Семиевие Стивенсон Нил
– И это не был другой экспедиционник. Иначе бы это не вызвало удивления.
– В экспедиции мы носим яркую форму, чтобы нас видели.
– А Белед не носил.
– Он был рядом с РКС, так что, конечно же, нет. Я имею в виду, вообще.
– Продолжай.
– Этот человек был одет совершенно по-другому. Что-то вроде…
– Вроде чего?
– Смотрела видеозаписи про охотников до Ноля? Они специально одевались так, чтобы их не было видно.
– Это называется камуфляж, – подсказала Ариана.
– Точно. Вот, думаю, тот человек был в камуфляже.
– И точно не экспедиционник.
– Нет. Может, военный? – спросила Кэт-два и тут же сама сее ответила: – Впрочем, военные только воюют с другими военными. А я практически уверена, что других военных в том районе нет. Если только это не нарушение договора. Но в этом случае меня бы предупредили до десантирования. Да что там, за мной бы сразу послали «Тор».
– А тебе не приходило в голову, что нарушение произошло прямо при тебе, и ты единственный свидетель?
Повисло неудобное молчание. Намек Арианы был прозрачен. Если Кэт действительно стала свидетелем нарушения договора, то была обязана немедленно об этом доложить, а не отключаться на десять часов и потом как ни в чем не бывало искать Дока там, где его нет.
– Нет, – ответила она. – Это не нарушение.
– Откуда тебе знать?
– Я долго кружила над этим местом, меня было видать за километр. Если бы кто-то находился там нелегально, он бы прятался за деревом, пока я не улечу. Но тот человек так не поступил. Он – или она – стоял на берегу, откуда было хорошо видно, что я делаю. Такое ощущение…
– Какое? – спросила Ариана.
– Такое ощущение, что он меня изучал.
Ариана помолчала, затем повторила:
– Изучал…
– Ага.
Поначалу Кэт-два напрягал пристальный взгляд Арианы, теперь же она позволила себе посмотреть прямо в ее пронзительные глаза.
– Может, ты заметила что-то особенное в его осанке или походке?
Кэт-два покачала головой.
– Будь это неондертал, я бы сразу сообщила.
Ариана отвела глаза.
– Соответственно, остается самое простое объяснение…
– Селенец. Этот вариант мы обсуждали с Беледом, – Кэт начинала оправдываться. – Но что ему там делать? К тому же так далеко от ближайшей РКС.
– Загадка.
– Именно.
– Что ж, это объясняет отклонение от профиля, – кивнула Ариана.
– В каком смысле «профиля»?
– У тебя не было ощущения, что за тобой следят? Или преследуют?
Ариана Касабланкина умела задавать чертовски правильные вопросы.
– Ну да, когда ты там внизу, нужно постоянно держать в голове…
– Что местная мегафауна знает о твоем присутствии. Безусловно.
– А когда ты раз за разом ходишь в одиночные миссии с такой установкой, то волей-неволей станешь…
Не хотелось говорить «параноиком», особенно в глаза джулианке, поскольку для их расы это было оскорблением. Ариана, видимо, поняла причину замешательства Кэт, и это ее позабавило. Она немного наклонилась навстречу Кэт-два, чтобы помочь той выбраться из неловкого положения.
– Скажем, у тебя обостряются чувства. И, возможно, чтобы избежать опасности, начинаешь толковать звуки окружающего мира…
– В самом прямом смысле – да. Кстати, тем утром меня разбудили пятна света на палатке. На мгновение я подумала, что рядом ходит крупный зверь и заслоняет солнце. Но когда я вышла, то увидела, что мне почудилось: это просто солнце просвечивает сквозь ветки, которые качаются на ветру.
– Занятно! Повышенная острота внимания в течение длительного времени и впрямь может стать достаточным стимулом для эпигенетического сдвига у мойринцев, – сказала Ариана.
– И об этом я тоже думала.
– Но в отчете ни слова.
Кэт-два не ожидала, что Ариана вдруг так явно сознается в том, что действительно читала отчет, и поэтому не нашла слов возразить.
Ее мысли прервало появление в кафе рослого феклита с зеленым браслетом на запястье. Но это был не Белед. Просто еще один экспедиционник, только что вернувшийся с Земли, – возможно даже из того же заброса.
Очевидно, Белед написал отчет в мельчайших подробностях, включая беседу с Кэт-два во время полета на эмке. На кого-то другого можно было бы рассердиться, назвав трепачом, но от феклита ничего иного ждать не приходилось.
– Я не упомянула об этом, потому что сочла игрой воображения – а о таких вещах в отчете не пишут.
– Если ты не против, я немного поджуманю… – Так джулиане в шутку называли свою тягу к умозаключениям.
– Давай.
– Возможно, твое первое впечатление было верным. То есть ты на самом деле видела крупного зверя – человека, который прошел рядом с твоей палаткой и загородил солнце. Если он следил за тобой, то это прокол. Поэтому когда он – пускай будет «он» – заметил свою тень на палатке, то понял, что раскрыл себя, и удалился в лес ниже по склону, чтобы следить оттуда.
– Вполне возможно, – сказала Кэт-два.
Из вежливости она удержалась от комментария, что такую версию мог родить только разум джулианина.
– Как ты спала после этого?
– Урывками. Никак не могу перестроиться. Именно поэтому я сейчас здесь. Не исключено, что в последний день экспедиции у меня начался эпи, но из-за возвращения к цивилизации мой организм сбился, и сдвиг прекратился.
Если бы Кэт-два сидела за столом с кем-нибудь из приятелей-мойринцев, она бы сейчас потрогала свое лицо и спросила: «Не изменилась ли я?» Ариана на этот вопрос ответить не могла.
– Еще я сплю с Беледом, – добавила Кэт. – Думаю, это тоже повернуло процесс вспять.
– Вот и хорошо. Надеюсь, твое восстановление, неважно, приведет ли оно к появлению Кэт Амальтеиной-три, пройдет гладко.
– Я могу идти?
– Вот это уж не мне решать. Твой статус пока остается неопределенным.
– Боитесь, что начну болтать?
– Опять-таки, это вне моей компетенции. Но от себя посоветую: не болтай. Впрочем, твои права тебе известны. Нельзя задержать человека только за то, что ему почудилось, будто некто в камуфляже изучает его из зарослей. – Тщательно взвесив следующие слова, Ариана сказала: – В противном случае в этом кафе собралось бы гораздо больше экспедиционников.
Насчет Дока Ариана не соврала. Он действительно покинул туманный кампус Стромнесса (орбиталище в айвинской части кольца, целиком отведенное под университет) и направлялся в Колыбель, а по пути задержался в Большой цепи. Поэтому Кэт-два решила, не таясь, связаться с ним напрямую, и уже через несколько минут Док объяснял, как его найти.
Примерно в это же время диод на браслете загорелся зеленым: значит, она свободна. Кэт вернулась в комнату, где жила вместе с Беледом. Тот уже ушел. Она собрала свои стерилизованные пожитки и направилась к двери-роботу, преграждавшей выход из Карантина. Робот просканировал браслет и, видимо, удовлетворенный увиденным, открылся. Как только Кэт перешагнула через порог, замок на браслете щелкнул, и тот погас. Она выбросила его в урну.
Поплавав полчаса в невесомости по коридорам Ока, она попала на Въезд. Там она и еще два десятка путешественников набились в капсулу, пристегнулись и полетели, как пуля, по каналу ствола, дуло которого как раз было направлено на принимающую платформу Большой Цепи. Когда они попали в крутящийся город, надавила искусственная сила тяжести в один же. Стюарды, ожидавшие у дверей капсулы, помогали прибывшим выйти на платформу, заглядывая каждому в глаза: все ли в порядке. Те, кто не привык к резким перепадам гравитации, могли страдать головокружением, у некоторых были симптомы похуже. Стюардов набирали преимущественно из камилитов. Этот выбор был сделан сознательно и подкреплялся многовековой практикой. Даже самые самоуверенные динайцы спокойно сознавались этим скромным людям в том, что им нехорошо. Одно из правил их изощренного кодекса чести требовало особой вежливости в обращении с камилитами: по мнению динайцев, слабыми, почти что детьми.
Ноги у Кэт-два были слегка ватными, но она уверенно шла к эскалатору, который вел вниз к общественному транспорту. Потолок был высокий и сводчатый, как на роскошных железнодорожных вокзалах Старой Земли. В железоникелевых узорчатых сводах щебетали птицы, громко споря и ругаясь между собой, но при этом следя за перемещением людей внизу. Специальные ужики, опутавшие перекладины и опоры наподобие питонов на ветвях, плавно скользили по металлической конструкции и убирали помет. Птицы не обращали на них внимания.
Все птицы принадлежали к одному виду: ворона седоперая – небольшой воронид, у которого половина перьев лишена цветового пигмента, из-за чего кажется, будто птицу припорошило снегом. Конструкторы-генетики специально добавили эту черту, чтобы те визуально отличались от коренных ворон с Земли. Седоперые вороны стайками, похожими на серые вихри, кружили под потолком и время от времени сновали вверх-вниз между потолочным пространством и станцией. Пока Кэт-два шла по платформе, одна такая птица отделилась от кружащегося и каркающего воинства и нырнула вниз, целясь прямо в лицо Кэт. Ворона замерла буквально в нескольких сантиметрах от нее, но не нашла, куда присесть, и поэтому неловко зависла в воздухе, взмахивая крыльями и двигаясь задом наперед в такт ее шагам.
– Роща в умеренных дождевых лесах, – произнесла птица – настолько похоже, насколько позволял речевой аппарат, – после чего замахала чаще и поднялась к перекрытиям, а затем спикировала по наклонной шахте, чтобы снова попасть на станцию.
Таких ворон-посланниц было много, куда ни глянь. Несколько десятков птиц примостились на парапете у входа на эскалатор и бормотали всякую всячину, услышанную от людей. Одна, видимо, подслушала, как кто-то занимается любовью, и хрипло, по-вороньи изображала стоны оргазма. Три ее подруги в унисон напевали популярную песню. Какая-то лаяла по-собачьи. Некоторые пытались выхватить еду из рук проходящих мимо. Еще две без конца повторяли: «Встретимся на вокзале в точка-шестнадцать», «Я буду в красном шарфе».
В конце эскалатора вороны вылетали или залетали в специальные уютные птичники, устроенные на концах вагонов, чтобы птицы не загадили сиденья. Кэт-два села в такой вагон и через десять минут была в Садах Альдебранди: цепочке из шести кварталов, переделанных под ботанические заповедники. Каждый квартал – прямоугольник, накрытый сводчатой стеклянной крышей, – воспроизводил тот или иной ландшафт Старой Земли с соответствующей экосистемой. Имитировалось все, вплоть до температуры и влажности. Здесь выращивали растения и другие организмы, восстановленные из цифровых архивов, а со временем туда запустили птиц, насекомых и мелких зверей. После разведения и изучения их перевезли на фабрики в других частях кольца. Там их множили, а затем отправляли заселять Новую Землю.
Кэт-два вошла с жаркого конца. Первыми были южноазиатские джунгли – такие влажные, что жидкость каплями осела у нее на лице даже до того, как выступил пот. Неба не было видно за тройным слоем растительности. Зато, когда она шагнула через шлюз и попала в мексиканскую пустыню, то в глаза ей ударил слепящий солнечный свет, отраженный сквозь потолок автоматическим зеркалом. Прищурившись, можно было разглядеть небольшое орбиталище Сюртсей, которое находилось сейчас внутри Большой Цепи. Пока Кэт-два держали в Карантине, Око покинуло Акюрейри, прошло через еще более крупное орбиталище имени Шона Пробста (на отметке 20°0 западной долготы) и теперь оказалось в пограничной зоне у кладбища Кабо-Верде. О Сюртсее Кэт ничего не знала, но оно больше напоминало времянку, вроде строительного вагончика, тогда как настоящая стройка должна развернуться в паре минут к западу. Солнце мгновенно высушило кожу и волосы, и к концу квартала Кэт почти раскаивалась, что пошла здесь, а не по тоннелям. Там хотя бы не надо остерегаться кактусов и гремучих змей.
Следующий заповедник был отведен под финбош – экосистему мыса Доброй Надежды. Здесь уже было прохладнее, но так же солнечно. Тут и там в беспорядке были разбросаны цветущие растения. Люди со всей БЦ собирались сюда на пикники или понаблюдать за птицами. На вкус Кэт, тут было слишком людно, поэтому она сразу, не отвлекаясь на местные красоты, прошла в следующий квартал. Тот больше напоминал акваторию, нежели ландшафт, поскольку здесь воспроизвели байу штата Луизиана. Дощатые мостики, перекинутые над водой, которая кишела рептилиями, вели на противоположный конец к следующему шлюзу. Перед ним Кэт-два остановилась, достала из рюкзака куртку и перчатки.
Этот квартал от края до края был засажен восьмисотлетними дугласовыми пихтами. Посадку спланировали так, чтобы она напоминала умеренный дождевой лес донулевой Британской Колумбии. Крышу оснастили фильтрами, которые рассеивали солнечные лучи, и со всех сторон, казалось, исходило серебристое свечение. Из-за отсутствия теней оно было даже по-своему ярче палящего солнца в биоме мексиканского Чиуауа. Папоротники, мхи и эпифиты росли на поваленных стволах так густо, как будто их вылили туда из шланга. Через бурелом шли едва заметные тропки. Одна из них привела Кэт к Купольной роще: относительно ровной поляне, окруженной необъятными деревьями. Там ее и ждал Док с четырьмя студентами, ассистентом и роботом. Они сидели на замшелых корягах и камнях.
Доктор Ху Ной и большинство его студентов происходили из айвинцев. Принадлежность Дока была не так очевидна, потому как с возрастом расовые различия сглаживаются. Он уже давно облысел, голову покрывали пятна – последствие многолетнего пребывания на поверхности планеты под нефильтрованным солнечным светом. Кожа дрябло свисала с острых скул, как мокрое белье на камнях, переходя в складки на подбородке и шее, которые скрывались под шарфом. За одежду и другие мелочи, необходимые для комфорта, отвечал ассистент – приземистый камилит с рюкзаком, набитым медикаментами. У ног Дока, как спящий пес, свернулся хват. Экран у него на спине непрерывно транслировал данные о самочувствии айвинца, поступающие по беспроводным каналам. Рядом с экраном торчала вертикальная штанга, где-то по пояс Доку, с раздвоенной рукоятью наверху. Это была умная трость. Стоило Доку взяться за рукоять, та помогала ему встать. Кроме того, благодаря хвату он мог уверенно передвигаться даже по неровной поверхности, поскольку у него становилось на шесть ног больше.
Среди студентов Дока были люди от двадцати до семидесяти лет. Кэт-два никого из них не знала, что и неудивительно. «ТерРеФорм» – крупнейший проект из когда-либо предпринятых человечеством, 99 % которого еще только предстояло выполнить. Впрочем, фотография самого старшего студента попадалась Кэт на страницах научных журналов.
Ей было неловко. Выйти на поляну и предстать перед всеми этими людьми требовало определенной храбрости. В «ТерРеФорме» существовала своеобразная классовая иерархия, венчал которую, собственно, Док. Экспедиционники стояли не то чтобы на дне – скорее где-то на периферии. На них не то чтобы смотрели свысока – скорее искоса, как на нечто не вполне серьезное.
Но все вели себя вежливо. Все, кроме Дока, приветствовали Кэт айвинским приветствием: сдержанным жестом с намеком на поклон. Док же протянул руки ей навстречу, она осторожно взялась за них. Он сжал ее ладони – с неожиданной силой, – она сделала то же самое.
Вдруг они остались одни. Либо такая была договоренность, либо остальные айвинцы почувствовали себя лишними. Так или иначе, все удалились. Даже ассистент отошел в сторону и теперь прогуливался по периметру поляны, периодически проверяя жизненные показатели Дока по карманному компьютеру.
– Ты отправишься со мной в Колыбель, – объявил Ху Ной. – Мне нужна команда.
– Новый исследовательский проект?
Док, прикрыв глаза, мотнул головой, затем пристально взглянул на Кэт.
– Это будет Семерка, – уточнил он.
– Так… И я буду…
– Верно, одной из нас.
Док будто объяснял очевидное. Кэт-два же так не считала. «Семерки» – группы, в которые входило по одному представителю каждой из человеческих рас, – обычно собирали в церемониальных целях: например, для торжественного открытия нового орбиталища или подписания договора. Едва ли Кэт годилась для такого. И вообще, ее смущала сама мысль о том, чтобы быть в одной Семерке с Доком. Обычно стремились к тому, чтобы все члены Семерки занимали в обществе примерно одинаковое положение. А Кэт и Дока разделяла буквально неизмеримая пропасть: возраст, известность, значимость – что ни возьми.
Чем Кэт-два заслужила подобную честь?
Смятение длилось недолго. Ответ лежал на поверхности: ее приглашают из-за того, что она увидела на Земле.
Док с легкой усмешкой наблюдал за мыслительным процессом Кэт. Усмешка сменилась тревогой, когда он увидел, что Кэт-два собирается что-то выпалить. Одной этой перемены хватило, чтобы она передумала и промолчала. Значит, говорить об этом можно, только когда Док сочтет нужным.
– Ты еще не бывала в Колыбели, – сказал он.
– Нет.
– Что ж, будет тебе нове путешествие.
– Я постараюсь не выглядеть туристкой.
– Неважно, как ты будешь выглядеть. Нам будет не до этого.
– И когда мы…
– Часов через двенадцать. – Он оглянулся на камилита. – Ведь так, Меми?
– На вас забронированы каюты. Отправление в двадцать два тридцать.
Кэт-два не была знакома с Меми, но слышала об этом человеке неопределенного пола, который поддерживал жизнь в Доке и разгребал его дела. «Меми» (сокращенно от «Мементо») – обычное имя среди камилитов. Сейчас Меми выглядела больше как женщина: поверх комбинезона у нее было намотано что-то вроде саронга. В остальном же весь ее наряд был предельно утилитарным и состоял, на первый взгляд, из одних только карманов. На шее она носила какое-то украшение, а голову покрывала чем-то наподобие тюрбана – вот и все. Использование страдательного залога («На вас забронированы каюты») было типичным для ее расы. Конечно же, это Меми их забронировала, а также уладила все формальности, осуществила перевод значительной суммы, чтобы в такой короткий срок получить нужное количество мест. Однако заставить ее признать свои заслуги – все равно что вырывать зубы без заморозки. Кто-то находил подобное смирение привлекательным, кто-то подозревал в нем пассивную агрессию. Кэт-два об этом не задумывалась. У нее оставалось всего несколько часов свободного времени в Большой Цепи, и провести их надо было максимально полезно.
– Тогда до встречи, – сказала она.
– Буду ждать, – ответил Док.
Кэт-два спустилась к остановке общественного транспорта в конце квартала, села на поезд, который шел по кольцу в район, сплошняком застроенный магазинами, рынками, куполами, ресторанами и кинотеатрами, и остаток дня слонялась там, рассматривая витрины. Покупала немного – только всякую мелочь из одежды и туалетных принадлежностей, которые, на ее взгляд, могли пригодиться в новом путешествии. Каждый квадратный метр торговых площадей был заставлен лучшими товарами в обитаемой вселенной. Они поступали со всех орбиталищ, у которых Око останавливалось на своем пути. Здесь можно было встретить жителей Большой Цепи, одетых по последней моде, равно как и приезжих из близлежащих орбиталищ.
Кэт ощущала неявное психологическое давление, усиленное, без сомнения, окружавшей ее рекламой: купи одежду, примерь украшения, сделай стрижку, более подобающую для Колыбели. То было место для людей куда значительнее Кэт-два: сильных мира сего в форме или дорогих костюмах, которые быстрым, уверенным шагом двигались по коридорам, что-то обсуждали вполголоса, обмениваясь взглядами, в вестибюлях. Кэт-один в свое время была гораздо восприимчивее к мнению окружающих. Сейчас, вероятно, она уже опустошала бы свой банковский счет, лишь бы заглушить голос в голове, который назойливо твердил, будто она выглядит недостаточно хорошо и стильно. Но Кэт-один не стало в тринадцать лет; ее сменила Кэт-два с совершенно иным набором эмоциональных реакций. Не то чтобы она ничего не боялась, нет. Все чего-то боялись. Кэт-два вот боялась, что ошибется с выбором и выставит себя посмешищем в глазах жителей Колыбели, если попытается одеться по их меркам. Лучше остаться незаметной, слиться с местностью и наблюдать, точно так же, как она делала на Земле.
На пути к метро ей попался книжный киоск. Кэт-два взяла бумажный экземпляр своей любимой книги по истории, а также закачала набор романов, действие которых происходит на Старой Земле. Бумажная книга – сувенир, которым она пополнит свою библиотечку, когда доберется до какого-нибудь схрона. Постоянного дома у Кэт-два, как и у многих молодых мойринцев, не было. Она и не пыталась его завести. Дом подразумевает круг общения, друзей, возможно, семью. Для представителей иных рас это в порядке вещей. Мойринцам, пока они не «остепенились», оседать в одном месте неразумно, да и жестоко по отношению к супругу, детям, коллегам, друзьям. Что, если однажды они проснутся и вдруг обнаружат, что их супруга, мать, напарница или подруга умерла, а ее место занял кто-то чужой? Поэтому, вместо того чтобы снимать жилье, молодые мойринцы заводили схроны там, где любили бывать. Это могла быть полка в гардеробе приятеля, шкафчик на экспедиционной или военной базе, платная камера хранения с автоматической системой распознавания. Брошенных схронов тоже было пруд пруди; их содержимое регулярно распродавали на аукционах.
Свои схроны Кэт-два забивала бумажными книгами. Электронные книги для нее были запасным вариантом. Кто знает, что будет потом, после четырехдневного путешествия на лифте? Может, ее занесет туда, где доступ к сети минимальный или вообще отсутствует. А нет ничего хуже, чем оказаться в такой обстановке без какого-нибудь чтива под рукой.
В одном из районов Большой Цепи есть квартал, целиком отведенный под исторический музей. Все экспонаты отсортированы по эпохам. Первый этаж посвящен миру до Ноля, дальше – вверх, по этажу на тысячелетие. Конечно, от донулевого прошлого материальных свидетельств практически не осталось, поэтому на первом этаже были в основном фотографии и реконструкции. Однако каппи и регулярам разрешали брать с собой в космос кое-какие личные вещи, и в ходе событий Эпоса и последующих пяти тысяч лет некоторые пожитки уцелели. Поэтому все-таки можно увидеть настоящие смартфоны, планшеты и ноутбуки, произведенные еще на Старой Земле. Запустить их нельзя, но на табличках написаны технические характеристики. Так вот, эти устройства гораздо мощнее тех, что Кэт-два и ее современники носят в карманах. Трудно поверить, учитывая, что другие достижения современного человечества (обитаемое кольцо, Око и прочее) значительно превосходят все, когда-либо созданное землянами, но это так.
И снова все сводится к амистике. В последние десятилетия до Ноля земляне сосредоточили свои изобретательские силы на маленьком и умном, а не на большом и грубом. Поэтому, с точки зрения физической инфраструктуры, их цивилизация была хрупкой и неустойчивой, но когда речь заходила о сетевых коммуникациях и программном обеспечении, то они были близки к совершенству. Той плотности упаковки транзисторов на микросхемах не удалось достичь до сих пор ни на одном из ныне существующих заводов. Земные устройства могли хранить гораздо больше информации, чем те, что продавались сегодня. А прежних возможностей беспроводной связи вновь удалось достичь только недавно, да и то лишь в продвинутых и густонаселенных местах вроде Большой цепи.
Конечно, никто не знал, что творится у красных. Средства радиоэлектронной разведки, изучавшие ту часть кольца, показывали, что с мобильной коммуникацией дела у аидян, по крайней мере, обстоят не хуже. При этом у них очень развиты методы шифрования, так что прослушать их разговоры не удавалось. Что касается синих, то те приняли сознательное решение не повторять так называемую «промашку Тава».
Несправедливо, конечно, что миллиарды клеймят позором одного-единственного человека, погибшего пять тысяч лет назад весьма неприятным образом. Однако Эпос оказывает очень сильное влияние на умы людей. Как жители Старой Земли, воспитанные на Библии, связывали грех рукоблудия с именем Онана, так и современные люди присваивали определенным достоинствам и недостаткам имена исторических личностей времен Облачного Ковчега, Долгой Поездки и первых поколений на Расщелине. Так что, справедливо или нет, Тавистока Прауза будут вечно винить за то, что он позволил тяге к социальным сетям взять верх над здравым смыслом. Историки разобрали до мелочей все его поступки в период Белых Небес: и разгромный пост в блоге об утрате Генетического Архива Человечества, и злой, паникерский репортаж об экспедиции «Имира». Тав не осознавал или просто не придавал значения возможным последствиям того, что, пока он все это печатал, за ним следили три разные камеры. Благодаря этим записям ученые впоследствии составили график морганий, просчитали движение глаз по экрану ноутбука, увидели, какие окна были открыты на рабочем столе. Итогом стали круговые диаграммы, показывавшие, сколько времени Тав играл, переписывался с друзьями, сидел в спейсбуке, смотрел порнушку, ел, пил и, собственно, вел блог. Статистика выходила так себе и, поскольку те посты (как следовало из дополнительных анализов) сыграли ключевую роль в Расколе и отбытии Роя, только усугубляла грехи несчастного.
Те, кто все же не поленился изучить историю развитого мира в годы незадолго до Ноля, прекрасно понимали, что Тависток Прауз попадал точно в центр нормального распределения в том, что касается концентрации и привычки сидеть в соцсетях. Но как бы то ни было, выражение «промашка Тава» прижилось среди синих, и они не хотели допускать ее снова. Любые усилия сегодняшних производителей устройств и приложений, которые могли привести к тому же расстройству, как у Тава, наталкивались на такое же противодействие, как если бы в викторианскую эпоху кто-то предложил создать аппарат для мастурбации. Вся электроника, сопоставимая по сложности с той, которой пользовался Тависток, разрабатывалась для роботов. Изначально население Расщелины насчитывало всего восемь человек и несколько сотен роботов (или тысяч, если сосчитать всех вьев по отдельности). И тех, и других с тех пор стало в миллиарды раз больше. Но лишь в последнем веке человечеству удалось сравняться по количеству с роботами (опять-таки за исключением вьев).
В конечном итоге, с точки зрения девушки, стоявшей у книжного киоска в переходе Большой Цепи, и жилье, и транспорт были куда совершеннее, чем могли представить жители Старой Земли. Эту девушку обслуживали роботы – хваты и им подобные, – гораздо более разумные и мощные, чем их предшественники, которых программировала на «Иззи» еще Ева Дина. А вот память планшета и возможности подключения были настолько малы, что закачивать книги приходилось через кабель, а чтобы освободить под них место, нужно было удалять прочитанные.
Разобравшись со всеми делами, Кэт-два отправилась на Выезд, села в капсулу спиной по ходу движения, и обратная перегрузка вдавила ее в диван: покинув Большую Цепь, капсула шла по тоннелю с электромагнитными замедлителями.
Снова оказавшись в невесомости внутри неподвижного корпуса Ока, Кэт поплыла по переходам вдоль светящихся труб, отмеченных символом Колыбели: две горы, накрытые полукруглым сводом. Через несколько минут она добралась до пересадочной станции, где вместе с парой случайных попутчиков забралась в четырехместный пузырь. Тот вскоре тронулся и понесся все быстрее и быстрее вниз по длинной, идеально прямой трубе. Они двигались от окраины «радужки» Ока к его уголку – тому, который был ближе к Земле. Расстояние составляло восемьдесят километров, так что плыть по этой шахте самостоятельно не вариант. Кэт-два провела на ногах уже почти шестнадцать часов кряду и клевала носом.
В конце поездки ее вдруг разбудил звук собственного имени.
Над передним шлюзом размещался видеоэкран, и один из попутчиков, чтобы убить время, запустил эпизод из Эпоса. Действие происходило лет через двадцать после Ноля, насколько можно судить по морщинам на лицах ев, а также по тому, что первое поколение их потомков уже были подростками. В этом эпизоде рассказывалось о ссоре между Евой Диной и Евой Феклой и о том, как их помирила молодежь во главе с Кэтрин Дининой. Эту серию часто называют первым примером того, когда дети ев начали думать и действовать самостоятельно. Реплики из тех диалогов часто повторяли в беседах.
Кэт-два в который раз задумалась о том, как вели бы себя персонажи Эпоса, знай они тогда, пять тысяч лет назад, что миллиарды людей будут пересматривать сцены с их участием, брать с них пример, растащат слова на цитаты, которые будут знать наизусть. Прошло несколько десятилетий с момента высадки на Расщелине, и камеры начали отключаться одна за другой. Дальнейшее, в зависимости от вашего отношения к повсеместной слежке, можно было считать либо новыми Темными Временами и невосполнимой потерей для истории, либо освобождением от оков цифровой тирании. На этом Эпос – подробнейший отчет о том, чем занимались обитатели Облачного Ковчега после Ноля, – заканчивался. Все, что произошло потом, передавалось по памяти из уст в уста в течение почти тысячи лет, потому что ни бумаги, ни чернил не было. Запоминающих устройств не хватало, и они были собраны «на коленке». Все до единой микросхемы ушли на более необходимые вещи вроде роботов и систем жизнеобеспечения.
Звуковой сигнал оповестил пассажиров о торможении, и капсула медленно причалила к конечной. Однако даже после остановки сохранилось ощущение тяготения, заметное только потому, что незакрепленные предметы опадали «вниз», то есть, если смотреть с этой части Ока, – к Земле. Чтобы все это не падало куда попало, соорудили многоуровневую палубу из легких материалов. Для человека, впрочем, здесь была все равно что полная невесомость, и, чтобы перелетать с места на место, достаточно было оттолкнуться. Кэт-два закинула рюкзак на спину и выплыла на станцию. Попутчики, судя по всему, знали, куда идти, поэтому она последовала за ними через ступенчатые проемы между палубами.
На этом участке можно было увидеть, что собой представляет скелет Ока. Здесь массивные опоры, которые служили остовом для всей конструкции, сходились, навеки устремленные в сторону Земли. Их пронизывали бесчисленные тоннели и проемы для различных нужд. Углеволоконные тросы, которые удерживали Колыбель в тридцати шести с лишним тысячах километров под ними, расходились, тянулись по закрытым каналам на другой конец Ока, а там снова сходились и шли дальше к Большому Камню. По сравнению с ними переходы и помещения, которыми пользовались люди, были совсем крошечными.
Самый уголок Ока венчал стеклянный свод метров пять в диаметре. Сквозь него было видно, что трос внутри полый и на самом деле состоит из шестнадцати трубок-жил меньшего диаметра. Сквозь него было видно Землю. Планета отсюда была с лицо человека, который сидит на другом конце стола. Землянин, увидев ее с такого расстояния, не заметил бы ничего необычного. В целом все по-прежнему: синие океаны, белые полярные шапки, зелено-коричневые континенты, частично скрытые воронками циклонов. Материки остались примерно на своих местах – даже Каменному Ливню оказалось не под силу разломать тектонические плиты. Однако очертания суши претерпели значительные изменения: появилось множество внутренних морей, а могучие удары исковеркали береговую линию. Возникли новые архипелаги, чаще всего дугообразной формы, образованные выбросами из астроблем или вулканитами.
Око всегда находилось над экватором и в данный момент висело примерно на полпути между Африкой и Южной Америкой. Очертания их берегов настолько явно совпадали друг с другом, что даже неспециалисту было ясно: когда-то они составляли единое целое. Низины по обеим берегам будто кто-то понадкусил, и внутри укусов виднелись каменистые островки – пики огромных ударных кратеров. По Атлантике протянулась цепочка архипелагов, почти образуя мост между двумя материками.
Поверхность Новой Земли, хоть и приятная глазу, Кэт-два уже не впечатляла. Она и так всю жизнь изучала ее, а в последние годы даже ходила по ней. Сейчас ее внимание занимали огромные машины, обрамлявшие окно. Вокруг нее, на самой периферии зрения, обращался очередной вездесущий тор, обеспечивая искусственное тяготение для проживавших здесь специалистов, которые следили за тросом и лифтовым терминалом, и их семей. Внутри тора находились шестнадцать отверстий для основных жил троса, через которые они уходили в остов Ока. Каждая жила, хоть и казалась на вид монолитной, на самом деле состояла еще из шестнадцати тросов, каждый из которых еще из шестнадцати – и так на несколько итераций. Все они шли параллельно от Ока до Колыбели. Внутри была проложена сеть небольших диагональных жилок, расположенных таким образом, что если один трос лопнет, то нагрузка будет распределена между соседними, пока на место разрыва не прибудет робот-ремонтник. Тросы рвались постоянно: то из-за попадания болида, то просто «от старости». Поэтому, если присмотреться, можно было увидеть снующие туда-сюда автоматы. Некоторые из них, размером со здание, оседлали основные жилы и выполняли роль кораблей-носителей для свор небольших роботов, которые, собственно, выполняли ремонтные работы. Так было устроено вот уже несколько сотен лет. Отсюда трос тянулся к Земле, в то время как другой его конец шел к потивовесу за пределами обитаемого кольца.
С такого расстояния Колыбель было практически не разглядеть. Но даже будь она крупнее, ее все равно бы перекрывал лифт, который уже находился в получасе подъема от станции. По виду он отдаленно напоминал колесо, какие ставили на телеги на Старой Земле. Шестнадцать спиц сходились к шарообразной ступице, внутри которой располагались люди. Лифт неумолимо надвигался, вызывая невольную тревогу, что вот-вот раздавит свод. Точнее, два свода: ступицу венчала такая же смотровая площадка, откуда пассажиры, сидя на удобных диванах, могли полюбоваться приближающимся Оком и обитаемым кольцом, расходящимся в стороны от него. Но, конечно же, лифт замедлился и никакого столкновения не произошло. Через стекло было видно, как вновь прибывшие отстегивают ремни безопасности, собирают багаж и плывут к выходам. Многие были одеты в военную форму или же темные, ладно скроенные костюмы, которые у Кэт ассоциировались с бизнесменами и политиканами. Совсем не ее круг общения. Впрочем, ее пригласил сам Док, и других рекомендаций не требовалось.
Сквозь тонкие перегородки было слышно, как несколько десятков пассажиров проходят в Карантин. Оттуда они направятся либо в Большую Цепь, либо в гораздо меньший по размеру тор, который окружает этот конец троса. Роботы-уборщики в сопровождении нескольких сотрудников-людей в это время наводили порядок в зоне отдыха. Через несколько минут над дверью загорелся зеленый свет, и Кэт-два в потоке из еще нескольких десятков пассажиров отправилась к лифту.
Через несколько минут она закрылась в отдельной каютке, где ей предстоит провести четыре дня, которые занимает спуск до другого конца троса. Звуковой сигнал сообщил ей, что лифт начал ускоряться по направлению к Земле, но столь незначительно по меркам обычных космических путешествий, что Кэт-два даже не стала пристегиваться, а просто забралась в постель и уснула.
Пассажирская часть лифта – пустотелый цилиндр высотой в десять этажей, на каждом конце по укрытой стеклом смотровой площадке, которые обращены к Оку и Земле соответственно. Полы на площадках тоже стеклянные, просвечивающиеся насквозь. Во внешних стенах, непроницаемых для космической радиации, иллюминаторов нет, но с внутренней стороны в каютах и кают-компаниях есть окна, выходящие на атриум, – по крайней мере, в дорогих. Каютка Кэт-два располагалась на самом краю, припертая к внешней стене; из окон – только крошечный иллюминатор в двери, ведущей в коридор. Ее устраивало. В начале путешествия в лифте была почти полная невесомость, но со временем тяготение росло и вблизи Колыбели равнялось одному же. Проснувшись, Кэт поняла, что проспала недолго, поскольку сила тяжести практически не увеличилась и была примерно как давным-давно на Луне.
Кэт походила по атриуму в поисках места, где можно посидеть и почитать. Площадку окружали несколько баров и ресторанов, но достаточно взглянуть на публику и цены в меню, чтобы понять: Кэт там не место. На стеклянном полу были расставлены удобные кресла и диваны, а в углу примостилась кофейная стойка. Там-то она и устроилась.
Примерно через час объявился Белед Томов. Он присел неподалеку, но отвлекать ее от чтения не стал. Дойдя до конца главы, Кэт-два подняла глаза. На противоположном краю атриума с планшетом в руках сидела Ариана Касабланкина.
Вот, стало быть, пять членов Семерки: Док, Меми, Ариана, Белед и Кэт-два. Недоставало только кого-нибудь из динайцев и аидян. С последними вообще было проблематично.
Некоторое время спустя Кэт с Беледом, не сговариваясь, пошли перекусить в одну из самых дешевых столовых. Там они наткнулись на Дока и Меми. Редкий случай: Ху Ноя не окружали студенты, коллеги или шишки из «ТерРеФорма». Он просто сидел за столиком у стены и ел суп. Меми сидела рядом и поправляла салфетку, если та выбивалась из-за воротника. Кэт с Беледом присели за этот же стол, но их словно не заметили. Лишь через несколько минут Док сказал:
– Рад снова видеть вас, лейтенант Томов. – И они обменялись соответствующими их расам приветствиями.
Лейтенант – звание военное и никак не экспедиционное. Это еще раз подтвердило подозрения Кэт, что связь Беледа с отделом экспедиций была, мягко говоря, натянутой. Гораздо интереснее, что он знаком с Доком.
– Надеюсь, это задание не создаст вам неудобств, – продолжил Док.
– Долг – это всегда неудобство, в той или иной степени. Иначе это не долг.
– Я имел в виду, лейтенант, как оно скажется на вашем продвижении по службе. Такая запись в послужном списке сразу обратит на себя внимание. Это может как помочь вам, так и навредить – в зависимости от того, кому ваше досье попадет в руки.
– Меня эти вопросы не волнуют, – ответил Белед.
– Кто-то сочтет вашу позицию неразумной, но я с такими стараюсь не общаться. С вами же – вполне охотно.
– Могу ли я поинтересоваться, чему обязан такой честью?
Док мельком взглянул на Кэт-два.
– Кэт, наверное, волнуется, что это из-за нее. Она поделилась с вами тем, чем не стоило делиться, и вот вы здесь. И еще, возможно, она злится – самую малость, – что вы включили ее слова в свой отчет.
Перебивать Дока Кэт-два не стала, но отрицательно качнула головой. Белед, судя по всему, это заметил.
– Впрочем, это все мелочи, – продолжил Док. – Главное, что я вас знаю, а теперь не только я, но и Кэт-два с Арианой, что тоже полезно. Но даже если бы не это, мой выбор все равно бы пал на вас. В конце концов, не у всего должна быть причина, что бы там ни говорили наши друзья-джулиане.
Он увидел, что к ним идет Ариана Касабланкина с подносом в руках, и едва заметно покосился на Меми. Та мигом вскочила и принесла стул от соседнего стола. Джулианка присоединилась к их кругу. Кэт-два почувствовала себя неуютно. Всего день назад она была в полной власти этой женщины, которая знала о Кэт все, вплоть до личных подробностей. Как теперь держать себя? Наверное, так же, как и с любым другим членом Семерки.
Ариана, конечно же, предвидела такой прием и подготовилась.
– Кэт-два, Белед, – обратилась она к ним. – Наша первая встреча прошла в официальной бюрократической обстановке, и, возможно, все мы чувствуем себя в некоторой степени неловко. Я хочу, чтобы мы начали все заново, теперь как коллеги.
– Принято, – сказал Белед.
– Спасибо, – сказала Кэт-два.
Почему-то стало только хуже. Тон Арианы никак нельзя было назвать примирительным – так, формальность. И точно так же она обратилась к оставшимся двум спутникам:
– Доктор Ху. Мементо.
– Просто Док и Меми, – поправил ее Док.
– Очень рада познакомиться с вами лично.
Такой сухой и прохладный обмен любезностями ни к чему не привел. Повисло неловкое молчание, и Ариана уткнулась в тарелку.
– Док, – спросила Кэт-два, – не пора ли объяснить, зачем нас всех тут собрали? Для чего эта Семерка?
– Пока что скорее Пятерка, – проворчал Док, чем немного разрядил обстановку.
Меми, Ариана и Белед строго посмотрели на Кэт: мол, разве можно обращаться к Ху Ною так фамильярно. Доку, впрочем, на это было глубоко плевать, и он продолжил:
– Вот когда прибудем в Колыбель и Семерка будет в сборе, тогда я все всем и объясню.
– Поняла, – сказала Кэт-два. – Чем нам пока заниматься?
– Всем тем, о чем потом будете вспоминать с теплотой, поскольку в обозримом будущем вам еще долго будет не до того.
Здорово. Остаток дороги Кэт-два пыталась в полной мере воспользоваться этим советом, но подходящей возможности так и не представилось. Только книги, приобретенные в Большой Цепи, заканчивались быстрее, чем она рассчитывала. За едой и в развлекательном центре она держалась на виду у Беледа – вдруг он ее захочет. Но все изменилось. Карантин был идеальной обстановкой для временных отношений без обязательств. Да, они только спали в одной кровати, но ведь могло зайти и дальше, кто знает? Если шанс повторной встречи исчезающе мал, почему бы не воспользоваться этим, не насладиться обществом друг друга и не перепихнуться разок-другой? Работай они вместе, все было бы гораздо сложнее.
И вот они работают вместе. Белед благоразумно держал дистанцию. Кэт понимала его: в конце концов, холодная голова стоила некоторой сексуальной неудовлетворенности.
Дважды она обедала в компании Арианы, а в свободное время как бы невзначай искала в сети информацию о джулианке. Кэт-два подозревала, что все поисковые запросы отслеживаются и записываются – скорее всего, кем-то из коллег Арианы, на какое бы ведомство она ни работала. Кэт все меньше и меньше верила, что это Карантин. А что, если Карантин – то есть проверки тех, кто перемещается между орбиталищами, – на самом деле лишь прикрытие для некоей более крупной и запутанной организации? Скажем, экспедиционники и военные – разные структуры, а между тем провести четкую границу между ними не так-то просто. Точно так же с полицией и Карантином. Полиция, кстати, тоже занимается вещами далеко за пределами обычной охраны правопорядка. Недалеко и до разведки с контрразведкой. Кэт-два не имела ни малейшего представления, какое место в этой системе занимает Ариана Касабланкина. Рыскать по сети в поисках ее подноготной значит привлекать к себе лишнее внимание, а это плохо. Не искать совсем – еще более подозрительно. Поэтому Кэт-два поискала немного и практически ничего не нашла. Попадались упоминания о рядовых сотрудниках Карантина, например, в полицейских отчетах или рекламных статьях, но об Ариане – ни слова. Еще вопрос, кстати, настоящее ли это имя.
Патологическая тяга к скрытности для джулианки, живущей и работающей среди синих, едва ли была чем-то необычным. Джулианская часть кольца с центром в орбиталище Токомару была самым малонаселенным среди всех восьми сегментов. На девяносто пять процентов она лежала за барьером, на территории красных. Лишь небольшая горстка орбиталищ к востоку от Кирибати вдавалась в зону синих, да и там джулиане растворились среди более многочисленных и напористых феклитов, чей сегмент начинался сразу после кладбища Гавайи. Таким образом, джулиан среди синих было ровно столько, чтобы их не считали чужаками или «понаехавшими». Многие из них служили «духовниками», то есть выполняли в нынешнем обществе примерно ту же функцию, что и священники в донулевые.
После катастрофы, в которой уцелело лишь восемь человек, верить в благого Творца – по крайней мере, в том виде, в каком Его воспринимало большинство людей древности, – стало невозможно. Прошли тысячи лет, прежде чем кто-либо, даже в самых отдаленных человеческих поселениях, посмел предположить, что веру в Бога – в более-менее традиционном смысле – нужно возродить. Его место занял целый набор философских учений, объединенных русским словом «Дух». Учреждения, связанные с Духом, называли «куполами», что уходило корнями к стеклянному шару, который служил на «Эндьюрансе» помещением для медитаций и межконфессиональной часовней. Все современные купола так или иначе повторяли ту конструкцию, которую Дюбуа Харрис назвал «Суеверным шариком». Зрители, смотревшие сцены из Эпоса, действие которых разворачивалось там, подсознательно вспоминали свои купола и тех, кто там работал. Профессионального сотрудника купола называли «духовником». Содержались купола, как и церкви в древности, на пожертвования прихожан. Среди них, например, в Большой Цепи, были и богатые, величественные сооружения, и скромные, тихие помещения вроде тех, что в Карантине. Там можно было просто посидеть и подумать в тишине, а можно было обратиться за помощью к современному аналогу соцработника. Духовники, как правило, возводили себя к Луизе, выполнявшей схожую функцию в Эпосе, а кое-кто, более образованный, даже проводил четкую параллель между куполами и Обществом этической культуры, в чьей школе училась Луиза. А поскольку она, по известным причинам, не стала прародительницей собственной расы, профессию духовника почти поголовно захватили джулиане. Орбиталище Астрахань, непостижимым образом оказавшееся прямо посреди динайского сегмента, стало своего рода инкубатором, где воспитывались духовники самых разных конфессий. Кэт-два удалось разузнать, что Ариана родом оттуда, но не более того. Ну и ладно. У Арианы наверняка было предостаточно причин не афишировать себя и свою биографию.
Большую часть Расщелины – осколка железоникелевого ядра Луны – переплавили в Око. Однако у инженеров так и не поднялась рука проделать то же с областью, которая окружала место, где после Долгой Поездки обрел покой «Эндьюранс» и где в железных катакомбах были погребены тела Дюба, Зика Питерсена и других героев Эпоса. Этот клочок астероида с глубокой и защищенной впадиной, в которой рождались и умирали первые поколения нового человечества, стали называть Колыбелью.
Все, конечно же, видели серию Эпоса, в которой Ева Дина в последний раз вышла с Дюбом в открытый космос. Доктор Харрис посмотрел на железные стены, поднимающиеся над долиной, и предрек, что когда-нибудь сверху возведут стеклянный потолок, и «Долина ев» станет гигантской теплицей, где дети смогут ходить без скафандров и будут питаться свежими овощами и фруктами из многоярусных садов. Это, пожалуй, самый слезливый эпизод во всем Эпосе, непреходящий рекордсмен по просмотрам. Конечно же, все предсказания Дюба сбылись. В итоге в Колыбели проживало несколько тысяч человек, но настал момент, когда новому поколению пришлось выйти за ее пределы.
Главным недостатком было отсутствие искусственной гравитации, ввиду чего первым поселенцам пришлось соорудить что-то вроде огромной карусели, на которой детей по очереди раскручивали, чтобы не атрофировался скелет. Новые жилые модули уже представляли собой вращающиеся торы, но были очень тесными – теснее даже, чем «Иззи», и многие поколения ютились там, лишь иногда получая возможность отдохнуть на открытых, освещенных солнцем пространствах Расщелины. Со временем появились более совершенные и просторные модули – орбиталища, и на долгие столетия Колыбель забросили. Лишь изредка туда наведывались историки и любители древностей.
При строительстве Ока саму Колыбель и окружающую ее часть астероида отрезали от Расщелины, и она дрейфовала внутри одного из кладбищ, пока ей не решили дать новую жизнь. Первоначальную теплицу, которая к тому моменту пришла в полный упадок, заменили новой, более крупной, с раздвигающимся сводом. Дно выровняли. Стены каньона сделали ступенчатыми и менее крутыми, не в последнюю очередь чтобы освободить ценное пространство под элитное жилье. Всю конструкцию подвесили на железоникелевое ярмо, которое цеплялось за нижний конец свисавшего с Ока троса длиной тридцать шесть тысяч километров.
Символ на пересадочной станции: два холма под дугой – схематически изображал Колыбель. Если смотреть сверху, жилая часть занимает круг диаметром около двух тысяч метров: примерно столько же, сколько центр Бостона или лондонский Сити. Долина ев, чьи склоны когда-то были практически вертикальными, рассекает город надвое. Отвесные скалы остались только метрах в десяти от дна: там проходит сточная канава. Во времена сильных дождей она наполняется ржавой водой и превращается в реку. Посреди нее, ровно в том месте, где произошла посадка «Эндьюранса», оставили островок. Раньше можно было подойти туда и прикоснуться к маленьким стальным бугоркам, где Ева Дина приварила корабль к осколку Луны. Однако уже много лет их скрывают под стеклом, чтобы не ржавели и не стерлись от рук туристов. Самого корабля, естественно, давным-давно нет. Выжившие разобрали его почти сразу по прибытии, а то, что осталось – это радиоактивные отходы, которые давно со всеми предосторожностями переправили на кладбища.
Таким образом, город был построен на двух головокружительно крутых склонах каньона. Километровый мост, знаменитый своим изяществом, перекинулся через разрыв между холмами – пропасть, в которой нет ничего, кроме стай седоперых ворон.
Весь город состоял из блоков. Некоторые возникли в самом начале, когда пузырь еще не закончили, и поэтому отдельные участки приходилось накрывать надувными оболочками. Другие построили в подражание этим первым. Ни эти блоки – как правило, круглые, из конструкторских соображений, – ни топология города в целом не позволяли разделить Колыбель на кварталы. Таким образом, уличная сеть представляла собой бессистемную смесь серпантинов и извилистых проулков, которые вдруг переходили в лестницы и тоннели. Ограничения на высоту строительства вынудили людей вкапываться в металлическое основание, а не тянуться ввысь, поэтому основная часть города скрывалась под землей. То есть здания напоминали айсберги: внизу крупнее, чем снаружи.
Для фасадов наиболее востребованным материалом был камень. Более старые и менее уважаемые здания были построены из синтетического, так называемого «лунного» камня, сделанного из осколков бывшего спутника Земли. Более новые и красивые здания сооружали из мрамора, гранита и других пород, добываемых на самой Земле. Еще до появления атмосферы один ресурс всегда был в избытке: это камень. Прохожие, таким образом, видели только стены. Но те, кому удавалось попасть внутрь блока, оказывались в благоухающих садах, под сенью деревьев. Поскольку Колыбель перемещалась исключительно вдоль экватора, зелень разрасталась так буйно, что для ее содержания требовались орды небольших хватов с клешнями-секаторами.
На вершине каждого холма были разбиты парки. Над одним из них возвышалось округлое куполообразное здание под названием Капитолий. Над другим – квадратная колоннада Биржи.
Когда Кэт-два с попутчиками прибыла в Колыбель, та летела в двух километрах над водами Атлантики точно на запад – туда, где экватор пересекает разбитое побережье Южной Америки. Дело в том, что на другом конце троса, в тридцати шести тысячах километров, Око тоже двигалось по обитаемому кольцу на запад, то есть почсепол (по часовой стрелке со стороны Северного полюса). А раз Колыбель – всего лишь груз на конце троса, то ей приходится перемещаться вслед за Оком. Свод над городом был открыт, а дефлекторы – подняты, чтобы ослабить давление ветра.
Было тепло и влажно. На экваторе так почти всегда, но высота и резкий ветер создавали приятную свежесть. Запах с нотками соли, йода и моря – неопровержимое доказательство того, что Кэт-два снова вдыхает воздух Новой Земли.
Атмосфера была искусственной. Новое человечество сотни лет бомбардировало мертвую, выжженную поверхность планеты ядрами комет, чтобы поднять уровень Мирового океана до приемлемого уровня. Затем океан заселили организмами, функция которых – произвести газовую смесь, необходимую для жизни, после чего самоустраниться, стать биомассой – питательным веществом для следующей волны атмосферосоздающих существ.
Согласно расчетам, получалась почти идеальная копия атмосферы Старой Земли. Впрочем, чтобы понять это, житель орбиталища не нуждался в научных выкладках – достаточно было просто сделать вдох. Этот запах проникал в самые первобытные отделы мозга, пробуждая инстинкты, которые, наверное, уходят корнями к первым гоминидам, жившим на побережье Африки миллионы лет назад. Кэт-два много раз бывала на Земле и знала, как пьянит этот воздух. Лучший наркотик во Вселенной. Он тянул людей вернуться на Землю во что бы то ни стало. Именно поэтому Колыбель, купавшаяся в этом воздухе, считалась самым престижным местом для жизни. И именно поэтому красные и синие дважды воевали за право снова обосноваться на планете.
На тросе Колыбель удерживала ручка, как у ведра, дугой нависавшая над центром города. Эта «ручка» была полой, и внутри ходил на удивление тряский лифт. На нем Кэт-два с другими пассажирами спустилась на платформу в металлическом основании астероида, у северного выступа. Оттуда по пандусу они попали на улицы.
Верхушки стен у выхода белели от вороньего помета. Сотни птиц восседали там, разглядывая новоприбывших, и, узнав адресата, доставляли сообщение. Кто-то из пассажиров держал наготове мелкие угощения. Прилично одетый айвинец, шедший впереди Кэт-два, быстро привлек таким образом внимание одной из ворон. В другой руке у него был планшет, очевидно, с чьим-то фото на экране.
– Выпьем кофе на Бирже, в точка-семнадцать, – сказал он.
Ворона заглотила угощение (при этом дернула головой так, будто ее рвет наоборот), затем устремилась прочь, выкрикивая в воздух эти самые слова. Другие седоперые вороны, не голодные и не занятые выполнением поручений, оживленно гомонили. Если прислушаться, можно было разобрать свежие известия с фондовых бирж или политической сферы.
Поначалу все прибывшие двигались кучкой, явно выделяясь среди обычных прохожих, но уже метров через двести Кэт-два полностью смешалась с толпой.
По учебникам она примерно знала, что где находится. Сейчас она на северной стороне – Биржевом холме. Местным, чтобы понять это, наверное, было достаточно взглянуть на одежду и поведение окружающих. Большинство из них – бизнесмены; днем они работают в подземных офисах, а на поверхность поднимаются поесть, поразвлечься или иным способом потратить заработанные богатства. Коммерческая деятельность, конечно же, распространена по всему обитаемому кольцу, и старые финансовые центры в Гринвиче, Рио, Багдаде и тому подобных местах спокойно конкурировали с Биржевым холмом, а порой и затмевали его. Но по престижу этому месту не было равных. Богатейшие и влиятельнейшие финансисты, преуспевающие трейдеры где-нибудь в Гринвиче, как бы хорошо ни шли их дела, не могли отделаться от мысли, что в Колыбели все как-то иначе.
Поскольку основные страсти кипели под землей, на улицах Биржевого холма было тихо, вроде как в древнем испанском городе в часы сиесты. Но тишина эта обманчива. Кэт-два вскоре заблудилась, так что пришлось достать обрывок бумаги, чтобы свериться с адресом. Да, это выдает в ней туристку, но пускай. Она знала, что ей нужно на южную сторону, а попасть туда можно либо по мосту – вот он, кстати, изогнулся дугой высоко над городом, – либо через самое дно долины. Второй вариант, безусловно, заманчивее, но Кэт боялась, что потратит там уйму времени: пока посмотрит, где сел «Эндьюранс», куда Ева Дина вывела Дюбуа Харриса на последнюю прогулку… После, пожалуй. Так что она пошла наверх, по узким извилистым улочкам, вымощенным красновато-коричневым камнем, чтобы маскировать пятна ржавчины, которые расползались по всем открытым участкам металлического основания. Она срезала путь через парк рядом с Биржей, где молодые трейдеры в опрятной одежде проводили обеденный перерыв: кто сидел на скамейке и тыкал в планшет, кто расположился веселой компанией на траве, кто играл в мяч.
Северный конец моста упирался в окраину парка. Снизу мост казался воздушным и изящным, однако внешность обманчива: теперь Кэт видела, насколько он на самом деле массивен. Ближе к Биржевому холму он расширялся, но даже в центральной части по нему могли шеренгой пройти двадцать человек. Кэт-два еще раз полюбовалась напоследок мраморной колоннадой здания Биржи, послушала доносящийся оттуда гомон и взошла на мост. Поначалу подъем был крутой и состоял из ступенек, дальше становился более пологим, похожим на пандус, отделанный белым мрамором. Периодически он прерывался ровными площадками: говорят, чтобы не укатывались коляски и другие колесные средства. Даже если так, то в глаза это не бросалось. На каждой площадке был разбит сад со скульптурами, где пешеходы могли перевести дух под сенью розовых кустов.
Нельзя сказать, что Кэт-два не посещало подобное желание, но она была упорным ходоком, и если уж пошла, то останавливаться не собиралась. Она прокручивала в голове путешествие на лифте, совершенно бессобытийное. Постепенно пришло осознание, что именно в этом заключается своеобразный шарм и исключительность. Да, до Колыбели можно добраться гораздо быстрее: достаточно иметь деньги, чтобы зафрахтовать нужный транспорт, или соответствующее положение, чтобы его реквизировать. Но большинство все-таки пользовались лифтом. Таким образом, расстояние до Колыбели измерялось не километрами, а часами и днями. Не каждый мог позволить себе роскошь несколько дней ничего не делать. Конечно же, по дороге пассажиры работали, иначе зачем в каждом элитном ресторане или баре были отдельные кабинеты? Но у Кэт-два работы как таковой не было. Она часами ни с кем не разговаривала, а лишь читала или смотрела развлекательные передачи. Спала она нормально, что еще раз подтверждало: эпигенетический сдвиг, который было начался на прошлой неделе, благополучно прервался.
Поэтому она так спешила к месту встречи, чтобы наконец выслушать объяснение Дока, познакомиться с недостающими динайцем и аидянином и приступить к тому, зачем, собственно, собрали эту Семерку.
Кэт резво добралась до верхней точки моста и там все-таки позволила себе ненадолго остановиться. Променад здесь был шире, и с него открывался живописнейший вид. А еще это место любовно называли «ураганной высотой». Ветер был такой, что выбивал слезы из глаз. Кэт встала к нему спиной и мелкими шажками пошла к восточному парапету. Проморгавшись, она стала разглядывать жилые блоки, улицы и Долину. Сзади заходило солнце. Поскольку это экватор, стемнеет очень быстро. Долина уже погрузилась в тень, но каменные стены блоков и фасады зданий излучали волшебное золотисто-розовое свечение. На залитых багрянцем улицах одно за другим зажигались окна.
Вот он, настоящий простор! Это не искусственная среда обитаемого кольца. Да, в некоторых особо крупных орбиталищах удавалось создать впечатление, будто ты и правда на планете. Однако стоило поднять голову, как иллюзия рассеивалась: в нескольких километрах над головой всегда можно было увидеть вторую часть орбиталища. Здесь же над тобой бескрайнее небо, звезды и сияющее ожерелье обитаемого кольца, протянувшееся с востока на запад. А еще – воздух с бесконечным разнообразием движений и запахов. Кэт-два очень не хватало планера, чтобы порезвиться в его потоках.
Если верить легенде – выдуманной, скорее всего, – именно здесь, на уровне смотровой площадки, где стояла Кэт-два, взорвался заряд, который Ева Дина, сделав свой выбор, швырнула в космос.
Компромисс, которого она добилась, установив бомбу у окна «банана», казался простым и прямолинейным. Примерно столько же, сколько шел обратный отсчет.
В каком-то смысле систему начали обманывать еще до того, как эту самую систему придумали, когда Ева Джулия сообщила, что у нее будет мало детей, а Ева Аида предрекла, что у нее будет много.
Другие евы не замедлили произвести подобные расчеты. На Облачном Ковчеге, куда они попали по Жребию, Камила и Аида были самыми молодыми, поэтому могли сохранять репродуктивную функцию еще лет двадцать-тридцать. Реши они посвятить себя деторождению, то при должном везении каждая до наступления менопаузы вполне могла родить около двадцати отпрысков. Дине, Айви, Мойре и Фекле уже было за тридцать, так что они могли принести куда меньше потомства. Грубо говоря, выходило, что их суммарный детородный потенциал, если можно так выразиться, был таким же, как и у молодых Камилы с Аидой.
Джулия прямо указала, что будет чудо, если ей удастся до менопаузы родить хотя бы одного. Прикинуть геометрическую прогрессию она могла и без помощи Дюба. Джулиан просто-напросто сметут. Они станут диковиной. Люди далекого будущего, придя с работы, будут рассказывать супругам: «Ты не поверишь, кто мне сегодня встретился: джулианин! Честное слово!»
Таков был математический расклад на начало Большой Игры, который и стал первоосновой почти всего, что происходило потом. Большинство историков склонялись к тому, что первые несколько лет евы не осознавали, что идет игра. За исключением, пожалуй, одной Аиды, если рассматривать ее Проклятие. Нельзя представить что-то более личное, чем вмешательство в собственное потомство, и ни одна мать в здравом уме не признается себе, что участвует в соревновании против других матерей.
В каком-то смысле все было бы гораздо проще, отнесись они к этому чуть более хладнокровно.
Сознательно или нет, Семь ев разделились на три команды: четыре, две и одна. В четверку вошли Дина, Айви, Фекла и Мойра. Камила и Аида были в паре. Простой арифметический подсчет показывал, что потомство четверки будет примерно сопоставимо по количеству с потомством пары. Дружеские и доверительные отношения между Диной, Айви, Феклой и Мойрой привели к негласному договору, который сформулировали только спустя много лет после их смерти, а именно: их дети будут иметь взаимодополняющие качества. В частности, зачем динайцам быть всесторонне развитыми, если рядом с ними будут айвинцы, у которых что-то получается лучше? Звучит цинично, вот почему долгое время об этом молчали. Но спустя сотни лет потомки четверки, оглянувшись, увидели, что так и задумывалось изначально. К тому моменту взаимодополняющие качества уже настолько въелись в ДНК и культуру, что процесс стал необратимым.
Внутри пары не было никаких сложившихся взаимоотношений и уж тем более привязанности. Камила и Аида вообще познакомились незадолго до Совета Семи ев. Единственное, что их объединяло, так это ненависть к Джулии. Обе в определенный момент попали под ее чары, а впоследствии жестоко разочаровались. Камила поддалась во время ужина в Белом доме; Аида по наущению Джулии присоединилась к Рою. Закончилось тем, что она возглавила группу бунтовщиков, которые затем низложили и изувечили манипуляторшу. Учитывая, как все обернулось, естественно, было маловероятно, чтобы Камила, да и любой в здравом уме, объединился с Аидой по своей воле. Однако математическое соотношение между четверкой и парой неумолимо тянуло ее в ту сторону. Нельзя забывать и о разладе между Камилой и Диной в ходе Совета.
Если подходить к вопросу с холодной головой, в словах Камилы, бесспорно, заключался смысл. Как ни крути, многим поколениям их потомков и правда было суждено обитать в тесном замкнутом пространстве. Как доказала Луиза и убедительнейшим образом продемонстрировали сами обитатели Облачного Ковчега, обычным, немодифицированным людям в таких условиях не выжить. Если для сохранения человечества требовалось перестроиться и адаптироваться, то пора было приступать.
Можно сказать, Камила, объявив всем о своем решении, лишила остальных выбора. Ей оставалось лишь обсудить ряд тонкостей с Мойрой. По сути, именно это и стало первым ходом в большой генетической партии. И ход этот, вопреки личным принципам Камилы, которые она последовательно отстаивала, был в высшей степени агрессивным. Она дала остальным понять, что ее потомство – по всем признакам, весьма многочисленное – будет вполне приспособлено к жизни в условиях, в которых людям придется существовать ближайшие десять, двадцать, а то и сотню поколений. Другим евам оставалось либо поступить так же, либо прибегнуть к контрмерам.
Дина, Айви и Фекла исходили из того, что надо дать отпор, а Мойра в итоге приняла иное решение. Впрочем, как следует из истории, потомки Мойры все равно в абсолютном большинстве случаев сохраняли верность «союзу четырех».
Аида вела игру более открыто. По сути, она просто ждала, что сделают остальные, а затем принимала ответные меры. Другие евы сразу выбрали свой путь и придерживались его. Так, все дети Дины – их у нее было пять – имели схожие черты. То же самое можно сказать о трех детях Айви и шести – Феклы. У Джулии была только одна попытка. Шестнадцать потомков Камилы немного отличались друг от друга, но только потому, что она корректировала стратегию, наблюдая за развитием первенцев. При этом она ни на йоту не отклонилась от основного принципа, который изложила на Совете.
Аида родила семерых, и все были разными. В чем именно состоял ее замысел, знала только Мойра, прозванная Хранительницей тайн и Матерью рас. Все евы частным порядком сообщали ей свои пожелания, и она унесла эти секреты с собой в могилу. Впрочем, было ясно (по крайней мере, такова общепринятая версия), что первых пятерых детей Аида задумала как ответ на действия других ев, за исключением Мойры.
Свое отношение к остальным Аида явно выразила в Проклятии. Она знала, что евы будут вечно ее ненавидеть, и эта ненависть неизбежно передастся их потомкам. А поскольку изменить природу человека нельзя, то дети Дины даже спустя тысячи лет будут припоминать потомкам Аиды каннибализм и швыряться в них камнями на игровых площадках. Им никогда не стать полноценными членами общества тех, что произошли от четверки. Таким образом, на каждый ход, который делала, к примеру, Дина, – каждую добродетель, которой она хотела наделить свое потомство, – Аида придумывала ответный маневр. Например, она могла зачать ребенка с такими же качествами, что и ребенок Дины, только лучше. Или, наоборот, могла сотворить антидинайца, который бы прекрасно играл на слабостях этой расы.