Невинная девушка с мешком золота Успенский Михаил
Лука рыдал.
Слёзы катились по румяным ланитам, перси сотрясались, сажа с ресниц размазывалась по лицу.
Несчастный, вглядываясь в зеркальце, вдруг понял, что давно уже не любуется работящей возлюбленной, а любуется уже исключительно собой и озабочен единственно своей внешностью
«У меня уже и мозги бабьи делаются», — обречённо понял он.
Вот почему рыдал атаман.
К счастью, его никто уже не слышал — спутники спали, набираясь сил перед завтрашней дорогой, только привязанный к дубу синьор Джанфранко задумчиво кружил вокруг ствола, не пытаясь освободиться.
Они даже не побоялись развести костёр на открытом месте. А чего бояться? Коли и подойдут лихие люди, так от лихости их ничего не останется, когда узрят тело в окровавленной одежде и с корчагой вместо головы.
— Подойди, — еле слышно просвистела корчага.
Атаман, всхлипывая, приблизился.
— О чем плачешь, девочка? — спросил итальянец.
— Я не девочка... — чистосердечно признался Лука.
— Ах, вот в чём дело! — странно прозвучал смех мудреца. — Не беда. Не ты первая, не ты последняя, аморе — страшная сила... Только не проси меня вытравить плод — я и без того достаточно зла натворил... Ничего страшного, коли младенец родится чёрным...
От гнева мозги атамана обрели утраченное было мужество.
— Говори, да не заговаривайся! Мужик я, не хуже прочих! И Тиритомбе нипочём бы не поддался: он ведь мне боевой товарищ, хоть и лелеет преступную надежду. Дышло ему тележное в самые эмпиреи, а не тело моё белое!
— Бедняжка, ты обезумела от пережитого, — ласково молвил мудрец. — На рассвете я соберу в поле соответствующие травы, и ты снова станешь прежней весёлой Анитой...
— Я не Анюта, — буркнул атаман. — Меня Лукой кличут... И ешё неизвестно, кто обезумел...
Он сел у ног итальянца и рассказал ему всё — начиная с неудачного похода в разбойники...
...Есть сказочка про весёлый горшок на ярмарке: всякий, кто брал его в руки, начинал безудержно хохотать. А вот хохочущего горшка никто пока не видел, кроме бедного Луки. Ведь мало не раскололся горшок-то!
Просмеявшись, волшебник сказал:
— Жаль, что не слышал твоего повествования славный мой земляк Джанни Бокаччо. Уж он из этого сочинил бы такую новеллу, что всем попам сделалось бы тошно! Ну и учудила же мона Лукреция! Всё-таки она первоклассная ведьма, что ни говори! Ну да утешься. Я тебе помогу. Хрящик мы позаимствуем из твоего же носа: ведь красота в разбойнике не главное. Кожу для мошонки бережно срежем опять же с твоего же зада, а за тестикулы сойдёт пара желудей от нашего гостеприимного дерева... О, это будет триумфом хирургии!
— Ты мне чего предлагаешь, глиняная твоя голова? — подскочил атаман.
— Не тревожься, ты ничего даже не почувствуешь, усыплённый маковым молочком. Я отделю твою прекрасную грудь от тела столь аккуратно, что не останется и следа, а на её место мы вживим курчавые волосы...
— Нет. так я не согласен. Мне бабушка иное обещала...
— Так она же обычная ведьма! Она на тебя наложила примитивное заклятие с помощью особого отвара. Я же, как подлинный учёный, не признаю никаких чар, а надеюсь лишь на свою верную руку и свободную мысль! Завтра же и приступим!
Лука схватился за низ живота. Нет уж, лучше честная журавушка, чем какие-то жёлуди с носовым хрящиком! И с журавушкой половина народу живёт!
— Нет, я лучше кротко упаду бабушке в ноги. Тем более что она сказала: мол, когда совсем припечёт...
— И припекало? — заботливо спросил мудрец.
— Сто раз! — вздохнул Радищев.
— Значит, припекало, да не совсем, — вздохнул Джанфранко. — Ладно, не отчаивайся и терпи. Всё равно после такой операции тебе пришлось бы отлёживаться всё лето, а нам следует спешить. Боюсь, как бы Синяя Борода не навредил той девушке...
— Да кто он такой?
— Моё изделие, — тоскливо свистнул горшок. — Синяя Борода есть гомункул, только механический. Я, бамбина, на какое-то время отвлёкся от миросотворения, которое мне порядком поднадоело, и затеялся построить для детей такой городок, в котором жили бы персонажи разных сказок, но все подряд весёлые и добрые, в отличие от своих прототипов. К сожалению, проклятый Чезаре Борджа снова пристал со своими дурацкими выдумками, и я успел воздвигнуть только замок Синей Бороды. Бедный автомат, видимо, совсем разладился от сырости... До меня доходили ужасные слухи... Да что автомат! Весь этот несчастный мир у нас на глазах разрушается! И он похоронит нас под своими обломками... Может, это и к лучшему...
В неверном свете костра Лука увидел, как по глазурованному боку корчаги катится то ли слеза, то ли предутренняя роса.
— А ключ? Клавикула твоя? — спросил он.
— Ключ... — задумался итальянец. — Ключ, верно, был... К чему же он был? Неужели это осталось в моей отсечённой голове? Нет, вспомнил! Вот он для чего: чтобы всякий, открывший запретную дверь, оказался в надлежащее время в надлежащем месте!
— И что тогда?
— Ну... я не знаю. Возможно, что и этот механизм пострадал от времени... Тогда я уж и не знаю, что делать!
— Так ты же сам всё это учинил! — вскричал во гневе Лука. — С тебя и спрос! Твой и ответ!
Он хотел было сгрести мудреца за грудки, но опомнился — ведь синьор Джанфранко уже ответил головой, а дважды за одну вину не казнят...
— В надлежащее время в надлежащем месте... — тупо повторил Радищев. — Хотел бы я там оказаться — чтобы совсем уж припекло, и бабушка Лукреция пришла мне на помощь, как обещала...
— Узнаю ли я её? — вздохнул горшок.
— Я помогу, — посулил Лука. — А теперь мне отдохнуть надо. Утро вечера мудренее.
— Не знаю, не знаю, — сказал итальянец. — Посмотрим.
...А чего смотреть? Утро выдалось уж такое мудрёное, что и не выскажешь.
Во-первых, солнце, едва показавшись на горизонте и обменявшись с луной Зелёным Лучом, мгновенно взлетело в зенит, и, судя по всему, обосновалось там всерьёз и надолго.
Во-вторых, дуб, к которому привязан был итальянский мудрый синьор, вдруг затрещал и накренился, так что Лука еле успел перерезать верёвку, а то бы Джанфранко искупил свою вину по второму разу.
В-третьих, Тиритомба в ужасе заорал, увидев, как по небу с немыслимой скоростью несётся гусиный косяк, сопровождая свой странный полёт отчаянными криками и устремляясь прямо к светилу.
— Началось, — сказал синьор Джанфранко. — Надо торопиться. А то мы тут совсем как в миланской опере...
— А что в миланской опере? — спросил Лука.
— Так в опере герои вечно поют: «Бежим! Спешим! Погоня близко!» — а сами не трогаются с места по часу и более.
С этими словами он вернулся к рухнувшему дубу и стал внимательно вглядываться в яму, образованную вывороченными корнями.
Лука тоже заглянул. Яма была, казалось, бездонная, из неё доносился приглушённый скрежет, словно между гигантскими мельничными жерновами угодил какой-то особенно твёрдый камешек.
— Слазить, что ли... — в сомнении сказал Джанфранко.
Пробудившиеся от крика поэта панычи только лупали глазами, чем страшно раздражали Луку.
Фрау Карла прижалась к своему кавалеру, который, сохраняя истинно британское спокойствие и не обращая внимания на даму, свободной рукой стал срезать кинжалом надоевшую бороду.
Тут в небе послышался какой-то свист, и все по мановению руки старого Джанфранко укрылись под ветвями упавшего богатыря.
Тотчас же на землю стали со страшной силой падать какие-то мешки — штук десять.
Даже хладнокровный Ничевок ненадолго утратил самообладание, но всё же вылез из укрытия, первым всё понял и закричал:
— Завтраки прилетели!
Потому что павшие мешки и были те самые гуси, что устремились недавно прямёхонько на солнце. Все перья на них обуглились и отваливались вместе с гусиной кожей.
Пахло вкусно, только есть почему-то не хотелось никому, кроме отважного пострелёнка. Покуда спутники приходили в себя, он уже грыз две гусиные ножки, попеременно откусывая то от одной, то от другой без соли. И всю рожу перемазал жиром.
— Вот вам, амичи, и манна небесная — вернее, перепела жареные, — сказал непонятные слова синьор Джанфранко да Чертальдо.
Лука же, не говоря ни слова, взвалил на себя надоевший груз и совсем уж изготовился в путь, но ему не пришлось сделать и шага.
Никто и не понял, поражённый небесными бесчинствами, что мимо пронёсся, тяжело бухая копытами, конь под железным всадником и что никакого Луки, он же Аннушка-Анита, рядом не стало.
Железный всадник ухватил атамана за девичью золотую косу, ловко перекинул поперёк седла и умчал в неизвестную даль.
Там, где стояла невинная девушка с мешком золота, осталось только волшебное зеркальце, безжалостно расколотое тяжёлым копытом.
ГЛАВА 49
...Говорили стражники по-французски, поэтому Аннушке снова пришлось напрячь память.
— Меня зовут Анна, — просто сказала она.
— Жанна? — обрадовался старший стражник.
— Нет, Анна, — поправила девушка.
— Не придирайся, старина, — сказал страж помоложе. — Всё сходится — у неё ужасный эльзасский акцент. Но на всякий случай — вы девственны, сударыня?
— Конечно! — воскликнула Аннушка и невольно покраснела, а про себя подумала: «И какая дура призналась бы первому встречному, что себя не соблюла?»
— Тогда я доложу, — сказал пожилой и скрылся за дверью.
Аннушка в нетерпении переминалась с ноги на ногу. Доспехи её издавали скрипение и лязгание. Молодой стражник смотрел на неё с большим уважением.
— Проходите, дорогая, — сказал вернувшийся пожилой страж. — Несчастная Франция давно вас ждёт.
Аннушка вошла в распахнутую дверь и оказалась в просторном помещении, битком набитом людьми. Там были мужчины и женщины, старики и дети, при мечах и безоружные — но все были одеты нарядно: у неё даже зарябило в глазах от красного, синего и белого бархата, сверкающей парчи, роскошных ерусланских мехов.
При виде Аннушки все эти люди издали единый восторженный вздох и раздались к стенам. Перед ней открылся широкий проход, в конце которого она увидела покрытый золототканым покрывалом престол. На престоле сидел, болтая кривыми ножками, лохматый карлик и корчил ей рожи. Одновременно карлик обеими руками тасовал карточную колоду. Карты описывали в воздухе самые разнообразные фигуры.
Из толпы придворных вышел старый воин — хоть и не в доспехах, но зато с лицом, порепан-ным боевыми шрамами.
— Я — Этьен де Лабрюйер, сенешаль замка Шинон, — распевно сказал ветеран. — Ты ли та, что называет себя Орлеанской девой?
— Я, — смело сказала Аннушка, хотя и не знала, что значит «Орлеанская». Но слово было красивое, вот она и согласилась.
— Ты слышала голоса? — спросил Этьен де Лабрюйер.
— Месье, я слышу их с тех пор, как помню себя, — сказала Аннушка и добавила на родном языке: — Чай, не глухая.
— И что же они тебе говорили? — не унимался порепанный.
— Ну... — Аннушка растерялась. — Всякое говорили. Сперва «Солнышко моё», «А кто это тут у нас такой славненький?», потом, как подросла, — «Не чавкай за столом!», «Иди умойся!», «Убери за собой», «Помой посуду!», «Прощай, доченька, береги папу!», «Куда ты вчерашний штоф опять, дурища, запрятала?», «Учи французский, дочка — он тебе в жизни пригодится...»
По залу прокатился восторженный ропот.
— И эти голоса велели тебе прийти сюда, во владения скрывающегося наследника французского престола, с тем чтобы освободить родину от нечестивого римского узурпатора? — тут у благородного старика даже голос перехватило от волнения.
Огорчать деда суровой правдой девушке не хотелось: вон как его враги-то поуродовали! И гувернёра-изгнанника ей тоже было жалко...
— Ну разумеется, — сказала она. — Прямо как сейчас слышу: освободи да освободи Францию! Чего, мол, она стенает? Зачем её всякие гады на конюшне порют, непосильными трудами утомляют, с детьми разлучают, чужим помещикам продают...
— А кому принадлежали голоса? — не унимался сенешаль.
Сперва девушка хотела сказать «людям», но вдруг сообразила, что это будет как-то неубедительно. Поэтому она указала пальцем стальной перчатки куда-то вверх — так всегда делают в Еруслании, не желая к ночи поминать царскую власть.
Этот немой ответ поверг придворных в еще больший восторг.
Седой сенешаль многозначительно поднял руку, призывая к молчанию.
— Всё сходится, — сказал он. — А для чего ты облеклась в боевые доспехи, что несвойственно женскому полу?
Девушка задумалась.
— Так ведь мало ли на кого нарвёшься? — сказала она. — Тут, поди, по дорогам всякие разбойники бродят, могут и обидеть. А у меня и коромысла нет. Вот и пришлось взять эту штуку... Хотела ещё и волосы обстричь, да жалко...
И она потрясла в воздухе алебардой — той самой, для уборки. Она даже тряпку позабыла смотать с острого наконечника, так торопилась покинуть страшный замок.
— Подожди! — взволнованно вскричал старец и жестом принял алебарду из её рук. Потом осторожно развернул всё ещё влажное полотнище.
Тут уж восторгу толпы вообще не стало предела.
— Тихо! — рявкнул сенешаль. — Агенты Инквизиции повсюду!
И добавил — уже приглушённо:
— О мои добрые соотечественники! Она не только произносит слова с эльзасским выговором! Она не только слышала вещие голоса свыше! Она не только облачилась в мужскую одежду! Она ещё и принесла утраченное знамя королей Франции!
И тяжело опустился на колени, лобызая сырую ткань.
И все опустились на колени, кроме карлика, который у себя на троне прекратил баловаться картами, а встал на сиденье и необыкновенно ловко перекувырнулся.
«Ну, я им угодила, — с облегчением подумала Аннушка. — Как ладно с тряпкой-то получилось! Вот бы и дальше так!»
Тут голос ветерана задрожал. По его седой бороде пробежал паучок, дотоле скрывавшийся от безжалостной уборки в складках священной тряпки.
— А теперь, дорогая моя, — сказал Этьен де Лабрюйер, — выполните своё высокое предназначение: подойдите к нашему драгоценному дофину и приветствуйте его, как подобает приветствовать особу королевской крови...
«Дофин значит дельфин, — поспешно вспоминала и быстро рассуждала Ерусланская девственница. — Дельфина я видела на картинке в бестиарии. Это рыба, а тут никто на рыбу не похож. Значит, так здесь принца кличут. А принца они переодели — хотели, чтобы он на принца не походил. Чтобы я, значит, его отыскала по своему предназначению. А кто здесь более всего на принца не походит?»
И Аннушка двинулась вдоль прохода, внимательно вглядываясь в собравшихся. Шла она очень медленно, вся геройская сбруя на ней погрохатывала — всё-таки не умела она её носить как надо. Иногда Аннушка задерживалась глазами на каком-нибудь миловидном молодце, но потом досадливо морщилась и следовала далее. Придворные тоже страшно волновались, но никаких указующих знаков ей не делали...
Внезапно она звонко топнула ногой в стальном башмаке и решительно направилась к трону. Взошла по ступеням возвышения, сняла с головы шлем, отчего волосы её, собранные в пучок, рассыпались по кирасе, и опустилась на одно колено. Какая-то железяка впилась ей в поясницу
— Любезный дофин, — сказала она. — Милый мой карлик. Ты напрасно прикидываешься паяцем. Кончай дурака валять и займись делом!
Последних слов, впрочем, никто не понял — сошло за эльзасское наречие.
Если бы сенешаль предусмотрительно не погрозил бы толпе французов хорошим кулачищем, то вопль торжества услышали бы, наверное, и в самом Солнцедарё.
Карлик прямо с трона прыгнул ей на руки.
— Здравствуй, сестрица! — пропищал он. — Долго же я ждал! Теперь будет с кем в пикет перекинуться!
...Служанки под надзором придворных дам переодели Аннушку в роскошное и тяжёлое платье рытого бархата, ноги обули в отороченные беличьим мехом башмачки, волосы зачесали назад, чтобы лоб стал как можно выше, и увенчали высокой остроконечной шапкой с вуалью.
«Я теперь сама как королева, — думала Аннушка, глядя в зеркало. — Но вот как бы они меня не вздумали за этого карлика просватать! Ведь не с титулом жить, а с человеком!»
— Увы, милая Жанна, — сказал ей потом за праздничным столом старый сенешаль. — Наш бедный дофин действительно безумен, да что поделать — ведь он единственный, в ком течёт древняя королевская кровь. Но сколь блестяще выдержали вы последнее испытание! А ведь мы его нарочно усложнили по сравнению с тем, о котором говорилось в забытом предании! Но теперь в вашей тождественности никто не сомневается. Вы поведёте наше войско на Орлеан, и Франция перестанет наконец быть жалким кардинальством и снова станет великой державой! Кстати, как попало к вам в руки священное знамя?
— Неведомая сила заставила меня снять со стены именно его, — чистосердечно призналась девушка. — Голос был...
— А где вы его взяли?
«Вот же неймётся ему! — рассердилась Аннушка. — Что же сказать? Уж не правду ли?»
— А в замке у этого... Ну, борода у него ещё такая... Толстая, синяя...
— Я так и думал! — восторженно вскричал Этьен де Лабрюйер. — Ваше высочество! Друзья мои! Наша отважная девственница вырвала драгоценное полотнище из нечистых лап кровавого безумца Жиля де Лаваля! Никому, даже отважному Жану Бастарду это не удалось! Как же вы смогли с ним совладать? Вы, девственница?
«Нехорошо по-французски-то невинность звучит — „пюсель“! Всё равно что „сикуха“! Ну да ладно!»
— Хитростью, — потупилась девушка. — Не драться же было с полудурком.
— Не скромничайте. Вы отняли его в честной схватке! Вы поразили злодея!
«Кабы так, — вздохнула про себя Ерусланская девственница. — Боюсь, он много девок ещё изведёт... Может, вот и сейчас...»
ГЛАВА 50
Как же тяжело всё-таки быть девушкой! Ещё того тяжелей оставаться! А тут тебя бьют по башке железной рукой, хватают за волосы, влекут неведомо куда! Хуже, чем плохо!
«Да на кой я ему, кабану, сдался? — соображал атаман, медленно приходя в себя. — А здоров, сволочь! Как будто и вправду не человек, а чучело стальное! И куда это он меня привез? Конь у него добрый, да и на коня не больно похож... Кони храпят, когда долго скачут... И как долго? И почему друзья за меня не вступились? И Рахит этот английский ушами прохлопал — тоже мне, горец-разведчик...»
Одно утешало: пистоль кузнеца надёжно покоился там, где положено: промежду прекрасных персей. В случае чего можно застрелиться...
Тут Радищева грубо свалили на какую-то лежанку, и он инстинктивно сжал ноги: положил наперёд сражаться за драгоценную свою девственность до самого конца.
«А вдруг у него всё железное?» — с ужасом подумал атаман и решился наконец раскрыть глаза.
Ha затылке он ощущал добрую шишку — а ведь волосы ещё изрядно смягчили удар!
Над Лукой нависали гранитные своды, озаряемые багровым светом. Лука со стоном попытался привстать, но железная рука оставила его на месте.
— Ты выполнила недопустимое действие и будешь расчленена! — услышал он нечеловеческий голос и увидел над собой воина в воронёных латах. Забрало шлема было опущено, в нём тоже светились два багровых огонька за путаницей синих даже не волос, а каких-то жилок.
— Да я тебя, дяденька, знать не знаю! — жалобно сказал атаман. — Я сидела себе, веночки плела, песенки пела... Зачем ты меня ударил?
— А зачем ты сбежала? Зачем нарушила мой запрет и отперла тайную комнату, которую мне суждено хранить до скончания веков?
— Никуда я не сбегала... -=— начал было Лука и вдруг возликовал: Аннушка спаслась из этого мрачного логова! Она была здесь и сумела уйти! А и да она! — Ну, хватит, — решительно сказал он и всё-таки привстал, превозмогнув неодолимую силу. — Никакая я тебе не Аннушка. Я, если хочешь знать, вовсе мужчина, да непростой. Ты, дядя, меня ещё не знаешь. Вот уже скоро примчатся за мной мои эти... братья, вот! Вся лихая шайка! Они тебе башку-то ссекут! У меня один Рахит-бек чего стоит!
— Ты выполнила недопустимое действие, — тупо повторил чёрный злодей. — За это я буду тебя долго мучить...
— За что?
Железный задумался, зашевелил вслух мозгами.
— Ты скончаешься после нечеловеческих пыток, — сказал он — но не весьма уверенно. — Такова твоя участь. Шестеро твоих предшественниц уже уничтожены. К сожалению, в них я не нашёл необходимого, хотя разобрал их до основания.
— Понял! — радостно вскричал атаман. — Ты же не там искал! Они ведь живые, откуда в них взяться необходимому-то? Тебе, чай, не кровь с кишками, а добрая смазка нужна! Еле скрипишь ведь! Уж ты-то точно ненастоящий! Оставь меня, мерзкое чудовище, иначе познаешь всю тяжесть моего праведного народного гнева! Ты, поди, и землепашцев своих угнетаешь?
— Землепашцев? — задумался железный. — Я их никогда не угнетал. Я их расчленял. Они прятали то, что мне нужно. Они не отдали.
— Так ведь и я не отдам, — сказал Радищев и, вспомнив мудрое изречение, добавил: — Ни одна девушка не в состоянии дать больше, чем у неё есть.
Под шлемом что-то звякнуло.
— Анна, Анна! — воскликнул железный с явной человеческой горечью. — Я-то думал, что ты поведёшь меня на проклятых англичан! А ты вместо этого выполнила недопустимое действие и будешь расчленена!
— А пойдём! — Лука воспользовался моментом и сел на ложе. — Прямо сейчас и пойдём! Чего мне англичан-то жалеть? Да мы с тобой их в капусту покрошим! В самом деле — чего они на своём острове окопались и о себе возомнили?
«Заговорю его бабьим обычаем, — думал Радищев. — Мужики ведь все одинаковые — что мясные, что железные...»
— Я надеялся, что ты хозяйкой войдёшь в мой дом, — продолжал страдать железный расчлени-тель. — А ты вместо этого...
— ...выполнила недопустимое действие и буду расчленена! — закончил за него Лука. — Слыхала. Довольно. Подайте мне еды и питья, доблестный мой рыцарь! Я проголодалась.
Злодей пришёл в замешательство.
— Может быть, сперва расчленение? — предположил он.
— Это всегда успеется, — весело сказал атаман. — Дурное дело нехитрое. А вот ты лучше добра молодца накорми, напои, а потом уж и спать укладывай...
«Соблазню-ка я его, заморочу! Мужики ведь все одинаковые! Мало ли что у него шкворень железный! Не устоит!» — решил атаман и стал поспешно вспоминать, как это дело у них, девочек из весёлого домика, поставлено.
— Молодца? — проскрежетал злодей. — Доброго молодца?
— Да я оговорился! — оправдал себя Лука. — Я, конечно, имел в виду красную девицу... Нет, не «пюсель руж», а «бель дам»!
И немедленно приступил к соблазнению, обнажив правую персь — или персю? Пистоль же надёжно задвинул под персю левую, чтобы ловчее было выхватить в час роковой.
— Не лапай! — сказал атаман, игриво ударив по стальной перчатке, хотя страшный хозяин и не пробовал его лапать. — Мужчина, лучше угостите даму портером!
Никакого портера Лука сроду не ел и не пил, но вспомнился ему кстати один портовый кабак...
— Прошу к столу, — растерянно сказал железный.
Лука решительно подоткнул сарафан, да повыше. Кого стесняться? Железяки, что ли?
— Ножки у меня что надо! — мечтательно вздохнул атаман. — Вот если бы вы, благородный рыцарь, похитили не меня, а фрау Карлу, то вас ожидало бы горькое разочарование...
И, гнусно виляя изо всех сил стегнами, подошёл к столу.
— Хорошо, чисто живёте, — похвалил он. — Лично стряпаете или прислугу неволите?
— Так это же вы сами, Анна! — воскликнул Синяя Борода. — Вы ведь сами, как обязались, привели мою берлогу в порядок! Но. к сожалению, вы выпол...
— Ни слова более! — торопливо сказал Радищев. — Простите, у меня ведь и память девичья...
— Каков же объём девичьей памяти? — задумался рыцарь.
— У-у! Пока девка с печки летит — семьдесят семь дум передумает!
Конечно, по-французски это звучало несколько неуклюже.
— Семьдесят семь одновременно? — не поверил Синяя Борода. — Значит, ваша мощность не уступает моей? Значит, вы тоже...
— Так в народе говорят! — подтвердил Лука. — Да вы сами-то садитесь вот здесь, напротив... Чтобы я вами через весь стол любовалась...
И быстренько поспешил на дальний конец стола, где стоял хрустальный графин с вином.
«Выпью всё-таки! — решил атаман. — Сколько можно терпеть? Головы я не потеряю, на железку вешаться не стану... Аннушка ведь не стала! Разве я хуже?»
Он решительно наполнил ближайший оловянный кубок, разом его выдул и стал искать глазами, чем закусить. Глаза разбегались — то ли много на столе было закуски, то ли вино с отвычки резко ударило в голову.
— А теперь — со свиданьицем! — весело воскликнул умыкнутая красавица и снова наполнил кубок.
— Не понимаю, — сказал Синяя Борода. — Выходит, я напрасно расчленял бедных поселян и своих невест?
— Напрашно, шовшем напрашно, — согласился атаман с набитым ртом.
— Выходит, мне следовало сначала отыскать вас, чтобы использовать вашу память?
— Охотно поделюсь, — кивнул Радишев. — Я вам, друг мой, такого навспоминаю! Хотите, наизусть «Слово о полку Кесареве» перескажу? Только попозже...
— Нет, сударыня, мне понадобится ваша память в полном объёме, — прогудел рыцарь. — Я очищу её, присовокуплю к своей и приду в совершенный порядок. Тем более что вы выполнили...
Он не договорил, поднялся и тяжело забухал в сторону Луки по каменным плитам.
«Вот же дуры бабы! — укорил себя Лука. — Дёрнуло меня поговоркой блеснуть! Память-то где? В голове... Или в теле, как у синьора Джанфранко? Значит, он мне голову всё-таки оторвет...»
— Потом я изготовлю для вас новую память, — успокаивал на ходу пленницу Синяя Борода. — Как повезло, что я наконец встретил подобное себе существо... Вы ничего и не почувствуете...
— Только бы заряд не подвёл! — сказал себе Лука, вытащил пистоль (отчего обе перси вывалились наружу, но уже не для соблазна: некогда было их заправлять назад под рубаху), взвёл курок, хорошенько прицелился...
Взрыв был такой, что атаман в который уже раз потерял сознание. Какой всё-таки слабый народ эти девственницы!
ГЛАВА 51
...Из ямы, образовавшейся под корнями вывороченного дуба, запах доносился вовсе не земляной, не могильный — оттуда тянуло горелым железом и жаром, словно помещалась там кузня либо мастерская. Слышался также некий недобрый скрежет...
— Да, всё приходит в упадок, — провыл синьор Джанфранко. Вытьё у него было заместо вздоха. — Успокойтесь, юный мавр. Бедный синьор Лука никуда не проваливался. Его действительно похитили — а значит, наш путь всё равно лежит в замок Синей Бороды...
— Я о нём слышаль, — сказала фрау Карла. — Я неодноразно посылайт ему повестка в Ойропише Герихт. Абер он не являль себя.
— Я также сталкивался с этим типом, — произнёс лорд Рипли. — И еле ноги унёс. Саблю сломал, а какая была сабля — не чета нынешним!
Тиритомба был безутешен и пялился в чёрную дыру с какой-то нелепой надеждой.
— Ну, чего вы мне сочинителя расклевили! — вскричал Ничевок. — Будет теперь гундеть и охать всю дорогу! Ой, деда, поехали! Лошадка подкормилась, худо-бедно нас покатит, телега крепкая... Только вот этих заспинников, — он указал на одетых как попало панычей, — брать не станем! Лучше их в яму свалить: хоть какая-то польза от неё будет!
— Ни в коем случае, мой юный друг! — возразил мудрец. — Они ещё, чего доброго, угодят между шестерней, застопорят их, и тогда мы вообще не дождёмся смены дня и ночи! Ах, как всё запущено...
— На дороге, поди, застав полно, деда, а эти выродки вон какие подозрительные, — не унимался Ничевок. — С ними нас никуда не пропустят! Да ты знаешь ли, куда нам ехать?
— Естественно, бамбино, ведь замок воздвигал не кто иной, как я, — сказал синьор Джанфранко. — Только вот зачем я его воздвигал...
Итальянец задумался — видимо, и корчага вместо головы имела свои недостатки. А сэр Сарджент Рипли добавил:
— Не думаю я, друзья мои, что встретим мы на своём пути какие-либо препоны или заставы. Вся Европа сошла с ума: стражники оставили свои посты, землепашцы побросали плуги, ремесленники позакрывали мастерские, а уж здешнее робкое дворянство и подавно в разъездах: ведь за светлую голову синьора Джанфранко Тёмный Кесарь обещал кардинальскую шапку и кое-что ещё, о чём не говорят!
— Мы тоже хотим... — робко пискнул Яцек Тремба.
Ничевок свирепо на него глянул.