Клиника: анатомия жизни Хейли Артур

Теперь Пирсон принялся рассуждать вслух:

— У нас будет девяносто пять культур, ну, скажем, сто. Допустим, пятьдесят процентов будут лактозопозитивными, значит, оставшиеся пятьдесят нам надо будет исследовать более детально. Да, думаю, не больше. — Он посмотрел на Коулмена, словно ища подтверждения.

— Я согласен с вами.

— Хорошо. Кроме того, нам понадобится по десять пробирок на одну культуру. Пятьдесят культур, десять пробирок на каждую. Пятьсот пробирок. — Обернувшись к Баннистеру, Пирсон спросил: — Сколько у нас пробирок — стерилизованных и готовых к применению?

Баннистер задумался.

— Где-то около двух сотен.

— Вы уверены? — Пирсон испытующе посмотрел на старшего лаборанта.

Баннистер покраснел, потом признался:

— Сто пятьдесят.

— Закажите еще триста пятьдесят. Позвоните в отдел снабжения и попросите их прислать пробирки сегодня же и без проволочек. Скажите, что все нужные бумаги мы оформим позже. Покончив с заказом, приготовьте их наборы по десять штук — девять пробирок для сахаров и одна для культур, образующих индол. Проверьте также, каковы наши запасы сахаров. Вам понадобятся глюкоза, лактоза, фруктоза, сахароза, мальтоза, маннитол, ксилоза, арабиноза, рамноза. — Выпалив все эти названия без запинки, Пирсон едва заметно улыбнулся и сказал Баннистеру: — Список сахаров и реагентов для выявления брюшнотифозных сальмонелл вы найдете на шестьдесят шестой странице руководства по лабораторному делу. Ну, все. Идите работать.

Баннистер торопливо направился к телефону.

Обернувшись к Коулмену, Пирсон спросил:

— Я ничего не забыл?

Коулмен отрицательно покачал головой. Хватка старика, быстрота мышления и внимание к деталям удивили его, заставили почувствовать к нему невольное уважение.

— Нет, — сказал он, — мне нечего добавить.

Пирсон внимательно посмотрел на молодого коллегу и предложил:

— В таком случае пойдемте выпьем кофе. Другой возможности в ближайшие несколько дней у нас, наверное, не будет.

После ухода Майка Седдонса до Вивьен вдруг дошло, какая пустота ожидает ее, пока он будет отсутствовать, какими долгими покажутся ей дни без него. Однако она нисколько не сомневалась в своей правоте. Короткая разлука позволит им обоим привыкнуть к создавшемуся положению и подумать о будущем. Самой Вивьен не надо было ни о чем думать — она была уверена в своих чувствах. А вот перед Майком она решила поставить дымовую завесу. Зачем? Она вдруг поняла, что потребовала от Майка доказательств его любви, в то время как свою любовь считала бесспорной.

Но она вовсе не хотела никаких доказательств. Вивьен овладело смятение. Вдруг Майк решил, что она не доверяет ему, не верит в его преданность и отказывается принять его любовь. Нет, кажется, он понял ее правильно. А вдруг все-таки подумает, что она, Вивьен, отвергла его чувство? Ей захотелось послать ему письмо, объяснить свои истинные намерения, написать, что уверена в его любви. Но уверена ли она в ней — теперь? Иногда бывает так трудно мыслить трезво. Сначала делаешь то, что считаешь правильным, а потом начинаешь думать, не поймут ли тебя превратно, не припишут ли твоим действиям смысл, о котором ты сама не имела ни малейшего понятия. Как можно быть уверенной в том, что делаешь самый правильный шаг? В этом не может быть никакой уверенности… ни в чем… и никогда.

Раздался короткий стук в дверь, и в палату вошла миссис Лоубартон. Вивьен сразу забыла, что ей полных девятнадцать лет, что она уже взрослый человек, способный принимать решения. Она раскинула руки и всем телом подалась ей навстречу.

— Мама, — воскликнула она, — я совсем запуталась!

Врачебный осмотр работников кухни проходил быстро. В одном из предназначенных для этого кабинетов поликлинического отделения доктор Харви Чендлер заканчивал осмотр повара.

— Все в порядке, — сказал он, — можете одеваться.

Поначалу главный терапевт сомневался: надо ли ему, в его должности, самому участвовать в осмотрах? Но потом решил, что надо. В каком-то смысле он поступает как командир, которому его моральный долг велит идти в атаку впереди своих солдат.

Доктора Чендлера возмущало, что первые роли в борьбе с угрозой эпидемии достались О’Доннеллу и Пирсону. Конечно, О’Доннелл председатель медицинского совета и обязан заниматься организационными проблемами клиники, но Кент хирург, а брюшным тифом должны все-таки заниматься терапевты.

Главный терапевт клиники чувствовал, что в разрешении возникшего кризиса его оттеснили назад, лишили возможности принимать ответственные решения. Доктор Чендлер вполне серьезно считал себя избранным, но случаи доказать это наделе выпадали почему-то чрезвычайно редко. И вот такой случай представился — и что же? Его бесцеремонно отодвинули в сторону, на второстепенную роль, хорошо хоть не в массовку. Он, однако, был вынужден признать, что предпринятые О’Доннеллом и Пирсоном меры оказались вполне адекватными и имели одну цель — как можно скорее ликвидировать катастрофическую вспышку брюшного тифа. Слегка нахмурившись, он обратился к уже одевшемуся повару:

— Помните о необходимости тщательного соблюдения гигиенических норм. На кухне должна быть абсолютная чистота.

— Да, доктор.

Едва повар успел закрыть за собой дверь, как в кабинет вошел О’Доннелл.

— Привет, — сказал он. — Как дела?

Первым побуждением Чендлера было выплеснуть в ответе свою обиду. Однако в следующее мгновение он решил, что ему, собственно, не от чего расстраиваться. Если не считать слишком демонстративной — по мнению Чендлера — демократичности О’Доннелла, то он, пожалуй, самый подходящий для должности председателя медицинского совета человек, во всяком случае, он на голову выше своего предшественника. И вместо обиды Чендлер вложил в ответ максимум дружелюбия:

— Я уже потерял им счет. Мы осматриваем их довольно быстро, но результатов пока нет.

— Что с тифозными больными? — спросил О’Доннелл. — Как чувствуют себя четверо с подозрением на тиф?

— Теперь у нас четверо заболевших, — ответил Чендлер. — Из списка больных с подозрением на тиф можете вычеркнуть двоих.

— Их состояние не опасно?

— Нет, не думаю, — ответил Чендлер. — Слава Богу, теперь есть антибиотики. Лет пятнадцать назад у нас было бы куда больше проблем с этими пациентами.

— Да, вы правы. — О’Доннелл не стал расспрашивать, надежна ли изоляция больных. При всей помпезности доктора Чендлера в медицинских вопросах на него всегда можно было положиться.

— Двое больных — медсестры, — сообщил Чендлер. — Одна из психиатрического, а вторая из урологического отделения. Двое других — мужчины, рабочий генераторной подстанции и клерк из канцелярии.

— Все из разных подразделений клиники, — задумчиво произнес О’Доннелл.

— Именно! Ни одного общего знаменателя, если не считать клинической пищи. Все четверо регулярно обедали в столовой. Нет никаких сомнений: мы на верном пути.

— Все, не буду вас отвлекать, — сказал О’Доннелл, — в коридоре ждут своей очереди еще два человека. У некоторых врачей скопилось больше, и мы перераспределяем больных по другим кабинетам.

— Очень хорошо, — отозвался Чендлер. — Я намерен работать до тех пор, пока не наступит полная ясность, не важно, сколько времени это займет. — Он подобрался и выпрямился, расправив плечи. В его собственных словах ему почудилось что-то героическое.

— Не буду вам мешать, — улыбнулся О’Доннелл.

Немного задетый такой прозаической реакцией, Чендлер чопорно попросил:

— Вас не затруднит сказать медсестре, чтобы она пригласила ко мне следующего больного?

— Нисколько.

О’Доннелл вышел, и через мгновение в кабинет вошла девушка — работница кухни. В руке у нее была только что заведенная история болезни.

— Дайте мне карту, — сказал он. — Садитесь, пожалуйста.

— Спасибо, — поблагодарила девушка.

— Для начала займемся вашим анамнезом — вы расскажете все, что помните, о себе и своей семье. Начнем с ваших родителей.

Слушая ответы на свои тщательно продуманные вопросы, Чендлер быстро записывал их в историю болезни. Каждая запись в истории болезни, вышедшая из-под пера Чендлера, являла собой образец врачебного искусства, достойный включения в учебники внутренних болезней. Доктор Харви Чендлер стал главным терапевтом клиники Трех Графств не в последнюю очередь потому, что был чрезвычайно добросовестным клиницистом.

Покинув занятое хорошо организованной работой поликлиническое отделение, О’Доннелл позволил себе, впервые за сегодняшний день, отвлечься и оценить происшедшие с утра события.

Они сменяли друг друга, как картинки в калейдоскопе. Инцидент с неверным диагнозом и смертью ребенка. Потом отставка Пирсона и увольнение Дорнбергера по собственному желанию. Затем ошеломляющее открытие, что в клинике более шести месяцев не соблюдались элементарные гигиенические нормы и теперь в нем вспышка брюшного тифа, грозящая перерасти в полномасштабную эпидемию.

Все эти беды свалились на голову администрации одновременно. Почему? Как такое могло случиться? Не симптом ли это скрытно протекавшей до поры тотальной болезни, поразившей всю клинику до основания? Ждать ли следующих неприятностей? Не грозит ли клинике полный развал и паралич? Не виноваты ли все они — руководители — в попустительстве и мягкотелости? Не был ли каждый из них зачинщиком такого попустительства?

«Мы все были так уверены в том, что нынешнее управление клиникой лучше, чем предыдущее. Мы верили в творчество и прогресс, строили храм исцеления, в котором будет хорошо преподавать и лечить. Но не провалили ли мы все дело тем, что глупо и самонадеянно устремили взор к туманным вершинам и не обращали внимания на земные предостережения грядущих бед. Так что же мы построили? Действительно ли храм исцеления? Или, ослепленные безумием, мы соорудили могилу — пропитанную антисептиками гробницу?»

Поглощенный обжигавшими сознание мыслями, О’Доннелл шел к своему кабинету машинально, не замечая окружающих. Так же машинально он открыл его дверь и вошел внутрь.

Сев за стол, О’Доннелл продолжал размышлять. «Больные идут к нам с надеждой и верой, но достойны ли мы этой веры? Компенсируют ли наши успехи наши неудачи и промахи? Сможем ли мы со временем самоотверженностью загладить наши ошибки?»

Потом в голову пришли более приземленные мысли: «Начиная с сегодняшнего дня мы будем многое менять. Надо латать обнажившиеся бреши, надо искать другие слабые места — в самих себе, в организации работы клиники. И больше самокритики, больше самоанализа. Сегодняшние драмы должны стать скорбным крестом, сигналом к обновлению.

Работа предстоит огромная. Начать следует с отделения патологической анатомии, где начались все эти бедствия. Потом еще несколько отделений, где все надо менять буквально в пожарном порядке. Да и остальное требует реорганизации. Весной начнется строительство новых корпусов. Значит, две программы придется выполнять одновременно».

В это время на столе резко зазвонил телефон.

— Доктор О’Доннелл, вас междугородняя.

Это была Дениз. В голосе ее по-прежнему звучала ласковая хрипотца, которая так привлекала его. После обмена приветствиями она сказала:

— Кент, дорогой, я хочу, чтобы в следующие выходные ты приехал в Нью-Йорк. На вечер пятницы я пригласила несколько человек и хочу тебя им представить.

О’Доннелл колебался всего одно мгновение, потом сказал:

— Мне очень жаль, Дениз, но я не смогу приехать.

— Но ты должен приехать. — В голосе Дениз прозвучала упрямая настойчивость. — Я уже разослала приглашения и не могу их отменить.

— Боюсь, ты неправильно меня поняла. — Он принялся неуклюже подыскивать верные слова: — У нас случилась эпидемия, и я не смогу отлучиться до тех пор, пока она не закончится. Есть еще несколько неотложных дел, которыми мне необходимо заняться.

— Но, дорогой, ты же обещал мне, что приедешь в Нью-Йорк по первому моему зову. — В тоне Дениз теперь улавливалось явное раздражение.

Если бы Дениз была рядом! Тогда он смог бы все ей объяснить, и она бы его поняла. Но не обманывает ли он себя?

— К сожалению, я не мог предвидеть всего, что произошло.

— Но ты же главный хирург клиники, ты руководитель. Неужели нет людей, которым можно на пару дней поручить свои обязанности? — Дениз по-прежнему не желала ничего понимать.

— Боюсь, что таких людей нет, — спокойно ответил он.

На противоположном конце провода повисло молчание. Потом Дениз напомнила:

— Я предупреждала тебя, Кент, что я страшная собственница.

— Дениз, дорогая, прошу тебя… — начал было О’Доннелл, но осекся.

— Это твой окончательный ответ? — Голос в трубке звучал любезно, почти ласково.

— По необходимости да, — сказал он. — Прости… Я позвоню тебе, Дениз, сразу, как только смогу отлучиться отсюда.

— Да, пожалуйста, сделай это, Кент. До свидания, — сказала она.

— До свидания, — ответил О’Доннелл и в задумчивости положил трубку на рычаг.

Время близилось к полудню. Шел второй день вспышки брюшного тифа.

Как и предсказывал доктор Пирсон, основная масса кала на анализ начала поступать в лабораторию в течение предыдущего часа.

Ряды картонных коробочек стояли на центральном столе лаборатории. На каждой коробочке значилось имя человека, сдавшего анализ, и сидевший за столом на деревянном стуле Пирсон снабжал каждую коробочку серийным номером и прикладывал к ней бланк для результатов анализа.

Сидевшие позади Пирсона Коулмен и Александер готовили среды для посева культур.

Расположившийся в противоположном конце лаборатории Баннистер работал над материалами, которые Макнил, ставший на время ответственным патологоанатомом, считал первоочередными.

В лаборатории страшно воняло.

За исключением Коулмена, все в помещении курили. Когда с очередных коробочек снимали крышки, Пирсон, борясь с запахом, выпускал огромные клубы сигарного дыма. Незадолго до этого Пирсон предложил сигару Коулмену, и молодой патологоанатом даже раскурил ее, но потом решил, что сигарный дым хуже каловой вони, и затушил сигару.

Молоденький курьер, заклятый враг Баннистера, был наверху блаженства, доставляя в лабораторию пахучий материал. Каждую новую партию он сопровождал издевательской шуточкой. Придя в первый раз, он посмотрел на Баннистера и объявил:

— Ребята нашли верное место, куда посылать эти коробочки.

В следующий раз он сказал Коулмену:

— Вот вам шесть ароматов на выбор, доктор.

А теперь, поставив очередную партию перед Пирсоном, провозгласил:

— Как вам эти сливки с сахаром, сэр?

Пирсон, не подняв головы от стола, злобно фыркнул.

Джон Александер делал свое дело методично, полностью сосредоточившись на работе. Движения его отличались плавностью и быстротой, так понравившейся Коулмену при их первой встрече. Александер брал коробочку с материалом и, пододвинув к себе чашку Петри, маркером копировал на чашку номер коробочки. Потом снимал с нее крышку, брал за деревянную рукоятку тонкую платиновую петлю и прокаливал ее в пламени горелки.

Взяв петлей немного кала из образца, он погружал его в пробирку со стерильным физиологическим раствором. Снова прокалив петлю, он погружал ее в раствор и переносил материал на агар — питательную среду в чашке Петри, проводя штрих по поверхности агара.

Александер надписал очередную пробирку и поставил ее в штатив. Взяв со стола чашку Петри с посевом, он понес ее в термостат. Там культура будет стоять до следующего утра, когда из нее, при необходимости, будут взяты субкультуры. Ускорить этот процесс было невозможно.

Обернувшись, он увидел за спиной Дэвида Коулмена. Повинуясь неожиданному импульсу, Александер тихо, посмотрев на сидевшего за столом Пирсона, сказал:

— Доктор, я хочу вам кое-что сказать.

— Что именно? — Коулмен поставил свою чашку Петри в термостат и закрыл его дверцу.

— Я… то есть мы… решили последовать вашему совету. Я собираюсь подавать документы на медицинский факультет.

— Я рад, — искренне ответил Коулмен. — Уверен, что все будет хорошо.

— Что будет хорошо? — спросил вдруг Пирсон, подняв голову от стола.

Коулмен вернулся на свое рабочее место, открыл следующую коробочку и буднично сказал:

— Джон сказал, что собирается поступать на медицинский факультет. Недавно я советовал ему это сделать.

— О! — удивился Пирсон и метнул пристальный взгляд на Александера. — Как же вы будете учиться?

— Моя жена может работать, это во-первых, доктор. Кроме того, я могу подрабатывать лаборантом, так делают многие студенты-медики. — Александер посмотрел на Коулмена и добавил: — Я и не воображаю, что это будет легко. Но мы думаем, что попробовать стоит.

— Понятно. — Пирсон выдохнул клуб табачного дыма. Он хотел сказать что-то еще, но потом заколебался. И, только помолчав, спросил: — Как чувствует себя ваша жена?

— У нее все будет в порядке. Спасибо, доктор, — негромко ответил Джон.

На мгновение наступила тишина. Потом Пирсон медленно произнес:

— Мне бы очень хотелось хоть что-нибудь вам сказать. Но не думаю, что от этих слов будет какой-то прок.

Александер посмотрел старику в глаза:

— Да, доктор Пирсон, от слов прока не будет.

Вивьен, откинувшись на подушку, пыталась читать принесенный матерью роман. Но слова и их смысл ускользали от ее сознания. Она вздохнула и положила книгу на одеяло. Сейчас она всей душой жалела, что запретила Майку показываться ей на глаза. Может быть, послать за ним кого-нибудь? Она посмотрела на телефон. Если позвонить, то Майк прибежит через несколько минут. Вообще, как могла прийти ей в голову эта глупая идея — побыть несколько дней в разлуке, чтобы все обдумать? Они же любят друг друга, разве этого не достаточно? Позвонить? Рука ее задрожала. Она уже потянулась к трубке, но чувство целесообразности пересилило. Нет! Она будет ждать. Уже прошел второй день. Еще три дня пролетят быстро, а потом Майк вернется к ней — вернется навсегда.

Майк, вырвавшись на полчаса, упал в глубокое кожаное кресло комнаты отдыха младшего врачебного персонала. Он делал именно то, что велела ему Вивьен: думал о том, каково это — жить с женщиной, у которой осталась только одна нога.

Глава 23

Прошло четверо суток после выявления первого случая брюшного тифа в клинике Трех Графств.

Днем в кабинете администратора собрались председатель совета директоров Ордэн Браун, главный хирург Кент О’Доннелл и хозяин кабинета. Браун и О’Доннелл с серьезными лицами слушали, как Гарри Томазелли говорит по телефону.

— Да, — сказал администратор, — я все понимаю. — Последовала пауза, затем он продолжил: — Если это так необходимо, то мы согласимся с любыми предписаниями. Итак, в пять часов. До свидания.

Он положил трубку.

— Ну? — нетерпеливо спросил Ордэн Браун.

— Городской департамент здравоохранения дает нам время до вечера, — ответил Томазелли. — Если к этому времени мы не выявим носителя инфекции, то департамент закроет нашу кухню.

— Они понимают, что это значит? — закипая, спросил О’Доннелл и встал. — Они понимают, что это равносильно закрытию клиники? Разве вы не сказали им, что поставщики готовых блюд могут обеспечить едой всего лишь горстку пациентов?

Не теряя хладнокровия, Томазелли ответил:

— Да, я говорил, но это не произвело на них ни малейшего впечатления. Департамент здравоохранения опасается, что эпидемия может перекинуться и на город.

— Есть какие-нибудь новости из отделения патологической анатомии?

— Нет, — покачал головой О’Доннелл. — Они продолжают работу. Я был там полчаса назад.

— Я не могу этого понять! — возмутился Ордэн Браун. — За четыре дня в клинике выявлено десять случаев брюшного тифа — из них четверо пациентов, — а мы до сих пор не можем обнаружить источник!

— Это очень большая нагрузка для лаборатории, — объяснил О’Доннелл, — они не сидят сложа руки.

— Никто никого не обвиняет, — отрывисто бросил Ордэн Браун, — по крайней мере пока. Но мы просто обязаны дать результат.

— Джо Пирсон сказал, что все культуры будут готовы к завтрашнему утру. Если носитель инфекции — работник кухни, то они выявят его, самое позднее, завтра до полудня.

О’Доннелл обратился к Томазелли:

— Может быть, попробуешь убедить департамент подождать хотя бы до завтра?

Администратор вздохнул:

— Я пытался. Но они и так уже дали нам четыре дня. Больше ждать не хотят и не могут. Чиновник департамента прибудет сюда в пять часов. Если к этому времени носитель не будет найден, то, боюсь, нам придется принять неизбежное.

— И что вы предлагаете? — спросил Ордэн Браун.

— Мой отдел уже работает. Мы исходим из того, что клинику придется на время закрыть. — Было видно, что Томазелли потрясен не меньше остальных.

Наступило молчание, потом администратор обратился к О’Доннеллу:

— Кент, ты не сможешь прийти сюда в пять часов, чтобы вместе со мной встретить чиновника из департамента?

— Приду, — мрачно ответил О’Доннелл. — Думаю, я просто обязан быть здесь.

* * *

Напряжение, царившее в лаборатории, могло сравниться лишь с усталостью работавших здесь трех человек.

Джо Пирсон сильно осунулся, глаза его покраснели, а медлительность движений выдавала неимоверное утомление. Четыре дня и три ночи он провел в клинике, выкраивая по несколько часов сна на кушетке, которую перенес из коридора в свой кабинет. Старик уже два дня не брился. Костюм был сильно помят, волосы всклокочены. Он лишь однажды, на второй день, отлучился из клиники на несколько часов. Никто не знал, где он, и Коулмен не смог его найти, несмотря на неоднократные звонки администратора и главного хирурга, искавших заведующего отделением. Появившись на рабочем месте, Пирсон не объяснил причин своего отсутствия.

— Сколько культур мы уже обработали? — спросил Пирсон.

Коулмен заглянул в список:

— Восемьдесят девять. В термостате стоят еще пять, за которые мы возьмемся завтра утром.

Дэвид Коулмен выглядел свежее, нежели Пирсон, во всяком случае, в том, что касалось внешнего вида. В отличие от Пирсона он каждую ночь спал у себя дома, но уходил из лаборатории далеко за полночь, а возвращался около шести часов утра. Поэтому тоже чувствовал невыносимую усталость и молил Бога, чтобы не уступить в выносливости старику.

Коулмена поражал Джон Александер. К его приходу молодой лаборант уже был на месте и работал как хорошо отлаженная машина. Движения его были неизменно точны и размеренны, бланки заполнены четким, разборчивым почерком. Джону с самого начала этой адовой работы были не нужны инструкции. Он настолько хорошо все понимал, что Пирсон, последив за ним в первый день, перестал вмешиваться в его работу.

— Что у нас с субкультурами? — обратился Пирсон к Александеру.

Заглянув в журнал, Джон ответил:

— Из восьмидесяти девяти проверенных чашек сорок две были отобраны для высева субкультур. Субкультур высеяно двести восемьдесят.

Пирсон начал прикидывать, затем вполголоса произнес:

— Выходит, надо проверить еще сто десять субкультур, включая завтрашнюю партию.

Коулмен взглянул на Александера. Интересно, что он сейчас чувствует? Не бросился ли он с головой в работу, чтобы хоть как-то отвлечься от своего горя? Прошло четыре дня с тех пор, как умер его ребенок. Потрясение, вызванное несчастьем, внешне уже не проявлялось. Коулмену, однако, казалось, что эмоции Александера продолжают бушевать, и отголоском их было высказанное молодым человеком твердое намерение стать врачом. Пока Коулмен не стал углубляться в эту тему, но решил серьезно поговорить с Александером после аврала. Он мог многое ему посоветовать, основываясь на собственном опыте. Кроме того, что Джону нелегко будет снова стать студентом после неплохо оплачиваемой работы, его следовало предупредить и о других трудностях, ожидающих студентов-медиков в самом начале их тернистого пути.

Четвертый член этой команды, Карл Баннистер, был от работы освобожден. Старший лаборант отработал три дня и три ночи, в одиночку справляясь с повседневной работой лаборатории и помогая остальным, когда те окончательно зашивались. Однако сегодня утром речь Баннистера стала смазанной, движения — неуверенными, и Коулмен, не поставив в известность Джо Пирсона, отпустил его домой. Старший лаборант, бесконечно благодарный Коулмену, не стал спорить и ушел домой.

Подготовительная работа с пробами кала, прибывающими в лабораторию, шла непрерывно. Ко второму дню первые пробы пробыли достаточное время в термостате и были пригодны для дальнейшего исследования. Для того чтобы бесперебойно работать, Джо Пирсон снова перераспределил силы. Джон Александер и он занялись второй стадией исследования, а Коулмен продолжал обрабатывать поступающие образцы.

На агаре извлеченных из термостата чашек Петри были видны влажные розоватые колонии бактерий, размножившихся за сутки. Теперь предстояло отделить колонии очевидно безвредных бактерий от колоний, напоминающих брюшнотифозные. Эти последние надо было подвергнуть дальнейшей обработке.

Розоватые колонии сразу отбрасывались как не содержащие брюшнотифозных бактерий. Из бледных колоний, в которых могли прятаться бациллы брюшного тифа, материал переносили в десять пробирок. Каждая пробирка содержала особый реагент. После инкубации в термостате этих пробирок будет ясно, в какой пробе находится инфекционная тифозная бацилла.

Сегодня, на четвертый день, все пробы находились наконец в термостате. Эти пробы были взяты в клинике у всех, кто имел хоть какое-то отношение к приготовлению и раздаче пищи. Окончательный ответ лаборатория сможет дать только завтра утром. Сейчас же все двести восемьдесят пробирок с субкультурами, о которых доложил Александер, были расставлены в штативы и поставлены в термостат. Среди тех проб, что были уже исследованы до конца, пробы носителя, которого пытались найти уже четвертый день подряд, не обнаружились.

Зазвонил висевший на стене телефон, и Пирсон, сидевший к нему ближе всех, поднял трубку.

— Да? — ответил он и после паузы сказал: — Нет, пока ничего. Позвоним сразу, как только что-нибудь обнаружим. — Он повесил трубку.

Джон Александер вдруг ощутил сильнейшую усталость. Он заполнил очередной бланк и откинулся на спинку стула. Закрыв глаза, он наслаждался минутой праздного отдыха.

— Отдохни пару часов, Джон, — предложил ему Коулмен. — Поднимись к жене.

Александер встал. Он понимал, что если посидит еще минуту, то заснет.

— Обработаю еще один штатив и пойду, — сказал он.

Он достал из термостата еще один штатив с десятью пробирками, положил на стол чистый бланк и приготовился к работе. Посмотрев на часы, он с удивлением обнаружил, что заканчивается очередной рабочий день. Было без десяти пять.

Кент О’Доннелл положил трубку.

— Джо Пирсон говорит, что пока ничего нового, — ответил он на немой вопрос Томазелли.

В обшитом березовыми панелями кабинете администратора снова воцарилась тишина. Оба понимали все зловещее значение этих слов: «ничего нового». Оба знали, что за стенами кабинета со скрежетом останавливается механизм клиники.

После полудня, согласно заранее разработанному Томазелли плану, началось свертывание служб клиники ввиду угрозы закрытия кухни. Начиная с завтрашнего утра еду для сотни тяжелых, нетранспортабельных пациентов и пациентов, находящихся на строгой диете, будут готовить в двух местных ресторанах. Предполагалось также выписать из клиники всех, кого можно, а остальных перевести в другие лечебные учреждения Берлингтона и его окрестностей, где для них уже были подготовлены места.

Приказ о начале эвакуации больных Томазелли отдал час назад, понимая, что она затянется до глубокой ночи. Перед входом в отделение неотложной помощи начали выстраиваться машины «скорой помощи», вызванные по телефону отовсюду, откуда было возможно. В отделениях медсестры и врачи начали перемещать больных с коек на каталки и кресла, готовя их к переезду. Это был грустный и мрачный момент. Впервые за всю свою сорокапятилетнюю историю клиника Трех Графств закрыла двери перед больными и страждущими.

Раздался стук в дверь, и в кабинет вошел Ордэн Браун. Он внимательно выслушал доклад Томазелли о том, что было сделано за истекшие четыре часа.

Когда Томазелли замолчал, Браун спросил:

— Чиновник из департамента еще не приехал?

— Нет, — ответил Томазелли. — Ждем с минуты на минуту.

— Тогда, если не возражаете, я подожду вместе с вами, — негромко произнес Браун.

Немного помолчав, председатель совета директоров обратился к О’Доннеллу:

— Кент, сейчас это не важно, но я все же скажу, пока не забыл. Мне звонил Юстас Суэйн. Он хочет, чтобы ты приехал к нему, когда все это закончится.

В первый момент бесстыдство этого предложения лишило О’Доннелла дара речи. Было совершенно очевидно, зачем Юстас Суэйн хочет его видеть. Причина одна — несмотря ни на что, старик хочет использовать деньги и влияние для того, чтобы отстоять своего друга, Джо Пирсона. После того, что произошло за последние несколько дней, такая слепота и предвзятость казались невероятными. В груди О’Доннелла вскипела ярость.

— К черту Юстаса Суэйна и все его козни! — импульсивно воскликнул он.

— Могу напомнить, — ледяным тоном возразил Ордэн Браун, — что речь идет об одном из членов совета директоров. Какими бы ни были между вами разногласия, он заслуживает любезного обращения.

О’Доннелл вперил пылающий взгляд в Брауна. «Очень хорошо, если вы хотите войны, то вы ее получите, подумал он. Я покончил с политическими играми — раз и навсегда».

В этот момент на столе администратора загудел селектор.

— Мистер Томазелли, — послышался женский голос, — только что прибыл чиновник из департамента здравоохранения.

Было без трех минут пять.

Точно так же, как ровно шесть недель назад, когда О’Доннелл получил от Билла Руфуса первое предупреждение о надвигавшихся бедах, колокола церкви Искупления пробили наступление нового часа. Словно повинуясь этому сигналу, маленькая группа двинулась по коридорам клиники Трех Графств. Впереди шел Кент О’Доннелл, за ним — Ордэн Браун, Гарри Томазелли и доктор Норберт Форд, чиновник Берлингтонского департамента здравоохранения. Шествие замыкали миссис Строган, главная диетсестра, присоединившаяся к остальным, когда они выходили из кабинета администратора, и молодой помощник Форда, фамилию которого О’Доннелл забыл в суете взаимных представлений.

Теперь, когда гнев утих, О’Доннелл был рад приезду чиновника. Это вторжение помешало стычке между ним и Ордэном Брауном перерасти в серьезную ссору. Главный хирург понимал, что все они, включая и его самого, находятся в последние несколько дней в страшном напряжении, а председатель совета директоров в данной ситуации просто передал приглашение. Возмущение О’Доннелла вызвал не Браун, а Юстас Суэйн, и Кент уже сам хотел встретиться со старым воротилой с глазу на глаз, когда закончится вся эта история с эпидемией. Не важно, с чего начнет разговор Суэйн, он, О’Доннелл, будет говорить с ним прямо и открыто, невзирая на возможные последствия.

Группа по предложению О’Доннелла решила в первую очередь наведаться в отделение патологической анатомии.

— По крайней мере вы увидите, что мы делаем все от нас зависящее для выявления источника инфекции, — сказал он чиновнику.

— У меня нет оснований полагать, что вы ничего не делаете, и я вряд ли могу чем-то помочь вашим патологоанатомам, — усомнился доктор Форд. Но О’Доннелл настоял на своем, и вот теперь все они спускались в подвал, в отделение патологической анатомии.

Джон Александер поднял голову, посмотрел на вошедших и снова занялся пробирками. Пирсон, увидев О’Доннелла и Брауна, встал и направился к ним навстречу, вытирая на ходу руки о полы покрытого пятнами халата. По знаку администратора встал и Коулмен.

О’Доннелл представил людей друг другу. Когда Пирсон пожимал руку чиновнику, доктор Форд спросил:

— Вы что-нибудь нашли?

— Пока нет. — Пирсон жестом обвел лабораторию: — Как видите, мы до сих пор работаем.

— Джо, я думаю, вы должны это знать, — сказал О’Доннелл. — Доктор Форд собирается закрыть нашу кухню.

— Сегодня? — не веря своим ушам, спросил Пирсон.

— Боюсь, что да, — серьезно заявил чиновник.

— Но вы не можете этого сделать! Это же смешно! — Перед ними снова был прежний несгибаемый и воинственный Пирсон, усталые глаза его вспыхнули гневом. Он набросился на чиновника: — Мы работаем не покладая рук. Мы будем работать всю ночь и исследуем все оставшиеся субкультуры. Мы непременно закончим к завтрашнему полудню. Если носитель находится среди работников кухни, мы найдем его со стопроцентной гарантией.

— Простите, — вежливо возразил доктор Форд, — мы не можем полагаться на случай.

— Закрытие кухни автоматически влечет за собой закрытие клиники, — продолжал пылать Пирсон. — Не сомневаюсь, что вы можете подождать до утра.

— Боюсь, что нет, — вежливо, но твердо произнес доктор Форд. — Кроме того, это не только мое решение. Нельзя допустить дальнейшее распространение эпидемии. Пока брюшной тиф ограничен стенами вашей клиники, но болезнь может в любой момент вырваться в город. Мы думаем об этом.

В разговор вмешался Томазелли:

Страницы: «« ... 1415161718192021 »»

Читать бесплатно другие книги:

Частный детектив из Бруклина Митчелл Хилл ввязывается в расследование нескольких дел. На первый взгл...
Эта первая книга в России, которая дает практический системный подход к управлению стрессом. Поэтому...
Милкомеда – это то, что ждет нас через миллиарды лет.Огромная супергалактика, образовавшаяся в резул...
Колька — обычный десятилетний мальчик, живущий с родителями в селе. Вот только однажды он начинает в...
Помогать раненым надо с осторожностью. Кто знает, кем он окажется и к чему тебя приведет эта непроше...
Книга американского автора Шарлин Идальго посвящена кельтским ритуалам и природной магии. Из нее вы ...