Янтарный телескоп Пулман Филип
— Что-то случилось сегодня, или вчера, если уже за полночь, — сказала Мэри, пытаясь подобрать нужные слова, чтобы описать увиденное ею: пыль, текущую огромной рекой, как Миссиссипи. — Что-то крошечное, но решающее… Если ты хочешь направить могучую реку в другое русло, а у тебя всего один камешек, это возможно.
Нужно только правильно положить камешек, чтобы самая первая струйка воды потекла туда, а не сюда. Вчера случилось что-то подобное. Не знаю, что это было. Они по-новому взглянули друг на друга, или что-то вроде того… Раньше они этого не чувствовали — и вдруг стали. И тогда пыль стала очень сильно притягиваться к ним и перестала утекать.
— Так вот как всё должно было случиться! — изумлённо сказала Серафина. — И теперь ей ничто не грозит — или не будет грозить, когда ангелы заполнят великую пропасть в преисподней.
Она рассказала Мэри о бездне и о том, как она сама обо всём узнала.
— В поисках берега, — объяснила она, — я летела высоко в небе и встретила ангела — женщину-ангела. Она была очень странной; она была и старой, и молодой, — продолжала она, забывая, что сама кажется Мэри такой же. — Её звали Ксафания.
Она рассказала мне о многом… Она сказала, что вся человеческая история — борьба мудрости с глупостью. Она и мятежные ангелы, последователи мудрости, всегда пытались разбудить умы людей; Владыка же и его церкви всегда пытались их усыпить.
Она привела много примеров из истории моего мира.
— Я могла бы привести много из истории своего.
— И до сих пор мудрости почти всё время приходится действовать тайком, говорить шёпотом, как шпиону, прятаться в укромных уголках мира, потому что суды и дворцы заняты её врагами.
— Да, — сказала Мэри, — я признаю и это.
— И, хотя силам Царства пришлось отступить, битва ещё не окончена. Их соберёт новый предводитель, они вернутся с новыми силами, и мы должны быть готовы дать им бой.
— Но что случилось с лордом Азраилом? — спросила Мэри.
— Он вступил в бой с Небесным Правителем, ангелом Метатроном, и сверг его в бездну. Метатрон исчез навсегда. И лорд Азраил тоже.
У Мэри перехватило дыхание.
— А миссис Коултер? — спросила она.
Вместо ответа ведьма вынула из колчана стрелу. Она выбрала лучшую, самую ровную, идеально выверенную.
И сломала её пополам.
— В моём мире, — сказала она, — я увидела, как эта женщина пытала ведьму, и поклялась себе, что пошлю эту стрелу ей в горло. Теперь мне этого не сделать. В схватке с ангелом она и лорд Азраил пожертвовали собой, чтобы мир стал безопасным для Лиры. Поодиночке им бы это не удалось, но вместе они это сделали.
Мэри печально спросила:
— Как же нам сказать Лире?
— Пусть она спросит сама, — сказала Серафина. — Или не спросит вообще. В любом случае, у неё есть прибор для чтения знаков. Он скажет ей всё, что она захочет узнать.
Некоторое время они молча сидели рядом, как две давние подруги; в небе над ними медленно кружились звёзды.
— Ты можешь предвидеть, что они решат? — сказала Мэри.
— Нет, но если Лира вернётся в свой мир, я буду ей сестрой всю её жизнь. Что будешь делать ты?
— Я… — начала было Мэри и тут же поняла, что до сих пор ни на секунду об этом не задумывалась. — Думаю, мне место в моём мире. Хотя и жаль будет покидать этот — здесь я была очень счастлива. Наверное, счастливее, чем когда-либо в жизни.
— Ну, если ты вернёшься домой, в другом мире у тебя останется сестра, — сказала Серафина, — как и у меня. Мы снова увидимся через день-два, когда приплывёт корабль, и поговорим ещё по дороге домой; а потом расстанемся навсегда. Обними же меня, сестра.
Мэри обняла её, и Серафина Пеккала полетела на своей сосновой ветке над тростниками, над болотами, над обнажённой отливом полосой пляжа, взмыла над морем и исчезла вдали.
Примерно в то же самое время тело отца Гомеса нашла одна из больших синих ящериц.
Уилл и Лира днём возвращались в деревню другой тропинкой и не видели его; священник лежал там, где его оставил Балтамос.
Ящерицы питались падалью, но были тварями смирными и безобидными, и потому по древнему уговору с мулефа им разрешалось брать любое мёртвое существо, оставшееся лежать после заката.
Ящерица оттащила тело священника в своё гнездо, и её дети славно попировали. А винтовка отца Гомеса так и осталась лежать в траве, потихоньку ржавея.
Глава тридцать семь. Дюны
На следующий день Уилл с Лирой снова ушли вдвоём; они мало говорили и просто хотели побыть наедине. Они были как зачарованные, словно какой-то счастливый случай лишил их разума; они шли медленно и смотрели вокруг, как будто ничего не видя.
Весь день они провели на больших холмах, а когда после полудня жара стала нестерпимой, пришли в свою серебряно-золотую рощу. Они разговаривали, купались, ели, целовались, лежали в счастливом оцепенении, шепча друг другу нелепые и непонятные слова, и чувствовали, что тают от любви.
Вечером они, молчаливые, поужинали с Мэри и Атал; было жарко, и они решили, что сходят к морю, где мог дуть прохладный бриз. Они спустились вдоль реки к широкому пляжу, сиявшему под луной. Начинался отлив.
Они легли на мягкий песок у подножья дюн и услышали крик первой ночной птицы.
Они разом обернулись: пение этой птицы было не похоже на звуки существ этого мира. Откуда-то сверху, из темноты, лилась нежная трель. С другой стороны в ответ ей раздалась вторая. Уилл и Лира вскочили, чтобы посмотреть на прекрасных певунов, но увидели только два тёмных пятна, низко скользнувших над песком и снова взметнувшихся вверх, не переставая рассыпать нежные, серебристые, бесконечно разнообразные трели.
И вдруг первая птица села в нескольких ярдах перед ними, взметнув крыльями фонтанчик песка.
Лира сказала:
— Пан?
Он был голубем, таким тёмным, что цвет его оперения в лунном свете было не различить, но на белом песке он был виден чётко. Вторая птица ещё кружилась у них над головами и пела, а потом и она спустилась к первой: тоже голубь, но жемчужно-белый, с хохолком тёмно-красных перьев.
И Уилл понял, что такое увидеть своего дэмона. Когда голубка слетела на песок, его сердце словно сжало, а потом отпустило — он навсегда запомнил это чувство.
Пройдёт более шестидесяти лет, а он, уже старик, всё так же хорошо будет помнить некоторые ощущения: пальцы Лиры, кладущие в его губы плод под серебряно-золотыми деревьями; её тёплый рот, прижимающийся к его рту; как он впервые почувствовал своего дэмона, когда её оторвали от его груди на границе земли мёртвых; и как она вернулась к нему на краю освещённых луной дюн, и он с радостью понял, что так и должно быть.
Лира двинулась было к ним, но Пантелеймон сказал:
— Лира, прошлой ночью к нам приходила Серафина Пеккала. Она нам много чего сказала. Она улетела, чтобы привести сюда гиптян. Приедут Фардер Корам и лорд Фаа, и они будут здесь…
— Пан, — горестно спросила она, — Ох, Пан, почему же ты не рад? Почему?
Он превратился и белоснежным горностаем проплыл к ней над песком. Другой дэмон тоже превратился — Уилл почувствовал, как будто что-то легонько сжало его сердце — и стал кошкой.
Прежде чем подлететь к нему, она сказала:
— Ведьма дала мне имя. Раньше оно мне было не нужно. Она назвала мена Киръява.
Но послушай, послушай нас…
— Да, вы должны послушать, — сказал Пантелеймон. — Это трудно объяснить.
Дэмоны рассказали им всё, что услышали от Серафины Пеккала, начиная с открытия о самих детях: о том, как они, сами того не желая, стали подобны ведьмам в способности разделяться, оставаясь одним существом.
— Но это не всё, — сказала Киръява.
А Пантелеймон сказал:
— О, Лира, прости нас, но мы должны рассказать тебе, что мы узнали…
Лира растерялась. Когда это Пан просил прощения? Взглянув на Уилла, она увидела, что он так же озадачен.
— Скажите нам, — ответил он. — Не бойтесь.
— Это касается пыли, — сказала кошка-дэмон. Уилл в изумлении слушал, как часть его самого рассказывает то, чего он не знает. — Вся пыль на свете утекала в ту бездну, которую вы видели. Что-то её остановило, но…
— Уилл, это тот золотой свет! — сказала Лира. — Свет, который утёкал в бездну и исчезал… Это и есть пыль? Правда?
— Да. Но она до сих пор всё время утекает, — продолжил Пантелеймон. — А она не должна. Она не должна вся утечь. Она должна оставаться в мире, не исчезая, иначе всё хорошее ослабеет и умрёт.
— Но куда уходит остальная пыль? — сказала Лира.
Оба дэмона посмотрели на Уилла. И на нож.
— Каждый раз, когда мы открывали окно, — сказала Киръява — и Уилл снова ощутил лёгкую дрожь: она это я, а я это она, — каждый раз, когда кто-нибудь открывал окно между мирами, мы или старики из Гильдии — кто угодно, нож прорезал миры до внешней пустоты. Та же пустота и в бездне. Мы этого не знали. И никто не знал, потому что края окон были слишком тонкими, чтобы их увидеть. Но достаточно широкими, чтобы вытекала пыль. Если окно сразу закрывали, много вытечь не успевало, но тысячи окон остались открытыми. И пыль всё время утекает из миров в никуда.
Уилл и Лира начинали понимать. Они боролись с собой, отталкивая эти мысли, но как серый свет утра просачивается на небо и гасит звёзды, так и реальность проникала за каждую выставленную ими преграду, вползала за все закрытые ими ставни, пробиралась мимо каждой завесы.
— Каждое окно, — шёпотом сказала Лира.
— Все до одного должны быть закрыты? — сказал Уилл.
— Все до одного, — как Лира, прошептал Пантелеймон.
— О нет, — сказала Лира. — Нет, не может быть…
— И мы должны покинуть свой мир и жить в мире Лиры, — сказала Киръява, — или Пан с Лирой должны покинуть свой и жить в нашем. Другого выбора нет.
И внутри у них зажёгся бледный свет дня.
И тогда Лира громко закричала. Прошлой ночью совиный крик Пантелеймона напугал всех мелких тварей в округе, но ему было не сравниться со страстным воплем, который теперь вырвался у неё. Дэмоны были потрясены, и Уилл, увидев это, понял почему: они не знали остальной правды — того, что узнали они с Лирой.
Дрожа от ярости и горя, Лира шагала взад-вперёд со сжатыми кулаками, поворачивая залитое слезами лицо то в одну, то в другую сторону, как будто ища вокруг ответ. Уилл вскочил с места, схватил её за плечи и почувствовал, что она напряжена и вся дрожит.
— Слушай, — сказал он. — Лира, слушай: что сказал мой отец?
— О, — вскрикнула она, замотав головой, — он сказал… ты сам знаешь, что он сказал, ты был там, Уилл, ты тоже слышал!
Ему казалось, что она сейчас умрёт от горя. Она бросилась в его объятия и зарыдала, отчаянно прижимаясьсь к его плечам, вцепившись ногтями ему в спину и уткнувшись лицом ему в шею. Он слышал только:
— Нет, нет, нет…
— Слушай, — снова сказал он, — Лира, давай попробуем вспомнить точно. Может, у нас есть выход. Может, есть лазейка.
Он осторожно разнял её руки и усадил её. Напуганный Пантелеймон тут же подлетел к ней и сел к ней на колени, а кошка-дэмон нерешительно подошла к Уиллу. До сих пор они не прикасались друг к другу, но теперь он протянул ей руку, и она потёрлась мордочкой о его пальцы и осторожно встала к нему на колени.
— Он сказал… — всхлипывая, начала Лира, — он сказал, что люди могут недолго оставаться в чужих мирах, не боясь заболеть. Могут. И мы ведь оставались? Если не считать того, что нам пришлось сделать, чтобы пойти в земли мёртвых, мы ведь здоровы?
— Можно оставаться, но не долго, — сказал Уилл. — Отец не был в своём мире — в моём мире — десять лет. Когда я нашёл его, он почти умирал. Десять лет — и всё.
— А как же лорд Бореаль? Cэр Чарльз? Он ведь был здоровым?
— Да, но вспомни: он мог возвращаться в свой мир, когда хотел, и снова становиться здоровым. Да ты ведь там его и встретила — в своём мире. Он, наверное, нашёл какое-то потайное окно, о котором никто не знал.
— Ну так и мы можем!
— Можем, только…
— Все окна должны быть закрыты, — сказал Пантелеймон. — Все.
— Но откуда ты знаешь? — спросила Лира.
— Нам сказала ангел, — ответила Киръява. — Мы встретили ангела. Она нам сказала это и кое-что ещё. Это правда, Лира.
— Она? — недоверчиво вскинулась Лира.
— Женщина-ангел, — сказала Киръява.
— Не слышала о таких. Может, она лжёт.
Уилл же обдумывал другую возможность.
— Допустим, все окна закроют, — сказала он, — а мы будем открывать одно, когда понадобится, проходить в него как можно быстрее и немедленно закрывать — это же будет безопасно? Если пыль не будет успевать выйти?
— Да!
— Мы бы сделали его там, где его никто не смог бы найти, — продолжал он, — и знали бы только мы вдвоём…
— Да, это бы сработало! Точно! — сказала она.
— И мы могли бы переходить из одного в другой и оставаться здоровыми…
Но дэмоны явно были расстроены, и Киръява мурлыкала:
— Нет, нет.
А Пантелеймон сказал:
— Призраки… Она ещё сказала нам о призраках.
— Призраки? — спросил Уилл. — Мы их впервые увидели во время сражения. А что с ними?
— Ну, мы узнали, откуда они берутся, — сказала Киръява. — И это самое плохое: они как дети бездны. Каждый раз, когда мы открываем ножом окно, появляется призрак. Как будто кусочек бездны вылетает в мир. Поэтому в Читтагацци их так много: там же столько открытых окон.
— И они растут, питаясь пылью, — сказал Пантелеймон. — И дэмонами. Потому что пыль и дэмоны вроде как одно и то же — взрослые дэмоны, по крайней мере. И от этого призраки растут и становятся сильнее…
К сердцу Уилла подступил смутный ужас; Киръява почувствовала это и прижалась к его груди, пытаясь его утешить.
— И каждый раз, когда я использовал нож, — сказал он, — каждый раз я порождал нового призрака?
Ему вспомнились слова Йорека Бирнисона в пещере, где он отковал нож: «Но ты не знаешь того, что делает сам нож. Твои цели могут быть хорошими. У ножа есть свои цели».
На него смотрели глаза Лиры, широко раскрытые от горя.
— О, нельзя, Уилл! — сказала она. — Нельзя так поступать с людьми, нельзя выпускать призраков… после того, как мы увидели, что они делают!
— Хорошо, — сказал он, вставая на ноги и прижимая своего дэмона к груди. — Тогда нам придётся… одному из нас придётся… я пойду в твой мир и…
Она знала, что он собирается сказать; она видела у него на руках прекрасного, здорового дэмона, которого ещё даже не успел узнать; она подумала о его матери, и она знала, что он тоже думает о ней. Разве может Уилл покинуть её и жить с Лирой, даже ради нескольких лет вместе? Он будет жить с Лирой, но как ему жить с самим собой?
— Нет, — вскрикнула она, вскакивая на ноги; девочка и мальчик в отчаянии прижались друг к другу, и Киръява спустилась на песок к Пантелеймону. — Я, Уилл!
Мы пойдём в ваш мир и будем там жить! Ну и пусть мы с Паном заболеем, мы сильные, могу поспорить, что нас надолго хватит, а в вашем мире, наверное, есть хорошие врачи — доктор Мелоун должна знать! О, давай сделаем так!
Он качал головой; на щеках его блестели слёзы.
— Думаешь, я это вынесу, Лира? — сказал он. — Думаешь, я смогу жить счастливо, глядя, как ты заболеваешь, тебе становится хуже, как ты слабеешь и умираешь, пока я с каждым днём становлюсь сильнее и взрослее? Десять лет… Это ничто. Они промелькнут, как одно мгновение. Нам будет за двадцать. Уже скоро. Только подумай, Лира: мы с тобой выросли и только готовимся сделать всё, что хотели, и вдруг… всё кончается. Думаешь, я смогу жить после того, как ты умрёшь? О, Лира, я бы не раздумывая ушёл за тобой в мир мёртвых, как ты за Роджером, и две жизни пропали бы даром — твоя и моя. Нет, мы должны прожить наши жизни вместе — хорошие, долгие, полные хороших дел жизни, а если нельзя прожить их вместе, нам… нам придётся прожить их врозь.
Она закусив губу смотрела, как он ходит взад-вперёд, обезумев от горя.
Он остановился, повернулся к ней и продолжал:
— Помнишь, что он ещё сказал, мой отец? Он сказал, что мы должны строить Небесную Республику там, где мы есть. Он сказал, что для нас нет другого места.
Теперь я понял, что он имел в виду. О, это слишком жестоко. Я думал, он имел в виду только лорда Азраила и его новый мир, но он имел в виду нас, тебя и меня.
Мы должны жить в своих мирах…
— Я спрошу алетиометр, — сказала Лира. — Он должен знать! И как я раньше не подумала.
Она села, одной рукой вытирая слёзы, а другой доставая рюкзачок. Она всегда носила его с собой; годы спустя, думая о ней, Уилл всегда представлял её себе с этой сумочкой на плече. Быстрым движением, которое он так любил, она убрала волосы за уши и вынула свёрток чёрного бархата.
— Ты всё видишь? — спросил он: луна светила ярко, но знаки на циферблате были очень маленькими.
— Я знаю, где они все, — сказала она, — наизусть выучила. Тише…
Скрестив ноги, она натянула на них юбку, чтобы положить на колени прибор. Уилл лежал, опершись головой на локоть, и смотрел. Яркий лунный свет, отражённый белым песком, озарял её лицо сиянием, от которого, казалось, она сама сияла изнутри. Глаза её блестели, лицо было таким серьёзным и сосредоточенным, что Уилл мог бы влюбиться в неё снова, не владей любовь уже каждой частичкой его существа.
Глубоко вдохнув, Лира принялась крутить колёсики. Но уже через пару секунд остановилась и перевернула прибор.
— Не то место, — бросила она и снова принялась за дело.
Уилл ясно видел её любимое лицо. Оно было так хорошо ему знакомо, он уже видел, как отражаются на нём счастье и отчаянье, надежда и грусть, и теперь он знал: что-то не так. При чтении алетиометра на её лице обычно сразу появлялось выражение ясной сосредоточенности. Теперь же её всё больше охватывало горестное изумление: закусив нижнюю губу, она всё чаще моргала, а взгляд её не метался быстро и уверенно от символа к символу, а двигался медленно, почти блуждая.
— Не знаю, — сказала она, качая головой, — не знаю, что происходит… Я так хорошо его знаю, но почему-то не понимаю, что он говорит…
Она глубоко, прерывисто вздохнула и повернула прибор. В её руках он теперь выглядел странно и нелепо. Пантелеймон, превратившийся в мышь, забрался к ней на колени и, положив чёрные лапки на хрусталь, глядел то на один символ, то на другой. Лира покрутила одно колёсико, покрутила другое, повернула весь прибор, а потом подняла ошеломлённый взгляд на Уилла.
— О, Уилл! — воскликнула она. — Я не могу! Это пропало!
— Тише, — сказал он, — не кипятись. Это знание всё ещё в тебе. Просто успокойся и дай себе его найти. Не торопись. Просто как бы спустись и прикоснись к нему…
Всхлипнув, она кивнула, сердито потерла глаза запястьем и несколько раз глубоко вдохнула; но он видел, что она слишком напряжена, и положил руки ей на плечи.
Почувствовав, что она дрожит, он крепко обнял её. Она отстранилась и попробовала снова. И вновь она вглядывалась в символы, вновь поворачивала колёсики, но невидимые лестницы значений, по которым она когда-то спускалась так легко и уверенно, куда-то исчезли. Она просто не знала, что значат эти символы.
Она отвернулась, прижалась к Уиллу и в отчаянии проговорила:
— Бесполезно, я уверена, это ушло насовсем. Оно появилось, когда было нужно, для того, что я должна была сделать: чтобы спасти Роджера, потом для нас — а теперь это прошло, всё кончилось, и оно покинуло меня… Это исчезло, Уилл! Я его потеряла! Оно никогда не вернётся!
И она зарыдала от невосполнимой потери. Он мог только обнять её. Он не знал, как её утешить — было ясно, что она права.
Вдруг оба дэмона ощетинились и посмотрели вверх. Уилл и Лира тоже это почувствовали и тоже посмотрели в небо. К ним приближался свет: свет с крыльями.
— Это тот ангел, которого мы видели, — предположил Пантелеймон.
И был прав. Ксафания пошире расправила крылья и спустилась на песок; мальчик, девочка и два дэмона смотрели на неё. Хоть Уилл и провёл много времени в компании Балтамоса, он оказался не готов к этой странной и внезапной встрече.
Они с Лирой крепко взялись за руки, когда к ним ангел подошла к ним, осиянная светом иного мира. На ней не было одежды, но это ничего не значило. Да и какая одежда может быть у ангелов, подумала Лира. Невозможно было определить, стара она или молода, но лицо её было строгим и сострадательным, и оба они чувствовали, что она видит их сердца насквозь.
— Уилл, — сказала она, — я пришла просить твоей помощи.
— Моей помощи? Чем я могу вам помочь?
— Я хочу, чтобы ты показал мне, как закрыть окна, которые делает нож.
Уилл проглотил комок в горле.
— Я покажу, — сказал он, — а вы за это можете помочь нам?
— Не так, как ты хочешь. Я вижу, о чём вы говорили. Ваша печаль оставила следы в воздухе. Это не утешение, но, поверьте мне, каждое существо, знающее о вашем выборе, желает, чтобы всё могло быть иначе; но есть участи, которым должны покоряться даже самые могущественные. Я не могу помочь вам всё изменить.
— Почему… — начала Лира и услышала свой слабый, дрожащий голос, — почему я больше не могу читать алетиометр? Почему я даже этого не могу? Это было единственное, что у меня действительно хорошо получалось, а теперь это исчезло, пропало, как будто и не было…
— У тебя был дар, — глядя на неё, сказала Ксафания, — а теперь можешь вернуть это умение своим трудом.
— Сколько же времени это займёт?
— Жизнь.
— Так долго…
— Но после целой жизни размышлений и стараний ты сможешь читать его ещё лучше, потому что это будет результатом сознательного понимания. Такой дар глубже и полнее, чем полученный просто так, и, однажды заработанный, он уже не покинет тебя.
— Вы хотите сказать, всю жизнь, да? — прошептала Лира. — Целую жизнь? Не… не просто… несколько лет…
— Да, — ответила ангел.
— А нужно ли закрывать все окна? — спросил Уилл. — Все до одного?
— Поймите, — ответила Ксафания. — Пыль не постоянная величина. В мире её не всегда одинаковое количество. Пыль создают разумные существа, они постоянно обновляют её, мысля, чувствуя и размышляя, обретая мудрость и передавая её другим.
— И если вы будете помогать делать это всем остальным в своих мирах, помогая им узнать и понять себя, друг друга и всё устройство мира, показывая им, как быть добрыми, а не жестокими, терпеливыми, а не суетливыми, радостными, а не угрюмыми, а главное, как быть открытыми, свободными умом и любознательными… Тогда они будут создавать достаточно пыли, чтобы возместить потерянное через одно окно.
Так что одно оставить можно.
Уилл задрожал от волнения, и все мысли его обратились к одному — новому окну в воздухе между двумя мирами: его и Лиры. Это будет их тайной, и они смогут проходить через него, когда захотят, чтобы пожить в другом мире, не оставаясь навсегда ни в одном, и их дэмоны останутся здоровы. Они вырастут вместе, и, может быть, много позже, у них появятся дети — тайные граждане двух миров; и они смогут принести все знания одного мира в другой, смогут сделать столько всего хорошего…
Но Лира качала головой.
— Нет, — тихонько всхлипнула она, — мы не можем, Уилл…
Он вдруг понял её мысль и так же горестно сказал:
— Нет, мёртвые…
— Мы должны оставить его открытым для них! Должны!
— Да, иначе…
— И мы должны делать столько пыли, чтобы им хватало, Уилл, и держать окно открытым…
Она дрожала. Он прижал её к себе, и она почувствовала себя совсем маленькой.
— И если мы всё это сделаем, — неровным голосом сказал он, — если правильно проживём свои жизни и так же правильно будем думать о них, нам будет что сказать гарпиям. Лира, нужно сказать об этом людям.
— Правдивые истории, да, — отозвалась она, — правдивые истории, которые гарпии хотят услышать в обмен. Да. И если люди проживут жизнь, а в конце им нечего будет рассказать, то они никогда не покинут мир мёртвых. Мы должны сказать им это, Уилл.
— Но только в одиночку…
— Да, — сказала она, — в одиночку.
И, услышав это слово, Уилл ощутил, что в глубине его души, как в океане, глубины которого что-то сотрясло, поднимается огромная волна ярости и отчаянья. Всю жизнь он был одинок, и теперь снова должен быть один и лишиться этого бесценного дара, едва его обретя. Он почувствовал, как волна нарастает, становится всё круче и уже закрывает собой небо. А потом гребень её дрогнул и обрушился; масса воды с силой целого океана ударила о скалистый берег того, что должно было быть.
И он почувствовал, что задыхается, дрожит и громко плачет с такими гневом и болью, каких не чувствовал никогда в жизни, а в его объятиях так же беспомощно дрожит Лира. Но волна исчерпала свою мощь, и вода отступила, обнажив бледные скалы. С судьбой спорить было невозможно; ни его отчаянье, ни отчаянье Лиры не изменили ничего ни на йоту.
Он не знал, сколько длилась его ярость. Но в конце концов ей пришлось уняться, и океан немного успокоился после сотрясения. Воды всё ещё волновались и, возможно, им никогда уже было не стать совсем спокойными, но первый мощный натиск миновал.
Обернувшись к ангелу, они увидели, что она всё поняла, и что ей так же горько, как и им. Но она была дальновиднее их — в лице её была и спокойная надежда.
С трудом проглотив комок в горле, Уилл сказал:
— Хорошо. Я покажу вам, как закрывать окна. Но для этого мне придётся открыть одно и создать ещё одного призрака. Я не знал о них, а то был бы осторожней.
— О призраках мы позаботимся, — сказала Ксафания.
Уилл взял нож и встал лицом к морю. К его удивлению, руки его почти не дрожали.
Он прорезал окно в свой мир, и перед ними открылась большая фабрика или химический завод: сложный трубопровод соединял здания с цистернами, на каждом углу сияли огни, а в воздух поднимались струи дыма.
— Странно, что ангелы не знают, как это делать, — сказал Уилл.
— Нож — изобретение человека.
— И вы закроете их все, — сказал Уилл. — Все, кроме окна в мир мёртвых.
— Да, обещаю. Но с одним условием, и вы его знаете.
— Да, знаем. И много надо закрыть окон?
— Тысячи. Есть ужасная бездна, сделанная бомбой, и большое окно, прорезанное лордом Азраилом в его мир. И то, и другое должны быть закрыты, и будут. Но есть и множество меньших проходов, глубоко под землёй, высоко в воздухе, появившихся по-другому.
— Барух и Балтамос говорили мне, что использовали такие проходы, чтобы путешествовать между мирами. Ангелы больше не смогут этого делать? Они тоже станут заперты в одном мире, как мы?
— Нет, мы можем путешествовать по-другому.
— А можем мы научиться так же? — спросила Лира.
— Да. Вы могли бы научиться, как научился отец Уилла. Для этого нужна способность, которую вы называете воображением. Но это не значит выдумывать. Это способ видения.
— Значит, это не настоящее путешествие, — сказала Лира. — Просто притворство…
— Нет, — сказала Ксафания. — Вовсе не притворство. Притворяться легко. А это трудный способ, но он намного вернее.
— И это как алетиометр? — сказал Уилл. — Всю жизнь надо учиться?
— Да, нужно долго тренироваться. Вы должны работать. А вы думали, что щёлкнете пальцами и получите это в подарок? То, что стоит обладания, стоит и трудов. Но у тебя есть друг, уже сделавший к этому первые шаги, который может помочь тебе.
Уилл понятия не имел, кто бы это мог быть, и был не в настроении спрашивать.
— Ясно, — вздохнув, ответил он. — А вас мы снова увидим? Когда мы вернёмся в свои миры, мы ещё будем говорить с ангелами?
— Я не знаю, — сказала Ксафания. — Но не стоит тратить время на ожидание.
— И я должен сломать нож, — сказала Уилл.
— Да.
Они говорили у открытого окна. На фабрике сияли огни, шла работа, крутились механизмы, смешивались химикалии, люди производили товары и зарабатывали себе на жизнь. Это был мир Уилла.
Читать бесплатно другие книги:
