Плач Сэнсом Кристофер
— А я подумал, не может ли это быть чем-то более серьезным. Джейн действительно дурочка или может действовать, прикидываясь такой?
Лорд Парр покачал головой:
— Просто идиотка, в этом я уверен. Не могу представить, что она обманывает королеву таким образом: вы знаете, как моя племянница проницательна. И в любом случае она не подпускала Джейн к рукописи.
— Похоже, леди Елизавета недолюбливает дурочку Джейн.
Старый лорд фыркнул:
— Леди Елизавета недолюбливает очень многих. Особенно тех, кто отбивает у нее внимание королевы.
Мы приближались к Белой башне[32]. Лорд Парр замедлил шаги, и, заметив, что на лбу у него поблескивает испарина, я вспомнил про его возраст и его замечания о своем здоровье. Он посмотрел на меня и с неловкостью сказал:
— Прошу прощения, в нашу последнюю встречу я был с вами резок. Это дело — большая головная боль.
— Я понимаю, милорд. Спасибо. — Я сознавал, что для человека такого положения и такого темперамента нелегко извиниться перед кем-то вроде меня.
Лорд коротко кивнул и посмотрел на Тауэр.
— Как я вам говорил, сэр Эдмунд Уолсингэм был моим предшественником на месте канцлера королевы, и он мой старый друг.
«В высших кругах королевства, — подумалось мне, — все друг друга знают, и они либо друзья, либо враги».
— Я собираюсь сказать ему, что вы действуете по поручению родственников моей жены и что в вашем деле замешан свидетель, который заявляет, что его допрашивали в Тауэре между — давайте выберем промежуток пошире — двенадцатым июня и пятым июля. Мы скажем, что вы не верите, будто он вообще был в Тауэре, и потому мог совершить правонарушение в другом месте.
— Понятно, — сказал я.
Мысль, что мне придется так нагло врать констеблю Тауэра, вызывала у меня неловкость.
— Мы скажем, что вы хотите проверить имена заключенных в этот промежуток времени, — продолжал лорд Парр. — В последнее время в Тауэре их было огромное число, и если я поручусь за вас, то, думаю, сэр Эдмунд позволит вам посмотреть записи. Можете пойти на такое? Потом мы попытаемся выяснить, кто дежурил, когда пытали Анну Эскью. Это было тридцатого июня или первого июля. Известие просочилось второго.
— Хорошо. — Мне вдруг вспомнилось выселение, которое мы с Коулсвином наблюдали утром. — Я могу сказать, что этот человек пытается обеспечить себе алиби по делу группы лиц, которые выселяли жильцов без должной процедуры.
— Домовладелец? Да, вы же работаете в Суде по ходатайствам, не так ли? — сказал Уильям с некоторым высокомерием. — Прекрасно. Но никаких упоминаний об Анне Эскью. Я не хочу наводить Уолсингэма на мысли о ней.
Из местного зверинца донесся громкий рев, и Лорд Парр улыбнулся:
— Я слышал, они завели новую тварь из Африки — животное, похожее на лошадь, но с несуразно длинными и тонкими шеей и ногами. Попрошу сэра Эдмунда показать мне его.
Мы вошли в Белую башню. Стражник впустил нас в большой зал, где, как всегда, стояли и сидели солдаты, болтая и играя в карты. В дальнем конце я узнал дверь, ведущую вниз, в темницы.
Затем мы направились вверх по лестнице, а после этого — по коридору, застеленному циновками, которые поглощали шум шагов, и вошли в просторную комнату, где навстречу нам встал человек чуть помладше лорда Парра, с белыми волосами и морщинистым лицом, заканчивавшимся длинной заостренной бородой. У стола стоял другой человек, еще немного моложе, с седыми волосами и бородой и с солдатской выправкой. Я низко поклонился им, а мой спутник пожал им руки.
— Сэр Эдмунд, — сказал он непринужденно, — мы не виделись несколько месяцев. Сэр Энтони Кневет, дай вам Бог доброго дня.
— И вам, милорд. Прошу прощения… — человек с солдатской выправкой засунул под мышку папку с бумагами. — Я обязан представить отчет мастеру секретарю Пэджету в Уайтхолл.
— Тогда не будем вас задерживать. — В голосе Эдмунда Уолсингэма послышалась нотка раздражения, и сэр Кневет поклонился и ушел.
Уолсингэм жестом предложил лорду Парру сесть, и тот сказал:
— Я должен спросить тебя о паре мелких делишек из тех времен, когда ты был при дворе королевы. Я бы написал, но потом подумал: почему бы не воспользоваться возможностью навестить тебя? Двор теперь в Уайтхолле.
— Я рад, что ты зашел. В Тауэре в эти месяцы была горячая пора. — Эдмунд многозначительно приподнял брови.
— Разве не сэр Энтони Кневет выполняет основную рутинную работу?
— Да, но ответственность остается на мне. И сэр Энтони стал совать нос кое-куда, куда не следует… — Сэр Уолсингэм прервался, пренебрежительно махнув рукой, и тут же сменил тему. — Как дела при дворе Ее Величества?
— Теперь полегче, — осторожно ответил лорд Уильям. — А как твоя семья? Как твой умный племянник Фрэнсис?
— Он теперь в Кембридже. Быстро растет, — грустно заметил его старый друг. — Напоминает мне, что я старею. В последние месяцы я почувствовал свой возраст.
— Я тоже, — с чувством сказал лорд Парр. — В старости жизненные соки изменяются и замедляются, не правда ли? — И тут он как бы между делом продолжил: — Сэр Эдмунд, прошу тебя о небольшом одолжении. Сержант Шардлейк — барристер в Суде по ходатайствам, он действует в интересах моей жены, и у него дело на Михайловскую сессию, в части которого здешние записи могли бы пролить свет на кое-что.
— О? — Уолсингэм посмотрел на меня.
Дядя королевы изложил историю о вымышленном свидетельстве. Эдмунд пронзительно взглянул на меня маленькими усталыми глазами.
— Говорите, между двенадцатым июня и пятым июля? — Он хмыкнул, глядя на меня. — А вы знаете, кто тогда был здесь?
Я помолчал, будто бы вспоминая.
— Анна Эскью?
— Именно. И не так много других. К тому времени жара стала нестерпимой. — Сэр Эдмунд состроил гримасу. — Впрочем, не для нее. — Он посмотрел на лорда Парра. — Ты ручаешься за него?
— Ручаюсь.
Уолсингэм повернулся ко мне:
— Кто этот свидетель?
Я назвал первое пришедшее в голову имя:
— Коттерстоук. Эдвард Коттерстоук.
Сэр Эдмунд покачал головой:
— Не помню такого имени. Но можете спуститься в камеры и посмотреть записи, раз лорд Парр за вас ручается. — Он вдруг рассмеялся. — Не смотрите так, мастер законник, я не запру вас там!
Уильям тоже рассмеялся и проворчал:
— Сэр Эдмунд оказывает вам милость, Мэтью. Официально эти документы закрыты для посторонних.
— Простите, сэр Эдмунд. Премного вам благодарен, — сказал я.
Констебль насмешливо рассмеялся:
— Да, одно название темниц Тауэра вызывает у людей страх, для чего отчасти эти темницы и нужны.
Он что-то черкнул на листке бумаги и позвонил в колокольчик у себя на столе. Когда явился стражник, сэр Уолсингэм велел ему:
— Отведи этого законника в темницы посмотреть записи о заключенных с двенадцатого июня по пятое июля. Проследи, чтобы ничего не записывал. — Он бросил на меня насмешливый взгляд. — А потом в целости и сохранности приведи обратно сюда.
Стражник повел меня обратно по лестнице вниз и через большой зал. Это был здоровенный мужчина за тридцать, и он сильно хромал. Как и сэр Эдмунд, этот человек принял мой опасливый взгляд на дверь как должное.
— Ищете имя, сэр? — спросил он.
— Да, имя свидетеля, который утверждает, что его допрашивали в Тауэре. Думаю, он лжет.
— Странная ложь.
— Он, наверное, решил, что я не смогу проверить здесь…
Стражник поморщился от боли:
— Можно мне постоять, сэр? Нога болит.
— Конечно.
— В прошлом году один французский солдат ткнул эспонтоном[33] в Булони.
— Сочувствую. Я знаю, это была тяжелая кампания.
— Зато после этого мне дали эту работу — больше не буду воевать… Ну, вроде бы отпустило, сэр, спасибо.
Затем мой спутник поговорил со стражником у двери к темницам. Дверь открылась, и мы стали спускаться по отвратительным каменным ступеням, скользким от зеленой тины, так как мы уже опустились ниже уровня реки. Свет давали только едко дымящие факелы. В самом низу была дверь с решеткой, которую я хорошо помнил. Мой сопровождающий позвал, и за решеткой показалась грубая небритая физиономия.
— Да, сэр?
— У этого джентльмена есть разрешение посмотреть журнал. — Бывший солдат передал сквозь прутья решетки записку от сэра Эдмунда. Человек с той стороны посмотрел на нее, а потом внимательно изучил меня, прежде чем снова повернуться к моему сопровождающему.
— Вы подождете его и заберете обратно?
— Да.
Послышался звон ключей, и тяжелая дверь отворилась. Я вошел в сырой и вонючий длинный коридор с голыми древними каменными стенами. Вдоль него виднелись зарешеченные двери темниц. Здесь было холодно даже в разгар лета. Я заметил — странные вещи люди замечают в такие моменты, — что обстановка в центральном коридоре изменилась: стол, единственная мебель здесь, был больше, чем пять лет назад, и стоял у стены, чтобы не загораживать проход. Он был завален бумагами, и за ним кто-то сидел. Я увидел большой раскрытый гроссбух.
Стражник, который впустил меня, осмотрел меня с головы до ног.
— Цель вашего прихода, сэр? — спросил он. Его голос звучал тихо, но без уважения.
— Я Мэтью Шардлейк, сержант юстиции, — ответил я и рассказал ему историю про сомнительного свидетеля. Было нелегко лгать под таким жестким внимательным взглядом.
— Что ж, если сэр Эдмунд разрешил… — наконец неохотно проговорил охранник. — Но ничего не записывайте, только быстро просмотрите имена.
— Понимаю.
— Мое имя Арденгаст. Я за это отвечаю.
Без дальнейших комментариев тюремщик подвел меня к столу. Сидевший там был крупным мужчиной средних лет в кожаной куртке и с неопрятной растрепанной бородой. Он выпрямился при нашем приближении. Арденгаст сказал:
— Ховитсон, этот человек пришел посмотреть записи в журнале с двенадцатого июня по пятое июля. Ищет имя свидетеля по своему делу.
Человек в кожаной куртке нахмурился:
— Это не имеет отношения к…
— Нет. Какое-то судебное дело, — махнул рукой Арденгаст и снова посмотрел на записку Уолсингэма. — Имя Эдвард Коттерстоук. Не помню такого.
— Я тоже, — сказал его коллега.
— То-то и оно, — сказал я. — Думаю, он солгал, что был здесь.
Арденгаст обернулся ко мне:
— Оставляю вас с Ховитсоном, а у меня дела. — Он отошел, отпер дверь в дальнем конце помещения и вышел.
Откуда-то из-за этой двери послышался отдаленный вопль. Я посмотрел на темные зарешеченные окошки камер. Они казались пустыми, но кто знал, какие несчастные души и избитые тела лежали внутри? Мне подумалось об Анне Эскью, одинокой и напуганной.
Ховитсон пододвинул к себе большой гроссбух, и я увидел в нем два столбца: в одном было записано время прибытия и убытия заключенного и его имя, а в другом, поменьше, стояла подпись дежурившего. Почерк был неразборчивым, корявым, и я не мог прочесть фамилии вверх ногами. Тюремщик перевернул несколько страниц, время от времени останавливаясь, чтобы послюнить измазанный чернилами палец, а потом откинулся на спинку стула.
— Нет фамилии Коттерстоук, сэр. Я так и думал, что нет. — Он посмотрел на меня с удовлетворенной улыбкой.
— Ну и хорошо, — ответил я. — Я так и думал, что свидетель лжет. Однако я должен посмотреть книгу сам. Судебные правила требуют, чтобы я подтвердил то, что видел лично. Простое повторение того, что мне сказали, будет квалифицировано как слухи, и потому неприемлемо.
Ховитсон сдвинул брови:
— Знать не знаю ваших судебных правил. А книга эта секретная.
— Я знаю. Но я только проверю, что этой конкретной фамилии там нет, вот и все.
Охранника по-прежнему одолевали сомнения.
— Таков закон, — настаивал я. — Сэр Эдмунд сказал, что я могу посмотреть книгу.
— У нас здесь свои законы, сэр. — Мой собеседник улыбнулся с долей угрозы, вызывающе сделав ударение на последнем слове.
— Я понимаю, любезнейший. Если хотите, я могу попросить сэра Эдмунда написать записку более конкретно, чтобы удовлетворить вас.
Ховитсон хмыкнул:
— Ладно, но только быстро. Не задерживайтесь на именах. У нас и так хватает выскользнувших отсюда слухов.
— Я понимаю.
Тюремщик перевернул гроссбух и перелистнул пару страниц назад. Я быстро пробежал глазами строчки, относящиеся к концу июня — меня они не интересовали. Однако я успел заметить, что когда принимали заключенного, всегда присутствовало две подписи — одна, как правило, Ховитсона, а другая, наверное, дежурного стражника. С двадцать восьмого июня во второй половине дня стала появляться более разборчивая подпись: Томас Милдмор. Он дежурил, когда в записях появилась миссис Анна Кайм — фамилия Анны Эскью по мужу.
Ховитсон положил на гроссбух тяжелую ладонь и официальным тоном сказал:
— Довольно, сэр.
— Спасибо, я увидел то, что мне надо.
Я отошел от стола, и тут же дверь в конце коридора снова открылась, и появились два человека. Один был постарше, в заляпанном чем-то переднике, а другой молодой, маленький и худой, со светлыми волосами и овальным лицом, на котором заостренная бородка казалась нелепой. Я заметил, что его плечи ссутулились. Старший стал расстегивать пряжки своего передника, не обращая на меня внимания, но у младшего при виде того, что я стою над гроссбухом, расширились глаза. Он подошел, и Ховитсон, сердито взглянув на него, захлопнул книгу.
— У меня заканчивается смена, мастер Ховитсон, — сказал молодой человек на удивление низким голосом.
— Скажи спасибо сэру Энтони Кневету, что у тебя есть смена, чтобы заканчиваться, — пробормотал сидящий за столом мужчина.
Молодой человек посмотрел на мою робу и шапочку юриста и нерешительно спросил:
— С этой книгой что-то не так?
— Ничего такого, что бы касалось тебя, Милдмор, — ответил Ховитсон. — Ты ведь не помнишь, чтобы в конце июня или начале июля у нас был некто по фамилии Коттерстоук?
— Нет, сэр.
— Вот видите, сэр, — торжествуя, сказал мне Ховитсон.
— Благодарю вас, сэр, — отозвался я с небольшим поклоном и посмотрел на Милдмора. Его глаза были по-прежнему расширены и ясны, но в них виделся испуг. — Доброго дня, молодой человек, — попрощался я с ним, направляясь к двери, за которой, прислонившись к стене и потирая ногу, стоял мой ветеран.
Он отвел меня обратно в комнату сэра Эдмунда, где тот болтал за вином с лордом Парром, и оба смеялись. Я услышал, как Уолсингэм сказал:
— Когда впервые увидел женщину в фижмах, я не поверил своим глазам. Корсет так стянул талию, что казалось, я могу обхватить ее ладонями, а широкая юбка с этими обручами…
— Да, как от бочки… — усмехнулся лорд Уильям, но когда я вошел, оглянулся и моментально насторожился. — Нашли имя, Шардлейк?
— Его фамилии там нет, милорд, как я и подозревал, — ответил я. — Благодарю вас, сэр Эдмунд.
Уолсингэм был уже в благодушном настроении.
— Посидите, выпьете вина? — пригласил он меня.
— Боюсь, не могу. Много дел, — отказался я. — Но я крайне благодарен вам за предложение.
— Пожалуй, и я пойду с вами, Шардлейк, — сказал Парр. Ему хотелось узнать, что я выяснил.
— Нет, нет, милорд, вы только что пришли… — запротестовал сэр Эдмунд.
Дядя королевы переводил взгляд с меня на него и обратно. Он явно решил, что если сразу уйдет, это может показаться подозрительным, и потому сказал:
— Ну, тогда еще по одной, Эдмунд. Но извини меня, мне нужно облегчиться. Мастер Шардлейк, вы не поможете мне? — Он сделал вид, что ему трудно встать.
— Вы стали плохо переносить вино, милорд, — поддразнил его вслед его старый друг.
Когда дверь за нами закрылась, лорд Парр сразу принял деловой вид.
— Ну? — нетерпеливо спросил он.
— Одного из тех, кто дежурил, когда здесь была Анна Эскью, зовут Милдмор. Я видел его — он как будто встревожился, и, похоже, он не ладит с тюремщиком за столом.
Лорд Уильям улыбнулся и кивнул:
— Еще одно имя для Сесила, пусть разузнает. Интересно, не связан ли этот Милдмор с остальными. — Он хлопнул меня по плечу: — Вы хороший парень, мастер Шардлейк, несмотря на свой несчастный вид и… ну, не важно. — С внезапной страстью старик проговорил: — Мы поймаем их, закончим эту игру в жмурки и сорвем маску с того, кто стоит за всем этим! Я скоро освобожусь. Вы молодец.
Он ушел по коридору, а я как можно быстрее направился к выходу, а потом — за ворота Тауэра.
Глава 19
Забрав Бытие из конюшни Тауэра, я потихоньку поехал домой. Сегодня выдался тяжелый день, даже по меркам последней недели. Еще было светло, но тени уже начали удлиняться. Взглянув вдоль идущей к реке узкой улочки, я увидел рыбака в лодке, забросившего сеть, которая со всплеском ушла в воду, посеребрив ее и вспугнув лебедей. Обыденность. Мне вспомнились слова Гая, когда тот перевязывал Барака. Зачем я ввязался в это опасное дело и вовлек с собой других? Меня побудили к этому мои чувства к королеве, но ведь я так же впутывался в неприятности и до встречи с ней. Такое было при Томасе Кромвеле. Моя связь с ним тогда привела меня к контактам с высокими лицами королевства, которые любили его: они хотели использовать мои способности и пользовались моим упрямством, нежеланием бросать то, что начал. Я подумал, что если успешно покончу с нынешним делом, то, пожалуй, надо будет покинуть Лондон. Хватит. Я могу найти практику в каком-нибудь провинциальном городке — например, в Бристоле или в Личфилде, где я родился и где у меня остались родственники. Но я не был там много лет, местечко это было маленьким, и воспоминания о нем не вызывали у меня радости.
Мои размышления напомнили мне о Тимоти и о его нежелании продвигаться по жизни. Я решил поговорить с Джозефиной — она хорошо относилась к мальчику. Кроме того, я решил спросить ее напрямик, что у нее с Мартином Броккетом. Мой стюард не казался грубияном, но я не видел всего, что происходит у меня дома. Никто из хозяев этого не знает.
Я добрался до дома к пяти. Вскоре я собирался на ужин к Коулсвину, чей дом находился близ Смитфилдской площади, но немного времени у меня оставалось. Дверь мне открыл Мартин — как всегда, с непроницаемым лицом. Я спросил, не было ли мне каких-либо сообщений, и он ответил, что нет. Тогда я подумал навестить Барака, но потом решил, что будет лучше, если он сначала сочинит историю для Тамасин. Черт бы побрал всю эту ложь!
Джозефина была в гостиной, где с обычной заботой вытирала пыль. Когда я вошел, она выпрямилась и поклонилась. Я с тоской посмотрел в окно на свое место отдохновения в саду, но, поскольку мне удалось застать девушку одну, нужно было воспользоваться возможностью поговорить с ней. И я начал дружелюбным тоном:
— В последнее время у меня как-то не было случая поговорить с тобой, Джозефина. Как дела?
— Очень хорошо, сэр, — ответила служанка.
— Я хотел поговорить с тобой о Тимоти. Ты знаешь, что когда ему исполнится четырнадцать, я предполагал отдать его в подмастерья, как Питера?
— Это было бы хорошо, сэр.
— Но ему не хочется уходить отсюда.
Лицо девушки омрачилось.
— У него были несчастливые времена до того, как он пришел сюда.
— Я знаю. Но с тех пор прошло три года…
Служанка посмотрела на меня своими ясными голубыми глазами.
— Наверное, сэр, этот дом кажется ему убежищем. — Она зарделась. — Как и мне. Но, пожалуй, нехорошо слишком долго прятаться от мира.
— Вот и я так думаю, — согласился я и немного помолчал, а потом спросил: — И что, по-твоему, мне следует сделать, Джозефина?
Моя подопечная удивленно посмотрела на меня.
— Вы спрашиваете меня, сэр?
— Да.
Девушка в нерешительности помолчала, а потом сказала:
— Я бы действовала осторожно, сэр. Потихоньку.
— Да, пожалуй, ты права, — улыбнулся я. — А ты, Джозефина, скоро снова встретишься с любезнейшим Брауном?
Служанка покраснела:
— Если вы не возражаете, сэр, он пригласил меня на прогулку с ним опять в воскресенье.
— Если не возражаешь ты, то не возражаю и я.
— Спасибо, сэр.
— Если мне не изменяет память, ты познакомилась с ним на майских гуляньях, на лугах у Линкольнс-Инн?
— Да. Агнесса уговорила меня пойти с ней и надеть небольшой венок, который она сплела. Мастер Браун стоял рядом и сказал, что это очень мило. Спросил, где мы работаем, и когда узнал, что у барристера, сказал, что тоже служит у барристера.
— Юстиция всегда хороша для заведения друзей. — Я подумал о Филипе Коулсвине. Был он мне другом? Пожалуй. — Наверное, мастер Браун — первый молодой человек, с которым ты выходила гулять? — ласково спросил я.
Моя собеседница потупилась:
— Да, сэр. Отец не хотел, чтобы я…
— Понятно. — Возникло неловкое молчание, а затем я сказал: — Не сомневайся, Джозефина, ты ведешь себя как леди, — вот все, что я могу сказать. Думаю, тебе это нетрудно.
Девушка улыбнулась, показав белые зубы.
— Он и не просит большего, сэр, — сказала она и быстро добавила: — Ваше одобрение важно для меня.
Мы немного постояли в некотором смущении, а потом я продолжил разговор:
— Ты хорошо ладишь с Агнессой.
— О да, — живо ответила служанка. — Она советует мне, как одеваться. Знаете, раньше мне никто такого не советовал.
— Она добрая женщина. А Мартин, я полагаю, не ходит с вами гулять?
Служанка наморщила нос:
— Нет, сэр. Он считает такое времяпрепровождение глупым.
— Но он хорошо с тобой обращается?
Лицо девушки омрачилось, и она не ответила.
Я осторожно надавил на нее:
— Джозефина, у меня такое чувство, что между тобой и Мартином какая-то… неловкость, что ли.
Она положила тряпку на стол, а потом набрала в грудь воздуха и подняла голову.
— Я собиралась поговорить с вами, сэр, но не знала, правильно ли это будет — к тому же Агнесса Броккет была так добра ко мне…
— Слушаю тебя, Джозефина.
Служанка прямо посмотрела на меня.
— Два месяца назад я вошла к вам в кабинет вытереть пыль и обнаружила, что Мартин Броккет шарит в ящиках вашего стола. Агнессы не было дома, и он, наверное, думал, что остался один. Я знаю, сэр, вы запираете деньги в столе…
Да, деньги. И самые важные документы. У Мартина были ключи от большинства дверей в доме, но не от этого ящика и не от сундука у меня в спальне, где я держал личные вещи.
— Продолжай, — сказал я.
— Он рявкнул на меня, чтобы убиралась. Сказал, что разыскивает что-то для вас. Но, мастер Шардлейк, у него был вид человека, которого застали за чем-то нехорошим. И с тех пор меня грызет совесть.
Слава богу, подумал я, что у меня нигде ничего не записано про «Стенание»! Даже записи, сделанные в беседке, я уничтожил. А два месяца назад книга еще не пропала. Но тем не менее от этой новости по спине у меня пробежал холодок. А сколько раз стюард совал свой нос в мой стол, когда Джозефина не видела?
— Я никогда не посылал Мартина принести что-то из моего стола, — заверил я девушку. — Спасибо, Джозефина, что сказала мне. Если опять увидишь его за чем-либо подобным, сразу иди ко мне.
Деньги у меня не пропадали, подумал я. Но если не деньги, то что же искал Броккет?
— Ты правильно сделала, что сказала мне, Джозефина. А теперь пусть это будет нашей тайной. — Я неловко улыбнулся. — Но сообщай мне, если что-то подобное случится снова.
— Я сразу невзлюбила его, сэр, хотя Агнесса всегда была так добра ко мне. Иногда он очень груб с нею.
— Как это ни печально, мужья бывают грубы с женами.
— И когда он только появился в доме прошлой зимой, то постоянно расспрашивал о вас. Кто ваши друзья, кто клиенты, какие у вас привычки…
— Ну, стюарду нужно знать такие вещи. — Это была правда, и тем не менее мне стало не по себе.
— Да, сэр, это было только поначалу. И все-таки что-то в нем было такое, что вызывало во мне недоверие.
— Может быть, оттого, что он грубо разговаривал с Агнессой, которая тебе нравится?
Джозефина покачала головой:
— Нет, что-то еще, хотя и не знаю что.
Я кивнул. У меня у самого было такое же чувство.
Девушка снова немного помялась и сказала:
— Сэр, возможно, я не должна спрашивать…
— Продолжай.
— Если позволите сказать, всю последнюю неделю вы как будто… чем-то обеспокоены, встревожены. У вас какое-то несчастье, сэр?
Я был тронут.