника, чтобы освежиться. Вода должна значить что-то особенное для них, подумала она для Пантелеймона: «Представь себе капли величиной с твой кулак!

Их сложно глотать, и оболочка упругая, как у воздушного шарика».

К этому моменту Уилл тоже начал просыпаться. Первым делом он посмотрел на галливеспианцев, которые тут же оглянулись, полностью сосредоточившись на нем.

Он оглянулся и нашел глазами Лиру.

— Мне нужно тебе кое-что сказать. Сказала она. — Иди сюда, подальше от…

— Если вы хотите отойти от нас, — отчетливо произнес Тиалис, — Вы должны оставить нож. Если вы не хотите его оставлять, вам придется говорить здесь.

— А мы не можем остаться наедине? — с негодованием воскликнула Лира. — Мы не хотим, чтобы вы слышали, о чем мы будем разговаривать.

— Тогда уходите, но оставьте нож.

В конце концов, рядом никого больше не было, и конечно галливеспианцы не смогут воспользоваться им. Уилл нашел в рюкзаке бутылку с водой и пару бисквитов, и прихватив один для Лиры, пошел вместе с ней вверх по склону дюны.

— Я советовалась с алетиометром, — начала она, — и он сказал, что мы не должны пытаться избавиться от этих человечков — они собирались спасти наши жизни. Так что, может просто не будем обращать на них внимание….?

— Ты говорила им, что мы собираемся делать?

— Нет! И не собираюсь. Они сразу же свяжутся с Лордом Азраилем и он отправится туда же, чтобы остановить нас. Нам остается только идти и не обсуждать это при них.

— Но они все-таки шпионы, — отметил Уилл. — И они наверняка умеют прекрасно подслушивать и прятаться. Так что может нам вообще не стоит затрагивать эту тему.

Сами то мы знаем, куда идем. Так что мы будем просто двигаться вперед, не разговаривая об этом, а им придется смириться с этим и следовать за нами.

— Они не могут нас сейчас подслушать. Между нами слишком большое расстояние.

Уилл, дело в том, что я также спросила как нам попасть туда. Прибор ответил, что мы должны просто следовать за ножом и все.

— Звучит просто, — сказал Уилл. — Могу поспорить, что это не так. Ты знаешь, что мне сказал Йорек?

— Нет. Единственное, что он сказал, когда я подошла к нему, чтобы попрощаться, что это тебе будет трудно, но, по его мнению, ты справишься. Но он мне так и не объяснил почему…

— Нож разбился из-за того, что я думал о своей матери, — объяснил Уилл. — Мне придется выкинуть на время ее из своей головы. Но… это все равно, как если бы кто-то сказал тебе не думать о крокодиле, а ты все равно продолжаешь думать о нем и ничего не можешь с этим поделать.

— Вчера ты прекрасно с этим справился. — Возразила она.

— Да, по причине усталости, я думаю. Ладно, поживем-увидим. Просто следовать за ножом?

— Это все, что было сказано.

— Может в таком случае нам лучше двинуться в путь. Кроме того, у нас осталось не так много еды. Нам нужно найти что-нибудь с собой, хлеб и фрукты или что-нибудь ещё. Итак, для начала я найду мир, где мы сможем раздобыть еду, а затем, начнем искать то, что нам требуется.

— Хорошо, — ответила Лира, довольная возможностью снова идти вперед с Паном и Уиллом, живыми и здоровыми.

Они вернулись назад к шпионам, которые настороженно сидели около ножа со мешками за спиной.

— Мы должны знать, что вы собираетесь делать, — произнесла Леди Салмакия.

— Ну, в любом случае, мы не собираемся идти к Лорду Азраилу, — ответил Уилл. — Нам нужно кое-что сделать в первую очередь.

— Вы скажете нам что это, поскольку мы все равно не сможем остановить вас?

— Нет, — сказала Лира, — вы сразу же пойдете и доложите им. Вам придется следовать за нами, не зная конечной цели. Конечно, вы всегда можете сдаться и вернуться к ним.

— Конечно, нет, — возразил Тиалис.

— Нам нужны гарантии, — вступил в разговор Уилл. — Вы шпионы, и поэтому не может идти речи о честности, это ваше ремесло. Мы должны быть уверены, что можем доверять вам. Прошлой ночью мы все были слишком уставшими, чтобы подумать об этом, но в будущем ничто вам не будет мешать дождаться пока мы уснем, и, уколов нас своими шпорами, сделать беспомощными и вызвать Лорда Азраила своей рудной штуковиной. Вы могли бы с легкостью сделать это. Так что нам нужны твердые гарантии, что вы не сделаете этого. Обещания не достаточно.

Галливеспианцы затряслись от злости от столь неуважительного высказывания по отношению к их честности.

— Мы не принимаем односторонних требований. — Сохраняя самообладание, произнес Тиалис. — Нам нужно что-то взамен. Вы должны сказать нам о своих намерениях, и я отдам вам рудный резонатор на хранение. Вы должны позволять мне позволять пользоваться им, когда мне захочется отправить сообщение, но вы всегда будете знать, когда это происходит, а мы не сможем пользоваться им без вашего разрешения. Это и будет нашей гарантией. А теперь вы скажете куда направляетесь и почему.

Уилл и Лира переглянулись.

— Хорошо, — сказала Лира, — это по-честному. Итак, мы направляемся в страну мертвых. Мы не знаем, где она находится, но нож отыщет её. Вот то, что мы собираемся сделать.

Оба шпиона смотрели на неё с нескрываемым скепсисом.