Муравьи Вербер Бернард
Главный его враг – Время. Каждый миг для него противник. По сравнению со Временем жуткий паук для него – лишь сдерживающий фактор, а не враг в прямом смысле.
Самец чувствует, как старость быстро истощает его тело. Через несколько часов он станет совсем дряхлым. Все пропало. Жизнь прожита зря. Какая досада!..
Он отчаянно барахтается. Только беда в том, что, попав в паутину, ты начинаешь вырываться и запутываешься еще больше, хотя, даже если ты не пытаешься выбраться, тебе все равно придет конец…
Подобравшись к поденке поближе, паук обвивает его нитью еще несколько раз. Теперь у него сразу две жертвы – ему хватит белков и, соответственно, сил, чтобы завтра же приступить к плетению другой паутины. Но, готовясь усыпить вторую жертву, он опять чувствует вибрацию, только уже совсем другую. Тонкую… Тип, тип, тип-тип-тип, тип-тип, тип-тип-тип. Самка! Она ползет по нитке и похлопывает по ней, подавая сигнал:
«Я своя и не собираюсь красть у тебя пищу».
Такого возбуждающего подрагивания самец еще никогда не ощущал. Тип, тип-тип-тип. Не в силах сдержаться, он семенит навстречу своей возлюбленной – молоденькой самке, пережившей только четыре линьки, тогда как сам он оставил позади уже целую дюжину. Она раза в три крупнее, но ему как раз нравятся пышки. Он показывает ей свою добычу, оба этих насекомых позволят им поддерживать свои силы.
Пауки располагаются поудобнее и начинают совокупляться. Соитие у них – процесс довольно сложный. У самцов вместо фаллоса имеется двойной генитальный отросток, похожий на пушку. Самец спешно строит мишень в виде маленькой паутины и орошает ее половыми клетками. Затем, смочив в них одну лапу, он засовывает ее в лоно самки. В сильном возбуждении он проделывает это несколько раз. Молоденькая самка, охваченная не меньшим возбуждением, не в силах сдержаться, вгрызается ему в голову.
Теперь было бы глупостью не сожрать его целиком. Именно это она и делает, но насытиться все равно не может. Тогда самка паука бросается на самца поденки, обрывая до срока его и без того короткую жизнь. Затем паучиха поворачивается к муравьиной королеве, которая в предчувствии скорого смертельного укола впадает в панику и начинает дергаться.
Но 56-й определенно везет: вдалеке появляется новый жужжащий персонаж, и с его появлением все меняется. Это еще одна букашка с юга, из тех, что недавно устремились на север. На самом деле это здоровенный хрущ-единорог, или жук-носорог. Он на полном ходу врезается в самую середину паутины, растягивает ее, как пружину, и… пробивает насквозь. Плетение 95/10 крепкое, даже слишком. Тем не менее узорчатое шелковое полотно рвется и клочьями повисает в воздухе.
Паучиха успевает отпрыгнуть в сторону, удерживаясь на спасательной нити. А муравьиная королева, избавившись от белых пут, осторожно ползет по земле, не в силах снова взлететь.
У паучихи уже другие заботы. Она вскарабкивается на ветку, собираясь соорудить там ясли и отложить яйца. Когда детеныши вылупятся, а их будет не один десяток, они первым делом поспешат сожрать собственную мать. Так уж заведено у пауков, такие вот они неблагодарные твари!
– Билсхейм!
Комиссар резко отвел трубку от уха, будто та укусила его. Звонила его начальница… Соланж Думен.
– Алло!
– Я дала вам указания, а вы до сих пор пальцем о палец не ударили. Чем вы там занимаетесь? Ждете, когда весь город исчезнет в этом подвале? Знаю я вас, Билсхейм, вы тот еще мастер проволочек! Мне бездельники не нужны! И я требую, чтобы вы разобрались с этим делом за сорок восемь часов!
– Но, мадам…
– И никаких «но, мадам»! Ваших людей я уже проинструктировала, так что прямо завтра утром отправляйтесь туда. Все инструменты уже там, на месте. Давайте, пошевеливайтесь, черт побери!
Комиссар весь напружинился. У него дрожали руки. Человек он был подневольный. Какого дьявола он должен кому-то подчиняться? Чтобы не потерять работу и не стать отщепенцем. Обрести настоящую свободу Билсхейм мог, лишь облачившись в лохмотья бомжа, но он пока не был готов к такого рода испытанию. Свойственная ему аккуратность и привычка следовать заведенному порядку, а также приучать к этому других вступили в противоречие с его желанием не подчиняться чужой воле. У него засосало под ложечкой – снова дала знать о себе язва. В конце концов стремление к порядку победило в нем страсть к свободе. И он смирился.
Отряд охотников, укрывшись за камнем, наблюдает за ящерицей. Она здоровенная – шестьдесят голов в длину (восемнадцать сантиметров). Ее шершавый зеленовато-желтый, в черную крапинку панцирь внушает страх и отвращение. Воину номер 103 683 кажется, что крапинки – это засохшие брызги крови всех ее жертв.
Зверюга, как и следовало ожидать, окоченела. Она шевелится, но еле-еле, будто боится переставлять лапы.
Едва выходит солнце, подается феромоновая команда:
«Вперед, на Зверя!»
Ящерица видит, как на нее движется целое полчище злобных черных козявок. Она медленно поднимается, раскрывает розовую пасть, из которой высовывается длинный язык, и начинает быстро размахивать им из стороны в сторону, колошматя подобравшихся слишком близко к ней муравьев, – они приклеиваются к языку, и она тут же отправляет их себе в пасть. Затем чуть-чуть отрыгивает и с быстротой молнии улепетывает прочь.
Охотники, не досчитавшиеся трех десятков собратьев, застывают в изумлении. Оказывается, сил у твари предостаточно, хоть она и замерзла!
Солдат номер 103 683, которого никак нельзя заподозрить в трусости, одним из первых замечает, что охотиться на такого зверя – значит обречь себя на верную гибель. Этот враг как неприступная крепость. Шкура ящерицы подобна броне – такую не возьмут ни муравьиные челюсти, ни кислота. А крупные размеры и проворство, даже на холоде, дают ей решающее преимущество.
Однако муравьи не думают отступаться. Подобно стае крошечных волков, они бросаются по следам чудища. Они мчатся под сводом папоротников, испуская грозные феромоны, насыщенные запахом смерти. Хотя этот запах пока пугает только слизней, он все же помогает муравьям почувствовать себя сильными и непобедимыми. Преодолев расстояние в несколько тысяч голов, они снова натыкаются на ящерицу – та жмется к стволу ели и, похоже, переваривает легкий завтрак.
Надо действовать! Чем дольше ждешь, тем активнее она становится! Уж если ей на холоде проворства не занимать, то какой она будет, когда отогреется на солнце? Охотники сплетаются усиками и держат совет. Атаковать предполагается с ходу. Они разрабатывают план действий.
Воины сваливаются с ветки прямо на голову зверюги. Они пытаются ослепить ящерицу, кусая ее веки, и уже забираются к ней в ноздри. Но первому отряду не везет. Ящерица резко отмахивается лапой, хватая зазевавшихся муравьев и мигом проглатывая их.
Но тут подоспевает вторая волна нападающих. Ловко увернувшись от нацеленного на них языка ящерицы, они совершают поразительно широкий обходной маневр и… впиваются в ее куцый, еще не успевший отрасти хвост. Не случайно Мать уверяет: «У любого противника есть слабое место. Найди его и рази, воспользовавшись этой слабостью».
Они вспарывают тело ящерицы, прожигая его кислотой, проникают в рану и добираются до ее кишок. Ящерица переворачивается на спину, дрыгает задними лапами, а передними лупит себя по брюху. Боль от тысячи укусов пожирает ее изнутри.
В это же время другой отряд охотников наконец забирается в ноздри твари, которые раздуваются и лопаются под натиском жгучих кислотных струй.
Третий отряд атакует глаза. Муравьи разрывают в клочья эти мягкие шарики, но, пробравшись в глазные впадины, они оказываются в тупике: отверстие глазного нерва слишком узкое, проникнуть через него в мозг невозможно. Тогда они присоединяются к охотникам, успевшим глубоко забиться в ноздри ящерицы…
Ящерица корчится, засовывает лапу себе в пасть, пытаясь раздавить муравьев, впившихся ей в глотку. Слишком поздно.
Тем временем в одном из легких ящерицы 4000-й сталкивается со своим молодым приятелем – номером 103 683. Кругом кромешная темень, и они ничего не видят, потому что у бесполых особей нет инфракрасных глазков. Тогда они сцепляются кончиками усиков.
«Эй, давай, пока собратья наши заняты делом, дернем к Восточному термитнику. Пускай они думают, что мы погибли в стычке».
Они выбираются тем же путем, каким проникли в чрево ящерицы, – через ее хвостовой отросток, превратившийся в кровавое месиво.
Завтра ящерицу разделают на тысячи мелких кусочков, чтобы их было удобно есть. Часть из них, обсыпанных песком, переправят в Зуби-зуби-Кан, а остальные доставят в Бел-о-Кан, где съедят, посвящая собратьев в захватывающие детали этой великой охоты. Муравьиной цивилизации нужно укреплять свои силы и боевой дух. И победы над ящерицами помогают делать это как ничто другое.
СМЕШЕНИЕ: Было бы ошибкой полагать, что муравьиные гнезда недоступны для чуждых видов. Разумеется, каждое насекомое вооружено пахучим флагом своего вида, тем не менее никакой «ксенофобией», свойственной людям, здесь и не пахнет.
Если, к примеру, поместить в заполненный землей террариум сотню муравьев Formica rufa, а также сотню муравьев Lazius niger, и у каждого из этих видов будет своя плодущая самка, нетрудно будет заметить, что после нескольких «бескровных» столкновений и долгого общения с помощью усиков два вида начнут совместно строить муравейник.
Часть проходов в таком муравейнике будет приспособлена под размеры рыжих муравьев, а другая часть – под размеры черных, но при этом оба вида станут смешивать таким образом, что можно прийти к выводу: у муравьев не существует доминирующего вида, который пытался бы оттеснить представителей другого вида в какое-нибудь изолированное место наподобие городского гетто.
Эдмонд УэллсЭнциклопедия относительного и абсолютного знания
Дорога, что ведет к Восточным землям, пока не очищена. Войны с термитами мешают установить в этих краях мир и порядок.
Муравьи номер 4000 и 103 683-й трусят по тропинке, которая не раз была полем сражения. Над ними порхают, вращая усиками, ядовитые бабочки, и это их настораживает.
Через некоторое время 103 683-й чувствует, как у него под правой лапой что-то копошится. Вскоре он понимает, что это клещи – крохотные существа, ощерившиеся колючками и усиками, шерстинками и коготками, которые целыми полчищами перемещаются с места на место в поисках грязных закутков. Это зрелище забавляет 103 683-го. Подумать только, что на одной планете уживаются крохи вроде клещей и великаны вроде муравьев!
Номер 4000 останавливается перед каким-то цветком. Внезапно ему становится плохо. Он очень стар, ему сегодня и без того досталось, а теперь пробудились молодые личинки наездника. Они, верно, проголодались и начинают жадно пожирать внутренности бедного муравья.
Солдат номер 103 683, чтобы спасти старика, роется у себя в общественном желудке в поисках хотя бы нескольких капелек медвяной росы ломехузы. Во время недавней потасовки в подземельях Бел-о-Кана он собрал ничтожное количество этого нектара, чтобы потом использовать его как болеутоляющее средство. С этим сладким ядом он обращался крайне осторожно и отравиться не успел.
Муравей номер 4000 глотает нектар, и боли утихают. Однако он просит дать ему еще немного. Солдат 103 683 пытается его образумить, но 4000-й не унимается – он даже готов драться со своим товарищем, лишь бы выжать из него последние капли дурманящего зелья. Старик уже собирается наброситься на молодого солдата, но неожиданно соскальзывает в ямку, вырытую в песке. Это ловушка муравьиного льва!
У муравьиного льва, вернее его личинки, квадратная голова – с ее помощью он, как лопатой, и роет свои знаменитые ямки-ловушки. А потом забирается туда и поджидает добычу.
Солдат номер 4000 поздновато понимает, что случилось. Муравьи достаточно легкие, и выбраться из подобной передряги особого труда для них не составляет. Да вот только едва он начинает подниматься наверх, как из глубины ямы вырастают две длинные, обрамленные колючками челюсти и обсыпают его песком.
«На помощь!»
Старик забывает про боль, которую причиняют ему зловредные личинки-наездники, и про необоримую страсть к зелью ломехузы. Ему страшно и совсем не хочется сгинуть таким образом.
Он отбивается изо всех сил. Но ловушка муравьиного льва, как и паутина, для того и создана, чтобы ввергнуть жертву в страх. Чем больше 4000-й барахтается, силясь выбраться из ямы, тем быстрее осыпаются ее края, увлекая его на дно… где притаился муравьиный лев, который вновь и вновь обдает его мелким песком.
Солдат номер 103 683 живо смекает, что, если он наклонится и протянет товарищу лапу, то и сам сильно рискует провалиться в яму. Он отползает в сторону и высматривает поблизости травинку, достаточно длинную и крепкую.
Между тем старый муравей, не в силах больше ждать, испускает истошный пахучий крик и начинает еще более отчаянно барахтаться в песке, больше похожем на жижу. В результате он еще быстрее проваливается в яму. Вот он уже всего в пяти головах от резаков-ножниц. При ближайшем рассмотрении они и впрямь ужасают. Каждая челюсть усеяна сотнями острых зубчиков, между которыми торчат длинные, искривленные колючки. Кончик челюсти имеет форму шила, способного пробить насквозь любой муравьиный панцирь.
Наконец, на краю ямы появляется 103 683-й и протягивает товарищу стебелек маргаритки. Скорее! Тот выбрасывает вперед лапы, пытаясь ухватиться за стебелек. Но муравьиный лев не собирается выпускать жертву. Он быстро обсыпает песком обоих муравьев. Они ничего не видят и ничего не слышат. Затем муравьиный лев забрасывает их камешками, которые с угрожающим стуком бьются об их хитиновые панцири. Старик номер 4000, наполовину погребенный в песке, соскальзывает все ниже.
Молодой солдат упирается всеми лапами, сжимая в зубах стебелек. Он слишком долго ждет движение снизу и уже готов отступиться, как вдруг из песка высовывается лапа… Спасен! Наконец 4000-й выскакивает из смертельной ловушки.
А там, внизу, в ярости и отчаянии щелкают грозные клешни. Муравьиному льву нужны белки, чтобы превратиться во взрослую особь. Сколько же ему теперь придется голодать, пока в яму соскользнет еще какое-нибудь насекомое?
Оба муравья чистятся и начинают угощать друг друга. Только на этот раз о зелье ломехузы они не вспоминают.
– Здравствуйте, Билсхейм! – Она подала ему вялую руку. – Знаю, вы не ожидали меня здесь увидеть. Но раз уж это трудное дело быстро не закрыть, пришлось сообщить префекту, а вскоре ходом расследования заинтересуется и министр. Потому я решила подключиться к нему лично… Ладно, не дуйтесь, я шучу, Билсхейм. Куда делось ваше чувство юмора?
Старый полицейский не знал, что сказать в ответ. И так повторялось последние лет пятнадцать. С ней бесконечные «разумеется» никогда не срабатывали. Он хотел заглянуть ей в глаза, но они были прикрыты длинной прядью рыжих крашеных волос. Писк моды. Сослуживцы уверяли, будто таким образом ей хотелось показать всем, что она буквально горит на работе, а заодно оправдать исходивший от нее резкий запах…
Соланж Думен. С тех пор как у нее наступила менопауза, она стала совершенно неуживчивой. На самом деле ей следовало бы принимать женские гормоны, чтобы справиться с раздражительностью, но она до смерти боялась растолстеть, ведь гормоны, как известно, удерживают воду в организме. Вот она и срывала зло на окружающих, чувствуя, что неумолимо превращается в старуху.
– Зачем же вы пожаловали? Хотите пойти туда с нами? – спросил полицейский.
– Смеетесь, старина? Туда пойдете вы. А я останусь здесь, с чаем в термосе и с портативной рацией.
– А если со мной что-нибудь случится?
– Почему вы сразу думаете о самом плохом? Струсили? Говорю же, мы будем с вами на связи. При малейшей опасности дадите мне знать, и я приму необходимые меры. Потом, старина, вас снабдили по полной программе, вы пойдете с современным снаряжением – с таким ходят на самые трудные задания. Послушайте, у вас будет альпинистская веревка, оружие. Не говоря уж о полудюжине бравых молодцев.
Она кивком указала на жандармов, стоявших навытяжку. Билсхейм пробурчал:
– С Галеном пошли восемь пожарных, а толку-то…
– Но у них не было ни оружия, ни радиосвязи! Да хватит упираться, Билсхейм.
А он и не собирался спорить. Все эти игры в начальников и подчиненных сидели у него в печенках. Вступить в дискуссию с Соланж Думен означало уподобиться ей. Она была как сорная трава в саду. Надо было позволить ей расти и при этом смотреть в оба, чтобы не обжечься.
Трезво мыслящий комиссар Билсхейм натянул костюм спелеолога, обмотал альпинистскую веревку вокруг пояса и повесил рацию на плечо.
– Если я не вернусь, хочу, чтобы все мое имущество передали в сиротский приют для детей полицейских.
– Хватит нести чушь, дорогой Билсхейм. Вы вернетесь, и мы все дружно отправимся в ресторан обмыть это дело.
– Если все же я не вернусь, хочу, чтобы вы знали…
Она нахмурилась:
– Ну-ну, хватит ребячиться, Билсхейм!
– Я хотел сказать… Когда-нибудь нам всем воздастся по делам нашим.
– Да вы у нас мистик! Нет, Билсхейм, ошибаетесь, никому не воздается по его делам! Может, он и существует, ваш «справедливый Бог», да только ему нет до нас никакого дела! И уж если вам не повезло при жизни, после смерти не повезет и подавно!
Она усмехнулась, потом, подойдя к подчиненному, дотронулась до него. У комиссара перехватило дыхание. Ну и запах – как из того подвала, впрочем, надышаться им он еще успеет…
– Только не надо отпевать себя раньше срока. Сперва доведите до ума это дело. От вашей смерти не будет никакого толка.
От обиды комиссар становился похожим на малое дитя – вот и сейчас он будто превратился в мальчишку, у которого отобрали лопатку и который, понимая, что игрушку ему уже не вернут, продолжает, однако, ее робко клянчить.
– Еще бы, моя смерть положила бы конец вашему «персональному» расследованию. Решили «подключиться лично» к этому делу, как вы сами сказали, что ж, давайте, там будет видно.
Она подошла к нему еще ближе, будто собираясь поцеловать его в губы. Но вместо этого она, брызгая слюной, медленно проговорила:
– А ведь вы не любите меня, Билсхейм, правда? Меня никто не любит, ну и плевать, я всех вас тоже не люблю. И я вовсе не нуждаюсь в вашей любви. Мне требуется одно – чтобы меня боялись. Только имейте в виду: если вы сломаете себе шею, я не стану плакать, а пошлю третью команду. Если уж вы действительно хотите мне насолить, возвращайтесь живым и со щитом, тем самым вы меня очень обяжете.
Он ничего не ответил. Только молча разглядывал поседевшие кончики ее прядей, уложенных по последней моде, и это его успокаивало.
– Мы готовы! – отрапортовал один из жандармов, подняв винтовку.
У каждого из них была страховочная веревка.
– Ладно, тогда вперед!
Они помахали троим полицейским, которые должны были поддерживать с ними связь, оставшись здесь, наверху, и полезли в подвал.
Соланж Думен примостилась за столом и положила на него свой приемопередатчик.
– Удачи, возвращайтесь скорей!
Три одиссеи
НАКОНЕЦ, 56-я нашла самое подходящее место для строительства города. Вот он, круглый пригорок. Она взбирается на вершину. Отсюда видны города, расположенные дальше к востоку: Зуби-зуби-Кан и Глуби-дию-Кан. В общем, больших трудностей со связью с остальной частью Федерации быть не должно.
Она оглядывается кругом: земля здесь довольно твердая, с серым оттенком. Новоиспеченная королева ищет, где почва помягче, но все тщетно. Она вгрызается челюстями в эту твердь, собираясь вырыть себе первую брачную норку, и вдруг чувствует странный толчок. Похоже на землетрясение, только совсем слабое, причем произошло оно явно где-то поблизости. Она опять вгрызается в землю. Новый толчок, уже посильнее, – холм вздыбливается и сдвигается влево…
На протяжении своей долгой истории муравьи повидали немало чудес, но живой холм – такого они еще не встречали! Между тем куча земли движется быстро, сминая высокую траву и ломая кустарники.
Не успевает 56-я прийти в себя от изумления, как видит: на нее надвигается другой пригорок. Что за наваждение! Деваться некуда – она становится невольной участницей возникшей возни – вернее, брачной демонстрации пригорков, которые начинают тереться друг о дружку без зазрения совести… Благо пригорок, где сидит 56-я, – самка. Второй холмик неспешно взгромождается на нее. У него постепенно вырастает голова – каменная, как у жуткой горгульи с разверстой пастью.
Это уже чересчур! Молодая королева решительно не желает строить свой город в этом месте. Скатившись к подножью пригорка, она понимает, какой опасности ей удалось избежать. У обоих пригорков имеются не только головы, но и по четыре лапы, а еще короткие треугольные хвосты.
Так 56-я впервые увидела черепах.
ВРЕМЯ ПОДКОВЕРНЫХ БОРЦОВ: Самая распространенная система организации людей – это сложная иерархия, состоящая из «управителей» – мужчин и женщин, облеченных властью. Они управляют подчиненной им ограниченной группой «творцов», плоды трудов которых, под предлогом распределения, присваивают себе «торговцы»… Управители, творцы, торговцы. Вот вам три сословия, которые в наши дни соответствуют муравьиным кастам рабочих, солдат и половых особей.
Борьба между Сталиным и Троцким, двумя вождями русской революции начала XX века, наилучшим образом показывает, как происходит переход от системы творцов к системе управителей. Сталин, мастер подковёрных интриг, фактически оттеснил от власти Троцкого, генератора идей и создателя Красной армии. И предал его забвению.
Вы успешнее и быстрее поднимаетесь по общественной лестнице, если умеете подкупать, объединять вокруг себя душегубов и плести ложь, а не выдвигать новые идеи и создавать новые материальные ценности.
Эдмонд УэллсЭнциклопедия относительного и абсолютного знания
Муравьи номера 4000 и 103 683 движутся дальше по пахучей тропе, что вела к Восточному термитнику. По пути они встречают жуков, которые скатывают шарики перегноя, едва заметных в траве муравьев-разведчиков мелкой разновидности и сущих великанов, которые, в свою очередь, едва замечают двух солдат-странников…
Дело в том, что в природе существует больше двенадцати тысяч муравьев, и все они различаются по строению. Самые маленькие – размером не больше нескольких сотен микрон, а самые большие бывают до семи сантиметров в длину. Рыжие относятся к муравьям средней величины.
Старый муравей номер 4000, похоже, начинает ориентироваться на местности. Нужно еще перебраться вон через ту бляшку зеленого мха, вскарабкаться на куст акации, пролезть под сводом нарциссов, добраться до засохшего дерева, и все.
В самом деле, перевалив через пень, они видят за зарослями солероса и облепихи Восточную реку и гавань Сатей.
– Алло, алло, слышите меня, Билсхейм?
– Отлично слышу.
– Все хорошо?
– Нормально.
– Судя по длине отмотанной веревки, вы прошли четыреста восемьдесят метров.
– Прекрасно!
– Заметили что-нибудь?
– Ничего особенного. Только странные надписи на камне.
– Что еще за надписи?
– Какие-то тайные заклинания. Хотите прочту?
– Не надо, я верю вам на слово…
В чреве у 56-й все бурлит. Мечется, толкается, дергается. Обитатели ее будущего города выражают нетерпение.
Она больше не привередничает и выбирает в желто-красно-черной земле канавку, решив именно тут заложить свой будущий город.
Здесь вполне безопасно. Поблизости не пахнет ни карликами, ни термитами, ни осами. Зато сохранились феромоновые следы, указывающие, что в этих краях уже бывали отважные белоканцы.
Самка номер 56 пробует землю на вкус. Она богата микроэлементами и насыщена влагой, впрочем, вполне умеренно. Рядом даже нависает кустик.
Она расчищает на земле круг диаметром три сотни голов – это самая подходящая форма для города.
Выбившись из сил, она сглатывает, пытаясь отрыгнуть пищу из общественного желудка, но он давно пуст. У нее совсем не осталось запасов энергии. Тогда она резким движением отрывает у себя крылья и с жадностью съедает их мышечные корешки.
После такой энергетической подпитки ей хватит сил на несколько дней.
Затем самка зарывается в землю по самые усики. Сейчас, пока она представляет собой легкую добычу, ее никто не должен обнаружить.
Она ждет. Город, спрятанный в ее чреве, понемногу пробуждается. Как же она его назовет?
Первым делом нужно придумать королевское имя. У муравьев имя дает право на сохранение независимой сущности. Рабочие, солдаты и девственные половые особи обозначаются только цифрами, соответствующими порядковому номеру их появления на свет. Зато оплодотворенные самки могут взять себе имя.
Гм! За ней гнались охотники с запахом камня – стало быть, ей пристало назваться не иначе как гонимой королевой. Причем за ней гнались, потому что она пыталась разгадать загадку тайного оружия. И об этом не стоит забывать. Значит, она не кто иная, как королева-тайноискательница.
И она решает назвать будущее поселение городом королевы-тайноискательницы. На муравьином пахучем языке это обозначается так:
ШЛИ-ПУ-КАН.
Через два часа – новый вызов.
– Как вы там, Билсхейм?
– Перед нами дверь. Самая обыкновенная. Сверху длинная надпись. Старинный шрифт.
– Что там написано?
– Теперь хотите, чтоб я прочел?
– Да.
Комиссар подсветил себе фонариком и стал читать медленно и торжественно, по мере того, как ему удавалось разобрать слова:
– Душа в час смерти переживает то же ощущение, что и люди, посвящаемые в великие Тайны.
Прежде всего, это беспорядочные метания, сопровождаемые мучительной встряской, бесконечно тревожные блуждания во мраке.
Засим, перед самым концом, страх достигает своего предела. Озноб, дрожь, холодный пот, всепоглощающий ужас.
Дальше почти внезапно следует восхождение к свету, внезапному озарению.
В глаза бьет дивный свет, вас несет над нетронутыми скверной краями и лугами, где слышатся голоса и музыка.
Священные слова исполнены благочестивого почтения. Совершенный, посвященный человек становится свободным и славит Тайны.
Один из жандармов содрогнулся.
– А что там, за этой дверью? – послышалось из рации.
– Так-так, открываю… За мной, ребята!
Долгая пауза.
– Алло, Билсхейм! Алло!.. Отвечайте, черт подери, ну что там?
Послышался звук выстрела. И снова тишина.
– Алло, Билсхейм, отвечайте же, старина!
– Билсхейм на проводе.
– Говорите, что там у вас?
– Крысы. Тысячи крыс. Они так и сыпались нам на головы, но мы их распугали.
– И поэтому стреляли?
– Да. Теперь они попрятались.
– Скажите, что вы там видите!
– Здесь все красное. На каменных стенах везде следы ржавчины, а на земле… кровь! Мы идем дальше…
– Держите связь! Зачем отключаетесь?
– Я действую так, как считаю правильным, мадам, и в ваших советах издалека, с позволения сказать, не нуждаюсь.
– Но, Билсхейм…
Щелк. Комиссар отключил связь.
Сатей на самом деле не гавань и не передовой пост. Однако отправляющиеся в дальние походы белоканцы предпочитают переправляться через реку в этом самом месте.
В давние времена, когда муравьи-первопроходцы из династии Ни оказались на берегу этой узкой бухточки, они поняли, что переправиться через реку не так-то просто. Только они не привыкли отступать перед трудностями. При необходимости муравей тысячу раз будет биться головой о преграду, используя тысячу разных способов, пока не умрет или пока не преодолеет преграду.
Подобное поведение может показаться безрассудным. Такая тактика, понятно, потребовала немалых жертв от муравьиной цивилизации и напрасной траты времени, но, как оказалось, она себя оправдала. В конечном счете, пусть и ценой неимоверных усилий, муравьям неизменно удавалось справляться с трудностями.
В Сатей первопроходцы сначала пробовали переправиться через реку по воде. Водная гладь вполне выдерживала их вес, одна беда: за нее нельзя было уцепиться когтями. Муравьи скользили по воде, у самого берега, как по льду. Два шага вперед, три шага в сторону… плюх! И тут их пожирали лягушки.
После сотни бесплодных попыток, обернувшихся тысячами жертв среди первопроходцев, муравьи принялись искать другое решение. Рабочие, сцепившись лапами и усиками, выстроились в цепочку, растянувшись до противоположного берега. И все бы ничего, не окажись река слишком широкой и бурной. Итог – двести сорок тысяч погибших. Но муравьи не сдавались. По велению тогдашней королевы Бию-па-ни они попробовали соорудить мост из листьев, потом – из веток, затем – из трупов майских жуков, далее – и из камешков… Эти четыре попытки стоили жизни шестистам семидесяти тысячам рабочих. Таким образом, по прихоти Бию-па-ни за все время ее царствования на строительстве моста ее мечты погибло больше подданных, чем в битвах за территории!
Тем не менее она стояла на своем. Надо было перейти через Восточные земли. После неудачных опытов с мостами ей пришло в голову обогнуть реку, поднявшись к ее истоку на севере. Ни одна из отправившихся туда экспедиций так и не вернулась. Восемь тысяч погибших. Не угомонившись, она решила, что муравьи должны учиться плавать. Пятнадцать тысяч погибших. Потом у нее возникла идея, чтобы муравьи попробовали приручить лягушек. Шестьдесят восемь тысяч погибших. А как насчет того, чтобы планировать на листиках, спрыгнув с высокого дерева? Пятьдесят два погибших. А переправляться под водой, обмазав лапы загустевшим медом? Двадцать семь погибших. Потом рассказывали: когда ей сообщили, что в городе осталось не больше десятка не имеющих повреждений рабочих, и посоветовали отказаться на время от дальнейших планов, она изрекла:
«Жаль, у меня еще столько идей!..»
И все же муравьи-федераты в конце концов нашли достойное решение. Спустя триста тысяч лет королева Лифуг-рьюни предложила своим верноподданным прорыть туннель под рекой. Проще простого – и как только это раньше никому не приходило в голову!
Так, из Сатей стало возможно переправляться через реку – под ее дном, – причем совершенно беспрепятственно.
Воин номер 103 683 и старик 4000-й уже достаточно долго пробираются по знаменитому туннелю. Здесь сыро, хотя протечек нигде не видно. Город термитов стоит на другом берегу. Впрочем, термиты пользуются этим же туннелем, чтобы проникнуть на территорию федератов. До сих пор у них был молчаливый уговор: под землей никаких стычек, все ходят туда-сюда беспрепятственно – и термиты, и муравьи. Но если бы одна из сторон вдруг решила объявить себя главной, другая, ясное дело, попыталась бы перегородить или затопить проход.
Они идут по длинной подземной галерее, которой нет конца. Одна беда: водная масса у них над головой очень холодная, а под землей еще холоднее. Каждый шаг дается все труднее. Если они здесь заснут, то уже навсегда, и им это известно. Потому муравьи ползут вперед, и только вперед – к выходу. Они выбирают из своих общественных желудков остатки белков и глюкозы. У них одеревенели мышцы. Наконец, вот он, выход… Выбравшись на вольный воздух, совершенно продрогшие 103 683-й с 4000-м засыпают прямо посреди дороги.
Продолжая движение в грязи и кромешной тьме, комиссар Билсхейм невольно погружается в раздумья. Хотя думать здесь особенно нечего – иди себе да иди, и так до самого конца. Если только он есть, этот конец…
Разговоры идущих гуськом за Билсхеймом шестерых жандармов стихли. Прислушиваясь к их хриплому дыханию, он думал, что на самом деле стал жертвой несправедливости.
Что ни говори, а он уже давно мог стать главным комиссаром и получать приличную зарплату. Он хорошо выполнял свою работу, нередко перерабатывал и успел раскрыть добрый десяток дел. Единственное – его дальнейшему продвижению по службе всегда мешала Думен.
Вскоре такое положение стало для него невыносимым.
– Ну и черт с ней!
Все остановились.
– Все в порядке, комиссар?
– Да, да, в порядке, двигаем дальше!
Стыд и позор: он уже разговаривает сам с собой. Билсхейм закусил губу, поклявшись, что будет держать себя в руках. Однако не прошло и пяти минут, как он снова с головой ушел в свои мысли.
Он ничего не имел против женщин, просто ему не нравились дуры. «Эта старая ведьма с трудом читает и пишет, она не довела до ума ни одного дела, и нате вам – ее назначают начальницей целого отдела и передают в подчинение аж сто восемьдесят полицейских! Да и получает она теперь раза в четыре больше моего! А еще говорят: идите служить в полицию! Тут уж точно без постели не обошлось – иначе ее предшественник нипочем не стал бы рекомендовать ее повысить. Ко всему прочему, она назойливая, как муха, и вечно сует нос, куда не просят. Она науськивает всех друг против друга, сама работает спустя рукава, зато везде и всюду строит из себя важную птицу…»
Билсхейм внезапно вспомнил один документальный фильм – про жаб. В брачный период они так возбуждаются, что запрыгивают на все, что шевелится: на самок, самцов и даже на камни. Они сжимают брюхо партнеру, выдавливают икру и потом оплодотворяют ее. Те из них, кто обжимает самок, получают удовлетворение. Те, кто обжимает самцов, ничего не получают – они просто меняют партнера. Те же, кто обжимает камни, натруживают лапы и бросают это дело.
Но бывают и особые случаи: некоторые жабы покушаются на земляные комья. Дело в том, что комок земли такой же мягкий, как брюхо самки жабы. И они обжимают его без устали. И могут заниматься этим дни напролет, думая, что стараются не напрасно…
Комиссар улыбнулся. Быть может, стоит объяснить любезной Соланж, что можно вести себя и действовать и по-другому, более эффективно, и что не нужно связывать подчиненных по рукам и ногам и напрасно нервировать их. Но он сомневался, что когда-нибудь решится на это, поскольку в глубине души у него жила мысль: скорее всего, он сам оказался не на своем месте, когда поступил на эту чертову службу.
Жандармы у него за спиной тоже предавались мрачным размышлениям. Безмолвный спуск всем им действовал на нервы. Они уже битых пять часов шли без передыху. Кто-то думал потребовать себе награду после того, как закончится эта авантюра; кто-то – о женах и детях, о машинах и о пиве…
НИЧТО: Что может быть приятнее, чем перестать думать? Осушить бурный поток идей более или менее полезных или в той или иной степени важных. Остановка мысли! Человек как будто умирает, но при этом живет. Становится пустым местом. Возвращается к высшим истокам. И уже ни о чем не может думать. Превращается в ничто. Вот уж действительно – истинно честолюбивое и благородное стремление.
Эдмонд УэллсЭнциклопедия относительного и абсолютного знания
С первыми лучами солнца неподвижные тела обоих солдат, пролежавших всю ночь на илистом берегу, оживают.
В фасетчатых глазах 103 683-го постепенно разгораются искорки, озаряя его мозг, – и вот он видит перед собой нечто совершенно новое. И это новое – нависший над ним огромный глаз, неподвижный, цепкий.
Молодой бесполый воин испускает жуткий феромоновый крик, так, что даже обжигает себе усики. Глаз тоже пугается – резко подается назад вместе с длинным рогом, на котором он торчит. И они оба втягиваются во что-то круглое вроде булыжника. Улитка!
Вокруг такие же улитки. Их не меньше пяти, и все прячутся в своих раковинах. Оба муравья приближаются к ним, обходят кругом. Пробуют куснуть, но не тут-то было. Эти блуждающие гнезда что неприступные крепости.
Номеру 103 683 приходит на ум изречение Матери: «Безопасность – мой злейший враг, она усыпляет мои реакции и устремления».
Ему кажется, что эти бестии, прикрывшиеся раковинами, ведут совершенно беззаботную жизнь – ползай себе вволю да пощипывай траву, которая никуда от тебя не денется. Им никогда не доводилось участвовать в битвах, обманывать друг дружку, убегать. Им никогда не приходилось бороться за жизнь. А значит, они никогда не менялись.
Ему вдруг приходит в голову идея выманить их из раковин и показать, что они не такие уж неуязвимые. Но только две улитки из этих пяти думают, что опасность миновала. И вот они уже неспешно вытягиваются из своих убежищ, чтобы снять нервное напряжение.
Улитки сближаются и начинают жаться одна к другой. Они соприкасаются брюшками, точно в осклизлом поцелуе, отчего их будто пронзает током, затем сливаются воедино.
Они вытворяют что-то невероятное.
Все происходит медленно-медленно.
Улитка справа вводит свой похожий на твердую колючку член в лоно улитки слева, полное икры. Но та еще не достаточно расслаблена – она тоже обнажает свой напряженный член и пронзает им своего партнера.
Проникнув одновременно друг в друга, улитки испытывают наслаждение. У каждой над лоном имеется по пенису, а значит, им доступны ощущения сразу двух половых особей – самца и самки.
Правая улитка первой испытывает мужской оргазм. Она извивается, а потом вся напружинивается, словно от удара током. Четыре рога-глазка двух гермафродитов переплетаются. Слизь вспенивается и начинает пузыриться. Это очень тесный танец – он исполнен чувственности, обостренной медлительности движений.
Левая улитка расправляет рога. Она тоже испытывает мужской оргазм. Но, как только она заканчивает извергать семя, на нее накатывает вторая волна страсти, исходящая в этот раз из лона. При этом правая улитка точно так же испытывает чисто женское наслаждение.
Но вот их рога поникают, любовные органы втягиваются внутрь, лона смыкаются… После завершения этого акта любовники превращаются в два однополюсных магнита. И отторгают друг друга. Это явление старо как мир. Две машины, получающие и дарящие наслаждение, медленно расползаются, унося с собой икру, оплодотворенную сперматозоидами партнера.
Пока 103 683-й пребывает в полной растерянности после столь пленительного зрелища, 4000-й бросается к одной из улиток. Пользуясь тем, что она истомилась после любовных утех, он собирается выпотрошить ее, поскольку она самая толстая. Но он поздно спохватился: улитки снова замуровались в своих раковинах.
Читать бесплатно другие книги:
