Невинная девушка с мешком золота Успенский Михаил
— Хорошо, — сказал итальянец. — Только бросать и без того нарушенное хозяйство не годится...
— Почтенный синьор, но ведь злодей может убить Луку! — воскликнул Тиритомба. — Нам дорого каждое мгновенье!
Не удостоив арапа ответом, синьор Джанфранко подошёл к дубу, подлез под ствол, как-то по-особому крякнул — и толстенное дерево, прошумев листьями и ветвями, встало на прежнее место. Мудрец отряхнул руки и походил ещё вокруг ствола, утаптывая потревоженную землю.
Опять сделалось страшно всем — кроме Ничевока.
— Я придумал! — закричал оголец. — Мы лошадку не станем томить — она нам теперь ни к чему! Пусть пасётся!
...Сэр Сарджент, даром что разведчик, всё-таки был не прав: как раз на дорогах-то и ловили в основном похитителя головы. Понятно, это было всё равно что ночью искать потерю исключительно под фонарями, но так уж устроен человек.
И ещё так он устроен, что привык разбегаться при виде мчашейся телеги, в которую запряжено вместо лошади безглавое человеческое тело. Причём за безглавцем этим никакой лошади не угнаться...
Даже самые матёрые кондотьеры отскакивали к обочинам, не говоря уже о простонародье. С мостов же дозорные сигали прямо в воду! Если даже мелко было — всё равно сигали! А коли и догадывались положить поперёк тракта брёвна, так синьор Джанфранко да Чертальдо те брёвна с несусветной лёгкостью перемахивал, и седоки судорожно цеплялись за края своего экипажа и друг за дружку, чтобы не вывалиться.
Не успевал бедный арап спросить у попутчиков, какая за бортом страна, как телега уже въезжала в другую — это можно было заметить только по меняющим цвет придорожным столбам. На ходу ели, на ходу спали — ночь была нипочём резвому телу итальянского механика, ни разу ни во что не влетели! Ночи, кстати, становились всё короче и короче — это мог уже заметить и неучёный человек.
Даже городские ворота синьор Джанфранко отворял единым пинком, выносил створки, ломал вереи...
Ничевок восторженно визжал, нагоняя страху на обывателей.
— Я непременно увезу старика в Англию, — обещал агент с правом на преступления против человечества. — Он должен служить британской короне.
— Абер, майн либер, он принадлежит Объединенной Европе по месту рождения! — возражала его милая, гладя бывшего горца по всем местам с такой страстью, что даже поэт чувствовал что-то вроде ревности — никто ему больше кудерьки не разбирал, не расчёсывал...
Даже если плестись кое-как, нога за ногу, любая дорога куда-то, да приведёт. А поскольку здесь все дороги вели в Рим, синьору Джанфранко всё чаще приходилось сворачивать на проселки, на малозаметные тропки, а то и вовсе по бездорожью лететь. Раза два чуть не утонули, но всё обошлось.
— Ну, вот вам и замок! — объявил наконец итальянец. — Сейчас нам навстречу выбежит радостная Анита или, на худой конец, железное чучело вынесет её бренные останки... Болван полагает... Впрочем, вам сие не интересно.
Это внутри замок Синей Бороды был мрачный, а снаружи он выглядел очень даже весело: стены заросли ярким плющом, многочисленные башенки крыты красной черепицей, на вид совершенно новенькой, никакого рва вокруг, никакого подъёмного моста...
Зато и входа никакого!
Синьор Джанфранко отбросил оглобли и с удовольствием потянулся.
— Как же мы попадём внутрь? — испугался Тиритомба.
— Очень просто, — отозвался британский агент. — Я весьма опытный скалолаз... Вот только придётся поискать в ближайшей деревне верёвку и железный крюк...
— Успокойтесь, друзья, — молвил итальянец. — Здесь есть хитрое и преискусное устройство для подъёма наверх. Оно выполнено в виде девушки. Достаточно позвать её особым образом, и она спустит вниз свои роскошные золотые косы, а мы по ним и вскарабкаемся — как в сказке! К сожалению, вызывающее заклинание я никак не могу припомнить — вероятно, оно осталось в голове...
— У тебя, деда, как я погляжу, многое осталось в голове! — сказал Ничевок, копаясь в завязках гульфика.
Малец мужал на глазах: вот уже и почтение к наставнику из него выветрилось!
— Юноша, с нами дама! — вскричал сэр Сарджент. — Не провоцируйте меня на необдуманные действия!
— С вами дама, а со мной нужда! — парировал Ничевок. — Не лопнуть же мне!
— Майн либер херр, мы впоследствии усыновляет этот ферфлюхте кинд и воспитайт его! — сказала фрау Карла, задумчиво крутя в руках хворостину.
Вот это уже по-настоящему испугало дерзеца: на затёкших ногах он поспешно удалился за угол замка и даже непристойное журчание попытался заглушить какой-то песенкой.
— Вспоминайте своё заклинание, вспоминайте скорей! Наш друг в опасности! — напомнил механику Тиритомба.
Итальянский мастер стучал пальцами по корчаге, вращал её вокруг усечённой шеи, снимал, тряс и вновь водружал на место.
— Деда, а давай я тебе там, где быть затылку, почешу! — вернулся повеселевший Ничевок. — Нашему дедушке это очень помогало... Он чего и не было сроду припоминал...
Помогло, да не очень.
— Заклинание было в стихах... — только и сказал почёсанный.
— В итальянских? — спросил арап. — О, сколь сладкозвучен язык знойного Юга, сколь приятен он грубому северному дикарскому уху...
— Да нет, язык не имеет значения, — махнул рукой синьор Джанфранко. — Тут важен смысл... А он примерно таков: столь прекрасны волосы твои, моя донна, что все мужчины, сколько их есть в городе, устремляются за тобой и следуют повсюду... Владеете ли вы искусством импровизации?
Тут уж пришлось и поэту призадуматься изо всей поэтической силы. Он тоже принялся мучить свою голову, колотить по ней кулачками, разве что не отрывал...
— Ненавижу волос шотландских эту желтизну... На бронзу волос, на ланиты... Кудри девы-чародейки... И тяжкий водопад волос... Завитки её кос развилися... И ручьями б разбежалась шелковистая коса... Льётся бурливым волос вином... Куст волос золотистый вянет... И помню россыпь золотую твоей божественной косы... В извивах кос... Короткие крылья волос...
Всё не годилось.
—. Эх ты, чернота! — сказал Ничевок. — Да это же проще простого:
Распустила Дуня косы,
А за нею — все матросы!
Распустила Дуня ленты -
А за нею все студенты!
Распустила Дуня пряди -
А за ней другие...
— Отчего же только лишь матросы и студенты... — перебил соперника посрамлённый импровизатор, но тут в одной из башенок раздался пронзительный стальной скрежет, и в узком окошке обозначился ржавый скелет — правда, из черепа его, прямо из металла, стали расти золотистые нити и так доросли до самой земли. Нити кое-где сплетались в перемычки, образуя тем подобие верёвочной лестницы...
— Вперёд, друзья! — предложил механик. — Тут и ребёнок залезет: ведь замок предназначался именно детям... Проклятый болван ободрал оболочку тончайшей работы — думал, видимо, что ему сгодятся детали... А тут же совершенно иной принцип!
— Ребёнок не залезет, — предупредил Ничевок. — Ребенку ещё жить не надоело.
— Конечно, леди и джентльмены! — воскликнул лорд Рипли. — Я птицей взлечу наверх, а потом вытащу остальных...
— Ещё чего! — сказал малец. — Ты, дяденька, конечно, боец, но нам боец и самим нужен. Вдруг там засел разбойник с топором? Тюкнет по головке, и мы без защиты останемся... Нет, пусть они лезут!
И указал на скукожившихся панычей.
— Ежели первый пострадает, — продолжал Ничевок, — то другой ещё успеет нас предупредить, а ещё того лучше свалится на злодея бездыханным кулём и придавит! А этих — чего жалеть!
— Резонно, — сказал агент её величества. — Пустые людишки, вроде испанцев...
— Я единоразно браль живьём в Базеле некоторый вооружённый маньяк, — предложила свои услуги фрау Карла. — Правда, он зер шнелле умрайт...
— Видите, позорники, женщина — и то не боится! — подхватил Ничевок. — Вот какая храбрая тётенька, — заискивающе добавил он, явно опасаясь возможного усыновления.
— Тогда мы вас и до Рима подвезём! — посулил пряник Тиритомба. А синьор Джанфранко ничего не посулил и даже не просвистел: подлинный мастер выше человеческих страстей!
Панычи, подталкивая друг дружку вперёд, приблизились к подножию башни, поочерёдно попробовали лестницу на прочность. Потом тихонько стали торговаться между собой, кому сгинуть первым.
Тиритомба подошёл к ним, протягивая верный ятаганчик.
— Я же не воин, — оправдывал он себя. — Я лишь певец во стане воинов... А коли вам гибель суждена, так я её воспою в надлежащей балладе!
От оружия нунции-легаты не отказались и между собой как-то всё же уладились: первым полез Недашковский, сверкая голизной: одежды ему досталось совсем мало. Обширный его зад едва не застрял в узком проёме, но всё же протиснулся.
Вместо ожидаемого предсмертного вопля послышалось:
— Яцек, коханый, за мной!
Яцек Тремба взял ятаганчик в зубы, как заправский пират, подоткнул горское платье и устремился за возлюбленным.
— Кажись, пролезло! — вздохнул Ничевок. — Ну, теперь мой черёд. Я-то подавно ничего не боюсь.
Мальчик резво подбежал под окошко, ухватился за золотые пряди...
...и лестница-чудесница плавно полетела вниз, перерезанная предательским клинком.
В окошко высунулась торжествующая физиономия Трембы.
— Ваша панночка померла! А всё золото теперь наше!
ГЛАВА 52
— Как они могли! — не успокаивался Тиритомба, бегая взад и вперёд вокруг башни. — В такой миг думать о презренном металле! Вот к чему приводит милосердие! Вечно оно стучится в наши сердца не вовремя! Что сделали они с бедным атаманом? Как мы доберёмся до них?
— Мы построим пирамид из живых нас, — предложила фрау Карла. — Буби полезет первым...
— Не выйдет! — скоренько откликнулся Ничевок. — Первому башку мигом отчекрыжат... А, знаю! Затомим их голодом!
— Не выйдет, — скорбно свистнул синьор Джанфранко. — Наверняка железный болван пополнял запасы воды и пищи для своих гостей. Но где же он сам? Если с ним всё в порядке, эти псы Тёмного Кесаря недолго проживут...
Между тем уже смеркалось — солнце торопилось на закат, чтобы оправдаться за многочисленные дневные задержки и промедления.
— Да разве здесь одно окно? — сказал сэр Сарджент. — Дайте мне веревку с крюком, и я легко попаду внутрь... Конечно, лучше было бы иметь арбалет...
— С арбалетом и дурак залезет, — вздохнул Ничевок, вспрыгнул в телегу и напоказ раскинулся на сене — дескать, сделал всё от меня зависящее, а теперь не мешайте мне отдохнуть!
— Синьор Джанфранко, вам знакомо искусство осады? — с надеждой спросил арап. — Не верю я, чтобы душа моя Радищев сгинул там ни за грош. Он необыкновенно живуч, а уж в женском-то теле...
— Нихт ферштеен, — сказала фрау Карла. — Фройляйн Анна — она мужик или фемина? Налицо правовой казус.
— Фемина, фемина, — откликнулся поэт. — Но не всегда была она феминой...
Глиняная корчага на плечах итальянского механика выглядела явно сконфуженной. Зрелище было не из простых.
— Синьор Джанфранко, вы же сами строили замок, — нетерпеливо произнёс лорд Рипли. — А в каждом приличном замке должно быть множество потайных ходов на случай осады...
— Это игрушечный замок, — развёл руками безголовый мудрец. — Я-то думал спрятать там свой Тайный Узел — ведь никому и в голову не пришло бы искать его в месте, ставшем игралищем детей.
— Зато убийцам и не выйтить оттудова! — воскликнула фрау Карла. — О, я им устрою судебный процесс!
— Не думаю я, чтобы Лука поддался этим гадам, — вступился Тиритомба за честь друга. — Он бы их и спящий передавил...
— Вот отдохну маленько и сам разберусь! — подал голос Ничевок с телеги. — Тётенька Анна, конечно, вредная, но всё же нашенская. Да они, поди, наврали, что она убитая!
— Бедный добрый бамбино, — пожал осиротевшими плечами механик. — А ведь я и хотел, чтобы такие вот смышлёные ребятишки бегали там по винтовым лестницам, искали потайные рычаги за гобеленами и шкафами... Были бы там полными хозяевами... Какой злой и коварной оказалась невинная игрушка!
— Игрушку и сломать можно, — сказал Ничевок. — Или разобрать... Я их в жизни-то много раскурочил, игрушек этих. А коли крепость ненастоящая — так, может, она и не каменная?
Эта простая мысль поразила синьора Джан-франко.
— Эх, надо было взять горшок побольше, — свистнул он. — Ребёнок прав! Замок-то не каменный!
— Деревянный? — спросил арап.
— И не деревянный. Это такой особый материал, он неподвластен времени и стихиям...
— Вы нас утешаль, — саркастически бросила фрау Карла. — Дер тёйфель! Мы будем сидеть тут, пока не посидим... нет, побелеем...
— Я пошёл за верёвками, — решительно сказал лорд Рипли. — Уступить двум соплякам было бы позором.
— Увы, — сказал синьор Джанфранко. — Ближние деревни наверняка опустошены безумным стальным чудовищем...
— Может быть, существуют ещё какие-нибудь заклинания? — умоляюще спросил Тиритомба. — Хоть намекните — я живо их воспроизведу!
— Вспоминай, деда, вспоминай! — Ничевок слез с телеги и подошёл к механику. — Хочешь, я тебе память освежу?
И, не дожидаясь согласия мудреца, снял корчагу с туловища, начал махать ею туда-сюда, словно бы проветривая. Потом для чего-то заглянул вглубь горшка, удовлетворенно кивнул, плюнул туда и вернул сосуд на прежнее место.
Вся компания застыла в благоговейном ожидании.
— Браво! — воскликнул наконец синьор да Чертальдо. — В самом деле! Ведь есть же вход для ремонта! О, я всё предусмотрел, всё учёл! Не в моей привычке карабкаться по верёвочным лестницам. Ведь перед нами всего лишь аттракцион, хоть и гениальный...
— Ищи, ищи, скоро темно станет! — приказал малец.
Долго искать не пришлось. Повинуясь жестам синьора Джанфранко, сэр Сарджент своей острой саблей срезал побеги плюща в указанном месте.
Но никакого входа там не было — просто в стене была высечена таблица, поделенная на девять квадратов. В каждом квадрате имелась своя цифра — за исключением одного.
— Теперь требуется всего лишь начертать хотя бы пальцем контуры недостающего числа, — сказал механик. — Бумагу мне! Счёты!
— Где ж мы их тебе возьмём? — растерялся Тиритомба.
— И бумаги не надо! — снова пришёл на выручку Ничевок. — Пятёрочку там надо поставить, тогда и вверх будет двадцать семь, и вниз будет двадцать семь, и наискосок!
Синьор Джанфранко снял корчагу с плеч и чуть было не расколотил её об стену с досады, но ему не дали.
Тем временем удивительный ребёнок подскочил к стенке и чумазым пальцем вывел искомую цифру.
Часть кладки медленно, со скрипом, стала уходить вбок, открывая чернеющий проход.
— Тихо! — воскликнул Ничевок. — Мы к ним подкрадёмся, пока не ждут... Веди, деда! Ты тут всё знаешь, ты вспомнишь...
...Двигались вдоль стенки, на ощупь, держа друг дружку за руки. Лорд Рипли шёпотом тревожился, чтобы кто-нибудь не попал под его саблю в будущей неизбежной суматохе.
Сначала попали в зал, слабо освещенный факелами, но рассматривать его убранство было некогда. Из зала поднялись на галерею по безмолвной лестнице, а уж оттуда, мелкими шагами, вошли в проход, несомненно, ведущий в коварную башню. Света там было мало, но достаточно, чтобы увидеть предостерегающее движение секретного агента её величества.
Странники застыли, прислушиваясь.
В башне пыхтели, сопели, стонали, шипели, ойкали, кряхтели, крякали — словно случилась там либо великая любовь, либо большая драка.
Драка и была: какая любовь?
— Смерть предателям! — воскликнул сэр Сарджент, наступивший на брошенный ятаган.
Нунции-легаты катались по круглой площадке ложного камня, норовя задушить друг друга. Вожделенный мешок был распорот, золотые монеты раскатились по полу, но всё-таки образуя две примерно одинаковые кучки.
Возмущённый крик лорда Рипли вернул негодяев к действительности — они в ужасе вскочили и отпрянули к стенам.
— Где леди Анна? — лорд Рипли схватил Трембу и Недашковского за глотки, причём лезвием сабли едва не отрезал голову Яцеку.
— Майн либер, зачитай подозреваемым их права! — напомнила фрау Карла, ни на миг не забывавшая о законности.
— Хрящик им из носовой перегородки, а не права! — раздался откуда-то знакомый нежный голосок. — Подождали бы немного, и сии клевреты Тёмного Кесаря сами бы себя уничтожили!
— Лука! Фройляйн! Донна! Тётенька! — обрадовались спасатели.
На свет вышел — или вышла? — невинная девушка, лишённая мешка с золотом. Вид у девушки был всё равно самый атаманский: волосы растрёпаны, в одной руке кинжал, в другой пистоль. Глаза Луки горели неистовым пламенем.
— Я уж давно не без памяти! — продолжал спасённый. — Они даже не сочли нужным определить, бьётся ли моё верное ретивое сердце — столь отвратно для них само прикосновение к женскому телу! Ну да я бы подождал кровавого исхода — не самому же руки марать...
— Совершенно верно, — скривился лорд Рипли и бросил предателей на пол, чтобы всякому приличному человеку сделалось доступно их попинать. Панычи не сопротивлялись, понимая свою обречённость.
— Где же Синяя Борода? — озабоченно спросил синьор Джанфранко. — Если он в отлучке и скоро воротится, то нам угрожает серьёзная опасность...
— Застрелил я его! — торжествующе сказал Радищев, отбиваясь от восторженных ласк арапа. — И тебя застрелю — убери руки!
— Так я же не в том смысле! — обиделся поэт. — Я же по-товарищески!
— Товарищи под сарафан не лезут, — проворчал Лука.
Зажгли ещё пару факелов и увидели алые отсветы на воронёных доспехах. Шлем на похитителе двух Аннушек был разворочен, оттуда торчала проволока и пахло чем-то горелым.
— Простая пуля — а чего натворила! — похвастался атаман.
Синьор Джанфранко склонился над поверженным чудовищем, попытался скрутить обрывки проволоки, но махнул рукой.
— Проще нового сделать. — сказал он. — Восстановлению не подлежит.
Фрау Карла тем временем ловко вязала преступников обрывками их же одежд.
— Пани Карла! Пани Карла! — кричали они. — Вы не имеете права! Мы подпадаем только под юрисдикцию самого Кесаря! Мы выполняли его приказ! Девушка не должна была дойти до Рима — так велел нам синьор Николо, камерарий!
— Процесс! — требовала фрау Карла. — Да будет он скор и справедлив!
— Какой процесс, моя леди? — спросил её пылкий обожатель. — Объявите бездельников вне закона, и вся недолга... Я же с удовольствием продемонстрирую вам пару несложных приемов лёгкого умерщвления, доступных и женщине, и старцу, и ребёнку...
— Чем же мы будем тогда отличать себя от наёмных мёрдерен? — возразила справедливая леди.
— Какой процесс? Вы с ума сошли! — кричал Радищев. — Надо спешить! Надо Аннушку выручать!
Но фрау настояла на своём.
Процесс устроили в зале. Фрау Карла разместила в хозяйском кресле самого беспристрастного и вообще неживого — разумеется, синьора Джанфранко. Остальные заняли места на табуретках. Арапа суровая жрица юстиции определила в секретари. Прокурором назначила быть себе, в адвокаты пошёл агент, а Ничевоку, носителю уст младенца, пришлось стать одиноким присяжным. Потрясённого Луку практически отстранили от участия в судилище как главного свидетеля и вообще лицо заинтересованное. Ничевок мстительно показал атаману язык.
Для панычей пришлось притащить тяжеленную скамью подсудимых. Такая была длинная скамья, что хватило бы её для всех обидчиков Луки.
На столе стояло и главное вещественное доказательство — распоротый опечатанный мешок. Все золотые монеты были аккуратно разложены столбиками и пересчитаны лично фрау Карлой.
— Где айне монет? — грозно вопросила судья и сразу же безошибочно определила похитителя, указав на него мускулистым пальцем.
Ничевок засмущался и вытащил денежку изо рта.
— И вовсе они не золотые, — объявил он. — Сперва надо была проверить! А из этих я себе грузила отолью на всю оставшуюся жизнь...
— Как не золотые? — удивился горшок судьи. — Ну-ка, ну-ка...
Кому как не алхимику и знать про золото!
— В самом деле, — растерянно сказал синьор Джанфранко. — Это позолоченный плюмбум.
— Вот же прямые подлецы! — воскликнул секретарь, хотя ему и надлежало безмолвствовать. — И во всём у нас так!
— Монеты должен быть пробирен... дон Хавьер! — воскликнула фрау Карла. — Видимо, он вошёл в сговор с ерусланише финанцдиректор. Он будет отвечаль перед Ойропише Трибуналь им Страсбург! Таким образом договор с Кесарем объявляется юридически ничтожным! Никаких претензий к Еруслянд не может того быть, испытание начнётся заново!
— Хрящик вам, — пробормотал под нос Лука. — Вдругорядь не пойду... Мешок свинца задаром пёр через всю державу!
Отвозмущавшись, приступили к допросу подсудимых.
Панычи по очереди поведали историю своей нечеловеческой любви, во имя которой им не раз приходилось поступаться принципами, опускаться до провокаций, вводить народ в заблуждение, лжесвидетельствовать, воровать, идти на поводу, служить слепым орудием...
Лука то и дело порывался рассказать высокому суду о предательских делах Трембы и Недашковского в разбойничьем лесу, но всякий раз фрау Карла заявляла, что сие к делу не относится, и вопросительно глядела на горшок судьи, а тот согласно кивал.
Постепенно клубочек размотался, и тогда выяснилось, что негодяи ни в чём таком особенном не виноваты. И действительно: фальшивую монету чеканили не они, подмены не производили, печатей на мешке не подделывали, а вменить им в преступление можно разве что добросовестное заблуждение, мелкую кражу цветных металлов да неоказание помощи пострадавшей фройляйн Анне, хотя адвокат из лорда Рипли был никакой.
— Ну прямо мученики Усатий и Полосатий! — выкрикнул несдержанный Тиритомба. — Хоть балладу складывай! Может, их прямо тут и освободить из-под стражи в зале суда?
Во всём положившийся на опытную фрау, синьор Джанфранко с удивительной для покойника грустью согласился, что для смертной казни оснований нет, а вот на телесное наказание средней тяжести деяния панычей вполне тянут. Присяжный с некоторым неудовольствием высказал своё мнение.
— Приговор привести в исполнение в зале суда! — свистнул судья и вместо молотка грохнул по столу кулаком.
— Деда, деда, дай я! — обрадовался присяжный Ничевок. — Я тальнику нарежу, в соли замочу...
Но услуги ребёнка были безжалостно отвергнуты. Луку тоже не допустили в палачи: чего доброго, запорет до смерти, не женское это дело. И пламенный Тиритомба заявил, что оружие поэта — острое слово да скованный для мести кинжал, изделье бранного Востока, но никак не розги.
Да ведь и сэр Сарджент с этими обязанностями справился преотлично, воспользовавшись витым шнуром от штор. Шнур он, правда, не вымачивал, а присоливал секомое непосредственно из серебряной солонки.
От такого зрелища отвернулся даже синьор Джанфранко, а Ничевок глядел во все глаза и считал вслух.
ГЛАВА 53
В замке Синей Бороды не пугали Аннушку многочисленные нетопыри — она отважно гоняла их алебардой и тем сеяла среди рукокрылых тварей ужас, а тут поди ж ты — подвел её обычный девичий страх в самый неподходящий момент, когда войско маленького дофина брало город Реймс.
Французские рыцари устремились в атаку со своей предводительницей на челе. Анна решительно подняла забрало, чтобы её боевые призывы слышало войско освободителей.
— Монжуа Сен-Дени! — кричала она, как научил её старый сенешаль. Он скакал по правую руку Орлеанской девы, а по левую размахивал мечом маркиз Депардье, чей нос напоминал руль небольшой бригантины.
Защитники города, с бору по сосенке набранные кондотьеры да ополчение Инквизиции, с трепетом глядели на приближавшуюся к ним стальную лавину.
За дни, проведённые в боях и походах, Аннушка Амелькина привыкла и к тяжёлым доспехам, и к запаху конского пота, и к воплям раненых, и к торжественным победным пирам, и к солдатской ругани (та не шла ни в какое сравнение с батюшкиной), и к оружию. Специально для неё лучшие мастера изготовили железное коромысло, ничем не отличавшееся от родного, привычного, — только стальные крюки на концах были побольше размером да остро заточенные. С их помощью девушка навострилась выдёргивать вражеских всадников из сёдел по двое зараз.
Она и сейчас хотела проделать свой боевой приём, но вдруг откуда-то сверху в лицо ей устремилось нечто белое, громко хлопающее крыльями и нестерпимо воняющее.
— Сдавайся, дрянь! — пропищало оно.
Внука Святого девушка видела только на картинках и потому оторопела. Она бросила верное коромысло и вскинула руки к шлему. Шипастые перчатки впились в жалкое тельце, но нетопырь вдруг с необыкновенной силой рванул вверх. Анна не удержалась в седле и свалилась в сторону. Ни сенешаль, ни маркиз не успели её поддержать, а вот вороная кобыла, напуганная белой тварью не меньше всадницы, понесла с удвоенной скоростью. Шлем Орлеанской девы запрыгал по кочкам, стремена же были весьма надёжные...
— Дева убита! Наша Жанна убита! — кричали отважнейшие из отважнейших и в беспорядке поворачивали коней...
... — Очухалась, еретичка! — сказал кто-то жирным голосом.
Анна открыла глаза и сразу успокоилась: такие добрые, лучистые, всепонимающие и всепрощающие глаза устремили на неё свой ясный и ласковый взор.
Толстенький старичок в чёрной рясе, украшенной лишь золотой головой быка на золотой же цепи, сидел у её ложа. Чисто выбритое личико старичка лоснилось, из-под красной шапочки торчали седые кудри.
— Успокойся, я лишь пришёл подготовить тебя к аутодафе, — сказал старичок.
— К свадьбе, что ли? — задушенным голосом спросила Аннушка. — Я в серале у басурманского султана?
— К счастью, нет, — улыбнулся толстячок. — Это не гнусное обиталище погрязшего в пороке восточного владыки, где несчастные пленницы, утопая в розовом масле и шербете, с ужасом дожидаются дня, когда растленный тиран соизволит обратить на них своё нечистое внимание. Здесь всего лишь гостеприимные подвалы кесарской Инквизиции, а я — простой Великий Инквизитор Фома Торквемада... Покайся во всех совершённых тобой преступлениях, и тогда ты спокойно, с достоинством сможешь взойти навстречу всеочищающему пламени Преисподней, где чёрные и рогатые слуги Кесаря нашего примут тебя на благословенные вилы и багры, проведут к сковородам, на которых так заманчиво шкворчит вожделенное кипящее масло... В противном случае тебя ждут вечная скука и тоска среди однообразных облаков под заунывное пение бесполых пернатых существ! Ничто не сравнится с этой мукой!
Аннушка соображала — хоть и с трудом.
— Нет, — сказала она. — Я не хочу на сковородку... Я не цыплёнок... Да ты, старый, никак меня курицей обозвал?! Тебе стыдно должно быть!
Фома Торквемада выпучил ясные глаза:
— Стыдно? А это как?
— А вот я тебе объясню!
Девушка дёрнулась, чтобы объяснить, но не вышло, поскольку тело её было привязано к ложу кожаными ремнями. Комната была просторная, с низким потолком, на котором изображались и сковородки, и багры, и сами рогатые, и много ещё чего плохого. К стене привинчена была медная бычья голова с выпученными бельмами. Ещё в комнате стоял почерневший от времени простой деревянный стол, украшенный снежно-белыми салфетками. На салфетках лежали различные инструменты: клещи, тиски, буравы, кузнечные мехи, крючья, киянки. Посреди стола возвышался нарядный женский сапожок — почему-то непарный.
«Вот это я влипла! — подумала девушка. — Инквизиция! У нас ей детей пугают! И мы сами крепостных стращали: платите подати вовремя, не то придут к нам в Ерусланию инквизиторы, так барские батоги вы будете с благодарностью вспоминать: свои мучители слаще иноземных! Только ведь я их законам неподвластна!»
— Я вашим законам неподвластна! — заявила она. — Я подданная государя царя Всея Великия, Малыя, Белыя и Пушистыя Еруслании! Я буду жаловаться!
— Хоть в Страсбург! — засмеялся Великий Инквизитор. — Поймите, милое дитя, сейчас в помине никакой Еруслании. Или не будет в ближайшее время. А вы нарушили все мыслимые и немыслимые законы Тёмного Кесаря. Вы подняли великий мятеж, смутив легковерных, легкомысленных и трусливых французов. Ваши солдаты оказывали вооружённое сопротивление римским гарнизонам!
— Да какое сопротивление? — удивилась Аннушка. — Мы просто лупили их в хвост и в гриву: на войне как на войне. А ваши хвалёные кондотьеры уже настолько обленились, что даже мечами-то отмахивались по-бабьи! И вовсе мои французики не трусливые, хоть и думают всё время только об одном, — она зарумянилась. — Но моя невинность была для них залогом победы! Им просто совестно было отступать в присутствии женщины — поэтому они и сметали всё на своём пути!
— Совестно? — возвёл брови Великий Инквизитор. — Да ведь наш Князь-Папа не спит ночей, освобождая несчастное человечество от стыда, совести и тому подобных предрассудков! И я, убогий, неустанно тружусь на том же благородном поприще! Ещё неизвестно, куда бы пришла Европа, отягощенная запретными и тлетворными суевериями! Правда, кое-куда проникают их ядовитые миазмы...
Он некоторое время сидел, задумавшись, потом протянул руку и взял со стола свиток. Потом водрузил на горбатый нос очки, отчего его глаза стали ещё лучистее.
— Впрочем, давайте по порядку, — сказал он и уткнулся в свиток. — Почему ты, дева Иоанна, носила мужское платье?
— Ну вы, месье Фома, и спросили! Вы без штанов-то пробовали на коне скакать? Вы без доспехов-то в битву хаживали? Вы среди грубых мужланов жили?
— Но вы ведь раскаиваетесь, бедное дитя?
— Ни в чем я не раскаиваюсь! Я же не могла их бросить! Они же вбили себе в головы, что я должна спасти прекрасную Францию! А мне жалко, что ли? Ну, конечно, трудно приходилось, слезы по ночам глотала, всё тело горело... Потом-то обвыкла... Разве у вас женщины никогда не переодеваются в мужчин?
— Разве что для интрижки или на карнавале, — сказал Торквемада. — Но при этом они исполняют далеко не мужские обязанности... Вы понимаете, что вы наделали?
— Ничего не наделала, — с достоинством сказала Аннушка. — Лишь то, что велел мне долг.
Великий Инквизитор снова сверился со списком.
— Утверждала ли ты, дева Иоанна, что слышала голоса, приказывавшие тебе поднять мятеж?
— И вы про то же! Конечно, слышала, и всякий человек слышит в голове голоса. У нас они мыслями называются, а у вас? Или вы полагаете, что дядя чужой руководит всеми поступками людей?
Торквемада всплеснул пухлыми ладошками:
— Дядя чужой? Вот как? Наш Кесарь, человечества создатель, Европы объединитель — дядя чужой? Да ведь он всякому смертному должен быть ближе и родней отца и матери! Без него вообще бы ничего не было!