Плач Сэнсом Кристофер

— Просто служебные заботы, Джозефина. Но спасибо за участие.

Вне дома я ощутил тревогу. Я подумал о своих книгах, запрещенных недавним указом. Они хранились в моем сундуке, и по амнистии у меня оставалось две недели, чтобы их сдать. Я думал, что если сделаю это официально, мое имя, несомненно, попадет в список — так что лучше тихо сжечь их в саду. И теперь надо вести себя осторожнее с мастером Мартином Броккетом.

Филип Коулсвин жил на Литтл-Бритен-стрит близ Смитфилдской площади. Я добрался дотуда пешком задними переулками, чтобы не видеть эту площадь снова. Дом моего коллеги стоял в милом ряду старых жилищ с нависающими крышами. Несколько торговцев в блузах толкали свои повозки со Смитфилдского рынка обратно в город. Было видно, что у них осталось не распродано много товара, и я подумал, пройдут ли когда-нибудь беды, вызванные королевским снижением качества чеканки денег. Какая-то собачонка, маленькая лохматая дворняжка, бродила туда-сюда по улице, скуля и просительно глядя на людей. На ней был ошейник — должно быть, она пришла на рынок с кем-то и потерялась. Оставалась надежда, что хозяин ее найдет.

Я постучал в дверь дома, у которого над крыльцом, как объяснил Коулсвин, была выгравирована голова грифона[34]. Хозяин открыл мне дверь сам.

— У нас сейчас нет слуг, — извинился он. — Моя жена будет сегодня стряпать. У нас прекрасный каплун.

— Звучит замечательно, — сказал я, скрывая свое удивление, что человек его положения не держит слуг.

Филип провел меня в уютную гостиную. На изысканных золотых и серебряных тарелках в буфете играло вечернее солнце. Привлекательная женщина немного за тридцать сидела там с двумя детьми, мальчиком и девочкой лет пяти и семи, уча их буквам. У нее был утомленный вид.

— Моя жена Этельреда, — сказал Коулсвин. — Мои дети: Сэмюэл и Лора.

Его супруга встала и сделала книксен, а маленький мальчик поклонился. Девочка повернулась к матери и серьезно сказала:

— Я предпочитаю имя Богобоязненная, мама.

Ее мать бросила на меня беспокойный взгляд и сказала ребенку:

— Мы хотим, чтобы ты пользовалась теперь своим вторым именем, как мы тебе сказали. А теперь оба идите спать. Адель ждет. — Она хлопнула в ладоши, после чего дети подошли к отцу, который наклонился, чтобы поцеловать их на ночь, и послушно удалились.

— Моя сестра приехала из Хартфордшира помочь с детьми, — объяснил Коулсвин.

— Я должна проследить за едой. — Этельреда встала, а Филип налил мне вина, и мы сели за стол.

— Ну и сцена была сегодня утром в доме миссис Коттерстоук! — сказал он.

— Поведение моей клиентки по отношению к вам было невыносимо. Прошу прощения за нее.

— Вы не отвечаете за ее манеры, брат Шардлейк, — ответил хозяин дома и, поколебавшись, добавил: — Вы с ней еще раз виделись сегодня?

— Нет, я так и не вернулся в контору. Если она заходила во второй половине дня, то ей не повезло. Несомненно, завтра от нее будут известия.

Коулсвин криво усмехнулся:

— Я все думаю о тех двух жуках, которые бодались во дворе у конюшни. Зачем Эдварду и Изабель их панцири и что у них под панцирем?

— Одному Богу известно.

Филип коснулся пальцем ножки своего бокала.

— Недавно я встретил одного старого члена гильдии свечников, мастера Холтби. Он уже отошел от дел, ему за семьдесят. Он помнит отца Эдварда и Изабель, Майкла Джонсона.

Я улыбнулся:

— Встретились случайно или преднамеренно?

— Не совсем случайно, — смущенно улыбнулся мой собеседник. — Как бы то ни было, он сказал, что Майкл Джонсон был в свое время многообещающей личностью. Смекалистый, процветающий, жесткий в делах, но слишком приверженный семье.

— Это видно на картине.

— Да, действительно. Он унаследовал дело от своего отца и развил его. Но умер в пятьсот седьмом году — это был один из тех годов, когда город поразила лондонская потница.

Я помнил лондонскую потницу. Более заразная и смертоносная, чем даже чума, она могла убить свою жертву за один день. Слава богу, ее вспышек не было уже несколько лет.

А Коулсвин продолжал:

— По словам мастера Холтби, семья разорилась. Но через год миссис Джонсон снова вышла замуж, опять за свечника — молодого человека по имени Питер Коттерстоук.

— Довольно обычно для оставшейся в одиночестве вдовы снова выйти замуж за человека, занимающегося тем же ремеслом. Это разумно.

— Детям, я полагаю, было около двенадцати. Мастер Холтби не помнит никаких их ссор с отчимом. Они взяли его фамилию и с тех пор носили ее. Как бы то ни было, бедняга Коттерстоук тоже умер через год.

— Отчего?

— Утонул. Он был в порту по каким-то делам с грузом, упал в воду, и Бог принял его душу. Но тут, к всеобщему удивлению, миссис Коттерстоук сразу же продала его дело и на вырученную сумму прожила остаток жизни. По сути, она лишила своего сына Эдварда наследства. Через год или около того он начал свою карьеру подмастерьем. Мастер Холтби сказал мне, что между матерью и обоими детьми не осталось и следа любви.

— Но почему?

— Он не знает. Но сказал, что миссис Коттерстоук была сильной и решительной женщиной. Он удивился, что она продала мужнино дело, так как ожидал, что возьмется за него сама, как делают некоторые вдовы. Но нет, она просто жила в этом доме одна — Эдвард вскоре начал работать в ратуше, а Изабель вышла замуж. А ведь вдова, я полагаю, была еще достаточно молода.

Я задумался.

— Значит, всех троих разделила какая-то ссора. И старая миссис Коттерстоук — мы согласились, что формулировкой завещания она, похоже, хотела столкнуть лбами детей, отомстив им из могилы.

— Но за что?

Я покачал головой:

— Эти семейные неурядицы могут начаться с чего-то ничтожного и продолжаться до смерти всех вовлеченных в них сторон.

— Может быть, одна такая неурядица теперь закончится, после сегодняшней инспекции? — неуверенно предположил Коулсвин.

Я приподнял брови. Зная Изабель, я сомневался в этом. И мой коллега согласно кивнул.

— Вы обратили внимание на их слугу? — спросил я. — Которого оставили присматривать за домом.

— У него печальный вид, — ответил Филип. — И странно, как он вмешался, когда Эдвард и Изабель начали кричать, что могут рассказать что-то друг про друга. Он, наверное, и сам мог бы рассказать несколько историй. Но, конечно, мы не можем допрашивать его без позволения наших клиентов.

— Лично мне просто хочется разобраться с этим. Это одна из тайн, которую я не могу разгадать.

Коулсвин поиграл с куском хлеба.

— Кстати, я ничего не сказал жене о том, что сегодня было. Эти дикие обвинения в ереси разволновали бы ее. Слова Изабель Слэннинг про нашего викария, что он в этом году был под следствием, — истинная правда. — Его лицо омрачилось. — Моя жена из Ипсвича. Она имеет родственные связи с Роджером Кларком.

— Мне неизвестно это имя.

— Несколько месяцев назад его сожгли на костре в Суффолке за отрицание мессы. Мой шурин был его сторонником, его тоже допрашивали, но он отступился, сказал, что признает присутствие в мессе тела и крови Христовых. — Коулсвин состроил гримасу, изображавшую улыбку. — Как говорят, лучше отречься, чем испечься.

— Понятно.

— С тех пор я знаю, что в Грейс-Инн с меня не спускают глаз: у епископа Гардинера есть информаторы среди юристов. А Этельреда думает, что за этим домом иногда наблюдают. Но я юрист. Я умею быть осторожным. Я не говорил и не скажу ничего против мессы…

Я помолчал, а потом заметил:

— Преследования, похоже, закончились. В последнее время никого не арестовали.

— Они начались ни с того ни с сего, — ответил мой собеседник, и один его глаз задергался. — И могут начаться снова. Вот почему я уволил двоих слуг: я не был уверен, что им можно доверять. Но нам придется нанять новых. Кое-кто в моем приходе рекомендовал одного человека. И потом, когда люди нашего сословия не держат слуг, это не остается незамеченным. И мы сочли благоразумным дать нашей дочери второе имя Лора, хотя она была крещена как Богобоязненная.

Я покачал головой. Сказать по правде, я не знал, присутствует или нет тело и кровь Христовы на мессе, и это не очень меня волновало. Но приводить обычных людей в состояние такого страха — это явное зло.

А Филип тихо продолжил:

— Когда в конце прошлого года парламент принял акт, отменяющий пожертвования монастырям, наш викарий решил, что ход событий изменился, и сказал несколько… ну, думаю, несколько неосторожных слов. — Он посмотрел на меня своими ясными голубыми глазами. — Его допрашивали, а за его прихожанами стали следить. — Коулсвин тяжело вздохнул. — Можно спросить: кто-нибудь расспрашивал вас обо мне?

— Никто. Не было ничего, кроме тирад Изабель Слэннинг.

Хозяин дома кивнул.

— Простите за вопрос, но моя жена тревожится. Ах… — Его голос вдруг зазвучал весело. — Вот и она! Теперь вы узнаете, какой Этельреда хороший кулинар.

Я видывал ужины и получше. Каплун был немного пережарен, а овощи оказались мягкими, но я, конечно, хвалил искусство миссис Коулсвин. Мы с Филипом пытались говорить непринужденно, но его жена была озабочена: она старалась улыбаться нашим шуткам о жизни в иннах и лишь едва притронулась к еде.

— Вы уже довольно давно сержант юстиции, — заметил мой коллега. — Возможно, скоро станете судьей. Это следующая ступень.

— Думаю, для этого я завел слишком много врагов. И мне всегда не хватало приспособленчества — ни в религии, ни в чем бы то ни было, — возразил я.

— А вы бы хотели стать судьей? По-моему, вы судили бы справедливо.

— Нет. Я бы либо отпускал людей без наказания, либо наказывал бы слишком сурово. А если серьезно, то я не хотел бы тратить время на все эти церемонии и прочий вздор.

— Некоторые отдали бы правую руку, чтобы стать судьей.

Я улыбнулся:

— Что говорится в притчах? «Суета, суета, — говорит Екклезиаст. — Все суета».

— Да, так оно и есть, — тихо проговорила Этельреда.

Начинало смеркаться. Уличный шум стих с приближением вечернего звона, и через открытые ставни я слышал, как скулит потерявшаяся собачонка, бродя туда-сюда по улице.

— Это лучшее лето за несколько лет, — заметил я. — Теплое, но не слишком жаркое.

— И дождя как раз в меру, чтобы не засох урожай, — согласился Коулсвин. — Помните град прошлым летом? И как всех оторвали от работы в поле, когда подумали, что вот-вот вторгнутся французы?

— Еще бы!

— Думаете, этот мир надолго?

— К этому прилагают усилия.

— Мир… — проговорила Этельреда с унылой безнадежностью. — Мир с французами — пожалуй. Но как быть с миром у себя дома? — Она потерла рукой лоб. — Филип говорит, что вам можно доверять, сержант Шардлейк. Посмотрите на наше королевство. В прошлое Рождество король говорил в парламенте о том, что люди называют друг друга папистами и изменщиками, что слово Божье всуе поминается в пивных. Но из-за него самого в последние двенадцать лет в религии нет постоянства. Как бы ни изменялось мнение короля, нам приходится следовать за ним. В один год лорд Кромвель проводил настоящие реформы — на следующий его казнили. В один месяц король отменяет пожертвования монастырям за пустые папистские церемонии — на следующий епископ Гардинер постановляет хватать сакраментариев на каждом углу, включая, как говорят, и окружение королевы. В наши дни небезопасно иметь любые твердые убеждения. Нельзя доверять ни соседям, ни слугам… — Она осеклась. — Простите, вы наш гость…

Ее муж положил ладонь ей на руку.

— Ничего, мадам, — сказал я. — Вы говорите правду.

Хозяйка дома оживилась:

— Я приготовила землянику со сладкими сливками. Давайте я принесу. Женщина должна работать, а не рассуждать.

Когда она вышла, Филип с виноватым видом посмотрел на меня.

— Извините. Когда опасно говорить о некоторых вещах в общей компании и находишь кого-то, кому можно доверять, люди только о них и говорят. Наверное, это снимает напряжение. Но мы не должны переносить его на вас.

— Ничего, всё в порядке. Я не люблю такие ужины, где все боятся говорить что-либо, кроме банальностей, — заверил я его и, помолчав в нерешительности, спросил: — Кстати, как вы думаете, есть сейчас в Лондоне анабаптисты?

— Почему вы спрашиваете? — нахмурился мой собеседник.

— Такой вопрос возник у меня в связи с одним делом, которое я веду. Их вера очень странная — что только крещение во взрослом возрасте имеет смысл, что Христос не имел человеческой плоти и, конечно, что власть земная должна быть свергнута и все люди должны быть равны и жить сообща.

Коулсвин в отвращении скривил губы:

— Это буйные сумасшедшие. Они принесли в Германию кровь и разрушение.

— Я слышал, что большинство из них, придерживаясь своих воззрений на общество, теперь отказались от насилия как средства для построения такого общества. — Мне подумалось, что другие средства могут включать публикацию радикальной книги королевы, если эти люди решат, как бы ни было ошибочно это решение, что такая мера послужит их политическим целям.

— Всех найденных сожгли, — ответил Филип. — Если кто-то и остался, они не высовываются. Они могут действовать нелегально: я полагаю, среди них есть старые лолларды, а у лоллардов в этом богатый опыт.

— Но, возможно, и анабаптисты не могут удержаться от опрометчивых разговоров, — задумчиво сказал я. — В конце концов, они тоже люди, как и все другие.

Похоже, моего собеседника встревожил этот разговор.

— И все же не следует якшаться с подобными людьми, — заявил он.

— Конечно, — горячо поддержал его я, — вы правы.

Вернулась Этельреда с пудингом, и мы прекратили говорить о политике. Мастер Коулсвин спросил, откуда я родом: он не мог распознать мое произношение, и я рассказал ему о Личфилде, рассказал забавные истории про бедную монашескую школу, где я получил начальное образование. Уже стемнело, и в канделябрах зажгли свечи. К девяти на меня навалилась такая усталость, что было трудно держать глаза открытыми, и я с извинениями откланялся. Хозяин дома проводил меня до двери, и на крыльце мы пожали друг другу руки.

— Спасибо, что пришли, мастер Шардлейк, — сказал Филип. — Простите беспокойство моей жены, но времена…

— Я понимаю, — улыбнулся я.

— Спасибо, что выслушали нас. Я действительно думаю, что вы благочестивый человек.

— Многие с вами не согласятся.

— Изучать Библию и молиться, — мой собеседник убедительно посмотрел на меня, — вот путь, единственный путь к спасению.

— Возможно. Но как бы то ни было, вы со своей супругой должны вскоре прийти ко мне на ужин.

Я чувствовал, что Коулсвины слишком изолировали себя своими тревогами и это не шло им на пользу.

— Мы будем очень рады. — Коллега сжал мне руку. — Дай вам Бог доброй ночи!

— И вам, мастер Коулсвин.

— Зовите меня Филип.

— Тогда вы должны звать меня Мэтью.

— Договорились.

Хозяин закрыл дверь, и мои глаза не сразу привыкли к темноте. Светила луна, но нависающие крыши домов оставляли наверху лишь узкую полоску неба.

Направившись к конюшне, я заметил какое-то движение в темноте. Я вздрогнул, но тут же понял, что это всего лишь потерявшаяся собачонка, все так и бегавшая по улице в поисках своего хозяина. Я спугнул бедную тварь, и она юркнула в дверь напротив.

Там раздался глухой удар, тявканье, и собачонка вылетела из дверей и шлепнулась у моих ног со сломанной пинком шеей.

Я отскочил, вглядываясь в темноту дверного проема, и моя рука потянулась к ножу. Я был слишком беспечен. Если это Дэниелс и Кардмейкер, они могут убить меня мгновенно. Но тут, к моему удивлению, на улицу вышла Изабель Слэннинг, которую сопровождали двое слуг в ливреях. Одного я узнал — с ним она обычно приходила на консультации в Линкольнс-Инн. Она встала передо мной, глядя прямо мне в лицо, и лунный свет странно играл на ее чертах, отчего ее неестественно большие глаза сверкали.

Женщина торжествовала.

— Итак, мастер Шардлейк, — злобно прошептала она, — я оказалась права! Вы не только ездите вместе с мастером Коулсвином, но и ужинаете с ним. Он называет вас благочестивым человеком, вы его союзник…

— Мадам, — ответил я, заметив, что мой голос дрожит от потрясения, — я уже говорил вам: юристы соблюдают вежливость по отношению друг к другу. Они не поглощены слепой злобой, как вы!

Один из слуг за спиной моей клиентки ухмыльнулся.

Сама же она вскинула голову.

— Я, мастер Шардлейк, обеспокоена правосудием! Одинокая женщина столкнулась с союзом еретиков! Теперь я не сомневаюсь, что так называемый архитектор, приходивший утром представлять мои интересы, был тоже в сговоре с моим братом!

— Это вы выбрали его!

— Это часть заговора с моим братом! — Миссис Слэннинг помахала тощим пальцем у меня перед носом. — Но у меня есть время, и я не пожалею сил в поисках справедливости! Уже не в первый раз я провожу вечер у дома этого человека, чтобы узнать, кто сюда входит и выходит. И сегодня я увидела — вас! — Последнее слово прозвучало как обвинительный приговор. До меня дошло, что Изабель не просто немного не в себе.

Она улыбнулась. Раньше я никогда не видел ее улыбки и лучше бы не видел и дальше — широкая гримаса расколола ее лицо, обнажив длинные желтые зубы. В ней было что-то дикое.

— Так вот, сержант Шардлейк! — Она возвысила голос. — Вы больше не представляете мои интересы! Я найду юриста, который будет вести мое дело честно, без еретических заговоров! И о ваших делишках я напишу властям Линкольнс-Инн!

Я чуть не рассмеялся. Лучшего известия, чем избавление от Изабель, было и не придумать. Что же касалось жалобы, основанной на этих фактах, то даже казначей Роуленд похихикает над ними у себя за столом.

— Если ваш новый юрист свяжется со мной, миссис Слэннинг, я буду счастлив передать ему документы и ответить на все вопросы, — заявил я в ответ. — А теперь мне пора домой.

Дверь Филипа открылась. Его привлек шум, и его перепуганная жена тоже хотела знать, что происходит. Он в изумлении уставился на мою теперь уже бывшую клиентку.

— Брат Шардлейк, в чем дело? — спросил хозяин дома.

— Ни в чем, — ответил я. — Счастлив вам сообщить, что миссис Слэннинг меня уволила! Миссис Коулсвин, ваш муж говорил, что вам казалось, будто кто-то следит за вашим домом. Так вот: то была вот эта сумасшедшая карга.

Изабель направила на меня свой тощий палец.

— Я доберусь до вас! До всех вас доберусь! — выкрикнула она, после чего повернулась и пошла прочь в сопровождении слуг.

Этельреда Коулсвин заплакала.

— Ничего, ничего, любовь моя, — сказал Филип, — это была всего лишь несчастная сумасшедшая.

— И она не вернется, — успокоил ее я. Однако мои глаза невольно привлекла бедная мертвая собачонка. Пинок должен был быть очень свирепым, не иначе, чтобы вот так сломать шею животному, а Изабель в дверном проеме стояла впереди своих слуг. Значит, это сделала она.

Глава 20

В ту ночь я спал крепко, но проснулся рано, полный страхов и досады. Мне вспоминалась дикая ярость Изабель Слэннинг, и я был уверен, что она бы хотела обойтись со мной так же, как с той несчастной собачонкой.

Раздался стук в дверь, и вошел Мартин с полотенцем и горячей водой в тазике. Лицо его, как всегда, ничего не выражало.

— Дай вам Бог доброго утра, хозяин, — сказал он. — Снова прекрасный теплый день.

— Добрый день, Мартин. Пусть такие дни продлятся, — ответил я.

Пока стюард ставил тазик на стол, я взглянул ему в крепкую спину, гадая, что происходит в этой коротко остриженной голове. Что он искал тогда у меня в столе? А еще Джозефина сказала, что, когда Броккет пришел ко мне работать, он постоянно расспрашивал про моих друзей и знакомых. Пытался совать нос в мою жизнь. Мартину, как я напомнил Джозефине, нужно было кое-что знать обо мне, чтобы выполнять свои обязанности стюарда. Его прежний хозяин, тоже барристер, дал ему прекрасную рекомендацию: они с Агнессой проработали у него десять лет и ушли только потому, что он оставил работу и отправился на покой в деревню. У меня не было его адреса, так что я не мог с ним связаться.

Броккет обернулся и со своей едва заметной улыбкой посмотрел на меня:

— Что-нибудь еще, сэр?

— Нет, Мартин. Сегодня — ничего.

* * *

После завтрака я пошел в Линкольнс-Инн, гадая, как там Николас и Барак и вышли ли они на работу. Наверное, вчера вместо того, чтобы идти к Коулсвинам, следовало навестить их.

Джек сидел за своим столом, работая с документами. Толстая повязка на его левой руке вызывала неловкость. Джон Скелли с любопытством поглядывал на него через очки. А вот Николаса не было — никаких признаков его присутствия.

— Молодой Овертон не приходил? — спросил я с наигранной бодростью.

— Нет еще, — ответил Барак. — Опаздывает.

Скелли поднял голову:

— Вчера во второй половине дня заходила миссис Слэннинг. Она была в… беспокойстве.

— Да, я так и думал, — кивнул я.

— Послать ей окончательный счет?

— Да, лучше послать. Если мы так не поступим, она воспримет это как признание вины или проступка. Если повезет, мы больше ее не увидим.

— Она сказала, что собирается передать дело мастеру Дирику. С которым вы имели дело в прошлом году. — Джон бросил на меня любопытный взгляд.

— Вот как? Ну, если она хочет, чтобы кто-то вел безнадежное дело с максимальным рвением и выражал свое удовольствие от этого, то не могла выбрать человека лучше, чем Винсент Дирик. — Я повернулся к Бараку: — Ну как, Джек, обошлось?

Он прошел вместе со мной в мой кабинет, и я сделал ему знак сесть.

— Снова Дирик, а? Ну, они стоят друг друга, — сказал мой помощник, выдавив кривую улыбку.

— Я только рад, что не буду в этом участвовать. И сомневаюсь, что Дирик вдохновит ее на пакости мне — он помнит, что я кое-что про него знаю. — Я тяжело вздохнул. — Джек, не могу выразить, как я сожалею о случившемся вчера!

— Я знал, на что иду.

— Я бы зашел к тебе вчера вечером, но подумал, что лучше тебе самому рассказать все Тамасин — то есть…

— Наврать, — уныло закончил Барак за меня. — Да, вы правы. Для нее это несчастный случай в конторе. Я ножом проделывал дырку в стопке бумаг, чтобы пропустить веревку и привязать бирку, а рука соскользнула. Тамми так мне сочувствовала, и мне было от этого только хуже. Знаете, когда придет Ник, нам надо собраться вместе и согласовать подробности истории между собой. На следующей неделе мы все увидим Тамасин на дне рождения Джорджа. Пожалуйста, приходите!

— Да, мы все согласуем. — Я на секунду закрыл глаза. — Еще раз извини.

Помощник бросил на меня самый пронзительный взгляд.

— Я только хотел бы знать, что происходит.

Я покачал головой:

— Нет, безопаснее не знать. Как твоя рука?

— Чертовски болит. Но приходится притворяться ради Тамасин, потому я и пришел на работу. Пройдет.

— Что-нибудь слышно от Николаса?

— Задеты только мягкие ткани, — без всякого сочувствия ответил Барак. — Если он не придет, я пойду к нему и буду орать, пока он не выйдет на работу. Кстати, вам записка от казначея Роуленда. Он хочет вас видеть сегодня утром. До десяти, а то в десять у него встреча.

— Сейчас пойду. — Я встал. — Боже, надеюсь, это не что-то подобное тому, зачем он вызывал меня на прошлой неделе.

* * *

Роуленд опять сидел за столом и что-то писал. Он поднял голову, и на его худом лице застыло холодное выражение. Такое же выражение было у него, когда я докладывал ему о сожжении Анны Эскью, и он похвалил меня за то, что я нашел на площади место, где мое присутствие заметили. Конечно, я не сказал ему, как Рич посмотрел на меня. При виде белых волос и длинной бороды казначея мне хотелось, чтобы он, как прежний хозяин Мартина Броккета, поскорее ушел на покой. Но я видел, что этот человек из тех, кто имеет вкус к власти, так что он, вероятно, так и умрет за своим столом.

— Сержант Шардлейк, — сказал Роуленд, — сядьте. — Своими костлявыми, измазанными в чернилах пальцами он постучал по бумаге у себя на столе. — Полагаю, вы знали брата Билкнапа.

«Имел не одну стычку с ним», — подумал я и сказал:

— Да, в самом деле знал.

— Я тут составлял записку о его похоронах, чтобы ознакомить всех в инне. Ими приходится заниматься мне, потому что его душеприказчику до этого нет дела, а семьи у него нет. Похороны состоятся в следующий понедельник, двадцать шестого, в нашей часовне. Не думаю, что придет много народу.

— Мне тоже так кажется. — Сам-то я решил, что определенно не приду туда после последнего приступа злобы Билкнапа перед смертью.

— Как вам это понравится? — продолжил Роуленд. — Билкнап оставил огромную сумму денег, чтобы построить мавзолей у нашей часовни. Со своим мраморным изображением, позолоченным и разукрашенным, и бог знает с чем еще. Он заплатил инну кучу денег, чтобы получить согласие на это.

— Он говорил мне об этом. Я виделся с ним в день его смерти.

Казначей приподнял брови:

— Святая Мария, вот как?

— Он попросил меня зайти к нему.

— Предсмертное раскаяние? — Мой собеседник прищурил глаза в злобном любопытстве.

— Нет, — вздохнул я, — на самом деле нет.

— Вы помните все эти слухи, будто он держал у себя в доме огромный сундук с золотом? Что ж, моей обязанностью было пойти и посмотреть. У него и в самом деле был сундук, и в нем несколько сотен соверенов. Но не у него дома — у Билкнапа хватило здравого смысла отдать его на хранение одному золотых дел мастеру. По словам этого мастера, Билкнап имел обыкновение заходить и вечером сидеть у этого сундука.

— Он был странный человек.

— Там определенно хватало, чтобы заплатить за этот мавзолей. Однако многие старшины нашей корпорации возражали. В конце концов, Билкнап не имел в инне хорошей репутации, и мавзолей вряд ли соответствует стилю часовни. Они категорически отказались от постройки. Я так и предполагал, когда договаривался с Билкнапом. Он может лежать под мраморной плитой в часовне как благоразумный человек. — При этих словах на лице Роуленда появилась его циничная улыбка, полная усталости от жизни, но в то же время жестокая: он гордился тем, что перехитрил умирающего. Я подумал, что Билкнап никогда не понимал всей глубины своей дурной репутации. И во многих других отношениях он был также слеп.

— Но если так написано в его завещании… — начал я.

Роуленд развел руками, зашуршав своей черной шелковой робой.

— Если старшины не согласны, волю покойного исполнить невозможно.

— А кто душеприказчик?

— Сэр Ричард Рич.

Я жестко посмотрел на казначея.

— Это старое завещание, — продолжал он. — Я знаю, что он не работал по делам Рича больше года. Тот прекратил пользоваться его услугами с тех пор, как Билкнап начал заболевать.

Я подумал, не потому ли Билкнап стал подлизываться ко мне, что надеялся получить от меня какую-нибудь работу? Роуленд наклонил голову:

— Я слежу, кто из больших людей королевства дает работу барристерам нашего инна. Королева обычно работала с вами. Я связывался с секретарем Рича, и тот сказал, что сэру Ричарду нет никакого дела до мавзолея. — Казначей пожал плечами. — А завещание строго оговаривает, что члены семьи не должны участвовать в принятии решения. Так что эта штука не будет построена, и золото Билкнапа останется bona vacantia[35]. И его состояние в отсутствие наследников перейдет… — Он сделал паузу на вопросительной ноте, словно я был студентом.

— Короне, — закончил я его фразу.

— Именно! — Роуленд издал свой скрипучий смех. — Рич сможет похвастать, что накопил еще насколько сотен фунтов на траты короля.

Теперь я действительно не мог не ощутить жалости к Билкнапу.

— Кстати, о короле и его тратах, — радостно продолжал казначей. — Помните, вы обещали принять дополнительные обязанности перед инном? Ну вот, в следующем месяце будет прекрасная возможность. — Мое лицо, наверное, вытянулось, потому что он торопливо добавил: — Ничего подобного сожжению! Наоборот, это будет грандиознейшее торжество, какого в Лондоне не было много лет — говорят, со времен коронации Анны Болейн.

— Торжество в честь чего? — озадаченно спросил я.

— В честь мира с Францией. Будет грандиозное рыцарское представление. Я получил еще одно письмо от секретаря Пэджета. По всей видимости, тот самый адмирал, который командовал флотом для вторжения в прошлом году, поднимется по Темзе со свитой французских кораблей, включая те, что воевали против нас. Пышные торжества пройдут в Тауэре и Хэмптон-Корте. Соберутся тысячи людей, будут члены королевской семьи и высшая знать, представители городских гильдий и судебных иннов. Устроители хотели, чтобы от Линкольнс-Инн был сержант, и я подумал о вас. Как награда за то, менее радостное мероприятие на прошлой неделе.

Я задумчиво посмотрел на собеседника. Конечно, Роуленд знал, что я не люблю всяких церемоний. Он снова пользовался своей властью.

— На многих церемониях будут присутствовать король с королевой, — добавил казначей, — и я надеюсь, что в них впервые будет участвовать принц Эдуард.

Страницы: «« « ... 1314151617181920 » ... »»