Плач Сэнсом Кристофер

Глава 16

На следующее утро я встал рано, чувствуя усталость еще до того, как начался день. Предыдущим вечером я послал записку Оукдену: я беспокоился за него, поэтому предупредил печатника, что убийцы Грининга все еще на свободе, и посоветовал ему позаботиться о своей безопасности. Лорд Парр не уполномочил меня на такую записку, но я считал это своим долгом.

Внизу Джозефина накрывала стол для завтрака. Я снова задумался о ее трениях с Мартином Броккетом, но сегодня она казалась оживленной и веселой.

На улице опять было тепло и солнечно. Я вспомнил, что сегодня вечером приглашен на ужин к Коулсвину. Во второй половине дня я должен был прибыть в Тауэр, и мне подумалось отменить договоренность, но потом я решил, что после посещения тюрьмы будет неплохо провести время в простой человеческой компании.

Сначала я зашел в контору. Барак и Скелли были за работой. Николас, как сказал Джек, уже ушел — обходить мастерские вышивальщиков. Очевидно, накануне он не добился успеха. Барак говорил несколько обиженным тоном: он действительно не любил, когда его отрывают от дела. Я сказал, что иду на инспекцию и что во второй половине дня меня тоже не будет.

— Почему бы не послать эту Слэннинг к черту и не сказать ей, чтобы нашла другого адвоката, раз вы так заняты? — проворчал Джек.

— Не могу без серьезного повода, — упрямо ответил я. — Я взялся за это дело и должен довести его до конца.

— Даже если голова занята совсем другим?

— Да.

Я оставил своего помощника, чувствуя некоторую неловкость.

Дом миссис Коттерстоук находился в Доугейте[28], на другом конце города, и поэтому я поехал по Чипсайду. Лавки только открывались, рыночные торговцы расставляли свои лотки. Я вспоминал свой разговор с Коулсвином и нашу договоренность попытаться разрешить это дело достойным образом. У меня мелькнула мысль осторожно поговорить с членами гильдии галантерейщиков о семействе Коттерстоуков, но это нарушило бы профессиональную этику, да и все равно у меня не было времени.

Впереди я заметил другого юриста в черной робе: он ехал медленно, опустив голову, словно в задумчивости. Поняв, что это Филип Коулсвин, я догнал его.

— Дай вам Бог доброго дня, брат Шардлейк! — поприветствовал он меня.

— И вам также. Вы готовы к инспекции? Моя клиентка будет там. А ваш?

— Мастер Коттерстоук? О, несомненно. — Коулсвин иронически улыбнулся и добавил: — Моя жена будет рада увидеть вас вечером. Около шести. Это не слишком поздно?

— Это будет вполне удобно. У меня во второй половине дня дела.

Мы поехали рядом. Филип, похоже, был занят своими мыслями и говорил мало. Потом мы проехали мимо переулка, в котором слышались какие-то крики. Двое плотных мужчин вынесли из дома на улицу мебель — выдвижную кровать, стол и пару расшатанных стульев. Они погрузили все это на повозку, а женщина в дешевом грубом шерстяном платье и несколько маленьких детишек, уцепившихся за ее юбку, стояли рядом с каменными лицами. Какой-то человек средних лет громко спорил с большим детиной с дубинкой на поясе, который наблюдал за погрузкой:

— Мы лишь на месяц просрочили арендную плату! Мы жили здесь двенадцать месяцев! Что я могу поделать, если ремесло не идет!

— Это меня не касается, почтеннейший, — без тени сочувствия отвечал здоровяк с дубинкой. — Не платите — съезжайте.

— В этом году люди даже мелкий ремонт не хотят делать — при таких налогах, какие пришлось платить на войну! И цены растут… — Недовольный обернулся к небольшой собравшейся толпе. Послышались сочувственные голоса.

— Выселение, — тихо заметил Коулсвин.

— Их много в этом году, — отозвался я.

Жена строителя вдруг бросилась вперед и ухватилась за сундук, который двое мужчин вынесли из ее дома.

— Нет! — закричала она. — Это инструменты моего мужа!

— Все забирается за долги, — сказал большой детина.

Строитель присоединился к жене, и его голос звучал почти безумно:

— Я не смогу работать без них! Мне позволено оставить инструменты!

— Оставьте сундук! — угрожающе крикнул какой-то человек, только что подошедший к толпе. Мужчина с дубинкой — по всей вероятности, представитель домовладельца — беспокойно осмотрелся: толпа все прибывала.

Мы остановились, и Коулсвин крикнул:

— Он прав! Он может оставить себе орудия своего ремесла! Я юрист!

Толпа обернулась к нам. Многие смотрели враждебно, хотя Филип и пытался помочь: юристы не пользовались популярностью. Впрочем, человек с дубинкой даже обрадовался.

— Хорошо! — крикнул он. — Оставьте сундук, раз таков закон!

Потом он сможет оправдаться перед нанимателем, что, мол, в дело вмешался законник.

Грузчики поставили сундук, и женщина села на него, собрав вокруг детей.

— Можете идти, крючкотворы! — крикнул нам кто-то. — Очистили свою совесть, да?

Мы поехали дальше.

— У бедных людей страшное искушение засомневаться в Божьем промысле, — тихо сказал Коулсвин. — Но когда-нибудь настанет Божеское братство и справедливость для всех сословий.

Я печально покачал головой:

— Раньше я тоже так думал. Я верил, что доходы от монастырей пойдут на справедливость для бедных, что король, став главой Церкви, будет относиться к ним не так, как прежняя Церковь. Но все деньги ушли на расширение Уайтхолла и других дворцов или были выброшены на войну. Неудивительно, что некоторые пошли по более радикальному пути.

— И все же эти люди не принесут ничего, кроме анархии, — сказал Коулсвин с каким-то тихим отчаянием. — Нет, должно прийти достойное, полное порядка царство Божие.

Мы приблизились к дому. Это было высокое и просторное здание, как и большинство построек в Лондоне, на бревенчатом каркасе, выходящее на людную улицу Доугейта. Арка вела к конюшне позади. Мы привязали лошадей и встали на солнце, глядя на дом сзади. Окна были закрыты ставнями, и хотя за недвижимостью следили, он казался печальным и заброшенным. Ветерок разносил по пыльному двору сухую солому, оставшуюся с тех дней, когда здесь стояли лошади Коттерстоука.

— Этот дом принес бы кучу денег даже в наши дни, — заметил Коулсвин.

— Согласен. Глупо оставлять его пустым и непроданным из-за этого спора. — Я покачал головой. — Знаете, чем больше я думаю о той странной формулировке в завещании, тем более склоняюсь к мысли, что старуха хотела поссорить детей.

— Но зачем?

Я пожал плечами.

Мы обошли дом и постучали в переднюю дверь. Послышались шаркающие шаги, и нам открыл маленький пожилой человек. Я понял, что это, должно быть, Патрик Воуэлл, слуга, который присматривал за домом после смерти миссис Коттерстоук.

— Сержант Шардлейк и мастер Коулсвин, — сказал я ему.

У слуги были мешки под слезящимися голубыми глазами и печальный взгляд.

— Миссис Слэннинг уже здесь. Она в гостиной, — сообщил он нам.

Затем Патрик провел нас через небольшую прихожую, где висел гобелен с Последней Вечерей, сам по себе стоивший кучу денег. Гостиная, хорошо обставленная комната, выглядела так, словно здесь ни к чему не прикасались со времени моего последнего визита. Возможно, здесь действительно ничего не трогали после смерти старой миссис Коттерстоук — стулья и стол запылились, а на одном стуле лежала незаконченная вышивка. Ставни на окнах, выходящих на улицу, были открыты, и сквозь стекла можно было увидеть уличную суету. Свет падал на Изабель Слэннинг, стоявшую к нам спиной перед прекрасной стенной росписью, занимавшей всю дальнюю стену. Мне вспомнилось, как Николас сказал, что ее трудно будет поместить в дом поменьше, но теперь я понял, что это не трудно. Это невозможно.

Картина и в самом деле была как живая: темноволосый мужчина на четвертом десятке, в черной робе и высокой цилиндрической шляпе, смотрел на нас с гордым выражением человека, который преуспевает в жизни. Он сидел сбоку от того самого окна, через которое сейчас на картину падал свет, в другой солнечный день в самом начале столетия. У меня возникло странное ощущение, что я смотрю в зеркало, находящееся в прошлом. Напротив мужчины сидела молодая женщина с типично английским хорошеньким личиком, хотя в его выражении сквозила резкость. Рядом стояли мальчик и девочка лет девяти-десяти, оба очень на нее похожие, если не считать выпученных, как у отца, глаз. На картине маленькие Изабель и Эдвард Джонсон стояли держась за руки — пара довольных беззаботных детей.

Изабель обернулась к нам, и подол ее синего шелкового платья прошелестел по камышовой циновке. Лицо миссис Слэннинг было холодным и решительным, а когда она увидела меня вместе с Коулсвином, в ее светлых выкаченных глазах отразился гнев. Она перебирала на поясе четки — вещь, на которую в эти последние дни смотрели с сильным неодобрением, — и теперь уронила их на пол. Раздался стук деревянных бусин.

— Сержант Шардлейк, — проговорила она обвиняющим тоном, — вы приехали сюда вместе с нашим противником?

— Мы встретились по дороге, миссис Слэннинг, — твердо ответил я. — А кто-нибудь из экспертов уже прибыл? Или ваш брат?

— Нет. Брата я видела в окно несколько минут назад. Он постучал в дверь, но я не позволила Воуэллу впускать его, пока не придете вы. Думаю, он скоро будет. — Женщина сверкнула глазами на Коулсвина. — Этот человек — наш враг, а вы ездите вместе с ним.

— Мадам, — спокойно обратился к ней Филип, — юристы, которые выступают друг против друга в суде, вне его должны соблюдать подобающую джентльменам вежливость.

Это еще больше рассердило Изабель. Тыча худым пальцем в сторону моего коллеги, она повернулась ко мне:

— Этот человек не должен разговаривать с мной! Разве нет такого правила, что он должен обращаться ко мне только через вас, мастер Шардлейк?

По сути она была права, и Коулсвин покраснел.

— Вот уж действительно — джентльмен! — фыркнула моя подопечная. — Еретик, я слышала, как и мой братец.

Изабель вела себя возмутительно даже по ее меркам. Сказать Коулсвину, что он не джентльмен, уже было оскорблением, но назвать его еретиком — это было обвинением в преступлении, за которое полагалась смертная казнь.

Сжав губы, Филип повернулся ко мне:

— Строго говоря, ваша клиентка права в том, что я не должен обращаться к ней напрямую. Я и не буду. Я подожду в прихожей, пока не прибудут остальные. — Он вышел и хлопнул дверью.

Миссис Слэннинг бросила на меня торжествующий взгляд.

— Ну, теперь они получат на сладкое! — заявила она, но увидев выражение моего лица, насупилась, возможно засомневавшись в моей лояльности. Хотя, зная Изабель, я не сомневался, что она проявила осторожность и, прежде чем нанять меня, убедилась в моем, по крайней мере, нейтральном отношении к религии.

Ее внимание привлекло движение на улице. Она посмотрела в окно и словно сжалась на секунду, прежде чем ее лицо вновь обрело прежнюю твердость. Послышался стук в дверь, и через минуту Воуэлл снова впустил Коулсвина вместе с тремя другими людьми. Двое из них были мужчинами средних лет, в которых я угадал архитекторов: они обсуждали разные способы, как маленькие монашеские дома можно превратить в жилье. А третьим был брат Изабель Эдвард Коттерстоук. Я видел его в суде, но вблизи его сходство с сестрой было еще поразительнее — то же худое лицо с резкими морщинами недовольства и злобы, свирепо выпученные глаза, костлявое тело… Как и все присутствующие мужчины, он был в робе — темно-зеленой, как у работника ратуши, со значком Лондонского Сити на груди. Они с Изабель обменялись злобными взглядами, тем более злобными, что это продолжалось всего секунду, после чего оба отвели глаза.

Два эксперта, мастер Адам и мастер Вулфси, представились сами. Адам был невысоким плотным человеком с улыбкой наготове. Приветливо улыбнувшись, он пожал мне руку.

— Да, сэр, странное дело. — Он издал смешок. — Вчера я прочел интересный наборчик документов. Посмотрим, как нам с этим разобраться, а?

По его манере я сразу понял, что Изабель сделала неверный выбор. Адам явно был не наемным мечом, а обычным архитектором, непривычным к свидетельским показаниям, и, вероятно, видел во всем этом деле лишь необычное отвлечение от ежедневного однообразия. Вулфси же, эксперт Эдварда Коттерстоука, был высоким мужчиной с суровыми манерами и колючим взглядом. Я знал его как человека, который будет отстаивать насмерть техническую сторону вопроса в пользу своего клиента, хотя по-настоящему он никогда не лгал.

Эдвард Коттерстоук, повернувшись спиной к сестре, хмуро взглянул на меня и сказал сухим хриплым голосом:

— Ну, мастер законник, покончим с этим? Ради этого я ушел с работы в ратуше — это нонсенс.

Изабель сердито уставилась ему в спину, но ничего не сказала.

Эксперты подошли к стене и стали рассматривать ее с профессиональным интересом. Вошел слуга Воуэлл и назойливо встал у двери, с несчастным видом глядя куда-то между братом и сестрой. И меня вдруг озарила мысль, что он, наверное, знает историю их семьи как никто другой.

Два архитектора осторожно проводили руками по росписи на прилегающих стенах и тихо о чем-то говорили. Один раз они согласно закивали, и это встревожило как Эдварда, так и Изабель. Потом Адам, опустившийся на колени, чтобы исследовать пол, встал и, отряхнув рейтузы, спросил:

— Можно нам осмотреть соседнюю комнату?

Мы с Коулсвином переглянулись и кивнули. Два архитектора вышли, и их голоса еле слышно раздались в соседнем помещении. В гостиной же царило молчание. Дети покойной хозяйки дома так и стояли, отвернувшись друг от друга. Эдвард теперь с грустью в глазах смотрел на стенную роспись.

Через несколько минут эксперты вернулись.

— Мы подготовим письменный отчет, но, я думаю, мы с мастером Адамом пришли к согласию, — сообщил Вулфси с торжествующим блеском в глазах. — Эту стенную роспись нельзя снять без непоправимого ущерба для нее. Можете посмотреть из соседней комнаты, где штукатурка на стене так усохла, что стена дала трещину, которая с этой стороны почти не видна, хотя, если присмотреться, ее можно различить. Если попытаться удалить деревянные крепления, штукатурка просто осыплется. Вы согласны, мастер Адам?

Эксперт миссис Слэннинг в нерешительности посмотрел на меня и сконфуженно развел руками:

— Я не вижу, как кто-либо обладающий знаниями в строительстве может думать иначе.

Я услышал резкий вдох Изабель, а на отвратительном лице Эдварда появилась ухмылка.

— Пойдемте, мы вам покажем, — сказал Вулфси.

Мы прошли в соседнюю комнату, где на стене была ясно видна тонкая трещинка. Затем, вернувшись в гостиную и присмотревшись, мы увидели под росписью трещинку и с этой стороны. Коттерстоук улыбнулся и удовлетворенно сказал:

— Что ж, вопрос решен.

Я снова посмотрел на стену. Насколько я мог понять, Вулфси был прав. Архитектор, решивший во что бы то ни стало стоять на своем, мог бы бушевать и изворачиваться, но Адам был не из таких. Коулсвин повернулся ко мне и сказал:

— Похоже, что так, сержант Шардлейк. Стенная роспись всегда создавалась как часть домашней отделки и может существовать только в этом качестве. Таким образом, мы должны рассматривать ее как движимое имущество, неотделимое от недвижимого.

— Я бы хотел внимательно ознакомиться с отчетом экспертов, когда он будет подготовлен, — ответил я, чтобы выиграть время, хотя и знал, что такой отчет не вызовет сомнений.

Настояв на собственном выборе архитектора, Изабель обрекла свое дело на неудачу. Все, даже Эдвард, посмотрели на нее. Она стояла, окаменевшим взглядом глядя на стенную картину, такую старую, прекрасную и хрупкую, на это пережившее столько лет изображение родителей, брата и ее самой. Она мертвенно побледнела от услышанного, но пока я смотрел на нее, лицо ее все розовело, и в конце концов обычная бумажная бледность перешла в пурпурный багрянец. Женщина ткнула пальцем в бедного Адама и выпалила:

— Какую церковь вы посещаете?

Тот смешался.

— Думаю, это не ваше дело, мадам.

— Боитесь сказать? — Голос моей клиентки скрежетал, как напильник.

Тут вмешался Эдвард, подняв худую руку.

— Не отвечайте ей, сэр: она не в своем уме.

Изабель выпрямилась во весь рост, не отрывая гневного взгляда от Адама.

— Вы не отвечаете, сэр, но позволяете моему брату говорить с вами, хотя считается, что вы работаете на меня. У меня мало сомнений в том, что вы еретик, как и мой брат, и этот юрист! Вы все заодно!

Коттерстоук вдруг вышел из себя.

— Ты ненормальная, Изабель! — взорвался он. — Поистине ненормальная! Ты была такой с детства, с тех пор как заставила меня…

В комнату торопливо вошел Воуэлл и замахал руками, привлекая внимание к себе.

— Мастер! Миссис! Вспомните своих отца и мать… — Он едва не плакал.

Эдвард уставился на него и внезапно захлопнул рот. Его сестра тоже замолкла, глубоко дыша, но потом продолжила более спокойным, хотя и по-прежнему полным злобы тоном:

— Я выясню это, сэр, я узнаю, не связаны ли вы с еретиками. — Она ткнула пальцем в Коулсвина. — Вы и мой брат — еретики; мне известно, что ваш священник был под следствием у епископа, и говорят, он отрицал, что в мессе присутствует тело Иисуса Христа!

— Против него не нашли никаких улик, — с достоинством ответил Филип, хотя его голос дрожал от гнева. — Я поддерживаю все, что он заявлял публично.

Эдвард бросил на Коулсвина тревожный взгляд. Изабель заметила это и прищурилась.

— Я выясню, что он заявлял, запомните это.

Вулфси и Адам чувствовали неловкость от того, какой оборот принял спор, и эксперт Изабель обеспокоенно сказал:

— Я посещаю церковь Святой Марии Олдгейтской, мадам, и следую указам короля. Это всем известно.

— Ты порочная женщина! — выплюнул Эдвард Коттерстоук. — Ты знаешь, что я могу рассказать о тебе…

Миссис Слэннинг впервые взглянула на него и прошипела:

— А я — о тебе!

Брат и сестра уставились друг на друга, глаза в глаза, но потом Изабель отвела взгляд и вышла из дома, хлопнув за собой дверью. Я посмотрел на слугу. Патрик Воуэлл стоял, сцепив руки и чуть не плача.

Вулфси и Адам торопливо поклонились мне и Коулсвину и также торопливо вышли вслед за миссис Слэннинг. Я услышал, как в прихожей мастер Адам сказал:

— Клянусь святой Марией, сэр, отправляясь сюда, я и не представлял, во что ввязался!

— Я тоже пойду, — сказал Эдвард. — Благодарю вас, мастер Коулсвин.

Он кивнул своему адвокату. Похоже, его встревожила перепалка с Изабель. Воуэлл проводил его. Ни брат, ни сестра на протяжении всего времени не удостоили его ни словом. Филип и я остались вдвоем.

— Думаю, вам не стоило говорить то, что вы сказали о своем проповеднике, — тихо заметил я.

Мой коллега все еще не мог прийти в себя.

— Раньше я никогда не позволял провоцировать меня таким образом. Извините. Это было непрофессионально.

— Это было опасно, сэр. Ваш проповедник, он… — Вернулся Патрик, и я замолк.

— Прошу вас, джентльмены, — взволнованно сказал старый слуга. — Думаю, вам тоже лучше уйти, если изволите.

Он проводил нас до двери, и там я сказал:

— Спасибо, любезнейший Воуэлл.

— Подумать только — ведь когда-то это был счастливый дом! — ответил старик со слезами на глазах, после чего поклонился и закрыл дверь.

Мы с Коулсвином остались на людной улице под палящим солнцем и направились к конюшне. Мой коллега спокойно проговорил:

— Мой проповедник ничего не говорил против мессы. — Он помолчал и добавил: — Публично.

Я не стал спрашивать: «А наедине?» — лишь посмотрел под ноги, где в пыли столкнулись лоб в лоб два больших черных жука.

— Как наши клиенты, — заметил Филип.

— Да, — согласился я. — Они вцепились друг в друга, но оба защищены панцирем.

— Однако под панцирем они мягки и ранимы, не так ли? Они не тверды сплошь как камень.

— Жуки — да. А что касается некоторых людей — не знаю.

— После такого утра я пойму, если вы предпочтете не прийти на ужин вечером, — тихо проговорил мой спутник.

— Нет, я приду. — Отвергнуть приглашение теперь казалось мне не по-джентльменски. Это выглядело бы трусостью после оскорблений, которые Филип вынес от моей клиентки. К тому же упрямство не позволяло мне дать этой ядовитой женщине определять, с кем мне видеться и общаться неофициально. — Вы не сказали ничего дающего повод для преследования, — добавил я ободряюще, — всего лишь что вы согласны со своим проповедником. Миссис Слэннинг просто искала палку, чтобы вас ударить.

— Да, — согласился мой коллега. — Мне сейчас надо вернуться в контору.

— А мне зайти к клиенту у реки.

Расставшись с Коулсвином, я не мог удержаться от мысли, действительно ли его проповедник сказал что-то опасное не тому человеку, или Изабель просто повторяла слухи. Я напомнил себе, что в отношении того человека не просто проводили расследование, а Филипу было предъявлено обвинение.

Я поехал назад в Линкольнс-Инн. Бытие тихонько трусил по дороге. Отвязывая его от коновязи, я подумал, как его все более костистая морда с жесткими усами начинает отдаленно напоминать лицо старика, хотя, слава богу, добродушного старика. Потом мои мысли перекинулись на Изабель и Эдварда, кричащих друг другу, что могут что-то рассказать. Что они имели в виду? Я вспомнил, как миссис Слэннинг сказала мне в конторе: «Если бы вы знали, что он совершил!» А Воуэлл, слуга, на которого в других случаях они не обращали внимания, вмешался, как будто для того, чтобы они не наговорили лишнего. Коттерстоук сказал сестре, что она не в своем уме, но в это утро они оба были не вполне нормальны. Я надеялся, что теперь моя клиентка будет вынуждена признать, что не сможет выиграть тяжбу, но был далеко не уверен в этом.

Я чуть ли не ожидал, что, придя в контору, увижу ее там, готовую к бою, но в конторе было тихо. Барак подготавливал замечания по новым делам для слушания в суде по ходатайствам, когда в сентябре начнется Михайловская судебная сессия.

— Что было на инспекции? — в нетерпении спросил он.

— Эксперты согласились, что попытка снять стенную роспись вызовет обрушение штукатурки, — рассказал я.