Янтарный телескоп Пулман Филип

Глава тридцать восемь. Ботанический сад

Гиптяне приплыли на следующий день. Пристани здесь, конечно, не было, и им пришлось встать на якорь у берега. Джон Фаа, Фардер Корам и капитан отправились на берег в шлюпке, взяв с собой проводником Серафину Пеккала.

Мэри рассказала мулефа все, что знала сама, и вышедших из шлюпки гиптян встретила на широком пляже любопытствующая толпа: всем не терпелось их поприветствовать. И гиптяне, и мулефа, конечно, сгорали от нетерпения увидеть друг друга поближе, но Джон Фаа за свою долгую жизнь научился вежливости и терпению и был намерен явить этому самому странному из странных народов лишь величайшие почтение и дружелюбие правителя западных гиптян.

А потому он постоял на жаре, слушая приветственную речь старого залифа Саттамакса, которую Мэри постаралась перевести как можно лучше. В ответ он передал залифу приветствия от топей и русел рек своей родины.

Когда все двинулись через солончаки в деревню, мулефа заметили, как трудно идти Фардеру Кораму, и немедленно предложили его повезти. Он с благодарностью согласился, и так все пришли на деревенскую площадь, где их встретили Уилл и Лира.

Лира целую вечность не видела этих дорогих ей людей! В последний раз она говорила с ними в снегах Арктики, когда они шли спасать детей от глакожеров.

Теперь, увидев их, она почти оробела и неуверенно протянула им руку, но Джон Фаа немедленно заключил её в крепкие объятия и поцеловал в обе щеки. То же самое сделал Фардер Корам, который долго смотрел на нее, прежде чем крепко прижать к груди.

— А она подросла, Джон, — сказал он, — помнишь маленькую девочку, которую мы взяли с собой в северные земли? Погляди-ка на нее теперь, а! Лира, милая моя, будь у меня ангельский язык, я всё равно не смог бы сказать, как я рад снова тебя видеть!

Но она выглядит такой измученной, подумал он про себя, такой болезненной и усталой. Ни он, ни Джон Фаа не могли не заметить, что Лира держится поближе в Уиллу, и что этот мальчик с прямыми чёрными бровями ни на секунду не упускает её из виду и старается не отходить от неё далеко.

Старики приветствовали его с уважением — Серафина Пеккала успела им кое-что нём рассказать. Уилл, в свою очередь, был восхищён огромной силой, исходившей от Джона Фаа, — силой, смягчённой учтивостью. Этот человек был прочной крепостью, убежищем для других, и Уилл решил, что в старости хотел бы стать таким же.

— Доктор Мелоун, — сказал Джон Фаа, — нам нужно запастись пресной водой и любой пищей, которую могут продать нам ваши друзья. К тому же наши люди уже довольно долго находятся на борту, нам пришлось драться, и они были бы счастливы сойти на берег, вдохнуть воздух этих мест, а дома рассказать своим семьям о мире, в котором побывали.

— Лорд Фаа, — ответила Мэри, — мулефа просили меня сказать, что снабдят вас всем необходимым и почтут за честь, если сегодня вечером все вы разделите с ними трапезу.

— Мы с радостью примем их предложение, — ответил Джон Фаа.

И в этот вечер жители трёх миров сели рядом и разделили хлеб, мясо, плоды и вино.

Гиптяне одарили хозяев вещами со всех краев своего света: кувшинами из джиневры, изделиями из моржового клыка, туркестанскими вышитыми шелками, серебряными чашами сведского серебра, эмалированными блюдами из Кареи.

Мулефа обрадовались подаркам и в ответ предложили им предметы своего ремесла: превосходные сосуды из древнего узлового дерева, отрезы великолепной веревки и шнура, лакированные чашки и рыболовные сети — такие прочные и легкие, каких не видывали даже гиптяне Топей.

Окончив трапезу, капитан поблагодарил хозяев и ушел проследить за тем, как команда грузит на борт провиант и воду — гиптяне собирались отплыть с рассветом.

Старый же залиф сказал гостям: «Во всём наступили великие перемены. В знак этого нам досталась обязанность. Мы хотим показать вам, что это значит».

И Джон Фаа, Фардер Корам, Мэри и Серафина пошли с мулефа туда, где открывались земли мёртвых и откуда по-прежнему бесконечной вереницей выходили духи. Мулефа собирались посадить здесь рощу, они называли это место святым и собирались беречь его — для них это будет источником радости.

— Да, вот это тайна, — сказал Фардер Корам, — и я рад, что повидал её на своём веку. Мы все боимся войти во мрак смерти. Что ни говори, а боимся. Но от мысли, что для части нас, которой суждено туда уйти, есть выход, у меня на сердце легче.

— Ты прав, Корам, — сказал Джон Фаа. — Я видел немало смертей и сам не раз отправлял других во мрак, хоть и всегда в пылу сражения. То, что из мрака мы попадём в такую прекрасную землю, будем свободны, как птицы в небе — да, это величайшая надежда, которую можно дать человеку.

— Надо поговорить об этом с Лирой, — сказал Фардер Корам, — и узнать, как это получилось и что это значит.

Мэри было очень нелегко прощаться с Атал и другими мулефа. Перед тем, как она поднялась на борт корабля, мулефа подарили ей флакончик из древесного лака с маслом колёсного дерева и самое ценное — мешочек семян.

— Они могут не вырасти в твоём мире, — сказала Атал, — но, даже если так, у тебя останется масло. Не забывай нас, Мэри.

— Никогда, — сказала Мэри, — никогда. Даже если я проживу, сколько живут ведьмы, и забуду всё остальное, я всё равно никогда не забуду тебя и доброту твоего народа, Атал.

И они отправились в обратный путь. Дул легкий ветерок, море было спокойно, и хотя путешественники не раз замечали блеск огромных белоснежных крыльев, птицы в этот раз были осторожны и держались на расстоянии. Уилл и Лира не расставались ни на час, и для них две недели плавания промелькнули в мгновение ока.

Ксафания сказала Серафине Пеккала, что, когда все проходы закроются, миры встанут на свои места по отношению друг к другу. Оксфорд Лиры с Оксфордом Уилла наложатся друг на друга, как прозрачные картинки на двух кусочках плёнки, которые сольются, если их сложить вместе, но на самом деле никогда не соприкоснутся.

Но сейчас они были друг от друга далеко, как Оксфорд Лиры от Читтагацци.

Оксфорд Уилла был рядом, на расстоянии разреза ножа. Они приплыли вечером, и когда якорь с плеском упал в воду, заходящее солнце ещё согревало зелёные холмы, терракотовые крыши, весь изящный ветхий порт и маленькое кафе Уилла и Лиры.

Джон Фаа долго рассматривал берег в капитанскую подзорную трубу и не нашёл в городе никаких признаков жизни, но всё же решил на всякий случай взять на берег с полдюжины вооружённых людей. Они не должны были ни во что вмешиваться — только быть рядом на случай, если они понадобятся.

Путешественники в последний раз поужинали вместе, глядя, как вокруг сгущается темнота. Уилл попрощался с капитаном и его помощниками, с Джоном Фаа и Фардером Корамом. Он, казалось, почти не осознавал их присутствия, зато они ясно видели: перед ними молодой, но очень сильный человек, и этот человек чем-то глубоко потрясён.

Наконец Уилл и Лира со своими дэмонами, Мэри и Серафина Пеккала пошли в пустой город. Он и в самом деле был пустым: единственными шагами и единственными тенями в нём были их собственные шаги и тени. Впереди рука об руку шли Лира и Уилл — туда, где им предстояло расстаться, а обе женщины держались чуть позади, разговаривая, как сёстры.

— Лира хочет ненадолго заглянуть в мой Оксфорд, — сказала Мэри. — Она что-то задумала. Потом она сразу вернется.

— Что ты будешь делать, Мэри?

— Я? Конечно, пойду с Уиллом. Сегодня мы пойдем в мою квартиру, ко мне домой, а завтра выясним, где его мать, и посмотрим, чем мы сможем ей помочь. В моём мире так много правил и предписаний, Серафина. Властям нужно, чтобы ты ответил на тысячу вопросов. Я помогу ему в правовых делах, с социальными службами, с жильём и так далее, чтобы он мог посвятить себя матери. Он сильный мальчик… Но я буду ему помогать. К тому же он нужен мне. У меня больше нет работы, денег в банке осталось немного, и я не удивлюсь, если меня ищет полиция… Он будет единственным человеком на всём моём свете, с которым я смогу обо всём этом поговорить.

Они прошли по тихим улицам мимо квадратной башни с дверью, открытой в темноту, мимо маленького кафе со столиками на тротуаре, и вышли на широкий бульвар с рядом пальм посередине.

— Вот тут я вошла, — сказала Мэри.

Сюда открывалось окно, которое Уилл уже видел на тихой дороге в окрестностях Оксфорда, и с оксфордской стороны его стерегла полиция — по крайней мере, когда Мэри хитростью в него проникла. Она увидела, как Уилл подошёл к окну, сделал в воздухе несколько ловких движений руками, и оно исчезло.

— Они удивятся, когда в следующий раз посмотрят, — сказала она.

Перед тем как вернуться домой с Серафиной, Лира хотела зайти в Оксфорд Уилла и Мэри и кое-что показать Уиллу. Нужно было тщательно выбрать место, где прорезать окно. Поэтому женщины шли за ними следом по освещённым луной улицам Читтагацци.

Справа от них посреди большого красивого парка стоял огромный дом с классическим портиком, сиявшим под луной, как сахарная глазурь.

— Когда ты сказала мне, как выглядит мой дэмон, — обратилась Мэри к Серафине, — ты говорила, что, если будет время, научишь меня его видеть… жаль, что у нас не было времени.

— Ну, время у нас было, — сказала Серафина, — и разве мы с тобой не разговаривали? Я научила тебя кое-каким ведьминым премудростям. По старым обычаям моего мира это запрещено, но ты вернёшься в свой мир, да и обычаи изменились. Я тоже многому у тебя научилась. Так вот: когда ты говорила с тенями по своему компьютеру, тебе ведь приходилось поддерживать определённое внутреннее состояние?

— Да… как и Лире, когда она использовала алетиометр. То есть мне попробовать это сделать?

— Да, только одновременно с обычным зрением. Попробуй прямо сейчас.

В мире Мэри были такие картинки: на первый взгляд они состояли из беспорядочных цветных точек, но если посмотреть на них особым образом, они как будто раздвигались в три измерения. На бумаге проступало дерево, или лицо, или что-нибудь ещё, чего там раньше не было, и картинка была на удивление объёмной.

Серафина научила Мэри чему-то подобному. Нужно было продолжать видеть нормальным зрением и одновременно войти в сон наяву, похожий на транс, в котором Мэри могла видеть тени. Но сейчас ей нужно было использовать одновременно оба зрения: обычное и трансовое, так же как нужно смотреть сразу в двух направлениях, чтобы увидеть среди точек трёхмерные картинки.

И, точно как с картинками, она вдруг увидела.

— Ах! — вскрикнула она и схватила Серафину за руку, чтобы не упасть: на железном заборе парка сидела птица — черная, блестящая, с красными ногами и загнутым жёлтым клювом — альпийская галка, в точности как её описала Серафина. И она — то есть, он — был всего в паре футов от Мэри. И глядел на неё, слегка наклонив голову набок — Мэри готова была биться об заклад, что всё это его забавляло.

Но она так удивилась, что утратила сосредоточенность, и птица исчезла.

— Ты это сделала это один раз, в следующий раз будет легче, — сказала Серафина.

— Когда вернёшься в свой мир, ты научишься видеть и чужих дэмонов. Но они не будут видеть твоего дэмона и дэмона Уилла, если только ты не научишь их видеть, как я научила тебя.

— Да… О, как это удивительно! Да!

Мэри подумала: «Лира ведь разговаривала со своим дэмоном, получится ли у меня не только видеть, но и слышать эту птицу?» Она шла дальше, предвкушая этот момент.

Уилл уже прорезал окно и подождал, когда пройдут женщины, чтобы снова закрыть его.

— Вы знаете, где мы? — спросил Уилл.

Мэри огляделась. Они были в её мире, на тихой улице, обсаженной деревьями. По обе стороны дороги стояли большие викторианские дома, и рядом с каждым был сад с подстриженными кустами.

— Где-то в северной части Оксфорда, — ответила Мэри. — Вообще-то это недалеко от моей квартиры, хоть я и не знаю, какая это улица.

— Я хочу пойти в Ботанический сад, — сказала Лира.

— Хорошо. Думаю, это минутах в пятнадцати ходьбы. Нам сюда…

Мэри снова попыталась использовать двойное зрение. На этот раз всё получилось легче: галка была с ней, в её мире и сидела на ветке, низко свесившейся над тротуаром. Мэри протянула руку, чтобы посмотреть, что будет, и птица тут же шагнула на неё. Мэри ощутила на руке небольшую тяжесть, почувствовала когти, цепко ухватившие её палец, и осторожно пересадила птицу к себе на плечо. И он так привычно устроился на новом месте, будто всю жизнь там и сидел.

«А он и сидел», — подумала Мэри и пошла дальше.

На Хай-стрит было малолюдно, а спустившись по ступеням напротив колледжа Магдалены к Ботаническому саду, они и вовсе остались одни. Мэри и Серафина сели на каменную скамью внутри богато украшенной арки, ведущей в сад, а Уилл и Лира перелезли через железный забор внутрь. Их дэмоны проскользнули сквозь прутья забора и поплыли в сад перед ними.

Лира потянула Уилла за руку:

— Сюда.

Она провела его мимо развесистого дерева, под которым был бассейн с фонтаном, потом свернула налево и пошла между клумбами к огромной сосне с несколькими стволами. Там, куда она направлялась, в дальней части сада, за дверью в массивной каменной стене, деревья были моложе и растительность выглядела более дикой, чем везде. Лира повела Уилла почти в самый конец сада, через мостик, туда, где под большим, развесистым деревом стояла деревянная скамейка.

— Да! — сказала она. — Я так надеялась, и вот она — всё точно так же… Уилл, я приходила сюда в моём Оксфорде и сидела на этой самой скамейке, когда мне хотелось побыть одной, только с Паном. Вот я и подумала, что если бы ты, может, хоть раз в год… если бы мы могли приходить сюда в одно и то же время, всего на какой-нибудь час, мы могли бы представлять, что мы снова рядом, потому что мы и были бы рядом… если бы ты сидел здесь, а я — тут, в своём мире…

— Да, — сказал он. — Я буду приходить сюда всю жизнь. Где бы в мире я ни был, я приду сюда…

— В день летнего солнцестояния, — сказала она, — в полдень. Всю мою жизнь. Всю мою жизнь…

Он вдруг перестал видеть из-за горячих слёз, но дал им волю и только крепко прижал Лиру к себе.

— А если потом, — дрожащим голосом шептала она, — мы встретим тех, кто нам понравится, и поженимся с ними, тогда мы должны быть к ним добры, и не сравнивать всё время, и не мечтать о том, чтобы лучше мы с тобой поженились… Но всё равно раз в год приходить сюда. Всего на час, просто чтобы побыть вместе…

Они крепко обнялись. Шли минуты; рядом на реке встрепенулась и прокричала водяная птица, по мосту Магдалены проехала машина.

Наконец они отпустили друг друга.

— Ну… — нежно сказала Лира.

Всё в ней в тот момент было нежным, и это стало одним из самых любимых воспоминаний Уилла: красота её напряжённого лица, в сумерках ставшего нежным, её глаза, руки и особенно губы, бесконечно нежные губы. Он целовал её снова и снова, и каждый новый поцелуй приближал последний.

Они пошли обратно к воротам, чувствуя тяжесть и нежность любви. Мэри и Серафина ждали их.

— Лира… — сказал Уилл.

— Уилл, — сказала она.

Он прорезал окно в Читтагацци. Они стояли посреди парка, окружавшего большой дом, у края леса. Уилл в последний раз шагнул через окно и посмотрел на безмолвный город, на блестевшие под луной черепичные крыши, на башню над ними, на огни корабля, застывшего в ожидании на неподвижной глади моря.

Он повернулся к Серафине и произнёс как можно спокойней:

— Спасибо тебе, Серафина Пеккала, за то, что спасла нас в бельведере, и за всё остальное. Пожалуйста, будь всю жизнь добра к Лире. Я люблю её, как никто ещё никого не любил.

Королева ведьм в ответ поцеловала его в обе щеки. Лира что-то прошептала Мэри, они тоже обнялись. А потом Уилл следом за Мэри шагнул в последнее окно, обратно в свой мир, в тень деревьев Ботанического сада.

«Уже пора быть весёлым», — изо всех сил говорил себе Уилл, но это было всё равно что удерживать руками волка, который пытался разорвать ему лицо когтями и перегрызть горло. И всё-таки он старался, думая, что никто не видит, чего ему это стоит.

И он знал, что Лира делает то же самое: её выдавала напряжённая, застывшая улыбка.

Но она всё-таки улыбалась.

Последний поцелуй, такой поспешный и неловкий, что они стукнулись скулами, и ему на лицо попала её слезинка. Их дэмоны поцеловались на прощание, и Пантелеймон проплыл через окно на руки Лире. А потом Уилл стал закрывать окно. А потом всё было сделано. Путь был закрыт. Лира исчезла.

— Так… — он старался говорить обычным тоном, но всё-таки не смотрел на Мэри, — надо сломать нож.

Он привычно нащупал в воздухе пустоту и стал вспоминать, как нож сломался в прошлый раз. Он собирался прорезать выход из пещеры, а миссис Коултер так внезапно и необъяснимо напомнила ему мать… и нож, подумал он, сломался потому, что наконец наткнулся на то, чего не смог разрезать — на его любовь к ней.

И он попытался представить себе лицо матери, каким он видел его в последний раз в маленькой прихожей миссис Купер — испуганным, безумным.

Но ничего не вышло. Нож легко взрезал воздух и открыл мир, где бушевала гроза: из окна с шумом вырвались тяжёлые капли, напугав Уилла и Мэри. Он поспешно закрыл окно и секунду стоял в недоумении.

Его дэмон знала, что надо делать, и только сказала: «Лира».

Конечно. Он кивнул и, держа нож в правой руке, левой прижал его к тому месту на щеке, где осталась её слезинка.

И в этот раз нож с душераздирающим треском разбился вдребезги. Кусочки лезвия посыпались на землю и засверкали среди камней, ещё мокрых от дождя другой вселенной.

Уилл опустился на колени и тщательно подобрал их; Киръява помогла ему своим острым кошачьим зрением.

Мэри закинула рюкзак на плечо.

— Ну, — сказала она, — послушай, Уилл. Мы с тобой едва словом обмолвились… Так что мы почти не знакомы. Но мы с Серафиной Пеккала пообещали друг другу, и я только что пообещала Лире… да и если бы я никому не обещала, я бы пообещала тебе, что, если ты позволишь, я буду твоим другом на всю оставшуюся жизнь. Мы оба здесь одни, и, думаю, нам бы пригодилась такая… Я хочу сказать, что кроме друг друга нам больше не с кем поговорить обо всём этом… И нам обоим придётся привыкать жить с нашими дэмонами… И у нас у обоих неприятности, и если это всё нас никак не объединяет, то я не знаю, что объединит.

— У вас неприятности? — посмотрев на неё, спросил Уилл. И встретил её открытый, дружелюбный, умный взгляд.

— Ну, перед тем, как уйти, я сломала кое-что в лаборатории, и подделала документ, и… В общем, разберёмся. И с твоими проблемами тоже разберёмся. Мы можем найти твою мать и обеспечить ей хороший уход. А если тебе негде жить, то… если ты не возражаешь жить со мной, если мы это сможем устроить, то тебе не придётся быть, как там это называется, под опекой. То есть, нам надо придумать историю и всем её рассказывать, но ведь мы же это сможем?

Мэри была другом. У него был друг. В самом деле. Об этом он и не подумал.

— Да! — ответил он.

— Значит, так и сделаем. Моя квартира где-то в полумиле отсюда. И знаешь, чего я хочу больше всего на свете? Чашку чая. Пойдём, поставим чайник.

Через три недели после того мига, когда Лира увидела, как рука Уилла навсегда закрывает его мир, Лира вновь оказалась за обеденным столом колледжа Джордан, где её впервые очаровала миссис Коултер.

На этот раз людей за столом было меньше: она, Мастер и госпожа Ханна Рельф, глава женского колледжа Святой Софии. Госпожа Ханна была и на том, первом обеде, и Лира вежливо поздоровалась с ней, хоть и удивилась, снова увидев её здесь. И тут же обнаружила, что память подводит её: эта госпожа Ханна была намного умнее, интереснее и добрее той бестолковой, по-старушачьи одетой женщины, которую она помнила.

Пока Лиры не было, чего только не случилось с колледжем Джордан, и с Англией, и со всем миром. Власть церкви за это время успела сильно возрасти — было принято много жестоких законов — а потом так же быстро ослабнуть: перевороты Магистрата положили конец правлению фанатиков, и к власти пришли новые, либеральные силы.

Главная коллегия жертвоприношений была распущена, Церковный Суд Благочиния лишился своего главы и пребывал в замешательстве. Все колледжи Оксфорда снова возвращались к спокойной учёбе и повседневным делам после этих недолгих и бурных дней. Кое-что исчезло: у Мастера разворовали ценную коллекцию серебра, куда-то пропали несколько слуг колледжа. Не в пример им слуга Мастера Кузинс никуда не делся, и поскольку они с Лирой всегда были врагами, она была готова ответить на его враждебность открытым неповиновением. И потому порядком опешила, когда он очень тепло поздоровался с ней и обеими руками пожал ей руку. Лире послышалось, или в его голосе звучала симпатия? Он и правда изменился.

За обедом Мастер и госпожа Ханна говорили о том, что случилось в отсутствие Лиры, а она слушала их то в ужасе, то с грустью, то с удивлением. Когда они пили кофе в гостиной, Мастер сказал:

— Ну а ты, Лира, мы почти ничего не слышали о тебе. Но я знаю, что ты много повидала. Ты можешь нам что-нибудь рассказать?

— Да, — ответила она, — но не обо всём сразу. Кое-чего я ещё не понимаю, мысли о чём-то до сих пор заставляют меня содрогаться и плакать, но я обещаю рассказать вам всё, что смогу. Только и вы должны мне кое-что пообещать.

Мастер и седая леди с дэмоном-мармозеткой на коленях переглянулись, между ними проскочила искорка веселья.

— Что? — спросила госпожа Ханна.

— Вы должны пообещать мне верить, — серьёзно сказала Лира. — Знаю, я не всегда говорила правду, а иногда мне приходилось врать и выдумывать просто чтобы выжить.

Так что я знаю, какой я была, и знаю, что вы это знаете, но моя правдивая история для меня очень важна, и я не буду рассказывать, если вы готовы верить в неё только наполовину. Так что я обещаю говорить правду, если вы обещаете верить.

— Хорошо, я обещаю, — сказала госпожа Ханна.

Мастер сказал:

— Я тоже.

— Но знаете, чего бы мне хотелось почти, почти больше всего на свете? — сказала Лира. — Снова уметь пользоваться алетиометром. Ох, Мастер, это было так странно: сначала я умела, а потом просто разучилась! Я знала его так хорошо, что могла понимать все значения, переходить от символа к символу и связывать их вместе, как… — она улыбнулась: — ну, как обезьянка прыгает по деревьям, и так же быстро.

И вдруг — ничего. Бессмыслица — я даже вспомнить ничего не могла, кроме основных значений, например, что якорь означает надежду, а череп — смерть. Все эти тысячи значений… исчезли.

— Нет, Лира, они не исчезли, — сказала госпожа Ханна. — Книги всё ещё в библиотеке Бодли. И стипендия на их изучение жива-здорова.

Госпожа Ханна и Мастер сидели в креслах перед камином, а Лира — на диване между ними. Комнату освещала только лампа у кресла Мастера, но лица обоих стариков были хорошо видны. Лира поймала себя на том, что внимательно изучает лицо госпожи Ханны. Приятное, подумала она, и проницательное, и мудрое, но Лира могла прочесть на нём не больше, чем на алетиометре.

— Ну, Лира, — продолжал Мастер, — пора подумать о твоём будущем.

От этих слов у неё побежали мурашки по коже. Она взяла себя в руки и выпрямилась.

— Пока меня здесь не было, — сказала Лира, — я об этом не задумывалась. Я думала только о том времени, в котором была, о настоящем. Мне много раз казалось, что будущего у меня и вовсе нет. А теперь… Ну, вдруг понять, что у тебя ещё вся жизнь впереди, но… но понятия не иметь, что с ней делать — это, ну, как иметь алетиометр, но понятия не иметь, как им пользоваться. Видимо, мне придётся работать, но не знаю, над чем. Мои родители, наверное, были богаты, но могу поспорить, что они и не думали мне что-нибудь оставить. Да и всё равно они, наверное, уже истратили все свои деньги, так что мне даже не на что претендовать.

Не знаю, Мастер. Я вернулась в Джордан, потому что здесь был мой дом, и мне больше было некуда пойти. Думаю, король Йорек Бирнисон позволил бы мне жить в Свальбальде, а Серафина Пеккала — с её кланом ведьм, но, как бы я не любила их обоих, я не медведь и не ведьма, и там бы я своей не стала. Может, гиптяне взяли бы меня к себе… Но я уже не знаю, что делать. Я чувствую себя такой потерянной.

Они посмотрели на неё: её глаза блестели ярче обычного, а подбородок был высоко вздёрнут — это выражение лица она, сама того не зная, переняла у Уилла. Дерзкая и растерянная одновременно, любуясь ей, подумала госпожа Ханна. А Мастер увидел в ней кое-что другое: раньше она была миловидной, как все дети, а теперь ей неловко было в собственном растущем теле. Но Мастер очень любил девочку, а потому и гордился красивой девушкой, которой ей скоро предстояло стать, и боялся её.

И он сказал:

— Пока стоит этот колледж, Лира, ты никогда не будешь потерянной. Он будет твоим домом столько, сколько тебе нужно. Что же касается денег, то твой отец в завещании оставил для тебя деньги, а меня назначил душеприказчиком. Так что об этом можешь не беспокоиться.

На самом деле Лорд Азраил ничего не оставлял. Но колледж Джордан процветал, и у Мастера имелись свои сбережения, даже несмотря на последние перевороты.

— Нет, — продолжил он, — я имел в виду учёбу. Ты ещё очень молода, а твоё обучение до сих пор зависело от… скажем прямо, от того, насколько тебя боялся преподаватель, — закончил он, но уже улыбаясь. — Оно было бессистемным. И при надлежащем обучении твои способности могут повести тебя в совершенно непредсказуемом направлении. Но если бы делом всей твоей жизни стал алетиометр, и ты бы сознательно стала изучать то, что когда-то тебе удавалось делать интуитивно…

— Да, — решительно ответила Лира.

— …тогда, самым лучшим для тебя было бы довериться моему доброму другу госпоже Ханне. В этой области знаний ей нет равных.

— Позволь мне кое-что тебе предложить, — сказала леди, — тебе не обязательно отвечать прямо сейчас. Подумай. Мой колледж не такой старый, как Джордан, и всё равно ты пока ещё слишком молода, чтобы стать его студенткой, но несколько лет назад мы приобрели большой особняк в северном Оксфорде и решили открыть там школу-интернат. Я хочу, чтобы ты встретилась с директрисой и решила, хочешь ли стать одной из наших учениц. Видишь ли, Лира, у тебя скоро возникнет потребность в дружбе с девочками твоего возраста. Есть вещи, которым мы, пока молоды, можем научиться друг у друга, а я не думаю, что в Джордане у тебя будут для этого все возможности. Директриса — умная молодая женщина, энергичная, приятная и с воображением. Нам с ней очень повезло. Ты можешь с ней поговорить, и, если эта идея тебе понравится, Святая София станет твоей школой, как Джордан стал твоим домом. А если ты решишь систематически изучать алетиометр, мы с тобой могли бы проводить индивидуальные занятия. Но у тебя ещё есть время, милая моя, предостаточно времени. Не отвечай сейчас. Ответь, когда будешь готова.

— Спасибо, — сказала Лира, — спасибо, госпожа Ханна, обязательно.

Мастер дал Лире отдельный ключ от калитки в сад, чтобы она могла приходить туда и уходить, когда хотела. В ту ночь, когда привратник уже запирал свою будку, Лира с Пантелеймоном проскользнули за ворота и пошли по тёмным улицам, слыша, как все оксфордские колокола звонят полночь.

Когда они пришли в Ботанический сад, Пан увидел мышь и бросился за ней по траве к стене сада. Затем, отпустив её, он прыгнул на огромную сосну, стоявшую неподалёку. Лире приятно было смотреть издалека, как он скачет по веткам, но им нельзя было делать это при посторонних. Приобретённая ценой мучений способность разделяться должна была оставаться в секрете. Раньше Лира с удовольствием продеймонстрировала бы её всем знакомым мальчишкам и посмотрела бы, как они вытаращат глаза от страха, но Уилл научил её ценить молчание и осторожность.

Она села на скамейку и стала ждать Пана. Он любил появляться неожиданно, но ей обычно удавалось заметить его первой — вот и сейчас он, как тень, плыл вдоль берега реки. Притворяясь, что ничего не заметила, она смотрела в другую сторону, а когда он прыгнул на скамейку, внезапно схватила его.

— Мне почти удалось, — сказал он.

— Тебе ещё учиться и учиться. Тебя было слышно от самых ворот.

Он уселся на спинку скамейки, положив передние лапы ей на плечо.

— Что мы ей скажем? — спросил он.

— Скажем «да», — сказала она. — Всё равно нужно всего лишь встретиться с директрисой. Это ещё не в школу идти.

— Но мы ведь пойдём, да?

— Да, — сказала она, — наверное.

— Может, там окажется хорошо.

Лира подумала об остальных ученицах. Может быть, они умней или опытней её, и, уж конечно, они побольше неё знают о тех вещах, которые важны для девочек их возраста. А она не сможет рассказать им и сотой доли всего, что знает. Они решат, что она глупая невежда.

— Думаешь, у госпожи Ханны и правда получится с алетиометром? — спросил Пантелеймон.

— Со всеми этими книгами уж точно. Интересно, сколько их там? Спорю, мы могли бы выучить их все и обходиться без них. А то, представь, придётся таскать с собой стопку книг… Пан?

— Что?

— Ты мне когда-нибудь скажешь, что вы с дэмоном Уилла делали, когда мы расстались?

— Когда-нибудь, — ответил он, — а она когда-нибудь скажет Уиллу. Мы с ней договорились, что не будем говорить, пока не почувствуем, что пора.

— Ладно, — миролюбиво согласилась Лира.

Сама она рассказала Пантелеймону всё, но после того, как она его бросила, он имел право на секреты от неё.

К тому же её утешала мысль о том, что у них с Уиллом было ещё что-то общее.

Настанет ли час, когда она перестанет думать о нём, мысленно говорить с ним, заново переживать каждое мгновение рядом с ним, когда перестанет скучать по его голосу, по его рукам, по его любви? Она никогда и не мечтала так полюбить кого-то.

Из всех её потрясающих приключений это было самым потрясающим. И оставило в её сердце нежность, как ушиб, который не пройдёт никогда, который она будет лелеять вечно.

Пан соскользнул на скамейку и свернулся клубочком у неё на коленях. Темнота охраняла их — Лиру, её дэмона и их секреты. Где-то в этом спящем городе есть книги, которые вновь расскажут ей, как снова пользоваться алетиометром, милая и образованная женщина, которая будет её учить, и девочки в школе, которые знают намного больше, чем она.

Лира подумала: «Они ещё не знают, но они станут моими друзьями».

Пантелеймон пробормотал:

— Уилл говорил…

— Когда?