Плач Сэнсом Кристофер

Глава 29

Я шел с лордом Парром через Большой сад в Уайтхолле. Было позднее утро — солнце уже высоко поднялось на безоблачном небосводе. Яркость белого гравия на дорожках резала мне усталые глаза, и я отвернулся на широкие квадратные газоны с клумбами в центре, каждая из которых пылала собственным множеством летних цветов. Садовники в блузах работали непрестанно, выпалывая и подстригая траву. В углах каждой дорожки стояли на шестах геральдические звери, а вода в огромном фонтане в центре, падая вниз, издавала успокаивающий плеск. По дорожкам прогуливались мужчины и несколько женщин в изысканных нарядах. Внутренние сады были местом, куда выходили гулять придворные и старшие служащие, но они также являлись чем-то вроде огромной приемной для кандидатов в придворные, которым был закрыт — или пока еще закрыт — доступ в королевскую галерею. Здесь они гуляли, ждали и надеялись, что не пойдет дождь. На юге продолжалось строительство новых апартаментов для леди Мэри, и доносящийся оттуда стук создавал странный контрапункт с плеском фонтана. Северная сторона сада граничила с королевской внутренней галереей и личными апартаментами короля, и я, опасливо взглянув на их окна, сказал с тревогой:

— Может быть, он наблюдает за нами.

Лорд Парр ободряюще улыбнулся:

— Сомневаюсь, что король вообще знает о вашем участии в Научном совете королевы, как и о вашей охоте за этим неуловимым драгоценным камнем. И я позаботился, чтобы при дворе Ее Величества об этом знало как можно меньшее число людей. — Он тоже посмотрел на трехэтажную личную галерею, на ее фасад в черно-белую шашечку не менее ста ярдов длиной. Галерея заканчивалась у Гольбейновских ворот, которые вздымались вдвое выше ее и, проходя над общественной дорогой, соединяли апартаменты короля с развлекательным крылом дворца на западной стороне. В прежние годы король ходил по этому переходу играть в теннис или на рыцарские поединки, но это было давно.

— Кроме того, — добавил лорд Уильям, — я слышал, сегодня утром Его Величество работает у себя в кабинете — это в Гольбейновских воротах, — и во время работы он любит смотреть из окна сверху на идущих по улице подданных.

— Я и не знал, — ответил я, и это тоже вызвало во мне тревожное чувство.

— Что касается реальных проблем, то пусть нас и могут здесь видеть, но мы имеем то преимущество, что нас не могут слышать.

Старый лорд остановился на углу под колонной, расписанной тюдоровскими зелеными и белыми полосками. Наверху этой колонны золотой лев держал английский флаг, развевающийся на речном ветру, который также играл белой бородой лорда Парра. Старик тяжело оперся на свою трость. В утреннем свете его худое лицо было бледным, с темными мешками под глазами. Его разбудил Сесил, который пришел во дворец около полуночи, и с тех пор, как немного позже, часа в три, прибыл я с телом Лимана, дядя королевы был постоянно занят. Когда я рассказал ему обо всем случившемся, он снова приготовил мне комнату в апартаментах, чтобы я мог хоть несколько часов поспать, хотя тяжелые мысли не давали мне уснуть. За ночь были убиты четыре человека, включая личного служащего лорда Уильяма, и возникла новая угроза для королевы, если рассказ про Бертано окажется правдой. В девять часов утра Парр послал за мной и предложил прогуляться в королевском саду.

Он закрыл глаза, вдыхая аромат посаженных вдоль дорожки трав, и тихо проговорил:

— Я мог бы сейчас лечь прямо здесь и заснуть. Да и вы, судя по вашему виду, тоже.

Вместо ответа я поморщился от боли в спине. Я потянул мышцы, когда Николас повалил меня на землю ночью, но этим он спас мне жизнь.

— Нет, сэр, я вас не виню. Но мне так хотелось допросить негодяя самому. — Уильям крепко ухватился за свою трость. — Этого анабаптиста, эту заразную мразь!

— Их был небольшой кружок. В Европе тоже, насколько я понимаю, их осталось немного.

— Они как крысы — несколько крыс в сточной канаве на общественной улице могут во времена бедствий и недовольства расплодиться в тысячи и устроить пожар и смерть нам всем. — Лорд гневно взмахнул свободной рукой. — Их нужно искоренить.

— Вы сообщили королеве, что сказал Лиман? — спросил я.

— Да. Я разбудил ее рано утром, чтобы сообщить ей последние новости. Подумал, что так будет лучше всего. Она заплакала и задрожала, очень напугалась. Ее тревожит, что книга так и не найдена, а теперь добавился еще этот Бертано. Но, — Парр немного помолчал, глядя мне в глаза, — она храбрая женщина и умеет сохранять хладнокровие и царственные манеры, какие бы чувства ее ни обуревали.

Уильям замолчал, когда мимо нас, поклонившись, прошли двое служащих в черных робах со значком короля. Прибыв в Уайтхолл, я послал домой за своей робой — Тимоти принес ее, и я был теперь в ней. Такие вещи значили здесь очень много. Слуги пошли дальше, ненадолго остановившись, чтобы полюбоваться на прошедшего по газону павлина с огромным разноцветным хвостом.

— Теперь у меня на одного слугу меньше, — спокойно продолжил лорд Парр. — Бедняга Данмор, погибший вчера вечером, был добрым и полезным человеком.

— Я даже не знал его имени, — вздохнул я.

— Кто же это? — Мой собеседник стукнул тростью по белому гравию. — Кто вдохновил их на кражу книги и нанял тех двоих, чьих следов мы не можем отыскать, чтобы убить всех членов той анабаптистской группы? Я не верю, что тот, кто взял книгу у Грининга, будет ждать, пока прибудет Бертано, чтобы ее опубликовать. Если они знают короля, они бы показали ее ему немедленно, дабы он обрушил свой гнев на королеву и реформаторов, чтобы стал более восприимчив к предложениям, которые привезет этот чертов посланник папы.

— Это стало бы так страшно? — спросил я.

Лорд Уильям тихо проговорил:

— Король все еще любит королеву, в этом я уверен. Но от этого он только больше рассердится на ее неверность. И это сильнее его уязвит. А когда он чувствует себя уязвленным… — Лорд Парр покачал головой. — Само существование книги не так важно: Кранмер говорит, что она не была еретической, хотя и на грани.

Я не ответил. Никогда раньше я не слышал, чтобы этот человек так открыто говорил о Генрихе VIII.

— Король всегда легко поддавался внушению, был тщеславен, — продолжал старый лорд. — Он слушает бесконечные нашептывания на ухо, особенно когда они касаются преданности кого-то близкого ему. А когда он решит, что его предали, то…

— Как его здоровье? — спросил я.

— С каждой неделей немного хуже. Хотя его ум ясен и остер как всегда. — Дядя королевы ненадолго замолчал, возможно поняв, что сказал больше, чем это было бы разумно, а потом злобно взорвался: — Зачем держать ее у себя три недели, Шардлейк?! Я не могу этого понять, и Сесил тоже.

— Как и я, милорд. Вы знаете двор гораздо лучше меня.

— Мы должны разыскать этого шотландца, покарай его Бог…

Я положил руку на рукав шелковой робы лорда Уильяма, чтобы успокоить его. Он нахмурился на мою дерзость, но я видел то, чего не видели его старые глаза: к нам приближались два человека с длинными бородами. Эдвард Сеймур, лорд Хартфорд, дядя короля и главная фигура среди реформаторов в Тайном совете, и его младший брат сэр Томас, поклонник королевы до ее брака с королем. Значит, подумал я, лорд Хартфорд снова в Англии.

Братья остановились перед нами. Приближаясь, они с тихим упорством о чем-то спорили, но теперь большие карие глаза сэра Томаса не отрывались от моих. Раньше мы с ним уже скрещивали клинки.

Я видел Сеймуров вместе несколько лет назад и теперь снова отметил, как они похожи и в то же время непохожи. Овальное лицо лорда Хартфорда над светло-русой бородой было бледным и некрасивым, с несколько сдвинутыми бровями, что придавало ему выражение не до конца подавленного раздражения. Он излучал власть, но не авторитет — или, по крайней мере, недостаточно авторитета. Как политик, этот человек был грозен, но говорили, что его пилит и доводит жена. На нем была коричневая длинная роба с меховым воротником, а роскошная золотая цепь на шее говорила о его положении старшего тайного советника. Сэр Томас Сеймур был более крепко сбит, и его лицу, тоже овальному, но с правильными чертами и неотразимыми карими глазами, шла длинная медно-рыжая борода. В то время как лорд Эдвард был в простой робе, сэр Томас щеголял в зеленом камзоле из тончайшего шелка, с разрезами у плеч и на рукавах, через которые виднелась богатая оранжевая рубашка. На нем тоже была золотая цепь, хотя и поменьше.

Оба сняли свои усыпанные драгоценностями шапки и поклонились, звеня своими золотыми цепями. Мы поклонились в ответ.

— Мастер Шардлейк, — сказал младший Сеймур с насмешливой ноткой в своем низком голосе. — Я слышал, вы присягнули Ее Величеству, чтобы служить теперь в ее Научном совете.

— Да, сэр, — ответил я.

Лорд Хартфорд перебил брата и обратился к лорду Парру:

— Надеюсь, что королева в добром здравии, милорд.

— Да. Сегодня утром она знакомится с новым портретом леди Елизаветы — он соответствует высокому положению дочери короля. — Старик многозначительно наклонил голову в сторону, где строились новые апартаменты леди Мэри. — Не сомневаюсь, портрет доставит удовольствие Его Величеству.

Я понял их зашифрованный обмен фразами. Лорд Уильям и лорд Эдвард оба были на стороне реформаторов, в отличие от традиционалистки Мэри, которая до разрыва с Римом воспитывалась как католичка.

Томас принял скучающий вид и снова повернулся ко мне:

— Я видел, Шардлейк, вы включены в список тех, кто будет встречать адмирала д’Аннебо.

— Это так, сэр Томас, — подтвердил я.

— У меня большая роль в организационном комитете этих церемоний, — важно сказал Сеймур-младший. — Многое нужно сделать. Адмирал привезет с собой тысячу человек. — Он улыбнулся. — Это будет великолепное празднование рыцарского примирения после честного боя между солдатами.

Я не ответил, снова подумав о своих друзьях-солдатах, которые пошли ко дну вместе с «Мэри Роуз», и прочих погибших в этой проигранной и никому не нужной войне.

Томас приподнял брови:

— Вы не согласны? Что ж, — он рассмеялся и расправил свои широкие плечи, — одни из нас скроены и созданы для войны, другие — нет. — И он демонстративно посмотрел мне за спину.

Это было страшное оскорбление, но положение сэра Томаса позволяло ему такое, и я не ответил. Однако его брат сердито посмотрел на него, а сам он, повернувшись к лорду Парру, насмешливо проговорил:

— Берегитесь мастера Шардлейка, милорд, он себе на уме и отнимет у вас вашу работу.

— Я так не думаю, сэр Томас. — Лорд Уильям наградил его гневным взглядом.

— Вечно ты со своими колкостями и насмешками, Томас. Когда-нибудь ты обожжешься, — добавил лорд Эдвард.

Младший Сеймур покраснел. Послав ему сардоническую улыбку, лорд Парр повернулся к его брату:

— Сейчас в Тайном совете много занимаются иностранными делами, милорд? Мой племянник сэр Уильям говорит, что договоры с Францией и Испанией готовы.

Хартфорд серьезно кивнул:

— Действительно так, хотя в последние месяцы это потребовало огромной работы. — Он искоса посмотрел на Гольбейнские ворота. — Ну, мне нужно быть у короля в его кабинете. Нельзя опаздывать.

Лорд Эдвард неуклюже кивнул мне, поклонился нам обоим и пошел со своим братом дальше. Парр посмотрел им вслед.

— Томас Сеймур — болван и задира, — сказал он, — но лорд Хартфорд — наш союзник. Его возвращение, как и лорда Лайла, изменило баланс сил в Совете в пользу реформаторов. И Кранмер в эти дни стал чаще там появляться.

— А сэр Томас? — спросил я. — Какую роль он играет?

Старик посмотрел на меня, что-то обдумывая.

— Я знаю от племянницы, что вы с ним когда-то вместе работали и не любите друг друга. Я не удивлен. Томас Сеймур полон важности и напыщенности, как вон тот павлин. Он не проявил себя на той должности, которую занимал во время войны. Работа в комитете по организации этой церемонии проверит пределы его способностей. — Уильям горько усмехнулся. — Когда весной он вернулся, то устроил целый спектакль на тему того, как он спасся в Ла-Манше от пиратов. — Он насмешливо улыбнулся. — Ему хочется власти, какую имеет его брат в Тайном совете… Как брат Джейн Сеймур и дядя принца Эдуарда, он чувствует, что должен обладать таким же авторитетом. Но ему, при всей своей напыщенности и хвастовстве, не хватает рассудительности и ума. Король это знает. В Совет он выбирает только людей со способностями. Томас — лишь обуза своему брату.

— А каково отношение сэра Томаса к реформе?

Лорд Парр пожал плечами:

— Не думаю, что он вообще думает о религии. Некоторые даже говорят, что он атеист. Удивительно, что королева когда-то его любила, — они совершенно противоположны по своей природе.

— В самом деле, удивительно.

Мой собеседник покачал головой:

— Никогда бы не подумал, что Кейт может увлечь такой человек, но мы видели, какой эмоциональной она может быть. Таковы женщины, — со вздохом заключил он.

Мне вдруг пришла в голову новая мысль:

— Как я понимаю, ни у кого из реформаторов в Тайном совете нет мотива красть «Стенание»?

Старик снова покачал головой:

— Ни у кого. Группа реформаторов при дворе, как и любая партия, — это союз семейных интересов. Союз между Паррами, Сеймурами и Дадли, среди которых главная фигура — Джон Дадли, лорд Лайл. Когда, в свое время, — он осмотрительно подчеркнул эти слова, — Его Величество призовет Бог, может возникнуть конфликт между различными семейными интересами, но в настоящее время мы объединены общей судьбой. Если Генрих согласится вернуть Англию под власть папы, все мы окажемся в опасности, нам придется снова доставать свои четки или встретить ужасную смерть. — Он вздохнул с неожиданным чувством. — Когда думаю об этом, то благодарю Бога, что я старый больной человек.

Мы немного постояли молча, а потом я задумчиво проговорил:

— Но если сэр Томас из тех, кого не интересует религия, а только власть, он мог бы отдать «Стенание» королю…

Лорд Парр посмотрел на меня:

— Зачем? Из амбиций?

— Да, и еще, пожалуй, потому, что он ухаживал за королевой до ее замужества и был отвергнут. Гордые мужчины таят мысли о мести. И обладание «Стенанием» может также придать ему долгожданный авторитет в глазах короля.

Уильям на мгновение задумался.

— Этим летом, хотя мало кто об этом знает, были попытки объединить реформаторов и традиционалистов через брак между герцогом Норфолкским и дочерью Томаса Сеймура. Переговоры кончились ничем, отчасти потому, что дочь герцога не захотела выходить за него.

— Это, несомненно, доказывает, что ради власти он пойдет на все.

Дядя королевы решительно замотал головой:

— Нет. Томасу Сеймуру не хватит ни ума, ни ресурсов, чтобы заслать шпиона в группу радикалов. Думаю, вы просто не любите его, мастер Шардлейк — хотя, может быть, и заслуженно, — и это сказывается на ваших суждениях.

— Возможно, — неохотно признал я, — но у кого еще при дворе могли быть мотивы и деньги, чтобы сделать это?

— Конечно, у Пэджета, как у государственного секретаря. Но если б у него был шпион в лагере анабаптистов, Кёрди или Маккендрик, все бы шло официальным путем, и заполучив книгу Эскью или королевы, Пэджет сразу бы арестовал всю группу и доложил королю. И я уверен: Пэджет не имеет симпатий ни к какой партии. Он сохраняет свое место, выполняя волю короля, и получает указания напрямую от Его Величества. Но остальные придворные — Гардинер и его подручные Ризли и Рич — да, если б они узнали об анабаптистской группе, у обоих нашлись бы люди, чтобы заслать туда шпиона. Это как раз из тех дел, на которые Рич горазд. Но как бы они узнали об этой группе? Похоже, Ричу просто повезло узнать, что у тюремщика Милдмора оказалась книга Эскью. Если только Рич не врет, — медленно добавил лорд, повернувшись ко мне.

— Я по-прежнему думаю, что ему ничего не известно о «Стенании».

— Нужно разыскать того шотландца, — твердо повторил Парр. — Вполне вероятно, он и есть шпион.

Я задумался.

— Мой помощник предположил, что там мог быть своего рода двойной агент, работавший на хозяина при дворе, но придерживавшийся анабаптистских верований. В этом случае он бы, возможно, сохранил «Стенание».

— Все может быть. Эту тайну может раскрыть лишь поимка Маккендрика.

— Если единственный интерес Рича был в книге Анны Эскью, то теперь, когда она уплыла, не думаю, что он приложит усилия к розыску Маккендрика.

— Да. Это действительно будет то же самое, что закрывать двери конюшни, когда лошадь уже убежала.

Я посмотрел на Уильяма:

— Но если он попытается разыскать шотландца, это укажет на то, что он заинтересован в чем-то еще — возможно, в «Стенании».

Лорд Парр задумался, а потом кивнул:

— Да, в этом есть смысл. — Он криво усмехнулся. — В любом случае Рич будет в холодном поту ждать того дня, когда отпечатанные записи Анны Эскью прибудут из Фландрии в Лондон.

— Да уж. — Я не мог сдержать чувства удовлетворения.

— Идите сейчас к Ричу, — сказал мой собеседник, — посмотрите, как обстоят дела. А мне нужно к королеве — посмотреть, как дела у нее.

Он поклонился, а затем повернулся в своей резкой манере и медленно, опираясь на трость, направился к покоям племянницы. Я глубоко вздохнул. Поблизости послышался смех, и я увидел двух леди, бросавших павлину какие-то семечки.

В тот же день я снова отправился на Нидлпин-лейн к Стайсу и попросил Николаса проводить меня. Когда мы шли по Темз-стрит, я поблагодарил его за то, что он спас мне жизнь.

— Никогда этого не забуду, — сказал я.

Ученик ответил с необычной серьезностью:

— Я рад, что спас чью-то жизнь, сэр, когда столь многие погибли в этом деле. Лиман… Прошлой ночью я злился на него с его безумной верой. Я тогда начал слишком много говорить, да?

— Да. Его нужно было долго обхаживать.

— Я помню, что из-за меня убежал Элиас, — тихо проговорил Овертон. — А потом его убили. Это навсегда останется на моей совести.

— Нет нужды так переживать. В этом деле все мы наделали ошибок.

Молодой человек покачал головой:

— Я знал, что Лондон — город насилия и убийств, но это…

— Это не мое обычное ремесло, хотя за последние годы некоторые видные люди королевства сделали так, что может так показаться.

Поколебавшись, Николас все же спросил:

— Видные люди — это Ее Величество?

Я в нерешительности помолчал, но затем ответил:

— Да. А до нее — другие. Также Кранмер и Кромвель.

Похоже, на парня это произвело впечатление.

— Вы действительно знакомы с великими людьми Англии!

— В этом могут быть свои неудобства.

— Все эти имена принадлежат одной стороне разделившейся религии, — неуверенно сказал Овертон.

— Когда-то я был на одной стороне, а когда королевство разделилось, многие мои связи остались там. Но мои религиозные привязанности… — Я пожал плечами. — Их больше нет.

— Конечно, достаточно просто верить.

Я взглянул на него:

— Ты веришь, Николас?

Он невесело рассмеялся:

— Как будто. В глубине души я чувствую, что хочу спасать жизни, а не отнимать их. Ваша жизнь была такой, которую я спас с радостью, — добавил он, покраснев.

— Спасибо, Николас. — Теперь и я смутился. Такие слова ученика барристеру могли быть лестью, но Овертон был совершенно чужд коварству, и я проворчал: — Посмотрим, дома ли эти негодяи.

Дверь открыл Стайс. На лбу у него была повязка.