Янтарный телескоп Пулман Филип

Началась игра. Они нашли пруд и стали искать дэмонов в камышах и в тине, громко говоря, что дэмоны должны быть лягушками, или плавунцами, или слизняками; содрали кору со старого упавшего дерева на краю рощи волокнистых деревьев, притворившись, что заметили под ней дэмонов в виде уховёрток. Лира устроила целое представление: ахнула, что наступила на муравья, у которого лицо прямо как у Пана, и, жалея бедняжку, печально спрашивала его, почему он не хочет с ней говорить.

Но удостоверившись, что их не слышат, она наклонилась к Уиллу и уже всерьёз тихонько сказала:

— Нам ведь нужно было их бросить? У нас ведь правда не было выбора?

— Да, нужно было. Тебе было хуже, чем мне, но выбора у нас не было никакого.

Потому что ты дала Роджеру обещание и должна была его сдержать.

— А тебе нужно было ещё раз поговорить с отцом…

— И нам нужно было выпустить их всех.

— Да. И я так рада, что мы это сделали. И Пан однажды тоже будет рад, когда я умру. Мы не разделимся. Мы правильно сделали.

Солнце поднималось всё выше, теплело, и они стали искать тень. К полудню они очутились на склоне, ведущем к вершине гребня, а когда они взобрались наверх, Лира плюхнулась на траву и сказала:

— Ну! Если мы сейчас не найдём что-нибудь тенистое…

С другой стороны гребня лежала долина, густо поросшая кустарником, и они подумали, что там должен быть ручей. По склону гребня они спустились к долине.

Там, среди папоротника и камыша, из-под камней действительно бил родник.

Окунув горячие лица в воду, они с благодарностью напились, а потом пошли вдоль ручья, глядя, как он собирается в маленькие водовороты, льётся с крошечных каменных уступов, становясь всё полноводнее и шире.

— Как так получается? — подивилась Лира. — Больше вода ниоткуда не идёт, а здесь он настолько шире, чем наверху!

Уилл, краем глаза следя за тенями, увидел, как они скользнули вперёд, проскакали над папоротниками и исчезли в кустах ниже по течению ручья. Он молча указал на них Лире, говоря:

— Здесь он течёт медленней. Не так быстро, как бьющий родник, и поэтому собирается в такие лужи… Они пошли туда, — шепнул он, показывая на небольшую группу деревьев у подножья холма.

Они до смешного серьёзно переглянулись и снова отправились вниз по течению ручья.

Чем ниже они спускались в долину, тем гуще становился подлесок; ручей прятался в туннелях зелени и снова появлялся на пятнистых от солнечных зайчиков полянках, но тут же, журча, падал с каменного уступа и снова исчезал в зелени, так что иногда они находили его только на слух.

У подножья холма ручей убегал в лесок деревьев с серебряной корой.

Отец Гомес наблюдал за детьми с вершины гребня. Следить за ними было нетрудно; как бы Мэри ни надеялась на безопасность открытой саванны, в траве, редких зарослях волокнистого дерева и живичных кустах было достаточно места, чтобы спрятаться. Эти двое молодых людей долго оглядывались по сторонам, как будто думали, что за ними следят. Сначала ему приходилось держаться на расстоянии, но постепенно они стали уделять всё больше внимания друг другу и всё меньше окружающему пейзажу.

Чего он не хотел, так это причинить вред мальчику. Его приводила в ужас мысль о том, что он может навредить невинному. Поразить свою цель наверняка он мог только подойдя к ней достаточно близко, чтобы как следует её видеть, а, значит, он должен был пойти за ними в лес.

Тихо и осторожно он двинулся вдоль ручья. Его дэмон, зелёная жучиха, летела над ним, нюхая воздух; у неё было не такое хорошее зрение, как у отца Гомеса, зато острое обоняние, и она очень ясно улавливала запах плоти молодых людей. Она улетала немного вперёд, садилась на травинку и ждала священника, а потом снова летела; и когда она почуяла след, оставленный в воздухе их телами, отец Гомес воздал хвалу Господу за свою миссию, потому что ему стало как никогда ясно, что мальчик и девочка идут на смертный грех.

Он увидел, как они вошли в лесок. Они ни разу не оглянулись с тех пор как перешли гребень, но всё же отец Гомес скрывался, двигаясь вдоль ручья пригнувшись, в одной руке держа винтовку, а другой поддерживая равновесие.

Он был так близок к успеху, что впервые задумался над тем, что будет делать дальше и что больше угодно Царству Небесному: чтобы он вернулся в Женеву или чтобы остался проповедовать в этом мире. Для начала нужно убедить этих четвероногих существ, у которых, кажется, есть зачатки разума, что ездить на колёсах отвратительная и сатанинская привычка. Отучить их от этого, и они будут спасены.

Он остановился у подножья холма, там, где начинались деревья, и тихо положил винтовку на землю.

Он вгляделся в серебряно-зелёно-золотые тени и прислушался, приставив к ушам ладони, чтобы уловить и лучше расслышать сквозь стрекотание насекомых и журчание ручья самый тихий голос. Да: они там. Они остановились.

Он нагнулся за винтовкой…

И вдруг хрипло, придушенно ахнул: что-то схватило его дэмона и потащило от него.

Но вокруг ничего не было! Где она? Боль была дикой. Он услышал её вскрик и бешено заметался по сторонам, ища её.

— Спокойно, — сказал голос из воздуха, — и тихо. Твой дэмон у меня в руке.

— Но… где ты? Кто ты?

— Меня зовут Балтамос, — ответил голос.

Уилл и Лира осторожно пробирались вдоль ручья в лес, лишь изредка перебрасываясь парой слов, пока не пришли в самую его середину.

Посреди рощи была маленькая поляна, поросшая мягкой травой и покрытая замшелыми камнями. Ветви деревьев над ней сплелись так тесно, что почти полностью застилали небо, и на поляне плясали маленькие солнечные зайчики; всё вокруг было в золотых и серебряных пятнах.

И стояла тишина. Нарушали её только журчание ручья да редкий шелест тронутой ветерком листвы в вышине.

Уилл положил на землю свёрток с едой; Лира положила свой рюкзачок. Вокруг не было ни следа теней дэмонов. Они были абсолютно одни.

Они сняли ботинки и носки и сели на мшистые камни у ручья, болтая в нём ногами, вздрагивая от прикосновения холодной воды и чувствуя, как быстрее бежит по жилам кровь.

— Я проголодался, — сказал Уилл.

— Я тоже, — сказала Лира, хотя чувствовала не только голод: ещё что-то, полурадостное, полумучительное — она сама точно не знала что — смутно беспокоило её.

Они развернули тряпицу и поели хлеба и сыра. Их руки почему-то двигались медленно и неловко, и оба они едва ощущали вкус еды, хотя хлеб, испечённый на горячих камнях, был в муке и аппетитно хрустел, а слоистый сыр был солёным и очень свежим.

О потом Лира взяла один из маленьких красных плодов. С быстро бьющимся сердцем она повернулась к нему и сказала:

— Уилл…

И осторожно поднесла плод к его губам.

По его глазам она увидела, что он сразу всё понял, и что от радости он не может говорить. Он почувствовал, как дрожат её пальцы рядом с его губами, и поднял руку, чтобы удержать её руку — а потом они не могли посмотреть друг на друга; они были смущены; их переполняло счастье.

Легко, как два мотылька, неуклюже столкнувшихся в полёте, их губы соприкоснулись.

И ещё не успев понять, как это случилось, они оказались рядом, лицом наугад ища лицо другого.

— Как говорила Мэри, — прошептал он, — когда тебе кто-то нравится, это знаешь сразу; когда ты спала, на горе, перед тем, как она тебя забрала, я сказал Пану…

— Я слышала, — прошептала она, — я не спала и хотела сказать тебе то же самое и теперь знаю, что всё время чувствовала: я люблю тебя, Уилл, я люблю тебя…

Слово «люблю» воспламенило его чувства. Всё его тело трепетало, и он ответил ей теми же словами, снова и снова целуя её горячее лицо, наслаждаясь запахом её тела, и медовым ароматом тёплых волос, и сладостью влажных губ, на которых остался вкус маленького красного плода.

Вокруг была только тишина, как будто весь мир затаил дыхание.

Балтамос был в ужасе.

Он побежал вверх по ручью, прочь от леса, сжимая в руке царапавшегося, жалившего, кусавшегося дэмона, стараясь скрываться от глаз человека, который, спотыкаясь, бежал за ним.

Он не должен был дать ему себя догнать. Он знал, что отец Гомес убьёт его в секунду. Ангел его ранга не ровня человеку, даже сильный и здоровый, а Балтамос не был ни силён ни здоров. К тому же его искалечили скорбь по Баруху и стыд за то, что он покинул Уилла. У него даже не было сил летать.

— Стой, стой, — говорил отец Гомес. — Пожалуйста, подожди. Я тебя не вижу, давай поговорим, пожалуйста, не делай больно моему дэмону, прошу тебя…

Вообще-то это дэмон делала больно Балтамосу. Сквозь свои сжатые руки ангел смутно видел маленькое зелёное существо: она впивалась и впивалась мощными челюстями ему в ладони. Открой он их хоть на мгновение, и она улетела бы.

Балтамос рук не разжимал.

— Сюда, — сказал он, — за мной. Уходи от леса. Я хочу поговорить с тобой, а здесь говорить нельзя.

— Но кто ты? Я тебя не вижу. Подойди поближе, откуда мне знать, кто ты, пока я тебя не увижу? Подожди, не двигайся так быстро!

Но двигаться быстро было единственной защитой Балтамоса. Стараясь не обращать внимания на жалившую его дэмона, он пробирался по овражку, в котором бежал ручей, перепрыгивая с камня на камень.

А потом он сделал ошибку: пытаясь оглянуться, он поскользнулся и ступил в воду.

— А! — удовлетворённо прошептал отец Гомес, увидев всплеск.

Балтамос тут же убрал ногу из ручья и поспешил дальше, но теперь на сухих камнях за ним оставался отпечаток мокрой ступни. Увидев это, священник прыгнул вперёд и почувствовал в руке пучок перьев.

Он в изумлении остановился: в его мозгу эхом зазвенело слово «ангел». Балтамос, воспользовавшись его замешательством, заковылял вперёд; священник почувствовал, как его сердце снова скрутила жестокая боль и его потянуло за невидимкой.

Балтамос бросил через плечо:

— Ещё немного, только до вершины гребня, и мы поговорим, обещаю.

— Говори здесь! Стой где стоишь, и, клянусь, я тебя не трону!

Ангел не ответил: ему слишком трудно было сосредоточиться. Его внимание и так занимали три вещи: человек сзади, от которого он старался держаться подальше, ручей впереди и дэмон, в бешенстве терзавшая его руки.

А мозг священника работал быстро. По-настоящему опасный противник уже убил бы его дэмона, чтобы сразу со всем покончить; этот же противник боялся напасть.

Помня об этом, он нарочно спотыкался, тихонько стонал от боли и пару раз просил невидимку остановиться, всё время приглядываясь, приближаясь к противнику, оценивая его рост и быстроту движений, пытаясь угадать, куда он смотрит.

— Пожалуйста, — прерывисто сказал он, — ты не знаешь, как это больно, я не могу причинить тебе вреда, пожалуйста, давай остановимся и поговорим.

Он не хотел терять лес из виду. Теперь они были у истока ручья, и он видел в траве едва заметные отпечатки ног Балтамоса. Священник видел каждый дюйм его пути и теперь точно знал, где стоял ангел.

Балтамос обернулся. Священник поднял взгляд туда, где должно было быть лицо ангела, и впервые его увидел: только мерцание воздуха, но, несомненно, это был он.

Ангел всё же был не так близко, чтобы достать его одним движением, к тому же он сжимал дэмона, а это действительно было мучительно и лишало отца Гомеса сил.

Может, стоило приблизиться ещё на шаг-другой…

— Сядь, — сказал Балтамос. — Сядь, где стоишь. Ни шагу ближе.

— Чего ты хочешь? — не двигаясь, сказал отец Гомес.

— Чего я хочу? Я хочу убить тебя, но у меня нет сил.

— Но ты же ангел?

— Какое это имеет значение?

— Возможно, ты ошибаешься. Возможно, мы на одной стороне.

— Нет, не на одной. Я следил за тобой. Я знаю, на чьей ты стороне… нет-нет, не двигайся. Оставайся там.

— Ещё не поздно покаяться. Даже ангелам это позволено. Дай я выслушаю твою исповедь.

— О, Барух, помоги мне! — в отчаянии вскрикнул Балтамос, отвернувшись от священника.

И тут отец Гомес бросился на него. Своим плечом он ударил в плечо ангела, тот, лишившись равновесия, выбросил вперёд руку, чтобы спастись, и выпустил дэмона-насекомое.

Жучиха тут же взлетела, и отец Гомес почувствовал облегчение и прилив сил.

Собственно говоря, к его большому удивлению, это его и убило. Он с такой силой бросился на неясный силуэт ангела и встретил такое неожиданно слабое сопротивление, что не смог удержать равновесие. Его нога поскользнулась, и он по инерции полетел в ручей, и — Балтамос, подумав, что бы на его месте сделал Барух, оттолкнул руку священника, искавшую опоры.

Отец Гомес рухнул в ручей. Его голова с треском ударилась о камень, и он без чувств упал лицом в воду. Холодная вода тут же привела его в себя, но как только он, захлёбываясь, слабо попытался встать, Балтамос в отчаньи, не обращая внимания на дэмона, которая жалила его в лицо, глаза и рот, всем своим небольшим весом придавил голову человека и держал её в воде, и держал, и держал.

Когда дэмон внезапно испарилась, Балтамос отпустил голову отца Гомеса. Человек был мёртв. Убедившись в этом, Балтамос вытащил тело из ручья, осторожно положил на траву, сложил руки священника на груди и закрыл ему глаза.

Потом Балтамос встал; его тошнило, он вконец обессилел, и его терзала боль.

— Барух, — сказал он, — о, Барух, мой дорогой, я ничего не могу больше сделать.

Уилл и девочка в безопасности, и всё будет хорошо, но для меня это конец, хотя на самом деле я умер, когда умер ты, мой любимый Барух.

Через мгновение он исчез.

На бобовом поле сонная от дневного зноя Мэри, услышав голос Атал, не сразу поняла, волнение в нём звучит или тревога. Неужели упало ещё одно дерево? Или появился человек с винтовкой?

— Смотри! Смотри! — говорила Атал, тыча хоботом в карман Мэри. Та вынула подзорную трубу и, послушавшись подруги, направила её в небо.

— Скажи мне, что оно делает! — сказала Атал. — Я чувствую, что оно изменилось, но не вижу.

Жуткий поток пыли в небе перестал течь. Он вовсе не остановился; осмотрев всё небо через янтарную линзу, Мэри увидела там струю, здесь вихрь, подальше воронку — пыль была в непрерывном движении, но уже не утекала. Скорее уж падала, как снежинки.

Она подумала о колёсных деревьях: открытые кверху цветы, наверное, пили этот золотой дождь. Мэри почти чувствовала, как радуются ему их бедные пересохшие горлышки, так идеально подходящие для него и так долго мучившиеся жаждой.

— Детёныши, — сказала Атал.

Мэри обернулась с подзорной трубой в руке и увидела, что возвращаются Уилл и Лира. Они были ещё далеко; они не торопились. Они шли рядом, держась за руки, склонив головы друг к другу, забыв обо всём остальном на свете — она видела это даже издалека.

Она поднесла было к глазам подзорную трубу, но тут же убрала её в карман. В ней не было нужды, Мэри знала, что увидит: они будут как будто из живого золота.

Такие, какими всегда могли быть люди, наконец-то вступившие в свои права на Земле.

Пыль, лившаяся со звёзд, вновь обрела живой дом, и причиной всему были эти дети-уже не дети, полные любви.

Глава тридцать шесть. Сломанная стрела

Два дэмона неслышно проплыли сквозь тени спящей деревни, пробежали на мягких кошачьих лапах по залитой лунным светом деревенской площади и остановились у открытой двери дома Мэри.

Осторожно заглянув внутрь, они увидели там только спящую женщину; дэмоны вышли на улицу и в лунном свете двинулись дальше, к дереву-шалашу.

Его длинные ветви с ароматными спиралевидными листьями спускались почти до самой земли. Очень медленно и осторожно, чтобы не шелохнуть листочка и не сломать палой ветки, две тени скользнули под полог листвы и увидели то, что искали: мальчика и девочку, которые крепко спали, обнявшись.

Они подошли к спящим по траве и стали тихонько прикасаться к ним носами, лапами и усами, купаясь в их живительном тепле — но совсем осторожно, чтобы их не будить.

Дэмоны проверили, всё ли в порядке у их людей (осторожно вылизав быстро заживающую рану Уилла, убрав локон с лица Лиры), и вдруг за спиной у них раздался тихий шорох.

Оба дэмона вмиг без единого звука отскочили от детей, став волками. В темноте загорелись две пары злобных глаз, заблестели оскаленные белые зубы, каждый изгиб звериных тел выражал угрозу.

Там стояла женщина; лунный свет чётко обрисовывал её фигуру. Это была не Мэри, и когда она заговорила, дэмоны ясно услышали её слова, хотя голос её был беззвучен.

— Пойдёмте со мной, — сказала она.

Дэмонское сердце Пантелеймона ёкнуло, но он подождал с приветствием, пока они не отошли от детей, спавших под деревом.

— Серафина Пеккала! — обрадованно воскликнул он. — Где ты была? Ты знаешь, что случилось?

— Тише. Летим туда, где мы сможем поговорить, — сказала она, помня о спящих жителях деревни.

Её ветка облачной сосны лежала у двери дома Мэри; она взяла её, дэмоны превратились в птиц — соловья и сову — и полетели с ней над соломенными крышами, над пастбищами, над горным хребтом к ближайшей роще колесных деревьев, возвышавшейся над лугами, как огромный замок с посеребрёнными луной курчавыми башнями.

Серафина Пеккала выбрала одну из верхних веток поудобней и вместе с птицами села на ней среди раскрытых цветков, впивавших пыль.

— Вы недолго будете птицами, — сказала она. — Очень скоро ваш облик станет постоянным. Посмотрите вокруг и запомните всё это.

— А кем мы будем? — спросил Пантелеймон.

— Вы узнаете это раньше, чем думаете. Послушайте, — сказала Серафина Пеккала. — Я поведаю вам секрет, известный только ведьмам. Я могу это сделать потому, что вы здесь, со мной, а ваши люди спят внизу. А для кого такое возможно?

— Для ведьм, — сказал Пантелеймон, — и для шаманов. Значит…

— Оставив вас на берегу мира мёртвых, Лира и Уилл, сами того не зная, сделали то, что ведьмы делали всегда. На севере нашего мира есть ужасные, безлюдные места. Когда наш мир был ещё молод, там случилась великая катастрофа, и с тех пор в тех местах нет жизни. Туда не могут войти дэмоны. Чтобы стать ведьмой, девочка должна одна, без своего дэмона, пересечь пустоши. Вам знакомо страдание, которое испытывают они оба.

— Но после этого ведьма понимает, что её дэмон не отделён от неё, как в Болвангаре, что они всё ещё единое существо, но теперь могут странствовать сами по себе, путешествовать в дальние края, видеть диковинные вещи и приносить с собой новые знания. Ведь вы не разделены?

— Нет, — ответил Пантелеймон. — Мы остались едины. Но было так больно, и мы так испугались…

— Так вот, — сказала Серафина, — они не смогут летать, как ведьмы, и жить столько, сколько мы. Но благодаря тому, что они сделали, вы с ними стали ведьмами во всём остальном.

Дэмоны задумались над этой странной новостью.

— Это значит, что мы станем птицами, как дэмоны ведьм? — сказал Пантелеймон.

— Терпение.

— А как Уилл может быть ведьмой? Я думала, все ведьмы женщины.

— Эти двое многое изменили. Все мы привыкаем к переменам, даже ведьмы. Но одно осталось прежним: вы должны помогать своим людям, а не препятствовать им. Вы должны помогать им, наставлять их и обращать их сердца к мудрости. Для этого и существуют дэмоны.

Они молчали. Обратившись к соловью, Серафина сказала:

— Как твоё имя?

— У меня нет имени. Я не знала, что родилась, пока меня не оторвали от его сердца.

— Тогда я назову тебя Киръява.

— Киръява, — сказал Пантелеймон, пробуя имя на слух. — Что оно означает?

— Скоро вы поймёте, что оно означает. Но сейчас, — продолжала Серафина, — вы должны внимательно послушать меня: я скажу вам, что надо делать.

— Нет, — решительно ответила Киръява.

Серафина мягко сказала:

— Вижу, вы знаете, что я хочу вам сказать.

— Мы не хотим это слышать! — сказал Пантелеймон.

— Ещё рано, — сказала соловей. — Слишком рано.

Серафина умолкла: она была согласна с ними, и ей было грустно. Она была самой мудрой из них и должна была указать им правильный путь; но, прежде чем продолжить, ведьма подождала, пока они немного успокоились.

— Где вы были, где странствовали? — спросила она.

— По многим мирам, — ответил Пантелеймон. — По всем, в которые находили окна.

Окон больше, чем мы думали.

— И вы видели…

— Да, — сказала Киръява, — мы внимательно смотрели и видели, что происходит.

— Мы видели многое другое. Мы встретили ангела, — быстро добавил Пантелеймон.

— И видели мир маленьких людей, галливеспианцев. Там ещё живут большие люди, которые хотят их убить.

Они рассказывали ведьме о том, что видели, пытаясь отвлечь её от главного разговора. Она понимала это, но не мешала им говорить, ведь каждый из них так любил голос другого.

Но в конце концов рассказ их закончился и они замолчали. Некоторое время тишину нарушал только нежный немолчный шёпот листвы. Потом Серафина Пеккала сказала:

— Вы не возвращались к Уиллу и Лире, чтобы их наказать. Я знаю почему — мой Каиса после пустошей сделал то же самое. Но потом он пришёл ко мне, потому что мы всё же любили друг друга. И вы скоро будете нужны им, чтобы сделать то, что им предстоит сделать дальше. Вы должны сказать им то, что знаете.

Пантелеймон закричал… этот мир никогда ещё не слышал гулкого, леденящего кровь совиного крика. Во всех гнёздах и норах в округе и везде, где охотились, паслись или поедали падаль мелкие ночные животные, навсегда поселился новый страх.

Серафину, смотревшую на Пантелеймона, переполняло сострадание. Взглянув же на дэмона Уилла, Киръяву-соловья, она вспомнила ведьму Руту Скади. Та, впервые увидев Уилла, спросила Серафину, смотрела ли она ему в глаза. А Серафина ответила, что не осмелилась. Маленькая бурая птичка излучала безжалостную ярость, ощутимую, как жар, и это пугало Серафину.

Наконец, дикие крики Пантелеймона затихли, и Киръява произнесла:

— И мы должны им сказать.

— Да, — мягко ответила ведьма.

Взгляд бурой птички постепенно остыл, и Серафина снова смогла посмотреть на неё.

Теперь вместо ярости она увидела в глазах Киръявы безнадёжную тоску.

— Скоро сюда приплывёт корабль, — сказала Серафина. — Я прилетела с него, чтобы разыскать вас. Я приплыла из своего мира с гиптянами. Через день-два они будут здесь.

Две птицы сели рядом и мгновенно превратились в двух голубей.

Серафина продолжала:

— Возможно, вы летаете в последний раз. Я немного вижу будущее; вижу, что оба вы сможете подниматься так же высоко, если рядом будут высокие деревья; но, думаю, птицами вы не останетесь. Насладитесь этим чувством как можно полнее и хорошенько его запомните. Знаю, вам, и Лире, и Уиллу предстоит много думать, и вам будет больно, и знаю, что вы сделаете лучший выбор. Но выбирать вам, и только вам.

Птицы молчали. Она взяла ветку сосны и поднялась над высокими деревьями, кружась в вышине, ощущая кожей прохладный бриз и лёгкое покалывание звёзд, чувствуя, как сквозь неё благодатным потоком струится пыль, которой она никогда не видела.

Она ещё раз спустилась в деревню и тихо вошла в дом женщины. О Мэри ведьма знала только то, что она пришла из того же мира, что и Уилл, и сыграла решающую роль во всём случившемся. Серафина не знала, окажется она злобной или дружелюбной, но разбудить её надо было не напугав. Для этого у ведьмы имелось заклинание.

Она села на пол у женщины в головах, полузакрыла глаза и стала дышать с ней в такт. Своим полузрением она различила бледные очертания снов Мэри и стала настраивать на них свой разум, как струну. Ещё усилие — и она вошла в них сама.

Оказавшись там, она заговорила с Мэри и, как бывает во сне, тут же почувствовала к ней симпатию.

Мгновение спустя они уже шли среди нелепого пейзажа из тростниковых зарослей и электрических трансформаторов, поспешно о чём-то говоря вполголоса — Мэри потом не могла вспомнить о чём. Серафине пора было брать ситуацию в свои руки.

— Через несколько секунд, — сказала она, — ты проснёшься. Не тревожься. Рядом окажусь я. Я бужу тебя так, чтобы ты поняла, что ты в безопасности и тебе ничто не угрожает. А потом мы сможем поговорить как следует.

Она вышла из сна, потянув за собой Мэри, и снова очутилась в доме, сидящей со скрещенными ногами на земляном полу. Из темноты на неё блестели глаза Мэри.

— Ты, наверное, ведьма, — прошептала она.

— Да. Моё имя Серафина Пеккала. А как зовут тебя?

— Мэри Мелоун. Меня ещё никогда не будили так тихо. Я проснулась?

— Да. Мы должны поговорить, а во сне разговор трудно контролировать и трудно запомнить. Лучше говорить наяву. Останемся здесь или погуляем при луне?

— Идём, — потянувшись, села Мэри. — А где остальные?

— Спят под деревом.

Они вышли из дома, миновали дерево, скрывавшее спящих за густым пологом листьев, и спустились к реке.

Мэри смотрела на Серафину Пеккала настороженно и вместе с тем восхищённо: никогда ещё ей не доводилось видеть такого стройного и грациозного человеческого тела. Она казалась моложе самой Мэри, хотя Лира говорила, что ей уже сотни лет.

О её возрасте можно было догадаться лишь по печальной задумчивости на лице.

Они сели на берегу, над серебряно-чёрной водой, и Серафина сказала, что говорила с дэмонами детей.

— Сегодня они искали их, — сказала Мэри, — но случилось кое-что ещё. Уилл никогда не видел своего дэмона. Он даже не был уверен, что он у него есть.

— Он у него есть. И у тебя тоже.

Мэри уставилась на неё.

— Если бы ты могла его видеть, — продолжала Серафина, — ты увидела бы чёрную птицу с красными лапами и слегка изогнутым жёлтым клювом. Птицу гор.

— Альпийская галка… Как ты его видишь?

— Я вижу его, полуприкрыв глаза. Будь у нас время, я бы научила тебя видеть его и дэмонов других людей их твоего мира. Для нас так странно, что вы их не видите.

Она рассказала Мэри, о чём говорила с дэмонами и что это значит.

— И дэмоны должны им рассказать? — спросила Мэри.

— Можно было разбудить их и сказать им самой. Можно было сказать тебе и возложить на тебя всю ответственность. Но я увидела их дэмонов и поняла, что так будет лучше всего.

— Они любят друг друга.

— Я знаю.

— Они только что это поняли…

Мэри пыталась осознать сказанное Серафиной, но это было для неё слишком сложно.

Помолчав с минуту, она сказала:

— Ты видишь пыль?

— Нет, я никогда её не видела, а пока не начались войны, и не слышала о ней.

Мэри вынула из кармана подзорную трубу и дала ведьме. Серафина поднесла её к глазу и ахнула.

— Это пыль… Она прекрасна!

— Обернись, посмотри на дерево-шалаш.

Серафина повернулась и снова не удержалась от восклицания:

— Это сделали они? — сказала она.

Страницы: «« « ... 1819202122232425 » »»