Предатель памяти Джордж Элизабет

– Я не понимаю, как ты можешь притворяться, будто любишь одну женщину, и в то же время быть любовником другой. Ничто не мешает тебе оставить Фрэнсис, Мальк. Ты же сам это знаешь. Тебе есть куда податься.

Уэбберли тогда ничего не ответил. Он не отвечал несколько дней, и Лич решил, что так и не дождется ответа. Но примерно через две недели, когда машину Малькольма пришлось сдать в ремонт, Лич подвозил его домой после работы, потому что ему было почти по дороге. К дому они подъехали в половине восьмого, она была уже в пижаме, но при звуках двигателя распахнула дверь настежь, выскочила на дорожку с радостным криком: «Папа! Папочка! Папочка!» – и бросилась в отцовские объятия. Уэбберли спрятал лицо в ее кудряшках, осыпал шейку девочки шумными поцелуями, чем вызвал новую бурю восторгов.

– Это моя Рэнди, – сказал он Личу. – Вот почему.

Лич спросил у давно повзрослевшей Миранды:

– Значит, твоей мамы здесь нет? Она что, отправилась домой отдохнуть?

– Я передам ей, что вы заходили, инспектор, – сказала Миранда. – Ей будет приятно это слышать. Все вели себя так… так славно. Правда.

Она пожала ему руку, сказав, что ей пора возвращаться к отцу.

– Я могу что-то сделать…

– Вы уже сделали, – заверила она его.

Но на обратном пути в Хэмпстедский участок Лич так не чувствовал. Добравшись до комнаты для совещаний, он принялся перечитывать отчеты своих подчиненных, хотя многие из них знал уже наизусть. У девушки-констебля, сидящей перед компьютером, он спросил:

– Что мы получили из Агентства регистрации?

Она покачала головой:

– У всех проходящих по делу машины последних моделей, сэр. Нет ни одной старше десяти лет.

– А у кого десятилетняя?

Констебль сверилась со своими записями, пробежала пальцем по странице.

– У Робсона. Рафаэля Робсона. У него «рено». Цвет… сейчас… цвет серебристый.

– Проклятье! Должно же быть хоть что-то! – Лич обдумал иной способ подхода к проблеме и сказал: – Так. Расширим круг поисков. Займитесь этим.

Девушка не поняла его:

– Сэр?

– Поднимите все отчеты. Выпишите все имена. Жен, мужей, друзей, подруг, подростков, умеющих водить машину, соседей по дому, то есть всех, кого найдете и у кого есть водительские права. Потом прогоните их через Агентство регистрации и посмотрите, нет ли у кого-нибудь из них машины, подходящей под наше описание.

– Всех, сэр? – спросила констебль.

– Мне казалось, что мы с вами говорим на одном языке, Ванесса.

Она вздохнула, сказала:

– Есть, сэр, – и вернулась к работе.

В этот момент с охапкой бумаг в комнату ввалился один из новеньких – совсем еще зеленый констебль по фамилии Солберг, который с первого дня службы в отделе убийств горел желанием отличиться. Красный и запыхавшийся, он напоминал бегуна в конце марафонской дистанции.

Он крикнул:

– Босс! Взгляните-ка сюда! Всего десять дней назад! Это горячо! Ох как горячо!

– В чем дело, Солберг? – спросил Лич.

– У нас новые вводные, – ответил констебль.

После разговора с Ясмин Эдвардс Нката решил навестить адвоката Кати Вольф. Проследив за тем, как он записал в своей записной книжке цифры «12.41», Ясмин отказалась строить предположения о том, где могла находиться ее любовница в ночь убийства Юджинии Дэвис. Она лишь сказала:

– Ты получил, что хотел. А теперь убирайся, констебль.

В принципе, он мог бы попытаться заставить ее говорить («Однажды вы уже солгали, мадам, так откуда мне знать, не лжете ли вы снова, и к тому же вам, должно быть, известно, что случается с бывшими тюремными птичками, которых подозревают в пособничестве убийству?»), но не стал этого делать. Ему не хватило духу. Нката видел по лицу Ясмин, какая буря чувств бушевала в ее душе во время их короткой беседы, и представлял, чего ей стоило сказать даже то немногое, что она сказала. При всем этом он не мог не думать о том, что бы она ответила на вопрос, почему она предала свою подругу, и, что еще более важно, каково значение этого предательства. Но ведь его, Нкату, это не касается и не может касаться, ведь она – бывшая заключенная, а он – коп. Таково положение вещей в этом мире.

Поэтому он закрыл записную книжку и убрал ее в карман. Ему оставалось лишь развернуться на каблуках и покинуть салон, бросив на прощание короткую, но многозначительную фразу: «Всего наилучшего, миссис Эдвардс. Вы поступили правильно». Но и этого Нката не сделал. Вместо этого он, переполненный неожиданной нежностью, участливо осведомился у Ясмин:

– Хорошо ли вы себя чувствуете, миссис Эдвардс?

Нката удивлялся самому себе. В такой ситуации нелепо и неправильно испытывать нежность к возможной соучастнице в убийстве, и поэтому, когда Ясмин Эдвардс вторично велела ему убираться, он последовал голосу разума и наконец оставил ее.

Усевшись в машину, он нашел в бумажнике визитку, полученную утром от Кати Вольф. Затем достал из бардачка автомобильную карту города и отыскал улицу, на которой располагалась контора Харриет Льюис. Так сложилось, что улица эта была на другом берегу реки, и это означало еще одну утомительную поездку через полгорода. Нката утешил себя тем, что проведенное за рулем время он сможет использовать для выстраивания плана действий. Он не сомневался в том, что адвокат окажется твердым орешком и что потребуется все его мастерство, чтобы получить от Льюис нужную информацию. Офис этой Льюис находился в непосредственной близости от тюрьмы «Холлоуэй», то есть среди ее клиентов немало преступников, а с такой клиентурой волей-неволей станешь жестким и несговорчивым юристом.

Припарковавшись у нужного ему дома, Нката обнаружил, что Харриет Льюис обосновалась в скромном строении между газетным киоском и продуктовым магазинчиком, перед которым на тротуаре стояли ящики с вялой брокколи и помятой цветной капустой. Покосившаяся входная дверь состояла из двух частей; на верхней, из матового стекла, висела узкая табличка «Юридическая консультация» и больше ничего.

Сразу от входа наверх вела лестница, покрытая вытертой красной дорожкой. На первой площадке имелось всего две двери напротив друг друга. Дверь справа была приоткрыта, за ней виднелась пустая комната и дальше еще одна. Деревянные доски пола припорошила серебристая пыль. К филенке второй двери, плотно закрытой, кнопкой была приколота визитная карточка. Нката сравнил ее с той, что дала ему Катя Вольф, – они оказались идентичными. Ногтем он подцепил край карточки и заглянул под низ – там ничего не было. Нката улыбнулся. У него появился столь необходимый ему козырь.

Он вошел без стука и очутился в приемной, удивительным образом не соответствующей району, непосредственному окружению и помещению напротив. Нката даже оглянулся – не перенесся ли он каким-то чудом в более фешенебельную местность. Большую часть полированного паркета покрывал персидский ковер, и на нем разместились стойка секретаря, диван, кресла и столики – все выдержанные в холодном, жестком стиле. Состоящая сплошь из острых углов, дерева и кожи мебель должна была бы диссонировать с ковром и обоями на стенах, но вместо этого придавала атмосфере приемной ту самую долю отваги, которую надеешься найти, выбирая себе адвоката.

– Чем могу помочь?

Вопрос исходил от женщины средних лет, которая сидела перед монитором и клавиатурой. В ушах у нее виднелись крошечные наушники – очевидно, она печатала с диктофона. Вся ее внешность говорила о высоком уровне профессионализма: темно-синий костюм, кремовая блузка, короткие, аккуратно подстриженные волосы с начинающей седеть прядью, уходящей от левого виска к затылку. У нее были самые черные брови из когда-либо виденных Нкатой и самый враждебный взгляд, который он когда-либо получал от белой женщины, хотя он привык, что белые женщины смотрят на него с подозрением.

Он предъявил женщине свое удостоверение и спросил, может ли он видеть адвоката. О встрече он не договаривался, сообщил он миссис Черные Брови, не дав ей задать этот вопрос, но тем не менее надеется, что миссис Льюис…

– Мисс Льюис, – поправила его секретарша ледяным голосом и сняла наушники.

…примет его, как только узнает, что предметом разговора будет Катя Вольф. Он положил на стойку свою визитку и добавил:

– Можете передать ей вот это. Скажите, что мы с ней беседовали по телефону сегодня утром. Полагаю, она помнит об этом.

Миссис Брови демонстративно дождалась, чтобы Нката убрал пальцы от визитки, и только тогда прикоснулась к ней.

– Подождите здесь, пожалуйста, – сказала она и исчезла вместе с визиткой за дверью, ведущей во внутренние помещения.

Минуты через две она вернулась, вновь надела наушники на голову и, ни слова не говоря и даже не взглянув в сторону Нкаты, возобновила печатание. Такая грубость могла бы привести Нкату в негодование, но он давно уже, с ранних лет, научился видеть в поведении белых женщин только то, из чего оно, собственно, и состоит: глупость и дурные манеры.

Поэтому он углубился в изучение фотографий на стенах – старинных черно-белых портретов, напомнивших ему о временах, когда Британская империя простиралась по всему земному шару. Закончив с портретами, он взял со столика какой-то женский журнал и погрузился в чтение статьи об альтернативах гистерэктомии, написанной женщиной, которая, казалось, несла на себе всю тяжесть мира.

Нката не присаживался, читал стоя. В конце концов миссис Черные Брови не выдержала и многозначительно заявила:

– Вам придется подождать некоторое время, констебль, так как вы пришли не по записи.

– Такова природа убийства, понимаете? Нельзя сказать заранее, когда оно произойдет, – сказал Нката и прислонился плечом к обоям в бледную полоску. Для пущего эффекта он шлепнул по стене ладонью. – Симпатичные обои. Как называется такой рисунок?

Секретарша впилась глазами в участок стены, к которому он прикоснулся, словно выискивая жирные отметины. Она ничего не ответила, тем не менее Нката любезно кивнул ей, перегнул журнал, чтобы удобно было держать его в одной руке, и откинулся головой на стену.

– У нас есть диван, констебль, – процедила миссис Брови.

– Насиделся за день, – сообщил он ей доверительно и, не удержавшись, добавил: – Геморрой, знаете ли.

Это подействовало. Секретарша вскочила, снова скрылась во внутреннем офисе и быстро вернулась. На этот раз она вынесла поднос с остатками послеобеденного чая и объявила, что адвокат готова принять его.

Нката улыбнулся про себя. Ну разумеется, она готова.

Харриет Льюис, одетая в черное, как и прошлым вечером, встретила Нкату, стоя у своего стола. Вместо приветствия она произнесла:

– Мы уже имели возможность пообщаться, констебль Нката. Полагаю, мне следует позвать своего адвоката.

– Вы так считаете? – спросил Нката. – Женщина вроде вас – и боится остаться один на один с полицией?

– Женщина вроде меня, – передразнила она его, – совсем не дура. Я каждый день говорю своим клиентам, чтобы в присутствии полиции они держали рот на замке. Было бы глупо с моей стороны не следовать собственному совету.

– С вашей стороны было бы еще более глупее…

– Более глупо, – поправила она.

– Еще более глупее, – повторил Нката, – получить обвинение в препятствовании полицейскому расследованию.

– Вы ни в чем меня не обвинили. Вам даже зацепиться не за что.

– День еще не закончился.

– Не надо мне угрожать.

– Ну тогда вызывайте своего адвоката, – сказал ей Нката.

Оглядевшись, он увидел в глубине комнаты своеобразную зону отдыха – три кресла и кофейный столик, вразвалочку прошел туда и уселся.

– О-ох, как же славно вытянуть ноги после целого дня беготни! – И кивнул головой на телефонный аппарат: – Ну, давайте же. Звоните. Время у меня есть. Мамуля моя – отличная повариха, она не даст моему ужину остыть.

– Что у вас за дело ко мне, констебль? Мы уже разговаривали с вами. Мне нечего добавить к сказанному утром.

– У вас нет партнера, как я погляжу, – сказал Нката. – Или она прячется под столом?

– Не припоминаю, чтобы я говорила о том, будто у меня есть партнер. Вы сами сделали такое допущение.

– Основываясь на лжи Кати Вольф. Номер пятьдесят пять по Галвестон-роуд, мисс Льюис. Не хотите порассуждать на эту тему? Кстати, именно там живет ваш партнер, как мне сказали.

– Мои отношения с клиентами – закрытая информация.

– Ага. Значит, там живет ваш клиент?

– Этого я не говорила.

Нката наклонился вперед, оперся ладонями о колени.

– Тогда послушайте, что я вам скажу. – Он взглянул на свои наручные часы. – Семьдесят семь минут назад Катя Вольф потеряла свое алиби на то время, когда был совершен наезд на женщину в Западном Хэмпстеде. Улавливаете? Потеря алиби поднимает ее в верхнюю строчку нашего хит-парада. Мой опыт подсказывает, что люди не станут врать о том, где они находились в момент убийства, если только у них нет на это серьезных причин. В данном случае причиной может быть то, что она имеет отношение к убийству. Погибшая женщина…

– Я знаю, кто она, – отчеканила адвокат.

– Знаете? Отлично. Тогда вы, вероятно, знаете и то, что ваша клиентка точила на эту женщину зуб.

– Смехотворные инсинуации. Если уж на то пошло, то в реальности все обстоит как раз наоборот.

– То есть Катя Вольф хотела бы, чтобы Юджиния Дэвис осталась в живых? С чего бы это, миссис Льюис?

– Это закрытая информация.

– Чудненько. Тогда добавьте к вашей закрытой информации кое-что еще: прошлой ночью в Хаммерсмите был совершен второй наезд на пешехода. Примерно в полночь. Жертва – полицейский, который упрятал Катю за решетку. Он не погиб, но его жизнь сейчас висит на волоске. А уж кому, как не вам, знать, как копы относятся к подозреваемым, когда пострадал их коллега.

Эта новость пробила первую брешь в броне спокойствия Харриет Льюис. Она едва заметно шевельнулась, выпрямляя спину, и заявила:

– Катя Вольф не причастна ни к одному из этих происшествий.

– Вам платят за то, чтобы вы так говорили. И платят за то, чтобы вы сами в это верили. Ваш партнер сказал бы то же самое и верил бы в то же самое, если бы таковой у вас имелся.

– Хватит уже об этом. Мы с вами оба прекрасно знаем, что я не несу ответственности за сведения, которые вы получили от моего клиента в мое отсутствие.

– Верно. Но сейчас вы присутствуете. И раз уж нам стало ясно, что никакого партнера у вас нет, хотелось бы разобраться, почему мне было сказано обратное.

– Понятия не имею.

– Неужели? – Нката достал из кармана записную книжку и карандаш и постучал кончиком карандаша по кожаному переплету. – Вот как мне представляется это дело: вы адвокат Кати Вольф, но не только. Вы для нее и кое-что ослаще, и именно это обстоятельство заставляет вас обеих так усердно путать следы…

– Вы переходите все границы.

– И если об этом станет известно, мисс Льюис, вам не поздоровится. Ведь у вас, юристов, существуют разные этические кодексы, и адвокат, который завел шашни со своим клиентом, в эти кодексы никак не вписывается. Да что там, все станут думать, что вы набираете клиентов из тюремных пташек как раз за этим: чтобы заполучить их, когда они беззащитны, и без особого труда заманить их в постель.

– Какая наглость! – Харриет Льюис наконец обрела дар речи и вскочила из-за стола. Она пересекла кабинет, встала за одним из кресел, обступивших кофейный столик, и схватилась за его спинку. – Покиньте мой офис, констебль.

– Давайте-ка поиграем с этой мыслью, а? – предложил он самым спокойным тоном и откинулся в кресле. – Подумаем вслух вместе.

– Вы из тех, кто неспособен думать даже про себя.

Нката улыбнулся. Он заработал еще одно очко.

– Ну все равно, сделайте мне одолжение.

– Я не намерена продолжать этот разговор. Уходите, или я подам жалобу вашему начальству.

– На что собираетесь жаловаться? И что о вас будут говорить, когда станет известно, что вы не справились с одиноким копом, зашедшим поболтать об убийце? И не о простом убийце, мисс Льюис. О детоубийце, отсидевшей двадцатник.

На это адвокат промолчала.

Нката продолжал давить.

– Идите же, звоните в Управление полиции, – мотнул он головой в сторону письменного стола. – Бегите жаловаться, обвиняйте меня в домогательствах, да в чем угодно обвиняйте. А когда вся наша история окажется в газетах, тогда и посмотрим, кто останется белым и пушистым, а кого вымажут дегтем с ног до головы.

– Вы шантажируете меня.

– Я говорю вам факты как есть. А вы можете делать с ними, что вам заблагорассудится. Лично мне нужно от вас только одно: правду о Галвестон-роуд. Дайте мне ее, и я уйду.

– Идите к черту.

– Там я уже был. И больше ноги моей там не будет без оружия.

– Галвестон-роуд не имеет никакого отношения к…

– Мисс Льюис, не надо делать из меня идиота. – Нката снова кивнул на ее телефон. – Вы, кажется, хотели куда-то позвонить. Так будете вы жаловаться на меня или уже передумали?

Харриет Льюис медленно выдохнула, перебирая в голове возможные варианты действий. Она обошла кресло, села в него и сказала:

– В том доме живет алиби Кати Вольф, констебль Нката. Это женщина по имени Норин Маккей, и она не желает идти в полицию, чтобы очистить Катю от подозрений. Вчера вечером мы ходили к ней, снова пытались уговорить ее. Но не преуспели. И я очень сомневаюсь, что вам повезет больше.

– Почему это? – спросил Нката.

Харриет Льюис разгладила юбку. Потеребила кончик нитки, высунувшийся из-под пуговицы пиджака.

– Если хотите, называйте это кодексом профессиональной этики, – в конце концов сказала она.

– Она адвокат?

Харриет Льюис поднялась с кресла.

– Мне придется позвонить Кате Вольф и попросить у нее разрешения ответить на этот вопрос, – заявила она.

Добравшись из Южного Кенсингтона домой, Либби Нил устремилась к холодильнику. Она страшно изголодалась по чему-нибудь белому, а в сложившихся обстоятельствах, решила Либби, она имеет право на послабление. В морозилке специально для таких случаев у нее была припасена пинта ванильного мороженого. Либби выкопала ее из-под мороженых овощей, схватила из ящика ложку и сорвала крышку с коробки. Потребовалось не меньше дюжины полных ложек, чтобы к ней вернулась способность мыслить.

Способность мыслить привела к появлению мыслей в голове, и первой мыслью стало: «Еще белого», поэтому Либби сунулась под раковину, где висел мешок с мусором. Вчера, предчувствуя нехороший день, она выбросила туда недоеденный пакет попкорна с чеддером, и теперь, не поднимаясь с коленей, начала заталкивать себе в рот остатки двумя руками сразу. Потом настала очередь упаковки мексиканских лепешек, которую она держала в качестве вызова собственной выдержке. Кстати, можно было считать, что это уже не совсем белый продукт, потому что лепешки покрылись темными пятнами плесени. Значит, ей удалось показать неплохие результаты, похвалила себя Либби. Ну и ладно, плесень легко соскрести ножом, а если что и попадет в желудок, не страшно. Это ведь тот же пенициллин.

Либби сняла с бруска сыра обертку, отрезала несколько толстых ломтей, плюхнула их на одну лепешку, прикрыла сверху другой и бросила получившееся сооружение на сковородку. Когда сыр расплавился, а лепешки подрумянились, она сняла сковороду с огня, скатала лепешки в трубку и устроилась на полу, чтобы в тридцать секунд умять все подчистую, как будто не ела три года.

Прикончив лепешки с сыром, она оказалась не в состоянии подняться с пола, поэтому осталась сидеть, прислонившись головой к дверце шкафчика. Ей необходимо было подкрепиться, оправдывалась она сама перед собой. Происходящее становится все более диким, а когда происходящее становится диким, нужно поддерживать высокий уровень сахара в крови. Кто знает, в какой момент придется действовать!

Гидеон не проводил ее из квартиры отца до машины. Он просто подвел ее к двери, открыл замок и, когда она вышла, запер его снова. Пока они шли по коридору, она успела спросить:

– С тобой все будет в порядке, Гид? Эта квартирка не самое лучшее место на свете, особенно если оставаться тут одному. Послушай, почему бы тебе не поехать со мной, а? Мы оставим твоему папане записку, и когда он вернется, то позвонит нам, и мы тогда приедем к нему.

– Я подожду его здесь, – сказал он и, не глядя на нее, распахнул перед ней дверь.

Интересно, гадала Либби, почему ему непременно хотелось дождаться отца? Неужели он задумал выяснить отношения по-крупному? Ей-то самой казалось, что такое выяснение давно уже назрело между отцом и сыном Дэвисами.

Она попробовала представить их стычку, каким-то образом спровоцированную открытием Гидеона, что до недавнего времени у него была вторая сестра. Итак: вот он хватает записку, посланную Ричарду матерью Вирджинии, и размахивает ею перед лицом отца. Он говорит: «Расскажи мне о ней, мерзавец! Расскажи, почему не дал мне узнать ее».

Либби казалось, что именно это заставило Гидеона сорваться с катушек после прочтения письма: папаня лишил его и второй сестры, при том что Вирджиния долгое время жила в получасе езды от дома Гидеона.

Почему же Ричард так поступил? Почему он пожелал изолировать Гидеона от оставшейся в живых сестры? Должно быть, решила Либби, им двигало то же соображение, которое определяло всю его жизнь: ничто не должно отвлекать Гидеона от игры на скрипке.

Нет, нет, нет. Тебе нельзя заводить друзей, Гидеон. Ты не можешь ходить на дни рождения к другим детям. Тебе нельзя заниматься спортом. Нельзя ходить в обычную школу. Ты должен упражняться, играть, выступать, зарабатывать. А это у тебя не получится, если тебя будут отвлекать от инструмента другие интересы. Сестра, например.

Боже мой, ужаснулась Либби, распаленная собственным воображением. Да он настоящее чудовище! Да он же покалечил Гидеону всю жизнь!

А вот интересно, какой могла бы быть жизнь Гидеона, если бы он не потратил ее всю целиком на музыку? Для начала, он бы ходил в школу, как и положено всем детям. Он бы увлекся футболом или другим видом спорта. Он бы полюбил кататься на велосипеде, падал бы с деревьев, сломал бы себе кость или даже две. Потом он стал бы встречаться с приятелями в баре, чтобы пропустить по стаканчику пива, стал бы ходить на свидания, шарил бы в девичьих трусиках. Был бы нормальным. Был бы совершенно не таким, как сейчас.

Гидеон заслуживает иметь то, что имеют – и совершенно бесплатно – другие люди, горячилась Либби. Он заслуживает друзей. Заслуживает любви. Он заслуживает семьи. Он заслуживает жизни. Но ничего этого он не получит до тех пор, пока его жизнью управляет Ричард и пока не найдется человек, готовый предпринять решительные действия, чтобы разрушить сложившиеся между Гидеоном и его проклятым отцом отношения.

Возбужденная этими мыслями, Либби замотала головой. В поле ее зрения попала столешница, на которой лежала связка с ключами Гидеона – от машины и от дома. Она бросила туда ключи, ворвавшись в кухню получасом ранее, обуреваемая голодом по белому. Теперь она взглянула на них новыми глазами. То, что они оказались в ее распоряжении, вдруг стало выглядеть знаком свыше, как будто божественное провидение направило ее в жизнь Гидеона, чтобы дать отпор его губителям.

Либби поднялась с пола. В состоянии отчаянной решимости она схватила ключи со стола, не давая себе времени одуматься. И быстро вышла из квартиры.