Невинная девушка с мешком золота Успенский Михаил

ГЛАВА 45

Страшно девушке в мрачном, сыром и полуразвалившемся замке! Страшно и ужасно! Там сочится со сводов и падает на мокрые плиты тёмная густая влага, вовсе не похожая на обычную воду, там ползают по стенам кольчатые и многоногие насекомые, издающие тихий, но мерзкий скрежет, там гнездятся под потолком громадные чёрные летучие мыши, роняющие повсеместно свой зловонный помёт, там воет гнилой и затхлый ветер, перелетая из бойницы в бойницу, там позвякивают цепями в подвальных застенках давно умершие узники и оглашают пустые пространства коридоров своими унылыми однообразными жалобами: должно быть, и по-за жизнью им неймётся...

Да ведь, пожалуй, и всякому мужику станет страшно в такой обстановке!

Именно поэтому в старинные рыцарские замки мужиков и не пускают. Нечего им там делать.

А вот сами владельцы замков чувствуют себя превосходно: зажигают смоляные факелы, чтобы кровавые сполохи весело гуляли по гранитным стенам, подбрасывают в очаги толстенные брёвна, чтобы ветер переменил своё завывание на бодрое гудение, насаживают на вертела цельные бычьи и кабаньи туши, чтобы жир смачно шипел на угольях, разливают по кубкам старое вино, чтобы тоже шипело, отдавая запахи давнего, позабытого уже лета, кличут музыкантов, чтобы древние напевы и новомодные куплеты способствовали пищеварению..

...Всё было, кроме музыкантов. А музыка — музыка тем не менее играла, и несуществующая певица выводила нежным, светлым, совершенно неуместным в сумеречном этом обиталище голоском причудливые рулады без слов, словно бы тосковала здесь безвылазно уже многие, многие годы...

Аннушка сидела во главе длинного и, видимо, ни разу не обихоженного дубового стола. Перед ней стояла ваза с немыслимыми по весенней поре фруктами, дымилась на блюде кабанья нога, присыпанная мелко нарубленной зеленью, пенился кроваво-красным вином золотой кубок, ножку которого поддерживали два золотых же чертёнка с вилами и крючьями.

Рядом с Аннушкой на таком же стуле с высокой резной спинкой недвижно покоился хозяин замка, любезно увёзший её со страшного клоповьего пира и промчавший свою драгоценную ношу, как показалось Аннушке, едва ли не через всю Европу.

«Ну и пусть, — думала она. — Всё-таки не у султана, не в гареме. Мужчина обходительный, вежливый, по-французски знает. Да он, поди, и сам француз! Барон, а то и герцог! Могла ли я мечтать о таком? Жаль, что подруги меня сейчас здесь не видят: то-то бы обзавидовались! В самом деле, что за житьё с разбойником? Подумаешь, Новый Фантомас! А ты старого-то видел, нищеброд?»

Тут она вспомнила, что сама себе поклялась хранить до гроба верность Луке Радищеву, и снова погрустнела.

«Что было, того не воротишь, особенно когда ничего и не было. Спи спокойно, добрый молодец. А с этим я уж как-нибудь управлюсь. Первым делом перекрашу ему бороду. В брюнета или в блондина? И когда же он наконец латы свои снимет?»

— Что же вы сами даже вина не пригубите, добрый мой спаситель? — спросила девушка и наполнила второй кубок.

Рыцарь ничего не ответил, взял кубок и смял его одним движением стальной своей рукавицы.

— Ну почему вы, рыцари, всегда даёте такие глупые обеты? Разве можно прожить без еды и питья, пусть даже во имя самой благородной цели?

Вместо ответа из-под забрала раздался даже не вздох — шорох какой-то, не по-хорошему знакомый...

«Уж не клопы ли под железом?» — ужаснулась бедняжка.

Но клопами и не пахло. Пахло жареным мясом и вином с корицей.

— Ага. я знаю! — воскликнула Аннушка. — Вас заколдовала злая ведьма, и снять чары может только моя чистая любовь вместе с поцелуем! И вы сразу же станете юным и прекрасным! Так я поцелую вас прямо сейчас! Чего тянуть-то?

Она вскочила и попробовала поднять забрало, но лишь накололась об сизую щетину.

Рыцарь осторожно, но властно отстранил её руки от шлема.

Голос его, казалось, исходил не из четырёх щелей в забрале, а из тех же неведомых далей, что и музыка.

— Дорогая моя, — сказал рыцарь Синяя Борода. — Я и сам не знаю, какое именно заклятье на меня наложено. И ведьмы никакой у. меня не было. Я лишь надеюсь, что на этот раз ваше благоразумие вкупе с выдающимися душевными качествами помогут мне понять, кто я такой и для чего существую на белом свете все эти нескончаемые годы...

«Невозможно, чтобы такому голосу быть у злодея, — помыслила девушка. — Так может говорить либо суженный-желанный, либо батюшка родимый. А у злодеев и голоса злодейские... Только вот что значит „на этот раз“? Были, выходит, и другие разы?»

— Друг мой, — осторожно сказала она. — Так, получается, вы всё время жили в одиночестве? Бедный, бедный! Я помогу вам...

Прошуршал ещё один вздох.

— Не жалейте меня, дорогая, ибо я не ведаю, достоин ли я жалости. Мне остаётся только лишь надежда — и она умрёт последней... из вас... из вас... из вас...

Голос рыцаря стал хриплым, и даже треск послышался какой-то, и вроде бы на краткий миг озарились шели в забрале нездешним голубым светом.

— Что это с вами? — испугалась Аннушка и почему-то стала колотить рыцаря по спине, как будто спаситель её подавился вином или костью.

Как ни странно, это помогло.

— Благодарю, любезная девица, — сказал Синяя Борода, и в голосе рыцаря появилась неожиданная бодрость вместо вековечной грусти. — Всё, что от вас требуется, соблюдать некоторые несложные правила. Уверяю вас, что они необременительны и нимало не оскорбят ваших благородных чувств и принципов. Будьте полной хозяйкой в моём доме!

— Буду! — согласилась Аннушка. — Я тут всё разгребу, подмету, перестираю, переглажу, перемою, переставлю, переменю, перестелю, повыведу насекомых, поснимаю эти пыльные шторы, выколочу пыль из гобеленов, нарву в саду сирени, заведу самого весёлого зяблика, самого ленивого кота, самую добрую собаку, а ешё у нас будет пять или десять человек детей!

— Дети неоднократно здесь бывали, — сказал рыцарь. — Но они, увы, тоже не проявили должного благоразумия.

— Да не будет у нас никакого благоразумия, а будет счастье! — вскричала Аннушка. — Довольно вам, доблестный шевалье, прозябать во мраке и тоске! Коли не желаете ужинать — ступайте отдыхать, а я пока займусь нашим жилищем!

Она уже присмотрела в углу подходящую метёлку.

— В отдыхе и сне я не нуждаюсь, — сказал рыцарь. — Лучше я проедусь по окрестностям, погляжу, не обижают ли людоеды вдов и сирот, не притесняют ли кровопийцы-ростовщики добрых пейзан, не томится ли в каком-нибудь таком же замке прекрасная принцесса...

— Эй, — сказала Аннушка. — Это уже лишнее. Нам принцессы ни к чему, мы сами ничего из себя. За мной знаете как один благородный разбойник ухаживал? А, не знаете. Розами осыпал, золото горстями разбрасывал! Одного народу погубил — ужас! Чуть царя-батюшку не сверг! И взошел на эшафот с моим именем на устах! Вот как у нас, в Еруслании. заведено! А ваших принцесс я видела-перевидела: ни рожи, ни кожи! Только попробуйте привести хоть одну — от кутюр её ни клочка не останется! К слову — нет ли у вас в замке коромысла?

Этот вопрос поверг рыцаря в замешательство. Толстые щетинки, торчащие из забрала, напряглись.

— Коро... чего?

— Мысла, шевалье! Воду носить!

— Вода в колодце, — задумчиво сказал рыцарь. — Колодец прямо в замке. Вёдра в кладовке. Но неужели вы будете, как простая служанка...

— Да не в грязи же сидеть!

— И в самом деле, — сказал Синяя Борода. — Коррозия... электролиз... пробой... пробой... пробой — Аннушка снова шлёпнула его по стальной спине, и снова помогло:

— ...тогда только я смогу назвать вас своей супругой, — досказал рыцарь внутреннюю мысль. — Но не вздумайте нарушить моего запрета!

— Какого запрета? — возмутилась Аннушка. Рыцарь встал из-за стола, прогремел по залу, порылся в стенной нише и вернулся с огромной связкой ключей. Таких связок Аннушка даже в тюрьме не видела.

Ключи были разные — большие и малые, медные и железные, новенькие и ржавые, с одной бородкой, с двумя бородками, вовсе без бородки, круглые и плоские, длинные и короткие.

— Будьте хозяйкой в моём доме...

— Сообщал уже!

— ...всё здесь принадлежит вам, дорогая невеста. Отпирайте любую комнату и берите всё, что вам понравится. Но только никогда, никогда и ни за что не отпирайте маленькую железную дверь вот этим маленьким серебряным ключиком! Иначе вы опять всё испортите!

Аннушка потупила глазки, потом оживилась:

— Разве это запрет? Да чего я не видала в той комнате? Мне она и ни к чему. Ладно, разберусь — поди, не в чужих людях росла! А вы, суженый мой, отправляйтесь на подвиги. Я не люблю, когда во время уборки мужики под ногами путаются. Ах да! Милый мой шевалье, вы до сих пор не назвали своего имени, чтобы я знала, кого благословлять мне за нежданное счастье...

Рыцарь глубоко задумался.

— Меня зовут... Меня зовут Жиль, — сказал он наконец.

Аннушка захохотала.

— Жиль, жиль, да и помер! Ничего, бывают и посмешней имена! А меня зовут просто — Анна...

Синяя Борода замер.

— Анна... — повторил он. — Анна... Иоанна, отчего же ты не зовёшь меня в бой, как прежде? Отчего не трепещет знамя над твоей головой? Почему не слышу я приветственных криков солдат?

— В своё время позову, затрепещет и услышите, — на всякий случай пообещала девушка.

ГЛАВА 46

Разбить горшок просто, а вот провертеть в нём дырку...

— Нет чтобы ещё в деревне сказать, — ворчал Ничевок и ковырял глину кинжалом. — Я бы тыкву с чердака принёс, глаза в ней прорезал, рот... Годится что мудрецу думать, что мелюзгу пугать...

Мудрец только руками разводил — дескать, и на меня довольно простоты, хоть я и не всякий.

— Осторожно! — то и дело вскрикивал Радищев. — Дай лучше я...

— Без юбок обойдёмся, — сопел мальчонка. — Не говори под руку! И ты, дядя арап, не суйся, это не арапское дело, тут думать надо...

Панычи и подавно не совались.

Ничевок зажал рукоять кинжала между ладошками и стал быстро-быстро вращать — так в самых глухих деревнях добывают огонь из двух деревяшек.

Наконец образовалось желанное отверстие. Оголец стал расширять его и старался до тех пор, покуда из дырки не послышалось:

— Достаточно, юноша. Этого достаточно.

— Больно тонкий голос-то, — важно сказал Ничевок: ведь настоящий мастер никогда не бывает доволен своей работой!

Но работу мастер всё же прекратил и с поклоном вручил горшок синьору Джанфранко.

— Знали бы вы, господа, — сказал учёный действительно высоким и свистящим голосом, никак не похожим на человеческий, — как просторно научной мысли в этой восхитительной пустоте! Она может ходить и туда, и сюда, и с поворотом, и вприпрыжку! Никакого сравнения с жалкими людскими мозгами, где ей, бедняжке, приходится протискиваться между извилинами, и чем их, извилин, больше, тем труднее. Вот если бы ещё откачать из горшка воздух... О, восхитительный абсолютный вакуум! О наука, ты в очередной раз посрамляешь природу! О...

— А как бы ты тогда, деда, говорил, без воздуха-то? — спросил Ничевок.

Синьор Джанфранко зааплодировал.

— Я не ошибся в этом достойнейшем юноше! Ученик сей непременно превзойдёт учителя, и на сей раз никакая зависть не смутит мой чистый разум и никакая критика не усомнится в нём! Завистливость моя, погубившая прежний мир, наряду с прочими низменными чувствами осталась там, в никчёмном черепе! Юноша прав, и Лоренцо Берья не сможет испросить ни совета, ни помощи у своего кровавого трофея! Ведь для этого ему понадобится приладить к гортани кузнечный мех и неустанно его качать, приводя в действие голосовые связки, а до этого никакому головорезу-интригану нипочём не додуматься!

— А как же гор... то есть вы сами, маэстро, говорите? — спросил поэт.

— Вы слышите не убогие звуковые колебания, но лично мысль! Ведь знание есть само по себе сила! Даже если мою бедную голову принесут самому негодяю Чезаре — пусть! Расчленять-то он мастак, но вот поинтересоваться божественной анатомией, познать восхитительное строение человеческого тела...

— А коли ему подскажут? — спросил атаман и махнул косой в сторону панычей. — Вы неосторожны, синьор Джанфранко...

Панычи вострепетали. Тиритомба взял из руки Ничевока кинжал и хищно осклабился белоснежными зубами. Кудерьки на поэтической голове встали дыбом.

— Не смей! — остановил его Лука. — Как ты, творец чудных песен, потом жить-то будешь, зарезав безоружных?

— Так они же... Как ты говорил? Ненастоящие?

— Для нас они самые настоящие, — вздохнул атаман.

— Больно вы жалостливые! — возмутился чудо-ребёнок. — Зря врут на арапов, что свирепые! Боитесь, так я лучше сам...

— Верно! — воскликнул маэстро. — Бамбино от природы лишён эмоций! Потому он так и сообразителен! Жаль, что нету с нами второго горшка — тогда бы я быстро произвел несложную ампутацию...

Но чудо-бамбино и от несложной отказался:

— Ага, деда, а потом я с горшком на плечах пойду к царевне свататься!

— Твоя царевна — наука! — торжественно провозгласил учёный. — Ей, единой, должен ты посвятить все помыслы и чаяния...

Теперь уже не только панычи, но и Лука с арапом стали боязко глядеть на учёную парочку.

— М-да, — сказал Тиритомба. — Не зря изучал я народные предания и сказки. Всё сходится. Ведь, как известно, старый колдун обязательно все чары свои должен передать молодому...

— Какие же они колдуны? — спросил Радищев. — Сплошная наука! Ты вот, к примеру, хотя бы тригонометрию помнишь?

— Пифагоровы штаны поднялись за честь страны, — сказал арап. — Поэзия науке не товарищ. В одну телегу впрячь неможно свинью и вольного гуся. Или нет — гуся и трепетну свинью... А волшебник — фигура вполне поэтическая. Я хотел написать поэму про одного злого колдуна, что красавиц похищал. У него вся сила была в бороде. Ныне же сама жизнь подсказала мне верный ход. Не борода у него будет, а горшок взамен головы! Заодно выйдет и скрытая сатира на так называемую чистую науку...

— Меня другое тревожит, — признался Лука. — Атаман я или баба?

Поэт отодвинулся подальше и сказал:

— Баба! Меня к атаманам сроду не тянуло! Лука даже не обиделся.

— Ну... я же временно баба... Да и не баба, а femina intacta... Девицы мы с Аннушкой...

— А если она встретит... Да что там — уже встретила! Синюю Бороду! Ты ведь навсегда... Извини, Лука... Но...

— Он же ры-ыцарь, — сказал атаман, причём произнёс эти слова томно и мечтательно, как всякая девушка. — Да я бы и узнал, если что... Почувствовал бы... Ведь между нами симпатическая связь. С Аннушкой покуда всё в порядке. Хотя у султана ей было бы безопаснее. Но тут ведь всё от неё зависит. Она-то не знает, прежестокая, как из-за неё добрый молодец страдает. Вот что: ты пока расплети-ка мне девичью косу, расчеши её да вплети потом вот эту славненькую ленточку...

Солнышко пригревало, старый дуб склонялся и шумел, горшкоголовый мудрец и юный его ученик проникали мыслями мироздание, панычи на телеге зарылись в свою солому...

Делать Луке ничего не хотелось, а хотелось уснуть и проснуться... Да хотя бы на нудной лекции отца Гордония. В студенческом кафтане. Чтобы никаких бунтов, никаких кружал, никаких разбойников, никаких Аннушек Амелькиных...

«Э нет! — опомнился Лука. — Что же я за человек, если мечтаю обойти судьбу на кривой? Неужто я и впрямь гомункул?»

— Снова кто-то по дороге прётся, — сказал Тиритомба.

Лука нехотя приподнялся, сделал козырьком ладонь и пригляделся.

По дороге шли две женщины. Только шли они не как две подруги на ярмарку, а совсем наоборот. Одна из дам тащила другую на верёвке, то и дело забегала сзади и давала спутнице хорошего пинка.

— Это ещё кто? — сказал атаман и потряс головой.

— Может, монашки... — мечтательно сказал поэт.

— Опомнись! Разве монашки друг дружку верёвками вяжут?

И действительно: та, которую тащили, была основательно, до самой шеи, перевязана крепким вервием. Лица связанной было не разглядеть, поскольку его скрывала такая знакомая вуаль...

— Так это ж Рахит-бек! — обрадовался Лука. — Как это он дал себя связать... э-э-э... даме?

— Это не дама, — с тоской сказал поэт. — И вообше не женщина...

— Ну, ясно, не женщина, — хмыкнул Радищев. — Это вольный горец.

— Да нет, — простонал Тиритомба. — Я не про него. Вторая-то, разуй глаза — это же фрау Карла! Видно, наш вольный горец хотел от неё сбежать, а она вон как с ним обошлась... Теперь за меня примется...

— Отобьём, — с большим сомнением сказал Лука. — Ничевока нашего попросим в случае чего...

— Гляжу я, моя дорогая, что нынче у нас за главного сей дерзостный ребёнок! — заметил арап. — Но что же послужило причиной размолвки между нежными любовниками?

— Сам ты дерзостный ребёнок, — проворчал атаман. — Только как же она его скрутила, такого умелого?

— Она может, — вздохнул поэт. — Мне вообще сдаётся, что фрау Карла на самом деле не фрау Карла, а переделанный ландскнехт вроде...

И на всякий случай замолчал.

Да и не надо было уже ничего говорить, поскольку посланница Совета Европы обладала зычным командирским голосом.

— Я его поймален! — кричала она ещё издали. — Я его разоблачайт! Это не бергбевоннер, это энгляндер! Это энглиш спион!

— Какие вы, бабы, дуры! — сказал обнаглевший арап. — Как будто поэт не видит сути вещей! Как будто певец свободы не узнал бы в удалом сыне гор английского разведчика!

— Но ведь с братом Амвонием мы оба пролетели, — сказал Радищев, словно бы не заметивший замечания об умственных способностях женщин.

— А крепко она его захомутала, — похвалил поэт.

Сам же крепко захомутанный Рахит-бек ничего сказать не мог, потому что рот у него был заткнут его же вуалью.

В отличие от панычей фрау Карла и не подумала упасть в обморок при виде синьора Джанфранко и корчаги на его плечах. Она усадила своего пленника на траву и, раскрасневшись от гнева, стала возмущённо рассказывать историю крушения своей недавно обретённой любви. При этом фрау время от времени ударяла увесистым конопатым кулаком Рахит-бека по башке, словно бы подкрепляя истину.

Фрау Карла, конечно, не была заколдованным ландскнехтом, но в жизни повидала много чего: до того как напялить ей судейскую мантию, послужила в европейской интерполиции, о чём обстоятельно и поведала всему собранию.

— Как я ошибаль себя! — кричала фрау судья. — Как я мог променяль майн кляйне шварце буби на этот бестий! Он говориль во сне! Он призналь себя!

Оказалось, что, утомлённый ландскнехтскими ласками, Рахит-бек не уберёгся и действительно стал разговаривать во сне, восклицая: «Британия — рулёз!» Хитрая фрау Карла сделала сперва вид, что ничего не слышала; Но на другую ночь всё повторилось!

— А ну-ка откупорь его! — приказал Радищев. Фрау Карла поглядела с большим сомнением на раскомандовавшуюся эрусланише медхен, но всё-таки подчинилась.

Разоблачённый горец поначалу вообще не мог ворочать распухшим языком, но жалостливый Тиритомба поднёс к его потрескавшимся губам флягу.

— Это правда, друзья, — сказал Рахит-бек без всякого горского выговора. — Но что вы хотите: тридцать лет вдали от родины... И никаких явок, никаких резидентов! Никакой связи с лондонским бюро! И вдруг впервые в жизни я встречаю понимающее меня существо! Да, я расслабился, сэр Тиритомба, я плохой имперсонатор...

— Кто же вы на самом деле? — спросил Радищев, властно вернув себе главенствующую роль.

— Я лорд Рипли, — гордо заявил бывший горец. — Нахожусь на секретной службе её величества... Я — агент с правом преступления против человечества!

Некоторое время слушатели молчали, поражённые услышанным. Лорд Сарджент Рипли был фигурой не менее легендарной, чем кондотьер Лоренцо Берья. В его существование тоже никто не верил, кроме глав многочисленных секретных служб Тёмного Кесаря да ещё Инквизиции. На сэра Сарджента и его вредоносную деятельность было очень удобно списывать многочисленные просчёты кесарских шпионов. «Англичанин гадит!» — разводил пухлыми ручками даже сам Торквемада.

Главным и основным заданием лорда Рипли было возмущение племён. А поскольку в горах на юге Еруслании этих племён было видимо-невидимо, он и стал Рахит-беком. Племена возмущались, но толку от этого выходило немного: упрямые горцы никак не хотели покидать родные места и отправляться походом на Рим.

Число завербованных сэром Сарджентом вождей, старейшин и князей давно перевалило за сотню. Всем им следовало платить, но легкомысленный король Британии (а потом его столь же легкомысленная дочка Бритни Спирс) расставался с деньгами неохотно. Поэтому король ограничился лишь присвоением лорду Рипли звания сэра Сарджента Кавказского. Званием сыт не будешь, вот ему и пришлось встать на тропу разбоя — благо эта профессия всегда почиталась в горах наипервейшей.

— Словом, мне всё надоело, — заключил Сарджент Кавказский свой горестный монолог. — Надоело жить двойной, а то и тройной жизнью, в нечеловеческих условиях, недостойных джентльмена. Можете себе представить, я даже не каждый день переодевался к обеду! Я годами обходился без дворецкого! О, сколь много отдал бы я за возможность сыграть хотя бы одну партию в крокет! И вот я раскрыл своё сердце этой прекрасной леди, а она...

— Даль ему по башке! — радостно сказала фрау Карла. — Кайзер будет щедро наградить меня за трофей. Я буду стать главный ойропиш рихтер!

— Растут люди! — сказал Тиритомба. Пленник и пленительница всё-таки вздрогнули, услышав голос синьора Джанфранко:

— Развяжите этого человека, — потребовал мудрец. — Он — враг Чезаре и, следовательно, наш друг. У меня созрел восхитительнейший план!

Покуда синьор да Чертальдо излагал честной компании свой план, воистину восхитительнейший, шустрый Ничевок уже разрезал верёвки на пленнике. Напрасно фрау Карла орала, что её возлюбленный есть опасный государственный преступник, напрасно пробовали что-то вякать папские нунции-легаты — их-то уж вообще никто не слушал.

— Деваться вам некуда, синьор инглез, — просвистело из корчаги. — Всё равно Чезаре Борджа с вами расправится — на всякий случай. Так что сама судьба поставила вас на нашу сторону. И не вздумайте нам вредить!

— Я присмотрю, деда, — скромно заверил Ничевок, и от этой скромности атаману стало не по себе.

Фрау Карла зарыдала, и Луке сделалось ещё хуже. Он подошёл к судье и стал её по-свойски, по-девичьи, утешать: мол, ей, Аннушке, пришлось куда солоней, и то она справилась...

Тут он снова вспомнил про настоящую Аннушку.

— А что это мы сидим? — вдруг возмутился он. — Нам же надо в замок Синей Бороды!

— Верно, — сказал Джанфранко. — Там моя клавикула дожидается нас под надёжной охраной...

— Клавикула? — спросил поэт.

— Ключ от мира, — пояснил великий итальянец.

— Ну и аллее с ними со всеми, — сказала утешенная фрау. — Всё-таки либе выше, чем пфлихт.

Она повернулась, чтобы схватить любимого в объятия, но обняла лишь воздух.

Сэр Сарджент тем временем раздевал панычей прямо на телеге, одновременно стаскивая с себя наряд горянки. Панычи сперва думали, что он делает это с благородными намерениями, но горько ошиблись.

— Надоела эта двойная маскировка, — пояснил лорд Рипли. — Пусть уж лучше принимают меня за попа...

...Лиловое трико Недашковского трещало на мощных ляжках лорда. Лука сообразил запоздало, что следует отвернуться. А бедному легату досталось платье дочери гор — правда, щедро расшитое мелкими монетками.

Лука поднял с травы заветное зеркальце и мысленно воззвал к любимой.

Прав был Ничевок: изображение стало гораздо ярче и яснее.

Аннушка стирала какие-то тряпки в огромном корыте.

ГЛАВА 47

Многие люди почитают уборку помещений за грязное и нудное занятие, а зря: ведь всякое наведение порядка есть маленькое волшебство.

Аннушка запорхала по замку, посрывала шторы и портьеры и погрузила всё это добро в богатырских размеров корыто, предварительно налив туда подогретой на кухне воды. Она даже задумалась, отчего это при отсутствовавшем хозяине оставалась горячей плита, но ненадолго.

Нацепив на кончик длиннющей алебарды первое попавшееся на стене полотнище, будущая хозяйка замка Синей Бороды собрала по углам всю паутину — благо яркие лучи светила явственно обозначили всяческие безобразия внутри зала. Потревоженные летучие мыши пробовали было протестовать, но хитрая уборщица повязала волосы косынкой и тем обезопасилась от их остреньких коготков. Обиженные нетопыри всей стаей вылетели в окно и устремились прямо к солнцу, чего вообще-то за этими тварями не водится. Только ведь не каждый день попадают в их обиталища такие шустрые девушки! Аннушка даже не обратила на это никакого внимания.

День выдался необычно долгий, солнце всё никак не хотело уходить с полудня — но и сие не показалось красавице странным.

«Как прекрасна женщина в процессе труда!» — мог бы воскликнуть Тиритомба, но он в сей момент в зеркальце Луки не заглядывал. И был бы прав: ведь мужчина в таких обстоятельствах весь перевёлся бы на ругань и проклятия, мгновенно бы переутомился и начал бы то и дело искать подкрепляющих сил в бутылке. А уж прекрасным его не назвал бы и самый восторженный стихотворец.

Аннушка в этом не нуждалась. Не нуждалась она и в свидетелях, и в собеседниках: ей было достаточно разговаривать с собой вслух.

— Вот он вернётся, увидит всё и поймёт, что все прежние невесты были как одна неряхи и распустёхи, — говорила она. — И в нём сразу же произойдут разительные перемены: он просветлеет взором, снимет латы и предстанет во всей красе. Но первым делом я его заставлю побриться. Только боюсь, что обычным лезвием тут не обойтись — придётся его щетину перекусывать кузнечными клещами... Ой, я, наверное, сейчас страшная, как чума!

Но ни подтвердить, ни опровергнуть свои предположения красавица так и не смогла: на стенах не было ни единого зеркала.

— Поди, какая-нибудь его уродина со злости переколотила! — решила девушка. — Вечно эти мужики женятся на ком попало, а потом жалуются! Ну да со мной такое не пройдёт! Не допущу! Не каждый день меня взаправдашние рыцари спасают!

Тут Аннушка сама себе приврала: ведь спас её вовсе не синебородый жених, а неурочный ливень, но какая, в конце концов, разница! Может, он по дороге-то, покуда она в беспамятстве пребывала, кучу людоедов порубал? Да ведь наверняка и порубал — как же без этого?

— Возвращайся скорей, мой сердечный друг! — взывала она в окошко. — Да, теперь бы просушить это всё...

Вот насчёт просушить оказалось сложнее.

Аннушка не помнила, как оказалась в замке, и почему-то не подумала про дверь. И даже не обратила внимания, куда именно вышел, попрощавшись с ней, благородный шевалье.

В стенах залы было множество дверей — в их числе и та, маленькая, запретная.

Но все они были заперты.

Тут настроение девушки резко переменилось:

— Ах ты, железяка ходячая! — воскликнула она. — Я тут пластаюсь, а он мне, видишь ли, не доверяет! Под замком держит! Вот удавлюсь косой, тогда узнает! Ничего, связка-то у меня... Видно, он просто запер дверь по привычке... Бывает... А если не по привычке? Если он меня томить тут собирается? А потом, после свадьбы, заставит ещё железные штанцы для верности напялить?

Про железные штанцы для верности рассказывал ей в детстве забубённый гувернёр.

И Аннушка подошла к первой попавшейся двери и стала подбирать к ней ключ. При этом она незаметно для себя ругалась на Синюю Бороду, как ругался по утрам папенька, разыскивая припрятанную от него бутыль с брагой.

Ключ наконец подошёл. Но лучше бы не подходил...

...Когда девушка пришла в себя, солнце всё-таки склонилось к вечеру. Аннушка захлопнула страшную комнату, провернула ключ на три оборота, сняла его со связки и бросила в корыто.

— Вот, значит, как, — прошипела она. — Вот, значит, как тут с женщинами обходятся! Да он хуже всякого людоеда! Людоед хоть с пользой людей расходует: солит, коптит... Может, выход рядом?

Но рядом был не выход, а такой же ужас. Аннушка решительно сняла со связки заветный серебряный ключик.

— Дурочку нашёл! Думал, я испугаюсь! Только ты какой-то неправильный злодей — сильно глупый... Тебе бы в эти комнаты напихать золота, серебра, нарядов да цацек всяких, да зеркал навешать — я бы три дня примеркам предавалась и себя от счастья не помнила. А уж покойниц бы стаскал в запретную комнату... Значит, это и не комната вовсе! Значит, там и есть выход! Эх, зря я столько времени на уборку потратила! Тебе бы, извергу, во щи на столе нагадить, только девичий стыд не позволяет — твоё счастье...

Серебряный ключик звонко провернулся в замке.

Маленькая железная дверь распахнулась.

Прежних жён Синей Бороды там не было, но не было и выхода на волю.

Освещенный настенными факелами коридор уходил куда-то во мрак.

«Страшно, — подумала девушка. — А я безоружна. Ножик, что ли, взять?»

Она отошла от ведущей в неведомое двери и прошлась по залу. Оружия было полно, только всё какое-то тяжёлое, неловкое..:

«Ага! — решила Аннушка. — Вот оно! Теперь попробуй возьми меня голыми руками! И штанцы железные — для верности!»

В углу стояли нарядные рыцарские доспехи — сделанные, по всей видимости, на подростка...

ГЛАВА 48

Страницы: «« « ... 1112131415161718 » »»