Семиевие Стивенсон Нил

Это был ответный выпад на шутку про «зажарят и съедят». Бард тоже проверял собеседника.

– Нет, наши женщины слишком страшные, – невозмутимо ответил Тэ.

– Кстати, счастливого Динина дня.

– Правда? А я и забыл.

Впрочем, неважно. Отпустив нелестное замечание о динайках, Бард должен был отдать дань уважения их еве.

– Так что, как и твои предки, мои торговали продуктами.

– Надо признать: стремление к разнообразию в еде даже сильнее, чем к сексу, – подытожил Бард.

– Именно. Поначалу мы могли предложить только свежие овощи.

– На севере?!

– Летом дни длинные, и даже в грубом пластиковом парнике можно вырастить немало. Затем, когда экосистема развилась, мы начали добывать мясо мелких зверей, ягоды, пушнину и прочее.

– И как далеко ваши люди уходят в поисках всего этого? – вдруг спросил Бард.

Тэ понял, что он имеет в виду рассказ Кэт-два о замаскированном селенце, который пряталя среди деревьев. Теперь все о нем знали.

– Настолько далеко – никогда.

В предприятии под названием «ТерРеФорм», настолько же масштабном, сколько и древнем, был маленький отдел экспедиций, который иногда считали загончиком для неортодоксальных и проблемных сотрудников. Базы экспедиционников тоже были маленькие и, поскольку зоны деятельности быстро менялись, больше напоминали времянки. Базы «ТерРеФорма», напротив, как правило, крупнее и фундаментальнее. В основном их строили на островах у побережья материков. Это вполне логично с научной точки зрения, однако даже Док признавал, что настоящая причина лежала в эстетике и символизме. Генетические лаборатории располагались на обитаемом кольце, где мало места, но большая концентрация умов. Базы «ТерРеФорма» на поверхности имели более практический характер и занимали чрезмерную, на взгляд жителя орбиталища, площадь. Они сочетали в себе ботанический сад, экспериментальную ферму, дендрарий, зоопарк и микробиологическую лабораторию. Сюда для разведения и наблюдения сбрасывали небольшие образцы, черенки, популяции жуков, растений и животных, которые вывели и вырастили на кольце. После их массово отправляли в дикую природу, в соответствующие биомы. База на острове – простейший способ не дать растениям и животным вырваться из своих ареалов. Стопроцентной гарантии он, конечно, не давал, но был простым, незатратным и вполне действенным: в общем, идеально подходил для «пробужденцев».

База «Магдалина» располагалась на центральноамериканском перешейке. Она занимала крупный остров, находящийся примерно в том же месте, что и Лас-Трес-Мариас (до Ноля это – группа островов у западного побережья Мексики, немного к югу от Калифорнийского залива). Каменный Ливень соединил их и окружил скалами и рифами, так что получилось удачное место для разведения флоры и фауны, обитающей на мелководье и в приливных зонах. Отсутствие Луны означало, что приливы на Новой Земле полностью зависели от притяжения Солнца, то есть были слабее и более точно синхронизированы со сменой дня и ночи. Поскольку влияние приливных зон на экосистемы суши и моря чрезвычайно велико, на них сосредоточились лучшие умы «ТерРеФорма», и поэтому на низких галечных берегах вокруг «Магдалины» активно множились не только рыбы, птицы и ракообразные, но и остепененные ученые. Сам Док провел здесь десять лет своей жизни, шлепая по приливным бассейнам с ведром и лопаткой в руках.

Непостижимым для Тэ образом Кэт-два удалось добраться до базы еще до заката, всего за один день. Около полудня она передала из кабины что-то о «примечательном возмущении в восходящем потоке» и о том, что есть возможность (судя по голосу, весьма для нее привлекательная) «оседлать стратосферную волну». Для Тэ все это было абракадаброй вроде «лягушиное бедро, и совиное перо, ящериц помет и слизь в колдовской котел вались»[11]. Следующие слова Кэт, впрочем, были предельно ясны: «Держитесь крепче!» Планер рвануло так, что опрокинулись стаканы; пассажиры похватали бумажные пакетики, с потолка свалились кислородные маски. Планер тем временем взмыл в тропопаузу накапливать энергию из какой-то изумительной аномалии в верхних слоях атмосферы. Фюзеляж трещал и стонал. Через несколько часов из кабины снова послышалось невнятное предупреждение, а в следующий миг планер практически перевернулся вверх тормашками и спикировал к подернутым легкой рябью водам Тихого океана. Так они покрыли разом несколько сотен километров – гораздо больше, чем рассчитывали изначально. Теперь главной трудностью было сбросить скорость и приземлиться в «Магдалине», не оставив после себя кратер.

На базе был ангар с цеплетами, но петля в данный момент не работала, да и зачем ловить где-то летающую цепь, когда неподалеку есть вполне обычная взлетно-посадочная полоса. Раздался мощный гул: это включилась пара турбин в днище планера. Они засасывали воздух, генерируя электричество, которое затем накапливалось в аккумуляторах. Во время следующего полета турбины можно запустить в обратном режиме и получить реактивную тягу для разгона. Такой маневр, в общем-то, необязательный, позволял замедлиться и был знаком уважения к следующему пилоту. Стояла низкая облачность, и, как завершился полет, никто из пассажиров не видел. Когда планер наконец вырвался из циклона, под ним уже была «Магдалина», подсвеченная заходящим солнцем. Море приобрело лиловый оттенок; над подводными рифами возникали тонкие дуги пены.

Док пересел поближе к окну и смотрел на места, по которым ходил в молодости. В кабине вдруг стало тихо: все слушали, как он комментирует различные постройки на берегу. Для Тэ все они были на одно лицо: что-то там из пластика и рыболовных сетей, окруженное штакетником. Впрочем, авторитет ученых это не роняло: как он сам говорил Лангобарду, его предки-выскочки выживали с гораздо менее развитыми технологиями. При этом вольеры, дендрарии и сады, разбросанные по западному склону «Магдалины», уже больше соответствовали тому образу «ТерРеФорма», который складывался в голове стороннего человека, а здания за аэродромом были частью вполне сносного города – не хуже других, что можно встретить на поверхности. Пологие спуски, лестницы и длинная извилистая дорога вели к гавани, где были пришвартованы штук восемь крупных судов, большой парящий ковчег и несколько лодок поменьше. На последнем заходе пассажиры немного насладились панорамой прибрежной части, затем все это скрылось за холмами.

Само приземление было совсем скучным: Тэ даже показалось, что Кэт-два включила автопилот. Планер коснулся земли единственным колесом в днище фюзеляжа. Когда скорость упала настолько, что он начал крениться набок, по сторонам возникла пара специальных скоростных хватов. Они бежали своим слегка жутковатым подпрыгивающим шагом и, поравнявшись с планером, подхватили его за кончики крыльев, потащили к причальным мачтам в стороне от взлетно-посадочной полосы. Кэт-два бросила управление, перевернулась на спину, потянулась и потерла глаза. Тэ не терпелось покинуть планер, но первым должен был выйти Док: снаружи уже собирался внушительный комитет по встрече.

Тэ не понимал, почему Ариана так беспокоилась за секретность в Колыбели и Каямбе, а теперь привела их в то самое место на Земле, где Дока знали все. Тэ подозревал, что это часть плана, что все продумано до мелочей – просто людям его ранга знать о них не положено. Впрочем, куда бы они там ни направлялись, нужно было где-то остановиться, и, вероятно, «Магдалина» могла считаться довольно закрытым сообществом. Да, прибытие Дока неизбежно поднимет шум, но новость далеко за пределы базы не распространится.

Около двадцати лет назад – примерно на свое столетие – доктор Ху Ной (как и у всех айвинцев, сначала шла фамилия, а потом имя: почему-то это казалось более правильным) бросил попытки объяснить более молодым коллегам, что возраст на нем практически не сказывается. Он понял: пускай себе думают что хотят, о его физическом и умственном состоянии. Главное, они в это верят и им гораздо лучше жить с этим убеждением, чем слушать объяснения, как все обстоит на самом деле. Поэтому Док решил оставить их со своими мыслями и стал искать, как извлечь из этого пользу. Иногда он устраивался где-нибудь в углу и сидел так тихо, что все забывали о его присутствии, начинали говорить о нем в третьем лице или обращались к Мементо, как к переводчику. А когда он вдруг вступал в разговор, становилось ясно, что он не упустил ничего. Или поднимался (очевидцы потом утверждали: «вскакивал», – естественно, все было совсем не так) и уходил сам, без опоры: многие, кто не так хорошо его знал, считали это чудом. Поскольку рядом всегда была Мементо, а под рукой – хват-трость, казалось, что он с трудом стоит на ногах. Но все это просто для подстраховки. Если из-за падения можно стать инвалидом или вовсе погибнуть, то почему не опираться на хвата? А Мементо, хотя многие считали ее всего лишь сиделкой, на самом деле была скорее универсальным помощником, адъютантом – таким, грубо говоря, скотоотбойником, устранявшим с дороги Дока человеческие преграды.

За свою долгую жизнь Док много с кем общался. Какие-то беседы были столь интересными, что он помнил их до сих пор, даже спустя сто лет, другие – нет. В молодости он терпел их, считая неотъемлемым элементом своей работы, – такой вмененный налог за то, чтобы оставаться частью цивилизованного общества. Разменяв сотню, он от этого налога отказался. Теперь Док принимал участие, за исключением редких разговоров с близкими друзьями и родственниками, только в действительно важных беседах, и это значило, что у разговора должна быть цель. Мементо держала в голове список всех людей, с которыми Доку действительно было интересно, а остальных умело отшивала, как правило, ссылаясь на возраст. Список этот постепенно менялся, и нередко люди, даже очень важные и высокопоставленные, вдруг осознавали, что больше в него не входят. Написан он был только раз: двадцать лет назад, когда Док и Меми обсуждали условия сотрудничества. Она заучила все фамилии, а перечень уничтожила. Существовал он теперь только в ее голове – даже не у Дока. Из исходного набора в нем осталось, пожалуй, не более десяти процентов. Многие попросту умерли. Других Меми вычеркнула, причем почти всегда без явного приказа со стороны Дока. Она присутствовала при каждом разговоре под предлогом, что может потребоваться медицинское вмешательство. На самом деле она следила за ходом беседы и состоянием Дока: только не за тахикардией или временем действия препаратов, а за скукой. Первые лет десять он встречался с ней глазами, пока собеседник отвлекся, и этого хватало, чтобы человек покинул список. Теперь даже в этом не было необходимости. Во многих случаях Меми исключала людей самостоятельно, и Док сперва считал, что она превышает свои полномочия, но, подумав, понимал, что она среагировала быстрее, и соглашался с ее решением.

Работа в Семерке требовала определенных послаблений в системе. Кроме Кэт-два, в списке Мементо никто не значился. Док вообще интересовался людьми вроде Кэт, потому что им было что рассказать. Остальные – чужие. Претензии Арианы Касабланкиной на роль привратника вызывали снисходительную улыбку. Она принимала личину Меми за чистую монету. Не будь та камилиткой, наверное, ревновала бы к узурпаторше. Но характер у нее был неконфликтный, к тому же с Доком ее связывал договор пожизненного найма, все равно что платонический брак, так что Ариана казалась ей не более чем назойливым насекомым.

Но в обычных ситуациях система работала великолепно. Сейчас, к примеру, у планера столпились высокопоставленные представители «ТерРеФорма», приготовившиеся утомлять Дока церемонией приветствия. Не то чтобы они были неискренни, просто их порыв оказать гостеприимство самому Ху Ною сопровождался корыстными целями и чаяниями. Да, кто-то, возможно, просто хотел фото на память, но требовал этого слишком грубо. Другие хотели получить от Дока оценку своих трудов, незаслуженно раскритикованных коллегами. Были среди них и те, кто замешан в подковерных интригах внутри «ТерРеФорма» – эти надеялись получить вес, продемонстрировав, что они с Доком на короткой ноге. Все эти стремления вполне закономерны и оправданы, вот только, с точки зрения Дока, были пустой тратой времени – еще одно проявление налога, от которого он отказался.

Напоминать об этом Мементо не было нужды. Она вышла из планера, а Док смотрел, как приветствующие столпились вокруг нее, склонившись пониже, чтобы расслышать ее тихий голос, морщили лбы и с преувеличенной серьезностью кивали, узнав, что Ху Ной очень устал с дороги. В какой-то момент она указала в сторону планера, и все как один повернулись к иллюминатору, за которым виднелось лицо Дока. Он вяло махнул рукой, все заулыбались и изобразили расовые приветствия: большей частью айвинские и мойринские. Как только с формальностями было покончено, Док «вскочил», опершись на ручку своего хвата, и прошел к двери. Постоял в проеме, подождал, пока все сделают снимки, и с показным усилием спустился по трапу. Затем он пошел по аэродрому, и вся делегация последовала за ним, окружив его широким облаком, но светской болтовней не утруждала. Ариана держалась прямо за плечом Дока, остальные же тащились чуть поодаль. Никто не обращал на них внимания. Хотя бы в этом джулианка не ошиблась: для сотрудников «Магдалины» прибытие Ху Ноя стало такой сенсацией, что затмило собой даже появление неондертала.

Меми отклонила все приглашения и прочие проявления гостеприимства, и Док отужинал у себя в комнате в обществе одной Арианы. Она просто купалась во внимании. Завтра все изменится, и ей придется отвыкать. И в самый критический момент – а для джулианки это действительно будет кризис – она вспомнит этот ужин и поймет, что на самом деле он был прощальным подарком. И что бы ей ни нашептывали многочисленные внутренние голоса, от правды не уйдешь.

Док спросил о ее молодости в Астрахани – небольшом орбиталище, почти целиком джулианском, на 48°6 восточной долготы, прямо посреди динайской части кольца. Необычность расположения объяснялась тем, что Астрахань возникла в результате видения (или видения – и так, и так верно) джулианина по имени Томак. Он построил эту квазирелигиозную обитель целиком на пожертвования. Тогда, на заре истории кольца, орбиталище в 3°6 от Багдада – крупной столицы – действительно казалось логовом отшельников. С тех пор, конечно же, динайский сегмент разросся, и Астрахань окружили более крупные и совершенные орбиталища. Но и обитель не стояла на месте, в ней проживало несколько десятков тысяч человек, и это давало джулианам повод подчеркивать, что их раса, пусть и малочисленная, имеет такое же стойкое представительство среди синих, как и потомки четверки. Туда часто наведывались ученые, занимающиеся амистикой. Причиной тому своеобразные и показательные взгляды Томака на технологии, а изолированность Астрахани делала ее идеальным полигоном для исследований. В беседе Ариана, конечно, отмахивалась от всего, что связано с Духом, но Док полагал, это по привычке.

Потом, когда Мементо укладывала Ху Ноя в постель и готовила ко сну, он сказал ей, что с завтрашнего дня начнет ближе знакомиться с остальными членами Семерки и при этом вежливо откажется от содействия Арианы. Та бы с превеликой радостью предоставила Доку исчерпывающие досье на Беледа, Кэт-два, Тюратама и Лангобарда, снабдив их часами сплетен и слухов. Однако Ху Ной был против такой подноготной, поскольку возникал вполне очевидный вопрос: а что же тогда Ариана могла рассказать другим любопытным о самом Доке?

Следующим утром Док в центре отдыха неторопливо прохаживался по беговой дорожке, когда на ежедневную зарядку явился Белед Томов. Он застыл на пороге как вкопанный, и его удивление было до того нелепо, что даже Док, который возвел свое показное непонимание происходящего в ранг искусства, с трудом сдерживался, чтобы не рассмеяться над беднягой. Да и Меми, которая сидела рядом, была вынуждена закрыть лицо книгой, чтобы не видеть ошеломленную физиономию Беледа.

– А вот и лейтенант Томов, – сказал Док. – Я уж думал, ты так и не выкарабкаешься из постели.

Белед опомнился и поприветствовал Ху Ноя.

– Надеюсь, ты не обидишься, что не отвечаю на приветствие. – Док кивнул на поручень беговой дорожки. – Не могу отцепить рук.

Белед огляделся, явно в поисках Арианы. Док решил никак это не комментировать.

– Ты сначала разминаешься?

– Необязательно, – ответил Белед.

– Ах, жаль, я думал, мы прогуляемся вместе. – Док кивнул в сторону пустой дорожки рядом.

– Почему нет? Только я хожу чуть быстрее.

– Как тебе будет угодно. Именно поэтому, заметь, я не предлагаю пройтись на свежем воздухе.

Феклит разделся до трусов и вскоре бежал во весь опор по соседней дорожке: ладони напряжены, локти двигаются ритмично и быстро, босые ступни буквально парят над шершавым полотном. Хоть феклитов вывели в качестве противовеса неондерталам, генетически они уступали, поскольку создавались по лекалам современных людей, без добавления ДНК неандертальцев. Бард мог сколько угодно спать, есть и пить в любых количествах и при этом сохранял форму, а силой не уступал более крупным феклитам. Все это, конечно, в теории: никто всерьез не думал, что Белед с Бардом вступят в стычку, – но подсознательно феклиты всегда сравнивали себя снеондерталами, и это заставляло их трудиться над собой даже более усердно, чем заложено природой.

Спокойно и ровно, как будто они сидели на диване, попивая чай, Белед сказал:

– Я так и не поблагодарил вас, что отправили меня на то задание. Подозреваю, без вас не обошлось. Тогда не было возможности с вами связаться, поэтому благодарю теперь.

На пояснице у Беледа в несколько рядов шли шрамы, вгрызавшиеся в столпы мышц, обрамляющих позвоночник. Ровно посередине, аккурат над поясничными позвонками, шел длинный вертикальный разрез – след хирургического вмешательства. Судя по всему, восстанавливали поврежденный позвоночник и, как полагал Док, укрепляли кости некими металлическими имплантатами.

– Это меньшее, что я мог сделать, – ответил Док. – А учитывая происшедшее в Тибете, я счел, что ты более всех приспособлен к… скажем так, вероятным осложнениям.

– Все-таки мы направляемся к границе.

Было ясно, что он давно об этом догадывается и лишь ждал подтверждения.

– Мы направляемся туда, куда поведет след.

Белед от удивления немного сбился с темпа и некоторое время восстанавливал скорость.

– А раз те, за кем мы охотимся, – продолжил Док, – не особо уважают границы и Договор в целом, то я счел, что в Семерку следует отбирать людей с похожим складом мышления.

– Так куда мы: в Берингию или на Антимер?

– Скорее всего, и туда, и туда. Антимер, безусловно, ближе: небольшой перелет от Гавайев, куда мы, кстати, направляемся сегодня. Но поскольку след свежее в Берингии, то, думаю, начнем с нее.

До Гавайев добрались к сумеркам на огромном транспорте, который принадлежал «ТерРеФорму»: не то корабль, не то уже самолет, он шел метрах в четырех над водой. Экранопланы такого класса назывались «ковчегами». Их разработали для доставки огромных объемов растительной и животной биомассы, выращенной на крупных базах посреди океана (таких, как «Магдалина», например), в прибрежные районы, где ее расселяют в новом ареале либо перевозят в глубь материка. Всего таких ковчегов построили десять; до сегодняшнего дня в строю осталось шесть. Их судно называлось «Мадиба», в честь мойринца-биолога из четвертого тысячелетия, которого, в свою очередь, назвали в память о Нельсоне Манделе – герое Старой Земли.

Ковчеги идеально подходили для скрытных путешествий. «Мадиба» состоял из множества разнообразно пахнущих отсеков, забитых аквариумами, коробочками с насекомыми и стеллажами, на которых стояли лотки с грунтом и навозной смесью для рассады экзотических растений. На корабле тот же путь – пять тысяч километров точно на запад – занял бы несколько дней. Пришлось бы грузить питание для зверей, чистить клетки и поливать растения. Этот же воющий и грохочущий монстр преодолевал такое расстояние за двенадцать часов. Живому грузу на это время было достаточно немного воды и легкого перекуса. Семерка буквально растворилась внутри этого левиафана.

Десятки турбовентиляторов ковчега с ревом ожили, и он пополз по гавани «Магдалины». Шум стоял такой, что все сразу заткнули уши выданными берушами и разбрелись по углам трюма, где не так воняло. Дока с Меми разместили у кабины, в небольшой кают-компании, где во время многодневных полетов отдыхали члены экипажа. Остальные устроились кто как, лишь бы переждать, когда все это закончится.

До Гавайев руки у «ТерРеФорма» дошли поздно. Это было маленькое, своеобразное, удаленное и труднодоступное место, поэтому его оставили «на десерт», после того как запустили экосистемы основных материков. Каменный Ливень пробил брешь над этой геологически активной точкой. Спящие вулканы пробудились, и подводная гора к юго-востоку от острова, который до Ноля назывался Большим, поднявшись, превратила его в остров Покрупнее. Тысячу лет назад они соединились и вместе образовали остров Еще Крупнее. На большей его части все еще шли вулканические процессы, которые грели и отравляли почву и воздух, поэтому там «ТерРеФорму» делать было нечего. Однако на северном побережье была бухта под названием Мокупуку (в честь островка, который когда-то тут располагался), пригодная для заселения. Именно там незадолго до заката ковчег «Мадиба» совершил что-то вроде управляемой жесткой посадки, резко остановившись у небольшой базы «ТерРеФорма», такой же, как и те, что были разбросаны по всей Новой Земле.

Базы становились эпицентрами экологических землетрясений, которые новое человечество устраивало на поверхности последние три столетия. Куда-то все необходимое доставляли напрямую из космоса, куда-то – на ковчегах, которые базировались на более крупных станциях. Самые первые станции строили еще до того, как атмосфера Новой Земли стала пригодна для дыхания, и поэтому они представляли собой скопления герметичных полусфер. Более поздние сооружения, вроде этого, были гостеприимнее. Но суть работы – разведение животных, насекомых и растений – не менялась, поэтому все базы «ТерРеФорма» представляли собой нечто среднее между фермой и зоопарком, с оттенком научной лаборатории как внешне, так и в плане запахов. Люди Старой Земли, которые до научно-технической революции тысячелетиями жили бок о бок со скотом, к таким запахам привыкли. А вот пассажирам экраноплана очень повезло, что корпус не был загерметизирован и проветривался океанским воздухом.

Персонал станции составляли мойринцы, несколько камилитов и один заезжий ученый – по виду, динаец-айвинец. Несомненно, сородичи Кэт-два, прибыв сюда, впали в долгую и тяжелую спячку. Оторванные от родной среды обитания, они вплотную соприкоснулись с чужими для себя феромонами, запахами, криками и повадками растений и животных. В итоге произошел мощный эпигенетический сдвиг, благодаря которому они стали частью системы и могли работать здесь бесконечно долго. Вот что такое настоящая глухомань: это были места даже более удаленные и недоступные, чем вошедшие в поговорки орбиталища, которые построили посреди кладбищ. Местные отличались отрешенным взглядом, что только подчеркивалось тем, что почти все были зеленоглазыми. Двигались они медленно, казалось, так же медленно соображали, но при этом реагировали на сигналы – звуки? запахи? миражи? – которые Кэт-два были вовсе недоступны.

Существование семи человеческих рас (не считая подрас аидян) создало богатую почву для всевозможных неловких ситуаций. Те несколько часов, что они провели на Мокупуку, наблюдая, как местные разгружают ковчег и смывают из шланга экскременты, показались Кэт-два вечностью. Она постоянно ощущала на себе взгляды партнеров по Семерке, в которых читался немой вопрос: как скоро с Кэт произойдут такие же перемены, если она здесь задержится? На станции сложилась своеобразная культура, которой гордились и дорожили. Она была неразрывно связана с окружением – какая там научная отстраненность! В самом деле, кому пришло в голову поселить мойринцев бок о бок с животными-эпигенетиками? Оставались ли те по-прежнему лабораторными образцами или, может, стали скотом, домашними питомцами? Кэт-два с неприязнью смотрела на такие тесные взаимоотношения между людьми и животными, а мойринцы тем временем смотрели на нее. В дредах у них торчали яркие перья птиц, которых на Старой Земле называли экзотическими. Сейчас это понятие потеряло свой смысл, потому что нынешних птиц создали люди. Основой послужили попугаи, туканы и какаду, которые обитали в местных давно сгинувших джунглях. Предполагалось, что если тогда природа наградила их ярким оперением, то оно будет полезно и сейчас. Как его теперь называть: инотическое? антропоотическое?

В общем, эти люди были безвозвратно потеряны для общества – в смысле, ни за что бы заново не прижились на кольце. Если только не решат снова впасть в спячку и откатить изменения, вызванные земным окружением. Однако все не так просто. Теоретически, мойринец может меняться сколько угодно, но стоит ему осесть на одном месте – как говорят, «остепениться» – и обратные изменения даются с трудом. Все, кто окружал сейчас Кэт-два, определенно остепенились. Они активно вступали в браки с коллегами-камилитами, которым благодаря врожденной неприхотливости также не составляло труда привыкнуть к любой обстановке. Теперь они искали способы сделать это место комфортным для остальных.

Ничего плохого в этом нет. По крайней мере, так говорят жители кольца. Из вежливости. Да, ничего плохого в смешении рас нет, но полукровки остаются полукровками, и появляются они преимущественно в неблагополучных районах. В местах, где нравы посвободнее (таких, как Чайнхэттен), примесь чужой крови даже считается привлекательной, но такие массовые проявления вызывают у обитателей кольца однозначный негатив, хоть высказывать свое отношение вслух и неприлично. Ритуалы, которыми здешние мойринцы окружили повседневные события вроде восхода солнца, приемов пищи и толкования снов, Ариане наверняка казались весьма примечательными, но Кэт-два они пугали. Впервые в жизни у нее шевельнулось чувство, которое называли «древним расизмом»: отголоски или новый виток расовой вражды. Ее считали пережитком донулевых времен, полностью искорененным и сохранившимся разве что в документальных источниках. Однако для больного сознания идеи расового превосходства по-прежнему были притягательны, и поэтому на несколько миллионов нормальных обитателей кольца все же приходился человек, который слишком долго копался в электронных архивах пятитысячелетней давности и увлекся тем, как относились к чернокожим до Ноля. По его мнению, те же доводы могли распространяться и на мойринцев, и на другие расы, кроме своей. Впрочем, особого влияния такие взгляды на жизнь людей не оказывали. Для Кэт-два это был не более чем занимательный факт из истории, как, например, бешенство или Уотергейтский скандал. И вдруг она с удивлением обнаружила, что пребывание здесь всколыхнуло в ней схожие чувства. Впрочем, это быстро прошло.

Вскоре экспедиционник внутри нее взял верх и попробовал найти логическое объяснение. Это небольшая станция «ТерРеФорма», каких тысячи. Многие из них всего лишь палаточные городки, основа для более фундаментальных сооружений. Некоторые, вроде этой, простояли десятки лет, а то и сотни. Какие-то, отслужив свое, были заброшены, другие переродились в РКС, кампусы крутых учебных заведений, исправительные лагеря или научно-исследовательские центры. На этой станции сформировалась своеобразная культура, на кольце совершенно невообразимая. Вполне возможно, что и в других местах происходило то же самое. Как часто базы «ТерРеФорма» давали начало таким культурным феноменам? Может, Новая Земля уже кишит ими? Вдруг на кромке ударного кратера размером с Ирландию на территории бывшего Узбекистана есть крошечная колония айвинцев-артистов, которые создали собственную кухню на основе лишайников? Или на останках Пиренейского полуострова обосновались гиганты-феклиты, совокупляющиеся с джулианками-мистиками? Есть ли хоть какой-то предел?..

Они приятно провели ночь в палатках на берегу, а на следующее утро снова погрузились на почти пустой ковчег «Мадиба» и двинулись на север. Кэт испытала облегчение.

Расстояние до южного побережья Антимера было вдвое меньше того, что они преодолели накануне. Так что около полудня ковчег вошел в гавань и с мощным вздохом опустился на сверкающие воды прибоя. Солнце отвесно светило на карнизы и закрытые ставнями окна военного комплекса на берегу. Сбоку пристроилась небольшая станция «ТерРеФорма» с одиноким пирсом, у которого мог пришвартоваться ковчег. Загудели, зажужжали маневровые двигатели, ковчег подплыл ближе, а дальше в дело вступили роботы-буксиры с канатами, привязанными к массивным кнехтам. Члены Семерки, ехавшие в трюме, вышли, чтобы не мешать местным сотрудникам «ТерРеФорма» и паре грузовых хватов вытаскивать оставшиеся вольеры с хищниками: разнообразными канидами, фелидами и несколькими крупными змеями. Их держали в отдалении друг от друга, чтобы они не тратили сил в дороге на демонстрацию превосходства. Те, кто имел дело с экспедициями или хоть что-то смыслил в работе «ТерРеФорма», уже поняли, почему этих зверей доставили сюда: экосистема Антимера в разы более развитая, чем на Гавайях. Здесь обитают мелкие животные и травоядные, и, чтобы не давать им бесконтрольно размножаться, требовались крупные хищники.

Гавань была образована ударным кратером почти идеально круглой формы с узким выходом в море. Со всех сторон ее окружала военная база. Откуда-то возник катер и, разрезав голубой диск воды, поравнялся с кабиной ковчега. Семерка по раскладному трапу перешла на него и без каких-либо формальностей, даже не общаясь с сотрудниками «ТерРеФорма», покинула его юрисдикцию. Полчаса спустя спутники перекусили в офицерской столовой по соседству с большим обеденным залом, а еще через час уже были в самолете – обыкновенном военном аппарате на турбореактивной тяге. Он покинул аэродром – расчищенную взрывами площадку на каменистом острове в нескольких милях от базы – и помчался на север, оставив под собой заснеженные вершины центрального хребта Антимера. С высоты было видно, что эти пики и долины не имеют ничего общего с естественными хребтами Старой Земли. Перед теми, кто сидел слева, открывался широкий вид на тысячи километров на запад. Кривизна архипелага безошибочно указывала, что это край огромного кратера, оставленного осколком Луны, который прошел по касательной в северном направлении, из-за чего кусок океанского дна, смешанный с импактитами, поднялся над водой. К югу располагался архипелаг поменьше, изогнутый в обратную сторону: это была другая оконечность кратера, более низкая. Впрочем, этого из окон видно уже не было. Вместо этого все смотрели на запад, где за горами простирались долины. Где-то там проходила незримая граница 166°30. Бард прижался лбом к стеклу и долго задумчиво смотрел на свою родину. Казалось, он различал знакомые холмы, заливы и думал о виноградниках. Затем Антимер пропал из виду, и несколько часов они летели над ровной и непримечательной гладью Тихого океана.

Дно в этой части было слишком глубоко, так что последствия Каменного Ливня в глаза не бросались. Только добравшись до материкового шельфа, километров на сто южнее прежнего побережья Аляски, они увидели, какой след оставила катастрофа. Это было отчетливо видно на полоске моря и суши сто – двести километров шириной, на мелководье перед предгорьями берегового хребта. Сама береговая линия практически не изменилась. На самом деле, прямые попадания болидов – это полбеды, гораздо разрушительнее сказалось исчезновение ледников и нескончаемые цунами, которые в течение тысячелетий поднимались внутри залива. Волна, поднятая мегаударом, породившим Антимер, захлестнула даже некогда заснеженные пики и обрушилась далеко в глубь материка, а затем выкипела на раскаленных камнях. Эти вершины снова увидели снег только тысячу сто лет назад, когда началось Остывание – в частности, когда человечество с помощью кометных ядер восстановило океаны. Однако ледник формируется медленно, и пройдут тысячелетия, прежде чем он сползет в горные долины и далее в океан.

Когда это произойдет, поселению Каяк придется уйти с дороги. Оно стояло прямо на холодной реке, которая спускалась с гор и впадала в Тихий океан, на каменных обломках к западу от устья. Между морем и снегами негде было разместить порядочный аэродром, поэтому взлетно-посадочную полосу сделали в море, на понтонной плите из смеси древесных волокон и льда – иначе говоря, пайкерита. По трубам подавался охлаждающий агент, чтобы плита не таяла – несложная задача, если учесть, что температура воды и воздуха чуть выше нуля. Больше здесь ничего интересного не наблюдалось. Даже присутствие «ТерРеФорма» было минимальным, поскольку им удобнее работать с воды.

Каяку пришлось обзавестись аэродромом подскока из-за Пепельной преграды – гряды вулканов на месте бывших полуостровов Кенай и Аляска, а также Алеутских островов, которые почти постоянно извергались. Любому, кто собирался лететь на север или на юг через шестидесятую параллель на участке, ограниченном с запада меридианом 166°30, а с востока – Скалистыми горами, следовало учитывать в полетном плане вероятность того, что на пути с подветренной стороны вдруг возникнет клуб вулканического пепла, выброшенный в стратосферу одним из сотни активных вулканов. Самолеты были дороги – дороже, чем на Старой Земле. На кольце такие большие аппараты производить было негде, поэтому их, как и ковчеги с кораблями, собрали на поверхности. Как правило, фабрики располагались на окраинах стояночных платформ Колыбели. В общем, самолеты холили и лелеяли, особенно если учесть, что турбореактивные двигатели чрезвычайно трудоемки и сложны в изготовлении. Так что в плане полета следовало предусмотреть возможность аварийной посадки на искусственную льдину у Каяка, а ту, соответственно, надо было приспособить под большие самолеты. И если изначально аэродром задумывался для экстренных случаев, то теперь превратился в узловую станцию, где приземлялись все, потому что это удобно. В любом случае, военный рейс, на котором подвозили Семерку, именно сюда и направлялся, так что пришлось сходить.

Было холодно и негостеприимно: чего еще ожидать от аэродрома, построенного на льдине? Из-за низкой облачности эти места были погружены в вечные сумерки, окрашивавшие все в оттенки серого. В нескольких сотнях метров раскинулся городок, похожий на дохлую морскую звезду. За ним возвышалась черная стена: по всей видимости, нижние склоны прибрежного хребта. На них должны были расти молодые деревья, но дымка и сумрак скрывали детали. Чуть выше, прямо под облачным пологом, склоны припорошил свежевыпавший снег, или это просто изморозь. Не будь этого полога (за весь год он в общей сложности расползался лишь на неделю-другую), можно было бы увидеть вздымающиеся ввысь заснеженные вершины Пепельной преграды и небо, почерневшее от дыма. Крупный вулкан на Кенае обильно извергался вот уже вторую неделю.

Соблазн закрыться в капсуле микроотеля, закутаться в плед, съесть горячей лапши из плошки и посмотреть видео был велик. Что угодно – лишь бы избежать ощущения, что бежать некуда: под тобой только лед и вода, сверху – туман и пепел, с юга – Тихий океан, с севера – стена гор. Вместо этого Тюратам Лейк объявил, что отправляется в город проинспектировать местные питейные заведения. Услышав такое незамысловатое предложение, все почувствовали себя глупо: надо же, никто об этом даже не подумал. Кэт-два, Белед и Лангобард присоединились сразу. Док отказался из-за того, что хотел вздремнуть, Меми, естественно, осталась с ним. Ариана в отчаянии не знала, как поступить. Расовые роли начали проявляться еще с Колыбели, и Тэ требовал лишь того, что ему полагалось по праву.

По всем соображениям, лидером отряда должен был стать он. Причины уходили в глубь тысячелетий и были понятны всем, кроме аидян (да и некоторым аидянам тоже). Не потому, что он родился и вырос в Берингии, а значит, знал местность, но потому, что он – динаец, а лидерство у динайцев в крови. Ариана организовала поездку: именно она каким-то образом выстроила цепочку перелетов, которые позволили им без задержек добраться из Колыбели в Каяк, – и поначалу даже Док к ней прислушивался. К нему невозможно было подступиться, не миновав джулианки. Однако потом Док ясно дал понять, что будет общаться с остальными наедине, и Ариана, проведя чуть более суток в смятении и озлобленности, смирилась. По дороге они, естественно, держались вместе, а теперь Тэ организовывал самовольную вылазку на материк. Ариана разрывалась между желанием съесть плошку лапши наедине с собой и боязнью упустить что-то важное.

В итоге она пошла со всеми. Они вскрыли ящик со снаряжением – из тех, что погрузили в Каямбе, – и нашли там теплую одежду, затем спустились на причал для морских такси. Оттуда до берега было несколько сотен метров. От кромки воды вверх вела неровная лестница, выдолбленная в камне роботами-шахтерами. Наконец склон стал пологим, и они оказались на главной улице, которая уходила на сотню метров от берега и упиралась в отвесную скалу: гигантский обломок, торчащий из горы. Не надо было подходить ближе, чтобы понять, что это осколок Луны. Местные жители постарались украсить городок и развесили на фасадах зданий разнообразные светодиодные гирлянды, которые подсвечивали туманный воздух насыщенными, сочными цветами. По вывескам можно было заключить, что основными посетителями были одинокие военные.

– Мне вот интересно, – сказал Бард, поморщившись от вкуса сидра местного розлива. – Евы – женщины, понимали ли они связь между сексуальным влечением мужчины и органами зрения?

При этом он косился на обнаженную танцовщицу в противоположном конце зала.

Кэт-два мало интересовали стриптизерши, но минуту назад она оглянулась посмотреть, что вызвало такой ажиотаж. Теперь она обратилась к Барду:

– Еще бы. Они же, в конце концов, женщины. На них всю жизнь так смотрели. Выбор одежды, манера держаться – все от…

– Да, – встряла Ариана. – Если не ошибаюсь, сохранилась запись «живого» разговора, датированная двести восемьдесят седьмым днем Эпоса, где Айви коснулась внешности Дины и ее популярности в соцсетях.

– Как ты все это помнишь? – спросил Тэ.

Кэт-два посмотрела на него с упреком.

– А почему этого не помнишь ты? Через несколько минут после того разговора твоя ева встретила любовь своей жизни!

Тэ задумался.

– Первый бола?

Он перевел взгляд с обнаженной танцовщицы на экран над барной стойкой, где без звука показывали эпизод из Эпоса: Дина в скафандре выходит на обшивку «Эндьюранса», чтобы разобраться с вышедшим из-под управления роботом. Никто не смотрел.

– Да, первый бола, – ответила Кэт-два, смягчившись.

Бард все это время старательно разглядывал пузырьки в сидре, царапины на столе, провода, идущие по потолку. Ему здесь были не рады. Тэ и Белед могли смотреть куда пожелают: в конце концов, в этом и заключался смысл заведения. А вот неондерталу глазеть на танцовщицу (динайку или динайку-феклитку) было небезопасно. И дело не во владельцах. Заведением управляли и, вероятнее всего, владели женщины. А вот другие посетители приметили Барда, как только он вошел, и косились на него не меньше, чем на стриптиз. Не будь он в компании широкоплечего феклита и динайца, вид которого подсознательно внушал «не связывайся», Бард мог бы нарваться на неприятности. Несколько завсегдатаев запросто навалились бы толпой, чтобы проверить, правду рассказывают о неондерталах или это все выдумки. Но в сложившейся ситуации Барду грозили только неодобрительные взгляды. Ну и, может, несварение из-за диких дрожжей, которые попали в сидр.

Прообраз таких сообществ зародился примерно через пять сотен лет после Ноля, когда в Колыбели уже становилось тесно, и люди вынуждены были селиться за ее пределами. Первые внешние орбиталища строились на Расщелине, всего в нескольких километрах от Колыбели. Только к началу второго тысячелетия промышленная база позволила колонизировать другие обломки. Представления о тех колониях были массово растиражированы в художественных развлекательных программах. Порой доходило до гротеска, но это не важно. Жители обитаемого кольца воспринимали этот образ, как американцы – идеализированный массовой культурой Дикий Запад. В редких случаях, когда где-то строились настоящие поселения такого типа, как здесь, их старались подогнать под представления людей, которые выросли на приключенческих сериалах о колонизаторах из второго тысячелетия.

Однако были и неожиданности. То, что здесь заправляют женщины, удивления не вызывало. В индустрии развлечений для взрослых это не редкость, к тому же спутники пошли сюда специально: Кэт-два и Ариане здесь показалось наименее мерзко. Удивляло то, что чуть ли не половина местных посетителей – селенцы. Те, кто прибыл со льдины, выделялись стрижкой, поведением и манерой одеваться. Однако на каждого из них приходился более потрепанный и примечательный персонаж, о чьем роде занятий и причинах пребывания в Каяке оставалось только догадываться. Можно было с уверенностью предположить, что они пришли из РКС километрах в двадцати отсюда – поторговать или поразвлечься. Но и сам Каяк оказался неожиданно крупным и густонаселенным городом и явно выходил за рамки, очерченные Договором. Под прикрытием гор и густого полога облаков здесь разрослось незаконное поселение, и едва ли это был единичный случай на территории синих. Значит, красным о нем должно быть известно: за одними облаками такую жизнедеятельность не скрыть. Почему же они не подали ноту протеста? Ответ: потому что сами поступают так же, а то и в более крупных масштабах. Никто не хотел создавать прецедент.

Так сколько человек проживает на поверхности? По официальным данным синих, около миллиона – в основном вокруг стояночных платформ. На самом деле число, вероятно, гораздо больше.

Наконец подошел один из местных – молодой длинноволосый айвинец с жиденькой бородкой. Очутись он в этой точке Земного шара пять или даже десять тысяч лет назад, он бы с легкостью сошел за потомка тех, кто пришел из Азии через доисторическую Берингию и расселился по Северной и Южной Америкам. Он сообразил, что гости смотрят на него с опаской, но все равно продолжал идти. Руки свободно опущены ладонями наружу, как будто он хотел вскинуть их и спросить: «Какого хрена вы тут забыли?» – но передумал. Айвинец смотрел внимательно и слегка с ухмылкой. Он оказался выше, чем на первый взгляд: его сутулость и тщедушность сбивали с толку.

Семерка могла задать юноше-айвинцу тот же вопрос: «А ты-то сам какого хрена тут забыл?» Судя по его одежде, которая была в моде в Чайнхэттене лет пять назад, и украшениям из кусков шерсти, шкур и костей, он из селенцев, торгующих с Каяком. Возможно, самый умный парень в своей РКС, ребенок эксцентричных мечтателей-айвинцев, ищущий, куда бы приложить мозги. Он зависал у бара с несколькими приятелями-динайцами, однако вид обнаженных танцовщиц не столько возбуждал их, сколько смущал.

– Вы, это, к горам направляетесь? – спросил он. Сразу видно: приметил их одежду – новую, качественную, очень теплую.

Безобидный повод для беседы, подумали все, кроме Тэ.

– Проводник нам не нужен, – поспешил ответить он.

Парень слегка отпрянул.

– Проводник?! – повторил он, как будто Тэ озвучил странную, но в чем-то даже интересную мысль. – Нет, вы не похожи на тех, кому нужен проводник.

Подтекст: на любителей экстремального отдыха – тоже, кстати, запрещенного Договором, – с кольца.

Оставался вопрос, на кого тогда они были похожи, по его мнению. Повисло неловкое молчание. Наконец парень продолжил:

– Если вы отправляетесь через хребет, могу кое-что показать.

– Что-то особенное? Уникальное? Наверняка всем уже показывал? – спросил Тэ.

Парень замялся.

– Ну, я бывал там два раза. Интересно.

– Бывал, говоришь? И сколько брал? Потому что мы…

Ариана схватила его за руку.

– Говорит же: интересно, – сказала она. – Значит, не в деньгах дело.

– Тогда ладно, – сдался Тэ.

– Как тебя зовут? – спросила Ариана.

Парень поднял очки на лоб.

– Эйнштейн.

Тишина. Никто не засмеялся, поэтому он выпрямился и подобрался поближе.

– Значит, что-то интересное?

– Вот-те факт.

– Не поняла, – сказала Кэт-два. – Какой факт? То, что это интересно, или…

Тут до нее дошло: парень не всегда четко выговаривает звуки. Он имел в виду «артефакт» – что-то, что осталось от прежнего мира.

– Вот на это я бы взглянул, – согласился Тэ.

На следующий день они стали понимать Эйнштейна немного лучше. Пролетая на планере над горами, все увидели, с каким трудом, должно быть, пешие путники вроде него добирались до артефакта. Возникал закономерный вопрос: как он вообще умудрился его найти? Ответ «случайно, мы просто заплутали в буране» казался наиболее очевидным, но нельзя исключать, что местные селенцы систематически прочесывали эти склоны.

Они летели на таком же планере, что и от платформы Каямбе до «Магдалины». За отсутствием двигателей Пепельная преграда была ему нипочем, а поскольку скорость у него меньше, чем у реактивного аппарата, можно было не бояться, что стекло кабины Кэт-два покроется трещинами от микроскопической каменной пыли. Некоторые опасения внушало то, что маршрут пролегает через плотную облачность, и летят они вслепую. Впрочем, Кэт знала высоты соседних пиков и старалась держаться выше. А когда облака расступились, клубы пепла даже стали своеобразной подсказкой: они вели себя, как капли чернил в воде, показывая расположение воздушных потоков и вихрей.

Эйнштейн казался Семерке необычным, поскольку родился на Земле и ни разу ее не покидал. По воздуху он летал впервые, впрочем, освоился быстро. Кроме того, он знал координаты артефакта. Как только перевалили через хребет и вышли на открытое пространство, он направил Кэт-два в высокогорную долину, зажатую между двумя грядами. Вершины гор были пустынны, но ниже по склонам начала разрастаться тундра. Деревья и приземистые кусты росли упорядоченно – значит, их посеяли из космоса. Автоматические капсулы с семенами падали с неба геометрически правильными шестиугольниками, врезались в почву и раскрывались. Какой-то остряк из недр «ТерРеФорма» обозвал эти капсулы онанами, то есть «орбитальными новоагрономическими носителями». Со временем естественный хаос экосистемы поглощал гексагональный рисунок, созданный онанами, но в подобных местах, где все росло медленно, первоначальная схема будет просматриваться еще многие столетия.

Кэт-два покружила над долиной, пока в конце концов не разглядела ровный отрезок речного русла, на дне которого лежала утрамбованная замерзшая пепельная масса. Сейчас оно было сухим, но по весне должно было наполниться водой. На вид пригодное место для взлета и посадки. Аккумуляторы планера зарядили накануне, и заряд был по-прежнему полным. Кэт заложила еще один широкий вираж, чтобы сбросить скорость, а затем приземлилась по направлению вверх по склону. Она сначала мягко коснулась земли, чтобы убедиться, что дно реки действительно замерзшее, а потом уже посадила планер. Кончики крыльев опали и заскользили над поверхностью. Кэт-два боялась, что они зацепятся за выступающий камень, но все обошлось, и аппарат остановился в целости и сохранности. Первыми наружу вышли Белед с Бардом и подбежали к крыльям. Подхватив их с земли, они развернули планер по часовой стрелке. Кэт-два сказала им, когда остановиться.

Вышел Тэ и выпустил из багажного отделения двух ужиков, которые, виляя, поползли по земле, а также пару бук, которые тут же покатились в поисках возвышенности, на которой можно установить пункт наблюдения и связи. Главной задачей теперь было закрепить планер, чтобы его не унесло случайным порывом ветра. Изначально ужики разрабатывались для геологоразведки, а потому хорошо копали. Всего за несколько минут, подправляемые Доком, она установили крепления в надежных на вид валунах на берегах замерзшей реки. Тэ с Бардом размотали канаты и привязали их за крылья планера. Действовали слаженно и быстро, а Белед в это время неустанно обходил периметр. Кэт-два с Арианой разложили хвата, с помощью которого Док мог передвигаться по труднопроходимой местности. По сути это было то же кресло-каталка, только вместо колес ноги. Благодаря им хват мог преодолевать препятствия, с которыми с трудом справлялись даже крепкие и тренированные люди. Меми тем временем укутала Дока, подготавливая его к походу. Эйнштейн наблюдал за всем этим и успел задать всего пару сотен вопросов, на которые Док с удовольствием отвечал лично. В принципе, почти все оборудование Эйнштейн должен был видеть на видеозаписях и в фильмах, которые крутили в его РКС, но вживую он сталкивался с ним впервые.

Чем он не интересовался (и правильно делал), так это оружием, хотя мог бы: у четверых членов Семерки, Кэт-два, Тэ, Беледа и Барда, были катапульты различных модификаций. Нельзя сказать, что они вооружились до зубов – скорее в духе экспедиционников, которые брали с собой оружие для самозащиты, на случай если встретятся с крупными хищниками или нехорошими селенцами. У Кэт-два был тот же катапульт, который сопровождал ее в последней экспедиции. Он стрелял определенным типом патботов: они наводились на крупное тепловое пятно по инфракрасному радару. Достигнув цели, патбот совершал посадку, как космический зонд на астероид, и искал способы причинить как можно больше неприятностей. Две-три таких штуки в теле крупного животного, и у него пропадет всякая охота полакомиться Кэт-два. У Тюратама Лейка была похожая модель, только древнее, тяжелее и побывавшая в передрягах. Еще у него было два магазина с ботронами: один такого же типа, как у Кэт, другой, вероятно, с патботами, рассчитанными на стрельбу по людям. Белед перекинул через плечо ремень с большим двуручным катапультом, из которого тянулась длинная лента ботронов, опоясывавшая феклита на манер бандольера. Для такой вылазки перебор, но Беледу лишний груз был нипочем. Лангобард же, по традиции красных неондерталов, держал при себе стаю самых разных патботов – примерно с десяток типов, – которые ползали по его телу, а катапульт был закреплен под предплечьем на манер хирургической шины. Если надо было выстрелить, он сжимал ладонь, патботы получали соответствующий сигнал и пытались добраться до локтевого сгиба, где находилось зарядное устройство. Такая система казалась медлительной, но имела свое преимущество: в свободное время патботы патрулировали тело Барда в поисках вражеских роботов, при необходимости вступая с ними в схватку.

Все это, безусловно, поражало Эйнштейна, да и поразило бы любого, для кого такие технологии в новинку, однако для Семерки было делом обыденным. Поведение патботов, окружавших Барда, поначалу немного отвлекало, поскольку мало кто был знаком с боевыми приемами красных. Вскоре стало ясно, что программа этих патботов сводилась к нескольким зацикленным алгоритмам: они либо сидели на плечах неондертала, либо кругами ползали по его торсу. Иногда они пытались зацепиться друг за друга «паровозиком», но для полноценной цепи их не хватало.

По дороге от Колыбели Белед, Бард и Тэ запирались в отдельном помещении, открывали ящики со снаряжением и пытались приучить своих патботов друг к другу, чтобы ботроны производства синих, которых большинство, не распознавали боеприпасы Барда с ходу в качестве противника, и наоборот. До сих пор работало. Однако когда им пришлось идти тесным строем через сужение между валунами, патботы Барда учуяли тех, что покоились в бандольере Беледа, и, направив сенсоры в их сторону, перебрались Барду на бок. Впрочем, затевать войнушку они вроде бы не собирались. Исходя из того, что противник теоретически мог взломать или заглушить любой канал связи, более развитые патботы умели общаться между собой самыми разными способами, включая звук. Предпочтение отдавалось ультразвуку, но поскольку частот на всех не хватало, время от времени слышалось, как ботроны Барда посылают идентификационные сигналы или, может, пытаются дезориентировать окружающие их ботроны синих. То они издавали какое-то шипение, то компьютерную мелодию, слишком быструю, чтобы человеческое ухо могло ее распознать. Боеприпасы Беледа, Тэ и Кэт-два молчали – по крайней мере, не отвечали в слышимом диапазоне. Возможно, причиной было то, что изготовители ботронов у синих руководствовались принципом «тупые, зато много», тогда как красные придерживались противоположной точки зрения.

На пересеченной местности Док со своим хватом преодолевал препятствия значительно быстрее всех – за исключением, может быть, Эйнштейна, который оказался прирожденным альпинистом. Они вдвоем часто вырывались вперед, и тогда Белед неуклюжим рывком нагонял их, видимо, подчиняясь инстинкту быть в авангарде. Лангобард же тяготел к тылам, и поэтому его спутницей в основном была медлительная Ариана. Порой он просто подхватывал ее и переносил через труднопроходимые участки. Наверху долина была довольно ровной, но чтобы пройти туда, где произрастала растительность, посеянная онанами, пришлось преодолеть довольно крутой склон. Дальше идти было легче, однако появилась новая задача: искать дорогу среди низкорослого, но густого кустарника, прижившегося на усыпанной пеплом земле. На ощупь и по запаху становилось ясно, что первоначально эту местность заселили некими микроорганизмами, функцией которых, по-видимому, было перерабатывать вулканический пепел, содержащий ядовитые вещества вроде серы, в более здоровую почву. Весь полет Эйнштейн держал рот на замке. Теперь, когда они высадились, он излагал Доку и всем в пределах слышимости свою версию относительно объекта, к которому вел Семерку.

– В общем, сами увидите, когда дойдем, – повторял он, не до конца уверенный в собственной гипотезе (он знал и такое слово, только произносил его с ударением на предпоследний слог, как «антитеза»).

Очень часто в его речи проскальзывало «я изучил». Эйнштейн понятия не имел, кто перед ним, и воспринимал Дока как просто древнего старика, который охотно отвечал на вопросы. И не только отвечал, а и задавал сам – настойчиво, но не грубо.

– У них были такие машины на колесах…

– Автомобили?

– Нет, такие крупные, прямоугольные.

– Значит, грузовики, – подсказал Док.

– Моя гипотеза в том, что вот-те-факт – один из таких.

– Однако минуту назад, – возразил Док с едва заметной ноткой раздражения, – ты говорил, что его зашвырнуло в горы волной цунами.

– Ну да.

– Из этого тогда следует, что он находился где-то в океане.

– Да, это моя гипотеза.

– Почему же он не затонул? Кузов грузовика не герметичен. Рано или поздно он бы заполнился водой.

– Внутри этот кузов целиком покрыт черным осадком, – сказал Эйнштейн, тоже путая ударения.

– И какой вывод ты из этого делаешь?

– Я изучил: на этих – как их? – грузовиках перевозили все подряд. Не только тяжелые грузы, но и мешки с чипсами, кроссовки, игрушки. Моя гипотеза в том, что в этом было что-то подобное. Он находился на берегу, и одно из первых цунами, не очень сильное, смыло его в океан. А не затонул он, потому что…

– Потому что был набит мешками с чипсами или чем-то вроде этого, – закончил Док.

– Верно. А не сгорел он – по крайней мере, сразу, – потому что был в воде. Однако потом его подхватило реально огромное цунами, вроде того, которое поднялось в результате образования Антимера, перебросило через горы и зашвырнуло… вот прямо сюда. Еще чуть-чуть, и мы его увидим.

– После чего содержимое кузова сгорело, оставив черный осадок, – завершил рассказ Док, как бы невзначай поправляя парня.

– Да, краска сгорела, шины и все, что было не из металла.

– А как же ржавчина – за пять тысяч лет-то?

– Я изучил, – ответил Эйнштейн. – В этих местах практически нет осадков. А еще грузовик, скорее всего, был под землей. Да, немного он проржавел, но до Облачного столетия сохранился.

Эйнштейн изучил и этот вопрос. «Облачным столетием» называли период примерно с 4300-го по 4400-й годы, когда на Земле снова появились океаны, но было еще очень жарко.

– А потом реки подмыли почву, и грузовик оказался на поверхности. Неприкрытые части сильно проржавели, но не полностью. Там есть что-то из другого металла.

– Из алюминия, – подсказал Док.

Однако Эйнштейн уже отвлекся от разговора и погрузился в свой прибор, который должен был подсказывать им нужные координаты. Парень выглядел крайне растерянно. Заблудились?

Наконец он решительно повернулся и, продираясь через высокий кустарник, пошел в низину метрах в пятидесяти. Семерка последовала за ним. Видимость была никакая, поэтому сначала они не увидели «вот-те-факт», а услышали возглас Эйнштейна:

– Какого?!.

– Что случилось? – спросил Тэ.

– Его выкопали!

Они стояли на краю ямы метров пять в диаметре и столько же в глубину. Судя по отметинам в земле, орудовали лопатами, а смазанные следы вокруг показывали, что копали не роботы, а люди. На дне ямы виднелись красные хлопья ржавчины и больше ничего. Что бы там ни ржавело, исчезло целиком. Только несколько кусков черного пластика и почти насквозь проржавевшей стали свидетельствовали, что Эйнштейн все это не выдумал.

Тэ осторожно спустился в яму, пощупал ногой сырое ржавое месиво, покопался там и что-то извлек. Стряхнув ошметки грязи, он протянул предмет Беледу, и тот поднял его над головой, чтобы было видно всем. Это была погнутая черная трубка.

– Не все потеряно! – донесся голос Тэ. – Один стоящий артефакт нам все-таки достался. Это, друзья мои, радиаторный шланг возрастом пять тысяч лет!

Члены Семерки испытывали целую гамму эмоций: полное непонимание того, кому и, главное, зачем понадобилось выкапывать артефакт. Сочувствие по отношению к Эйнштейну, который обещал показать им настоящий грузовик и теперь был готов провалиться от стыда. Разочарование от того, что им достались лишь ржавчина да радиаторный шланг. Легкая тревога при мысли, что где-то рядом оиваются непонятные люди с лопатами. Но самым всепоглощающим, как волна цунами, было осознание, что Семерка попала туда, где еще недавно находился настоящий артефакт из донулевой эпохи. Как они узнали по дороге, Док за свою долгую жизнь видел такие лишь трижды, не считая музейных экспонатов. Остальные не встречались с подобным никогда.

Несколько минут они молча передавали друг другу шланг и представляли себе фабрику, на которой его произвели, инженеров, которые его придумали, рабочих, собиравших автомобиль, водителя, который на нем ездил, и день, когда начался Каменный Ливень. Как оказалось, размышления о трагической гибели семи миллиардов людей навевают куда меньше грусти, чем о судьбе одного.

Белед с минуту отрешенно рассматривал артефакт, потом передал его Кэт-два. Затем отошел от края ямы и беспокойно заходил вокруг. Еще через минуту он подозвал остальных. Тревоги у него в голосе вроде бы не было.

Примерно в десяти метрах, у расселины, с которой открывался вид на долину, стояло что-то наподобие тотема: алюминиевая трубка, окислившаяся до белизны, высотой где-то по пояс. Наверху медной проволокой был прикручен некий стальной обруч с кусками чего-то черного. Поперек него шла перекладина, из отверстий которой торчали провода.

– Рулевое колесо, – догадался Тэ. – Пластиковая оплетка сгорела, но стальной обод выдержал.

– Кто его поставил? – спросила Ариана.

Она подошла последней, и ей пришлось протискиваться между более высокими партнерами по Семерке. Из-за этого она чуть не споткнулась о низкий и продолговатый холмик земли. В нем как раз и торчал тотемный столб с навершием в виде руля.

– Тот же, кто похоронил водителя, – ответил Тэ.

Док взглянул на Эйнштейна.

– Ты знал, что в грузовике кто-то был?

Эйнштейн развел руками.

– Вы поймите, он ведь упал носом вниз, как дротик.

– Естественно, – кивнул Док. – В кузове, как мы установили, перевозили что-то легкое, значит, весь вес приходился на двигатель.

– Из земли торчал только кусок кузова и задний бампер – вот столько, – Эйнштейн развел ладони где-то на метр. – А то место, где был человек…

– Кабина, – подсказал Тэ.

– …было глубоко под землей. Вы поймите, то, что его выкопали…

– Удивляет тебя так же, как и нас. Да, это мы поняли, – сказал Док.

– Когда ты был тут в последний раз? – спросил Лангобард.

– Два года назад, – ответил Эйнштейн. – Но вы поймите: если бы кто-то из моей РКС пошел сюда с лопатами и вырыл грузовик, я бы знал.

– А где выгода? – спросила Ариана.

Все посмотрели на нее.

– Грузовик бесценен, пока он тут. Туристы платили бы огромные деньги, чтобы взглянуть на него, – вопросы законности пока опустим. Выкопать грузовик и выставить на всеобщее обозрение довольно разумно. Но вот…

– Но вот кто-то не только выкопал его, но и разобрал, причем все ценное унес, – сказал Док.

– Ценное? – удивилась Ариана. – Что же в нем ценного?

– Диггерам был нужен двигатель, – ответил Док, как будто это что-то проясняло.

– А! – До Арианы вроде бы дошло. – Грешите на мародеров?

– То есть вы думаете, – поддержал ее Бард, – что сейчас двигатель у богатого коллекционера в частной коллекции на Колыбели?

– И такое возможно, – признал Док, однако по голосу было ясно, что такое ему в голову не приходило. – Однако мне кажется весьма маловероятным, чтобы мародеры утруждали себя церемонией похорон.

– Если это не на продажу или, там, в коллекцию, тогда какую ценность может представлять двигатель? – спросила Кэт-два.

– Двигатель – это кусок металла весом целых семьсот килограммов, который можно переплавить и отлить из него что-то еще.

– Да что во вселенной может быть менее ценным, чем металл? – усмехнулся Бард. – Он окружает нас вот уже пять тысяч лет. Да мы в нем живем!

– Мы – да, – кивнул Док и, мановением руки развернув хвата, двинулся от могилы обратно к яме.

Меми загадочно оглянулась и последовала за ним.

Они вернулись и окинули яму свежим взглядом. Тэ указал на место, где пепел усеивали крошечные красновато-рыжие точки, и предположил, что это проржавевшие железные опилки. Здесь работали ножовкой. Протерев пепел между пальцами, он добыл несколько блестящих искорок чистого металла. Бард нашел клин из твердой древесины, надколотый и сплющенный от многих ударом молотком, и предположил, что с его помощью раскурочивали двигатель, чтобы легче было нести. Обойдя периметр в очередной раз, Белед принес деревянную ручку метр длиной, аккуратно закругленную с одной стороны и остро срезанную с другой.

– Одна из лопат у них сломалась. – Он перевернул черенок другим концом и прочел: – Сраптсманэр.

– Дай-ка я взгляну, – попросил Док.

Белед отдал ему черенок. Док долго молча разглядывал его. Чем дольше он изучал этот, казалось бы, ничем не примечательный кусок хлама, тем больше интереса вызывал у остальных. Глаза Дока были опущены, и из-за тяжелых век было не видно, то ли он сосредоточенно размышляет, то ли просто заснул.

Наконец он развернул черенок острым концом вниз и начертил на земле букву:

С

– Ты, Белед, читаешь ее как «с». Но в школе тебе наверняка рассказывали, что в языках прошлого эта буква могла обозначать несколько звуков, в том числе тот, который мы обозначаем буквой «К».

Он написал К под С.

– Следующие буквы понятны: в англише они пишутся и читаются так же.

CRA

KRA

– Четвертая буква тебе показалась ошибочно написанной «Р». Это понятно, ведь мы больше не пользуемся «F», которая читается как «эф». Вместо нее у нас «фи», которая пришла в кириллицу из греческого.

CRAF

KRAФ