Заклятые супруги. Леди Смерть Эльденберт Марина
Вероник, сидевшая напротив нас, бросила на меня уничтожающий взгляд: как же, не добавила приставку «ваша светлость», но ничего не сказала. Всю дорогу она изучала меня так, словно хотела разобрать на части и от души покопаться в моей голове. Это делало нашу беседу с герцогом несколько напряженной – еще напряженнее, чем она могла бы быть, но он с изящным упорством этого не замечал. Тем более что говорили мы преимущественно ни о чем, ни разу не коснулись ни одной серьезной темы.
– Слышал, вы влюблены в Энгерию, леди Тереза.
Ладно, насчет несерьезности я погорячилась. Должно быть, это была просто прелюдия перед поеданием моих мозгов длинной серебряной ложечкой.
– Безумно.
– Скучаете?
Вчера перед сном Анри прочитал небольшую лекцию о достижениях и заслугах Симона Эльгера, о его военном прошлом, о благотворительности и проектах в поддержку развития науки, а заодно о том, что говорить и как огибать острые углы. Ночевали мы с мужем в разных спальнях, но оно и к лучшему. Было время прийти в себя и настроиться на работу. Сказанного хватило с лихвой, чтобы понять: поездка мне предстоит не из легких. Размышляла, как себя вести, а заодно составляла отчет для лорда Фрая про Евгению и Вероник. Да и лаборатория герцога явно его заинтересует. Еще бы как-нибудь осторожно узнать, где она находится.
– Как любая на моем месте скучала бы по родным краям.
– Но все-таки решились приехать в Вэлею. Почему?
Симон смотрел на меня с жестким интересом ученого. Я решила вернуть долг.
– Жена должна следовать за мужем. А вы без ума от Вэлеи, ваша светлость?
Какое-то время Эльгер изучал мое лицо, но зацепиться там было не за что. Выражение светского интереса – слегка приподнятые брови, легкий наклон головы и взгляд – не пристальный, но достаточно долгий. На смену ему приходят опущенные ресницы и скромное изучение собственных перчаток: пожалуй, то единственное, что шустро вспомнилось из арсенала матушки. И пришлось как нельзя кстати.
– Это моя страна. Я делаю все, от меня зависящее, чтобы добиться ее процветания.
Что-то мне подсказывает, что «моя» сейчас было сказано в прямом смысле.
– В газетах пишут, что до конца зимы Ольвиж будет полностью освещен электрическими фонарями. Это… кажется невероятным.
Во льдах глаз герцога сверкнуло нечто сродни удовлетворению. Маленькая слабость Симона – честолюбие. Лесть ценят лишь напыщенные идиоты, а вот упоминание о достижениях в самый раз для таких, как он.
– Вы хорошо осведомлены.
Похоже, удалось его зацепить. Спасибо, Анри.
– Я люблю читать.
– И что вы думаете по поводу прогресса?
– Думаю, что он может быть полезен. Иногда.
Эльгер хмыкнул и откинулся на обитую темно-зеленым бархатом спинку, а я мысленно выдохнула. Кажется, можно немного передохнуть.
– А я думаю, что ваш муж тут ни при чем.
Или нет?
– Зачем вы на самом деле приехали в Вэлею, леди Тереза?
Сердце ухнуло вниз.
– Я вас не совсем понимаю.
– Прекрасно понимаете, миледи. Привычку стесняться магии можете оставить для остальных. После того что вы видели, оставаться обычной женщиной было бы просто глупо. Впрочем, если бы вы приняли такое решение, я был бы разочарован.
По спине побежала струйка пота. За ней вторая.
Я негромко втянула воздух и так же глубоко выдохнула. Считает, что я поехала в Вэлею ради знаний мааджари? Замечательно.
– Я не из тех, кто разбрасывается возможностями.
По тонким губам скользнула тень удовлетворенной улыбки.
– Смотрите, – герцог отодвинул шторку. – Отсюда отличный вид на Равьенн.
Чуть подалась вперед, оказавшись в непростительной близости от него. Даже резковатый древесный аромат, исходящий от Эльгера, казался морозным. Подавила желание отпрянуть, вместо этого подперла указательным пальцем подбородок. Затянутая в перчатку рука почти касалась моего бедра, стоило немалых усилий просто смотреть в окно.
– И впрямь красиво.
Школа-приют представляла собой несколько длинных домов, потерявшихся в долине реки Лавуа. По обе стороны – гряды холмов, гладь реки блестит, даже несмотря на пасмурную погоду. Равьенн была огорожена высокими коваными решетками, верх которых унизывали крохотные острые пики. Прутья частили настолько, что пробраться сквозь них могла разве что очень худенькая девочка не старше лет пяти. Выцветшие бледно-желтые стены из крупного камня посреди этого буйства цвета и жизни производили удручающее впечатление. Почему приюты для детей чаще всего напоминают тюрьмы, даже если расположены в таких живописных местах?
Видимо, вопрос отразился у меня на лице.
– Детям, лишившимся средств к существованию, крова и родителей, лучше с ранних лет привыкать к смирению и добродетели.
«А заодно к тому, что жизнь – боль», – подумала я. Надеюсь, де ла Мер мысли читать не умеет.
– Что насчет маленьких радостей? – поинтересовалась я.
Герцог приподнял брови.
– Они же дети. Когда еще позволять себе маленькие радости, если не сейчас?
– Дети чувствуют слабину тоньше, чем взрослые. Маленькие радости в качестве попустительства потом приводят к большим проблемам.
А их отсутствие к тому, что вырастают такие, как Эрик.
– Большие проблемы возникают там, где детей не любят.
Глаза Эльгера сверкнули. Он смотрел на меня сверху вниз со всевозрастающим интересом: у него это отлично получалось. Из того, что я успела в нем углядеть, – при крохотной свите и желании показать величайшее расположение к людям во многих он видел таракашек, посягнувших на праздничный торт его жизни. Почти наверняка даже не все это замечали – сила молвы шагает впереди него семимильными шагами. С народными песнями, плясками и всяческими восхвалениями. А вот те, кто пытался ему возражать, вызывали по меньшей мере исследовательское любопытство.
– Я наслышан о вашей дерзости, леди Тереза.
А вот и первая булавочка от Евгении.
– Полагаю, от графини д’Ортен, которая делала все, чтобы заставить меня почувствовать себя лишней?
Маленькая месть, а приятно: Эльгер нахмурился.
– Рад, что ей это не удалось.
– Так же, как и я.
Дальнейший путь мы проделали в молчании, и очень скоро свернули на дорогу, ведущую к Равьенн. Пыль из-под копыт летела во все стороны, поэтому де ла Мер задернул шторку. Я высунулась в окно, рискуя получить камешком в лоб. Увидела, как седой горбатый привратник с длинным носом, напоминающим орлиный клюв, отпирает ворота. Четверка лошадей пронеслась мимо него, окутав старика серо-коричневым облаком.
К слову, о народных песнях – навстречу нам уже спешила невысокая мадам примерно одинаковой величины в рост и в ширину. Проще будет сказать, катилась, в бледно-желтом наряде она напоминала выцветший мяч. На почтительном отдалении за ней следовали еще две особы, уже повыше. Неприметные, затянутые в строгие платья цвета неба под тонкой пеленой облаков, с прическами, какие раньше любила я.
Стоило экипажу остановиться, Вероник распахнула дверцу и первой шагнула во двор. Улыбки благодетельных патронесс под ее очами несколько померкли.
Но расцвели снова, когда Симон последовал за ней. Он подал мне руку, помогая выйти, и почтенные дамы как по команде воззрились на меня. Самая высокая из них казалась не моложе пятидесяти. С поджатыми губами и суровым жестоким лицом, несмотря на благое дело, служению которому решила посвятить жизнь. Характер мадам Мячик отпечатался в уголках ее губ, загнутых книзу, возраст собирался на пухлом лице морщинками. А вот третья женщина казалась совсем молодой, с мягким, немного неуверенным взглядом.
– Добро пожаловать, ваша светлость! Очень рада, что вам все-таки удалось к нам добраться. – Круглолицая особа присела в реверансе, другие повторили.
– Доброго дня. Взаимно очень рад новой встрече, – его светлость снизошел до поцелуя пухлой руки, и круглые щеки пошли пятнами от волнения. – Мадам Жозефин Арзе, директор Равьенн, – мадам Мячик оказалась среди них главной, – мадам Горинье, старшая воспитательница. Мадемуазель Риа ее помощница, преподает девушкам энгерийский.
Пока Симон их представлял, резкий жесткий голос перебивало только журчание фонтана с выгнутой рыбиной посередине. Она, то есть рыбина, исторгала воду, которая разлеталась над ней и падала вниз с мягким плеском.
– Моя спутница, леди Тереза Феро, графиня де Ларне.
Встречающие снова присели в реверансах, на меня скопом высыпались приветствия, немного более сухие, чем на герцога. Сквозь них откуда-то со стороны видневшегося между домами сада донеслись восторженные голоса и заливистый детский смех. Эльгер поморщился, директриса побледнела и метнула на старшую воспитательницу такой взгляд, словно та только что разделась донага и уселась во дворе в непристойной позе.
– Прошу прощения, ваша светлость… – пробормотала мадам Арзе, – сегодня свободный день, а младшие девочки поручены новой воспитательнице.
– Буду премного обязан, если новые сотрудники станут неукоснительно соблюдать принятые здесь правила.
Теперь уже поморщилась я, особенно когда прямая как палка Горинье решительным шагом устремилась в сторону сада, а директриса принялась уверять, что это больше не повторится. Судя по всему, веселью пришел конец. А ведь сегодня единственный выходной. Анри рассказал про Равьенн, в частности о том, что занятия здесь проводятся с раннего утра и до вечера. Девочки встают с рассветом и протирают платья на жестких скамьях до сумерек. С перерывом на обед, короткую прогулку после, да еще ужин и часовой отдых перед сном. Так каждый день, в любую погоду. Отдых воспитанницам и преподавательницам положен раз в месяц, и вот же повезло, чтобы именно сегодня сюда принесло Эльгера! От бессильной злости захотелось что-нибудь пнуть. Или кого-нибудь. Но кого-нибудь нельзя, поэтому я от души вдавила каблук в каменную крошку под ногами.
За что заработала пристальный взгляд Вероник.
Интересно, она тоже воспитывалась в Равьенн? В следующем году школа перешагнет двадцать пятый год, так что вполне. И почему Эльгер остановил свой выбор именно на ней?
– Мадемуазель Риа, покажите графине де Ларне школу. Я присоединюсь к вам позже.
Эльгер пропустил семенящую директрису вперед, чеканным шагом направился к дверям. Вероник напоследок окатила меня своим ядовитым холодом и последовала за ними. Судя по мелькнувшему в глазах мадемуазель Риа облегчению, она была искренне рада избавиться от общества покровителя и мадам Мячик. Кажется, Эльгер молодой женщине не нравился, за что я сразу прониклась к ней расположением. А заодно и за следующий вопрос на безупречном энгерийском:
– С чего бы вам хотелось начать, мадам Феро?
– Покажите мне учебные комнаты.
Снова встречаться с мадам Горинье совсем не хотелось, и тем более не хотелось становиться свидетельницей разрушенного детского счастья. Зато было интересно посмотреть, как все устроено на самом деле. И может быть, даже посидеть за учебным столом, чтобы проникнуться по-настоящему. До сегодняшнего дня школы и университеты я видела только на картинках и со стороны внешних стен.
– Это там, – преподавательница указала на дальний дом, выглядевший самым невзрачным и простым.
– А здесь что? – кивнула на двери.
– На первом этаже залы для танцев, рукоделия и пения. Кухня, столовая и кабинеты преподавателей. На втором спальные комнаты. Дальше, – она показала на длинное здание, – живут воспитанницы.
Мы прошли по дорожкам, минуя сад, свернули к нужному дому. Изнутри он оказался еще более мрачным, чем мне представлялось. Видимо, унылые серые стены идеально подходили под представления Эльгера о смирении, а продирающий холод, вероятно, призван был воспитывать добродетель. Первым делом мне показали маленькие классы, представлявшие собой клетушки, утыканные столами: пониже – для младших девочек и повыше – для старших. Не представляю, какой гений архитектуры сотворил это чудо, но большинство окон выходило на теневую сторону. Учитывая, что в долине и само по себе свежо, это место напоминало удлиненный склеп, в коридорах которого вместо гробниц были натыканы двери. Безликие, одинаковые, выкрашенные темно-зеленой краской. Не хотелось даже представлять, каково здесь зимой.
– Почему здесь так мрачно? – вырвалось у меня.
Мадемуазель Риа вздохнула, глянула быстро-быстро и опустила глаза.
– Это помогает сосредоточиться на учебе и не позволяет отвлекаться на всякие глупости.
Ну да. Почти как во время игры в карты. Только в карты не играют каждый день с утра до вечера.
И уж точно в карты играют не дети.
– Вы же знаете, что в Равьенн раздельные классы? В других приютах они общие, – та поспешила исправить оплошность, взволнованно сцепила руки за спиной. – Воспитанницы собираются вокруг столов с преподавательницами, уроки проводятся одновременно, что сказывается на возможностях и качестве обучения, разумеется. А еще Равьенн – единственная школа для девочек-сирот, где преподают теорию магии.
Добавлено это было даже с некоторой толикой гордости, а я не представляла, что ответить. Никогда раньше не была ни в одной школе-интернате.
На стенах висели доски – идеально чистые, половицы скрипели под ногами, а задвинутые стулья наводили на мысли о казематах. Преподавательские столы были отмечены затянутыми в темные обложки журналами, часами и колокольчиками, призванными возвещать о начале и о конце занятия. На подоконниках чахли цветочки – из тех упорных, что выживали в любых условиях. Лавиния пришла бы в ужас.
Коридоры-лабиринты петляли перед глазами, одинаковые, как спутанные в узел нитки. Комнаты для общих занятий на втором этаже были просторными, с множеством рядов и высокими потолками, из-за чего казались светлее. Но это было их единственное преимущество: от холода здесь просто зуб на зуб не попадал. И это называется благотворительностью?! Нет, закаленных воинов-армалов здесь спокойно можно было воспитывать, но не девочек же!
Чувствуя, что начинаю закипать, я шла за преподавательницей, сжимая и разжимая кулаки.
– А это комната отдыха… о…
Она не успела захлопнуть дверь, перед глазами мелькнули худенькие плечики.
– Мадам Феро, не думаю, что…
Я бесцеремонно оттолкнула ее и прошла внутрь.
В центре комнаты на стуле стояла девочка лет семи-восьми. Тонкая, как тростинка, с обнаженной спиной, разукрашенной розгами. Густые волосы были зачесаны назад, прилизаны и собраны в тугой до умопомрачения пучок. Светло-коричневое платье порывалось сползти вниз, поэтому она придерживала его руками. Я вцепилась в первое, что попалось под руку, – в ледяной камень стены. На миг показалось, что себя со стороны увидела, много лет назад, после очередного отцовского урока покорности. Несмотря на холод и боль, девочка держала спину идеально прямо.
А потом неожиданно обернулась, и взгляд ее вонзился мне в самое сердце. На худеньком треугольном лице выделялись огромные темные глаза, в которых застыла дикая ярость – ярость волчонка, попавшего в капкан.
30
– Что здесь происходит?
Голос у мадам Горинье был сухой, словно песок пересыпали из одной коробки в другую. Но именно он заставил меня прийти в себя, вытряхнул из ступора. Девочка отвернулась и вздернула голову, моя сопровождающая стала серого цвета: прижать ее сейчас к стене в коридоре, пройдешь мимо и не заметишь.
– Хороший вопрос. – Я повернулась и вперила взгляд в надзирательницу – иначе и не назовешь. Бледное, ничем не примечательное лицо, маленькие глубоко посаженные глаза и сжатые в тонкую полоску губы, как соединенные лезвия.
– Она наказана и проведет здесь весь день.
Весь день? Полураздетая, в таком холоде? Единственный выходной?
Да и в комнате отдыха девочку оставили не случайно: закончится время прогулки, воспитанницы придут сюда, и каждая станет свидетельницей ее позора. Хотя позорился на самом деле тот, кто поставил избитого ребенка на стул, вот только некоторым этого не объяснишь. Больше чем уверена, что многие посочувствуют, но ни одна не приблизится, чтобы поддержать словом или взглядом. Просто из опасения встать на соседний стул.
Я сцепила руки за спиной во избежание и шагнула вперед. Если директриса напоминала мячик, то эта была похожа на крысу, чудом вставшую на задние лапы. Крупную, ростом с человека, голодную и от этого неизмеримо злобную.
– За что, позвольте узнать?
– За дерзость.
Она вся была сухая, как бальзамированный пару тысячелетий назад саван. Ворот накрахмаленного платья жестко впивался в дряблую шею, отчего кромка кожи над ним покраснела. Сжала руки – и пальцы ее захрустели словно хворостины на морозе. Я смотрела на эти грубоватые широкие ладони, а по спине полз холодок, пробуждая поднимающуюся из глубины сердца бессильную ярость. В таких руках легко представить розги, и силы в них немерено. Хотя в ухоженных руках отца было еще больше.
Воздух внезапно кончился, перед глазами замелькали разноцветные пятна. Комната отдыха задрожала: такая же унылая, как и все это место. Столы и диванчики хаотично прыгали вместе с камином, который, видимо, топили только по большим праздникам и над которым висел портрет Эльгера.
– И в чем же она выражалась? – поразительно спокойно сказала я.
– Назвала старшую воспитанницу крысой.
«Если она хоть капельку похожа на вас, неудивительно».
Мадам Горинье цедила слова, словно за каждое нужно было выложить по золотому. Странно, что, когда она открывает рот, скрежет не раздается – как от проржавевших петель. От того, чтобы как следует приложить ее тьмой о стену, удерживала самая малость: руки не хотелось марать. Я и так слишком долго с ней разговаривала, поэтому резко повернулась и подошла к девочке. Надо отдать ей должное, глаз она не опустила – смотрела смело и с вызовом. И все-таки внутренне сжалась – о, я слишком хорошо помнила это чувство: ожидание следующего удара. Пощечины или просто жестоких уничижительных слов.
Больно-то как.
– Пойдем, – я протянула ей руку. – Тебе нужно к целителю.
Изумление, отразившееся в темных глазах, перебило шуршание песка:
– Мадам, эта девочка останется здесь до вечера.
– Я приехала с тем, кто вам платит, – слова срывались с губ хлесткие, как пощечины. Повернулась, пригвоздила мадам Крысу к стене – не тьмой, так хоть взглядом. – Я жена того, на чьей земле вы живете. Как думаете, останется она здесь до вечера или пойдет со мной?
Не дожидаясь ответа, взяла хрупкую ладонь в свою и помогла девочке спуститься. Ледяная рука, посиневшие губы. Она не дрожала от холода только потому, что вцепилась ногтями в локти. Платье застегивать не стала, чтобы не причинять лишней боли, стянула накидку и закутала в нее. Ступать приходилось осторожно: большая часть волочилась по полу, того и гляди наступлю и стяну вниз.
Мадам Крыса вздернула подбородок так, что грозила проткнуть им меня насквозь. Когда мы поравнялись, ладошка в моей руке напряглась, и я остановилась.
– Я буду приезжать часто, – заявила, глядя в бесцветные глаза, – и не дай Всевидящий вам отыграться на этой девочке или на ком-нибудь еще. Я сделаю так, что вы не найдете работу не только в Лавуа, но и во всей Вэлее.
Пока что я смутно представляла, как это у меня получится, но та попятилась и даже ощутимо сжалась, словно из нее незримым ударом выбили весь воздух. Видимо, в моих глазах сверкнуло отражение глубинной тьмы или что-то пострашнее. Впрочем, неважно.
Мы быстро петляли по коридорам – теперь мадемуазель Риа летела на всех парусах, вышли на лестницу, и все это время я не отпускала худенькую ладонь. Девочка шагала рядом молча, не жалуясь и не прося замедлить шаг, поэтому я сама иногда делала вид, что запыхалась. Потом мы снова прошли по дорожкам, минуя парк, и оказались перед первым зданием.
Разумеется, в Равьенн не было целителя, а тщедушный старичок с суровой складкой между бровями наверняка в прошлом работал аптекарем. Он развернул «сверток», глянул на спину девочки и сокрушенно прицокнул языком. Потом усадил ее на стул и направился к шкафчику, где стояло множество баночек и склянок самых разных цветов и размеров. Здесь, в этой небольшой комнатке, пахло зельями и снадобьями, бледно-голубые стены замкнули нас в светлую коробку с прорезями-окнами. За приоткрытой дверью виднелось помещение побольше, с длинными рядами кроватей.
– Школьный лазарет, – шепнула мадемуазель Риа.
Впрочем, мне сейчас было не до разговоров, внутри все кипело и дрожало от ярости. Я увела воспитательницу в коридор и закрыла за собой дверь: девочка и так достаточно настрадалась, чтобы сейчас еще морщиться от боли во время лечения у нас на глазах. А мне срочно нужно кое с кем поговорить. Воспитательницы, разумеется, наслаждаются своей властью, но с чьего молчаливого позволения это происходит – и так понятно.
– Отведите меня в кабинет мадам Арзе.
– Но ведь его светлость… – та осеклась и поспешно кивнула, предлагая следовать за ней.
Здесь коридоры были значительно шире, светлее, а главное – веселее, в персиковых обоях с узором. Видимо, преподавательский состав в смирении и воспитании нравственных качеств пополам с добродетелью уже не нуждался. Хотя я бы с этим поспорила.
– Мадам Горинье, конечно, строга, – моя сопровождающая заговорила первой, – но с ними иначе нельзя, мадам. Особенно с такими, как Софи. Она дочь нонаэрянки, а вы же знаете этот народ – все как на подбор мошенники да воры. Для них нет ничего святого, и если такую девочку не воспитывать в строгости…
Софи?
Имя ей удивительно шло: такое же хрупкое и в то же время надежное. Звучное. Сильное.
– Старшие девочки временами перегибают палку, но Софи и впрямь часто дерзит.
Неудивительно. Если она дочь кочевого народа, к неволе они не привыкли, и уж тем более не привыкли терпеть понукания и приказы.
Дверь в кабинет мадам Арзе была украшена табличкой с ее именем, с виньетками и золотым тиснением. Я постучала и, оставив мадемуазель Риа за спиной, вошла. Первым делом в меня вонзился взгляд Вероник. Директриса, бледная как лист бумаги для чистописания, и молодая светловолосая воспитательница со сложенными на юбке руками – очевидно, та самая, что позволила девочкам излишки маленьких радостей, – посмотрели на меня одновременно. Только потом повернулся сидевший у камина Эльгер. Отставил чашку и неспешно поднялся.
Холодный. Очень холодный взгляд.
– Леди Тереза. Мне кажется, я обещал присоединиться к вам чуть позже.
Сердце с силой ударилось о ребра, но я даже не подумала опустить глаза.
– Боюсь, дело не терпит отлагательств. Вы знаете, что в Равьенн издеваются над воспитанницами?
Замерли все. Даже Вероник приподняла бровь – видимо, ей стало интересно, чем все закончится. Девушка, которую отчитывали, приоткрыла рот, но тут же подобралась, стоило герцогу шагнуть ко мне. Эльгер сложил руки за спиной и сейчас смотрел на меня, наклонив голову. Как на насекомое, которое внезапно выросло до человеческого роста и заговорило.
– И в чем же заключаются издевательства, позвольте спросить?
– Телесные наказания. Позорный стул. Лишение отдыха. Попустительское отношение к здоровью детей.
– Это неправда, – запинаясь, пробормотала мадам Арзе, которая побледнела еще сильнее. – Все воспитательные меры, которые мы принимаем…
– Воспитательные меры? – я повернулась к ней. – Высечь ребенка и поставить ее полуголую на стул в насквозь промерзшей комнате – это для вас воспитательные меры?!
– Это какое-то недоразумение…
– Единственное недоразумение здесь – это ваши воспитательницы, которые считают, что…
– Достаточно! – Жесткий голос Эльгера рассек воздух с силой металлического прута. – Леди Тереза, мы вернемся к этому вопросу позже.
Я глубоко вздохнула. Присела в реверансе и бросила на него взгляд из-под ресниц.
Посмотрим, что ты на это скажешь, благодетель!
– Простите, ваша светлость. Я наслышана о вашем милосердии и предполагала, что мы решим этот вопрос сразу же. Не представляю, как такое могло случиться именно в Равьенн, но случись вам увидеть то же, что и я, вы бы были вне себя от негодования.
Вот теперь его глаза сверкнули колотым льдом.
– Мадам Арзе, где мы с графиней можем переговорить наедине?
– Соседняя комната для отдыха, – поспешно пробормотала та.
Только сейчас я обратила внимание на небольшую аккуратную дверцу справа от стола директрисы. А еще на странную тень, скользнувшую по лицу Вероник.
Эльгер медленно приблизился и предложил мне руку, жестом приказав своей ручной змее оставаться на месте. Церемонно распахнул передо мной дверь комнаты отдыха, но как она закрылась, я уже не услышала. Боль взорвалась в висках и побежала по венам вместе с кровью. Из горла вырвался странный звук, еле слышный, шипящий. Волны убийственной магии прокатывались по телу, перед глазами все расплывалось цветными пятнами. Я не то что пошевелиться – вдохнуть не могла, только цеплялась пальцами за ковер… и понимала, что не помню, как и когда оказалась на этом ковре. Обстановка смазалась и превратилась в раскаленное марево. По венам словно бежала лава, которая по какой-то странной причине не спалила меня изнутри.
Ментальная атака была быстрой и точной, как удар молнии: ни закрыться, ни защититься. Но это не значит, что я позволю так с собой обращаться!
Повсюду мелькали огненные круги, мешающие рассмотреть цепочки направленной против меня силы. Магия искажений мерцала зеленоватыми искрами или это у меня из глаз искры сыпались? Чувство было такое, точно чья-то рука вцепилась в волосы, каждый из которых превратился в пламенную нить. Еще немного – и уже ничего не смогу. Я вытолкнула себя на грань каким-то чудом, вспорола тьму и хлестнула наотмашь, не глядя. Первое плетение разлетелось в клочья, но на смену ему пришло второе, третье, четвертое. Стертые краски грани разрывали изумрудные всполохи, и каждая попытка ударить словно вгоняла в виски раскаленные гвозди.
Всевидящий, как же больно-то!
Если у него такие воспитательные методы, неудивительно, что Эрик слегка… сошел с ума. Я помнила его страх через наши общие сны – подсознательный страх напуганного ребенка. Как ни странно, именно это придало мне сил.
– Сильная девочка, – откуда-то сверху донесся голос Эльгера.
Еще несколько плетений рассыпались прахом, но пока я не доберусь до него – все бессмысленно. Защита герцога маячила впереди непроницаемой стеной, плотной решеткой, узлы которой горели ядовитой зеленью, а моя рассыпалась при малейшей попытке ее построить. Я сжала зубы, судорожно вдохнула, а потом втянула столько тьмы, сколько смогла. И ударила прицельно – в самое сердце, где мерцал изумрудный огонь.
Сетка содрогнулась, на миг стало легче, а потом…
Меня словно подбросило в воздух и швырнуло на острые камни под соленой водой.
Нечем дышать, не пошевелиться, сверху давит толща воды, а грани впиваются в тело: шея, спина, руки, ноги и грудь будто превратились в открытую рану, внутри которой оглушительно, на пределе грохотало сердце. Серые островки растаяли, мир расцвел красками жизни… Очень болезненной жизни.
Не было ничего, кроме боли и желания эту боль прекратить… Ни единой осознанной мысли, кроме мысли об отце. Когда он умирал… Это было так же жутко? Почему он ушел сразу? Почему не остался в Мортенхэйме… чтобы предупредить Винсента через меня?
Сердце жалобно дернулось, словно его рывком вытащили из груди.
Прекратилось все так же резко, как и началось.
Вздохнула и рухнула на ковер. Перед глазами маячили начищенные ботинки, залитое слезами лицо нещадно пекло. Уперлась дрожащими ладонями, отталкивая непослушное, напоминающее колоду тело. Не стану я валяться у него в ногах, даже если…
При мысли о том, что все может повториться, внутренности сжались и прилипли к позвоночнику. Но я вскинула голову и яростно взглянула на него.
Эльгер смотрел на меня сверху вниз в упор, пригвождая к полу.
– Не стоит со мной играть, леди Тереза.
Пока пыталась выровнять дыхание, он стоял и смотрел. Потом просто протянул руку: ничего другого, как ее принять, мне не оставалось. Сердце отзывалось болью на каждом судорожном рывке, нижнее платье взмокло. Ноги до сих пор мелко подрагивали, виски пульсировали отголосками муки, голова кружилась, поэтому подняться, а тем более выйти самостоятельно не представлялось возможным.
– Надеюсь, вопрос наказаний для нас с вами закрыт навсегда.
– Нет.
Голова напоминала бутон, в который налили воды, а шея – стебелек, который вот-вот переломится под непривычной тяжестью. И все-таки я выпрямилась, чтобы оказаться лицом к лицу с ним. Несмотря на изогнутую бровь, на высоком лбу выступило несколько капелек пота, в уголках губ обозначились складки. Что, тоже несладко пришлось, месье благодетель?
– Вы умная женщина, леди Тереза. Но иногда думаете не о том и не о тех. Таких детей в мире еще много, а вы одна. Стоило ли так опрометчиво бросать мне вызов на глазах у всех?
Эльгер достал платок из внутреннего кармана – платок, на котором был вышит полукруг с расходящимися от него лучами. Рука легла мне на затылок, заставляя шагнуть вперед, ближе – почти прижаться к нему. На лице не отражалось ничего, кроме вежливого участия. Пальцы сжимали мою шею, а шелк скользил по коже, стирая соленые следы недавней пытки. Все это время он смотрел мне в глаза, а я с трудом заставляла себя дышать.
Рвано. Рывками. Как получалось.
– Вы так гордитесь своими новаторскими идеями. Представьте, что Равьенн станет первой школой, в которой детей воспитывают без розги и позорных стульев.
Внутри все дрожало мелко и противно. Тело помнило боль, но я не собиралась ему потакать. Эльгер обвел шелком мой подбородок, светлые ледяные глаза, казалось, смотрели значительно глубже, чем в душу. В самое сердце моей тьмы. Сколько длилась наша молчаливая дуэль – не представляю. Я не отводила взгляд, он тоже. Только убрал платок и подал мне руку.
Мы вернулись в кабинет, неспешным шагом прошли к дверям. Потому что спешным я идти не могла.
Была бы моя воля, я бы вообще никуда не пошла.
Заметив нас, директриса тут же вскочила, преподавательница отлепилась от стены, а Вероник воззрилась так, словно пересчитывала волосы, упавшие с моей головы во время воспитательной беседы. Почему-то я была уверена, она прекрасно догадывалась о том, что произошло. Герцог улыбнулся мадам Арзе, которая быстро-быстро обмахивалась веером, несмотря на тянущуюся из окна прохладу, поцеловал мне руку и галантно открыл дверь.
– Я вас услышал, леди Тереза. Благодарю.
В веселеньком персиковом коридоре дышалось в разы легче. Хотя возвращалась я теперь уже по стеночке из опасений свалиться в обморок прямо сейчас. Мадемуазель Риа проводила меня обратно к лазарету, где мы и выстроились в коридоре изваяниями: по обе стороны, как статуи в храме. Я молчала, она тоже не пыталась завести разговор. Сцепив руки, воспитательница смотрела прямо перед собой на стену, а я – на дверь, за которой находилась Софи.
Сколько ей? Лет восемь от силы. За то время, что еще предстоит здесь провести, она либо сломается, либо… Не знаю, можно ли отсюда сбежать. И что бывает с теми, кто уже отвык выживать на улице? Вспомнились мальчишки, с которыми судьба свела меня в Ларне, их затравленные настороженные взгляды. Постоянные переезды с места на место, ни крыши над головой, ни еды толком. Что бывает, если попадешься жандармам? Сначала камера в участке, а потом снова какой-нибудь сиротский дом. И может статься, Равьенн – не самый плохой вариант.
Скрипнула дверь.
– Спасибо, мадам.
Софи протянула мне накидку.
Я взяла, и она поспешно отдернула руку, словно боялась, что наши пальцы соприкоснутся.
– Ты уже обедала?
– Нет, мадам. Я же наказана, мне не полагается обеда.
– Обед уже прошел, – поспешно пробормотала мадемуазель Риа. – Теперь…
– Ни за что не поверю, что на кухне нет еды. Отведите нас туда, пожалуйста.
– Но воспитанницам полагается есть только в столовой и во время…
– Отведите! – рыкнула я.
Спустя десять минут Софи жадно уплетала похлебку. Мяса в ней не наблюдалось, только перемолотые в кашу овощи. К небольшой миске этой радости полагался хлеб с едва различимым на нем маслом и два кусочка сыра, а еще кофе – такой же мутный, как взгляд кухарки-толстушки, которым она оценивала нас. Оценивать там было что: тонюсенькая воспитанница, дорвавшаяся до еды, злая, как стадо демонов, графиня, напоминающая собственный призрак, и перепуганная воспитательница, которая явно прикидывала, как сильно ей влетит за такое.
Софи, похоже, не испытывала ни малейшей неловкости: она явно привыкла жить одним днем и наслаждаться тем, что может взять от жизни сейчас. Изредка бросала на меня любопытные взгляды – быстрые, которым полагалось быть незаметными. И я делала вид, что не замечаю: рассматривала нехитрую обстановку кухни – утварь, столы, замешанное для сдобы тесто, расползающееся из-под крышки огромной кастрюли, стараясь не думать о том, что только что произошло. Запахи жаркого, лукового супа и острых приправ говорили о том, что герцогу готовят герцогский обед.
Чтоб он подавился горячей картошкой.
– Вы похожи на мою маму, – неожиданно заявила девочка.
Кухарка выронила нож, судя по звуку удара больше напоминающий мясницкий тесак.
– Софи! – Мадемуазель Риа сделала большие глаза, но та и не подумала смущаться. Улыбнулась широко, обнажив впадину выпавшего слева молочного зуба.
– Она была такая же красивая. И такая же смелая.
Я невольно улыбнулась.
– Откуда ты знаешь, что я смелая?
– Это сразу видно. – Софи передернула плечами и брезгливо отодвинула без преувеличения воняющий горечью кофе, – вот она даже собственной тени боится. А вас будут бояться все. Дадите руку? Мама успела меня кое-чему научить.
Лицо воспитательницы пошло красными пятнами, я же вытянула раскрытую ладонь над деревянным столом, и тонкие смуглые пальчики прошлись по ней, повторяя линии. От былого веселья не осталось и следа, девочка выглядела серьезной и сосредоточенной. Не могла ей отказать, хотя прошлое гадание ничем хорошим для меня не закончилось. Вот ничему, ничему меня жизнь не учит!
Читать бесплатно другие книги:
