Белые искры снега Джейн Анна

© Анна Джейн, текст

© ООО «Издательство АСТ»

Все герои и события вымышлены, совпадения – чистой воды случайность.

Как бы ты ни бегал от меня, я все равно тебя найду.

Твоя судьба, с любовью

Музыкой этого пространства была тишина.

Цветом – космический оттенок беспечного бежевого.

Запахом – пролитое кем-то на снег ванильное молоко мороза.

А границ… границ тут не было вовсе. Хотя, возможно, их просто не было видно. Только летала, рассекая замершее пространство, пьянящая свобода.

Огромное пространство без горизонта. Без времени. Без суеты. Тут было, где расправить крылья – бесконечная сверкающая даль так и манила опробовать ее, обещая захватывающий дух полет.

Только те, у кого трепетали крылья за спиной, тут не летали.

А те, кто ими не обладал, тем более не задерживались надолго. Да и что им было делать на осколках миллионов тонких зеркал, беспечно, словно облака, плывущих в разные стороны, одновременно и хаотично, и упорядоченно? Плыть вместе с ними в неизвестность? Играть с лучами потерянного слепящего солнца? Стать его бликом и затеряться среди отражений?

И все же на одном из осколков с потекшими краями стояли две неясные фигуры, скрытые витающим тут же туманом, какие бывают у водопадов. Казалось, силуэты их сами сотканы из застывшего тумана – только более плотного, ослепительно-белого.

Крыльев у них не было.

Они разговаривали – смиренно, с затаенной болью, но с нежностью и непонятной надеждой, и неясно было, то ли только они слышат друг друга, то ли все это зеркально-свободное пространство стало свидетелем их мучительно короткой беседы.

– Я найду тебя, чего бы мне это ни стоило. – Слова вырывались легкой дымкой, оседающей на соседних зеркальных осколках.

– А что если мы не узнаем друг друга?

– Не беспокойся. Я узнаю тебя.

– Страшно…

– Просто поверь. Ты ведь веришь мне?

– Я верю тебе. И обязательно узнаю.

– Да. Мы узнаем. Ну же, улыбнись. Я запомню эту улыбку.

Их пальцы соприкоснулись, и легкий болезненный ток пробежал по телам, а волосы взметнулись.

– Мне не хочется отпускать тебя. – Каждое слово им обоим давалось с трудом.

– Придется. Ты же знаешь…

Бескрылые приблизились друг ко другу, словно готовы были обняться, но не осмелились сделать этого. Где-то раздался молот грома приближающейся грозы, и оба они вздрогнули.

– Что ж, мне пора, я пойду чуть раньше.

– Иди… А я – за тобой.

– Приходи быстрей. Хорошо?

– Хорошо… Эй, дождись меня! Слышишь? Мы все сделаем по-другому!

– Я знаю. И я люблю тебя.

Сомкнутые ресницы, затаившиеся в уголках глаз с трудом сдерживаемые слезы отчаяния, шаг вперед, в пустоту, и сверкнула яркая искра – капля жидкого огня, устремившаяся вниз.

Никто не издал ни звука, но, казалось, зябкую тишину разорвал крик отчаяния.

На осколке зеркала осталась лишь одна фигура, обхватившая себя руками и склонившая голову вниз, съежившаяся на несуществующем ветру. И ответом ей была лишь гулкая тишина, переполненная пьянящим спокойствием. Гроза миновала. Лишь слышно было, как мягкие перья снега касаются вершин сияющих далеко внизу гор.

– Холодно без тебя, – тихий прерывистый шепот заставил зеркало покрыться рябящим инеем. – Пусть тебе будет тепло, ладно?

Оставшийся среди зеркально-облачного безмолвия обнял себя за плечи.

– И я тебя люблю. Раз, два, – вдруг начал медленно считать он, – три…

На счет «три» вниз устремилась еще одна искра – стремительная, быстрая, похожая на вспышку северного сияния.

«Я найду тебя».

«Я верю тебе».

Движением этого странного места была сломанная стрела времени.

Символом – круг с пустотой в середине.

Тайной – сама жизнь.

«Чего бы мне это ни стоило… не хочется отпускать… все сделаем по-другому…» – выводилось невидимым пальцем на запотевших зеркальных осколках, которых коснулся дым слов.

Я не знаю, почему это случилось с нами – наверное, так было кем-то задумано свыше. И этот «кто-то» наверняка большой хохмач и шутник. Безумный экспериментатор с извращенным чувством юмора. Гений, который вкусил сразу два запретных плода – злодейства и глумления.

До сих пор не верится, что это произошло.

Как, как подобное могло случиться с нами, детьми современной эпохи техники, электричества и всемогущего Интернета? Может быть, я сошла с ума и выдумала все это? Может быть, меня посещают изощренные галлюцинации? Может быть, я и правда ненормальная? Хотя, кажется, нет – тихое глубокое дыхание крепко спящего на кровати рядом со мной человека, эгоистично завернувшегося в одеяло, говорит о том, что происходящее – реальность. Наша общая с ним реальность.

Я, сидя на широком подоконнике около приоткрытого окна, за которым царила тихая ночь, подтянула к себе чуть заостренные колени длинных ног, обтянутых джинсовой тканью, и бессильно уронила на них бледные руки с выступающими венами. Осенью, весной, а зимой особенно кожа на этих руках была благородно белоснежная, как у аристократов прошлых веков, а серебристый свет луны делал ее почти бескровной, как у мистического создания.

Пока никто не видит – можно позволить себе быть бессильной.

Подняв голову, я несколько раз осторожно провела кончиками пальцев по этой бледной руке, от широкого запястья до локтя и обратно, касаясь чуть выпирающих вен – их замысловатый естественный рисунок хорошо был виден под этой бледной кожей.

И это моя рука.

На лице появилась вдруг вымученная улыбка, скорее, думаю, больше похожая на гримасу отчаяния. И я уставилась в окно. Какая-то звезда подмигнула мне с неба.

Интересно, надолго ли это? Или – тут у меня замерло сердце – навсегда? Нет, этого не может быть. Навсегда – это не вариант. Навсегда – это как приговор, а я не согласна с ним! Я найду способ вернуть все на свои места.

Верну и точка.

Я нервно тряхнула головой, почувствовав вдруг непреодолимое желание закурить. Чертов дурак, это из-за него так хочется попортить легкие табаком! Раньше у меня никогда не возникало такого желания. Я вообще отношусь к людям, которые хоть и не ведут здоровый образ жизни, но не злоупотребляют сигаретами и алкоголем, не говоря уж о куда более вредных веществах. А он…

Я перевела взгляд на человека, лежащего на кровати – в это время он перевернулся с правого бока на спину, еще больше закутавшись в одеяло – и мое сердце наполнилось нежностью, такой, что я даже на время забыла о том, что хочу курить. Правда, вместе с нежностью ко мне пришли злость, обида, раздражение и еще много других не самых приятных чувств.

Все случилось из-за него, того, кто даже в такой ситуации умудряется спокойненько спать, тогда как я мучаюсь от бессонницы, не зная, что делать.

Мои глаза уже со злостью глянули на длинные золотисто-русые прямые волосы, разметавшиеся по подушке – лицо наполовину было скрыто одеялом. Разлегся тут, спит, как будто бы все хорошо.

Он вновь перевернулся на бок, уже на левый, запутавшись в одеяле, как бабочка в сетях паука. При этом одеяло умудрилось сползти с ног, сбившись в районе груди, и я точно отчего-то знала, что в ту же секунду на икрах появились мурашки.

А так ли спокойно этот человек спит, как я думаю, вдруг возникла у меня в голове неожиданная мысль. Я с неохотой слезла с облюбованного мною подоконника, неслышно подошла к кровати, замерла и стала слушать дыхание. Вроде бы спокойное, мерное. Значит, не снятся очередные кошмары. И слава богу.

Я поправила одеяло, осторожно прикрыла обнаженные изящные ноги и устроилась рядом, на краешке кровати, глядя на того, с кем так крепко была повязана – куда там узам брака или даже родственным связям!

Можно смело сказать, что мы были одним целым.

Он что-то пробормотал во сне, дернулся, и я взяла его руку в свою, чтобы успокоить.

Этот благословенный незнамо кем отрок ночи родился в тот же день, что и я – пятого декабря, только вот ровно на три года позже. Представляете мое искреннее удивление, когда я узнала об этом? Ведь, несмотря на то, что родились мы в один день, мы – совершенно непохожие, я бы даже сказала, диаметрально противоположные люди с совершенно разными системами ценностей. Знаете, как свет и тьма. Я, конечно же, в роли света, а он – в роли тьмы. Нет, естественно, я не могу назвать себя воплощением вселенской добродетели, но по сравнению с ним, мистером Я-само совершенство преклоните предо мной свои никчемные колени, я – воистину ангел. Может быть, поэтому мы так крепко невзлюбили друг друга при первой встрече?

Нет, серьезно, он скверный парень. Есть в нем что-то непролазно темное, колдовское. И даже его обаяние больше похоже не на приятное очарование, когда тихо и незаметно влюбляешься, чувствуя теплоту в груди, а на хлесткий удар плетью прямо по сердцу – когда тебя заставляют чувствовать симпатию против своей воли, даже если ты совсем этого не хочешь. Он отлично умеет манипулировать людьми, но даже, кажется, не осознает это.

Почему он такой? Не знаю.

То ли год, в котором он имел честь появиться на свет, был плохим, то ли переданные от родителей гены подкачали, то ли акушеры умудрились повредить ему и без того стукнутую головушку, то ли это было связано с какими-то другими факторами, но характером этот человек не вышел совершенно. Самоуверенность, надменность, коварство, стремление быть самым главным, лучшим и всех нагибать причудливо сочетались с… Думаете, я перечислю какие-то хорошие качества вроде смелости, дерзости, остроты ума и всего остального, что часто имеет место быть в людях с лидерскими наклонностями? Увы, этот парень не обладал ничем из вышеперечисленного. Он всегда только притворялся хорошим, и люди ему верили. Все считали его ангелом, а он делал все возможное, чтобы поддержать свой ангельский имидж.

С уверенностью могу сказать, что он не дружит с головой, а голова, будучи такой же мстительной, как и он сам, отвечает ему тем же – с гордостью отказывается работать и устраивает многодневные забастовки, перекладывая всю ответственность за мыслительную деятельность на спинной мозг. Тот, не слишком работоспособный, простоватый, но расчетливый и хитрющий, как последняя лиса, отдает бразды правления этой, безусловно, важной частью жизнедеятельности, мозгу костному, настолько аморфному и ко всему безразличному, что вы сами понимаете, насколько в конечном итоге умен был этот несчастный человек. Хотя почему же несчастный? Таковым он никогда не был, и никто бы не возжелал назвать его несчастным – если только за глаза, шепотом и в полутьме, ибо говорить, что он несчастный – грех.

Жизнь дала ему все. Нет, не все, конечно, но очень многое: крепкое здоровье и эффектную внешность, любящих родных и верных друзей, достаточно высокий интеллект (не путайте его умственные способности с дурью, засевшей в голове) и творческие успехи, хорошее материальное обеспечение и возможность без особых хлопот получать желаемое, интерес противоположного пола и уважение окружающих, поддавшихся его обаянию и считающих его, как я говорила, ангелом.

Ведь он даже внешне чем-то похож на ангела. Издали кажется кем-то вроде без пяти минут совершенства: аки модель, он достаточно высок и пропорционален – разве только ноги несколько длиннее, чем нужно, от чего его внешность только выигрывает. Довольно гибок, строен, но не кажется худым – спорт наш мальчик не любит, хотя заставляет им себя заниматься. Он подтянут и крепок в плечах, имеет вполне себе развитую мускулатуру, хотя иногда кажется неприлично хрупким – когда захочет, естественно. Этот парень вообще хороший актер, и каждый видит его совершенно по-разному, как захочется ему самому. Я бы обязательно купилась на его актерскую игру в ангела с одуванчиком в волосах, если бы волею случая не поняла, какой он монстр на самом деле. Может быть, поэтому он меня и невзлюбил? Играть передо мной не было смысла, я видела его с самой плохой стороны, которую он так отчаянно, почти героически, но надо признать, удачно скрывал.

Что ж, продолжим разговор о внешности – об одном из немногих его неоспоримых плюсов. Говорят, глаза – зеркала души, и поэтому пару слов нужно сказать о них. Глаза его воистину ведьмовские – зеленые. Не то чтобы особенно яркие, но выделяющиеся на лице. Скорее, светлые, чем темные, с каким-то мятным оттенком, слегка смешанные с серебром у зрачка и с темной тонкой каемкой вокруг больших радужек. Его взгляд покажется вам воздушным и нежным, с едва заметной грустинкой, но вы не должны верить его глазам, потому что никакие они у него не зеркала души. Зеленые глаза этого клоуна лишь инструмент его манипуляций над окружающими – то добрые, то хитрые, то печальные, то смеющиеся. Выражают полный спектр эмоций.

Если разобрались с глазами, перейдем к чертам лица. Наверное, вы уже догадываетесь, что его личико почти без изъянов – правильное, чуть продолговатое и несколько сужающееся книзу, с едва заметной ямочкой на подбородке, яркими губами, нижняя из которых полнее верхней, благородными ровными скулами, высоким чистым лбом и нервным, чуть выпирающим кадыком на шее. Из отличительных знаков – тонкий, в несколько сантиметров длиной шрам на вершине правой скулы. Шрам небольшой, но заметный, однако не портящий внешность, а, напротив, придающий ей некий мужественный шарм.

И волосы у него – любая девочка позавидует: здоровые, блестящие, неломкие и чуть-чуть волнистые. Наверное, поэтому прическа у этого гуся удлиненная – выполнена слоями. Верхние пряди заканчиваются на уровне ушей, нижние почти касаются плеч. Его только из-за причесочки можно принять за мажора. А впрочем, он и есть мажор. Голос, кстати, у мальчика тоже под стать – не слишком громкий, плавный, уверенный, чуть-чуть иронический и очень приятный, даже когда он нашептывает гадости.

И никакой печати порока в его внешности – может быть, только самые искушенные в человеческих характерах увидят его на дне светло-зеленых глаз.

С внешностью мы немного разобрались, поэтому можно перейти к характеру. О нем, впрочем, я уже говорила. Этот парень несносен: он капризный, очень нервный, хитрый, наглый, самоуверенный, гордый дурак, который всегда хочет быть во всем первым. Однако он почти всегда притворяется – и вполне успешно! – милым, самоотверженным человеком с золотым, невероятно большим сердцем, которое того и гляди сейчас начнет выпирать из груди. Его считают творческой личностью, хорошо разбирающимся в искусстве (ведь он еще и художник!), и неформальным лидером, который может вести к победе. И они за ним идут, да. На него надеются и доверяют. Считают, что он умен и интересен.

Мало кто знает, какой этот зеленоглазый парень настоящий. Лишь самый близкий круг общения. И, к сожалению, я вхожу в этот круг – против своей же воли. Увы мне, бедной.

Что же касается его семьи и материального положения – и здесь жизнь его не обделила. Довольно успешные родители, два старших брата, друзья, прекрасный дом, материальные блага, хорошая и стильная одежда, возможность путешествовать и покупать почти все, что захочет юноша в его возрасте – все это тоже у него было.

Ну как, можно ли назвать этого человека несчастным? Конечно же, нет. Возможно, вы даже позавидуете ему и захотите жить его же собственной жизнью.

И будьте уверены, если вы скажете нашему мальчику, что он несчастен, он рассмеется вам прямо в лицо. Негромко рассмеется, даже мягко, но со вкусом, как смеются над плохой шуткой те, кто знает толк в юморе, не желая обидеть весельчака-дурака, или же одними уголками тонких губ улыбнется – мягко, успокаивающе, как сумасшедшему, а в душе обзовет парой-тройкой непристойных слов и пошлет по матушке в самые глухие дали планеты.

Наверное, у вас возникает вполне логичный вопрос – зачем же я столько говорю о таком нехорошем и во многом смысле недостойном человеке? Ведь если он мне так сильно не нравится, не нужно обращать на него столько внимания. Да, вы будете правы, но есть кое-что, что заставляет меня постоянно думать и говорить об этой малявке – я все-таки на три года старше, что меня жутко радует! И это «кое-что» мне сильно не нравится – ведь избавиться я от этого не могу, сколько бы ни пыталась.

Вы хотите знать, что это? Даже если не хотите, я все равно скажу вам об этом.

Он заставил меня кое-что сделать. Кое-что, о чем я жалею. Очень жалею. До боли в груди.

Он заставил меня влюбиться. Влюбиться в того, кто тебя раздражает, бесит и вообще вызывает один лишь негатив. Только подумайте – влю-бить-ся! Даже звучит отвратительно.

Он заставил меня влюбиться в себя.

И я люблю и ненавижу одновременно. И эти чувства так сильны, что порой мне кажется, что меня разрывает на части. Знаете, как это тяжело? Нет, вы даже не догадываетесь. Ведь перед тем, как прийти к такому ошеломительному выводу – к тому, что я влюблена, мои душа и тело настрадались от него очень сильно. Да-да, вы не ослышались: тело – тоже пострадало. Нет, он не бил меня, даже пальцем не прикоснулся – девушек он не трогает, играет в благородство. И не приставал – в этом плане он тоже весьма щепетилен.

Этот лже-ангел сделал кое-что другое.

Едва я подумала об этом, курить резко захотелось еще сильнее – даже легкие болезненно сжались. Я все так же неслышно встала с кровати и направилась к двери, чтобы оказаться на кухне – но не затем, чтобы найти сигареты (их я благополучно выбросила, от греха подальше), а чтобы попить холодной воды и хоть как-то успокоиться. Не доходя до двери, я вдруг, сама не зная почему, остановилась около огромного, во весь рост, зеркала. Лунного света, проникающего сквозь окно, и ночного сияния спящего города мне хватило для того, чтобы разглядеть свое отражение. Холодная внешность, высокий рост, длинные ноги, стройная фигура с подтянутым животом и уверенным разворотом плеч, всегда привыкших быть прямыми и расправленными, русые волосы с пепельным холодным оттенком – удлиненные и растрепанные, светло-зеленые глаза с темной каемочкой по краю радужек, правильное холеное лицо почти без изъянов – красивое и аккуратное, шрам на скуле, который никогда и никем не считался недостатком…

Из зеркала на меня смотрел тот самый человек, которого я только что так ругала, которого любила и одновременно терпеть не могла.

Я вымученно улыбнулась сухими губами – улыбка вышла какой-то изломанной, ненастоящей, и коснулась указательным пальцем ямочки на подбородке – черт возьми, все-таки это лицо очень красиво. И даже начавшая пробиваться щетина не портит его. Его… не мое лицо.

Не выдержав, я вдруг закрыла лицо ладонями – большими, с выпирающими костяшками и длинными пальцами, которыми можно было охватить куда больше клавиш на фортепиано, чем это удавалось мне раньше. Правда, почти тут же я отняла руки от лица – в тот миг мне показалось, что я прикоснулась к его лицу своими ладонями. Я никогда бы не дотронулась до его лица.

В прошлой жизни не дотронулась бы – так вернее.

Я тяжело вздохнула, и в светло-зеленых глазах появились слезы.

Да, этот парень сделал кое-что другое.

То, что мы оба храним в тайне, иначе нам обоим не поздоровится.

Он просто случайно оказался в моем теле. А я – в его.

Наверное, не зря мы родились в один и тот же день – только с разницей в три года. И не случайно мы так часто сталкивались на протяжении последних лет. Ведь случайностей не бывает, верно?

Я еще раз глянула на него – или на себя? – в зеркало и, опустив голову, ушла на кухню. А там, устроившись за столом с кружкой холодной воды, незаметно уснула.

Ночью мне снилось, что я курю, облачившись в свое любимое платье.

Я так крепко спала, что даже не заметила, как меня укрыли пледом, чтобы я не мерзла.

Два года назад.

Я всегда, сколько себя помню, а помню я себя лет с трех или четырех, очень любила свой день рождения, и ждала пятое декабря, на которое он пришелся, с нетерпением и замиранием сердца.

В детстве и в раннем подростковом возрасте мне казалось, что этот праздник не просто привнесет в мою жизнь, не самую, если честно, простую, нотку радости и тепла, но и подарит чудо – как в романтическом фильме про современную Золушку. И тогда в моей жизни что-то обязательно изменится, что-то важное и безумно мне нужное. Что-то, что сделает меня другой.

Я, правда, никогда не подозревала, насколько другой. А если бы подозревала, сразу уехала бы жить в горы, в гордое отшельничество, дав пару-тройку обетов. Например, никогда не разговаривать с зеленоглазыми красавчиками и кидаться в них солью всякий раз, когда вижу. Или поливать святой водой. Из шланга. А потом бежать и бежать… Впррочем, обо всем попорядку.

Когда я перешагнула отметку тринадцатилетия, мои взгляды на мир стали взрослее, наивность пропала, и я уже больше не мечтала о чудесах, вернее, мечтала, но уже не верила, что они могут реально произойти. Глупость же ведь, правда? Однако день рождения я любить не переставала и все равно с нетерпением ждала его – как, впрочем, и Новый год, и Рождество, и дни рождения нескольких близких мне людей. Не знаю почему, но мне всегда очень нравились праздники. Я, с виду часто не очень-то уж эмоциональная, но всегда горящая внутри, буквально заряжалась энергетикой и суетливой взбалмошной радостью праздновавших что-либо людей.

А уж как мне нравилось смотреть на свадьбы, в глубине души сожалея, что пока я не побывала ни на одной из них. Глядя на радостные смеющиеся лица людей – не только на праздниках, конечно, я сама немного становилась увереннее в себе, почему-то четко понимая: раз они смогли стать счастливыми, то и у меня это тоже получится. Раз они чего-то добились, то и я ничем не хуже – добьюсь тоже. Личный пример других становился моим стимулом.

Однако за время учебы в университете я, видимо, повзрослела еще сильнее – и хотя свой персональный праздник я ждала все с таким же оптимизмом, нет-нет, но появлялись в моей голове неконтролируемые мысли о том, что часы идут за часами, дни за днями, года за годами, люди меняются, чего-то добиваются, путешествуют, находят вторых половинок и даже обзаводятся детьми, а я словно топчусь на одном месте. Вместо того, чтобы оказаться на середине пути, я сделала лишь пару несмелых шагов по дороге, ведущей к замку моих самых главных жизненных целей, которых было не так-то много: стать отличным журналистом-профессионалом и найти того самого человека, от которого свеча в душе будет уверенно гореть всем ветрам назло.

Иногда я все так же изредка мечтала о чуде, но уже точно, на сто процентов, знала, что его со мной не случится. Лишь я – кузнец своей собственной жизни и никто более. А чудес не бывает, к сожалению. Бывают удачи и неудачи, слабость и сила, упрямство и опущенные руки.

Но я зря так думала, чудеса – и добрые, и злые, и необычные, и дурные бывают – жизнь сама мне доказала это. Она прямо-таки поставила меня перед фактом, ухмыляясь в накладные усы. «Хотела – получи и распишись, детка», – как будто бы говорила она мне.

В детстве я так искренне грезила о чуде, чуде, которое изменит мою жизнь, что оно возьми да и приди ко мне. Нежданно-негаданно, уверенно, вразвалочку, как будто местный крутой гопник к сжавшемуся ботанику-старшекласснику с просьбой позвонить по новенькому айфону. Я не знаю, что это было – чье-то безумное волшебство, феерия сумасшедшей магии, в которую я никогда не верила и о которой только с удовольствием читала в книгах, промыслы высших сил… Но я знаю, что это дурацкое чудо стало моим персональным подарком. Ошеломляющим подарком. Я бы даже сказала, очень злым ошеломляющим подарком на день рождения.

Да, все началось именно в тот день, когда я родилась – пятого декабря, в субботу, когда мне, студентке последнего курса филфака, исполнялось ровно двадцать один год. Можно даже сказать, что это был первый, подготовительный этап событий, которым суждено было случиться еще через два года.

Почему все началось в тот день? Да потому что я впервые встретила нашего прелестного мальчика с замашками принца и комплексом переполноценности себя – ну, знаете комплекс неполноценности? У него был такой же, только с точностью до наоборот. В общем, именно пятого декабря, в наш общий праздник, мы и имели честь познакомиться друг с другом. Это было что-то вроде неофициальной встречи, вроде той, когда президенты встречаются «без галстуков», за чашечкой кофе, потому что официально мы с ним познакомились несколько позже. И я скажу, достаточно эффектно. По крайней мере, для меня.

Правда, потом оказалось, это была далеко не первая наша встреча, но прошлых я совершенно не помнила, как, впрочем, и он.

Утро моего личного праздника началось очень даже хорошо: я проснулась в отличном настроении, и хотя спала всего несколько часов, полночи просидев в Интернете и занимаясь всякой ерундой, чувствовала себя бодрой. Сложнейшая сессия осталась позади – я закрыла ее на «отлично», и теперь у меня был интеллектуальный отходняк, когда хотелось заниматься всяческими глупостями. Разбудил меня, конечно же, телефон – лучшая подруга решила поздравить меня одной из первых, и больше я не заснула, отвечая на звонки друзей и сообщения знакомых на своей страничке в самой популярной социальной сети. Настроение было легкое и волшебное.

А на кухне меня дожидался подарок от моего друга и соседа, вместе с которым мы уже два года снимаем эту квартиру вместе. На столе стояла стройная хрупкая ваза с букетом белых роз без обертки, а под ними горделиво возвышалась большая тщательно запакованная круглая коробка с огромным красным бантом. Я не без труда распаковала подарок и обнаружила в коробке кучу всяких классных фирменных штучек для тела с ароматом моей любимой ванили – гель, скраб, несколько видов здорово пахнущего мыла, пену для ванны, крема. Рядом лежала и записка, сложенная в четыре раза, которую я тут же схватила, не переставая улыбаться.

«Ваниль – это совсем не модно, терпеть ее не могу, но что не сделаешь ради тебя, дорогая? С днем рождения, Наська!» – было написано черной гелевой ручкой в записке. Мелкий, с острым росчерком и угловатыми формами почерк Даниила я всегда узнаю. Он все-таки молодец! Как же круто, что я однажды познакомилась с этим парнем, и так совпало, что мы одновременно искали съемную квартиру.

Не подумайте, у нас ничего нет – я и Даня просто друзья и соседи по квартире, не более. А если вы до сих пор продолжаете не верить мне и усмехаться, говоря скептически, что дружбы между мужчинами и женщинами не бывает, то мне придется открыть его тайну, хотя все, кто близко общаются с ним, эту тайну знают. Даниил – гей, и именно поэтому мы с ним просто хорошие друзья. Не думаю, что я решилась бы снимать квартиру вместе с обычным парнем.

В личную жизнь Дана я не лезу, а его пассию – хрупкого милого юношу с белокурыми волосами и огромными голубыми глазами, как у ангела, я видела всего лишь несколько раз, и то, случайно. И, если честно, уже давно воспринимаю ориентацию и вкусы Даниила как данное. Ну, нравятся ему мужчины, и пусть нравятся, его дело. Не спорю, мне хотелось бы, чтобы у Дани была девушка, а когда-нибудь – хорошая крепкая семья с парочкой детей – я видела, каким этот парень становится заботливым, когда общается с ними, но, думаю, сам Даниил к этому не стремится. Если он не может изменить себя сам, ни я, ни его родители, ни друзья его изменить будут не в силах. Мы можем только надеяться на то, что все будет хорошо, и поддерживать его. Даниил – хороший человек, и это главное.

– Дан, ты прелесть, – пересмотрев косметику, позвонила я другу, который в это время находился на учебе, скорее всего, на какой-нибудь скучной паре по менеджменту, но он сразу же взял трубку.

– С днем рождения, малышка! Желаю тебя любви и море позитива, и пусть все в твоей жизни будет так, как ты сама хочешь, – услышав мой голос, начал поздравлять меня друг. Мягкий приятных баритон Даниила нравится многим девушкам, которые даже и не подозревали о его ориентации. Когда я узнала о том, что Дан предпочитает парней, очень удивилась – с виду он совершенно обыкновенный парень, всегда со вкусом и аккуратно одетый и улыбчивый.

– Как тебе мой подарок? – поинтересовался Дан.

– Отличный подарок, – рассмеялась я. – Спасибо, чувак. Круто! Действительно, здорово.

– Опять эти жаргонизмы, – притворно вздохнул Даниил, тот еще поборник нравственности. – Учись быть настоящей леди, Настя. Иначе тебя никто замуж не возьмет.

– А я и не хочу, – весело отозвалась я.

– О, Господи! Это ты сейчас не хочешь! А через десять лет ты вдруг очнешься и мы, – он явно имел в виду себя и наших общих друзей, – будем вынуждены бегать и искать тебе муженька, не зная, кому спихнуть.

– Это будет моя проблема, если я возжелаю этого, – возразила я веселым голосом. Даня, как кудахтающая мамочка-курочка, озабочен тем, чтобы спихнуть меня хоть кому-нибудь в девушки или жены. Он знает, что подобные разговоры мне не очень нравятся, поэтому подтрунивает надо мной.

– Это будет твоя проблема, а пострадаем мы все, – возразил он. – Ты наверняка начнешь прессовать нас еще больше, когда станешь старой девой.

Я только хмыкнула. То, что Даня называет прессом – для меня всего лишь проявление заботы. Кто еще позаботится об этих дураках, кроме меня? Да они без меня ничего не могут. Серьезно!

– Ладно, малышка, мне на пару пора, у нас семинар, встретимся вечером? – уточнил Дан, имея в виду клуб, в котором я хотела отметить свой день рождения.

– Конечно. Пока!

– Пока, Настена. – Он отключился первым.

С первого курса я всегда отмечала свой день рождения скромно и дома, либо в одиночестве, либо в кругу друзей, и это был первый раз, когда я решила отпраздновать свой личный праздник с каким-никаким, но шиком. Конечно, по-хорошему, надо было потратить деньги с умом – например, купить новый пуховик или мобильник, но мне хотелось настоящего праздника. Для друзей и для себя. Все рассчитав, я получила скидку от приятеля Дана, работающего в известном во всем городе ночном клубе «Горячая сковорода», и забронировала там заранее столик. Вернее сказать, отдельную комнату с караоке, удобными диванчиками и звукоизоляцией от шумной дискотечной толпы. Я рассудила, что мы сможем и потанцевать, если захочется, на общем танцполе, и уютно посидеть вместе в тихом местечке, где не будет ни сигаретного дыма, ни пьяных рож, ни вечно желающих познакомиться донжуанов местного разлива.

Я и мои друзья, в том числе Дан, должны были приехать в клуб к восьми вечера, чтобы вместе пройти на забронированные места мимо суровых охранников, устраивающих строгий фейсконтроль.

– А если секьюрити не пропустят одного из моих гостей? – спросила я у приятеля Даниила, вспомнив ребят из нашей маленькой компании, которые многим могут показаться весьма странными людьми.

– Если забронирована комната или столик – пропустят, – ничуть не сомневался парень. – Так что все в порядке будет! Отлично проведете время в нашей клевой «Сковородке». У нас тусовка – о-го-го! А диджей-сеты – офигенствены!

И я ему поверила. Впрочем, не зря.

После позднего завтрака и традиционной проверки рабочей почты во время него, я, попивая горячий кофе без молока и сахара, за пару часов дописала начатую вчера статью в одну из газет, не самую интересную и популярную, зато с большим тиражом, часть из которого бесплатно распространялась городской администрацией среди населения. Тема статьи тоже была уныла и скучна – я писала о масштабной реконструкции одной из улиц и изменениях схемы проезда.

Уже второй год я подрабатывала в этой газете и не только в ней внештатным сотрудником, потому что стипендия, как всем известно, не очень высокая, в противовес растущим ценам. Если честно, денег у меня не так много – с первого курса мне приходится обеспечивать себя самой, и, наверное, я бы сломалась и не выдержала, если бы у меня не было крестной феи. Вы, наверное, подумали о той самой доброй волшебнице, которая помогала своей ненаглядной Золушке собираться на бал. Но моя крестная фея не умеет превращать тыкву в карету, а мышей – в слуг, зато она помогает мне материально.

Началось все с первого курса. Когда мне становилось совсем фигово в денежном плане, кто-то невероятно добрый переводил на мою банковскую карту определенную сумму денег – не слишком, конечно, большую, но для меня вполне значимую. Когда я впервые обнаружила эти деньги у себя на счету, я даже испугалась – откуда они взялись?! Их кто-то перевел по ошибке? Их теперь заберут обратно? Несколько раз проверив в банкомате свой счет, я обратилась к сотрудникам банка, чтобы они разобрались во всей этой ситуации. Но все оказалось в порядке. Эта сумма предназначалась именно мне. А вот кто перевел ее, я так и не смогла узнать, сколько ни пыталась. Последующие неожиданные переводы денег меня уже даже не пугали – лишь настораживали, но я вынуждена была принимать их, хотя прекрасно знала, что просто так, бесплатно, ничего не бывает. Если кто-то дает мне деньги, значит, я должна дать этому человеку что-то взамен. А быть обязанной кому-то мне совершенно не хотелось.

Со временем я привыкла к своему таинственному спонсору и, наверное, была благодарна ему, но каждый раз снимая чужие деньги, все больше чувствовала себя обязанной и злилась из-за этого, но отказаться от них так и не могла, и осознание этого мучило меня еще сильнее. Отказаться не могла не из-за жадности, а из-за того, что стипендии и денег от подработок не хватало, а устроиться на полный рабочий день не было возможности – я должна была учиться, и учиться хорошо, потому что учеба могла быть залогом моего дальнейшего более менее достойного существования в будущем.

На третьем курсе я наконец-то узнала, кто был моим таинственным Длинноногим дядюшкой, моей персональной крестной феей. К моему удивлению, ею оказалась моя настоящая крестная, женщина в городе достаточно влиятельная и занимающая не самое последнее место в администрации губернатора. Она встретилась со мной в непримечательном, тихом кафе, расположенным на пятнадцатом этаже бизнесцентра, с ценником, раза в два, а то и в три превышающим ценники тех заведений, в которые я изредка ходила с друзьями и однокурсниками, и, устроившись напротив, чтобы лучше видеть меня, рассказала, наконец, правду.

– Я – лучшая подруга твоей покойной матери, которая тебя крестила, – говорила крестная, глядя мне прямо в глаза через тоненькие стекла стильных деловых очков в серебристой оправе. Звали ее очень звучно и поэтично – Матильда. Хоть эта женщина и разменяла пятый десяток, выглядела она хорошо и очень ухоженно: удлиненное каре идеально прямых белых волос, тонкие черты лица с четким контуром, минимум морщин, подтянутая фигура. Лицо у нее было беспристрастным, голос – уверенным и негромким, взгляд – твердым, и мне было даже как-то страшновато сидеть так запросто с ней в кафе. Я хоть и сохраняла спокойное лицо и вроде бы не подавала виду, как сильно ошеломлена, но очень нервничала – сжала на коленях пальцы в замок до боли, так, что они некрасиво покраснели.

– Мы никогда не виделись – думаю, ты догадываешься, по каким причинам, – продолжала Матильда, которая не разрешила называть себя по отчеству – сказала величать ее только по имени и никак иначе. Голос у нее был холодный, а сама она выглядела Снежной королевой в деловом костюме цвета зеленого чая. – И, думаю, ты никогда не слышала обо мне.

Я медленно кивнула в ответ. Я не просто догадывалась, я точно знала эти причины! И от этого даже разозлилась – теперь до боли я сжала не только пальцы, но и зубы.

– Но после того, как я узнала, что ты сделала, – она интонационно выделила последнее слово, – решила стать тебе немного ближе. – Новоявленная крестная едва слышно вздохнула, и что-то странное отразилось в ее глазах за стеклами очков, однако она быстро взяла себя в руки и продолжила беспристрастным тоном: – Ты можешь задать мне вполне резонный вопрос, девочка, почему я сразу не пришла к тебе, не сказала, кем прихожусь и прочее.

Я настороженно кивнула – это вопрос меня действительно очень интересовал. Меня вообще терзала уйма вопросов, да и свойственное мне недоверие не отпускало моей руки, но от изумления я молчала и просто смотрела на Матильду, внимая каждому ее слову.

– Я, как ты заметила, уже взрослый человек с большим жизненным опытом, и во многом разбираюсь, – женщина позволила себе покровительственную полуулыбку, – скажем так, достаточно хорошо. А также живу согласно определенным принципам. Один из них – если хочешь помочь человеку, помоги делом, а не словом. На слова я скупа. Когда я узнала про тебя, я, естественно, как твоя крестная, – слова «мать» Матильда избегала, – решила помочь. Поскольку мы не виделись ни разу в жизни, было бы странно, если бы я приехала с объятиями, поцелуями и подарками. Неестественно, – при этом она даже поморщилась. – Я не знала, примешь ли ты меня или нет. Все-таки, – она взглянула мне прямо в глаза, взглянула насмешливо, но почти по-доброму, – ты очень характерная девочка. Да и воля, как я вижу, у тебя есть. И свое собственно мнение.

Так она впервые похвалила меня – в своей особенной манере, как бы между делом, и мне это понравилось. Я, не привыкшая к тому, что родственники хвалят меня, испытывая одновременно какое-то детское внутреннее смущение, смешанное с удовольствием, отхлебнула свой кофе из чашки и чуть не подавилась – таким большим был глоток.

– Поэтому я решила какое-то время помогать тебе материально, – продолжала крестная. – И лишь потом, когда ты привыкнешь и поймешь мои добрые намерения, рассказать тебе правду.

Наверное, она сделала правильно. Кто знает, что бы я учудила на первом курсе? Это сейчас я стала более взрослой и более взвешенной. А так я действительно чувствую ее поддержку. Без помощи Матильды мне пришлось бы туго, и кто знает, может быть, я изменила бы свое решение, и вернулась туда, откуда ушла. Хотя нет, я бы не вернулась – ни за что. Я мечтала стать журналистом, чтобы писать о том, что по-настоящему волнует людей, о том, что может хоть как-то им помогать. И я пообещала сама себе, что стану им. И пусть я поступила не на факультет журналистики, а на филфак, от своей цели я не откажусь.

– Вот как, – сказала я, отрывая взгляд от жемчужной нитки на ее шее и поднимая его к ее светлым глазам-хамелеонам, умело накрашенным и спокойным. – Здорово, что вы так поступили. Но…

– Но?

– Не поймите неправильно. Но как я могу точно знать, что вы говорите правду? – спросила я, выпуская мучающее меня недоверие наружу. Один голос в моей голове – звонкий, чистый счастливо кричал о том, как здорово, что у меня теперь есть настоящая крестная, а другой – похожий на шорох гравия, тихо, но настойчиво, с паузами и лукавой интонацией говорил: «Ты не должна доверять незнакомым людям. Кто она такая и что она от тебя хочет? А если это ловушка?» И я не знала, какой из голосов прав.

– Мне нравится то, что ты осмотрительна, – отозвалась Матильда, которая словно ждала этого вопроса. Она совершенно не обиделась, чего я, кстати, боялась. – Простодушие и доверчивость – первая ступень на пути к большим проблемам. – Она отпила из чашки. – Тебя успокоили бы доказательства?

Я непонимающе взглянула на нее и медленно кивнула.

– Когда ты попала в дом отца, у тебя была женская серебряная подвеска с гранатом, кажется.

Я с изумлением взглянула на женщину. Она была. Няне сказали выкинуть ее, но она оставила ее – для меня, чтобы спустя несколько лет вручить. А еще несколько лет спустя ее забрали.

– Она принадлежала твоей матери. Помнишь? Должна помнить.

– Помню, – сказала я. В душе все кричало и смеялось.

– Я принесу тебе ее фотографии. Надеюсь, они еще больше убедят тебя в том, что мои слова – не ложь, и я действительно прихожусь тебе крестной.

В щеки впились сотни крохотных иголочек волнения.

– Я никогда не видела ее фотографий, – я кинула злой взгляд в стену. – Они не показывали мне их.

Все, что я знала – имя и то, что ее не стало почти сразу после моего рождения, из-за аварии.

– Даже так? – удивилась Матильда. – Значит, увидишь впервые.

– А почему… почему вы не принесли их сегодня?

– Чтобы ты пришла ко мне во второй раз, – было мне ответом.

– И вы расскажете мне про маму? – почти потребовала я, понимая, что наглею. Но наглость появлялась из-за страха. – Они ненавидели Екатерину, ничего никогда не говорили про нее.

– Екатерину? – переспросила крестная.

– Ну, маму, – пояснила я с непонятным учащенным дыханием. Почему она переспрашивает? Что-то не так?

– А, да. Екатерина. Я так давно не слышала ее имени, – отозвалась Матильда и вздохнула. – Ее нет с нами чуть больше двадцати лет. А я привыкла называть ее просто Катька… Настя, кто бы мог подумать, что ее будут звать Екатериной. Мы жили в соседних домах, общались с подросткового возраста, – пояснила она мне. – И называли друг друга по фамилии. – Она улыбнулась какому-то воспоминанию.

– И какая у нее была фамилия? У нее остались родственники? А что она любила, чем занималась, какая она вообще? – не выдержала я, и вопросы из меня полетели, как очередь из пулемета.

– Сергеева. Екатерина Сергеева, – ответила мне крестная, чуть подумав – нужно ли мне сообщать эту информацию или нет. – К сожалению, близких родственников у нее не осталось. Иначе тебя не отдали бы отцу. Я расскажу тебе, какой она была, девочка, но в следующий раз.

– Хорошо, – даже как-то поникла я, проговаривая про себя фамилию матери. Сергеева. Простая и красивая фамилия.

– А где… она похоронена? – с некоторым трудом вымолвила я. Этого мне тоже не говорили.

– Не здесь. В нашем родном городе, – нехотя сказала Матильда. – Я иногда езжу к ней. Я возьму тебя с собой. Позже. Надеюсь, мы поладим.

Почти минуту мы молчали. Первый голос во мне победил второй, и я, решив довериться, вдруг сказала:

– Вы… Вы очень помогли мне, правда. Очень. У меня тоже есть принципы, как у вас. И один из них совпадает с тем, о котором вы сейчас говорили. Я тоже помогаю не словом, а делом. Когда у меня будет возможность, я отвечу взаимностью.

Я говорила искренне, и я чувствовала, что это будет именно так.

– Т-с-с-с, – приложила к губам указательный палец с аккуратным ногтем Матильда. Я тоже бы не отказалась от белого френча, но, увы, пока что довольствовалась простым прозрачным лаком. – Не говори так, – крестная почти предостерегала меня. – Это уже слова. Слова – это лишнее. Только дело. Дело.

Я тут же с готовностью кивнула ей. На тот момент, да и сейчас тоже, мне казалось, что она не просто крестная, но и мой учитель, который вдалбливает мне в голову простые истины.

– Какие пирожные вы любите? – спросила я, сама себе удивляясь. Хоть внутри все у меня дрожало, голос мой был спокойным.

– Тирамису, – несколько удивленно отозвалась Матильда. Я кивнула и позвала проходящего мимо официанта с таким благородным выражением лица, словно он был князем, обходящим не зал в дорогом кафе не для всех, а собственные владения.

– Да, я слушаю вас, – почтительно застыл официант около нашего столика, примостившегося около большого французского окна на пятнадцатом этаже бизнес-центра, открытого в прошлом году. Вид отсюда был наишикарнейшим. Взгляд охватывал если ли не половину города, по крайней мере, весь его центр – переполненные машинами строго перпендикулярно-параллельные друг другу улицы, главную площадь с фонтанами, в которых искрилась разноцветная вода, величественные Кремль, старинные храмы, здание администрации, больше похожее на современный дворец из бетона и стекла, парк с выходом к идеально круглому озеру, в котором крохотными точками были видны плавающие на прогулочных лодках и катамаранах люди. Была видна и кажущаяся тонкой серо-голубой нитью река, на левом, холмистом берегу которой расположился наш большой город.

– Два шоколадных тирамису, пожалуйста, – сказала я почти уверенно.

– Два тирамису, – повторил официант, запоминая заказ – в этом заведении работники каким-то волшебным образом обходились без блокнотов и ручек, полагаясь лишь на свою память. – Это все?

– Да, все.

Официант почтительно нам улыбнулся, сообщил, когда десерт будет готов, и в мгновение ока исчез.

– Я тоже люблю тирамису, – сказала я, хотя совершенно не знала, сколько эти пирожные стоят в этом пафосном заведении – когда мы сюда пришли, Матильда предложила мне заказать что-нибудь, но я ограничилась лишь кофе, и она последовала моему примеру, кажется, отметив для себя то, что я заказала простой экспрессо. Однако со мной была стипендия – повышенная, между прочим, потому что я умничка и отличница, и я надеялась, что уж на два тирамису-то этих денег хватит. Пусть хоть так, но я докажу ей, что благодарить умею тоже делом.

Крестная почему-то рассмеялась, и хотя ее смех был достаточно тихим и непродолжительным, он не показался мне таким холодным, как ее речь. И определенно, в ней было что-то такое, за что она мне нравилась.

– Схватываешь на лету, Настя. Думаю, у тебя должны быть еще вопросы, – сказала мне женщина, и ничуть не ошиблась. Их у меня было великое множество.

– Расскажите мне о моей маме? – первым делом спросила я и вновь сцепила руки на коленях в замок. О моей маме мне никто и никогда не рассказывал. Как будто бы ее не было. Хотя пару раз о ней все же говорили – когда ругали меня. «Ты такая же, как твоя мать», – однажды жестко сказали мне еще в той, прошлой, полузабытой жизни, подернутой туманом времени. И хотя в голосе человека, который произносил эти слова, было отвращение, сердце у меня учащенно забилось – я похожа на свою мать?! Да это же прекрасно! Главное, что не на отца!

– Как я и предполагала, ты задала этот вопрос, – утвердительно кивнула Матильда. – Возможно, вы похожи.

– Похожи? – жадно подалась я вперед. Фото своей покойной матери я не видела ни разу в жизни.

– Не внешне. Внешне ты почти полная копия отца. Тот же нос, глаза, волосы, черты лица. Думаю, ты пошла в его породу.

Я знала, что похожа на родственников папочки, отлично знала, но меня это всегда лишь раздражало. Я хотела, чтобы во мне было хоть что-то от моей мамы. И, если честно, я, наивная душа, ждала, что Матильда, увидев меня, воскликнет что-то вроде: «О, Настя, ты – копия матери!» или хотя бы: «Настенька, твои глаза – словно глаза Кати!» Я, все такая же мечтательница в душе, думала, что мне обязательно скажут, что хотя бы фигуры, рост, походка у нас одинаковые, но Матильда не увидела сходства, а я в который раз поняла, что все, о чем я мечтаю – это глупость. Все, кроме журналистики и личной жизни, потому что это не мечты, это мои цели. А думать о чуде – это только зря растрачивать свою жизненную энергию.

– А как тогда мы похожи? – растерялась я.

– Думаю, характером, – отозвалась крестная, помешивая ложечкой кофе в фарфоровой белоснежной чашечке. – Она… была стойкой и уверенной женщиной. Знающей себе цену и смелой.

Внутри меня вдруг разлилось тепло – никогда никто не говорил о моей маме хорошо. И каждое слово Матильды я готова была впитывать, как губка воду.

– А она была доброй? – спросила я вдруг с непонятно откуда взявшейся нежностью. Значит, мы все-таки похожи! Хоть не внешне, но внутренне!

Матильда едва заметно сглотнула и тут же сделала глоток кофе.

– Мы все добрые, – сказала она и скользнула взглядом вправо. – О, тирамису.

И правда, в этот момент к нам подплыл официант с подносом и аккуратно поставил перед каждой из нас тарелочки с итальянскими многослойными пирожными, припудренными какао-порошком.