Семиевие Стивенсон Нил

Увидев, что Кэт-два оторвала голову от подголовника и тем самым как бы включилась во временное общество пассажиров эмки, феклит повернулся к ней. Он отвел правый локоть в стороу, выпрямил ладонь, отвел большой палец и рубящим движением указал на свой подбородок, затем поднял руку ко лбу.

– Белед Томов, – представился он, хотя Кэт-два и так знала, как его зовут: по надписи на скафандре.

Кэт-два ответила приветственным жестом, принятым в ее расе: левой рукой, ладонью к себе, пальцы согнуты.

– Кэт Амальтеина-два.

Оба посмотрели на динайца. Минуту назад тот демонстративно отвел глаза в сторону – общепринятый знак: «Прошу не беспокоить, отливаю в мочесборник». Закончив, он обернулся к остальным и изобразил свое приветствие – тоже левой рукой, но с поворотом ладони: сначала к себе, потом от себя.

– Рис Алясков.

Подобные жесты уходили корнями во времена становления Облачного Ковчега и появления на Расщелине первого поколения нового человечества – потомков Семи ев. Тогда люди практически не вылезали из скафандров, а в шлемы были встроены забрала, защищавшие от солнечной радиации. Опущенное забрало отражало свет и приобретало металлический оттенок; лица за ним было не разглядеть. Поднятое забрало, напротив, открывало лицо. Поскольку уединение тогда было роскошью, поднятая вверх рука означала: «Привет! Давай пообщаемся», а опущенная – «Пока» или «Оставьте меня в покое». Насущная необходимость в таких жестах давно отпала, поскольку в современных орбиталищах у человека была возможность уединиться в любой момент. Однако приветственная их суть сохранилась. Белед Томов отдавал приветствие по-военному, правой рукой, как бы говоря: «Я безоружен и убивать тебя не собираюсь». При наличии гравитации дальше собеседники пожимали друг другу руки. В невесомости это сделать сложнее, поэтому от ритуала отказались. Приветствие левой рукой означало принадлежность к гражданской профессии, поскольку правая рука была обычно занята чем-нибудь полезным. Движения ладонью восходили к культурным особенностям рас, и их изучение было благодатной темой для ученых-антропологов. Впрочем, все признавали, что по таким движениям удобно отличать представителей той или иной расы – особенно с расстояния или в закрытом скафандре. Да, существовали определенные различия в росте, телосложении, позе, манере двигаться, но незначительные, и, не видя черт лица или цвета волос, легко было ошибиться.

Волосы у Риса Аляскова медового оттенка, а лицо – веснушчатое, как у большинства динайцев. Феклит тоже, как и сородичи, был светлокожим. Но если у Риса лицо открытое, приветливое и располагающее к общению, то у Беледа – одновременно угловатое и обтекаемое, с выдающимися скулами и челюстью. Глаза у него ярко-голубые, почти белые, а коротко стриженные волосы напоминают оптоволокно. Манера держаться вполне соответствовала внешнему виду. Кэт-два – темнокожая, с зелеными глазами и пышными черными волосами, иными словами – почти вылитая Ева Мойра. Таким образом, среди них троих наиболее разительно отличались Кэт и Белед. Тем не менее за пять тысяч лет тесного общения мойринцы и феклиты развили взаимодополняющие качества. Случись что, Кэт-два и Белед инстинктивно встанут, прижавшись спиной к спине. А в спокойной обстановке, очень вероятно, тоже прижмутся, но лежа. Подобный «симбиоз» развился и между динайцами и айвинцами, но в данный момент «партнера» у Риса Аляскова не было; четвертое кресло как раз пустовало.

Все это и даже немного больше любой житель обитаемого кольца считывал за долю секунды. Рис легко оттолкнулся от кресла и поплыл к скоплению мониторов, служивших панелью управления эмкой. В принципе, те же функции были доступны и на одре, но по технике безопасности рекомендовалось выводить показатели аппарата на обозрение всех пассажиров.

Рис хотел связаться с орбиталищем в крайней точке их траектории и поболтать с кем-нибудь «на том конце провода», чтобы немного убить время. Проплывая через кабину, он обратился к попутчикам:

– Как ваши экспедиции? Хорошо?

– Без происшествий, – отрапортовал Белед.

Кэт-два собиралась ответить в том же ключе, но тут вспомнила про селенца – или кто там наблюдал за ней, скрываясь в деревьях у озера. Видение было настолько мимолетным, что Кэт уже сомневалась, был ли там кто-то на самом деле. Она лично была уверена, что не показалось, но мозг порой может играть шутки.

Рис, увидев, что Кэт-два замешкалась, сам ответил на свой вопрос:

– А у меня очень интересно.

– Что-то не по плану? – спросил Белед.

– Что интересного? – спросила одновременно с ним Кэт.

Кэт-два почувствовала на себе взгляд Беледа и поняла, что вопрос в равной степени был адресован и ей. Рис, впрочем, динаец, и в его природе предположить, что обращаются именно к нему. Он посмотрел на Кэт-два и Беледа. Зная, что он здесь не «свой», он ответил с обезоруживающей – а как же иначе? – улыбкой:

– Думаю, могу ответить сразу на оба вопроса. – Он забрался в кресло пилота и, поколдовав над пультом управления, включил мониторы. – Каниды проходят эпи семимильными шагами. Теперь их почти не узнать.

Канидами называли существ, похожих на собак, волков и койотов сразу. Вместо того чтобы возрождать каждый вид по отдельности, Док – точнее, доктор Ху Ной – вооружился исследованиями, которые были опубликованы в научных журналах Старой Земли незадолго до Ноля. В них утверждалось, что граница между этими видами пренебрежимо тонка. Эти животные свободно спариваются друг с другом и дают жизнеспособное потомство. Да, они имеют тенденцию сбиваться в стаи по размеру и внешнему сходству, из-за чего их и относят к отдельным видам. Но вдали от человеческих глаза, в меняющихся условиях обитания возникают самые разнообразные псокойоты, волкособаки или койволки. Койоты начинают охотиться в стаях, как волки, а волки становятся одиночками, как койоты. Бок о бок можно встретить как тех, кто способен загрызть человека, так и тех, кто его боится, в том числе одичавших домашних питомцев.

Ху Ною было сто двадцать лет. В молодости он вошел в группировку ученых, которые подняли бунт против течения, господствовавшего в «ТерРеФорме» на протяжении сотен лет. Отчасти с подачи этих «младотурок» сторонников старого подхода заклеймили консерваторами и обозвали «засыпанцами» (от ЗСП, или «зачем спешить, подождем»). Они исходили из того, что экосистемы Старой Земли складывались сотни миллионов лет, и их восстановление потребует скрупулезной, почти хирургической работы. Долго – ничего страшного, все равно жить в орбиталище безопаснее и комфортнее, чем на непредсказуемой поверхности ставшей чужой планеты. Человечество может тысячелетиями жить на орбите, понемногу восстанавливая экосистемы, пока не получится что-то, похожее на Старую Землю. Планету предлагалось сделать экологическим заповедником. Например, Африку, очертания которой, хоть и сильно покореженные Каменным Ливнем, были вполне узнаваемы, снова бы заселили жирафы и львы, выведенные из последовательностей нулей и единиц с той самой флешки, которую носила на шее Ева Мойра. Так же планировалось поступить и с другими материками.

Из того поколения «младотурок», которые разгромили движение «засыпанцев», в живых остался только Док. Сами себя они именовали «пробужденцами», то есть ПРБ – «пора за дело, быстро». Лойк Марков, глава этого направления и тоже выдающийся долгожитель, был наставником Дока. Как следует из фамилии (Маркусом звали бойфренда Евы Дины), Лойк был динайцем. При этом и Док, и большинство «пробужденцев» происходили из айвинцев, что добавляло их взглядам серьезности и убедительности – как оказалось, весьма важный фактор при продвижении какой-либо идеи. Они объединили усилия с философами из числа мойринцев, которые и раскритиковали позицию ЗСП. Мол, воссоздание симулякров вымерших биомов Старой Земли мало того, что займет неоправданно много времени, так еще и свидетельствует о чрезмерно сентиментальном отношении к природе. Человека и так с самого Каменного Ливня преследовало чувство вины за уничтоженную планету, сколько можно? Былого не вернуть. Даже если те экосистемы и поддаются восстановлению, тратить на это столько времени попросту нецелесообразно. Да ничего и не выйдет – хотя бы потому, что естественный отбор непредсказуем и не поддается контролю. Этот последний гвоздь в крышку гроба старой школы забил лично Док.

Впрочем, самым сильным орудием «пробужденцев» была не философия, а нетерпеливость – черта характера, в большей или меньшей степени присущая всем расам без исключения. По распространенности с ней мог сравниться, пожалуй, только дух соперничества; разве что у камилитов его не было. С такой мотивацией, конечно же, все стремились «побыстрее взяться за дело» и завершить проект «ТерРеФорм» не за несколько тысяч лет, а за несколько столетий.

Их победа в научно-философском споре, однако, привела к непредвиденным политическим последствиям. Внезапно у человечества появился повод для распрей: поверхность Новой Земли.

В начале сорок девятого века Лойк Марков опубликовал ряд трудов, где приводил расчеты, по которым поверхность Новой Земли будет пригодна для постоянного проживания людей уже к 5050 году. По меркам сторонников ЗСП, срок чересчур короткий, но все равно выходящий за пределы жизни отдельного человека, так что ученый совет, ответственный за планирование «ТерРеФорма», без колебаний утвердил эту дату в графике. Впоследствии ее даже сдвинули на 5005 год, юбилей высадки на Расщелине. Однако новые перспективы высвободили долго дремавшие политические силы, которые и привели в 4830 году к созданию двух лагерей. В одном из них главенствовали аидяне, которые сумели подмять под себя многих камилитов и джулиан. В 4855 году они установили пограничные блокпосты в Кирибати и Дакке, тем самым расколов кольцо надвое. В конце концов они даже придумали имя для своей «страны», ввиду чего то же самое пришлось сделать и обитателям остальной части кольца. Впрочем, в обиходе одних все равно называли «красными», а других – «синими».

Но проект «ТерРеФорм» продолжался. Ученые и лаборатории по обе стороны блокпостов проводили совместные исследования невзирая на границы. А двадцать три года спустя, буквально в тот же день, когда атмосфера Новой Земли стала пригодной для дыхания без искусственных приспособлений, началась Война-на-Камнях. Она шла и в космосе, но основные боевые действия велись на поверхности планеты, все еще голой и безжизненной. Закончилась война в 4895 году подписанием так называемого «Первого договора». Среди прочего, в нем были расписаны дальнейшие работы по «ТерРеФорму». Так была запущена программа Большого Засевания, благодаря которому Кэт-два сегодня утром имела удовольствие пролетать над деревьями. В последующие десятилетия в рамках плана по созданию готовых экосистем на поверхность стали выпускать все более и более крупных животных. В том числе канидов – кстати, именно они почудились Кэт-два спросонья. Говоря, что они «проходят эпи», Рис имел в виду эпигенетический сдвиг внутри вида.

Если бы неведомый Агент взорвал Луну двумя десятилетиями раньше, Ева Мойра ничего не знала бы об эпигенетике. Работы в этом направлении только-только начались. За первые несколько лет, проведенные на Облачном Ковчеге в хорошо оборудованной лаборатории внутри самых защищенных модулей «Иззи» и «Эндьюранса», Мойра порядком начиталась по теме. Ее, как и сверстников, учили: геном – это вся информация о строении и развитии организма, записанная в хромосомах, которые содержатся в ядре каждой клетки. Лишь незначительная часть ДНК имела четко выраженные функции – все остальное, казалось, не делало ничего и считалось «мусором». Однако в начале двадцать первого века это представление изменилось: более совершенные методы анализа показали, что почти весь так называемый мусор на самом деле играет важную роль в функционировании клеток, регулируя выраженность генов. Даже в простейших организмах, оказывается, множество генов либо подавлены, либо вовсе отключены подобными механизмами. Геномика обещала: познаешь геном – познаешь организм. На деле это не так, поскольку выяснилось, что фенотип (то есть, само существо со всеми особенностями внешности и поведения, которые наблюдает биолог) складывается не только из генотипа (цепочек ДНК), но также из бесчисленного множества нанорешений о запуске одних генов и отключении других, которые ежесекундно принимают регуляторы внутри клеток тела. Эти регуляторы делятся на несколько типов и в большинстве своем невообразимо сложны.

Не спутай Агент все карты, биологи Старой Земли остаток столетия посвятили бы каталогизации этих механизмов и расшифровке их функций, для чего и создавалась наука эпигенетика. Вместо этого в руках Евы Мойры и последующих поколений биологов, которых она вырастила, эпигенетика стала орудием. На Расщелине ученым были нужны все доступные инструменты, и они использовали их цинично, порой даже безжалостно, но все с одной целью: обеспечить выживание человечества. Создавая детей остальных шести ев, Мойра избегала эпигенетических методов. С другой стороны, она считала, что имеет полное право ставить эксперименты над собственным геномом. Поначалу все шло неудачно, и первые восемь беременностей закончились выкидышами. Но последняя и единственная дочь Мойры выжила. Мойра назвала ее Кантабриджией[9], и та положила начало расе, к которой принадлежит и Кэт-два.

Несколько тысяч лет спустя, когда «ТерРеФорм» запустил Большое Засевание, эпигенетику уже неплохо понимали и умели программировать изменения в ДНК вновь созданных видов, которых планировали выпускать на поверхность Новой Земли. Сторонники ПРБ выступали за использование эпигенетики на полную катушку. То есть, вместо того чтобы секвенировать и выводить новый подвид койота, приспособленный к определенной среде обитания, как того хотели «засыпанцы», «пробужденцы» предлагали вывести расу псовых вообще. Всего за несколько поколений они сами эволюционируют в привычных койотов, волков и собак – или же в нечто совсем незнакомое, как пойдет. Генетический код у них изначально будет одинаковый, а в зависимости от обстановки отдельные его части будут либо подавлены, либо, наоборот, активированы.

Также предполагалось, что человек никоим образом не будет прикладывать руку к конечному результату. Достаточно просто заселить Новую Землю и ждать, что получится. Если где-то экосистема не приживется, ничего страшного; придумают что-нибудь еще.

Проходили десятилетия, засевание Новой Земли шло полным ходом. Просчитать эпигенетические изменения невозможно, и, поскольку наблюдать за ними было некому, люди о них ничего не знали. Однако, когда кто-нибудь из экспедиционников все-таки натыкался на нечто новое и удивительное, говорили, что какие-то животные «проходят эпи». Такую формулировку не одобряли за ненаучность, но критиковать за это Риса Аляскова никому даже в голову не пришло.

Рис вывел на дисплей схему обитаемого кольца и приблизил белый сегмент. Предполагаемый маршрут эмки был обозначен ярко-зеленой дугой, апогей которой приходился на группку небольших орбиталищ к востоку от Гринвича. Первые орбиталища, которые возникли рядом с центральными, вроде Гринвича, Рио и прочих, были маленькими, потом строители вошли во вкус. Чем ближе к кладбищу, тем крупнее становились жилые зоны. Картинка приближалась, и на экране замелькали названия: Ганнибал, Брюссель, Ойо, Овернь, Верцингеториг, Стив Лейк… Стив Лейк. Кэт-два подумала, а не заглянуть ли к жившему там приятелю. Впрочем, едва ли их дружба пережила ее перерождение.

Она включила ту же схему у себя на одре и начала искать текущее местонахождение Ока.

Если принять обитаемое кольцо за циферблат, то Око с его двумя подвесами – один обращен к Земле, другой выходит за пределы кольца – можно считать стрелкой.

Говоря про Око, непременно нужно упомянуть, что это самый большой рукотворный объект в истории. Источником стройматериала послужила Расщелина: она, можно сказать, переродилась в Око. Оно представляло собой кольцеобразную конструкцию, на внутренней стороне которой крутился целый город. Диаметр у Ока был внушительный: около пятидесяти километров, так что даже самые крупные орбиталища без труда проходили сквозь него. Иными словами, конструкция двигалась по всему обитаемому кольцу, останавливаясь поочередно у каждого из десяти тысяч орбиталищ.

По крайней мере, такова была задумка. На деле перемещение Ока ограничивалось лишь той частью кольца, которая принадлежала синим: примерно две трети всех орбиталищ от Дакки против часовой стрелки до окраин джулианского сегмента. По обеим границам были установлены барьеры – самые настоящие блокпосты с длинными железоникелевыми шлагбаумами поперек кольца. Таким образом красные добились того, что Око не могло зайти на «их» территорию. В итоге вместо того чтобы двигаться по кругу, как часовая стрелка, Око болталось между барьерами, как маятник, и посещало только орбиталища синих. Правда, последние полтора столетия красные тоже сооружали что-то гигантское – своего рода анти-Око, которое, вероятно, будет подобным образом курсировать по их сегменту. Однако это сооружение так ни разу и не сдвинулось со своей геостационарной орбиты над Макасарским проливом, и никто из синих не знал, когда же его наконец запустят.

Крутящийся город назывался Большая Цепь и служил обрамлением «зрачка» в центре Ока. Само Око сходилось к двум уголкам: один всегда направлен к центру Земли, второй – от него. Из каждого тянулся трос – точнее, пучок самовосстанавливающихся тросов с запасом по толщине. Тот, который был протянут к Земле, достигал чуть ли не самой поверхности, и на нем болталась Колыбель. Внешний выходил за пределы обитаемого кольца и цеплялся за Большой Камень, который служил противовесом. Вытягивая или укорачивая этот трос, можно было менять центр тяжести всей конструкции, соответственно заставляя ее замедляться или ускоряться во время перемещения по кольцу. Именно так Око достигало того или иного орбиталища и совершало остановки в случае необходимости. Во время них между кольцом и Оком налаживали переправку людей и товаров посредством эмок, транспортных челноков, вьиных роев или механических кишок, выдвигавшихся подобно щупальцам.

Каким бы большим и мультикультурным ни было орбиталище, по сравнению с надвигающимся Оком оно, если выражаться донулевым языком, кажется всего лишь степным городком, на горизонте которого вдруг возникает передвижной Манхэттен. Он накатывает на тебя, вступает во всевозможные контакты, а затем уходит дальше. Также Око представляло собой наиболее быстрый и удобный способ передвижения между орбиталищами. Именно поэтому Кэт-два требовалось узнать, где оно находится и в каком направлении движется в данный момент.

В данный момент Око находилось у крупного нового орбиталища Акюрейри, в двадцати градусах к западу от предполагаемого апогея их маршрута, а затем должно было двинуться к кладбищу Кабо-Верде, разделявшему гринвичский отрезок и Рио. Значит, оно на пути в ту часть кольца, где в основном проживают айвинцы.

– Может, махнем и поймаем Око? – предложила Кэт спутникам.

Имелось в виду, что нужно воспользоваться огромным алюминиевым кнутом (крайне распространенное устройство на кольце, которое выводит эмки на более высокую орбиту). Пока они будут плавно проходить апогей за пределами кольца, всё, включая Око, пройдет под ними, как в быстрой перемотке, и на обратном пути их эмка окажется в точке контакта. Там они пристыкуются к любой из сотен стоянок, без лишних трудностей пройдут через Карантин, а потом каждый пойдет своим путем: либо подождут, пока Око доставит их куда надо, либо пересядут на какую-нибудь пассажирскую эмку или лайнер, идущий напрямую в конкретный сегмент. Еще можно купить билет на лифт и спуститься до самой Колыбели, а то и вовсе остаться на Оке, которое тоже является самостоятельным орбиталищем, где многие живут всю жизнь. Иными словами, «поймать Око» всегда предпочтительнее, чем оказаться в каком-нибудь случайном орбиталище, откуда выберешься в лучшем случае через несколько дней, если не недель, так что такие предложения обычно даже не обсуждаются.

– Я за, – не задумываясь, поддержал Рис.

Кэт-два посмотрела на Беледа, тот смотрел на нее. Тут она поняла, что феклит просто-напросто пялится: основной инстинкт остался прежним, невзирая на тысячелетнее разделение рас и прочие социокультурные изменения, связанные с жизнью в космосе.

Кэт-два вопросительно изогнула бровь.

– Конечно, – сказал Белед.

– Значит, единогласно. Я отстучу, – объявил Рис и отвернулся к панели управления.

У Кэт-два защекотало между ног, и от смущения ее лицо залилось теплой краской. Белед, возможно, ощущал то же самое, но феклитов учили не выставлять своих чувств напоказ – из убеждения, что, например, именно проявление страха вызывает испуг, а вовсе не наоборот. Генеалогию этого убеждения можно было при желании проследить вплоть до древних спартанцев.

Возможно, заметив какую-то искорку между Кэт-два и Беледом, Рис с преувеличенной сосредоточенностью погрузился в работу. Как и в прошлом, это проистекало из элементарной вежливости и желания дать другим «немного воздуха». Это выражение по-прежнему имело хождение в орбиталищах, хотя, строго говоря, воздуха там могло и не быть вовсе, поэтому вернее было бы говорить просто «пространство». Кэт вполглаза наблюдала за тем, как Рис отдавал краткие команды «Параматрице» (и с «отстукиванием» – что бы это ни значило – его действия не имели ничего общего, но что поделать: язык динайцев вообще богат на непривычные выражения). Получалось, что их маршрут пролегал через двадцатикилометровый просвет между орбиталищами Сент-Экзюпери и Кнутхольмен. Точно между ними располагалась кнут-база из тех, что обслуживали почти каждое мало-мальски солидное орбиталище. Кнут-база представляла собой маленький жилой модуль на пять-шесть человек, которых сменяли раз в несколько месяцев, иначе можно сойти с ума от скуки. Они следили за тысячами цеплетов – новейшим поколением роботов, которых разработал еще Рис Эйткен на борту «Иззи». По сути, это были те же вьи, но размером не с ноготь, а гораздо крупнее. Цепи, в которые они соединялись, обладали массой и тягловой силой товарных составов донулевой эпохи. Они могли изгибаться и щелкать, как хлыст, а также захватывать удаленные цели, как леска с крючком. Естественно, постепенно механизм изнашивался и ломался. В принципе, осматривать и чинить цеплеты могли и другие роботы, но синие исторически предпочитали человеческое участие, и поэтому большую часть работ выполнял экипаж кнут-базы: работники из плоти и крови. В общем, если цеплеты хорошо обслуживались и если больше никто из космических путников не заказал кнут-транспортировку на то же самое время, то часов через двенадцать эмку с Кэт-два, Рисом и Беледом на борту зашвырнут на круговую орбиту чуть более широкого радиуса, чем кольцо. А еще через несколько часов они пристыкуются к шлюзу № 65 в карантинной секции на внешнем отростке Ока.

Часы на Оке синхронизировали с той частью Земли, которая находилась непосредственно под ним. Сейчас там было восемь утра. Кэт предстояло пережить серьезную смену часовых поясов. По негласному правилу, стоило начать перестраиваться уже сейчас, переключившись на время по Оку. Однако никто не торопился: все только-только завершили очень длинный день на Новой Земле и слишком устали. В конце концов, адаптироваться можно и в Карантине. Кэт-два забронировала койку и питание специально для мойринцев, а затем провалилась в сон.

Внутреннюю часть Ока – зрачок – было невозможно собрать как единый неподвижный объект: настолько она велика. Строительство началось лет девятьсот назад; сначала изготовили звенья, составили из них цепь, концы которой затем соединили, в результате чего получилась замкнутая петля. Такая конструкция могла бы прийти в голову Рису Эйткену: подобным образом строился тор Т3 для «Иззи». Ему и тем, кто разбирался в истории техники Старой Земли, была бы понятна следующая метафора: поезд длиной 157 километров, состоящий из 720 гигантских вагонов, где нос локомотива соединен с хвостом последнего вагона так, что получается замкнутая конструкция диаметром 50 километров. А еще уместнее была бы аналогия с «американскими горками», поскольку задачей этого состава было бесконечно гнать по кругу.

«Рельсы», по которым ездил «поезд», представляли собой желоба в металлическом остове Ока, по всей длине которых были установлены датчики и магниты для электродинамической подвески. Благодаря ей состав мог крутиться, не касаясь при этом неподвижного корпуса Ока. Это было главное требование к конструкции Большой цепи, так как для поддержания силы тяжести, близкой к земной, ей требовалось двигаться со скоростью порядка пятисот метров в секунду.

Каждое звено по размерам было сопоставимо с кварталом Манхэттена на Старой Земле, а всего их насчитывалось 720, что примерно равнялось числу этих кварталов (в зависимости, конечно, от того, где проводить границу: то есть больше, чем в Мидтауне, но меньше, чем на всем острове). Жители Большой Цепи настолько верили в эту параллель, что в других орбиталищах начали шутить по поводу «манхэттенского комплекса». Они постоянно пересматривали – покадрово – древние фильмы или гуляли по виртуальной реконструкции донулевого Нью-Йорка, пытаясь впитать жизнь тогдашних улиц и многоквартирных домов. Своей святой покровительницей они считали Луизу, восьмую женщину на Расщелине, уроженку Манхэттена, которая из-за возраста не положила начало собственной расе. Из этого следовало, что в Большой Цепи, она же БЦ, Чейнтаун, Цепьхэттен, были рады всем, и люди переезжали сюда, чтобы освободиться от уклада своих родных орбиталищ и рас. Именно поэтому здесь гораздо чаще попадались межрасовые метисы.

Как и в Манхэттене, разделение на обособленные участки наложило свой отпечаток на развитие города: каждое звено в цепи – по сути, городской квартал – получило собственный облик. Чуть позже соседние кварталы начали срастаться в микрорайоны. Каждое звено было полностью автономным космическим аппаратом с независимой системой герметизации, но при этом соединялось с двумя соседями сетью переходов, протянутых через плиты-основания. Они позволяли быстро перемещаться из одного квартала в другой, как жители Старой Земли перемещались в «подземке», избегая пробок на поверхности. Некоторые переходы предназначались для пешеходов. В четырех ходили поезда: составы ближнего сообщения и экспрессы, курсирующие туда-сюда по всей Большой Цепи. Остальные были предназначены исключительно для автоматизированных грузовых аппаратов. Помимо этого, было множество мелких каналов для транспортировки воды, воздуха, электричества и передачи данных. Всю эту систему называли «метро» – в том смысле, в каком его понимали жители крупных мегаполисов. Каждый квартал был ограничен системой герметичных шлюзов, которые закрывались и запечатывались, если в каком-нибудь звене вдруг образовывалась брешь. Еще в переходах устраивали марафонские забеги. За четыре с небольшим марафона подряд можно было обежать всю БЦ.

Каждое пятое звено находилось в общественном пользовании: как правило, там устраивали парки или, скажем, культурно-развлекательные центры. Таким образом, все проживали не далее чем в двух кварталах от озелененного или, по крайней мере, открытого пространства. Оставшиеся 576 звеньев составляли рынок частной жилой и коммерческой недвижимости, который любой риелтор донулевой эпохи узнал бы с ходу. Большую Цепь неоднократно сравнивали с «Монополией» – настольной игрой древности. Аренда некоторых участков обходилась дороже, других – дешевле. Стройную последовательность порой нарушали специальные звенья и даже серии звеньев промышленного или коммунального назначения. В таких, например, работала система транзита.

Одно из звеньев называлось «Переезд», и каждые пять минут оно соединялось с «Въездом» и «Выездом». Большая Цепь двигалась относительно неподвижного корпуса Ока со скоростью примерно пятьсот метров в секунду, и поэтому те, кто хотел попасть на Переезд или любое другое звено, должны были разогнаться до умопомрачительной скорости – почти полтора Маха. Те же, кто хотел, выражаясь на жаргоне, «отцепиться», должны были на столько же замедлиться. За ускорение и замедление отвечали аппараты, встроенные в корпус «зрачка». Несмотря на всю рекламную маскировку, это были в сущности обыкновенные пушки, которые стреляли людьми. Разве что снаряды были полностью герметичны, комфортабельны и оборудованы ремнями безопасности.

Население оставшейся части Ока, за пределами БЦ, в основном составляли не люди, а роботы. Сила тяжести там была очень низкой, поскольку вся эта сложная конструкция – Большая Цепь, тросы и прочая – находилась на геосинхронной орбите, иными словами, в состоянии свободного падения к Земле. По мере отдаления от центра к одной из оконечностей Ока, где закреплялись тросы, можно было ощущать несильное притяжение – это действовали приливные силы. Вектор притяжения менялся вместе с орбитой Ока, когда оно перемещалось от орбиталища к орбиталищу. Люди, много времени проводившие в этих местах, чувствовали эти перемены костями, совсем как жители Старой Земли, предугадывавшие изменения погоды по ломоте в суставах.

Скелет Ока представлял собой простой внешний каркас, изготовленный не с нуля, а из существующего материала – Расщелины, как в свое время использовали Амальтею. Как следствие, выглядела эта структура грубовато – вроде бревенчатого сруба с остатками коры и сучьями. Пустоты между крупными частями заполняли гигантские машины, среди которых особенно выделялись роторы, служившие для гироскопической стабилизации Ока. В каждом закоулке между машинами находились герметичные отсеки, по которым могли передвигаться люди. Некоторые вращались для создания искусственного тяготения – они напоминали миниатюрные тороидальные космические базы, облепившие более крупную конструкцию. Рядом с ними, как правило, располагались стыковочные порты.

Перед тем как закрыть глаза, Кэт смотрела в одр на привычное кольцо из разноцветных искорок, расположенных настолько тесно друг к другу, что на экране они сливались в непрерывную окружность. Око было отмечено белой точкой, чуть крупнее остальных, и находилось на отметке между двенадцатью и часом. Разглядеть ее было бы непросто, если бы в обе стороны от нее не тянулась длинная белая линия, обозначавшая тросы: почти от самой поверхности Земли в одну сторону и до Большого Камня – в другую.

Траектория полета их эмки – вытянутый зеленый эллипс – проходила через точку текущего местоположения (недалеко от Земли), вырывалась за пределы кольца, а затем возвращалась назад, на точку пересечения с Оком.

Сквозь закрытые веки все это казалось неразборчивым узором, чем-то вроде тех бликов на стенках палатки, которые разбудили ее этим утром. Затем одр распознал, что Кэт спит, и дисплей погас.

Стоило ей открыть глаза, как одр снова ожил. В целом картинка не изменилась, только немного сместилось Око, а точка, обозначавшая эмку, преодолела больше половины пути до обитаемого кольца. Увеличив изображение, Кэт разглядела два орбиталища, между которыми им предстояло пройти, крохотную кнут-базу посередине. Местный экипаж уже отдал команду расправить кнут, готовясь к приближению эмки. Кэт-два проспала не меньше десяти часов: мойринцы славились любовью ко сну. Вспомнив, какими взглядами она до этого обменялась с Беледом, Кэт даже немного расстроилась, что почти всю дорогу продрыхла, но быстро подавила это чувство.

Отстегнувшись от кресла, она проплыла в конец кабины к туалету, специально приспособленному для условий невесомости. Через несколько минут она вышла. Рис спал, накинув ремни, в кресле у пульта управления. Белед лежал в амортизационном кресле, на глазах одр, руки шевелятся. По характеру движений Кэт-два поняла, что он не играет, а занят чем-то по работе. Скорее всего, составлял отчет о прошедшей экспедиции. Кэт стоило взять с него пример.

В четвертом тысячелетии их предки решили воплотить в жизнь план по восстановлению ущерба, причиненного Агентом. Для этого нужно было обнаружить, каталогизировать, захватить, собрать в кучу и отгрести миллионы каменных осколков, окружавших Землю, а также добраться до самого пояса Койпера за глыбами замерзшей воды, метана и аммиака и обрушить это все на безжизненную планету. Основную часть работы выполняли машины. На их строительство ушло столько металла, что миллионы людей теперь жили в орбиталищах, стальные корпуса которых целиком состояли из переплавленных роботов.

По той же логике было бы гораздо легче усеять всю Новую Землю роботами-разведчиками, не отправляя туда ни единого человека. Да, так можно получить больше данных, но зато мало впечатлений. В такой альтернативной реальности Кэт-два и остальные всю жизнь обрабатывали бы полученные данные с помощью одров, не выходя из орбиталищ. В поддержку такого подхода можно привести немало интересных философских доводов, но реальное положение дел диктовалось отнюдь не философией, а политикой и – отчасти – общественными устоями.

С политической точки зрения ситуацию обусловили положения Второго договора, подписанием которого восемнадцать лет назад завершилась вторая война красных и синих – так называемая Война-в-Лесах (в отличие от первой – Войны-на-Камнях). Договор строго ограничивал количество роботов, которое каждая из сторон могла направить на поверхность. Количество людей тоже было ограничено, но все равно люди-экспедиционники предоставляли больше полезных сведений об условиях жизни на Новой Земле, чем самые подробные отчеты роботов.

С социальной точки зрения все упиралось в амистику. Этот термин давным-давно придумал антрополог из мойринцев, имея в виду, что всякая культура решает, какие технологии применять, а какие нет. Само слово восходило к амишам – народности, которая проживала на территории Северной Америки до Ноля. Из доступных современных технологий они выбрали только, скажем, роликовые коньки, но отказались, в частности, от двигателей внутреннего сгорания. И подобный коллективный выбор делала каждая культура, порой даже не осознавая этого.

Так, синие, если уж рассматривать их как самостоятельную культуру, к техническим новшествам относились неоднозначно. Все сводилось к фразе: «Каждое улучшение есть лишение». Не то чтобы это была сформированная философия, скорее – предрассудок, укорененный глубоко в подсознании. Его возникновение можно проследить в некоторых сериях Эпоса, большей частью связанных с Тавистоком Праузом. Он стал олицетворением данного принципа, поскольку, приняв сторону Роя, и правда прошел череду лишений, а в итоге был съеден. Синие считали себя – или «позиционировали», как выражаются культурные критики, – преемниками экипажа «Эндьюранса». Красные, в свою очередь, продолжали культурные традиции Роя. С тех пор как красные отгородились от остальной части кольца физическими и информационными барьерами, об их образе жизни было мало что известно. Впрочем, хватало косвенных доказательств, что в плане амистики они сильно отличались от синих. В частности, красные не имели ничего против усовершенствования человека посредством техники.

Таким образом, самой ценной частью экспедиций, которые совершили Кэт-два, Белед и Рис, были отчеты. Без них экспедиции, можно сказать, не было. А отчет не может быть просто массивом данных, разбавленным парой снимков. Экспедиционники должны писать настоящее повествование. И чем больше в этом повествовании личных впечатлений, тем выше оно ценится такими, как Док и его старшие ученики.

Именно поэтому Кэт-два написала «рыбу» отчета заранее, еще до того, как ее планер коснулся широкой травянистой поляны пару недель назад. Дело за малым: подвести итоги и отредактировать. Но вот прошло полчаса, как она вывела документ на экран одра, а Кэт-два все еще тупо смотрела на текст, не в силах сосредоточиться.

– Белед! – позвала она наконец, стараясь при это не разбудить Риса.

– Работаешь над отчетом?

Он видел все через прозрачный экран одра, так что наверняка заметил, как она набирает текст. Но вопрос был задан с определенным подтекстом. Еще в начале полета Белед заметил на лице Кэт-два некую неуверенность. И неизвестно, как долго он наблюдал за ней, пряча глаза за одром.

– Тебе попадались селенцы? – спросила она.

Он поднял очки на лоб – больше в знак вежливости, чем по необходимости.

– Я спланировал маршрут так, чтобы не подходить к РКС.

РКС – разрешенная колония селенцев – термин из Договора, обозначающий территорию на поверхности Земли, где обосновались «выскочки» (те, кто нелегально, вопреки установленному графику переселился на планету), они же «селенцы». Так задним числом узаконивалось их пребывание там – с определенными ограничениями.

– Я видел их – издали, – но они меня нет.

– Еще бы, – ответила Кэт-два, пряча улыбку.

– Я ответил на твой вопрос? – спросил Белед, зная, что нет.

– Мне кажется, я видела одного за пределами РКС.

Белед был весь внимание.

– Обустраивал колонию или?..

– Нет, я бы сразу сказала, – отрезала Кэт. – Он – или она – держался в рамках.

«Держаться в рамках» означало заниматься, к примеру, охотой или собирательством – тем, что не шло вразрез с положениями Второго договора.

– Скорее всего, рыбачил. Однако до ближайшей РКС километров двести, не меньше.

– Неблизкий путь в поисках клева, – заметил Белед.

– И правда, – признала Кэт-два и почувствовала, что краснеет.

Как она сама не додумалась? Теперь, благодаря Беледу, это казалось очевидным.

– Разбираться не стала? – спросил он.

– Не было возможности. Я увидела его на обратном пути, когда была уже в планере.

– Знаешь, ты не обязана объяснять каждую мелочь в отчете, – подсказал Белед. – В подобных обстоятельствах вполне приемлема некоторая недосказанность. Другой экспедиционник будет только рад провести дополнительную проверку.

Кэт-два пришла в голову странная мысль.

– А что, если это мы проводили дополнительную проверку?

– Поясни?

– Тебе не кажется, что в этом регионе проводят чересчур много экспедиций?

Белед взвесил такую возможность.

– Может, и чересчур. С другой стороны, нельзя сказать, чтобы это было что-то из ряда вон выходящее.

– Тогда вопрос: вдруг кто-то до меня видел то же самое, и из-за этого туда стали отправлять всех подряд?

– В этом случае отдел поставил бы перед нами конкретную задачу и сообщил, что именно нужно искать.

Белед говорил так уверенно, и из его уст все звучало так логично, что Кэт-два оставалось только кивнуть и больше этот вопрос не затрагивать. Однако мысль все равно осталась: «А может, так и задумано?»

Во всяком случае, Белед подсказал ей, как можно завершить отчет: достаточно просто впечатать туда упоминание о встреченном селенце, без каких-либо объяснений – а дальше пусть разбирается тот, кто будет это читать. В таком ключе она и продолжила работу, оформляя мимолетные воспоминания, мелькавшие перед мысленным взором, во что-то удобочитаемое и отделяя сиюминутные объективные наблюдения от домыслов и предположений, наложившихся позднее. Это было самое трудное, поскольку предположения были неотъемлемой частью работы экспедиционника.

Прошло еще немного времени, и на наручных часах у Риса зазвонил будильник. В полусне он проплыл до туалета, затем обратно. Кэт-два поймала на себе характерный взгляд экстраверта, как бы говорящий: бросай все и давай поболтаем. Перекинувшись парой слов с Беледом, он занялся собственным отчетом, и в кабине какое-то время было тихо. Потом мужчины достали пайки и устроили обеденный перерыв, за которым беседовали о том о сем.

Немного изменившийся тон их голосов вырвал Кэт из рабочего транса. Говорили явно о чем-то важном, впрочем, без срочности и тревоги. Взглянув на дисплей, она поняла в чем дело: их эмка приближалась к кольцу и готовилась проскочить в двадцатикилометровый просвет между орбиталищами. Маневр не особо сложный, но все равно требовал контроля. Неудивительно, что голоса ее попутчиков напряглись.

В оправе одра был переключатель, который делал линзы непрозрачными. Как повязка на глаза. Кабина исчезла, теперь было видно только то, что проецировал одр. Кэт-два запустила приложение, с помощью которого можно было смотреть на эмку, как будто из космоса. Можно еще подняться в стеклянный пузырь в верхней части кабины, но не стоит. Мало того, что наблюдатель будет подвержен космической радиации, так еще оттуда очень трудно что-либо разглядеть из-за контрастного освещения. А вот одр играючи подбирал динамическое освещение таким образом, что яркие объекты казались не такими яркими, а тусклые становились более отчетливыми – все благодаря мягкой подсветке, которой в действительности не было. Смотреть на мир через такие очки было настолько удобно, что во многих скафандрах прозрачное забрало отсутствовало: его заменял непрозрачный колпак, который не пропускал радиацию, с одром на внутренней стороне.

В таком улучшенном формате Кэт-два и «смотрела» на происходящее вокруг и на быстро приближающееся к ним обитаемое кольцо. Ощущение такое, будто ты внутри карусели и смотришь, как мимо тебя летят лошадки – только вместо лошадок орбиталища (самые крупные достигали тридцати километров в диаметре) и несутся они на скорости три тысячи метров в секунду.

Им нужно было проскочить между двумя орбиталищами и не врезаться. По меркам орбитальной механики, ничего героического, но со стороны подобные маневры всегда казались чем-то опасным и невероятным, и за ними было интересно наблюдать. Кэт-два смотрела прямо перед собой; орбиталища проносились одно за другим, как зубья бензопилы. Просто не верилось, что эмка способна попасть точно в зазор между ними.

– Запускаю отсчет до кнут-базы. Три, – сообщил компьютерный голос, и Кэт-два непроизвольно проверила ремни, удерживавшие ее в кресле.

Навстречу им тянулся огромный кнут. Он напоминал невероятно длинный товарный поезд из донулевых, но состоял не из вагонов, а из цеплетов.

Если Рис все подготовил как надо (а будь это не так, Кэт бы наверняка знала), то уже за несколько часов до расчетного времени встречи сотни цеплетов, которые обитали на кнут-базе, начали собираться в цепь. Достигнув соответствующей задаче длины, цепь замкнется в овальную петлю, которую также называют «петлей Эйткена», и начнет двигаться. В движение ее будет приводить обыкновенный мотор, установленный на кнут-базе. Еще некоторое время уйдет на уточнение траектории и разгон.

Устройство цеплета очень простое: по сути, это алюминиевый корпус определенной формы. Посередине сустав, который позволяет ему свободно сгибаться в обоих направлениях; на языке инженеров это обычный сверхпрочный универсальный шарнир. На обоих концах – крепления для жесткой и надежной сцепки с другими цеплетами. Где-то внутри спрятаны кремниевый «мозг» весом несколько грамм и провода для передачи команд и питания по цепи.

Несколько секунд назад один из цеплетов получил сигнал отцепиться от соседа сзади. В это мгновение он как раз покидал кнут-базу. Так петля Эйткена превратилась в гигантский кнут, или «кникштель» (от древнего немецкого Knickstelle, как стали называть U-образный сгиб). Он начал раскручиваться по направлению от кнут-базы, постепенно набирая скорость, разгоняясь до нескольких тысяч метров в секунду. Именно это Кэт-два наблюдала в виртуальной реальности через одр. Кнут приближался, свободный конец был еще сложен, но через секунду резко распрямится и обовьется вокруг эмки.

Если смотреть с базы, откуда, наверное, следил за процессом скучающий экипаж, то вся энергия кнута была направлена «назад», к «рукояти». Кнут-база двигалась гораздо быстрее эмки, поэтому, чтобы поймать аппарат, нужно тянуться не навстречу, а в обратную сторону. Да и «тянуться» не совсем верное слово – точнее, молниеносно дернуться назад, иначе аппарат можно и упустить. Именно так, собственно, и устроен кнут.

Несмотря на весь опыт, Кэт-два все равно невольно вздрогнула, когда вокруг них сомкнулись последние цеплеты. От картинки на одре кружилась голова. Глаз не мог распознать, почему сам кнут очень быстро удаляется, а раскручивающийся его кончик, наоборот, приближается. Малейший просчет – и он либо пронесется мимо, оставив эмку одиноко дрейфовать в космосе, либо их разнесет на куски, как от удара болида во времена Эпоса.

Однако все обошлось. Скорости идеально совпали, и на мгновение показалось, будто крайний цеплет замер перед эмкой – почти как прикол, на который Кэт-два попала до этого.

– Сцепление, – сообщил голос, но в этом напоминании не было нужды: Кэт и так слышала металлический удар, а затем ее вжало в кресло, когда эмку дернуло в сторону и вперед вслед за кнутом.

– Внимание: стабилизация.

Подтекст: после захвата цеплеты немного нарушили строй, держитесь крепче. Эмку с огромной силой потянуло вперед, разгоняя до скорости движения кнут-базы и других объектов обитаемого кольца. Однако поскольку кнут был, по существу, длинной цепью, его мотало из стороны в сторону и ускорение было дерганым. Цеплеты подстраивались под перепады и немного гасили их, но полностью свести на нет не могли.

– Хебель переключен, – подтвердил компьютер.

Hebel – еще одно заимствование из немецкого, как и Knickstelle. Так называется рычаг в основании кнута, закрепленный на станции и способный свободно перемещаться из стороны в сторону. Это своего рода рука, держащая рукоять кнута и щелкающая им. Вскоре после первого щелчка, который завершился успешным сцеплением, она переместилась на другую сторону базы и махнула кнутом в противоположном направлении. В месте соединения с хебелем сформировался новый кникштель и начал разгоняться «вперед», придавая эмке необходимое ускорение для завершения полета.

Весь процесс занял минуты три, не больше. Обрабатывая изображение с одра, мозг воспринимал следующее: велосипедная цепь орбиталищ, проносящаяся мимо, начала замедляться. Конечно же, она двигалась с прежней скоростью, но и эмка теперь не отставала. В глазах Кэт-два кольцо наконец прекратило походить на танцующего дервиша, а начало раскладываться на отдельные объекты. Они все еще проносились мимо, но все медленнее и медленнее, пока в итоге будто не застыли совсем. И в этот миг в поле зрения вплыло нечто очень большое – Око, прямо на траектории их полета.

– Отцепление, – объявил компьютер, и очень вовремя: перегрузка уже становилась невыносимой.

Если бы захват не был разорван, сначала они бы лишились сознания, затем их бы просто раздавило, а эмку разорвало на куски. Цеплеты на такие перегрузки были рассчитаны, а вот люди и простые космические аппараты – нет. К счастью, кникштель был запрограммирован таким образом, чтобы придать грузу нужную скорость, а затем отпустить его аккурат перед критической отметкой. Для донулевых кнутов такой отметкой служил резкий хлопок, обозначавший преодоление звукового барьера. Пассажиры снова ощутили невесомость; ее нарушали лишь корректирующие рывки маневровых двигателей эмки. В глазах у Кэт-два прояснилось, и она несколько раз сглотнула, чтобы унять тошноту.

Забавно, что с расстояния все путешествие Кэт-два: приземление на прикол, отрыв эмки от бола, встреча с кнутом – казалось грациозным и размеренным. Чтобы понять, какие силы и скорости задействованы, надо испытать все это изнутри.

Пытаясь отвлечься от бунтующего желудка, Кэт решила получше рассмотреть Око.

В данный момент оно окружало Акюрейри – довольно крупное (население – 1,1 млн человек) и молодое (84 года) орбиталище, модель которого в обиходе называли «двойная бочка», официально же – «колония О’Нила» (или «Остров III»)[10]. Оно состояло из двух параллельно соединенных цилиндров, которые вращались в противоположных направлениях. Каждый цилиндр был облеплен сложноустроенной конструкцией из зеркал и прочей инфраструктурой. Зеркала освещали то, что находилось внутри цилиндров, отражая солнечный свет в оконные отверстия. Поскольку сейчас по местному времени было около шести вечера, зеркала постепенно отклонялись и уменьшали количество света, чем создавалось ощущение сумерек. С помощью одра можно было приблизить картинку: заглянуть внутрь Акюрейри и увидеть фермы, леса, реки, жилые постройки.

Впрочем, Кэт и так знала, как это все выглядит, поэтому пока довольствовалась общим планом: только на нем можно было увидеть Око целиком. По сравнению с ним даже огромный Акюрейри выглядел ничтожным. Самое впечатляющее в Оке – это Большая Цепь, «Манхэттен на горках». Один полный оборот занимал всего пять минут, настолько ужасающая была скорость.

Но эмка направлялась не туда. Око приближалось, увеличиваясь в размерах, но при этом уходило в сторону. Аппарат едва заметно маневрировал к одному из обитаемых участков внутри огромного железного остова. Вокруг него располагались около восьмидесяти стыковочных шлюзов, отмеченных большой желтой буквой Q – знакомым и понятным всем опознавательным знаком Карантина.

Больше половины мест уже занимали другие аппараты: в основном разнообразные эмки, а также парочка лайнеров. У каждого шлюза был номер и подпись, обозначающая его функцию (на Кольце имел хождение алфавит, представлявший собой помесь латиницы и кириллицы):

ТRАNZIТ

IММIГRAЦIА

МIЛITARI

ЭКСРЕДIЦIА

СРЕЦ

Зеленые огоньки вокруг свободного шлюза № 65 начали светиться. Системы эмки и без того знали, куда направляться, так что подсветка служила только сигналом для пассажиров и для подстраховки в том экстренном случае, если аппаратом пришлось бы управлять вручную.

Кэт-два в своей жизни повидала немало стыковок, поэтому сняла одр и положила его на колени, придерживая, пока эмка короткими рывками не добралась до шлюза.

Труба в желтую полоску предназначалась для экспедиционников, возвращавшихся с Земли. Через несколько шагов она упиралась в дверь, которая открывалась только в одну сторону и через которую мог пройти только один человек за раз. На вешалке рядом болтались карантинные браслеты, цветовое обозначение которых также соответствовало отделу экспедиций. На внешней стороне был нанесен сканируемый код. Кэт-два взяла браслет и замкнула его на запястье. Через секунду замигал красный диод и загорелся циферблат. Кэт махнула браслетом в сторону двери, и она открылась.

Эта часть Карантина целиком состояла из трубопроводов в человеческий рост, которые засасывали пассажиров прибывающих кораблей и распределяли их по отдельным отстойникам до окончания проверки. Процедура известная: сначала Кэт-два, Риса и Беледа визуально обследуют на наличие паразитов и патогенов, одежду и снаряжение стерилизуют. Далее – обязательный душ и мытье. Возьмут анализы кала и крови. К счастью, поскольку они – сотрудники отдела экспедиций, никто не будет проверять их биографию, политические взгляды, психическое здоровье и благонадежность. Все эти проверки они прошли еще перед приемом в отдел. Длительность карантина зависит от загруженности лабораторий, но обычно колеблется в пределах от шести часов до суток.

Кэт-два преследовало стойкое подозрение, перераставшее в уверенность, что ее хотят задержать. Она провела в отстойнике несколько часов, прежде чем ее пропустили в общую зону ожидания, где располагались столовые, магазины, залы отдыха, увеселительные заведения и была установлена сила тяжести примерно в половину же. Стало быть, биологическую проверку она прошла. При этом браслет по-прежнему мигал красным. Цифры на таймере сначала показывали сутки, затем скакнули на 36 часов. Кэт решила перестроиться на время по Оку и испытала все прелести сбитого биоритма.

В Карантине было довольно людно, что тоже могло стать причиной задержки. За последние недели две Око посетило самые старые и самые густонаселенные орбиталища гринвичского сегмента и двигалось на запад по направлению к кладбищу Кабо-Верде и далее к Рио. А чем ближе к кладбищу, тем моложе и крупнее становились орбиталища. Так что Карантину приходилось обрабатывать большой поток «переезжающих»: тех, кто желал покинуть свой старый, тесный модуль и переселиться в более новый и просторный, вроде Акюрейри. Заселение орбиталища – процесс медленный, длящийся десятилетиями. Народ переезжает туда постепенно, по мере появления жилья, а также развития системы жизнеобеспечения. Стоит Оку дойти до Кабо-Верде, как количество пассажиров сократится почти до нуля – останутся лишь горстка рабочих, направляющихся на строительство новых орбиталищ, да путешественники, которым понадобилось добраться на другой конец Кольца. Сейчас же почти все учреждения в зоне ожидания работали в полную мощность; за едой и напитками даже выстраивались очереди. Особенно много их было в семейных местах. Чаще всего переезжали с маленькими детьми: считалось, что им лучше с малолетства привыкать к чистоте и простору.

По крайней мере, на время Кэт-два убедила себя, что вся проблема в бюрократии: слишком много переезжающих и слишком мало работников Карантина. Однако на второй день в центре отдыха она встретила Беледа. Он занимался на силовом тренажере, который настроил на какой-то невероятный уровень мощности, доступный только молодым феклитам. После тренировки и душа он посидел с Кэт в баре и рассказал, что видел, как Рис с зеленым браслетом направлялся к выходу.

– Когда это было? – спросила Кэт.

– Вчера. С нашего прибытия прошло восемь часов двадцать минут.

Еще через несколько часов они освободили свои одиночные комнаты и съехались в чуть более просторный номер на двоих. Спали на одной кровати, но без секса. Для малознакомых пар мойринка-феклит такое было в порядке вещей. Когда у Беледа вставал, а это бывало довольно часто, он удалялся в крохотную встроенную ванную и онанировал. Снимать сексуальное напряжение таким образом вполне естественно, и было бы странно, если бы он вел себя иначе. Кэт-два знала, что в этом плане он будет демонстрировать безупречную дисциплину и не станет приставать. Белед знал, что именно этого она от него и ждет. Такого рода отношения могли длиться неопределенно долго – до тех пор, пока один из партнеров не предложит разойтись или сойтись ближе.

Кэт-два мучилась бессонницей, а в мастурбации была не так опытна, как Белед, поэтому, когда он засыпал, сталкивала с груди его тяжелую руку (все равно что перетащить на кровать десятилетнего ребенка) и уходила из комнаты, после чего убивала время, пока глаза сами собой не начинали слипаться.

В столовой, стоя в очереди за горячим шоколадом, она увидела невысокую, подтянутую джулианку лет шестидесяти. Та читала книгу или притворялась, будто читает. Очередь двигалась медленно, чтение ей наскучило, так что она закрыла книгу и, подавив зевок, посмотрела на Кэт-два.

– Только с поверхности?

По цвету браслета Кэт это было и так понятно, но женщина, по всей видимости, просто пыталась завести разговор.

– Да.

– Местная? – спросила женщина, имея в виду Око.

– Нет, и постоянного жилья не имею. Знаешь, когда ходишь в экспедиции, трудно осесть где-то на одном месте.

– Понимаю. Значит, решила провести отпуск в БЦ. Хорошо.

Кэт-два прекрасно понимала, что перед ней сотрудник Карантина.

Типичная манера работы: допрашивать не в комнате без окон, а под видом непринужденной беседы. Весь смысл зоны ожидания в том и состоял, чтобы обеспечить как можно больше возможностей и мест для таких разговоров.

Главное не выходить за рамки игры.

– Да, отдых тоже не повредит, но на самом деле я направляюсь в Стромнесс.

– А, в университет, встретиться с друзьями?

Можно ли называть Дока другом? Наверное, не стоит.

– Скорее с наставником. С учителем.

– Говорят, там красиво. Сама ни разу не бывала.

Многие – да, пожалуй, почти все, – кто проходил подобный допрос, даже не подозревали, что разговаривают с сотрудником Карантина. Дело в том, что мало кто проходил эту процедуру чаще, чем раз в жизни. Да и тогда, как правило, они находились в большом скоплении попутчиков и в таких местах, где подобные расспросы легко принять за праздную болтовню.

Кэт-два была опытным путешественником и поэтому прекрасно знала, что происходит. Женщина, в свою очередь, понимала, что Кэт это знает. Но они все равно продолжат разыгрывать эту сценку – правила есть правила. Кэт едва удержалась, чтобы не спросить джулианку, а она сама откуда и куда направляется. Без сомнения, у нее наготове вполне убедительная легенда. Заставить ее рассказывать – пустая трата времени.

Очередь медленно ползла дальше и вот дошла до экрана, по которому показывали сюжет из Эпоса. В углу был проставлен временной код: А+3.139, то есть года через полтора с начала Долгой поездки. Действие происходило в капле – не на «Эндьюрансе», а, вероятнее всего, в Рое. Там была искусственная сила тяжести – значит, капля была частью бола. Поначалу Кэт никого из персонажей не узнавала. Это, конечно же, были типичные земляне, не принадлежавшие ни к одной из семи современных рас, но их чувства и мотивы все равно были вполне понятны. Как и все в Эпосе, они разговаривали на архаичных наречиях пятитысячелетней давности.

Никого из ев в кадре не было, но раз показывают Рой, то, значит, история имеет какое-то отношение либо к Джулии, либо к Аиде. Судя по всему, это так называемый спин-офф, то есть видеозапись из Эпоса, которая, хотя и не связана со словами и деяниями ев напрямую, все же считалась достойной, чтобы ее включили в канон и крутили в подобных заведениях. Кэт-два смутно припоминала, что видела эту запись много лет назад – может быть, даже в школе. Она уже запуталась в днях и часовых поясах, но была практически уверена, что сегодня Джулиин день, а значит, любая сцена из Эпоса, которую транслируют в местах массового скопления людей, так или иначе должна напоминать о том, что свершила или сказала Ева Джулия.

– Счастливого еводня, – не задумываясь, обратилась она к стоящей рядом джулианке.

– И тебе доброго дня, – ответила женщина.

Значит, сегодня и в самом деле Джулиин день.

Сюжет эпизода был уже примерно ясен, и Кэт-два все больше убеждалась, что когда-то уже его видела. «Семь тучных» и «Семь тощих» – это две гептады, соединенные бола. Из-за болезни растений, которая быстро распространилась по одной из этих гептад, на ней перестала работать система производства пищи. В итоге в семи каплях люди умирали от голода, и только длинный трос связывал их с другими семью каплями, где еды было вдоволь. Они придумали снаряжать людей в скафандры и отправлять в открытый космос по тросам к центральному участку, где находилась сцепка. Там выходцам из «Семи тощих» передавали контейнеры с продовольствием из «Семи тучных», а они переправляли их своим голодающим собратьям. Однако семь капель не могли прокормить четырнадцать, и поэтому голодать стали везде, а в «Семи тощих» начали умирать. Ситуация осложнялась тем, что данный бола оторвался от остального Роя.

Сейчас на экране показывали видеоконференцию между голодающими из «Семи тощих» и чуть более упитанными обитателями «Семи тучных». Трагичности происходящему добавляло то, что по обе стороны троса оказались родственники и старые друзья. Теперь Кэт-два знала наверняка, что уже видела этот эпизод. Через несколько минут они установят связь с Белой каплей и попросят совета у Евы Джулии. Она произнесет краткую речь о том, что нужно сделать. Закончится все тем, что «Семь тощих» отцепятся от своей пары по бола. Расчет будет такой, что по инерции «Семь тучных» полетят по направлению к остальной части Роя и благодаря этому смогут выжить хотя бы немного дольше. «Семь тощих» же полетят в противоположном направлении. Иными словами, те, кто и так обречен, пожертвуют собой, чтобы спасти остальных.

На самом деле, как раскрывалось в дальнейшем, не все было так просто и прямолинейно. На гептаде «Семь тощих» хранилась часть Генетического Архива Человечества, и ее гибель стала частью той череды неудач, которая в итоге привела к образованию Совета Семи ев и, как следствие, появлению новых человеческих рас. Кроме того, решение о самопожертвовании не было единогласным. Ему предшествовал бунт, в ходе которого несколько голодающих с боем прорывались из одной капли в другую в надежде завладеть скафандрами, переползти по тросу в другую часть бола и тем самым спастись. В конце концов человеку по имени Джулиус Мванги удалось пробиться к пульту управления и разорвать сцепку. Орбиталище, названное в его честь, находится на 38°0 восточной долготы, прямо над его родной Кенией. Существовала традиция нарекать именами героев Эпоса орбиталища, находящиеся точно на одном из меридианов (отсюда и «ноль минут»).

Все это всплыло в голове у Кэт-два, пока ей готовили кофе. Да, сначала она хотела заказать шоколад, но, поняв, что предстоит допрос, решила взять что-нибудь с большим содержанием кофеина.

– Я угощаю, – сказала она сотруднице Карантина; сегодня был день ее евы, а по такому случаю положено делать маленькие подарки. Случись сегодня Мойрин день, и Кэт бы кто-нибудь угостил.

– О, что ты, не стоит, – начала отнекиваться женщина. Кто знает, может, им и правда нельзя принимать подарки от допрашиваемых. – Но если ты не против посидеть, поболтать…

– Пожалуйста, – ответила Кэт-два и подождала, пока собеседница тоже возьмет кофе.

На экране за стойкой уже показывали другую серию из Эпоса: незадолго до Большого запуска Дина и Айви беседуют на борту «Эндьюранса» и приходят к выводу, что Джулия все же не так плоха. Этот эпизод всегда казался Кэт-два чересчур слезливым. Его разобрали на цитаты. Некоторые из них стали лозунгами политических движений и партий, которые стремились примирить джулиан с другими расами. Как бы то ни было, момент был выбран донельзя удачно. Будь у Кэт-два джулианский склад ума, она бы заподозрила, что весь показ подстроен, что в Карантине нарочно подгадали, чтобы Кэт увидела именно эти эпизоды точно перед тем, как сесть выпить кофе с этой женщиной. У джулиан такие многоходовки в крови. Так решила Ева Джулия во время Совета Семи ев. Ее род, живший в относительной изоляции в своем сегменте кольца, довел этот принцип до максимума в ходе направленной селекции, получившей название «карикатуризация». Результатом также стали огромные глаза, утонченные уши и небольшие рты. По этим признакам джулиан можно было мгновенно опознать, едва войдя в помещение.

Перед тем как присесть, женщина сделала приветственный жест. Левую руку джулиане держали в стороне от лица, чтобы не загораживать глаза.

– Ариана, – представилась та. Типичное джулианское имя, производное от ракет «Ариан», которые запускали с космодрома Куру. Чтобы защитить его, Ева Джулия отдала приказ сбросить ядерную бомбу на венесуэльцев. – Ариана Касабланкина.

То есть ее мать звали Касабланка, буквально «белый дом».

Кэт ответила на приветствие.

– Кэт Амальтеина-два. – Ее мать носила имя астероида, в котором во время Долгой поездки располагалась Мойра со своей лабораторией.

Ариана села напротив, бесстрастно изучая Кэт-два огромными глазами.

– Послушай, – сказала Кэт, – я не очень хороша в этих играх. Я не хожу ни в какой купол и вступать не собираюсь. Давай сразу к допросу.

– Я просто хотела узнать, не попадалось ли тебе на поверхности что-то необычное.

– Вообще-то это моя работа: отправляться на поверхность и искать это самое необычное. С обычным я почти и не сталкиваюсь.

Ариана смотрела выжидающе.

– Я же отправила отчет.

– И обсудила его с Беледом Томовым?

– Да.

– Но не с Рисом Алясковым.

– Рис спал, пока мы с Беледом беседовали.

– Ты тоже поспала – целых десять часов, – заметила Ариана.

– Я весь день пилотировала планер.

– И тогда тоже регулярно засыпала.

– Знаешь, мойринцы тоже иногда спят, – возразила Кэт-два. – Это не значит, что у нас эпи. Мы устаем, как и все.

– Что ж, поглядим. Как бы то ни было, ты направляешься к своему наставнику, чтобы переговорить с глазу на глаз, – сказала Ариана. – По крайней мере, так тебе кажется.

– В смысле?

– Доктора Ху нет в Стромнессе. Если бы ты с ним договорилась, то знала бы. Но ты не договорилась. Вместо этого ты приняла спонтанное решение, и первый рефлекс – отправиться туда, где ты чувствуешь себя хорошо. Значит, что-то тебя беспокоит. Ты знаешь, что, возможно, у тебя начинается эпи, однако не спешишь обсуждать это со своим «Доком», пока не окажешься с ним наедине там, где, на твой взгляд, безопасно. Стало быть, тебя беспокоит то, что ты увидела на поверхности. Что-то неожиданное.

Посоветовать Ариане Касабланкиной почитать отчет было бессмысленно. Скорее всего, она изучила его вдоль и поперек, да еще не один раз. Теперь ей нужно было услышать все из первых уст.

– Кажется, я видела человека, – начала Кэт-два.

– Кажется?

– Мельком. И издалека.